Как упоительны были ночи

                Тамара Инина






            Как упоительны были ночи.
   

    (Нечто полукриминальное)



















Что за бред! Я в тюрьме. Нет, конечно, не в настоящей тюряге. В клетке. В отделении милиции. Мент поганый загреб меня прямо с точки. Я-то думала, что у Вадика всё тут схвачено. Трепло он. Этот Вадик.
Знала бы, ни за какие деньги не подвязалась бы тащить сюда чеку. Сама-то я не употребляю. Раз попробовала и не в кайф мне ширево это.
Вадик сел на иглу плотно. Я немного ещё с ним покантуюсь и соскочу.
- Инина на выход, - кто-то орет. Другой, у первого голос пропитой и какой-то грязный. Этот почти как у Левушки.
Красивый. Такому я без слов лишних дам.
- К стене, - и эту похабень тюремную он говорит так ласково, хоть описайся, - вперед, налево. Стоять, лицом к стене. Входим.
Вошли и он с порога – Задержанная Инина доставлена.
Ушёл. Жаль. Окно в комнате, куда меня привели наполовину закрашено масляной краской. Белой. А пол покрашен в коричневый цвет. Такой же масляной краской. У нас в школе также полы красили.
- Присаживайтесь, гражданка, - хмырь в штатском. Кто он? Следак? Или из прокуратуры? А вдруг, адвокат. Вдруг бывает только пук. И то у детей.
Начал тягомотину – фамилия, имя, отчество, где и когда родилась, где прописана, чем занимаюсь.
- Проституцией занимаюсь, - резанула, а он хоть бы что, и бровью не повел.
- Вас обвиняют в распространении наркотиков. Это статья на пять, а то и больше лет колонии строгого режима. Вам это ясно?
- Лепите, гражданин начальник. Менты ваши паскудные подбросили.
- Вот протокол изъятия. Вот подписи понятых. Всё по закону.
- Знаю я ваших понятых. Эти алкаши за четвертак кого хочешь, продадут. Себе смертный приговор подпишут.
- Я тут не для того, чтобы спорить с Вами. Не хотите подписывать протокол, обойдемся. В камере с девочками из Афганистана посидишь, не то ещё подпишешь.
Знаю я этих девочек. Они кого хочешь так уделают, что мама не горюй. Я хоть и занималась у Аркадия в клубе карате, но одной с этими беспредельщицами не совладаю.
- Тебе, начальник, чего надо-то? Меня посадить, дело нехитрое. А дальше, что?
- Ты, Тамара соображаешь. Кури, - и толкает ко мне пачку сигарет с фильтром. Такие курят у нас одни блатники. Я курю только «Приму».
- Я две возьму, - одну за лифчик, другую в рот.
- Не торопись, если разговор склеится, пачку отдам.
Задымили. У меня в голове карусель – не жравши со вчерашнего дня. Этот хмырь в штатском заметил.
- Попей чайку, - наливает в кружку, а рядом кладет кусок белого хлеба. Припас, сука.
 Чай крепкий и сладкий. Батон мягкий. В животе потеплело. Сигарета уже не так крепка.
- Зовут меня Петром, а фамилия моя Панферов. Я майор, следователь из отдела по борьбе с распространением наркотиков. Ты понимаешь, из районного УВД я. Я за тобой давно наблюдаю. Ты же, Тамара росла в приличной семье, - тут меня достало. Кто ни попади, тычут меня мордой в мою семью.
Ну и что, что мой папаша доктор наук, профессор, заведует кафедрой. А мать моя кандидат наук. Они меня воспитывали, как кролика подопытного. Принесу пятерку из школы, получи доченька трояк. Если трояк, но не в рублях, то отец по морде. Так, он говорит, и его на родине в Донбассе воспитывал его отец. Кузнец на шахте. По здоровью деда в забой не пустили. Но руки его были на редкость сильны. Мой папаша такой силой не обладал, но зато был доктором медицины и знал анатомию человека очень даже хорошо. Долго после его ручек я писала больно.
- Вот и ладненько, товарищ Инина, - я ему уже товарищ, - прочти эту бумагу и подпиши. Потом иди себе на все четыре стороны.
Я, Инина Тамара Ивановна, год рождения, паспорт, серия, номер согласна сотрудничать добросовестно и честно с товарищем таким-то и подпись.
Вот такую бумажку надо мне подписать. Делаю вид, что читаю по буквам. А на самом деле соображаю. Включила все мои шарики-винтики. Не подпишу, впаяет мне статью и лети голубушка в края дальние. Кто такое захочет?
- Подпиши, милая - ласковый чёрт. Подписала и гора с плеч. Что я ворам должна что? Тем более этим отморозкам.
Что вам и то, что было потом, рассказать? А отсосать не хочешь?
Ночь была коротка, потому, что как в анекдоте, время летит быстрее в объятиях мужчины, нежели сидя голой жопой на сковороде.
___________________________________________




- Я уже не спрашиваю, где ты пропадала два дня, - мама красива в свои сорок восемь лет, - я хочу спросить, у тебя не осталось и капли хотя бы сострадания к отцу. Его сердце изношено и он в одном шаге от инфаркта. Позвонить могла?
- Меня лишили конституционного права на один звонок, мамуля.
- Всё шутишь.
Я давно усвоила одну простую истину – скажешь правду, не поверят. Соврешь, поверят. Если же лгать, то надо так соврать, чтобы было, что-то невероятное. 
- Отнюдь, мама. Я ночь провела в «обезьяннике».
-  Что ты делала в зоопарке ночью?
- Обезьянник, мама, это такая комната, где содержат преступников.
- Отец, - не выдерживает мама, - хватит свою рожу холить и лелеять. Дочь твоя уже в тюрьме сидела.
- Тамара такая же моя дочь, как и твоя, - папа чисто выбрит, надушен, с повязанным одинарным узлом галстуком выходит из ванной, - Или ты хочешь сказать, что я её родил без твоего участия.
Вот за что я люблю своего папашу, так это за его юмор. Мама бросает полную овсянки кастрюльку об пол: Сумасшедший дом! Я этого не вынесу.
Она уходит на родительскую половину и нам с папой слышно, как она, кандидат искусствоведения, превосходным, почти классическим матом определяет нашу роль в современном мире, сам этот мир. Не имею права цитировать её. И не только потому, что она все-таки мать моя, но и по этическим соображениям. Мы же дома.
Папа тряпкой подтирает пятно на светлом линолеуме кухни. Галстук закинут за спину, и папа то и дело отбрасывает его туда с присказкой – Удавка на шее и та лучше себя ведет.
Юморист мой папа. Хлопает входная дверь. Мама ушла к себе на работу в Музей этнографии народов СССР.
- Ты, что и вправду ночь провела в милиции?
- Да, я ведь никогда не вру. Так ты меня учил.
- Это артефакт. Какие же обстоятельства послужили основанием для этого? – секунду помолчал, не дав мне ответить, - Впрочем, ответа не требуется. Я знаю, откуда исходит двенадцатиперстная кишка, знаю, как расположена брыжейка, но в уголовном деле я полный профан.
- Ты всегда верил мне. Поверь и на этот раз.
- Верю, - выбросил грязную тряпку в мусоропровод, подтянул галстук и удалился. Его ждут страждущие и болезные.
Теперь можно и мне принять душ. Холодные струи перемежаю с горячими,  почти кипятком. Тело начинает гореть. Низ живота наливается тяжестью. Это ощущение мне знакомо. Надо вовремя остановиться. Жесткое вафельное полотенце доводит мой эпителий до цвета разогретого металла. Я готова лечь в постель.
Я сплю три часа. Где-то там, далеко прогремел выстрел полуденной пушки. Заканчивается вторая пара в институте, где я была в последний раз неделю назад. Надо бы наведаться туда. Полтора года я осваиваю науки проектировать какие-то приборы. Это путь, предначертанный мне папой.
Ну не могу я усваивать всякие технические премудрости. Мне ближе слово. Писаное и произнесённое.
Не сказала я маме с папой, что меня уже «прослушали» в ЛГИТМиК,е. По блату. Молодой, но уже достаточно популярный актёр Миша посодействовал тому.
Вот как это было.
В зале пусто. Один стол. Длиннющий и за ним, как куры на насесте люди. Тетки и дядьки. Одни, наверное, самый главный у них, говорит – Что читать будете?
А хрен его знает, что им читать надо. Пауза затянулась. Тут тетка, что с краю сидела, ткнула в меня пальцем: Этюд покажи.
Что же я совсем валенок. Знаю. Что такое этюд. Ну и выдала им этот «этюд». Показал в лицах то, что знаю хорошо.
Тетка чуть со стула не упала – Как образно и точно. Прирожденная леди Макбет.
- Приходите в июне, - подвел итог моему выступлению маститый и знаменитый и как-то хитро подмигнул.
Встала резко. Папа так не велит. Он доктор. Ему виднее, как «прыгает» в таком случае АД. Мне по фигу.
Пошла я пешком в институт. Пока сил хватало.
В деканате мне сказали коротко – Приказ о Вашем отчислении можете получить в отделе кадров. 
Апрель в Ленинграде лучше марта. Уже просохли сады и парки. Уже сошел лёд с Невы и солнце не только светит, но и греет. Под стенами Петропавловки прижались к камням фанаты загара. С лотков начали торговать болгарскими помидорами. По пятьдесят копеек за килограмм. Хватают. Растёт благосостояние советского народа.
Корюшка отошла. Поела я её от пуза. Тот самый Вадик кормил. Брат его на баркасе мотористом работает. Берёт на дармовщинку и брату отдает.
Иду, напеваю под нос песенку и так хорошо-то мне. Нет проблем. Отчисли меня. Теперь моя дорога в театральный институт. Но, стоп. Впереди лето. Когда я была пайдевочкой, студенткой технического ВУЗ, а папа отмусоливал мне энную сумму и я уезжала по студенческому билету в город Сочи и оттуда в Абхазский рай Гагры.
Семьдесят копеек за койку на веранде, сорок на обед и ты можешь тридцать дней пребывать в неге, йоде, ультрафиолете и объятиях кого-нибудь.
Как в данной ситуации подступиться к отцу? Он же с ума сойдет, когда узнает, что его дочь отчислили за прогулы.
 - В наше время, - папе всего-то сорок четыре. Я у него ранний ребенок. Мамаша с ходу подзалетела и охомутала мальчика. А как же? Мальчик сын директора магазина. Потом и больше – начальник торгового отдела в райисполкоме, - в наше время так молодежь не жила. Мы работали и учились. Некому было попки нам подтирать.
Мне, к слову, тоже никто попку не подтирает. Кое-что и кое-кто иногда иное делает с моей попкой, это да. Но всегда чистой.
Вот Невский проспект. Подтащусь к «Сайгону». Может быть, кого из знакомых встречу. Не все же пот льют на ниве науки и техники.
Зал со стойкой пуст. Почти. Все ж на часах одиннадцать с четвертью. Тут будет не протолкнуться в пять и далее. Пошуровала в кармане куртки. Наскребла на кофе «Экспресс». Без сахара.
- Что финансовый кризис? – Андрюша за стойкой, тоже бывший студент. Он в Финэке учился. Выгнали за фарцовку.
- Финансы поют романсы – спошлила я.
- Никому в долг не наливаю. Тебе налью.
- На натуру не рассчитывай.
- Тамара, я же юноша порядочный. Если и ложусь с девушкой в койку, то исключительно по взаимной любви. Ты мне взаимностью не ответишь, правда же?
Вижу, глаза засверкали, ручки начали теребить «киску». Губы облизывает. Жалко мальчика. Вспомнила рассказ Хемингуэя.  Там янки развлекался на станции с официанткой. Давал ей по её понятиям кучу долларов за то, чтоб она ему дала. Знал, сука, что негде. Вот и стебался. Я не такая. Знаю, у них подсобка с диваном есть.
- Тебя подменить некому?
- А я закрою на уборку. Ты настоящий парень, Тамара.
Потом мы выпили вместе, и я рассказала ему о своих проблемах.
- У меня сейчас денег свободных нет. Вложил в товар. Так, помог бы.
- Выкручусь.
Он налил еще – Одно дело сделаешь, хорошие деньги получишь.
- С наркотой не имею дел. Хватит. Отсидела в ментовке. Сыта по горло.
- Никакого наркотика. Чистый товар. Надо привезти из Выборга. Два час туда, там полчаса и два обратно. На Юг заработаешь. Сам не могу. Сменщик заболел.
Знаю я эту «болезнь» - запой.
Так разрешился мой финансовый вопрос. Руки только оттянула. Тяжелый этот «чистый товар».
А вот, скажите, что вы подумали. Какой такой товар я везла с таможни. Ни за что не догадаетесь. Везла я «металл». Заклепки, молнии, пряжки и прочую фурнитуру для джинсы. Немного и «тряпок» - марки. Но ихнему лейблы.
Начали разворачиваться, так называемые, «цеховики».
Денег хватило и на отвальную. За два дня до отъезда на Юг я устроила мини-банкет всё там же, в «Сайгоне». Подвалили мои студенческие друзья товарищи. Были ребята и из театрального. Кто же откажется от халявной выпивки.
Собрались в самый тот час – в восемь. Вечера, естественно. Андрюша подменился своей девушкой и гулял с нами. Спросишь, как так, у него девушка, а вы с ним трахались в подсобке. Различать надо дело от чувства.
В десять вечера ко мне подошел мужик. В летах. Почти старый.
- Из всей массы пьющих тут и сейчас Вы выделяетесь, - взял мою ладошку и целует. Никто раньше мне руки не целовал, - позвольте угостить Вас? Не тут. Шумно здесь. Я же желаю прочесть Вам свои последние стихи. Уверен, Вы их поймёте.
Все это он говорит без остановки. И все это время не выпускает моей руки.
- Я одинок как никогда. Простите ради Бога, не представился. Глеб.
Черт меня дернул и я согласилась.
- Вы идите и ждите меня на улице, - он послушался и ушел.
Нырк за перегородку  и через кухню и подсобку я выскочила на улицу Марата. Тут и он стоит. Сообразительный старичок. Старичку тому от силы сорок лет.
Долго мы поднимались по темной и вонючей лестнице на третий этаж. Ни одной лампочки. Он держит меня за руку, и чувствую легкую дрожь.
- Тут, в коридоре тоже темно. Так что держитесь за меня.
Куда привел меня этот чудаковатый поэт? Какой-то притон. Из-за дверей мне слышна ругань. Женские и мужские голоса перемежаются с детским криком – не надо, не надо, папа.
- У меня тут комната. Уже пришли.
Ну и комната! Кишка какая-то. С одним окном. Полумрак. Сквозь легкую тюлевую занавеску пробивается свет улицы. Красные всполохи рекламы чередуются с синим огнем вывески какого-то магазина.
Пригляделась. Даже красиво у него, у Глеба.
Старинное кресло в углу укрыто клетчатым пледом. Рядом торшер. Такого я не видела. То ли корень, то ли ствол небольшого дерева и на нем лоскутный абажур.
На стене картины без рам. Всё голые тётки. Тоже красиво.
Пили мы с Глебом портвейн. Заедали мочеными яблоками – Мне одна бабка из Подольска прислала.
Какая такая бабка? Стихи мне не понравились и я так, и ляпнула – не по мне это. Мне бы, что попроще.
Тяжела ты, любовная память! Мне в дыму твоем петь и гореть, а другим - это только пламя, чтобы остывшую душу греть.
- Вы любите Ахматову. Что ж. Это так естественно, - проговорил он и сник.
Таковы поэты. Их чуть против шерстки и они уже поникли.
Что же, и мне пора уходить. Засиделась что-то. И на что рассчитывала? А ни на что. Авантюристка. И все тут.
Но что значит судьба. Вовремя меня увел из «Сайгона» Глеб. Мы ушли и пришли наши доблестные милиционеры. Всех, кто кутил со мной отвезли в первое отделение милиции и продержали до утра. Мне этого не хватало. Сыта по горло.
Так что, спасибо тебе, Глебушка. Как упоительна была эта ночь…
Через день я уже ехала на Юг, а точнее в город Сочи.
___________________________________________


