Запретная зона. 3 глава

   Хорошо помню день,когда нас,ознакомленных с приговором суда,уставших от жизни в тесных и грязных камерах полуразвалившейся провинциальной тюрьмы,повезли на вокзал для погрузки и отправки в места отбытия наказания.

   Публика в тюрьме подобралась разнообразная.Здесь были все:и карманные воры,и бродяги,и крупные финансово-политические воротилы,которые не успели или,как говорили они сами,не захотели вовремя поделиться энной суммой.Последние держались особняком,и по их цветущему виду никак нельзя было предположить,что в будущем их ожидают неприятные в смысле комфорта годы.

   Они и теперь жрали блюда домашнего приготовления,неведомо какими путями попадающие в камеру.Устроившись где-нибудь в углу,бывшие власть имущие расстилали на полу газеты с портретами вождей и раскладывали на них обильную,вкусно пахнущую снедь.Такое беспардонное поведение порождало возмущение и протест остальных присутствующих.Неоднократные попытки волевого присвоения,несмотря на решительность и численное превосходство нападавших,терпели поражение,так как на помощь подвергающимся насилию неизменно поспевали громилы-надсмотрщики,вооружённые хладнокровием и резиновыми дубинками.Погром пресекался,дерущиеся растаскивались по циновкам,и карцер никогда не пустовал.

   Состав камеры постоянно обновлялся:те,по чьим делам принималось решение,отправлялись в места отбытия;других отпускали на поруки под крупные залоги;третьих переводили в подвал,к смертникам.

   Краткое совместное проживание не располагало к знакомствам; люди существовали порознь,напуганные и ошарашенные тем,как легко и быстро они лишились всего,что составляло стержень их бытия,-работы,дома,семьи,уважения близких,нормальной пищи.Всё,что ещё недавно было раз и навсегда определённым,оказалось песчаным замком.День-два,проведённые на грязной циновке в тюрьме - и внешний мир с его несчастьями и страстями представлялся чем-то далёким,щемящим и светлым,как воспоминания детства.

   Ночью их терзали кошмары:то тут,то там слышалось чьё-то воспалённое бормотание;испугавшись собственного крика,какой-нибудь несчастный,проснувшись,подскакивал и долго сидел,сгорбившись,на своём месте,недоумевая спросонья,где и по какой причине он находится.У меня создалось впечатление,что многие из подследственных искренне не знали,что,собственно,послужило причиной их ареста,но,видимо,имея за собой проступки и нарушения,маленькие грешки,мучались неопределённостью,невозможностью сосредоточить свою готовность раскаяться на чём-то конкретно.

   Я помню одного длинного и тощего старика,кажется,учителя,который несколько дней пребывал в страшном беспокойстве относительно причины ареста и,наконец,после бесконечных раздумий и самоанализов пришёл к твёрдому заключению,что пострадал из-за самоуверенности,свойственной молодости:Лет пятьдесят назад,будучи студентом,он публично усомнился в компетентности профессора,назвавшего муравьеда пресмыкающимся.Старик считал себя несомненно виновным и был готов понести заслуженное наказание.

   Что касается меня,то и я не избегнул вначале душевных страданий.Всё казалось мне ирреальным:тюремная обстановка,грубость надсмотрщиков,грязь и беспомощность находящихся здесь людей.Попытки выяснить тяжесть совершённого мною преступления не увенчались успехом;никто никогда не слышал о запретных зонах и понятия не имел,что полагается за нарушение границ этих самых зон.В конце концов мною овладела апатия,поэтому,когда меня повезли на судебное разбирательство,сердце моё пребывало в оцепенении:тело и жизнь больше мне не принадлежали,и стоило ли беспокоиться о том,чему ты уже не хозяин?

   Везли меня в облезлом обшарпанном фургоне,дверь которого располагалась сзади и запиралась большим амбарным замком.В оббитой железом стенке тускнело маленькое окошко,забранное решёткой.Охранники уселись впереди - я видел их через мутное захватанное стекло смотровой форточки - и не обращали на меня внимания.

   Я стал смотреть в окошко:мы ехали по узким пустым улицам,мимо серых двухэтажных домов;некоторые из них,казалось,так устали от долгого стояния,что присели на мостовую,несколько завалившись набок.Краска на их боках давно облупилась и отвалилась вместе со штукатуркой,подслеповатые окна щурились на солнце.Дорога была захламлена какими-то грязными кучами;фургон уныло рычал,преодолевая мусорные завалы.Вокруг-ни движения,ни постороннего звука,только бесконечные жалобы старенького мотора.Казалось,люди давно покинули город своего существования,оставив его,словно престарелого родственника,для хмурого одинокого умирания.

