Книга. Новосибирская плеяда

 1)
Новосибирская плеяда.

Предварительно несколько слов.

Для любого вида деятельности, хотелось бы, чтобы не в одном из них, не прерывалось коротким – и уж тем более – длительным периодом застоя. Но, как это не печально сознавать, он начался ещё в советское время и продолжает сохраняться до сих пор. Имеется в виду литература, искусства, гуманитарные науки. Именно, эта область, словно исчерпавшись в идеях, притормозилась в развитии и – застыла. Застыла на всё последующее время. Почему?
Развитие предполагает непрерываемую цепочку проблем. На каждую проблему, своя идея. Следовательно, один вид последовательности, сопровождается другой.
Будущее, вероятно, для каждого (и уж тем более для всего государства) представляется – мечтой. А мечта, понятие – возвышенное, романтичное, ассоциирующееся с идеалами, пределами развития. Вот на этом пути, и не следовало бы, прерываться. Прерываться разного вида застоя и разного рода тупиков.
Такие понятия, как идеи, идеалы, идеология, понятия одной области. Идеи – на проблемы, и всё это – идеология. Нет проблем, а потому, нет и идей. Нет и идеологии. Застой, тупик.
У каждого творчески социального явления, есть свои авторы. Название книги «Новосибирская плеяда», концентрирует своё внимание на конкретных администраторах и на подлинных событиях.
В общем, книга о поэтах-редакторах, и их оппозиции, в лице одного человека. Автора этой книги. Не смотря на то, что официально постоянно декларировалось о творческой состязательности, в действительности, её (в то время) не было. Почему? 
Любой вид состязательности, касается ли он спорта, наук или искусств, всегда выдаёт количественно-качественное соотношение соревнующихся в виде пирамиды. Кто-то, один – первый, кто-то, следующие – вторые, третьи и так далее. Подобной градации по качеству способностей в Новосибирске, не было. Под качеством понимается соответствие формы содержанию. Содержание же, включает в себя весь творческий комплекс параметров: нравственный, образовательный, идеологический, научный. Всё вместе, органически выданное, и претендует на первое место в делах состязаний.
Книга «Новосибирская плеяда» предоставляет возможность каждому читателю определиться со своей оценочной способностью.

Предисловие.

В 2001 году я вышел на пенсию. Свободного времени стало много. Появилась возможность заняться своими творческими делами.
За более чем сорока лет увлечений литературой, искусствами, науками, накопилось так много сотворённого, что требовалась большая работа, чтобы привести всё это в надлежащий порядок.
Когда я всё, что было, выложил на стол, общая куча выглядела не малой. Работа предстояла длительной и обстоятельной.
Хотелось бы всё накопленное за многие десятилетия, не только отредактировать, но и распределить в определённой временной последовательности. А это было не просто.
Первые мои обращения в редакции, начались с журнала «Сибирские огни». Это было начало шестидесятых годов. И к этому времени у меня поднабралось немало стихов, рассказов, статей.
Как и большинство начинающих, я пробовал осваивать любовную тематику. Когда всё – впервые, всё оказывается – загадочным, усложнённым, непредсказуемым. Требуются серьёзные размышления. Но в жизни они, всё же, исходят от юнцов, чаще в форме шуток, насмешек. Именно в таком духе и выдавалось содержание моих стихов.
 
Провожаем, парни мнутся,
Не сказал никто – люблю.
Когда с армии вернутся,
Скажем дядям – тю-тю-тю-у-у.

Проблемы в юном возрасте возникает постоянно, и все их хотелось как-то отметить. Лучшей поэтической формой для этого, как я считал, подходят – четверостишия. Чтоб было коротко и ясно.

Любовь, когда ещё придёт,
А уж желание – владыка…
Или
Поцелуй за поцелуем,
Словно веточки в костёр…

В том же значении.
Не потому целую, что люблю,
А потому, что ты, иного пола…
По существу, я собирал для стихов те признаки, которые особенно чувствовались в разговорах молодёжи.
Естественно, возникали и мысли продуктивного характера.

Как просто, сладко и легко,
С особой радостью творилось.
Лишь девять месяцев прошло,
И возглас лёгкий – получилось!

Приходилось в жизни подмечать и такое.

Всё не всунет, то, что вынул,
Горький пьяница в мороз.
А народ проходит мимо,
И никто ведь не помог.

Уже по этим примерам можно сделать вывод, что меня интересовало лишь то, с чем связывалась та или иная человеческая проблема. И мне хотелось, не только поэтически отметить сам факт её существования, но и каким-то образом найти способ её решения.
В каждом деле нужен творческий настрой. И он у меня определился довольно-таки просто. Если произошло какое-то событие, на него нужно соответствующе отреагировать.
Иначе говоря, к сочинительству я был абсолютно неспособен. Заинтересовать меня мог только какой-то конкретный случай. И только в отношении его, у меня рождались какие-то мысли или чувства.
В жизни людям частенько приходится обращаться к совести. Поразмышляв на эту тему, возникает такое четверостишие.

Совесть чистая, без пятен,
Всё же редкость, средь людей.
Чаще совесть, словно скатерть,
И с рисунками по ней.
 
Верующие связывают совесть с религией. Не мыслят её без бога. И на эту тему у меня своя поэтическая реакция.

Допустим, бог на свете есть,
И как он действует, представим.
На месте том, где был подлец,
Там дворник мусор убирает.

Должен заметить, что сочинительство стихов, не осознавались мной в качестве серьёзных занятий. Скорее всего, они были для меня, своеобразной забавой. В общении, особенно с девушками, хотелось блеснуть творчески.
Но, по мере того, как стихов становилось всё больше, возрастала и увлечённость. Приходилось чаще заглядывать в учебники и знакомиться с правилами стихосложения.
Для себя я решил, что поэзия – особый вид творчества. Она в большей степени имеет дело – с крайностями. То есть с тем, что вызывает – восторг, или с тем, что вызывает – гнев. Поэтому и тематика для поэзии - соответствующая. В праздники – кого-то нужно поздравить. Во времена бедствий, войн – требуются призывы. Вследствие этого, поэзия, уже по самой своей сути, должна быть яркой. Яркой, и по форме, и по содержанию.
Что у нас, в народе, вызывает наибольший гнев и осуждение? Лесть!
И я выдаю на это естественное чувство, своё четверостишие.

Кто льстит – подачку просит,
За стол готовится засесть.
Кто злит – сразиться хочет:
В сраженьи истина и честь.

Возникает необходимость определиться с творческими принципами. И по этому поводу появляются стихи.

Мои все принципы просты,
Могу их высказать любому.
Блеснуть, коль нечем, отходи,
И дай блеснуть скорей другому.

Таким образом, одна мысль, порождая следующую,  намечает путь для последовательного движения вперёд. В неё попадают и стихи с содержанием советов.

Не пребывай в тиши, в довольстве,
Спокойной жизни не ищи.
Живи возвышенно, как в спорте:
Тебя побили – руку протяни.

В жизни приходится иметь дело (или быть просто знакомым), с разными людьми. В том числе и с теми, кто попадает за решётку. Для поэтов, это содержание, которое относится – к крайностям. И, не будучи нравственно навязчивым, пробовал осваивать и эту тему. Но в жанре иронии.

Советы: будь самим собой,
Приводят многих за решётку.
И там вопрос встаёт иной:
А не начать ли перестройку.

В юные годы, пожалуй, самыми затруднёнными вопросами, являются вопросы формирования личностного сознания. С одной стороны – книги, и с ними создаётся в душе своя особая среда. Им противостоит реальная жизнь, во многом не совпадающая с тем, что приходится познавать из книг. Возникает своеобразная разность потенциалов, между тем и другим. Одни, такому несовпадению,  придают слишком уж большое значение. Разочаровываются в жизни, могут начать вести себя неадекватно. Это одна из серьёзнейших духовных проблем молодёжи. И поэтому тема для поэтов, одна из наиболее актуальных.