               



Лежу на верхней полке и смотрю в окно. Вот так элементарно. И ничего меня не волнует. Впереди шестьдесят два часа в пути. Конечно, можно выпрыгнуть на ходу. Ноги, а то и голову сломаешь. Можно просто отстать от поезда на какой-нибудь вовсе незнакомой станции. И, что? В чём кайф?
А можно вот так просто лежать на верхней полке и смотреть в окно. Интересно же. Как поется в детской песенке – это родина моя.
- Девушка, Вы спускаться не собираетесь, - положил свою бороду мне на полку и уперся своими рыжими глазищами.
- Надо?
- Конечно. Мы ждем Вас.
- Кто это «мы»? Ты и твой селитерчик?
- Шутница. Слезай, пошли чай пить.
- Чай не водка много не выпьешь.
- Пацаны, тут наш человек, - бороду убрал, а руку протянул. За эту руку я буду держаться почти весь свой отпуск. Отпуск от дел и забот. Отпустило меня круто.
Этот с рыжими глазами оказался выпускником Академии художеств или по-простому – института живописи, рисунка и архитектуры. По факультету станковой живописи. Ехал, это его слова – на марину.
Пили эти художники много. Ели всё, что продавалось на станциях. Свежепросольные огурцы, отварную молодую картошку. Белые яблочки, как их они называли, паданки. Все ягоды, которыми торговали бабы в кульках. Завершали они трапезу, как правило, котлетами полуфабрикатами.
Что называется, мели всё подчистую. И вот что поразительно, ни у кого не случилось диареи.
Меня «переместили» в свое купе. Тоже на верхнюю полку – тут ты будешь под нашим контролем, девочка.
Что же под контролем таких молодых людей я быть согласна. Что ни попрошу, сделают. Захотела пива, бегут в вагон-ресторан. Хочу чаю. Тащат целый поднос.
Проехали город Харьков. Отчего-то на фронтоне вокзала написано – Харькiв. Дура я дура. Думала, что Харьков в России. Это надо же! А ведь по географии  у меня в школе была пятерка.
Поезд поехал вспять. Вот тут-то мне и досталось. Полка наверху и по ходу движения. Гарь от паровоза моментально забила волосы, налипала на лицо. Подушка стала черной.
Нет, всё-таки, боковая полка лучше. Можно лечь хоть так, хоть этак. Тут же лежать головой к двери,  так ничего не увидишь.
Забыла сказать, как зовут этого, с рыжими глазами. Федор он. К городу со странным названием Туапсе мы с ним уже почти породнились. Он мне рассказал всю свою жизнь. Я по мере возможности. Не стану же я говорить ему, что я почти сутки отсидела в КПЗ.
- Мой папа заслуженный художник РСФСР. От него у меня все неприятности. Я пишу не хуже прочих, но на выставку студенческих работ мои работы не берут. Так и говорят – возьмем, будут судачить взяли, по блату. Я уеду куда подальше. В Сибирь, на Дальний Восток. Лишь бы подальше от родителя, - я уши развесила и тут он без всяких предисловий, - Поедешь со мной?
- Слушай Федя, ты меня знаешь двенадцать часов и вот так с бухты барахты – поедешь со мной. В качестве кого, спрашивается.
- Хочешь, в качестве жены.
- Я так не могу. Давай отдохнем, а там решим.
Поезд втянулся в тоннель и при свете одной слабенькой лампы мы поцеловались. Отдых продолжался.
Вы думаете, что я после поцелуя сразу так и раскисаю. Фигушки. Я калач тертый. Меня одним поцелуем не возьмешь.
Мне не пришлось в Гаграх снимать койку. У ребят палатки. Один день мы на одном месте, через день на другом. Федор оказался фанатиком моря. Солнце ещё не вышло из-за горы, а он уже плывет к горизонту. Мы завтракаем, а он уже залез на какой-нибудь камень, расставил этюдник и пишет всё  то же море. И хорошо получается.
- Скоро у тебя краски кончатся. Что потом делать будешь?
- Буду рисовать пастелью, а она кончится углем или карандашом. Так и отпуск пройдет. Я своего добьюсь. Мои марины пойдут на осенний вернисаж.
- А как Сибирь?
- Ехидна. Потом в Сибирь подамся.
Я этого Федора уже раскусила. Импульсивный молодой человек. Раз чуть ли не до смертоубийства нас подвел. Ребята, и тут умудрились, подхалтурили и заработали денег, которых хватило на поход в знаменитый на побережье ресторан в горах. Гагрипш. 
Там и устроил настоящий дебош наш маринист. Армяне оказались людьми горячими. Схватились за ножи. Обошлось.
После этого случая я за ручку с Федором ходить перестала. От греха подальше. Мне домой вернуться хочется и желательно не калекой. 
После этого наши с Федором отношения переросли в военный нейтралитет. Не напьется до поросячьего визга, буду нежна и ласкова в меру. Нет, так не жди пощады. Все равно наутро ничего не вспомнит. Ударился, и весь разговор. Хорошо тогда я «набила» руку.
Мой отпуск подходит к концу. Не забыли, мне надо на просмотр в театральный. 
Погода испортилась. Шторм да шторм. Рыбаки выбросили в море кучу ставриды, и теперь она тухлая плещется в прибое. Мерзость-то, какая.
Даже загорать тошно. Пошла к эвакуатору в санаторий профсоюза работников пищевой и перерабатывающей промышленности. Он мне говорит – У меня лимит, а Вас я в нашем профсоюзе не видал.
Чудак. Всучила пять рублей, и билет в плацкартном вагоне мне обеспечен. Скорее, скорее отсюда. Надоел мне этот Юг. С его пляжами, забитыми толстыми тетками и их визгливыми детьми. С пьяными рожами передовиков производства. С проголкими чебуреками и кислым сильно разбавленным вином.
Домой, домой. К черту Федора и его «передвижников». К черту все.
Отдохнуть бы от этого «отдыха».
Перестук колес и гомон пассажиров сморили меня уже на подъезде к Лоо. И проспала я почти сутки.
Отдохнула…
Но как упоительны были южные те ночи.
__________________________________________



               



             



- Прочтите нам, милочка, что-нибудь из Чехова, - волосы его седы и длинны, на кончиках они желтые, сквозь них мне хорошо видна кожа на черепе. С родинками.
- Я для показа Антона Павловича не учила, - у меня настроение такое. Гори все огнем. Дома у меня полный раздрай.
Пока я купалась в водах Черного моря, поедала шашлыки, мидии, немерено овощей и фруктов, а в промежутках занималась любовью с Федором, мои родители разругались в пух и прах.
Надо помнить, что мама старше папы. Наверное, потому она считает, что может постоянно поучать мужа. Папа так не считает. Вот и ссоры.
Лаялись они и раньше. Но тут…
Это мне соседка рассказала. Папа «завел» себе у себя же в клинике любовницу. На десять лет моложе. Что же. Это вполне естественно. Ему под пятьдесят, ей не хватает двадцати четырех месяцев до тридцати. Она не только молода. Она и красива. Мама у нас не уродина. Но та, звать её Александрой, прямо-таки с обложки журнала «Советское кино». Или, даже с польского «Film».
И все бы хорошо, но папа наш человек импульсивный. Зря, что ли его прадед пошел этапом в Сибирь за убийство своей жены. Так вот, папа не смог жить двойной жизнью и открылся маме – Я, говорит он тоном Гамлета в пятом акте, - полюбил.
Мама ему в ответ – Люби себе на здоровье. Не смылится, небось. Одно прошу, заразы в дом не принеси. У нас все же дочь.
Папу такой ответ не устроил. Как так. Вспыхнул он – Я же другую полюбил, а ты…
Тут он зашелся.
Это мужская особенность. Ему дают зеленый свет, так он не доволен.
Не знаем, что там у них дальше произошло, но маму отвезли по «Скорой» и больницу. Зашивать рану на груди. Соседка подоспела вовремя. Услышала крики и прибежала. Мама успела сама открыть ей дверь.
А это заслуженный артист РСФСР просит прочесть что-нибудь из Чехова. 
Пахнет гарью. Четыре недели
Торф сухой по болотам горит.
Даже птицы сегодня не пели
И осина уже не дрожит…
Прочла на одном дыхании это стихотворение Ахматовой и закрыла глаза. Будь, что будет.
- К Всеволоду Евгеньевичу её надо определять, - говорит этот седой и все как-то радостно ему вторят: К нему, к нему.
Так я стала студенткой театрального института в группе известного и именитого актера театра и кино.
Вышла на Моховую. Жара. Духота. В горле першит. Пить хочется до смерти. Иду и ничего не вижу.
- Глаза открой, так и под машину не долго попасть, – стоит, преграждая путь, женщина.
Я ей – Пить очень хочу.
- Открой глаза.
Стою я у бочки с квасом, а женщина эта им торгует. На другом берегу Фонтанки здание цирка. По набережной едут машины, а народу никого. Сюрриальзм какой-то. Я слышу один голос женщины.
- Пей. Чего ждешь? Квас холодный. Только привезли.
- А я на артистки буду учиться, - нелепица.
- Вижу я, какая ты артистка. Наркоманка, небось. Ишь как тебя завернуло.
- Убийца я.
- С вас станется. Вы за свою наркоту кого хочешь, прибьете.
- Вот и тебя сейчас задушу.
- Шутница ты, девка. Налить ещё?
После второй пол-литровой кружки обжигающего своей холодностью и остротой квасу мои очи открылись окончательно. Звуки города вторглись в мой мозг, и в этот же миг меня посетило чувство. Мне нужно самореализоваться. Как может будущая прима театра драмы реализоваться? Исключительно на ниве секса. Это вбито в меня всем предшествующим.
Ну, не тут же, у квасной бочки я найду объект самореализации. На том берегу цирк. Жизнь это и есть самый настоящий цирк. От него ходу до общежития «Мухи» три минуты. Рвану. Чем черт не шутит. Может быть, кто-нибудь из моих товарищей там окажется.
Это верняк. Будет и закусон, будет и выпивон.
Валера и Миша сидели в душной комнате, курили одну папиросу на двоих и рассматривали американский «Play boy». Замусоленный до дыр. Казалось, от него исходит запах спермы всех, онанировавших при просмотре женских гениталий, мужиков. 
- Тамара, - хрипит Валера, пересушив голосовые связки турецким табаком, - плата за вход один Агдам для дам, а для мужиков литр с хвостиком. 
- Подождешь и сам мне нальешь. Я актриса. И буду впитывать мастерство лицедейства не у кого-нибудь, а у самого, - я назвала фамилию моего будущего педагога и получила взрыв эмоций.
- Миша, встань на колени перед будущей Ермоловой. Замри и внемли речам её.
- Вы бездельники, лоботрясы. К вам девушка пришла. И нет, чтобы усадить её, накормить и напоить. Вы языком треплете.
Через полчаса мальчики уже разливали в граненые стаканы вино «Алабашлы». Сыр Сулугуни и белый подовый хлеб живописно лежали на листе газеты «Труд». Пили мы и чай. Такой крепости, что у меня сердце забилось в лихорадке.
Но, Тамара! Где же самореализация?! Миша и Валера после литра, на каждого, вина крепленного были способны лишь на диспут на тему – Особенности живописи по сырой штукатурке.
Они спорят. Я рассматриваю отлично изданный альбом «Женщины в живописи».
Так прошло почти два часа. Нет. Ничего тут, у этих художников я не высижу. Пошла я отсюда.
Давно я дома не была. Трясусь в старом трамвае. Дождь пошёл. Смешные люди бегут по мостовым. Какие-то облезлые, мокрые. Вот одна дамочка споткнулась и хлоп в лужу. Прохожие даже остановили свой бег. Им смешно. Это город.
Трамвай дребезжит и громыхает. На нём, наверное, в блокаду покойников возили. Переехали мост. Начал трамвай поворачивать направо, налево рельс ведь нет, и тут как ударит. Моя голова чуть ли с шеи не сорвалась. Бабы заверещали, мужики заматерились. Мне весело. Голову я «поставила» на место. Могу оглядеться. Нам в зад врезался автобус номер двадцать пять. Этак, наискосок. Снес задние стекла и так застрял.
- Уснула, что ли! – кричит наш вагоновожатый, а у самого рожа в крови. Открыл двери, и мы смогли покинуть потерпевший крушение наш «лайнер».
А там дождь. Кому хочется мокнуть. Так что все пассажиры остались в вагоне.
Вот Вы думаете, мелит всякую чепуху. А из такой чепухи и рождаются события. Вы перечитайте того же Федора Достоевского. Чепуховина. Старуха процентщица и бедный студент. Обывательщина. А каково? Или те же братья Карамазовы. Ну, втюрились в одну бабу. А сколько энергии.
Я-то не позабыла и то, что дала подписку о сотрудничестве с милицией, и то, что папаша мой доктор, человек самой гуманной профессии порезал жену кухонным ножом. Ей кишки обратно заправляла соседка.
Дождь ушел в сторону Урала. Думаете, чего несёт девица. Где Ленинград и, где Урал. Но я говорю точно. Не на Варшаву или Берлин пошли дождевые облака. А именно в сторону Уральских гор. Так, что и тут права.
Иду по правой стороне Проспекта Красных зорь. Опять мне упрек? Кировский, Каменоостровский. Это вам ближе, знакомо? Ну и пускай. Мне нравится это название. Революционные матросы или рабочие Путиловского завода были немного поэтами. Проспект протянулся с Востока на Запад. Вот вам и Красные зори.
Вот и иду. Вино из знойного Узбекистана выветрилось. Соленый сыр перебурчал в животе и замолк. Вот так вечно со мной. Так кушать захочется, что голова начинает болеть. Папа говорит, что у меня анемия – Ты на себя посмотри. Кожа да кости. В твоей крови не осталось ни одного эритроцита, и гемоглобин просто исчез из неё.
Ноги мои сами собой начинают почти бежать. Там за углом пышечная. Там чудище автомат выпекает эти маслинные булочки в виде тора. Там пахнет перегоревшим маслом и чем-то сладким. Там я набью свой желудок, и мне станет хорошо. А станет хорошо, вспомню, что я студентка театрального института.
Пять горячих, обсыпанных сахарной пудрой пышек, стакан кофе с молоком. В пышечной, как в парилке. Народу набилось. Все промокшие от дождя. Испаряют. Дышат. У кого-то работает портативный радиоприёмник.  У меня чуть кусок пышки не застрял в горле. Какая радость на весь мир. В Греции каких-то полковников приговорили к смерти.
Прочь из этой парилки. На сытый желудок и идти легче. Не буду я ждать ни автобуса, ни трамвая. Дойду пешком.
Я вхожу во двор нашего дома, а папу выводят, именно так, выводят двое милиционеров, из нашей парадной.
- Папа! – хочу крикнуть я, но комок застревает в глотке, и я молчу. Так, молча, я наблюдаю эту сцену.
Вот закрывается дверь и за нею скрывается непокрытая голова моего папы. Долго я стою у входной двери. Уехал папа и у меня, как будто что-то оборвалось внутри. Защемило, замерло.
- Доигрался интеллигент, - это соседка.
- Я тебе сейчас глаз выдавлю, сука, - как ошпаренная отскочила от меня, вереща: Сама сучка, отцовская дочка. Убивца.
Вот вы скажите мне, есть такое понятие, как предопределённая жертва? Или спровоцированное преступление. Ну как мне было не ответить этой хамке! Другой разговор, каким таким образом ответить.
Знаете ли, я Смольный институт благородных девиц не заканчивала. Я дочка всего-то доктора. Так что не обессудьте. Отлетела милая соседушка от меня шага на три. Зря, что ли я зимой ходила на курсы самообороны.
Душ принять я успела. Через закрытую дверь при шуме льющейся воды я расслышала звонок в дверь. С мокрыми волосами, с каплями воды, стекающими с моего молодого и до чертиков красивого тела каплями воды, босая, слегка прикрыв грудь и бедра махровой банной простыней, я вышла в прихожую.
- Кто там? – что было мочи, крикнула я.
- Ваш участковый, - отвечали мне из-за двери, снаружи обитой клеенкой.
Не стала говорить привычное – подождите, мол, я только оденусь. Ещё чего подумает нехорошее. Чего скрываю.
- Ой, простите, - а глаза так лупит на меня. В его глазах я так совсем голенькая. Мне потешно.
- Вы на кухню проходите. Я мигом, - и швырк в комнату к себе.
Накинула на голое тело халатик, растрепала волосы и пошла на кухню.
- Чаю хотите? - так полагается. Самой-то мне пить чаю не хочется. Я бы с удовольствием пивка выпила.
- Можно и чаю. Я к Вам по делу. Вы, извиняюсь, где были, когда Ваш папаша Вашу мамашу резал?
- А, когда он резал мою мамашу?
- Так-то Вы не знаете?
- Не знаю. И хватит тут ваши штучки ко мне примерять. Знаю я ваши прихваточки. Скажу,  то-то и то-то делала, так вы тут же – а откуда Вы знаете, когда преступление совершилось. Мол, не Вы ли папаше и помогали резать мамашу? Не будет Вам чаю. Говорите, чего от меня хотите и проваливайте. Мне заниматься надо, - вру, конечно. Я пива хочу. Надо успеть, пока ларек не закрыли.
- Отец Ваш с матерью часто ругались?
- Никогда. Так, папаша иногда ремнем по жопе отходит маму, но чтобы ругаться, так ни-ни. Она даже попросит – Отстегай меня, любимый муженёк, а то застоялась я, - я стебаюсь, а участковый серьезен.
- Что же, это бывает. У нас в деревне мужики тоже частенько своих баб вожжами обхаживали. Я о другом. Не было у них антиго, - тут он запнулся. Я помогла – антагонистических противоречий.
- Вот-вот. Именно так.
- В наших советских семьях антагонистических противоречий быть не может. Мы же руководствуемся Кодексом строителя коммунизма.
Как изменился в лице лейтенант. Слова кодекс и коммунизм подействовали на него подобно нашатырю, сунутому под нос.
- Мы понимаем. Люди культурные, - и молчит. Ему поручили допросить меня, а тут такая вот ерунда получается.
- Это хорошо, когда люди друг друга понимают. Чай-то пить будете?
- Пожалуй, пойду я, - сказал, но не уходит.
- Ещё чего-нибудь?
- Я спросить просто так хочу. Что Вы вечером делаете?
- Когда как. Иногда телевизор смотрю. Иногда читаю. Бывает, и с друзьями встречаюсь.
- Так я пойду,- мнется на пороге. Мне даже жалко его стало. Как-то сами пришли на ум слова – you is the grain, этакий сельский дамский угодник. Не хватанет ещё ромашки в петличке.
- Да уж не уходи, посидим, поокаем. Чаю не хочешь, так водочки выпьем. 
- Так я тогда мигом, - выпалил и выскочил на лестничную площадку. А я, как дура, осталась стоять в прихожей с мокрой головой и высыхающими каплями на попе.
Этот милиционер какой-то чудной. Ему бы не в милиции служить, а клоуном на арене. И не белым, а рыжим.
До нашего «сельмага» ходу три минуты, а это милиционер тире клоун ходил все полчаса. Но зато притаранил две сумки жрачки и выпивона.
Батон колбасы, ломоть со слоновью ногу сыра, две банки с маринадами. И тут же пакет с зефиром в шоколаде. Умудрился даже картошки прихватить. Чего там ещё было, не перечесть. Две бутылки водки и 0,75 портвейна в отдельном пакете.
Стоит, мнется в прихожей. Настоящий деревенский Дон Жуан.
- Ты чего не проходишь-то?
- Наследить боюсь.
Это надо же. Час назад впёрся в квартиру в грязных сапожищах. А сейчас ему тапочки подавай.
- Нет у меня для тебя тапочек. Топай так.
Нет же. Скинул свои чеботы. Хорошо, не воняет.
Я пью водку, жую колбасу и слушаю этого, в общем-то, неплохого парня. Он рассказывает мне о своей деревне, о маме с папой, об их корове Звездочке, о соседской девчонке, которую он целовал за баней. Прямо как в частушке – приходи ко мне за баню. Я тебя отбарабаню.
А я пью водку и жую колбасу, в которой много крахмала и мало мяса. Я думаю о сволочимзме жизни. Я поступила в театральный институт. Это для меня радость. С такого не грех напиться. Но вот папаша зачем-то начал резать мамашу. Это же полный отстой. Но и тут нелишне выпить. Куда ни кинь, везде водка.
- Вот Вы, Тамара, небось, думаете, сидит какой-то деревенский и болтает невесть что. А я уже на втором курсе юрфака в Университете учусь. Мы сейчас изучаем римское право. Оно, знаете ли, и есть основа юриспруденции.
- А трахаться там вас не учат?
- Зачем Вы так? Я же со всей душой. Вот Ваш отец задержан по подозрению в убийстве, а я сижу с Вами. Распиваю и разговариваю. А это, можно сказать, должностное преступление.
- Слушай ты, знаток римского права, не лепи горбатого. Какое такое преступление?! По вашему закону преступником человека может признать только суд. А, может, это я мамашку и прирезала. А отца подставила. А? – я смеюсь, а у моего милиционера рот открылся и не закрывается.
За окном уже темень. За окном уже поздний вечер. За окном кто-то громко ругается и всё матерком. Чего не поделил эти двое? Чем закончится их «диспут»? Может быть, тоже поножовщиной.
Это за окном. У нас же на кухне светло и пахнет мужиком. Не замечали, как пахнет мужик после нескольких часов его совместного с женщиной пребывания в замкнутом пространстве. Вот-вот. Это как раз то, что я имею ввиду. Наверное, и женщина начинает испускать некие особенные ароматы. Не знаю. Сама себя не унюхаешь.
- Вот что, дорогой мент, иди-ка ты в ванную. Я пока приберу тут, и постель постелю. Нечего тебе в ночь идти.
- Вы потрясающая женщина.
- Ты пробовал? Девушка я. Непорочная.
Так что, господа присяжные, ночь была упоительна. Утро дрянь. Это закон. Не из римского права, но закон.
Как упоительны были ночи и как отвратительны дни…
Папу отпустили под подписку о невыезде. За него хлопотал сам директор клиники. Маму зашили, и стала она красивее прежнего. Она «сбросила» килограммов пять и помолодела.
Они скоро официально разошлись, но продолжали жить под одной крышей. Иногда я, возвратись из института раньше времени, могла услышать их голоса. Такие звуки издают в одном случае. Что это? Какой-то изысканный разврат?  Неистовая страсть? Или просто обыкновенный животный инстинкт. Смаку тянет к самцу.
Я начала учиться в ЛГИТМИК.е. Лейтенант раз в неделю устраивает для меня «вечера при свечах». Он оказался прелюбопытным человеком. Знал наизусть почти всего «Евгения Онегина». Штудировал классиков философии. И мог цитировать, и к месту, Канта и Гегеля.
Как упоительны ночи!
___________________________________________

