Сны

     Старика как-то звали, но его имени так давно никто не произносил вслух, что оно постепенно стало излишним довеском, затрудняющим и без того нелёгкую жизнь. Когда он был немного, лет на десять, пятнадцать, моложе, стены его дома почти каждый день вынуждаемы были перекликаться чужими голосами, которые, подобно мячику, отскакивали от них, пока не достигали камина, через трубу которого и проникали на улицу, где уже не принадлежали ни кому. Теперь стены обветшали и с трудом добрасывали одна до другой даже отзвук тяжёлых шагов своего хозяина, чей возраст, при всём желании его скрыть, выдал бы скрип проседающих под его весом половых досок.


     Он всегда был грузен, но это не мешало жить до тех пор, пока он видел в жизни смысл. Впрочем, он никогда не задавался вопросом, в чём же он состоит. Цель всегда была близка, для её достижения надо было только вовремя протянуть руку. Но с возрастом реакция стала подводить, и чем чаще его рука хватала пустоту, тем молчаливее становились стены дома, бывшего ровесником своего хозяина и свидетелем всех его побед и поражений.


     Следствием одной из побед стал на несколько лет противопоставивший себя традиционной угрюмости жизни топоток маленьких ножек, принадлежавших странному существу, которое называли его сыном. Но продолжалось это не так долго, как могло бы. Лишь только виновница появления ребёнка на свет заметила,что её чадо начинает интересоваться отцовским кабинетом больше, чем разбитыми ею во дворе клумбами, она тут же изменила мужу с человеком из того круга, который он всю жизнь презирал. Это был актёр одного из расплодившихся в те годы во множестве театров.

     Прошло совсем немного времени, и те из гостей, которые были не чужды модному увлечению, стали всё чаще повторять имя этого человека, исподволь поглядывая при этом на лицо хозяина в надежде увидеть на нём горькую улыбку разочарования в жизни. но их ожиданиям так и не суждено было сбыться. Когда же такая улыбка появилась, они вглядывались уже в другие лица. да и улыбка раздёргивала старческие морщины при воспоминании совсем о других событиях. Эпизод, вызвавший когда-то столько толков в презираемом им, несмотря на приверженность такому же образу жизни, обществе, давно стёрся из памяти. Во всяком случае, те приступы тоски, которые его в последнее время мучили, он с ним никак не связывал, полагая, что многолетние усилия забыть о нескольких одах тщательно скрываемого счастья увенчались успехом.


    Впрочем, изменить теперь уже всё равно было ничего нельзя. Последние несколько лет он покорно ветшал вместе со своим домом, покидая его только ради того, чтобы обойти несколько магазинов из тех, где его по старой памяти встречали вежливыми улыбками.

     Сегодня был как раз такой день. как всегда, он был ветреным. Если утром тёмные громады туч ещё слизывали лиловыми языками  с травы последние капли росы, то к полудню ветер их растрепал и размазал по небу тонким масляным слоем. День обещал разнообразие. Надо было заехать в банк и снять деньги со счёта. Делать это он позволял себе тем реже, чем меньше оставалась денег. особого беспокойства это не вызывало. На те несколько лет, которые он ещё рассчитывал прожить, их хватило бы при любом раскладе.

     Он уже давно не выезжал через центральные ворота, причудливо изогнутые створки которых были стянуты ржавой цепью -- визитной карточкой находящегося на последнем издыхании дома. Однажды один любитель старой английской архитектуры рискнул продраться сквозь густо разросшийся кустарник, чтобы поговорить с хозяином заинтересовавшей его достопримечательности, но был встречен оскалом столь же ржавого замка, скрип которого при малейшем прикосновении напоминал лай свирепого сторожевого пса. если бы этот человек продолжил своё путешествие в прошлое, то наверняка был бы удивлён контрастом между выдающим заброшенность древней постройки фасадом, и всё еще имеющей вполне презентабельный вид задней частью здания. Это было свидетельством последней попытки тогда уже старика обвести жизнь вокруг пальца. денег хватило ненадолго, но благодаря им жители бедной улочки. на которую смотрели вставленные в новые рамы стёкла, всё ещё снимали перед стариком шляпы, польщённые тем, что он не пренебрегает их обществом. Сам он редко смотрел в эти окна, предпочитая небольшой, выстроенный когда-то для прислуги флигель. Там, возле камина. он и проводил дни, которые своей неотличимостью друг от друга создавали иллюзию бесконечности жизни.