Все достоинства – от школ,
А пороки все – от улиц.
То, другое вместе сложь,
Личность цельную получишь.

Обращая внимание на житейские результирующие, приходишь к мысли, что у каждого человека своя судьба. По полюсным крайностям, она может выглядеть так.

Судьба не любит повторяться,
Экспериментирует с людьми.
Одним - условия для счастья,
Другим и третьим – для беды.

Условия, если их рассматривать, как некое производное, то они обязательно связываются с каким-то источником.
В природе основным источником, как известно, является солнце. А в обществе? А в обществе, основным источником условий, является - власть.
Что касается не основных источников, то ими могут быть все реально действующие субъекты. В одиночно-конкретном и коллективном качестве. Родители, учителя, начальники, самых различных уровней. От всех их продуцируются соответствующие условия.
Общая картина определяется конкретной взаимозависимостью. Дети, своей исполнительностью или не послушанием, создают условия для родителей, учителей. Родители, учителя, в меру своих возможностей, стараются наилучшим образом ориентировать их. Но, как бы не осуществлялась практическая деятельность, количественно-качественное соотношение - негативного и позитивного - не изменяется заметно, с убыванием негативного. Равновесие между тем и тем, настолько закрепилось в обществе, что идея – избавиться от негатива окончательно – воспринимается большинством людей, без должной оптимистической веры.
Меня - социально-психологические явления подобного рода – когда-то особенно увлекали. И я основательно занялся изучением всего комплекса гуманитарных наук.
Позади – вся моя творческая жизнь. И теперь, когда я пребываю на пенсии, есть над чем поразмышлять, есть что анализировать.
Просматривая то, что у меня было написано, сознание отмечало, что есть вещи – удачные, есть – не очень удачные (с теми или иными погрешностями) и есть – явно неудачные. Всё это когда-то я отправлял в журнал «Сибирские огни».
В передачах по радио, по телевидению, когда выступали сотрудники этого журнала, говорилось о том, насколько они внимательны к каждому начинающему. Ни одно обращение не остаётся без ответа, на каждое произведение даётся профессиональный анализ. И если находится что-то художественно ценное, то тут же отправляется в печать.
При таком представлении своей деятельности, журнал «Сибирские огни», должен был бы восприниматься той ёмкостью, которая бы ассоциировалась с – сейфом, банком, музеем, золотым фондом Сибири. Но так ли это было на самом деле? Поведаю вкратце, как это всё происходило тогда.
Проходил месяц за месяцем, но ответа от журнала так и не поступало. Через три месяца я позвонил. Женский голос ответил, что в редакцию поступает много писем, произведений, и что работа ведётся по каждому автору. Ваши работы уже рассмотрены и в ближайшее время вы получите ответ. И я его получал.
В коротком письме сообщалось, что мои стихи не заинтересовали редакцию и не могут быть опубликованными.
Обычно, большинство из тех, кто получает такие ответы, теряют интерес к поэзии и больше уже не обращаются в редакции. Некоторые делают следующие попытки, и ставят крест на поэзии, после второго, третьего ответа из редакции аналогичного содержания.
Я же, явление – исключительное. Не относился, ни - к первым, ни – ко вторым, ни – к  третьим. Решил действовать в духе сказочного героя Пушкина. Я еду, еду не свищу, но как наеду не спущу.
Неудача может ударить по рукам. В данном случае, по мозгам. Но она же может и - вдохновить, разозлить. Трудно было прервать тот творческий процесс, который был запущен самой психологией.
Духовная пища – продукт особого рода. И высшая нервная деятельность, имеющая свой энергеьтческий механизм, очень уж требовательна к ней. На каждый момент времени, подавай ей что-то такое, что вызывало бы гнев или восторг. Без этих чередующихся состояний, человек чувствует себя дискомфортно. И это – в лучшем случае. А в худшем – депрессия, разочарование в жизни. И далее, как по наклонной, не приведи господи.
Линия развития – диагональ.  Других путей у неё нет. Ну а там, где – тяжело, напряжённо и опасно – там, и соответствующее настроение.
 
С любовью – ненависть пришла,
Облокотилась к изголовью.
- Теперь я спутница твоя!
Ты  это, милый мой, запомни.

Настроение, не очень-то удачное для советской публицистики.
Но, ничего не поделаешь. Обстоятельства жизни, сказываясь на творческом сознании, не могли выдать что-то такое, что могло бы считаться приемлемым для печати.
Вначале своего творческого пути, я был похож на того человека, который оказался на опушке леса и не знает, что там – на том или ином удалении от неё.  Нет, ни карты, ни проводника, ни рассказов об этой местности.
Но, первые шаги сделаны, путешествие в мир знаний – началось. Я частенько заглядывал в читальные залы центральной библиотеки. Просматривал все газеты и журналы, которые там были. Брал книги по всем гуманитарным наукам. И, прогуливаясь по городу, заглядывал в каждый книжный магазин. Всё, что относилось к сфере моих творческих интересов, скупалось. Стихи рождались, как бы, сами собой. Естественно сопровождаясь по  тем темам и проблемам, которые исходили от книг, от самой реальной жизни. Нередко возносили меня к философским пикам.

Уходит в мир поток идей,
Но нет по-прежнему покоя.
Всё те же чувства у людей,
И лишь оружие – другое.

То есть, оружие – совершенствуется и становится всё более и более разрушительным, а чувства людей (их полный динамический набор) принципиально не меняются. И это касается, как  каждого отдельного государства, так  и всего международного содружества в целом.
Основополагающий признак моего творчества – констатация. Я творчески реагировал лишь на то, что существовало в действительности. На негативное, естественно – осуждающе, на позитивное – восторженно. Вероятно, это единственный диалектически творческий принцип, который можно было бы назвать – общечеловеческим. С ним связывается – здоровый образ жизни, духовные приоритеты всеобщей объективной истины и справедливости, служение единым прекрасным человеческим качествам.
Но реальная жизнь слишком уж противоречива. И если не удаётся что-то изменить, то остаётся, хотя бы, тот или иной негатив отметить.

Проинтегрировав все ЗА,
Ну и, конечно же, что ПРОТИВ,
Приходят к выводу – нельзя,
И можно, если сильно хочешь.

Вот так, признак за признаком, набирается то целое, в котором живёт современный человек.
Когда такие признаки будут собраны все вместе, то и получится книга, в объёме и в качествах, полного представления её.
Постепенно, количество стихов возрастало. Возникло желание собрать их в одну книгу.
Так как в основном это были – четверостишия, то и название такой книги определилось соответствующим словом. Бисер.
В ней я старался коснуться всех вопросов жизни, которые оказывались наиболее ощутимыми. Я полагал, что если существует разнообразие тем и разнообразие жанров, то будет из чего выбирать редакторам.
Самая большая беда у нас, какая?

На зло природе, пьёт и курит,
И злит ей телом и душой.
В ответ она его - прищучит,
Предупредит большой бедой.

Философски подметил и такое явление.

Добро и зло, как два спортсмена,
Стремясь друг друга обогнать,
Не допускают – перемены.
Единство их не разорвать.

Всё сильнее начала сказываться экологическая проблема. Хотелось и на эту тему высказаться.

Помню, в детстве, в лес заходишь,
Птичья страсть во всю слышна.
А сейчас – часами бродишь,
Там же, всюду – ти-ши-на.

Большинство же стихов приходится (по понятным причинам), на любовную тематику. И тут – безграничный простор для содержания. Кроме того, что уже известно, хочется блеснуть и чем-то особо оригинальным.

