День демонстрации

Анна Петровна увидала, как далеко-далеко — еле хватало глаз рассмотреть — на чём-то белом, похожем на довольно широкую ковровую дорожку, возникла маленькая родная фигурка. Она уже знала, что это её мама, обрадовалась и приготовилась к разговору. На этот раз, однако, до разговора дело не дошло; едва только фигурка мамы стала приближаться, увеличиваться, как раздалось жестяное дребезжание будильника.
     На ощупь найдя пуговку, Анна Петровна, не открывая глаз, заглушила звонок. Часы продолжали деловито перекатывать свои бесконечные "тик-так".
     Анна Петровна полежала, просыпаясь, совсем недолго, минуты две-три, прислушивалась, не ноет ли левое колено. Если по утрам оно давало о себе знать, почти наверняка ближе к вечеру сыпал снег.
     Слава Богу, нога вела себя как новенькая. Анна Петровна открыла глаза, глубоко вздохнула, потянулась и, приподнимаясь, выпростала из-под одеяла ноги в малиновых шерстяных носочках. В зеркале, висевшем напротив, она увидала себя: сухощавая невысокая фигура в белой ночной рубашке и с растрёпанными седыми волосами. Подошла к туалетному столику, собрала с полированной поверхности несколько шпилек, свернула волосы и закрепила их. Сквозь прикрытую дверь доносилось жужжание дрели. Пожужжит-пожужжит деловито, замолчит, потом, чуть погодя — снова. Ванюша, конечно, уже не спит, ладит что-то с утра пораньше.
     Анна Петровна накинула халат, завязала его пояс и открыла дверь. В проёме кухонной двери она увидела склонённую голову мужа.
     — Ванюша, доброе утро!— сказала она, входя.
     — Встала всё-таки!— вскинув глаза над стёклами очков и скосив их вправо в сторону Анны Петровны, неодобрительно промолвил он.— А я-то, дурак, надеялся, что поспишь хоть!
     — Да чего уж!— Анна Петровна слегка махнула рукой и продолжением этого движения взяла со стола коробок спичек, зажгла газ под чайником.
     — Ну чего там тебе делать!— сказал муж.— Без тебя, конечно, не обойдётся!— Он снова зажужжал дрелью, потом выключил и сказал:
     — Вот, видишь, как получается? Как тебе?
     Анна Петровна посмотрела. Ванюша вчера загорелся идеей — сделать новую подставку для обуви. И, как обычно, не стал откладывать это дело. И вправду выходило неплохо: ладный такой двухъярусный ящичек, да ещё с отделениями для крема и обувной ложки.
     Чайник начал высвистывать осторожно и прерывисто, потом вдруг, как обычно, в нём что-то бухнуло, и он зашипел вовсю, выпуская из носика толстую струю пара. Анна Петровна к этому времени уже посетила туалет и ванную, и теперь снова вошла в кухню.
     — Аннушка, ну сколько можно?— гнул своё муж, ожесточённо вкручивая шуруп.— "Партия, партия"! Скупили уже с потрохами всю твою партию! А тебе трын-трава всё!
     Он всё говорил и говорил; Анна Петровна слышала это далеко не в первый раз; она не спеша насыпала в свою кружку две ложечки растворимого кофе, достала из холодильника абрикосовый джем и сделала себе два бутерброда. При этом она немного задумалась и перестала слышать слова мужа. Только усевшись, наконец, рядом с ним, она вновь стала воспринимать их:
     — ...красные флаги! А в том году, помнишь, твоя Тайка? И что? Вот то-то! А ты!..
     — Ванюша, ты слышал прогноз погоды на сегодня?
     — Да какой прогноз, гляди, что творится: ветрище на улице! Серьёзно говорю, не ходила бы ты, а?
     — Ванюша, не могу, я же обещала.
     — "Обещала-обещала"! Ну посмотри на себя! Позор один! Куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй!
     Анна Петровна только головой покачала и ничего не сказала на это. В прошлую среду на партсобрании новый секретарь твёрдо сказал: обязательно надо прийти. А то одни разговоры, мол. Сколько же можно. Надо же вспомнить наши традиции. И ещё вспомнил он, что сто лет назад так же вот началась первая русская революция. Тайка, конечно, выскакивала со своими вопросами, и вопросы-то дурацкие какие-то, а ей и не стыдно. Всю-то жизнь она вот так. Когда была в своём цеху парторгом: все дрожали, все по струнке ходили! Ну, во всяком случае, так по её рассказам выходит.
     Анна Петровна всю жизнь проработала в школе, преподавала в средних и старших классах физику. В партии состояла с двадцати пяти лет, и всегда как-то так получалось, что жизнь партийная была для неё продолжением жизни школьного учительского коллектива. Даже и представить не могла она, чтобы вдруг прекратилось это почему-то. И всё же, когда в одночасье в школе партия прекратилась, она восприняла это с неожиданным для себя спокойствием. Не до того тогда было, прямо скажем. Зять быстро и страшно угасал в больнице, и дочка Наташенька так изменилась, что не знала Анна Петровна, как надо с ней быть.
     Тайка же вот и прибежала лет десять назад, радостно сообщила, что партия восстанавливается, что в партстаж ей эти годы зачтут, надо только пойти в комитет, написать заявление.
     — Без валенок я тебя не пущу, имей в виду,— сказал муж.
     — Ну что ты говоришь? Сам подумай: ну как я попрусь в валенках, как какая-то... Никто ведь не придёт в валенках!
     — Да мне наплевать, как они там у вас ходят! Меня твоё здоровье волнует. Вот разболеешься, что я с тобой делать буду, Анюта?