     Это не было бегством от реальности. скорее -- возвращением к ней. Всё, что окружало его сейчас, не могло быть ничем иным. как только кошмарным сном. Жизнь была в прошлом, и чем глубже он туда погружался в её поисках, тем меньше обращал внимание на окружающее, где всё казалось неизменным уже долгие годы: магазины с одними и теми же товарами, и мало отличимыми друг от друга продавцами, жилые дома, чей возраст можно просчитать по слоям штукатурки, и даже их хозяева, лица которых он запомнил в молодости и с тех пор перестал в них вглядываться. Там же, в прошлом, где всё было неопределённо и исходило паром первозданных, кишащих зачатками знаний болот. он был Адамом, дающим названия вещам и предметам и этим передающим их себе в вечную собственность.

     Он решил не торопиться. Всё равно там, за воротами, всё останется на своих местах, как оставалось уже незнамо сколько лет. Сварив кофе, он сел перед камином в старое, хранящее очертания его фигуры кресло и закрыл глаза. Первые несколько минут его мысли метались по самой поверхности памяти, но, так и не найдя там точки опоры, стали погружаться всё глубже и глубже.

     Жизнь была прожита долгая, и, чтобы вспомнить всё, надо было сидеть так не один день, перетасовывая её в памяти, как колоду карт, в надежде вытащить козырного туза и выиграть партию. Пока же он слышал только обрывки фраз, произносимых людьми, лица которых сменялись с такой быстротой, что не могли быть им узнаны.

    --Сожалею, но помочь вам я уже не в состоянии, -- произносил кто-то, и он тотчас погружался ещё глубже, как будто сейчас, в полудрёме, воплощалось испытанное им когда-то ощущение разверзшейся под ногами пропасти.

     --Великолепно. Ваш дом -- образец вкуса, -- льстиво шептали ему на ухо, в то время как доносившееся откуда-то снизу "У тебя сын, ты слышишь-- сын!"-- отразившись от него эхом. уносилось кверху.

    Вскоре он добрался до глубинных пластов, которые представляют интерес только для знатока. способного по отпечатку на камне воссоздать жизнь оставившего след существа. лица здесь были более различимы, а слова менее значимы.

     Он уже давно не вспоминал о том времени, предпочитая годы, когда, находясь в центре событий, сам направлял течение своей жизни. Война -- это воронка, затягивающая в своё жерло, чтобы выдавить с другого конца фаршем, готовым для формовки нужных кому-то идей. Ему, в отличии от других,удалось остаться на поверхности, а вот тот, который своим уже уходящим в глубину телом подтолкнул его к берегу, этого сделать не сумел. лицо этого человека некоторое время было тем поплавком, который удерживал сознание старика на грани сна и яви. Как только он стал терять его из виду, мысли смешались, а воспоминания стали наслаиваться на реальность, создавая иллюзию жизни.

     Чем ближе был тот день, когда, по его расчётам, он сам станет чьим-то воспоминанием, тем с большей поспешностью сознание тасовало колоду. Он никогда не был азартным игроком, предпочитая смотреть со стороны, как другие проигрывают этой страсти драгоценные минуты своей жизни. Но во сне он каждый раз с внутренней дрожью смотрел, как разлетаются по столу карты, одновременно боясь и желая продолжения игры. Уже несколько лет этот сон заканчивался на одном и том же: последняя карта, ещё не успев упасть на зелёное сукно стола, исчезала в сигарном дыму, и, как он ни напрягался. разглядеть, то таится под её рубашкой, не мог.

     На этот раз зелёная толща растворившей в себе лицо его спасителя морской воды затвердела ещё до того, как он осознал, что спит. Всё было как обычно: откуда-то сверху пробивался слабый, едва-едва очерчивающий контуры стола свет, а из темноты, по сгущению которой только и можно было угадать расположение фигур других игроков, одна за другой вылетали пущенные вдоль его поверхности чьей-то опытной рукой карты. с большим, чем обычно, напряжением он следил за их полётом, пока наконец не дождался того момента,когда пущенная как будто из пращи картонка не полетела в его сторону. Сердце колотилось всё сильнее и сильнее, и вот, когда промежутка между его ударами уже не хватало для вдоха, сверху пробился луч солнца, высветив не только роковую масть готовой через мгновение лечь перед ним карты, но и лицо человека, пославшего её к нему.

     Всё исчезло. На месте стола бурлила вода, сталкивая тела ошалевших от ужаса людей. Похоже, он был здесь единственным,кто был боле, менее спокоен, зная откуда-то, что ему бояться нечего. Внезапно рядом с ним, отфыркиваясь, вынырнул человек. Его широкое, скуластое лицо поражало прежде всего выражением глаз. На остальных лицах, которые выхватывал его блуждающий по поверхности воды взгляд, глаз уже не было, они умерли прежде своих хозяев. Эти же жили и, казалось, искали того, кто смог бы разглядеть в них надежду.