Сидит поодаль, ножки створки,
Как у капкана разошлись.
Кто в них попал, считай надолго.
Бывает – на всю жизнь.

Добавляю несколько стихов в ироническом духе.

Любовь прошла, и, слава богу,
В душе затишье и покой.
Как после длительной работы -
Получка, отдых, выходной…

Когда небольшая книжица, с названием «Бисер», обрела своё окончательное оформление, я её отправил в «Сибирские огни».
Ответа пришлось ждать долго. Но на этот раз ответ был более определённым. Стихотворный бисер – сотрудникам редакции – не понравился…
Редакция внимательно ознакомилась с рукописью Ваших частушек и стихотворений, с материалами, которые предпосланы этой рукописи и предназначены Вами для освещения истории вопроса…
Увы, при самом объективном, квалифицированном и доброжелательном прочтении нам не удалось найти в этой книге ни единого произведения, которое можно было бы отнести к произведению литературы, к поэзии. Вы совершенно произвольно относитесь к самым элементарным и общим законам стихотворчества, письменной речи.
Прочитывая эти строки, я был до такой степени растерян, что, наверное, какое-то время пребывал в состоянии ступора. Ведь это, по существу,  абсолютный – от ворот поворот.
Ниже перечислялись все те неточные рифмы, которые я допускал в своих стихотворениях.
Указывалось и на содержание стихов, которые казались им - сомнительными и недопустимыми – в нравственном, идеологическом и прочих отношениях. И в конце письма, такие строки.
Убеждены, что Вам нет смысла присылать свои стихи в редакцию, если они все у Вас написаны на таком низком уровне, они в любой редакции страны будут оценены однозначно – только отрицательно.
И это произойдёт не потому, что таков редакторский произвол, а потому, что у Вас нет оснований заниматься стихами, нет к тому способностей.
Вот так жахнули, так жахнули, - размышлял я. – Вот он – подлинный источник вдохновения.
«Настоящее великое вдохновение, не от друзей – от врагов, от противников, от недоброжелателей», - продолжал размышлять я.
Вот с какого момента начинается – подлинная творческая увлечённость. И естественный (ответный) боевой настрой. В продолжение своих отношений с ними, поэтому, благодарить я должен их за ту злость, которая вызывалась их отказом заниматься тем, чем я уже психологически был настроен заниматься.
Какое-то время, нервы мои сохранялись на пределе. Обычно, в таких случаях, я уходил в лес и, напряжённо размышляя, гулял до тех пор, пока не наступало успокоение, и не приходили какие-то новые решения.
Вернувшись из Заельцовского парка, у меня, уже в общих чертах, сложился ответный удар по обидчику.
У Фрейда есть такое интереснейшее слово как сублимация. Это когда злость, вызванная теми или иными причинами, трансформируется в дела творческие. И чем сильнее эта злость, тем больше внутренней энергии, и тем охотней человек – творит, созидает, работает.
Лучший способ воспользоваться такой злостью, это – логика. Логика, если придерживаться её законов, гонит тебя на - прямую. От неё – со всех сторон – ошибочное. Учитывая все её многочисленные факторы, и, отстраняясь от всего того, что искажает в последовательном развитии твою личностную мысль, можно легко удержаться на этой логической прямой.
С обеих сторон у нас (от  них и от меня) претензия – на объективный квалифицированный анализ. И если это так, то встаёт естественный вопрос: так кто же из двух сторон, более объективен? За какой стороной больше – безошибочного?
Чтобы обстоятельно ответить на этот вопрос, и нужна - состязательность. Состязательность двух (или более) противодействующих умов.
В спорте требуется – физическая подготовка. В делах дискуссионных – полный набор сущностных сил. То есть знаний: нравственных, идеологических, мировоззренческих и прочих.
В общем представлении – две духовные ёмкости. Какая из них - качественней, убедительней, продуктивней.
Я всегда придерживался убеждения, что любая книга (особенно публицистического характера) должна писаться в соавторстве двух противоборствующих сторон. Тогда, на аргументацию одной стороны, следует ответная аргументация – другой. Производные от такой – состязательно-творческой деятельности – быстрее приводят к объективной истине.
А что мы имеем в действительности? Один другого, разнёс в пух и прах, и на этом заканчивается творческий процесс. В ответ - кто-то что-то сказал, реакции не последовало. Общей равнодействующей – не получается.
Вот вам конкретный пример, именно такого состояния дел, в нашем современном советском обществе. Меня разделали под орех, но у меня нет тех гражданских прав, чтобы вызвать такого автора на дискуссионную дуэль и ответить ему так, как это позволяли мои знания, мой духовный потенциал. Творческих прав, на паритетных началах, нет.
Хочется предварительно заметить, что логика, сталкиваясь с явлениями негативного свойства, вынуждает прибегать к выражениям – резким, оскорбительным, обвинительным. Сознавая это, приходится формировать свою мысль – мягче, снисходительней, осторожней.
Когда моё ответное письмо в редакцию было готово, я попросил мать отпечатать его на машинке. Мать прочитала его и отказалась печатать. Объясняла она это тем, что в ней слишком много – резкого.
С детства (родители, школа) нас настраивают на то, что нужно называть вещи своими именами. Быть – искренними, честными, целеустремлёнными. Вот только в реальной жизни, такой настрой, не получает должного закрепления. Приходится снижать свой духовный уровень до того,  кто своим, не лучшим поведением, вынуждает приспосабливаться к низшему.
Для меня, любая проблема, которая возникала в жизни, до такой степени распаляла мозг, что я не мог остановиться до тех пор, пока эта проблема не становилась осмысленной со всех точек зрения. Поэтому, когда я начинал что-то писать, я уже предварительно чувствовал всю её последовательность. С логикой, как по накатанной дорожке, размышлял я. Она обязательно выведет к той объективной истине, к которой все мы обязаны стремиться. И творчески, и поведенчески.
Полученное письмо из редакции, я проанализировал таким образом, что этот анализ обретал характер статьи.
Вся наша советская пропаганда построена на том, чтобы формировать в людях наилучшие представления о советской власти. И вот это представление и было положено в основу содержания моей статьи.
Когда человек посылает в редакцию несколько сот стихов, то, о чём он думает? Он думает о том, что из общего набора, что-то настолько совершенно, что придраться будет не к чему.
Это – первая часть стихов. Вторая – не столь качественная. К чему-то можно придраться. И третья часть стихов – явно, из числа неудачных.
Вот, в таком общем наборе, стихи перед редактором.
Встаёт вопрос: как должен поступить редактор в данной ситуации?
Естественное представление автора стихов, ориентировано на оптимальное поведение редактора. В чём оно заключается? В том, что редактор, выделяет – лучшее. До остального ему нет никакого дела.
В своём ответном письме, в качестве объективного анализа, я касался такой аналогии. В тайге, заготовитель пушнины, скупая у охотников, в первую очередь обращает внимание – на предельно ценное. За что и даёт высокую цену. За второй сорт - снижает цену. А от третьего сорта - и вовсе может отказаться.
Редакторы, те же сборщики ценностей. Собрав с каждого автора по мини-шедевру, вот вам и ожерелье из полного набора ценностей.
А если по такому творческому принципу будут работать все редакторы, то, вне всякого сомнения, процветание любой области литературы и искусства, будет потенциально обеспечено.
В противовес этому – идеальному представлению – выдаётся реальное поведение редактора. Из нескольких сот стихов, они не находят ни одного ценного, и всё своё внимание обращают на те стихи, к которым – вполне основательно – можно придраться.
Такой подход к редактированию, я назвал – подлым. Это не только не порядочно, не справедливо и не законно, но и творчески преступно.
Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы понять беспринципно-личностные установки редакторов «Сибирских огней». Они всех, кто обращается в редакцию со своими произведениями, делят на две категории: на желательных и не желательных. Для желательных – один метод отношений, для нежелательных – другой. Делят всех по принципу: свой – чужой.
У желательных выделяется лучшее, дорабатывается, и затем публикуется. У нежелательных, выделяется худшее, и на этом основании, происходит отторжение. Иначе говоря, работают по двум противоположным крайностям. К одним подход – спереди, к другим – сзади.
Столкнувшись с подобного рода реалиями, для меня, как социально-творческого аналитика, предоставлялся один выход: точно отразить их, безошибочно оценить, и выдать в соответствующем письменном виде.
Несмотря на резкую отповедь, со стороны редакции «Сибирских огней», я всё же решился продолжить своё обращение к ним.
В отдел прозы было направлено несколько рассказов. А в отдел поэзии – несколько стихотворений. Одно из них – отличающее особой художественной формой и содержанием – я приведу в качестве примера.