            





Занятия в институте заканчиваются в три час. Лекции, семинары. Потом мы расходимся по мастерским. Я в мастерской заслуженного артиста РСФСР Всеволода Евгеньевича Истрежемского.
Лекции и семинары. Это с девяти утра и до двух дня. Потом перерыв на тридцать минут и потом уже занятия в мастерской. Наш заслуженный первое время занялся с нами истово. Потом его пригласила на съемки в кино и тут началась катавасия. Полнейший беспорядок.
Мы соберёмся. Ждём. Полчаса ждём. Час ждём. Наши мальчики начинают сами упражняться. Кто во что горазд. Неплохо получалось. Мы, девчонки, не отстаём.
Но вот и мэтр прибегает.
- Быстренько разобрались по парам. Будем работать сцену ревности.
Я заметила, что он предпочитает нам задавать сцены из интимной жизни мужчин и женщин. То это объяснение в любви, то, как в этот раз, ревности.
Часто сам прерывает кого-нибудь и показывает, как надо. Большой опыт, видно у него по этой части.
В новом семестре он просто перепоручил нас своему помощнику. С этим всё было проще.
- Слушайте сюда, - это он так юморит, - бездари. Я раздам вам тексты. Выучите к завтрашнему дню.
И убегает. Ему тоже кушать хочется. То там, то сям он играет в эпизодах. Идет на подмены.
Прошёл год. Что произошло со мною, не знаю. Тайна женской души. Но осточертели мне эти экзерсисы. Надоело слушать выпендрёж старух об истории театра. Они больше говорили об их роли в театре. Опостылело мне заучивать чужие слова, корчить рожи в угоду какому-нибудь бездарю драматургу.
В семье нашей тоже не всё ладно. Разврат поселился в ней накрепко. Помню, прочла в одном романе о свальном грехе. Это у нас.
Не приведи Господи дойдёт и до инцеста. Но судьба берегла меня.
В конце мая, когда я уже сдала все экзамены и зачёты, к нам в мастерскую зашёл молодой спортивного вида мужчина.
- Мне нужны две девушки для съемок в экспедиции, - наши парни заржали. Кому-кому, а им-то известна наша девственность.
- Остолопы. Я говорю о сценическом образе, а не девственной плеве. Тут нужно играть любовь. Вам этого не понять, дети рок-н-ролла и доморощенных битлов на костях.
Говорит он как-то напористо. Мне такие мачо нравятся. Куба, любовь моя! Но мне не до любви. У меня как раз вчера началось. Ну, то, о чем за столом не говорят.
Заткнулась в самый дальний угол и сижу, как мышка. Девочки наши затараторили: Я сыграю, я ещё лучше.
И всё то титьками вперед, то попками.
А я сижу и мечтаю выскочить незаметно и в свою постельку. Завернутся с головой в одеяльце, и спать, спать, спать.
- Эй, мышка норушка, чего прячешься. Иди-ка сюда, - выглядел-таки этот резчик тростника.
Иду, ноги еле передвигаю. А как же иначе? Сами соображайте.
- Повернись к свету, - губами причмокивает, будто конфетку попробовал, - вот это фактура, вот это вид. Тут картоном не пахнет, - чуть ли не пляшет.
Девчонки загалдели словно куры, согнанные с насеста – А мы? А мы?
- А вы, девочки, набирайтесь опыты. Жизненного в основном.
Он взял меня за руку и увел из мастерской. Впереди киноплощадка. С её резкими выкриками помрежа – Где массовка, мать её в корень!
И усталым голосом режиссера: Опять не так свет поставили.
Но это должно быть позже.
Пока же мы с этим кубинским рубщиком тростника вышли на Моховую улицу, и двинули в сторону реки Фонтанки. Имеемо там я пила квас и потом долго слушала разглагольствования студентов кафедры монументальной живописи и пила теплый портвейн по одному рублю семьдесят копеек за бутылку.
- Предлагаю сейчас же отметить твое новое лицо.
- А можно попроще? У меня лицо одно, а вот лики могут быть разными.
- Да ты философ. Кстати, я не представился. Меня зовут Виктор. Победа то есть.
- Меня зовут Тамарой и это ничего не значит.
Идём по набережной, и нас обдают грязью машины.
- Слушай, Виктор, тебе не надоело быть мишенью для этих гадов. Пошли к Инженерному замку. Там машин нет.
- Мы идем в Дом кино. Потрепи.
Терплю. В Доме кино очень хороший буфет. Я же голодна. Кроме того, по секрету, там есть туалет. А он мне, ох, как нужен. В моем положении.
Петр первый как стоял, так и стоит на граните. Какой-то мужик у его пьедестала торгует надувными шариками. Смешно. Кому нужны сейчас эти шарики. Нет никакого праздника.
Идем себе и молчим. И тут за нашими спинами как громыхнуло. Шарики те взорвались. Мужик стоит весь в копоти. Водород есть водород.
Как мы смеялись. Как смеялись. Люди стали оборачиваться. Милиционерам не смешно. Один кричит – Ставь оцепление. Задержать всех.
Другой крутит руки обгоревшему мужику. Третий и вовсе ополоумел, орет – Терракт! Терракт!
Совсем недавно пристрелили брата убитого раньше ихнего Президента Джона Кеннеди Эдварда. Ну и что? Где они и где мы.
По общему курсу истории СССР, как мне помниться,  последний террористический акт у нас был совершен в марте 1881 года. Взорвали тогда императора Александра второго. Кого тут-то взрывать?
- Пошли скорее отсюда, - голос мужественного человека дрожит.
- Ты, что, - я перешла на «ты», - террорист? А, может быть, ты диссидент?
- Дура, пошли быстрее. Заметут, потом объясняйся.
Не стану же я ему говорить, что я секретный сотрудник милиции. Расписочка-то лежит в сейфике у товарища Панферова.
Хвать меня за руку и ну тащить. Такое не могли заметить милиционеры. Тут нас и взяли. Моему мачо руки завернули за спину. Меня просто обнял мальчик. Держит сильно и горячо дышит в ухо.
У меня началась истерика. Я смеюсь. Он дышит. Виктора волокут по Кленовой аллее в сторону Манежной площади.
И тут меня как бы осенило, и я закричала – Не того взяли, товарищи. Бомбист в Летний сад убежал.
Идиоты. Отпустили Виктора и бегом туда. Мальчик тоже отступил – Простите, и за ними.
А Виктор как его отпустили, так и сел на асфальт. Стыд какой! Под ним лужа.
- Уйди, сука, - это надо же, я и сука.
Вот так, милые мои закончилось моё хождение в кино. Одно жалко, не удалось в тот раз выпить и закусить в буфете Дома кино.
Через неделю я подала заявление об уходе из театрального института.
___________________________________________

- Почему ты уже неделю не выходишь из дома? – наконец-то обратил на меня отец.
- Иван дурак сидел на печи? И я сижу. Это в традициях русского народа.
- Ты не Иван и время другое, - не хочет доктор медицины вникнуть в суть.
- Папа, я думаю.
- Думай в институте.
- Я ушла оттуда. Не вышло из меня актрисы.
- О Боже! Ты, что уже сыграла весь репертуар Александрийки?
- Для того чтобы проникнуться своей бездарностью, не обязательно забить все легкие пылью кулис. Какой бы театр это ни был.
- Твоё чувство юмора не даст тебе пропасть. Помощь моя нужна?
- Одолжи рублей тридцать. Пойду работать, отдам.
Отец молча положил на прикроватную тумбочку две двадцатипятирублевых бумажки и вышел.
Хороший финал моего освоения профессии актёра. Пятьдесят рублей…
Но как упоительны были ночи в общежитии театрального института!
___________________________________________