   

   Говорить он, по всей видимости. уже не мог, скулы свело судорогой. Но с трудом поведя головой, он указал этим движением путь куда-то в сторону от той точки, которая приковывала к себе взгляды всех, кто ещё мог видеть, и. разрастаясь, принимая облик корабля, даже оживляла некоторые из них. Не тратя больше сил на попытки убедить следовать за собой, человек поплыл, каждый раз с трудом вытаскивая руки из зелёной толщи, чтобы на несколько десятков сантиметров подгрести себя к той цели, которая ещё неведома была его попутчику.

     Глаза не различали ничего, кроме воды, даже когда тишина уже была нарушена странным гулом похожих на человеческие голосов. Дело в том, что всё это время взгляд его был прикован к рукам плывущего впереди. Только повторяя каждое его движение, он ещё мог заставить себя двигаться. Был только один жест, неподвластный его воле при любых обстоятельствах. Поднимая голову к небу, он уже давно не ожидал увидеть там ничего, кроме самого неба, но поскольку Бог всё же существовал, этого должно было быть вполне достаточно для того, чтобы уповать на его помощь. Поднять голову он сейчас был не в состоянии, но глаза всё же на миг устремились кверху.

     Благочестивые мысли уже чуть было не раздвинули губ, когда он увидел впереди нечто похожее на муравейник. Но если каждое движение создателей лесных пирамид выверено и направлено к определённой цели, то вид карабкающихся кверху и то и дело соскальзывающих вниз существ такого впечатления не производил. Он осознал, что это люди, только когда понял причину, по которой многие из тех, кто уже, казалось, добрался до самого верха, вновь оказывался в воде. Счастливчики, которым удалось сплестись с составляющими основу сооружения телами, неистово спихивали вниз всех новоприбывших. как только чувствовали на своих плечах их дрожащие от нетерпения руки.

     Он не понял тогда, да и впоследствии не мог вспомнить, как оказался у основания этого людского муравейника. Сверху не протягивалось ни одной руки, а если и смотрели вниз чьи-то глаза, в них не было ничего, предвещающего спасение. Тем не менее казавшаяся ещё полчаса назад смешной надежда обрела плоть и придавала сил. Выглядев щель в сплошной стене тел, он втиснул туда руку и, нащупав склизскую, как водоросль, скобу, ухватился за неё с отчаянием, сменившим апатию, как только впереди забрезжила надежда. Медленно он начал втягивать себя в расширяющееся под напором плеч пространство.

     Чем больше оно им заполнялось, тем меньше места оставалось для тех, что час назад первыми забросили себя на этот отброшенный взрывом от места крушения кусок кормы, неизвестно каким образом ещё державшийся на воде. Когда он усилиями уже обеих рук сумел наполовину вытащить себя из воды, его начали сталкивать обратно. Один из ударов едва не достиг цели, и отчаяние сменилось злостью. Но сил это не прибавило, он вряд ли мог долго удерживать себя в таком положении. Никаких ощущений он давно уже не испытывал, даже холод стал чисто умозрительным понятием.Тем не менее чьи-то руки на своих плечах он сразу почувствовал. ведь это было угрозой, которая, осуществившись, могла свести на нет все его усилия. Однако не успел он повернуть голову, как это движение уже оказалось излишним.

     --Давай же, -- прохрипел чей-то голос, и он понял, что его вталкивают на обещающую спасение поверхность. Один из только что осыпавших его ударами не выдержал и соскользнул в воду. Надежда обрела ещё более зримые очертания.

     Не успели остальные заполнить своими телами опустевшее место, как он его уже занял. Всё, что происходило несколько минут назад,тут же стало прошлым, которое определяет будущее, но мало что меняет в настоящем.

     Только вновь осознав себя на койке в корабельном лазарете успевшего таки взять их на борт американского эсминца, он понял, чьи руки отдирал от своих плеч в стремлении выжить. Как раз это лицо, выхваченное теперь взглядом из, казалось бы, напрочь забытого прошлого, он и стремился разглядеть долгие годы, предшествовавшие последнему дню его жизни.

     Это было последним воспоминанием. Но даже после того, как его сон стал вечным, какая-то мысль оживляла уже подёргивающиеся пеленой глаза. В последние минуты к ней свелись все его ощущения, и на вкус она показалась довольно горькой. Так он и умер, с горечью осознания того, что подаренная ему каким-то русским в водах Баренцева моря жизнь была прожита напрасно.

     Кладбище было неподалёку,и, чтобы свести к минимуму расходы, гроб несли на руках. Первым, кто подставил плечо под его тяжесть, был старательно вымаранный из памяти мальчишка, когда-то бегавший по коридорам ещё не потерявшего лоск дома. Впрочем, теперь он стал взрослым мужчиной, и, имей его отец возможность видеть, он бы поразился, как похож этот человек на того, который стал самым ярким воспоминанием его жизни.