Р А З Г О В О Р   С  Б О Г О М.

Сижу я как-то, размышляю -
Насколько счастлив в небе - Бог!
Ведь столько в мире погибало,
Неужто сделать ничего не мог.

И вот, осмелившись, взываю:
- Ты взор свой с неба обрати!
Тебя всем сердцем заклинаю,
Ответь от божеской души.

До коих пор твоим шедеврам,
От взрывов рваться на куски!?
   И будут, наконец ли, дети,
Не видеть ужасов войны!?

Взглянул – хитро, глаза – прищурил,
С коленей тут же я привстал.
В волненьи сильном. Что же будет?
И вот он речь свою начал.

- Вы – всех венец! Творил на славу,
Но ум  божественный не дал.
Всё ж было – лучшее начало,
Я верный путь вам указал.

Идут – века, летят – эпохи,
И глины меньше у людей.
А нынче – уж дела не плохи,
Признай по совести своей.

- И всё ж душа, скажу по чести,
Не может малых жертв принять.
Всё также горе есть на свете,
И пушки не хотят смолкать.

Слегка тут дёрнул Бог усами,
  И помрачнел слегка лицом…
  - Я сделал вас! И вы уж сами,
  Не глиной думайте – умом.

Я ваш верховный Абсолют,
С Природой – Истину вручаю.
Берите мой верховный труд,
И в жизнь народную внедряйте.

- О-о-о, эта Истина – трудна!
К нему я снова на колени.
- Тогда, каково ж вам рожна,
Все ваши войны лишь от лени.

Вам трудно Разум обрести!
А глупым - нет иного хода,
Как в бой нелепейший идти,
И гибнуть, гибнуть, как от мора.

- О, как жесток ты к человеку! –
Я снова к Богу вопрошал.
- Уймись скулить! тебе планету,
Одну из лучших я отдал.

И я – замолк. Душа – стихает.
Закончен чудный диалог.
И с Богом, весело прощаясь,
Кричу – спасибо и на том.

Уж, как-нибудь, себя освоив,
Остатки глины уберём.
Творенье Господа дополним,
Всем миром – мирно заживём.