Не получилось у меня с актёрством, как не вышло и с делом инженерным. А мне уже двадцать лет. Кушать и пить хочется, как и всем живым и смертным.
Рассчитывать на то, что родители будут кормить, обувать, одевать тебя не приходится. Стыдно же. Кое-какие денежки у меня есть. Подработала на детских утренниках. Но и тех кот наплакал.
Лето. Июль жаркий и солнечный. В городе полно интурья. В основном это наши северные соседи финны. У них там, в стране Суоми сухой закон, так они тут утоляют жажду нашей водкой.
Вышла на улицу и стою как истукан с островов Кон-Тики. Куда пойти? Где оттянуться?
Решаю быстро. Еду на Невский проспект в «Сайгон». Там уж наверняка, кого-нибудь встречу. Будет с кем поболтать. Так сказать, излить душу.
В метро хорошо. Народу мало. Время такое. До Невского поезд метро домчал меня за двадцать минут. Тут народу полно. Толкутся у входа в метро всякие личности. Ба! А вот и Вадик. В джинсах, рубахе навыпуск и кроссовках на босу ногу. Шик!
Отошла к Гостинке и наблюдаю. Ага. Вот к Вадику подвалили двое. По их мордам видно, в глубокой жопе они. Ломит их круто.
У меня как будто зуд начался. Вадик сейчас будет толкать им наркоту. Тут бы его и сцапать. Это из-за него я ночь провела в «обезьяннике». Успеть бы добежать до отделения милиции. У меня проснулся охотничий азарт.
Влетела в дежурную часть и нос к носу столкнулась с майором Панферовым.
- Кто за тобой гонится?
- Как хорошо, - я еле перевожу дыхание.
- Отдышись и говори.
Как могла покороче рассказала о Вадике.
- Пусть гуляет пока. Мы с него давно глаз не спускаем. Выведет на поставщиков, тогда и прихлопнем как муху. Он нам ни к чему.
Дошло до меня это не сразу. А как я поняла, то очень мне страшно стало.
- Так я пойду тогда.
- Не торопись. Посиди у меня в кабинете. Отдохни. Мы скоро.
Отдыхала я почти час. Один раз попыталась уйти, так милиционер за стеклянной перегородкой остановил.
Попалась пташка в клетку. Пригрелась и вздремнула.
- Вставай, девочка, - майор потный и красный сидит на стуле у окна и пьет прямо из горла бутылки водку, - Хочешь?
И отпила. Уже веселее.
- Так я пойду?
- Иди домой. Нечего пайдевочкам болтаться тут под ночь, - а сам мне в трусики лезет.
Ничего себе. Я проспала весь день. Вот и отдохнула.
- Ты что уснула? – как же был недолог мой сон. И надо же такое присниться, - пошли мальчика на живца брать.
Мы идем по переулку, а он инструктирует меня.
- Тебе и делать ничего не надо. Просто подойди, начни разговор. Нам главное, чтобы он расслабился. Ничего не заподозрил. Скажи, мол, мне надо бы дозу. Потом как карта ляжет.
Вадик ухмылялся и все норовил ущипнуть меня. Это у него как тик. Никак не может избавиться.
- Это хорошо, детка, что и ты вошла в братство эпигонов веселья и радости.
- Вот ты какие слова знаешь.
-  Детка я три курса философского прошёл в Университете. Так, пошли?
Я и пошла. Не оборачиваюсь и стараюсь вести себя ровно. Как майор велел. Вышли на Садовую улицу. Тут Вадик говорит: А ты случаем не уточка подсадная? Не похожа ты на наркоманку.
- Тебе руки показать, - блефовать так, блефовать.
- Ещё чего надумала.
Идем дальше.
- Тут жди, - а сам шмыг в подворотню. Жду. Топчусь. Вот и Вадик. Вышел, оглянулся по сторонам и кивает кому-то. Выходит мужик толстый.
Тут их и «повязали». Увезли на Захарьевскую. Этакая он птица. А мы с майором вернулись в отделение. Долго мы пировали и веселились.
- Предлагаю тебе, Тамара, перейти к нам в штат.
Я со стоном, а как же иначе, согласилась. Как упоительна была та ночь.
Две недели проходила проверку. Писала какие-то бумаги, подписывала расписки, заполняла бланки. Меня обследовали врачи. Фотографировали в фас и в профиль. До изнеможения заставляли отжиматься и бегать под дождем.
Одно мне понравилось – стрельба из пистолета.
- У тебя неплохие задатки стрелка, - подытожил инструктор.
Приказом по Главку меня зачисли в штат, и присвоили звание младшего лейтенанта. Это событие мы с майором отметили в шашлычной на Садовой, что у Никольского собора. Водка «Старка» и по три шашлыка с салатом. На «десерт» бутылка сухого грузинского вина и мороженое. 
- Никуда я тебя в таком виде не отпущу. Не хватало попасть в милицию, - нам смешно.
Как упоительна была эта ночь.
Форму младшего лейтенанта я подгоняла под фигуру сама. Родителей дома не было, и смогла, не торопясь, провести эту операцию. 
Загодя облачилась в форму. Накрыла на стол и села у окна. Так, чтобы сразу меня и не разглядишь. Жду, кто первый из родителей придет. Первой домой вернулась мама.
- Дома, кто есть? – с порога крикнула она и прошла в спальную.
Слышу, зашумел душ. Я сижу, жду. Вот и папа пришел. Он сразу на кухню.
- Ты чего в темноте сидишь. Плохо чувствуешь? – он принес два пакета и стал тут же раскладывать продукты по местам. Это в холодильник, это в шкафчик. На меня не смотрит.
- Боже, что это? Ты опять в актрисы подалась? Знаешь, а форма тебе к лицу.
Развернулся и двинул в спальную. Я зажгла свет, налила себе полную рюмку водки и выпила. Не закусывая. И это мои родители. Их дочь, кровь от крови в девятнадцать лет, круто изменив жизнь, стала офицером милиции, а они хоть бы что. Напьюсь, и буду петь песни.
- Что мне сказал твой отец, - мама уже облачилась в китайского шелка пеньюар и накрутила бигуди, - в какую историю ты на этот раз влила. Что за вид! Немедленно сними эту униформу.
- Вы, гражданка не шумите. Я и задержать Вас могу за нарушение общественного порядка.
- Как ты говоришь с матерью, – бедный папа, ты так и не сумел занять достойное  место в семейной иерархии. Хотя какая тут семья? Они официально разведены. Тогда, что?
- Смею, - продолжать эпатаж, так продолжать, - я со вчерашнего дня оперуполномоченный. Успокойтесь и послушайте.
Сели, приготовились  слушать.
- Вот вы, кто? Вы, граждане, преступники. Вы уже не в браке, а продолжаете жить вместе. Нарушаете Закон, - я не знаю, какой они нарушают закон, но продолжаю треп, - За это вас надо бы осудить годков этак на пять. Но теперь у вас есть я. Отмажу.
- Что, отец, теперь в нашей семье свой милиционер. Моя милиция меня бережёт, в прямом смысле этих слов. А как же твоя мечта стать второй Ермоловой?
- Мама, мечта она и есть мечта, чтобы существовать в умах. Жизнь сурова и реальна.
- Ты слышишь, Ваня. Наша дочь, совсем ребенок, а рассуждает, как рано состарившаяся старая дева.
Я силой сдержалась, чтобы не расхохотаться. Я и старая дева.
- Хватит лечить мне мозги. Поздно. Давайте по-людски отметим мое новое назначение. Зря, что ли я потратилась.
Утро пятнадцатого августа 1973 года пришло ко мне с головной болью, горечью во рту и ломотой в ногах. Глянула на часы. Всего-то половина шестого. На службу мне послезавтра. В квартире «мертвая» тишина. Вспомнила анекдот: А, как дышал…
Как была, нагишом выскочила из постели, быстро проскочила в ванну. Как хорошо стоять под душем! Сознание вернулось ко мне. А с ним и потребность в действии. Это мой характер.
Махровое полотенце скрыло от глаз людских мое необыкновенной красоты тело. Я выхожу из ванной.
В проеме двери на кухню стоит мой отец. Он, что не слышал шума воды? Он гол. Стоит, опершись локтём оп ручку, и что-то говорит. Кому? А кому же еще, кроме мамы.
На цыпочках начинаю подвигаться к своей комнате. Различаю отдельные слова: Аборт…Возраст…Дочь…
Мне остаётся сделать два шага до двери в мою комнату и тут Иван Алексеевич оборачивается.
- Ты подслушивала? – его причинное место прикрыто каким-то лоскутом. Что-то новое в наряде папы. Но вот, что поразительно. Он не выказывает ни малейшего смущения.
- Доброе утро, папа, - чего ещё я могу сказать в такой ситуации. Я пытаюсь изобразить на своём лице таинственную улыбку. Что-то вроде – the sardonic grin.
Сколько сардонизма было в ней, не знаю, но отец шмыгнул по коридору в сторону их комнаты, на ходу бросая – Завели в собственном доме милиционера на свою голову.
- Тамара! Это ты?
Ну, что тут скажешь. Кто же может быть.
- Нет, мамочка это не я.
- Хватит подшучивать над матерью. Иди сюда, мне с тобой поговорить надо.
- Не желаешь ли ты, чтобы я, как и папа нагишом шла.
- Довольно, - голос матери срывается на фальцет, - я серьезно хочу поговорить. Ты же взрослая девочка.
Опять мне тычут моей девственностью. Мамаша же продолжает: Твой папаша на старости лет сошёл с ума. Мало того, что изнасиловал меня, так теперь требует, чтобы я рожала.
- Чего языки распустили. Родишь мне сына наследника, - тут я вижу, отец пьян в стельку. То-то голышом расхаживал передо мной.
- Ишь, каков папаша! – мама не отстаёт от Ивана, - спустил раз, а ты мучайся девять месяцев. И это в моём возрасте, - маме в этот момент тридцать восемь лет, - Умру на стуле.
Я в этом деле ни бум-бум. Что разве рожают в кресле? Неудобно же. Какая я была дура. Ровно через две недели я сяду в гинекологическое кресло и услышу – У тебя трихомоноз, девушка.
Подонок этот Витька из батальона ППС. Потом мне другой доктор объяснил, что это может быть и условнопатогеный вариант.
Но вернусь в нашу хаверу. Иван Алексеевич, наконец-то, натянул на свою задницу тренировочные штаны, а на брюхо майку. Хорош у меня папаша. 
Мама успела приготовить-таки салат из соленых огурцов, отварного мяса и лука. Это её «фирменное» блюдо. Будем завтракать. Иван Алексеевич сел почти весь салат, выпил три большие стопки водки. Мама только укоризненно качала головой в бигудях.
- Итак, подведем итоги, - ну прямо, как преподаватель по гражданскому праву, - наша дочь, уважаемая супруга, отказалась от пути интеллигента. По пути познания и творчества. Она вступила в органы насилия.
- Это кого же изнасиловала? Это вы с мамой насилуете меня. То не так и это не так.
- Хватит ссориться, - мама не любит ссор, - Пройдет время и Тамара одумается. А форма ей к лицу.
- Вы, женщины непоследовательны. Я ухожу, чтобы вернуться, - позер наш папа.
Вы бы посмотрели на него сзади. Тощая попа, на которой висят протертые трико, узкие плечи и покатая спина. Но он пользуется громадным успехом у своих сестричек. Знает, шельма, чем взять.
- Вот, дочка, яркий пример конформизма. Не бери примера, - мама встала и тоже ушла.
Через три минуты из их комнаты раздались их голоса. Отец с надрывом убеждал маму. Она тихо отвечала ему. Решают, что делать с плодом в животе мамы.
Ушла я из дома. Надела форму и пошла. Иду, каждый шаг «печатаю». Ну, чем я не модель! Сама собой любуюсь. Прошла квартал. Краем глаза замечаю, что мужики головы сворачивают, озираясь на меня. Что, не видели такого.
Повернула за угол и нос к носу столкнулась с Мишкой с нашего курса.
- Тома? – глаза выпучил и встал, как баран у новых ворот.
- Я. Чего глаза вылупил? Вывалятся.
- Какая ты! – у пацана заклинило, Какая ты!
- Какая, такая?
- Красивая, - расклинило.
- Я всегда красивая, - люди оборачиваются, - Проходите, проходите, граждане, - голосом начальника командую я и самой приятно.
Нет, что бы вы ни говорили, а форма действует на людей. Что на сцене или киноплощадке?  Все понарошку. Тут самое настоящее. Могу и власть применить и в отделение отвезти.
- Тамара, пойдем куда-нибудь, посидим. Я угощаю.
- Украл?
- Зачем обижаешь? Деньги честные. В бильярд выиграл.
Да, Мишка бильярдист хороший. Ему в соревнованиях участвовать. Так нет. Болтается по бильярдным и играет на деньги. Не ворует хотя бы.
- Я в форме. Мне по кабакам  шастать нельзя.
- Тома! – возопил Мишаня, - Тома! Мы пойдем с тобой  такое место, где фраеров нет.
Секунды три я колебалась. За восемь бед один ответ.
- Пошли, пацан.
Он шел поодаль от меня. Как бы в эскорте. То и дело, бросая взгляды по сторонам – Видите, какую кралю я отхватил.
И привёл. Над входом вывеска – «Дружба». Слева от него – Кафе четвёртого разряда. И еще – Главное управление общественного питания ЛГИ.
И не ресторан и не шалман. Что же рискну.
Мишаня галантно пропустил меня вперёд. Большой светлый зал открылся мне. И никого. Одна диваха торчит за стойкой. Накрутила на голову черте что, вымазала на морду три кило штукатурки и стоит, как Екатерина Великая у театра. Выпендрилась.
- Глафира, - кричит от порога Мишаня, - принимай дорогих гостей.
- На полтину дорогих, что ли, - как сказала так титьки ейные заколыхались. Ничего себе молокозавод.
- Кончай базлать. Тащи вина шипучего Тамаре и мне что покрепче.
- Щас, шнурки поглажу и побегу, - а сама зенки свои лупоглазые вылупила на меня. Так и ест.
Я тоже вперилась и глаз не отвожу, а сама Мише – я шипучку твою пить не буду. Мне тоже, что покрепче.
Мы с Мишаней уселись в дальнем углу, это его выбор, у окна. Мне туда было хорошо видно, кто шастает на улице. Надо вырабатывать навыки сыщика. Дура дурой.
- Мадам, садитесь есть, пожалуйста, кушать подано, - Мишка-то, Мишка, вишь как выдрючивается. Он, что думает, что накормит меня мороженым и я бегом с ним в койку.
Ошиблась я. Как ошиблась! Притаранил мой Мишаня на подносе котлетки свиные отбивные. И откуда в этом Кафе четвёртого разряда такой деликатес. Уместилась на подносе и ваза с овощами. Красиво.
- Миша, откуда это?
- Ты всю дорогу меня за лоха держишь. А Мишаня в своей области большой человек. Вот ты ментом стала. Да? – будто не видит на мне милицейскую форму, - Ну и что? Можешь ты, к примеру, достать Джинсу с лейбом? Нет. Я могу. Так то. За то меня все девки уважают. Ты тоже дружи со мной. Не всю же дорогу в форме ходить.
Приехали. С одной стороны меня прессуют наркоманы, с другой фарцло. Что же, надо крутиться. Как в поговорке – хочешь жить, умей вертеться.
Как мы ели-пили, рассказывать уши завянут у вас. А покрутились мы с Мишаней на всю катушку. Он пацан ничего себе. Вы не смотрите, что говорит коряво, что взять с недоучки, но мысли у него очень даже интересные. Например, если вам интересно, как он говорит о нашем Генеральном секретаре.
- Он, кончено, из ума почти выжил, но людишки рядом с ним толковые. Сами живут и другим не мешают.
- Что с твоей формой, - мамаше моей неважно как дочь чувствует себя ей важно, что с формой.
Что с ней может быть? Помялась немного. Больно уж нетерпелив был Мишаня. А отутюжить негде, да некогда было.
- На операции была. Вооруженных бандитов брали, - это потом я узнаю, что бандит он всегда вооружен. Потому и бандитом зовут его.
- Отец, слышишь! – орет мать, как будто он на улице, а он рядом в домашних трусах стоит. Привычка. 
- Дай человеку отдохнуть, - развернулся и походкой Шаляпина,  откуда я знаю, как ходил певец, это так для фору, ушел в спальню. 
__________________________________________


