Огонь

Толпа волновалась… Трудящиеся были сплочены, как никогда, ибо единая идея бесконечно глубоко овладела их коллективным взбудораженным умом. Стихийно выдвинувшийся лидер – средних лет пролетарий в промасленной спецовке зычным голосом отдавал команды - «в очередь»; «не толпиться»; «спокойней». Его слушались, что не удивительно - руки у него были по величине и фактуре сравнимы с лопатами среднего размера, а по выражению мужественно-грубого лица сразу становилось ясно - любой ослушавшийся немедленно испытает на своём бунтующем теле их сокрушительную мощь. Случайно затерявшийся в классово-гомогенной людской массе хлюп с квазинтеллигентным лицом сдавленно пискнул- «Мне бы вперёд, товарищи, перерыв обеденный заканчивается».
- У всех заканчивается,- ответствовала дружно толпа.
- День рождения у меня сегодня,- упавшим голосом продолжил он.
- У всех день рождения,- громыхнул коллективный ответ.
- Хамы ! - внезапно взвизгнув, заключил хлюп, гордо вскинув к небесам подбородок.
И тут началось… Кроме отборнейшего мата, соискатель незаслуженных льгот выслушал претензии по поводу своего классового происхождения, несколько гипотез о национальной принадлежности, несколько десятков предложений - что с ним, соискателем, подобает сделать. Предложения были разнообразные - от примитивных – «придавить» до изощрённых половых извращений, жертвой коих, по мнению народа, надлежало стать интеллигенту. Всё было высказано в оригинальной, даже изящной форме, как бы в подтверждение партийного тезиса о том, что искусство принадлежит народу. К опешившему нарушителю общественного спокойствия подобрался старичок с патологически добрым лицом святого, каким его обычно изображают на иконах. Смущённо покашливая, он тихо произнёс:
- Кхе, кхе… Ты, милый, не выёбывался бы… кхе… так категорично. А то ведь, кхе… действительно ведь по чавке накидают, и день рождения придётся в больничке справлять…кхе… в лучшем случае… Слезящиеся просящие глазки и отсутствие большей части зубов у святого не оставляли сомнений – у него явно имелся гигантский опыт по общению с разнообразными коллективами, опыт, который переживали все святые во все времена бурной человеческой истории.

В то же время к зданию, у которого собралась толпа, подтягивались силы правопорядка. Несколько милицейских джипов заняли ключевые позиции. Строгие милиционеры что-то озабоченно бубнили в рации, которые отвечали им командными хрипами. Вдруг лопаторукий пролетарий отрезал - «Время !», а толпа закричала - «Открывайте, мать вашу !», и множество рук забарабанило по обитым железом дверям.

Современный читатель, вне всякого сомнения, уже составил для себя картину. Возмущённый народ поднялся против неправедной власти, пошёл, так сказать, на штурм. Низы не могли жить по-старому, верхи управлять по-новому, и вот революционная ситуация прорвалась наружу, как фурункул, заливая всё гноем и кровью, дабы наступило, в конце концов, долгожданное святое очищение. Однако, читателя придётся разочаровать. В те давние времена, партия, являясь авангардом народа ,в очередной раз решила покончить с пьянством и алкоголизмом. Дабы народ не бухал с утра, коварно отвлекаясь от социалистического строительства, было решено спиртные напитки продавать после обеда. Результат от этого новшества был нулевой. Темпы строительства светлого будущего не ускорились, ибо с утра измученный народ жестоко страдал от тяжёлого похмелья, а после обеда интенсивно лечился традиционным способом.

Но вернёмся к месту событий. В помещении загромыхали чем-то железным и дверь робко приоткрылась. Мгновенно десятки трясущихся рук вцепились во «врата к раю», широко распахнув их для страдающего народа. На дверной ручке висела визжащая продавщица, не успевшая вовремя отцепиться. Толпа с криком «ура» ворвалась внутрь, увлекая за собой работницу прилавка. Её грязно-белый халат прощально мелькнул в глубине помещения, как символ капитуляции перед волей народа. В то же время с заднего хода вышел милиционер, довольно улыбаясь. За пазухой его кителя что-то соблазнительно-стеклянно-булькающе звякнуло. Со стороны могло показаться, что здание с вывеской «Соки-воды» и не здание вовсе, а некий прожорливый организм, поглотивший страдающую человеческую массу, и переварив её, испражнившийся одним довольным ментом.

Гном шёл по двору. На его груди трепыхались вырезанные из картона медали, над которыми гордо возвышалась звезда Героя Советского Союза, так же вырезанная, но не из простого картона, а из праздничной открытки, посвящённой Дню Победы. Старый гном был счастлив. Ещё бы - в его руке была зажата литровая бутыль с розовым портвейном. Явно назревал фейерверк праздника жизни. По этому случаю старичок оглашал окрестности победным криком «Э-ге-гей», ибо на другие фразы был не способен. Вдруг к гному подбежал мальчишка и закричал во всё горло: «Огонь, огонь!». Старик побледнел и затравленно оглянулся. Но жестокий мальчишка не унимался - «Огонь, огонь!» - и глаза его сверкали бешеным весельем. Гном упал на землю и пополз, как эхо шёпотом повторяя слово «огонь». Детвора веселилась, взрослые делали вид, что ничего не замечают.