Стихотворение это было написано в 64 году. И написано было, за каких-то, 30 минут.
Осмысливая такую творческую лёгкость, я приходил к мысли, что стихотворные сюжеты существуют, как бы, в готовом виде. Их нужно только почувствовать, зацепиться за первые строки, и дальнейшая последовательность пойдёт сама собой.
Сюжеты, как подсказывает творческая практика, не сочиняются, они подсказываются самой жизнью. И открываются подобно тому, как это делается в точных науках. Есть нечто готовое в природе и в обществе, нужно лишь его почувствовать.
Отправив в редакцию свои работы, я не стал ждать ответов. Решил появиться там непрошеным гостем.
Прогуливаясь по коридору, просматривал вывески на дверях кабинетов. Отдел прозы, отдел поэзии. Мне – сюда.
Открываю дверь, за столом сидит редактор близкого мне возраста.
Я называю своё имя, редактор – своё. Называет просто – Александр, без отчества. Тем самым, как бы заявляя, что мы на равных.
Я называю свои стихи. Александр покачал головой.
- Ну, вы – оригинал! Надо же додуматься. Разговор с богом! От такого содержания – мурашки по коже начинают пробегать.
- На то она и поэзия, чтобы сотрясать души, - ответил спокойно я.
- Но это нечто, из ряда вон выходящее. Как говорят в таких случаях. Само название стихотворения, вызывает какое-то особое чувство.
- Хотите сказать – отрывает от реального, переносит в заоблачную среду обитания? Но это всего лишь – художественный образ. Некоторые мысли – философского общечеловеческого характера – невозможно выразить средствами обыденной жизни. Приходится возноситься.
- Дело в другом. Трудно понять, к какому жанру относятся ваши стихи. Сами-то вы – как их определяете?
- В одном стихотворении – их полный комплекс. От шуточно-иронического до стратегически-документального.
- Это – несерьёзно. Такого не было ещё в поэзии, - возразил Александр. Нужна – художественно-конкретная точка опоры.
- Не было, но если возвыситься до философского взгляда на то, что происходило и происходит в человеческом мире, то – оттуда, с высот, мир будет восприниматься – цельней, конкретней.
- Взгляд из точки фокуса, на всё пирамидальное содержание?
- Вот именно. Исторически совершенствующееся мышление, продвигает нас всё ближе и ближе к такой единой – фокусной точке. Откуда все - общечеловеческие проблемы, видятся – системно.
- То, что в стихотворении есть – нечто оригинальное – сомневаться не приходится. Только вот эту – глобального характера оригинальность – что-то у нас тут, в редакции,  не все разделяют. Более того, она – настораживает.
- Говорите уж прямо. Создаёт впечатление человека, теряющего под собой почву, стремящегося возвыситься над привычной обыденностью. Но ведь поэзия – во все времена – была, и романтичной, и фантастичной, и сказочной. И ещё, чёрт знает, какой.
- На этот счёт, редакция, выражаясь прозаически-деловым языком, имеет свою политику, свою стратегию, свою идеологическую направленность. Выйти за рамки – такого рода принципиальных требований - никому ещё не удавалось. Если есть желание печататься, приходится учитывать это. И не нужно шарахаться в ту или иную сторону, от официально определённой линии. Вы же, с претензией на ту свободу творчества, (со своей особой оригинальностью), которая демонстративно оппонирует этим рамкам.
Откровенно говоря, вы своими стихами, наделали в редакции немало шума. О вас заговорили, как о человеке, как бы это по мягче выразиться…
- Я понял вас. Я тот, который, в слегка зацветшее болотце, бросил – камешек. До того – спокойное и, живописное болотным видом, оно – встревожилось. Начало издавать (тоже есть желание по мягче выразиться) не лучший болотный дух.
- Именно в таком значении вас и поняли здесь. Уже по первым вашим стихам, стало ясно, что если вас принять, то вы начнёте выдавать такое, что мало никому не покажется.
Вот только интересно, что вы для себя решили. Вышли в качестве оппозиции целому, официально существующему, и по существу, профессиональному коллективу. И с таким вызовом ему, словно вы умней его.
- На что же я рассчитываю? Закономерный вопрос.
Чему нас учит диалектическая философия? Человек приходит в мир, с уже существующими условиями, и с полным набором функционирующих качеств. Каждый человек поневоле вынужден - приспосабливаться. Приспосабливаясь к позитивным качествам, его сознание укрепляется убеждением, что выбран – верный путь. И при этом, он автоматически оказывается оппозиционером всему негативному.
- При такой предвзятой личностной установке, вы, себя оценивая позитивным явлением, решили, что коллектив редакции – носитель негатива?
- Было бы примитивно так рассуждать.
- А как – не примитивно?
- Каждый человек (и этому учит, опять же, диалектика) – ёмкость из определённого соотношения положительных и отрицательных качеств. Понять и осознать такое соотношение, можно только – в борьбе, в дискуссиях, разного рода состязаниях. Противоборствуя, совершенствуются обе стороны. И никто-то, а сама партия, закладывает в нас - творчески-спортивный дух - со школьных лет. И такой настрой должен бы поддерживаться редакциями. Вы же его игнорируете. А это вызов – самой партии.
- И вы рассчитывали на то, что вас с ходу поймут, и позволят вам состязаться с существующими поэтами?
- Да. Вы находите недостатки у меня, и, тем самым, вынуждаете меня совершенствоваться. Но при этом, и мне должны быть предоставлены права, находить недостатки - и в вашей поэзии.
- И вынуждать нас совершенствоваться? Что на это можно сказать: прекрасные творческие требования.
- Но мне, сразу же, дали понять, что подобные условия – недопустимы. Свобода творчества, пока что, не реальна. Лишь – декларативна.
- На то, наверное, имеются свои серьёзные основания. Я, лично, не могу представить, что начинающий поэт – пусть даже и обладающий большей эрудицией - имел право выискивать недостатки у известнейших и многоуважаемых корифеев сибирской поэзии. Не вяжется это с добропорядочностью, с элементарным уважением к ним.
- Если рассуждать – с реалистических позиций.
- А разве существуют какие-то другие?
- Диалектические. Диалектика оперирует качествами. Набор качеств с одной стороны, набор качеств – с другой. Кто кого. 
Впервые познакомившись с редакцией, я всё стараюсь понять, что же она собой представляет - в творческом отношении.
В спорте, там всё ясно. Полоса препятствий. Районные, областные соревнования. Путь на пьедесталы почёта – один. Контроль со стороны судей, зрителей, обеспечивает безошибочность оценок.
В литературе нет такой полосы препятствий. И потому редакции воспринимаются, как некие крепости. Вход в них посторонним - запрещён.
- И у вас на этот счёт, иное представление о том, какой же, в лучшем виде, должна бы быть редакция. И, как  я понял из вашего разговора, путь в печать, тоже должен осуществляться по спортивным принципам.
- Да, человек должен проходить все стадии развития, совершенствования,  и тогда – конечный этап гениальности – кому-то будет обеспечен.
Таковы  законы общества, народам требуется – предельное. То немногое по ценностной значимости, из чего создаётся история литературы, история наук. И в общем плане – история культуры того или иного региона.
- Вы считаете, что Сибирь в таком понимании, не производит чемпионов, в делах литературы и искусств?
- Я лишь прикоснулся к этой области. И сотрудники редакции «Сибирские огни», дали понять мне, что – полосы препятствий, как таковой – вообще не существует. Редакция не функционирует, ни в значении фильтра, ни в значении фокуса. Иначе, всё напечатанное, воспринималось бы…
- Гениальным? – иронизировал Александр.
- Если существует полоса препятствий, то каждый, кто её всю прошёл, по определению должен им быть. Но для этого должен быть, сам механизм, сама теория и практика, определения творческих ценностей.
- Не очень-то лестно вы характеризуете редакцию.
- Но исключительно только потому, что хотелось бы гордиться великими достижениями сибиряков в любой области. Нам же, в области литературы и искусств, отведена роль низших уровней.
- Вы имеете в виду народный фольклор, примитив?
- Да, всё то, что относится к области начального.
- Но редакция, не игнорируя начального, выдаёт и все уровни последующего за ним развития.
- И, тем не менее, не выходит к тем уровням, благодаря которым  создаётся история литературы и искусств.
- Послушать вас, так можно подумать, что редакция – и в малой степени – не работает на историю. Работает впустую…
- Всё дело в том, пользуются ли в обыденной жизни, вашей печатной продукцией. Что-то я не слышал, чтобы кто-то – с трибуны, со сцены или в дружеской беседе – цитировал вас.
- И вы, противопоставляя себя всей редакции, хотите сказать, что вас бы – непременно цитировали бы?
- Вы - проверены на цитируемость. Я же, пока что, вне этой проверки.
- Нет сомнения, вы человек, довольно-таки, амбициозный…
- На этот счёт есть поговорка. Правда, из другой области.
Плох тот солдат, который не мечтает быть генералом. В нашем случае – гением. А это, нечто отдалённое от начального, примитивного.
Поэтому, и в отношении содержания возникает множество вопросов. И в отношении формы набегает их не мало.
- Но и у вас, в этом отношении, множество недочётов.
- Любопытно, в чём же вы находите - ошибочное, сомнительное?
- Вы рифмуете:  шедеврам – дети. Согласитесь, не очень благозвучно.
- Согласен. Но если причина только в этом, я бы нашёл с десяток других вариантов. К тому же, вы – редакторы – для того и существуете, чтобы работать с начинающими поэтами и, своими придирками, доводить, то или иное произведение, до совершенства. Вы же, всей своей редакторской капеллой, уже на первых подступах, даёте понять автору, что редакция во мне не нуждается. Учитывая тот факт, что редакция – явление монопольное, запрет на художественное творчество – очевиден.
- Но вы не знакомы с той ситуацией, которая сложилась вокруг редакции. Горы – писем, горы – произведений. И что с этим объёмом делать?
- Удобнейший вариант: отсеять сходу тот массив, который вы определяете не перспективным. В него попадаю и я. Что мне остаётся? Начать научно-исследовательскую деятельность.
- Вы угрожаете нам? – усмехнулся Александр.
- Сугубо творческими методами.
 Если всё, что печатается – руда, то хотелось бы обнаружить в ней всю Переодическую систему Менделеева. И соответствующее соотношение: сколько в ней пустой породы, а сколько – серебра, золота, и всего - драгоценного и редкоземельного.
- При вашем настрое, трудно ожидать объективного анализа.
- Но и вы не демонстрируете чудеса объективной оценочной деятельности. Иначе, как объяснить тот факт, что пьедесталы, для выдающихся талантов, до сих пор,  пустуют? Или в наших сибирских местах нет творческих самородков?
Всё дело в развитии. Но для такого процесса необходим соответствующий спортивно-состязательный механизм. Его, к сожалению, нет. А раз нет, и не было его в прошлом, то и творческая продукция оказывается не настолько качественной, чтобы ей гордиться сибирякам. Нет той поэзии, чтобы сознавать, что и наш регион, тоже – не лыком шитый.
- На основе сказанного, можно подвести итоги. Вы собираетесь руду, произведённую «Сибирскими огнями», представить в виде духовных ценностей. И всё зависит от того, какими ценностями (естественно, на ваш взгляд) она располагает. Выражаясь юридическим языком, это ваше право. Вот только возникает закономерный вопрос: найдётся ли в Союзе издательство, которое решится опубликовать данные вашего научного анализа?
- Знаете, времена меняются. И то, что нынче мыслится, как невозможное, может оказаться возможным при других – социально-политических условиях. Так что есть смысл быть объективным - всегда.
 