- Младший лейтенант Инина, это Ваше рабочее место. Осваивайте, - майор толст неимоверно. У него нет шеи. Голова торчит прямо из покатых плеч. Живот навис над ногами. Как же он шнурки завязывает. Рожа красная и лоснится. Разит от него одеколоном «Шипр», чесноком и сивухой. Я на секунду представила, как он стаскивает сапоги, и снимает носки. Меня чуть не вырвало.
- Товарищ майор, - он аж глаза прикрыл, малолетка и вякает, - товарищ майор, а мне письменные принадлежности полагаются?
- Не моя компетенция. Обратись к пом-по-хозу.
- Чего, чего? Чем и по какому такому хозу?
- Не шути. Помощнику начальника по хозяйственным вопросам.
Еле сдержалась. Смех распирает. По приказу я младший инспектор. Моё дело вести делопроизводство. Они будут эти дела стряпать, а я их учитывать. Чтоб я сдохла. Ну и что, что платят неплохо. Но мне-то нужно другое. Я же от природы актриса. Мне подиум нужен.
Сижу и в потолок плюю. Скучища неимоверная. Тик-так. Это не часы. Это у меня в мозгах. Прямо-таки китайская пытка водой. Ну, их всех на pencil. Не для того я в форму вырядилась, чтобы форменные штаны просиживать. Юбка у меня. Это я так, к слову. Встала, ножки размяла и пошла к двери. Идти шагов пять. Сделала шаг, а в дверь Амбал выперся.
- Младший лейтенант Инина? – рот раскрыл, а глаза выпучил.
- Так точно, не знаю Вашего звания, товарищ.
- Капитан я. Примите дело в архив, - и сует мне пять папок.
- Стоп, машина. Присядьте. Приму по всей форме.
- Что за ересь. Держи и я побёг.
- Не побёг, а побегу. Вы же офицер милиции. Так сказать, представитель власти.
- Слушай, пигалица, ты мозги не компостируй. Принимай, у меня на земле происшествие. Трупешник киснет.
- Не прокиснет. Садитесь, капитан. Тут я командир. А, если я какую-нибудь бумажку стырю. Что будет?
- Ну, ты и занудень, - но сел. Я медленно стала развязывать тесёмки первой папки.
- Ты побыстрее можешь?
- Спешить надо, сам знаешь где. Тут дело серьезное. Или нет?
- Слушай, ты тут своим делом занимайся, я смотаюсь на место, опрошу свидетелей и мигом обратно.
- Значит, доверяешь?
- А то?
- Опять ты. Я же говорю, ты представитель власти. Следи за языком.
- Пошла ты, - и почти бегом из моего кабинета. Смешно сказать. Кабинета. Клетушка. Окно так засрано, что света божьего не видать. Утёк, опер. Не вернётся. А я, что буду в его дерьме копаться? Pencil вам на рыло.
Пересчитала листы. Сложила аккуратной стопкой и ну пилить их ручной дрелью. Затрахалась так, как и с другим мужиком не утомлялась.
Кушать захотелось до спазмов в животе. А, где тут обедают? Что за чудо. Дверь отворилась и на пороге толстый майор.
- Вижу, справляешься. Молодец. Идем, покажу, где у нас обедают.
Ну не джентльмен ли?
- А дело?
- Чего дело?
- В сейф его надо положить.
Вышли из отделения. Хорошо на улице. Август тёплый. Небо синее, синее. Беленькие облачка как будто замерли. Солнце не видать, но его отсвет окрашивает облачка в розовей цвет. Картинка.
- Вы, товарищ майор, куда меня ведёте?
- У нас тут одно место. Столовая на углу. На рубль можно хорошо покушать. Ты пиво пьешь?
- И пиво пью.
- Вона как, - опять скопской язык. И где их русскому языку учили?
В столовой полно народу и нам пришлось подождать, пока освободятся места. Одно у входа, другое в углу рядом с окном для грязной посуды. Туда и посадил меня майор.
- Сиди, я принесу, - и то хорошо.
Солянка сборная, фрикадельки по-молдавски и какао с булочкой. Моё пузо приняло всё это и вздулось. Пришлось расстегнуть одну пуговку на юбке.
- Сыта?
- Не то слово. Обожралась. Сколько с меня?
- Рубль тридцать. Можешь сейчас не отдавать. Деньги получишь, отдашь, - добрый и толстый. Закон! 
К четырем вечера пришёл тот самый капитан.
-  Ещё корпишь? – веселье у него прёт из всех дырок. Так и пышет.
- Как свидетели? Как труп? Не прокис?
- Юморная ты. Кончай тут валандаться. Приглашаю поужинать.
- В столовку на углу Скороходова?
- Майор успел? Ну, фрукт. Он, наверное, весь женский состав переводил туда. Всё надеется так найти себе жену. Небось, и денег не взял?
- Не взял. Ты тоже жену ищешь?
- Хватила. Одного раза мне хватит. Это, что? «Опять носки разбросал, и я сегодня устала». Нет уж. Спасибо.
Мы уже идём по тротуару и что ни шаг сталкиваемся плечами и бедрами.
- Была бы ты не в форме, взял бы под руку.
- Далеко ещё?
- Пришли.
Я смотрю, никаких «злачных» заведений рядом нет.
- Куда?
- Тут я живу.
- Скор ты, капитан. Что чайку приглашаешь попить?
- Хочешь чаю, хочешь кофию. У меня всё есть. Не бедствуем.
- Ты мне скажи, из каких будешь?
- Не знаю, - погрустнел капитан, - Я детдомовский. Из детдома прямиком в армию. Служил на границе. На Севере.
- Я согласна пить чай. Веди меня к себе, - мне ужасно интересно посмотреть, как живёт сирота.
- Леха! Друг! – рожа пьяная тут же нам навстречу из ближней к входу двери.
Лёха ловко так схватил этого «друга» ладонью за лицо, момент и тот летит к себе в комнату.
- Убьется же.
- Его не убьешь. Пьяницы живучи. Иди вперёд. Моя дверь последняя.
Коридор длиннющий. Двери все с одной стороны. По другую - чего только не навешано. Тазы, детские ванночки и даже велосипед.  Того и гляди сорвется на голову. Иду с опаской. А вдруг на меня свалится. Другое напугало меня. Как чертик из табакерки выскочил из уборной другой сосед Алексея.
- Миль пардон, мадемуазель, - сам тренировочные штаны натягивает.
Мне смешно. Я вспомнила анекдот. Заслали самого опытного нашего разведчика в Лондон. Так его сразу и словили. Что, да как. Долго выясняли. Оказалось всё просто. Наш мужик, как приехал в столицу  Great Brittan, так с ходу в ихний туалет. На выходе его и арестовали. Выходя, он застегивал ширинку.
- Чего не заходишь?
- Ты, что дверь не закрываешь?
- А кто сунется? Тут меня боятся. Чуть что в кутузку на пятнадцать суток. У меня не заржавеет.
Как у него не «ржавеет» я смогла убедиться очень скоро.
- А соседи не услышат? – спросила я Лёху.
- Пошли они к маме Бениной. Ори, сколько хочешь. Меня это подстёгивает.
Куда уж больше подстёгивать. Но всему приходит конец. Вот и он кончил.
Я осваиваю профессию. Младший инспектор он и есть младший. Какой с него спрос?  Ошибаешься. Большой с меня спрос. Кто ни придет с делами, так и норовит пригласить меня попить чайку.
Думаете, я привираю? Себе цену набиваю. А зачем мне это? Это в кино путь на киношный Олимп лежит через постель режиссера. В худшем случае оператора. Тут всё иначе.
Вот случай. Обработала я уголовное дело в семи томах. Составила опись. Скрепила печатью и пошла на подпись к начальнику.
Не заметила, как несколько листов оказались не прошитыми. Майор как встряхнет тома, будто пыль сбивает. Они возьми и вывалились. 
- Товарищ младший лейтенант, Вы бы тщательнее и ответственнее готовили дела для сдачи в архив. За этими делами жизни человеческие. Заниматься архивом это Вам не в кровати кувыркаться почти со всем личным составом оперативных работников.
- А Вы свечку держали? – мне нечего терять кроме двух на оба плеча маленьких звездочек.
- Встать! – как заорет майор, - Смирно! Вы что себе позволяете. Объявляю Вам выговор.
- Может быть, лучше чайку вместе попьем, - я стебаюсь напропалую. Чудеса в природе. Мой майор тут как-то обмяк, лицо его расплылось подобно жидкому блину.
- Вольно. Ступайте на место. В обед зайду. Решим, что с Вами делать будем.
Меня так и подмывает сказать: Чего решать? Меня трахнуть надо. И все вопросы решены.
Освоение профессии продолжалось. Я набирала опыта в архивном деле. В свободные минуты с карандашом в руке штудировала УК и УПК РСФСР. В трамвае читала «Комментарии» к ним. Если кто и хотел бы со мной кадриль станцевать, Вы понимаете, что я имею в виду, то, глянув на название книги, тут же уходил за площадку вагона. Охладить жар сердца своего.
Мама успокоилась и уже не вздрагивала при виде меня в форме милиционера. Папа весь в трудах. Аспиранты требуют внимания. Мне посчастливилось, и я увидела аспирантку Свету. Годков ей лет двадцать пять. Грудаста. Я понимаю папу. Попаста. Туда же. Ноги немного кривоваты, так это же только удобнее. Сама я не знаю. Один парень говорил.
Я «застукала» их, когда они выходили из столовки на Кировском проспекте. Хорошая столовая. И папа хорош. Экономит. Я не стала им лезть под нос. Чего смущать влюбленных. Это такое дело. деликатное. По своему опыту знаю. Впрочем, я не о том.
Я о том, что жизнь моя устаканилась. В прямом и переносном смысле. Больше стакана – ни-ни. Работа, прежде всего. Майор после двух «сеансов» чайку попить ко мне благоволит.
- Через пару лет дам тебе характеристику и выйду с ходатайством о направлении тебя в Высшую школу милиции, - он давно уже говорит мне «ты». 
Что за язык у этих начальников! Не «буду ходатайствовать», а «выйду с ходатайством». Выпендрёж.
Мне два года плющить попу тут не с руки.
Живу, опять же и в прямом и переносном смысле активно. Начальство к Октябрьским праздникам меня отметило в приказе. Выдали премию. Двадцать пять рублей. Отвлекусь. Что можно купить на эти деньги? Предположим, что я люблю коньяки на все деньги, сдурела, куплю коньяку. 25 разделить на 4,10. Сколько бутылок получится? Правильно, шесть. Это мне при экономном расходовании на две недели. Можно посчитать и на водку. Все одно. Больше двух недель не выходит.
Я на эти двадцать пять рублей устроила родителям праздничный стол. Знайте, мол, что ваша дочь не профура какая-нибудь. Офицер милиции!
Папа, слегка опьянев, стал петь мне дифирамбы. «Славлю тебя, бог Дионис!».
Мама молча поглощала севрюгу и кету.
Наш праздничный обед закончился тем, что папу мы с мамой отволокли в спальную. Мама навострилась пойти к подруге. Женщине в сорок три года надо поддерживать форму. У неё на работе, пусть и в музее, мужчины тоже «водятся». 
Я допила водку и глубоко задумалась.
Есть о чём подумать. Есть же, господа присяжные? 
Семь месяцев я ношу форму. Откровенно говоря, это мне порядком надоело. Скажите, какое время остается молодой женщине побыть в гражданской одежде? Я не имею в виду ночную рубашку или пижаму. А так, что напялить платьице. Кофтюлю какаю. Юбчонку. Да повыше колежек этак сантиметров на пятнадцать. У меня в «арсенале» вполне приличные трусики.
Вот и получается, что в будние дни моя цивильная одежда это ночная рубашка. В выходные только и переоденешься. А куда пойти во всей этой красе?
У оперов жёны, дети. Им иначе нельзя. Служба такая. Они и в партии все. Они чтят и соблюдают Моральный кодекс строителя коммунизма.
Конечно, бывает, и они, как могут, отдохнут. Но то же минуты.
Начала примерять свои наряды. Кручусь перед зеркалом. Мама моя родная! Мне бы на сцену. Хороша же! Фактурная.
Затрезвонили в дверь. Как была в юбке мини, полупрозрачной блузу, без лифчика, подчеркну, пошла открывать. Мне бы спросить, кто там. Нет! Открыла настежь.
- Товарищ Инина! Это что за наряд, - майор мой в форме цвета хаки, - Быстро переодевайтесь и марш за мной.
- Чего это?! Выходной же.
- Общегородская тревога. Я мимо еду, вот и пришел за тобой.
- Что американцы войну начали? Вот здорово, - я, конечно, шучу, а самой страшно. Только сейчас я окончательно осознала, что я военнообязанная и давала присягу.
Милицейский УАЗик, тарахтя и воняя, повез нас к месту службы. Гляжу в окошко. Ничего особенного. Всё, как всегда. Людишки шастают. Вон пьяные рвется в магазин без очереди. Водку «дают». Парень девицу прилюдно в засос целует. Кино французского насмотрелся. Я тоже посмотрела «Мужчину и женщину». Там мужик тетку, как бы это поприличнее сказать, делает при красном свете. Меня торкнуло.
- Будешь работать со мной, - это что о чем же он? Тревога же. Вот идиотка. Кто о чём, а вшивый о бане. 
- Я горжусь этим.
- Хватит, дуреха, - майор никогда не позволял таких вольностей, - Не до шуток. Даю вводную. Под городом Пушкин в одной из войсковых частях убит солдат срочной службы. У него отобрано оружие. Автомат Калашникова и два полных рожка. Соображаешь. Это же страшная сила. Есть словесный портрет, - майор напыжился так, что, кажется, вот-вот лопнет, - мужчина тридцати, тридцати пяти  лет. Рост метр семьдесят тире метр семьдесят пять, - так и сказал «тире», - волосы русые, короткие. Одет в куртку из парусиновой ткани серого цвета, - он ещё говорит что-то, а я думаю. Таких молодых людей в городе и пригородах сотни тысяч.
- У нас с Вами какая задача?
- Верно ставишь вопрос, товарищ младший лейтенант. Мы с тобой поставлены на пост в райкоме партии. Сейчас получим оружие и на пост. Подробные инструкции от зама по оперативной работе. Соображаешь, - мой майор скорчил такую рожу, что мне стало страшно за него. Так и ласты склеить можно.
Оружейник выдал мне пистолет Макарова и обойму к нему: Ты когда в последний раз в руках-то его держала?
- На прошлой неделе в тире, - вру я. Я из ПМ стреляла два раза и то по три патрона на раз. Одно ощущение. Руку так выворачивает, что, кажется, ещё немного и оторвет ладонь.
Наплечная перевязь больно впилась мне в плечо. Четыреста граммов металла бьет под мышку. Надо терпеть.
- Ваша задача, товарищи офицеры, - у меня чуть слезы из глаз не брызнули, - обеспечение безопасности сотрудников райкома. Будьте предельно бдительны. Преступник вооружен, нагл и пойдет на все. Мы предполагаем, что его целью являются учреждения, связанные с хранением денег. Это, первое. Но не исключено, что он просто провокатор. В преддверии праздника устроить такую, - подполковник потёр красный нос, шмыгнул им, как ребёнок, и продолжил, - У меня есть приказ, при сопротивлении  стрелять на поражение, - опять его нос подвергнут экзекуции, - Но кто же с ходу скажет, кто преступник, а кто просто человек, пришедший с обидой в райком. Майор, Вы человек опытный. Сообразите.
Ни в одной из сводок по городу и области не было отмечено – в семнадцать двадцать пять на входе в Калининский райком партии в результате боестолкновения между сотрудником милиции младшим лейтенантом Ининой Т. И. и неизвестным последний был смертельно ранен и скончался до прибытия «Скорой помощи».
Почём я знала, что в его руке был не автомат, а тубус с чертежами. В толчее уходящих, словно с тонущего корабля сотрудников райкома, трудно точно определить. Я вскинула руку и нажала на спусковой крючок. Ей Богу я не целилась. Одного боялась, как бы не попасть в  райкомовского начальника.
Смеху-то было. Они все как по команде рухнули на пол. И что характерно. Никто не орал. Партийцы же!