Уже третий день народы победивших стран праздновали викторию. Германия была раздавлена. Долгих шесть лет смерти, боли и кошмара были позади. Но война ещё не закончилась. Подразделения СС рвались в западные зоны оккупации, чтобы сдаться союзникам, ибо знали - за свои деяния от русских пощады не будет. Терять им было нечего. И не за фюрера и «великий рейх» они дрались - только за собственную шкуру, а потому бои были жестокие, как никогда.

Недалеко от Праги. Молодой старший лейтенант, командующий батареей противотанковых пушек, получил приказ - сдерживать танковое подразделение СС, рвущееся на Запад, до подхода основных сил, которые должны были прибыть с берлинского направления. «Задавят нас, пройдут по нам и не заметят»,- с тоской думал он, наблюдая за разворачивающейся танковой колонной эсэсовцев. Одна за другой рявкнули пушки батареи, один танк взорвался - снаряд попал точно в отсек с боеприпасом. А дальше был ад. Подошедшее на помощь подразделение застало чудовищную, но ставшую уже привычной, картину. Кровь, горелое мясо, железо и снова кровь. И посреди этого ползал грязный, страшный человек, подвывая непрерывно «огонь, огонь…». Это был наш старший лейтенант - один оставшийся в живых - и среди своих, и среди врагов.

Когда его отмыли, то оказалось, что он даже не ранен. Вернее, ранен, но не физически. Круглые сутки без перерыва он подвывал «огонь, огонь», ползая между госпитальными кроватями. Через несколько дней его перевели в специализированный психиатрический госпиталь на территории Союза.

Весть о мужестве лейтенанта достигла ушей командования, а там и Самому доложили. К концу войны Сам позволял себе быть великодушным, как потом выяснилось - временно… Указ о присвоении лейтенанту звания Героя Советского Союза был подписан в считанные минуты, и было приказано доставить его в Кремль, дабы герой предстал перед очами Самого для торжественного вручения.

Настроение начальника госпиталя было весьма не очень.
- Как мы его отправим к Самому, как ? - трагическим шёпотом вопрошал он не то своего заместителя, не то Небеса.
- Да, ситуация... У нас тут ЧП такое, а тут ещё этот… С политической точки зрения...
Между медиками стояла кровать с привязанным героем, который пускал слюни и не только слюни… Его глаза бессмысленно блуждали по потолку.

А ЧП было нешуточное. Почти два года в госпитале держали одного политработника. Почему держали - это очень скользкий вопрос. Перед самой войною была установочка партийная - очень недальновидная, как скоро выяснилось. Немцы, мол, наши друзья, и государство, мол, строят рабочее-крестьянское, хотя и с некоторыми отклонениями от правильной линии. А враги, как раз, Британия с Америкой буржуйские. И всё - точка. Ну, а потом, массы-то эти рабочее-крестьянские - 27 миллионов советских и положили… А политрук этот, как оказалось, не очень гибкий человек был. Вдалбливали в него одно, а потом - видишь, как оно вышло - всё обратно получилось. Крыша видать у него и съехала. А в начале 1943 года сбежал из госпиталя политработник-то этот, и начал на вокзале прямо народ агитировать… по довоенным инструкциям. Патруль его и шлёпнул - без суда и следствия, как шпиона и диверсанта, согласно приказу Верховного Главнокомандующего. В суматохе войны два года с лишним это скрывали, а теперь вдруг заявка на политрука поступила, ибо оказались у него родственники, да не из простых, а, почитай, почти с самого верху - интересовались здоровьем.

Два дня пили начальник госпиталя с заместителем в кабинете, закрывшись изнутри. И пили до тех пор, пока не породили идею - в Москву сообщить, что старший лейтенант умер, а на деле переписать его на политруковские имя-фамилию, сообщив родственникам озабоченным, что, мол, жив он. В Москве в указ о присвоении дополнили «посмертно». А в госпитале постарались вскорости избавиться от нашего героя. Выписали, как излечившегося, а если что - так можно всегда сказать, что где-то по-пути домой снова съехал он головою - вот и не прибыл на место, пропал в неизвестном направлении.

«Огонь, огонь !» - кричал мальчишка. И не ведомо было никому, что через 10 лет мальчишка этот, выросший в старшего лейтенанта, обезумевши от ужаса, будет ползать вокруг развороченного на душманской мине БТРа - под жарким и бесконечно высоким небом далёкого Афгана.