 Познакомившись с одним из редакторов журнала «Сибирские огни», хотелось узнать о нём, как можно, больше.
В областной библиотеке, куда я каждые полмесяца заглядывал, нашёл небольшую книгу стихов Александра Романова.
В ней сообщалось, что отец его – геолог, что мальчишкой он оказался в блокадном Ленинграде. Во время блокады был вывезен, вместе с другими детьми, в Сибирь. В Сибири он закончил девять классов, работал с геологами. Там же, в экспедициях, увлёкся поэзией.
Первые стихи, которые были направлены в «Сибирские огни», были опубликованы. Далее, книга стихов, которая была издана Сибирским книжным издательством.
И следующий его успешный шаг - был принят редакцией «Сибирских огней» - редактором в отдел поэзии. И это – с девяти классами образования. Вероятно, решили, что для Сибири - и такой редактор - сойдёт за милую душу. Расчитывать на объективность такого редактора, не приходилось.
Интересное явление. Стоило над таким явлением серьёзно поразмышлять. Странно всё же - 60-е годы, не 20-е и не 30-е - людей с высшим гуманитарным образованием, было предостаточно. И всё же ему удалось достичь – почти фантастического? Вопрос этот - чрезвычайной сложности.
Правда, на поверку всё выглядит довольно-таки просто. Все ключевые должности – в Новосибирском союзе писателей, в редакции «Сибирских огней» - занимали выходцы из Ленинграда. И все они – с высшим гуманитарным образованием. Это – Илья Фоняков,  Рясенцев Б.К., Мостков Ю.М. и многие другие. Было кому пригреть соотечественника.
Местные же деятели литературы и искусств, резко противопоставлялись им по образовательным данным. Из числа известных поэтов, никто не имел высшего гуманитарного образования. Тем не менее, они образовывали собой – костяк поэтической элиты Новосибирска. И одновременно работали редакторами в издательстве, и в журнале «Сибирских огней».
Создавалась такая общая картина. Сочинительское творчество (имеется в виду содержание) отводилось малограмотным, а формальный контроль за сочинительством, осуществлялся ленинградцами.
Все они были людьми сугубо кабинетными, и своих произведений (особенно художественных), не создавали.
Общее положение дел, оказывалось таким, что о каком-то большом серьёзном творчестве, не могло идти и речи.
Знания людей, имеющих высшее образование, позволяло им находить слабые места в поэзии малограмотных. Но они не могли позволить себе кого-то раскритиковать, решиться на обидные замечания. Что им оставалось делать? Быть снисходительными, не замечать погрешностей.
Скорее всего, ленинградцы и москвичи, сознавали себя в Новосибирске в роли гостей. Гостям же принято вести себя в чужом доме – прилично, уважительно. Может быть поэтому их деятельность, оказалась до такой степени не продуктивной, что приходится их относить к явлениям - абсолютно бесполезных. Во всяком случае, они не стремились создать в Сибири большую литературу. Не было у них на этот счёт серьёзных творческих планов.
Когда на одной площадке сходятся разные уровни, то, по законам физики, должна бы возникать – разность потенциалов. А это - межличностные напряжения, взаимное чувствование недостатков. И, как следствие, творческие дискуссии, споры, вражда. (Но это при свободных условиях).
Когда есть к чему придраться, и человек имеет возможность придираться, это называется – свободой творчества. У нас же, в административно-творческой среде, сформировалось – мирное сосуществование низшего с высшим, ошибочного с безошибочным. И это их всех устраивало. Не устраивало только – самих читателей. Читатели, как и зрители на трибунах, хотят видеть сильнейших. А проявить такие способности, можно лишь в борьбе, в состязательности. Без серьёзных публичных демонстраций, любой вид творчества, теряет свой смысл.
В 60-е, 70-е годы, поэзия была особенно популярной. В оперном театре, кроме оперного зала, был ещё концертный зал. Там иногда выступали известные поэты Москвы и Ленинграда. Интерес к ним был настолько велик, что тысячный зал не мог вмещать всех пришедших туда. Все свободные пространства заполнялись людьми.
Наши местные поэты не могли похвастаться таким вниманием любителей поэзии. Выступали они редко. Блеснуть им было нечем.
Было ощущение, что наши Новосибирские поэты, где-то на обочине основных поэтических потоков. Малозаметные, неинтересные, скучные, вялые, серые. В общем-то – и не нужные обществу.
Знакомясь со стихами всех Новосибирских поэтов, в моём сознании вырисовывалась своеобразная диагональ. В самой нижней точке её – Пухначёв Василий. Содержанием своих стихов, он, как бы, занимает самую малую площадку. Сравнивать её можно только с детским садом, где всё хорошо, где нет никаких проблем. Все – довольны, веселы, благожелательны. Вся жизнь представляется – в играх, в праздничных увеселениях.
На втором месте (снизу за В. Пухначёвым) – Леонид Чикин. Его содержательная площадка – значительно большего размера. Это – коллектив: армейский, комсомольский, производственный или какой-то другой. И он в этом коллективе – скоморох, затейник, инициатор культурных, спортивных или трудовых мероприятий. Тот же Пухначёвский дух. Жизнь – это праздник, приятный труд, бесконечное веселье.
От такой категории поэтов, может возникнуть вопрос: а разве это плохо, если они до такой степени – личностно жизнерадостны, и не видят в жизни серьёзных проблем?  Мол, живут себе малым содержательным объёмом, и пусть себе, в таком же духе, и творят.
Действительно, существует детская поэзия и та примитивная, в которой детское (начальное) сохраняется во взрослых, вплоть до самой старости. Они приятны в общении, никого не огорчают.
Но если существуют люди разных возрастов и разных образовательных уровней, то и творчество должно распределяться по всем уровням. Не ограничиваться же только детским, начальным.
Тем не менее, детское и примитивное, тоже должно быть качественным. Но и в этом плане не скажешь, что у нас имелись заметные успехи.
Третье место, в общей цепочке Новосибирских поэтов, занимает Александр Плитченко.
У него – десять классов образования. Стал поэтом и, затем, редактором «Сибирских огней», благодаря Александру Смердову. Оба они (не будем кривить душой) из числа неблагополучных деревенских семей. Об этом – содержанием своих стихов – они сами себя так достоверно представили. Как говорится в известной пословице, бедняк бедняка видит издалека.
Примитивный характер поэзии, это тоже, своего рода, бедность. И отмечается она - недостатком знаний, малой эрудированностью, и той преждевременной самоуверенностью, при которой сказывается недовольство разного рода «умниками».
На одно из стихотворений А.Плитченко «вблизи и на расстоянии», известный пародист А.Иванов, написал пародию.
При желании, почти на каждое его стихотворение, можно было бы написать что-то такое, что характеризовало бы его творчество в достоинствах не очень высокого уровня.
Четвёртое место – по признакам поэтических способностей – я бы отдал Александру Смердову. Пятое – Леониду Решетникову.
По возрасту они старше всех остальных поэтов Новосибирской плеяды. Были участниками войны. Основной объём их поэзии, приходится на военную тематику.
В своих стихах они признаются, что кто-то, на то или иное событие, сказал ярче их. Что и у них были интересные задумки, но кто-то опередил их. Да, все мы на беговой дорожке. И таким признанием они относят себя (как в школьной среде), к числу отстающих.
Вот в таком – содержательно-художественном духе – вся их поэзия. Как не старались выдать нечто запоминающееся, но вот, почему-то, не получалось. Приходится поневоле признавать – в своих же стихах – свою неспособность творить прекрасное.
Тем не менее, Александр Смердов, официально подавался обществу, как выдающийся Сибирский поэт. И по этому признаку, он значительно выше котировался Леонида Решетникова.
На угловом доме, при пересечении улиц – Красного проспекта и Крылова – красуется мраморная мемориальная плита с надписью. В этом доме жил – в такие-то годы – Александр Смердов.
Леонид Решетников, такой почётной участи, не удостоился. Хотя, по многим данным, он воспринимается чуть выше его.
Александр Смердов, не смотря на свою известность, был всё же человеком скромным. Не раз публично признавался, что не такой он уж и выдающийся. Что не было у него возможностей постичь все тонкости поэтического мастерства. Мол, детство было – тяжелейшее, затем – война. Некогда было учиться. Приходилось заниматься делами, куда как более насущными. И в таких беседах со своими слушателями, он воспринимался – хорошим, честным, порядочным человеком.
Что касается самих стихов, то он ими особенно-то и не бравировал. Как артист-чтец, он не был – художественно выразительным. Гораздо лучше ему удавались – задушевные беседы.
Леонид Решетников был намного активнее, стремился во всём перещеголять своего соперника. Объём печатной продукции его, на порядок превосходил печатную продукцию А.Смердова.
А.Смердов ограничился тоненькой книжицей своих стихов, Л. Решетников противопоставил ему – толстенную книжищу.
Различались резко они и своими характерами. А. Смердов был охотливым собеседником. И у него было так много друзей (большинство их, из числа известных), что по количеству их, он на порядок превосходил Л. Решетникова. Может быть, поэтому А. Смердов – большим числом известных людей – преподносился обществу. Отсюда – и большая известность.
Шестое место – в общей последовательности Новосибирских поэтов – занимает Александр Романов. Публично, почти незаметный.
Его детство проходило в интеллигентной среде. Детство же, считается психологами, определяющим в последующем развитии человека.
Преимущественным признаком в поведении А. Романова, является то, что в любой дискуссии (даже неприятной для него), он спокойно выслушивал собеседника. Не выглядел обиженным, не повышал голоса.
При таком творческом поведении, он имеет возможность получать максимум информации. Поток её – в спорах, в дискуссиях – не прерывается. И если такое поведение сохраняется постоянно, то приток знаний от собеседников, оказывается наибольшим.
Сам А.Романов по характеру – спокойный, незлобивый, ровный. И поэзия его – такая же, под стать характеру. Она не вызывает сильных эмоций, и не склоняет к серьёзным размышлениям. Такую поэзию психологи рекомендуют читать перед сном. Гарантия – сон будет приятным.
Беседуя с ним, приходит на ум русская народная поговорка. Не имей сто рублей, а имей сто друзей. И, если имеешь их, то сто рублей могут и не понадобиться.
Как А. Смердов, так и А. Романов, близки своим поведением. Они – приятны в дружеских беседах, легко наращивают круг своих знакомых. Но в творческом отношении, всё же – не продуктивны.
Через дружбу, через приятельские отношения, проходит слишком уж ограниченный поток информации. Из общего объёма, он может быть выдан лишь на 10-20%.
Остальные – 80-90% - идут от злости, вражды, противоборств, противоречий. Потому что, в таких ситуациях, не происходит – сдержанности. Информация, накопленная в душах, обрушивается – водопадом, всплесками. Она более – динамична, более – художественна. И потому, более насыщена большим серьёзным поэтическим содержанием.
Умеренные чувства, мелкие мыслишки, менее всего годятся для высокохудожественной поэзии.
Есть такое выражение: накипело – выплесни.
Это говорит о том, что поэзия начинается тогда, когда обычная прозаическая форма, по своей выразительности, оказывается недостаточной.
Я назвал шесть поэтов, которые образовывают диагонально-уровневую последовательность.
Увенчивает эту шестёрку – Илья Фоняков. Он единственный из всех, кто имел высшее гуманитарное образование. И, следовательно, он, как человек с большими знаниями, обладал и большим обобщающим охватом. Он мог подмечать больше недостатков за теми (малограмотными), в окружении которых он находился. Но вот реальных возможностей – кого-то критиковать, кому-то делать замечания – у него, надо полагать, не было.
Все они – семеро – выступали перед публикой единой командой, и своим единством могли бы называться – могучей кучкой.
Обладая абсолютной властью в делах поэтического творчества, они контролировали весь его производственный поток. Всё им близкое, по содержанию и форме, они допускали к печати. Всё, что им не нравилось – в мусорную корзину. Поэтому, существуют ли – поэтически-талантливые залежи в Сибири или нет, определялись ими – великолепной семёркой.
Действующая, как официально-профессиональная, она монопольно сконцентрировала всю творческую власть в одних руках, и не допускала каких-то иных путей для начинающих поэтов. Условия – для всех начинающих - только через них.
Допускали к печати они в большей степени тех, кто работал в редакциях газет, кто занимался какой-то общественной деятельностью. То есть, сами, будучи – могучим ядром – они создавали такое окружение вокруг себя, которое многократно усиливало их – бесконтрольное монопольное могущество. Именно, по этим признакам, они и являлись цельной плеядой.
Ни одна газета, ни местная, ни центральная, даже имея серьёзные обвинительные данные, против их стойлового содержания, не решилась бы сказать что-то неприятное для них.
Недовольных, в то время, среди любителей поэзии, было предостаточно. Но не одной статьи, даже предельно осторожной, не публиковалось.
Илья Фоняков, в силу своей особой чувствительности, как никто другой из своей административной компании, осознавал справедливую обоснованность такого недовольства. Выразил он это – в таких словах.