   На перекрёстке мы чуть было не врезались в стаю бродячих псов.Худые,с горящими от голода глазами,со свисающей клочьями свалявшейся шерстью,они грозно завыли и предприняли попытку атаковать фургон.Шофёр дал газу;я услышал предсмертный собачий визг,а спустя секунду - хищное урчание псов,бросившихся пожирать своего соплеменника.

   Машина свернула направо,и вновь потянулся мрачный строй полуразвалившихся домов.Охранники ехали молча;они,по-видимому,не находили ничего удивительного в смердящей агонии города.Или привыкли ко всему,даже к смерти.

   Я бросил взгляд в окошко и вскрикнул:в ряду осыпавшихся кирпичных строений я увидел дом,показавшийся мне знакомым.И как ни короток был миг свидания,я успел разглядеть невысокую ограду,дорожку,ведущую к крыльцу,немного старомодный фасад,украшенный лепным балконом - маленький уютный домик,где я провёл самые светлые годы жизни,годы беззаботного детства...



   Я вспомнил лица родителей:отца,его удивительно добрый взгляд,ласковую улыбку,спрятанную в густых чёрных усах;маму - чуть приоткрытые припухлые губы,затаённую грусть в уголках утомлённых глаз.её волосы,пахнущие солнцем и увядшей травой.

   Я увидел их за завтраком,когда на белой скатерти в фарфоровых чашках дымится только что приготовленный шоколад,а на круглом плоском блюде соблазнительно румянится сдоба.Родители ведут тихую беседу,время от времени прикасаясь нежным взглядом ко мне,девятилетнему мальчугану.Я поглощаю аккуратные булочки и крендельки,прислушиваюсь к их разговору и весело смеюсь от переполняющего меня счастья,а горячий шоколад тёмным пятном расползается по скатерти из опрокинутой мною чашки.

   И ещё мне вспомнился один летний день.Мы провели его на даче у тихой безымянной речки с высокими песчаными обрывами.Маленький домик впитывал солнце и дышал уютом;старомодная мебель источала какой-то необычный,сладковатый,удивительно приятный запах,от которого кружилась голова;половицы разноголосо поскрипывали под ногами,а старинные часы с тяжёлым маятником оглашали дом низким торжественным боем.

   Мы катались на лодке;отец грёб уверенно и размашисто;мать в лёгком белом платье,укрывшись по зонтиком на корме, что-то тихо напевала.Я смотрел на мутную воду за бортом,вслушивался в шёпот мягких струй и тогда,наверное,впервые в жизни испытал странное беспокойство,постепенно переросшее в неосознанный мучительный страх.Дно не просматривалось,вода была так ласкова и тепла,что я почувствовал непреодолимое желание броситься с лодки в эту неизвестную зовущую стихию,которая примет меня и увлечёт вниз,на дно,на мягкое ложе из песка и речных трав.Искушение было так велико,что я со стоном муки отвалился от края лодки и стал смотреть на плывущие по небу облака,всё ещё находясь во власти сладкозвучной песни воды.

   Мимо проплывали непонятные строения,одиноко и заброшенно стоящие по берегам,устремлённые круглыми башнями в небо;башни венчали металлические кресты,тускло мерцавшие на солнце.Я ещё не оправился от страха,поэтому не спросил отца о странных постройках,предполагая сделать это позже.Мы всё плыли в ясную даль,и каждый час нашего совместного счастья отмечался громким боем старых часов,настигавшим нас через безмолвное пространство реки.

   После обеда,когда родители отдыхали в комнате наверху,я потихоньку вышел из дома и по едва заметной тропинке побежал к реке.Запах разомлевших под солнцем трав кружил голову; я бежал по спускающемуся к реке лугу;трава хлестала по голым коленям,но я только смеялся,ощущая безграничную радость от того,что существую,двигаюсь,дышу.Я выскочил на обрыв и замер,поражённый открывшимся с высоты бесконечным равнинным простором,тонущем в голубой дымке где-то у горизонта.

   Сотни стрижей носились в воздухе,рассекая его острыми крыльями,и исчезали в чёрных норках,во множестве испещривших светло-жёлтые песчаные обрывы.При моём приближении они тучей взмыли вверх и заметались вокруг,едва не задевая меня крыльями.Я засмеялся и побежал вдоль берега.