Потом их всех загнали обратно. Меня отвезли в отдел и мой майор напоил меня чаем, сколько в этом чае, было чаю, я не знаю. Крепкий чай был. Градусов под тридцать.
Как я заснула, не помню. Разбудил меня капитан: А где майор? Первое, что спросила я.
- По твоей милости майор дает показания в прокуратуре.
- Стреляла же я.
- Он старший. С него и спрос первый, - капитан время не теряет, лифчик уже болтается у меня на животе, - Тебя приказано доставить домой по домашний арест.
Он, пожалуй, прав. Напряжение надо же снять. Дома отец и мать. Они не поймут.
- А ты наш парень. Вряд ли кто из наших смог бы так. С ходу и в яблочко.
- Я ему куда попала?
- Аорту перебила. Никаких шансов не оставила студенту. Он же пришел встретить мать. Уборщицу в райкоме. Тоже волновался.
Я, как могла, привела себя в порядок, и мы поехали ко мне домой. Тот же УАЗик. Водитель всю дорогу зевал и материл какого-то помтеха.
Иван Алексеевич даже не вышел из спальни. Мама глянула на капитана, хмыкнула и тоже удалилась – Дожили. Квартиру в околоток превратила.
- Чаем напоишь? Мне спать никак нельзя.
- Это, что же, ты тут ночевать собирался.
- Приказ. В твоих же интересах. Начальство опасается, что ты в петлю полезешь. Не каждый день человека убиваешь.
- Тогда и я спать не буду.
И не спали. Не знаю, слышали ли родители мои стоны. Я старалась быть тихой, как мышка.
Я полностью вошла в профессию. Ещё как «полно». Через три недели в женской консультации тетка сказала – Поздравляю.
Было бы с чем. А где аборт делать?
Дела житейские. Прокурорские признали мои действия оправданными. Начальство представило мои документы на очередное звание. Дало внеочередной отпуск и премировало в размере должностного оклада.
Хватило на билет до Сочи и проживание там семь дней.
Море штормило. Отдыхающие все с Севера. Им, во-первых, надо одно. Выпить. И, во-вторых, выпить. И в третьих. Диву даюсь. Надо же лететь через всю страну, чтобы тут под шум прибоя пить все подряд.
Одно хорошо. Тихие они. Эти буровики. Ни к кому не пристают.
На третий день один хмырь из соседнего санатория, в очках предложил вместе съездить в Гагры.
- Там, Тамарочка, Вы почувствуете настоящие субтропики. Как там благоухаю магнолии.
Тоска жуткая. Врачиха сказала, что мне месяц нельзя. «Поберегитесь от прямого контакта».
Хотела я спросить, а в какой «контакт» мне вступать можно, но не стала. Кривой, что ли? Так это как?
Видно было, что она входила в «контакт» один раз. В первую брачную ночь. Зачем потом-то? Ребенка выносила и хватит. Я же не отмороженная.
Уехали мы с хмырём на электричке в семь часов тридцать минут утра. Вагон полупустой. Стёкла тут же запотели. Как же иначе. Пьют все же. И отпускники и местные. Вот и отпотевают стекла.
Сели мы с хмырем в уголок и он с ходу начал обхаживать меня.
- Дорога, - говорит, - долгая. Я же утром так волновался, что толком и не поел. А Вы?
Что ему ответить? Что у меня ещё не прошла тошнота? Что по утрам в меня ничего не лезет. Кроме кофе.
Он раскладывает прямо на сиденье жрачку. Все вкусно. Хочешь, не хочешь, а есть надо. У меня живот подтянуло к хребту, а попа скукожилась словно урюк. Кому такой «фрукт» нужен.
Проехали границу с Абхазией. Речка Псоу пересохла так, что её можно перейти, не снимая ботинок. Русские мужики тащат через неё бидоны с брагой. На абхазском берегу перегонят её в самогон. Там это не считается преступлением. Народный промысел. Не зря же живем мы в Союзе нерушимом.
В Гантиади электричка стоит долго. Пропускает пассажирские поезда и нефтеналивные составы.
- Тамарочка, - хмырь по имени Володя, подсел ко мне и трется бедром об меня, - Вы очаровательны, вы обаятельны, Вы, - дальше букв не хватает.
- Слушайте, Володя, а Вам не жарко. От Вас уже так потом воняет, что хоть нос затыкай.
- Фу, как грубо, - но отсел. В окно впёрся и молчит.
Поехали. Красота! Море спокойно. Сосны так причудливо изгибаются. На горизонте как будто застыл белый лайнер. Промелькнула надпись - Гребешок.
- А Вы знаете, почему это место так названо, - «проснулся» моих прелестей страдалец, - По преданию тут проезжала царица Тамара. Решила искупаться. Обронила гребешок. Отсюда и название – Гребешок.
Поезд вполз, словно червяк в тоннель. Враз потемнело. Кто-то в конце вагона заверещал. Неужели успеет, подумала я, и поезд затормозил у платформы между выездом из одного тоннеля и въездом в другой.
Вспомнила я свою первую поездку на Юг. Художника Федю, его руки. Где-то он сейчас? И так стало мне тоскливо, хоть вой. Зачем я поехала с этим хмырем? Он ведь, определено, надеется на то, что трахнет меня. А у меня в этот момент идиосинкразия на мужские гормоны. От него же прёт и прёт.
- Тут выйдем, - встал, поспешая, и пошел к выходу я за ним. Он из вагона, я его подтолкнула, а сама осталась. Двери хлоп и закрылись. Новые вагоны. Спасибо Рижским вагоностроителям.
Увидела, как Володя хмырь ручками затрепыхал словно птица. Рот открывает, но я не слышу.
На следующей остановке пересела на электричку в обратную сторону. Зачем обманывать человека?
В Сочи тут же на вокзале взяла билет до Ленинграда и на следующий день уехала.
Не стучите колёса, кондуктор нажми на тормоза…Еду я не с зоны, и не к мамочке родной, и вполне здоровой и сытой.
За все часы в пути я ни разу не покинула вагона. Выйду на перегоне в тамбур. Открою дверь и дышу свежим воздухом через фильтр сигареты. Гляжу. Мелькают картинки - перелески, переезды с обходчиками и их желтыми флажками, с коровами и лесополосами. Винегрет. А что Вы хотите? Мозги мои разжижились без тренировки-то. Пора собирать их, как говорят на Украине, до кучи, гоп.
- Гражданка, не советую, - что за советчик и чего он волнуется.
- Вам-то что? – я о куреве. Он о другом.
- Убиться насмерть не убьетесь, а калекой станете.
- Это, смотря как прыгнуть. Надо рассчитать так, чтобы головой в столб. Верняк.
- Какой опыт.
- Шутите. Если бы у меня был такой опыт, то не говорили бы с Вами.
Разговорились. Тимофей Игнатович возвращается из отпуска, который провёл в санатории МВД СССР. Подполковник. Заместитель начальника штаба Главка.
- Я по сравнению с Вами старик замшелый. Я хорошо помню похороны Сталина.
- При чем тут Сталин?
- Не знаю. Так просто сорвалось. Вы где учитесь?
- Теперь нигде. А раньше училась в ЛИТМО, потом в ЛГИТМиК,е. Теперь, как и Вы милиционер. И звезд у меня столько же. Они маленькие такие, - мне становится от чего-то весело, - не то, что у Вас. Вчера были большие, но по пять рублей, - это я слышала на концерте юмориста. 
- Ильченко и Карцев у нас выступали. Смешно. Но многое пусто как-то. Нет глубины. Я с большим уважением отношусь к Михаилу Жванецкому.
Дует. Понесло гарью.
- Пойдемте в купе. Чаю у Вали попросим, - я еду уже сутки, а как зовут проводника, не знаю. Он знает. Ему и положено. Он в штабе служит.
Вы не замечали, как люди ходят по вагону поезда на ходу. Вот и нас с подполковником бросает от одной стенке к другой. Будто напились мы пьяными. Его купе в середине. Моё у туалета. Улавливаете разницу? Если сами не ездили рядом с туалетом, то нет.
- Мои попутчики, прошу, - рукой повел, - Петр Петрович, Иван Петрович, - смеётся надо мной? Но нет, - Я не шучу. Они братья. Служат в цирке. Вольтижеры.
- Это что такое, - мне нечего смущаться. Я девчонка по сравнению с ними.
- Мы выступаем в цирке. Но мы не наездники. Мы акробаты.
-Так бы и говорили, - ладони у обоих сухие и сильные.
- Четвёртого попутчика нет, - Тимофей Игнатович уже хлопочет у столика, - Вот и «нет билетов».
- Подсадят ещё, - кто это сказал, не поняла. Братья на одно лицо.
- Через пять минут Изюм. Стоянка десять минут, - проводник Валя улыбается во весь рот. Ей можно. С такими-то зубами.
- Предлагаю произвести вылазку силами братьев, - Тимофей Игнатьевич тоже улыбается. У него половина рта в золоте, - Купите, братцы, чего-нибудь свеженького.
Мне так и подмывает попросить купить пива. Но не могу. Этот подполковник сковал мою волю. Я кролик перед коброй. Он читает мысли: Пивка бы хорошо раздобыть. Завтра очень даже понадобится.
В Изюме изюма братья не купили. Простите за плоский каламбур. Купили они овощей и фруктов. Много. Много. И пиво не забыли.
Мелькают за окном всё те же перелески да переезды. Нам уже не до них. За Изюмом, следуя географии, последовала Балаклея. Опять каламбурчик. Чик-чик. Не подумайте, что я сошла с ума. Мне просто весело, как никогда. Тимофей Игнатьевич «травит» анекдот за анекдотом. Я до боли в животе смеялась над историей, где наш Брежнев закусил шашлыком из американского президента.
- В Харьков прибудем в двадцать три тридцать, - объявила проводница.
Кстати, Валя практически не выходила из нашего купе. Братья вольтижеры начали укладываться спать на верхние полки. Фигурами они Колоссы Родосские, а натурой слабаки. 
- Тамара Ивановна, может быть, и Вы желаете отдохнуть до бывшей столицы Украины?
- Прогоняете?
- Избави Бог. Мое место в Вашем распоряжении.
Меня так и подмывает съязвить – тесно же будет нам на узкой полке.
- Я в тамбуре покурю, - опережает меня Тимофей Игнатович.
- И я с Вами. Спать не хочется, а бока давить на жесткой полке не по мне.
Сильная струя уже прохладного воздуха обдувала наши с подполковником лица. Очень кстати. Не знаю, как у него, а у меня лицо горело. И от выпитого, и проснувшегося чувства. Того, что толкает нас, женщин в объятия мужчин. Что ту поделаешь!
- А Вы не чувствовали угрызений совести после того, как застрелили того малого. Он же к маме шёл.
- А хоть бы к папе. Мне приказали стрелять на поражение, а меня приказы исполнять научили, - никто мне не давал такого приказа. Но как он узнал о моём «подвиге»?
- Исполнение приказа, это норма. Исполнение приказа творчески это талант. Нам нужны творческие люди.
- Послушайте, товарищ подполковник, наша встреча случайна?
- Ничего случайного в этом мире не бывает. В данном случае наша встреча в поезде Сочи-Ленинград случайна, - у Тимофея Игнатьевича обворожительная улыбка. Её не портит и золото во рту, - Что же касается обусловленности такой встречи то это факт. Днем раньше, днем позже, но это произошло бы.
Замелькали огни пригородов Харькова.
- Предлагаю выйти.
- Надо бы переодеться.
- Я подожду.
Пинг-понг словесный. Что-то сковало нас. Кто скажет, что происходит в такие моменты между мужчиной и женщиной.
Привокзальная площадь Харькова в этот час малолюдна. Только в зале ожидания нет свободных мест. Стоит тяжелый застоявшийся запах человеческих, долго не знавших ни воды, ни мыла, тел. Да у буфета толкутся ночные любители пива.
- Было бы время, обязательно сводил Вас к дому Корбюзье. Удивительно, но во время войны, когда Харьков переходил от нас к немцам и от них к нам, это здание не пострадало.
- Товарищ подполковник, Вы производите на меня странное впечатление. Ваш внешний вид подобен урке. Этакому пахану с пятью ходками, а речь человека образованного.
- Вы тоже производите противоречивое впечатление. С первого взгляды ты, - вот и на «ты» перешли, - обыкновенная ночная бабочка. Я же знаю, из какой ты семьи. Мама твоя известный в своих кругах искусствовед. Отец так тот вовсе дока.
- Мимикрия.
- Эй, хамелеон мой прекрасный, поезд через минуту отойдет, - крепка рука подполковника.
Побежали. Поезд-то уже тронулся. Надо бы бежать в хвост, а он тянет меня в «голову». Забыл, что ли, что из Харькова он уходит в обратную сторону. Успели впрыгнуть в предпоследний, теперь, вагон.
- Старый дурак, - отдышавшись, говорит подполковник, а руку мою не отпускает. Я как та птичка, у которой коготок увяз.
- Может быть, пойдем в наш вагон, - я не пытаюсь сбросить его руки с моих бедер, - Там нас, наверное, уже потеряли.
Над громыхающими металлическими переходами, покачиваясь, мы пошли. Очередным вагоном был вагон-ресторан.
- Предлагаю поужинать.
- Так закрыто же.
- Айн момент, фройляйн, - Тимофей Игнатович скрылся за узкой дверью. Слышу бормотание и через минуту почти радостное: Как прикажите, гражданин начальник. Ещё минута и из этой двери выскочил тип. Рожа красная и помятая. Бегом, бегом он накрывает на стол. Тащит закуску и выпивку.
Суетиться и всё время поглядывает на Тимофея Игнатьевича. Как собака на хозяина. Что-то стыдное и унизительное в этом. Не удержалась и спросила – Чего это он так прислуживает. Прямо человек из трактира при царе Горохе.
- Послужи с моё. Я его десять лет назад упаковывал на пятнадцать строго режима. Насильник педофил. Не думал, что вернётся. Таких на зоне не жалуют. Вот, видишь, выжил и даже преуспел. Вагоном-рестораном заведует.
- Тимофей Игнатьевич, милости прошу Вас и даму за стол. Всё как Вы велели. Ежели что, я у себя. Мигом, - попятился. Отошел таким макаром шагов на пять и только потом повернулся.
- Вам не противно видеть такое?
- Нет, - подполковник посуровел, - Приеду в Ленинград, дам поручение ОБХСС провести проверку этого дельца, - выпил залпом рюмку водки, - Засажу.
Учись, Тамара, учись. В твоей новой жизни нет места жалости, сочувствия и прочим нежностям.
Когда мы, наконец-то, вернулись в наш вагон, братья вольтижеры спали крепким сном.
- А ты волновалась, что они будут волноваться. Железные парни.
Железные парни не услышали нас. Нас и те звуки, что мы невольно издавали. Дорожный роман. Под стук колес.
Орёл, Брянск, Смоленск и вот уже Белорусский Витебск.
Я еду подобно особе из королевской семьи. Меня чуть ли на руках не носят. Сплю я на нижней полке в своем купе. И сплю я, велик русский язык,  тоже на нижней полке, но в купе подполковника. Братья циркачи в это время курят в тамбуре. И пусть это не ночи, но все же, как они, эти часы, были упоительны. 
Песней Глиэра встретил нас Московский вокзал. Носильщики стоят подобно солдатам почетного караула, встречающие все как будто чем-то испуганы. Их глаза бегают туда-сюда, туда-сюда. Георгины и астры уже обтрепались. Значит, ждут долго.
Поезд номер двенадцать сообщением Сочи-Ленинград прибывает с опоздание на час.
- В понедельник вызову к себе, - Тимофей Игнатьевич стоит у открытой двери «Волги» с милицейскими номерами, - жди.
Машина фыркнула, в заднем окне мелькнул бритый затылок подполковника, я осталась стоять на краю тротуара с чемоданом в руке.
- Укатил лыцарь хренов, - два Петровича стоят и улыбятся. 
- Что рожи раскатали. Валите в свой цирк, - отвалили.
Почти час я ждала в очереди машины такси. 
__________________________________________