А есть – бесстрашные совсем.
Вот их ещё боюсь…

Вопрос: почему он боится? Естественный в его положении. Он, как член единой команды, не может среди них выделяться. Стало быть, приспосабливаясь, приходится придерживаться общих мнений.
Теоретически, занимая верхнюю образовательную планку, среди своих коллег, он мог бы на свой уровень привлекать поэтов близкого достоинства. Но тогда неизбежно начинало бы наращиваться внутреннее напряжение. Оно могло бы привести к распаду могучей кучки и, как следствие, вытеснению малограмотных из сферы поэтической деятельности.
 Могла бы появиться настоящая большая поэзия.
Обычно те, кто у власти, много говорят о патриотизме, о своём увлечённом служении высоким передовым идеям. В действительности же, картина выглядит иной.
Служить – значит развиваться. То есть наращивать свои знания, свободно, безобидно избавляться от своих недостатков, своих погрешностей. Каждый же – из Новосибирской плеяды – мог бы лишь сказать: дайте нам спокойно жить на том уровне, на каком мы закрепились, сформировались. Не хотим мы перемещаться с одного уровня на другой.
Самый весомый их аргумент: человек имеет право – на низшее, начальное. И с этим он хотел бы жить до глубокой старости. Но тогда, какой же смысл, говорить о развитии? О праве на состязательность? Творческая свобода становится невозможной. Добравшись до власти, благодаря тем или иным благоприятствующим обстоятельствам, человек становится камнем преткновения на пути общего развития. Весомость его может оказаться настолько официально значительной, что развитие в этом регионе обрывается на многие десятилетия. Вот такие сюрпризы, порой преподносит нам, не лучшая власть. Власть, которая своим уровнем, блокирует общее развитие.
Бороться с ней бесполезно. Потому что ей подчинены все силовые структуры. В обязанность которых, не входит выражать своё мнение по существу вопроса. На то есть – непрофессионально функционирующая семёрка. Их оценка творчества, того или иного начинающего поэта, всеми официальными структурами, воспринимается как документ. В достоинствах которого - права сомневаться - никому не даётся.
Илья Фоняков, если судить по его творчеству, вырисовывается белой вороной в стае чёрных воронов. И, вероятно, ему было не очень-то комфортно в административной среде нашего города. Может быть поэтому, при первой же возможности, он возвратился туда, откуда, когда-то, его занесло к нам. Может быть он и обладал серьёзным поэтическим даром, но из стаи чёрных воронов, он не мог вылететь. Взлёта, и высокого поэтического полёта у него, не получилось.
Фундаментальный вопрос: каков генезесис поэтического таланта? Тогда ли, когда человек – нападает (творчески агрессивен), или когда он с первых шагов кому-то подчиняется, находится в русле его требований?
В любом случае, речь идёт о сущностных силах. Если человек нападает на негативное и поддерживает позитивное, то его творчество социально оправдано и не может вызывать каких-то сомнений. Такого рода деятельность служит общему прогрессу, считается – передовым.
Но если человек подстраивается к низшему и, по существу, сам становится родственным ему, то и творчество его становится соответствующим. Мало пригодной продукцией для читательского потребления.
Я, знакомясь с творчеством поэтов Новосибирской плеяды, отнюдь – далеко не великолепной семёрки – аналитически выдавал лишь то, что они  своими признаками, сами же себя характеризовали.