   Скоро впереди,на самом краю обрыва,показалось белое здание - цель моей тайной отлучки.Чем ближе я к нему приближался,тем быстрее исчезало радужное состояние восторга.Казалось,башни с мрачными крестами упираются прямо в облака;безмолвием и тленом веяло отовсюду.Стены полуобвалились,длинное тело каменного трупа рассекла глубокая трещина.Тяжёлые чугунные ворота были приоткрыты,словно приглашая внутрь,но уже знакомое чувство страха удерживало меня у порога.Сердце сладко замирало,я наслаждался охватившей меня истомой;фантазия живо рисовала хитрые ловушки и опасности,подстерегающие меня,инстинкты нашёптывали о разумности бегства,но я,наконец,решился и сделал шаг вперёд,в темноту.

   Через много лет,анализируя своё тогдашнее состояние и заново переживая его в маленькой тесной комнатке,служившей мне кабинетом,я написал о случившемся так:

Со скрипом отворяю дверь,
Иду крадучась,словно зверь...
Здесь сырость запахом тлетворным
Всё пропитала.Солнца луч
Запутался во тьме рутинной,
И неизвестной силы ключ -
Распятие - стоит безмолвно...
Лицо измучено,бескровно,
Страдание в пустых глазах,
Усмешка злая на устах.
И чёрный маленький монах
Молился тут - безумный страх!
И,испугавшись,с громким криком
Я убежал.Каким великим
Казался мне распятый Бог!
А дальше,только за порог,
За покосившейся оградой
Смиренно,тихо,как агнцы,
Приняв могилу,смерть наградой
В земле дремали мертвецы.
Чтоб не могли они подняться,
Взглянуть на нынешних живых,
Гранита плиты в десять пальцев
В гробах удерживали их.
Кругом увядшее величье,
Нет ни души.Лишь иногда
Бездомный ворон в безразличьи
Летит сюда издалека.
На крест воссядет осторожно,
Почистит клювом перья,хвост,
Подумав,карканьем безбожным
Тревожит сумрачный погост
И - пропадает в чёрной ночи...

   Но тогда я ещё не умел анализировать;я только чувствовал,и чувства диктовали мне поступки.Увидев в темноте освещённое тонким солнечным лучом,проникающим откуда-то сверху,ЕГО лицо,смиренно улыбающееся,я,объятый ужасом,заливаясь слезами,бросился бежать очертя голову к дому.С криком ворвавшись в комнату родителей,я повалился на кровать;никакие уговоры,ласковые слова и увещевания не могли меня успокоить.Спустя некоторое время я затих,забившись под одеяло и подушки;порою слёзы подступали к горлу,и я,словно придавленный уж,извивался хрупким костлявым телом и корчился на постели.Ни расспросы,ни угрозы не смогли заставить меня  рассказать о пережитом,словно обронённое слово повлекло бы за собой немедленнуюкару.

   Родители были взволнованы.Они быстро собрали вещи,и вскоре мы уже мчались по освещённой закатным солнцем дороге, и вослед нам прощальным прикосновением неслись размеренные удары часов.Маятник раскачивался из стороны в сторону,вот он уже описал окружность,другую,третью,а я тем временем спал,скорчившись на заднем сиденье,и хотел долго-долго не просыпаться...



   Я тряхнул головой,отгоняя воспоминания.Тревога и безысходность обрушились на меня.Каким образом дом моего детства оказался здесь,в чужом мёртвом городе,среди затхлости и тлена?Теперь мне казалось,что в окне с приоткрытыми ставнями промелькнуло лицо отца,умершего десять лет назад,незадолго до кончины матери.Я был почти уверен,что виделего в окне дома,мимо которого мы проехали минуту назад!

   Я постучал в стекло охраннику.Он повернулся,толстые губы задвигались,и я понял,что он матерится.Фургон катил дальше,и желанный дом всё отдалялся в прошлое.Я не мог реагировать на это спокойно:потеряв рассудок,обеими руками ударил по стеклу,и оно разлетелось вдребезги.Окровавленными ладонями,не сжимающимися в кулаки от боли,я стал молотить по ненавистной шее охранника.В голове всё перемешалось;словно во сне,я видел,как его форма покрывается ржавыми пятнами,как кровь размазывается по коротко стриженному затылку и жирной шее.Машина дёрнулась и остановилась.

   Охранники выскочили из неё.Громко лязгнули двери,и я услышал,как проворачивается ключ в замке.Последнее,что помню - это фигуры,протискивающиеся в белый квадрат распахнутых дверей,едкий запах дешёвой ваксы и торопливы свистящий шёпот одного из охранников:
   -Знаешь,когда мы поворачиваем на эту улицу,мерещится всякое,чертовщина разная в голову лезет.Понимаешь,словно всё возвращается,то,что случалось раньше...
   -Ты мне ничего не говорил,а я ничего не слышал,-перебивает его другой,- так будет лучше для всех...
   И защёлкивает наручники на моих запястьях.