               










                - Отец, - мама как будто бы и рада моему возвращению, - дочка приехала.
Иван Алексеевич выходит из спальни в «семейных» трусах.
- Хороша! Хороша! Вот что значит морской воздух и здоровый образ жизни.
- Папа, ты бы оделся.
- Миль пардон, сударыня.
- Если «миль пардон», то  не «сударыня», а мадемуазель.
Я глядела на моих родителей, и мне отчего-то становилось их жалко. Кажется, нет и причины для такого чувства, а жалко. Мама всё так же красива. Говорят, возраст женщины выдает её шея. У матери она без морщин. Волосы густы. Грудь крепка, объемна и высока. Да и отец в форме. Подтянут. Плечи прямы и широки. Но всё же жалко их.
Скрылся за дверью Иван Алексеевич, но ходу бросив: Выучил на свою голову.
Я не удержалась, что за характер: Скорее попу.
Мама и отец от души посмеялись. Нет, что ни говори, а клеевые у меня родители.
Вернулась я домой с южными гостинцами. Настоящее домашнее вино, инжир и груши. Пока родители приводили себя в порядок, я скоренько накрыла на стол. Расставляла тарелки и фужеры и думала, как же они живут. Что это? Обоюдный адюльтер? Она изменят ему со старшим научным сотрудником музея этнографии народов СССР, он с аспиранткой Светой. И при этом они остаются страстными любовниками. Этакий конгломерат чувств и взаимоотношений. Какой же кариотип, то есть набор хромосом, и от кого из них передался мне?
Вспомнила Тимофея Игнатовича. Тоже своеобразный уникум. Внешность по Ламброзо преступника, а интеллект ученого и творца.
Как он сказал мне на подъезде к приграничному Белорусскому городку Невель -  Уж, если медь, гранит и море не устоят, когда придёт им срок. Как может уцелеть, со смертью споря, краса твоя – беспомощный цветок.
Я запомнила эти стихи так точно, потому что проводница Валя объявила в тот момент, что в Невеле продают вкусную копченую рыбу, и я попросила подполковника повторить декламацию. 
- Какая прелесть, - мама в легком сарафанчике, тонкие бретельки которого врезались в гладкие плечи от  тяжести бюста.
Начали трапезу. Папа выпил фужер вина, и я увидела, что этот напиток не по нему. Мнется, а сказать не может. Не хочет меня обидеть.
- Иван Алексеевич, да не пей ты эту кислятину. Тащи из холодильника водяру. 
С какой радостью бросился выполнять моё распоряжение отец. Он не алкоголик. Нет, но выпить водочки стаканчик другой не прочь.
Вышли мы из-за стола, когда за окнами было совсем темно.
Меня сморило, и я ушла спать.
Не дано мне было слышать родительский разговор. Итог его плачевен. Ивана Алексеевича отвезли в травмпункт с рассеченным лбом. Долго и как-то суетливо потом мама убеждала меня, что он сам свалился со стула. Папе наложили шов длиной в пять сантиметров. С повязкой «шапочкой» он выглядел несколько смешно.  В таком виде я застала его утром сидящем у открытой двери балкона на кухне. Он пил мое вино и курил сигарету за сигаретой.
- Надо разъезжаться, - обращаясь к тополиным ветвям, произнес он.
Я молчу. Что мне ему ответить? Что их жизнь в последнее время настоящий разврат? Что даже в Декамероне такого не прочтешь?
- Я ни с кем из вас жить не намерена, - ответила я.
- Значит, коммуналка, - Иван Алексеевич обернулся, и я увидела на его глазах слёзы.
- Что по этому поводу думает мать?
- Они ничего не думает. Пьяная она в драбадан. Спит, наверное.
Мы не успели уточнить, спит ли мать, как зазвонил телефон.
- Подойди и, если меня, то меня дома нет, - была суббота. 
Тимофей Игнатьевич был строг и лаконичен: Через тридцать минут у Вашего подъезда будет машина. Она доставит Вас ко мне. Форма одежды повседневная. На мой вопрос, что случилось, я получила короткий ответ – вопрос на месте.
Значит, что-то произошло. Иначе подполковник не стал бы меня «выдёргивать» рано утром. Подождал бы до понедельника.
Черная «Волга» с госномерами 08-88 ЛЕБ ждала меня, «тесно» приткнувшись к подъезду. Мне стоило сделать два щага, и я ужу садилась в неё. Прапорщик внутренних войск рванул машину резко. Меня вжало в спинку сиденья.
Водитель вёл машину лихо, пренебрегая правилами уличного движения. Он практически не снимал руку с клаксона. И звук-то его был не как у всех. Какой-то квакающий.
Через двадцать минут мы были на Лиговском проспекте. Прапорщик шустро выскочил из машины и успел открыть мне дверь – Я сопровожу Вас, товарищ старший лейтенант.
Он, что не видит  моих погон?
Быстро, быстро ведет он меня по лестнице, по широкому коридору. Дверь, к которой меня привел прапорщик впечатляла. Филенчатая, покрытая лаком, с бронзовыми ручками.
- Идите, там Вас ждут.
Я думала, что попаду в какой-нибудь кабинет. Это было просто некое помещение. Две другие двери по обе стороны. Меньше размером, но также под лаком. И куда же мне? Чертовня какая-то.
Именно, чертовня – левая дверь открылась.
- Вам сюда, - отступил внутрь человек в форме майора. Отступил и как будто пропал. Исчез из моего поля зрения. Чудеса? Никаких чудес – за первой дверью вторая, а между ним глубокий тамбур. Там он и скрылся.
- Проходите, товарищ лейтенант, - и он, Тимофей Игнатьевич туда же, - Подходите, подходите. И садитесь тут, - показывает на два кресла в углу кабинета, - у нас разговор будет долгим.
- Вы тоже обращаетесь ко мне не по чину, - я «утонула» в натуральной коже кресла.
- Прошу встать, - тон подполковника изменился, - Смирно. Товарищ Инина, приказом Министра внутренних дел Вам присвоено звание старшего лейтенанта внутренней службы. Поздравляю, - его улыбка обворожительна, - тебя, Тамара.
Новенькие погоны он наложил мне на плечи и тут же крепко обнял. Моё тело было напряжено, и он это почувствовал – Что происходит?
- Что? Спрашиваете. Там за дверью майор.
- Он носа не просмеет сунуть без моего приказа. Отметим твои новые погоны и поговорим о деле.
Не поверите, мне не лезло в глотку ничего. Коньяк был дорогущий. Икры столько, хоть ложкой ешь. Все наивкуснейшее. Не лезет и всё тут.
- Вижу, не по себе тебе тут. Поедем в другое место, - и жмет кнопку снизу столика. Майор тут как тут – Слушаю. Товарищ полковник.
Опять эта ерунда. На плечах Тимофея Игнатьевича подполковничьи погоны.
- Вызывайте машину и прикажите приготовить помещение на Моховой.
- Есть, - правое плечо вперёд и майор ушел. 
Я плюхнулась на заднее сидение полковничьей «Волги» и замерла как птичка, попавшаяся в силки. Куда он везет меня? Что за помещение на Моховой? Мне причудились подземные пытошные Малюты Скуратова. Дыба, расплавленный воск и прочие удовольствия.
Едем и молчим. Тимофей Игнатьевич сверкает бритым затылком. Им он красноречиво показывает свое превосходство надо мной. Какая ерунда лезет в голову. Еще сорок восемь часов назад этот же затылок я оглаживала, и казался мне он прекрасным.
- Тормозни, - приказывает начальник всех начальников. Так я от неведомой и беспричинной обиды обзываю его, - Бегом в лабаз, - командует Тимофей Игнатьевич шофёру, - Овощи и фрукты. Нарзан не забудь.
Значит, в том «помещении» не хватает только овощей и фруктов. Будет чертям весело. Мне не привыкать.
Вы знаете этот дом на улице Моховой? Не знаете? И хорошо. Лучше бы мне тоже не знать. Никогда. Темный подъезд, провонявший кошачьими испражнения, обоссаный мужиками и бабами, с черными подпалинами на потолке от спичек, ловко заброшенными туда местным хулиганьем. Вопли из-за каждой двери – Убью, сука. Или – Заткни глотку, гондон штопанный. Быт.
Боже ж мой! А я ведь рядом познавала таинства сцены.
- Куда Вы меня привезли?
- Заткни уши и нос. Через пять минут будем на месте.
Как тут заткнешь уши. Никакие «беруши» не помогут, когда прямо в рожу тебе орёт пьяная баба.
Переступая через ступени, мы с Тимофеем Игнатьевичем добрались до третьего этажа. Скрежеща и пища, поддался замок, который, наверное, был свидетелем событий времен гражданской казни Достоевского и всего того, что он так образно описал в своих романах.
Чудеса в решете. Едва я переступила порог «помещения», я попала в иной мир. Широкая прихожая была светла и чиста. Зеркало от пола до потолка слева от входной двери, отражало эстампы, висевшие на противоположной стене. Два бра из светлой бронзы давали достаточно света, чтобы можно было без труда разглядеть свою рожицу в этом зеркале.
- Пошли, я покажу тебе санузел. Приведи себя в порядок, и мы начнем разговор.
В ванной всё сверкало. Масса бутылочек и баночек. Мыл кусков десять. И куда столько? Полотенца махровые и вафельные. Да, что же это такое, сердясь все больше, подумала я и начала мыть чресла. Все одно, придём к постели. Как я ошибалась.
- Сначала, - полковник был серьезен, - мы выпьем с тобой, товарищ Инина, за наши звезды, - мне нравится, когда он улыбается, - Теперь опять у нас по три звездочки. 
Пьет новоиспечённый полковник красиво. Я «торможу». Мало ли что меня ждет впереди.
- Осторожничаешь. Правильно. Разговор серьезный. Закусывай.
Едим. И кушает он красиво. Нет, что ни говори, а теория о преступных типах лица лжива. Оно читает мои мысли.
- Мой дет по отцовской линии был священнослужителем, - именно так и сказал. А не поп или священник, - Служил господу в церкви на Смоленском кладбище. В тридцать четвертом там его и расстреляли. По матери я из купцов. Отец её держал ряды в Апраксином дворе. Оба были людьми образованными. Купец так тот даже стихи на французском писал. Уехал в восемнадцатом в Швейцарию. Там и помер. Так что не суди по внешности о человеке, - улыбается, закачаешься, - По секрету скажу, капитальцы в те времена людишки добывали в основном кистенём, да отпором. Вот такая вышла трехо, - он осекся, - катавасия с генами.
Как тихо, в этом «помещении». Не слышны крики пьяных мужиков и визга избиваемых ими баб. Воздух в квартире свежий.
Подошло время зажигать огни. Полковник все рассказывал о своей жизни.
- После восьмилетки я пошел учиться в ПТУ при Балтийском заводе. Когда отец погиб на стапеле, он у нас был высококлассным сборщиком судов, мы почти нищенствовали. Мама работала в детском саду простой нянечкой. Это было хорошо, пока отец был. Нас детей в семье четверо. Малые всю дорогу под приглядом матери в саду, - уже пуста поллитровка, - Я пошел по стопам отца. Выучился и стал работать там же, на заводе. Ученику плазовщика платили неплохо.
- Это что такое?
- Плазы, это, милая девочка, - вишь куда загнул, - что-то вроде выкройки у портнихи. Только размером поболи, и потом по ним кроят не ткань, а металл.
Его повесть прервал телефонный звонок. Резкий и громкий. Я вздрогнула.
- Нервы надо лечить, - вышел в коридор. Я нарочно не подслушивала, но полковник говорил в голос – Поднимайте дежурную роту. Оцепить так, чтобы мышь не пробежала. Я буду через сорок минут.
Что-то произошло. А жаль. Как хорошо сидели.
- Поедете со мной. Опять какие-то сволочи напали теперь уже на караульное помещение. Убит офицер. Они где-то затаились. Обложили их, как волков.
На этот раз «Волга» неслась с воем и свистом. Проскочили Литейный и Владимирский. На Загородном чуть не столкнулись с автобусом.  Вывернули на Московский проспект, и тут шофёр дал «газу».
Мелькают дома и не успеть разглядеть номера на них, лица прохожих сливаются в одно рыло городское. Мне от чего-то становится весело. Что за характер! Какая мама меня родила?
- Вы, товарищ лейтенант, из машины не выходите. Ждите моих распоряжений.
Эх, полковник, какой кайф сломал. Я-то уже возомнила себя героем. Вот приеду, с ходу обнаружу злодея и пристрелю гада. Ну, точно, как в детском стишке.
Тимофей Игнатьевич шагом быстрым и твердым удалился. Как рыбки прилипалы следом и вокруг него мелкие сошки суетятся. Оно что-то резкое им, а они все кивают и кивают. Как божки китайские.
Отошли метров на двадцать и тут как будто простыню разорвали. Рыбки прилипалы вмиг на землю упали. У одного от такой прыти даже фуражка с головы полетела. Полковник постоял, постоял и тоже стал на землю опускаться. Нехотя так.
Я сижу и хоть бы нервик какой дрогнул. Так нет же. Сижу, как попка.
- Товарищ старший лейтенант, - окликает меня шофёр, - а товарища полковника, кажись, подстрелили.
- Чего мелешь. Стреляют же, - а у самой тоже червячок зашевелился. Лежит мой Тимофей Игнатьевич странно так. Рука правая заломилась под живот, а лицом в землю.
Еще раз затрещало. Тут и наши Собровцы очухались. Как начали палить из автоматов. Меньше минуты и они истратили весь боекомплект.
- Прекратить огонь! – и откуда у меня этот командный голос, - Перезарядить оружие.
Слышу характерный звук. Послушались, значит.
- Занять фланги. Огонь по моей команде.
- Спрячьтесь, товарищ старший лейтенант, - рядом наш с полковником шофёр. И дерг меня за юбку. Чуть не сорвал её с моей аппетитной попы. Хороша была бы я с голой попой. Но легла. Странна психика человеческая. Скорее, женская. Прежде чем улечься, посмотрела, не сильно ли грязно.
Что б я тут лежала! Да ни в жизнь. Броском, кто научил, переместилась к валяющимся офицерам и полковнику.
- Встали и приняли команду. Бегом марш!
Вскочили и бросились врассыпную. Я к полковнику.
Из отчета по происшествию – Старивший  лейтенант Инина в сложной боевой обстановке проявила хорошие командирские качества. Сумела организовать бойцов на локализацию и дальнейшее уничтожение бандэлементов (сохранена орфография документа). Умело руководя боем, обеспечила своевременную эвакуацию полковника, чем сохранила его жизнь. Руководство ГлавУВД считает возможным присвоение товарищу Ининой Т.И. звания капитана и награждению орденом Боевого Красного Знамени.
Пуля бандита прошила шею Тимофея Игнатьевича в сантиметре от сонной артерии. Ни один врач не смог бы спасти его перебей бы эту кровенесущую магистраль пуля.
Полковника увезли, а я буквально свалилась.
- Товарищ старший лейтенант, - шофёр оказывается, все это время был рядом со мной, - давайте я Вас отведу в машину. Ребята остальное сами доделают.
Машина теперь ехала домой.  Не было, ни спецсигнала, ни адской гонки. И все равно я не видела ничего. Я чувствовала холодность лица полковника. Выживет ли он. Кровопотеря все же большая.
Шофёр привез меня на Лиговский. Невдомёк ему, что больше всего мне нужен сейчас покой. Закрыться с головой одеялом и уснуть.
- Я в гараж, - и весь разговор.
Я осталась стоять на мостовой. Сирота Казанская. Пересилив себя, открыла тяжеленную дверь и вступила в «святая святых». Штаб ГУВД. Надо идти и держать ответ.
- Мне уже доложили, - генерал-майор сед, угрюм и сердит, - Знаю. Вы утомлены, но надо написать отчет. Часу Вам хватит?
Через час я положила ему на стол отчёт.
Моё становление состоялось – Командование высоко оценило Ваши действия. Отдыхайте. Даю Вам пять дней. О дальнейшем Вашем использовании, - это надо же. Словно я вещь, какая, - мы сообщим Вам после, - и за телефонную трубку. Выматывайся, мол.
Каково же было моё удивление, когда я у входа обнаружила всё ту же «Волгу» - Приказано доставить Вас домой.
Приказано, так давай вези, шофёр ты лихой. Он и повез. Да так, что дух захватывало. Меня, бедняжечку, швыряет на заднем сидении от одного края к другому. Я молчу. Я же понимаю. Его пассажира ранили и кого теперь ему всучат, не известно. Дадут возить какого-нибудь зануду, крысу штабную. Не обрадуешься. Тут и дождь полил. Прохожих смыло. Одни Гаишники мокнут. Мы мимо них фшик, а они нам честь отдают. Красота. Видели бы родители меня сейчас.
А, собственно, на что смотреть? Волосы слиплись, рожа грязная, на форменной тужурке бурые пятна. О ножках моих я уже  не говорю. Чулки изодрала пока ползала под огнем противника, командовала бойцами СОБР,а и оказывала первую помощь полковнику. На правом колене ссадина. Грязная. Вот подхвачу столбняк и умру. Кто будет родине служить. Хватила, однако. Пускай населению пока.
- Приехали. Какой этаж? – сдурел водила.
- Что твоя «Волга» умеет и по лестнице ползать?
- Приказано до дверей квартиры доставить, - ну что же.
- Неси. Видишь, я раненая.
Мальчик дисциплинированный. Понёс. А чего тут нести? Во мне пятьдесят два килограмма  живого веса. Мешок с сахарным песком. От парня потом дышит. Но не отвратительно. Молодой ещё. Ручками я его шею обхватила и замерла. Пускай мама подумает, что я при смерти.
Как назло никого дома не оказалось. Ничего удивительного. В воскресенье мама уходит на «массаж», а папа штудирует с аспиранткой учебник по анатомии и физиологии человека. Думаю, они с особой тщательностью изучают ту его главу, где описаны репродуктивные органы.
- Отнеси в ванную.
- Так, я пошел? – а сам не уходит даже из ванной.
- Помоги мне раздеться. Не видишь, кровью исхожу.
За восемь бед один ответ. День мы с Петей перепутали с ночью. И потому скажу – как упоителен был тот день.
В семь вечера вернулись разом родители.
- Отец, - с порога театральным шепотом говорит мама, - у нас в доме посторонний.
Ещё бы. Амбре еще то. Пот Пети и мои духи. Прибавьте к этому «аромат» отцовского конька.
- Мне куда? – бедняга Петя. Как он напуган.
- Вылезай в окно. Тут не высоко, - так я шучу. Он и полез. В одних трусах. Хорошо их натянул. Я его в последний момент за эти самые трусы затащила обратно.
В этот момент постучали: Тамарочка, ты дома:
Мамин голос был сладок до приторности.
- Дома я. Отдыхаю. Сейчас выйду.
Не торопясь, мы с Петечкой оделись. Я, как могла, привела свою рожу в порядок, расчесала кудри шоферские.
- Посиди пока тут. Я подготовлю почву и позову.
Где полковник? Где заместитель начальника Главка? Тут и сейчас надо решать небольшую, но очень важную для меня тактическую задачу. Зря, что ли мне присвоили звание?
- Что с твоим лицом? - важнее для матери нет проблемы.
- Ты ранена? – Иван Алексеевич конкретен.
- Бандитская пуля, - почти не вру. Он верит.
- Куда? Сильно?
- Папа, я шучу. Просто упала и коленку поцарапала. Меня мой шофёр довез. Сейчас он выйдет. Приводит себя в порядок, - и тут зову, - товарищ водитель идите сюда.
Молодец Петя. Вышел, чеканя шаг: По Вашему приказанию прибыл.
Мама даже глазки прикрыла от удовольствия. Определенно уже в мечтах поиметь такого же шофера. И чтобы тот также подходил. Но говорил бы другое – Прибыл любить тебя, моя дорогая. У мамы возраст такой.
- Давайте пообедаем вместе, - я знаю, у Ивана Алексеевича пообедать синоним «выпить».
- Премного благодарен, - вежливый Петенька, - Вынужден отказаться. Мне не службу надо.
Быт. Скучища. Но поесть надо.
Петя уехал. Мы поели. Иван Алексеевич выпил свою норму – двести пятьдесят граммов и удалился на свою половину. Будет спать теперь до позднего вечера.
Я уснула сразу. Без сновидений сон для меня скучен. Что-то будет завтра?
__________________________________________