     — Давай так: если больше пятнадцати, то ладно, а если нет — никаких валенок!— Тут Анна Петровна схитрила: она уже успела взглянуть на градусник, и было на улице всего-то двенадцать градусов мороза.
     Так и вышло: до валенок дело не дошло, а сапоги у Анны Петровны хорошие, тёплые, в прошлом году купленные. Дочка с Леночкой и дочкин новый муж возили её на день рождения в дальний хороший магазин, и выбрали, какие понравились и были впору.
     Троллейбус подошёл быстро. Анна Петровна сама подошла к кондукторше и протянула четыре рубля. Невыносимы были взгляды иных кондукторш после того, как льготу на проезд отменили. Тех пенсионеров, которые качали права и гордо объявляли, что платить не будут, они частенько встречали и провожали отборной бранью. Ни к чему это было Анне Петровне; четыре рубля — дешевле казалось, чем эти крики.
     На пятачке перед зданием областной администрации уже стояло человек двадцать. Притопывали, пар из ртов подымался дружно вверх. Хорошо, рано. Анна Петровна заметила среди людей своего секретаря, подошла:
     — Иван Фёдорович, доброе утро!
     — Доброе, доброе! Отлично! Вы молодец! Дать вам что-нибудь? А хотя нет, чуть позже — подойдите ко мне часика через пол, лады?
     — Да, конечно,— закивала головой Анна Петровна, и уже вроде не о чем говорить, ладно, отойду.
     А морозец-то жал, жал потихоньку; на месте стоять оказалось не так уютно. И опять подумала Анна Петровна про левое своё колено, прислушалась к нему осторожно. Но нет, ничего, вроде бы. А тут солнце ненадолго выглянуло, и повеселее стало.
     — Что, старьё, сползлось?— четверо молодых шли мимо в ярких куртках, в тесных шапочках, в джинсах — что им мороз!— и все с бутылками пива в руках. Анна Петровна даже непроизвольно поёжилась.— Блин, как меня плющит!— продолжал молодой голос. Четвёрка от нечего делать остановилась неподалёку от пенсионеров, которые уже деловито разбирали флаги, примеривались к транспарантам, перетаптывались с ноги на ногу, переговаривались.— Стопудово: счас орать начнут! Прикольно!
     — Что вам тут прикольно?!— громовым голосом накрыл их Андрей Трофимыч, полковник в отставке, шагнул к ним угрожающе! Они так и покатились со смеху:
     — Гля, дед какой!— слегка испуганно отреагировала девчонка в синей широкой куртке и с рожками на чёрной шапочке.— Шо, Ксюха, сдрейфила?— подначил её коренастый парень в дублёнке. И сказал что-то девчонке на ухо, отчего она, а вместе с ней и парень, затряслись от смеха.
     Андрей Трофимович уже овладел собой, отошёл. Громко кашлял мегафон; его проверяли.
     — Ненавижу стариков,— неожиданно зло сказала вторая девчонка, в красной куртке.— Блин, дайте жить молодым, сколько можно! Черепахи, блин, тортиллы!
     Через полчаса народ окончательно собрался, и всё было готово. На небольшом возвышении появилось человек пять, у них был мегафон, и они по очереди стали говорить людям.
     — Лго-ты! Лго-ты! Льго-ты!!!— скандировали по команде. Анна Петровна держала небольшой плакат "ПРАВИТЕЛЬСТВО — В ОТСТАВКУ!"
     К обеду повестка дня исчерпалась. Всё намеченное было сказано, все лозунги озвучили, настала пора расходиться. Анна Петровна порядком-таки замёрзла, пока добралась до дому. Иван встретил её у дверей:
     — Анютка, замёрзла совсем! Давай-давай, заходи скорее! Сейчас супчику горяченького! Эх ты, бедолага ты моя!— говоря всё это, Иван неуклюже топтался, пытаясь помочь Анне Петровне освободиться от тёплого пальто; его лысина отсвечивала под тусклой двадцатисвечовой лампочкой.— Руки-то какие, ледяные прямо! Ну ты даёшь!— И он пробежал на кухню. Анна Петровна с облегчением опустилась на низенькую скамеечку и с трудом стащила сапоги. Лодыжки от долгого стояния на месте немного опухли. Тут она заметила, что новый ящичек-подставка для обуви уже на своём месте, и выглядит очень симпатично.
     — Ванюшка, ты молодец!— крикнула она.
     — Что?— донеслось из кухни. Анна Петровна не стала повторять — всё равно не услышит,— прошла в ванную, открыла горячую воду и подставила под струю маленькие красные кисти рук.
     Через десять минут Анна Петровна сидела на кухне и ела горячий рассольник.
     — Ну, а Тайка-то как?— спросил Иван.
     — А Тайка чего-то не пришла...
     — Ну, это уж катастрофа тогда: уж если Тайка не пришла, я тогда даже не знаю... Да, Анюта, забыл: завтра Леночка у нас будет!
     — Вот и отлично как! Я как раз пирог сделаю. Погоди, а почему завтра-то? У Вадима же вроде выходные через... да, ещё, вроде, работает он завтра?
     — Ну, не знаю, может, подменился с кем, не знаю.
     Пообедав, Анна Петровна совсем согрелась, и её потянуло прилечь. Поспать с часок — почему бы и нет?— решила она.
     Закрыв глаза, Анна Петровна сразу вспомнила начало утреннего сна, так обидно оборванного будильником. Уже наплывало на неё блаженное оцепенение сна, и она успела ещё подумать: нет, не приснится сейчас мама.