Во вторник, девятнадцатого августа меня вызвал заместитель начальника Главка, он же начальник штаба.
- Я ознакомился с Вашим отчётом, - не скажут в простоте «прочел», - В Ваших действиях просматриваются неплохие качества командира. Но при этом Вы допустили и промахи. Это исправимо. Я подписал приказ об откомандировании Вас на учебу в высшую школу милиции, - он и улыбаться умеет, - Смотришь, потом и в Академию пойдешь, - сейчас предложит выпить. Такое было у генерала выражение лица. Но нет, - Даю Вам пять дней отдыха. В следующий понедельник приказываю прибыть в отдел кадров за направлением.
Пять дней, со вторника по субботу я каждое утро отправлялась в госпиталь к Тимофею Игнатьевичу. Лежал он в отдельной палате, и мы могли часами говорить. С перерывами на прием пищи вести разговоры. Вернее, говорил он, а я слушала.
Он продолжил свою повесть о жизни.
- На заводе настоящая жизнь. Это, как в армии. Сразу видно, чего ты стоишь. Нет, конечно, и там и тут встречаются и подонки, и проходимцы. Но все же. труд и служба подобны лакмусовой бумажке. Работали в три смены. Строили, - увидев на моем лице маску недоумения, пояснил, - суда и корабли строят. Это так. Так вот строили одновременно два корабля. Ночью особенно красиво. Всполохи сварки на черном небе.
- Не знала, что ты лирик.
- Ты многого обо мне не знаешь. Может статься, и узнаем друг о друге больше. Дай попить. Что-то в глотке сухо стало, - полковнику его сослуживцы исправно приносили коньяк, - Мать скоро нашла отцу замену. Я не осуждаю. Что тут поделаешь. Это мужик может, походя удовлетворять свои физиологические потребности. Вам, женщинам нужно постоянство, - это не обо мне, - так в наш дом вошел Анатолий. На три года младше матери. Нагловатый, самоуверенный малый. У нас с ним с первых шагов сложились, мягко говоря, напряженные отношения.
Я ярко представила эти «напряженные» отношения и не удержалась: И кто побеждал?
- Соображаешь. Я к тому времени уже имел первый разряд по боксу. Умел бить так, что следов не оставалось. Но и мать мне было жалко. Кончилось все тем, что я съехал в общежитие.
Два дня «пролетели». Меня вызвали на службу. Выдавали зимнюю форму и обувь. Как не получить. Там и отметили это наиважнейшее событие. Пришли те ребята, что были под Пушкиным.
- Ты, лейтенант, в полковники годишься. Голос у тебя такой. Где выучилась?
Не стала я говорить им, что училась на актрису. Там и голос поставили.
Домой меня отвез Петя. Видела я, что он очень хочет подняться ко мне «чайку попить» - Петя, у меня папа и мама. Нельзя.
Угрюмо попрощался Петя и так газанул, что из-под шин дым пошёл.
Наверное, и я как все. Прав, значит, Тимофей Игнатьевич.
- Что случилось? - Тимофей Игнатьевич был не на шутку обеспокоен. Но, когда я рассказала что да как, он развеселился.
- Ты отрез на шинель не отдавай в ателье. Мы тебе такую шинельку пошьем, что там Дом моделей. У меня сохранился отрез тонкого драпа. Не то, что вам выдают.
Потом было продолжение его жизненной повести. Я узнала о его работе в комсомольском комитете. О том, что был он членом горкома комсомола.
- Это было в 1967 году. Тогда в канун пятидесятилетия революции вышло постановление ЦК об укреплении рядов милиции. Я попал в эту кампанию. Школа милиции. Средняя. Потом служба в одном из отделений города. Как  мы говорим, на земле.
Тимофей Игнатьевич попросил смочить горло. 
- Я тоже, пожалуй, причащусь.
- Можно. Ты, что верующая?
- Вот уж нет.
Полковник замолчал. После паузы:
- Я тоже атеист. Член партии. Но вот, что я тебе скажу. Ты младше меня на десять лет. Помню похороны Сталина, - и он туда же, как папа, - помню и Хрущевские перегибы. Он, знала бы ты, снес больше церквей, чем за все предшествующие годы.  Не зря же его сняли за волюнтаризм. Но в шестьдесят седьмом жизнь в стране как-то наладилась, - задумался о чем-то и продолжил, - Причащаются люди в церкви. Но все это, впрочем, пустое. На чём я остановился?
- На том, что ты работал на земле.
- Это большая школа, я тебе скажу. Все было. Преступления на бытовой почве. Самые распространенные. Квартирные кражи и разбой. Донимали щипачи. Их особенно трудно взять. Так что опыта я поднабрался. Молодой был. Силы много. Семьи нет. Сутками «пропадал» на службе. Заметили и назначили сразу начальником отдела по борьбе с бандитизмом в районном управлении. Сколько завистников! Один случай. Мне «стукнуло» двадцать пять. Решил накрыть «поляну» прямо у себя в кабинете. Все по-простому. Никаких особых закусонов. Три бутылки «Московской» на семь человек. Это же для молодых мужиков, что для слона дробинка. Нашелся пакостник и накатал телегу в город. Тогда ещё не было главка, в управление. Меня на ковер к заму по политчасти. Я же член партии. Он с порога - Партийный билет положишь. Зарвался, молокосос. Не сдержался я и в ответ ему нагрубил. Не ты мне его вручал, не тебе и отбирать. Хорошо за меня заступился другой заместитель. Он меня, оказывается, уже присмотрел. Намеревался взять к себе. Отстояли, но с должности начальника убрали. В тихарая перевели в другой район.
Тимофей Игнатьевич устал. Я это видела.
- Мне домой надо бы, - соврала я.
- Конечно, милая, - впервые полковник так назвал меня. Защемило, но ушла. Как же иначе. Догадается, что вру.
Пятый день.
Придя в госпиталь, я не застала полковника в его палате. У меня сердце скатилось ниже того места, откуда дети появляются. До пяток не успело дойти. Сестра вошла: Тимофея Игнатьевича повезли на консультацию в Военно-медицинскую Академию. Скоро вернутся. Вы подождите тут.
Не осмелилась спросить, по какому такому поводу повезли к военным врачам. Зародилось во мне какое-то чувство. Тревога за этого мужчину. Почти материнское. Тихо в палате. Солнышко пригревает. Не заметила, как задремала.
- Дома спать надо, - это его голос. Теперь от этого глубокого баритона у меня мурашки по спине.
- Что с тобой?!
- Да, ничего. Просто для окончательного освидетельствования надо было получить заключение невролога. Умора, - Тимофей Игнатьевич в отличном расположении духа, - Посмотрите на кончик носа. Потом в сторону. Это себе за затылок. По коленкам стучал, по животу какой-то металлической палочкой водил. Щекотно же. Нервы мои в норме. Могу продолжать службу в органах внутренних дел. Послужим, капитан?
- С чего это капитан?
- Э, брат, ты и не знаешь. Тебе присвоили капитана.
- Кто это тебе сказал?
- Забыла, кто я? То то, брат. Наливай. Отметим и пора мне начинать выходить из состояния болеющего.
Тут и обед подоспел. Принесли в палату, и мы его разделили на двоих. Так состоялся наш первый «семейный» обед.
Перед моим уходом состоялось наше объяснение-признание.
Начал Тимофей Игнатьевич.
- Служить-то мы будем с тобой, Тамара в одном ведомстве, но в разных подразделениях, - своеобразное предложение руки и сердца, - В нашей системе не положено супругам служить вместе.
- Как же это понимать? Ты, что предложение мне сделал?
- Прости, дорогая. Не горазд я на долгие и лирические признания. Люблю я тебя. Не видишь что ли?
- Меня не спросил, - для порядка ответила я.
- Ещё раз прости. Неужто не люб я тебе совсем? Да, я по твоим меркам старик. Десять лет это срок. Но, если говорить начистоту, то это я должен страшиться. Через десять лет ты будешь в самом соку.
- Хочешь, чтобы я ушла?
- Лягу на порог, и буду орать благим матом.
Закончилось наше объяснение долгим первым поцелуем. Так я не целовалась никогда.
Шестой и седьмой день я провела в хлопотах. Тимофей Игнатьевич исписал лист. Почерк у полковника четкий. Почти каллиграфический. Так что можете представить, сколько пунктов уместилось на этом листе размером А-4. вот и моталась по магазинам. Из магазина мужской одежды в женский. Из обувного в хозяйственный.  И так далее.
В понедельник я явилась в отдел кадров за предписанием с сизыми кругами подл глазами.
- Вы больны? – спросила меня молоденькая младший лейтенант, - Может быть, доложить по команде.
- Я здорова как никогда, товарищ младший лейтенант. Занимайтесь своими делами, а медикам оставьте заботу о нашем здоровье.
- Слушаюсь, товарищ капитан, - елей на душу. Мне двадцать четыре, а я уже капитан. Учтите, что в органах звания присваивают не так как в авиации. Да к тому же я все-таки женщина.
Через две недели мы с Тимофеем Игнатьевичем подали заявление в ЗАГС.
- Я походатайствовал о переводе тебя на заочное обучение.
- Ты теперь всё за меня будешь решать? – он понял.
- Поспешил. Не согласовал с тобой. Виноват. Впредь всякие решения будем принимать сообща.
Долго сказка сказывается…
Новый 1978 год мы встречали втроем. Сына я назвала Иваном. Тимофей не возражал – своего отца я практически не помню. Твой же уже профессор.
Как упоительны стали дни и ночи…
Моя карьера в органах внутренних дел на этот момент закончилась. Поживем, увидим.
__________________________________________

Что же и мы будем жить. Может быть, и встретимся с Тамарой Ивановной ещё раз.