Илья Фоняков, оказавшись не в своей тарелке, хотя и оказался малой приправой к общему поэтическому блюду, не так уж значимо украсил его.
Поход в редакцию, схож с разведкой. Заранее не знаешь, какой объём информации получишь там.
В отдел прозы, несколько месяцев назад, мной было направлено два рассказа. Ответов не было. Решил наведаться и в этот отдел.
Встретил меня Рясенцев Борис Константинович. Худощавый, небольшого роста, близок к пожилому возрасту. Динамичный в движениях, жестах, и очень уж активный на язык.
Его вступление длилось так долго, что казалось, что до главной части не скоро дойдёт дело.
Он говорил о том, что я способен излагать мысли – легко, свободно, образно, что мне особенно удаётся живописать картины деревенской жизни.
Но вот комсомол, вообще не отмечен в рассказах. А ведь он – главный инициатор всех молодёжных дел.
Я пытался возразить. Мол, комсомол на селе – в действительности – не такой уж и активный. Как самостоятельное явление он не существует. Его основная роль – в исполнительности. Но и тут проблема. Наиболее активная часть молодёжи, комсомольцы, закончив школу, покидают родные места. Устремляются дальше, по ходу своего развития.
- И кто же остаётся в деревнях, сёлах? Менее – способные, менее - активные и инициативные? – чуть ли не возмущённо отреагировал редактор.
- Такова реальность. А раз такие жизненные данные, то, отражая их, приходиться выводить их в том виде, в каком они реально существуют.
- Не всё конкретное является типичным. Законы социалистического реализма таковы, что нужно данные одного свойства, собирать вместе и представлять их в обобщённом содержании.
- При таком творческом подходе, можно далеко уклониться от подлинных явлений жизни и выдать их в таком виде, в каком они конкретно не существуют. Принцип – правда жизни – нарушается.
- О-о-о, да ты совсем не знаком с теоретическими законами литературы. Как вас учили в школе? Единого слова ради, тысячи тон словесной руды. А что говорил Лев Толстой? Вот то-то и оно…
Литература – особый вид искусства, и у него исторически закрепившиеся правила, требуют обобщения, типизации. Ты же склонен к копированию конкретных реалий деревенской жизни. Что является недопустимым с точки зрения законов художественного творчества.
- Но то, что происходит в одной деревне, происходит и во всех других деревнях. Законы типизации – в конкретных данных.
- Может быть в реальной жизни так и происходит. Но литература и жизнь – разные виды человеческой деятельности.
Реальная жизнь – что-то вроде руды. А художественная литература, перерабатывая её – мыслительно и эмоционально – создаёт продукцию иного качества. Этим и славится вся отечественная и мировая литература.
- А не ведут ли – подобного рода требования – в тупик? Ведь если точно и честно отражаешь всё то, что видишь и испытываешь в жизни, то сознаёшь, что ты не грешишь против истины.
- Надо уметь сочинять. И сочинять так, чтобы не грешить против истины, и в тоже время, возвышаться над ней.
- Как я понял, вы не в восторге от моих рассказов и рассчитывать на их публикацию, не приходится.
- В таком деле, как литература, не следует торопиться. Нужно пройти длиннейшую дорогу испытаний, перебрать множество вариантов. Выдержать все процедуры шлифовки своего индивидуального стиля.
Но и это не гарантирует успех…
- А что может гарантировать успех? Хотелось бы знать.
- Сами посудите, содержание литературных произведений исходит от многих источников. От правоохранительных органов, от комсомольских и партийных организаций, от воспитательных, образовательных и научных учреждений, от крупных строительных и производственных объектов…
И кому мы должны отдавать предпочтение? Тому, кто считается профессионалом в том или ином деле. Кто знает свой объект, свою сферу деятельности. Может считаться специалистом по своей родной теме.
- При такой постановке литературного дела, литература должна быть - процветающей, передовой, гениальной. И такой она является?
- Журнал «Сибирские огни», считается одним из лучших журналов в Союзе. Он распространяется, почти во всех социалистических странах. Попадает – и в капиталистические.
- Я имею в виду – спортивный принцип. Ведь если существует состязательность, то кто-то должен выделяться – особо. Выделяться, как большой талант, как гений. Такие – высвечиваются на общем фоне?
- Мы не ставим перед собой задачу производить гениев. Это явление, как известно, крайне редкостное. Не в каждые сто лет они могут появиться.
- Но если вы отбираете лучших, достойных - предельных по своим знаниям и способностям – то они должны проявляться, как чемпионы, на первых, вторых и третьих местах. В сущности, редакция, эта такая же показательная площадка, какая существует – в спорте, в суде, в театрах, в науках. Вот, мол, чем мы располагаем на сегодняшний день. Это – вытяжки из общества на предмет его литературно-художественных сокровищ.
- Вы привыкли мыслить – спортивно. Всюду вам мерещатся состязания. Я бы не относил литературное творчество – к  спортивным видам деятельности. У него – своя специфика. Ни всё можно измерить, представить в цифрах. В литературе на первое место ставятся художественные вкусы людей. Они и определяют показания – количественных мер читаемости.
- О судах иногда иронизируют. Мол, закон – дышло, куда повернул, туда и вышло. В литературе – ещё больший произвол, и ещё большая неопределённость. Рассчитывать, что там и здесь, поступят с тобой – по закону, по справедливости, в соответствии – не приходится.
- Но, ни там, ни здесь, всё же, не должна теряться надежда. Пройдя все препятствия, можно, в конце концов, приблизиться к финишу. 
- Я так понял, наш разговор подходит к концу. Хочется поделиться своими впечатлениями от нашей беседы.
- Любопытно, любопытно, - улыбнулся Борис Константинович.
- Слушая вас, возникает ощущение, что вы действуете с позиций газетных передовиц, - выдал я ему свою первую мысль.
- Надо полагать, что вы, как лицо противопоставляющееся, действуете с позиций последней – юмористической страницы.
- Но если мы движемся с разных сторон, то – в порядке последовательности – я, начав своё движение от несерьёзного, прихожу – к серьёзному, социально стратегическому.
- А я, стало быть, начав с серьёзного содержания, заканчиваю - несерьёзным, юмористическим? Интересно подмечено. Вам палец в рот не клади. Откусите. Может быть, вы и в правду, человек - не без таланта.
- Я пользуюсь тем содержанием, которое предоставляется мне самой жизнью. И я, настолько талантлив, насколько талантливо реальное содержание. Отразив его, как можно точнее, чувствуешь – получилось!
Законы литературы, как и законы самой жизни, немыслимы без борьбы. И литература, тогда становилась процветающей, когда в реальной жизни происходила борьба. И побеждала при этом – правда. А правда, и точное отражение жизни, это, по сути, одно и тоже.
Наибольшее число гениальнейших произведений, приходилось на темы войн, на темы социальных потрясений. Потому что возникали две основные противоборствующие силы. А это ассоциируется со спортивным принципом. Так что и тут нет противоречий между законами литературы и законами самой жизни.
Сочиняли и отражали реальные события – белые. То же самое делали – красные. Когда, то и другое содержание, совмещали в фильмах, получалось – интересно, поучительно, гениально.
- Но мы уже два десятилетия живём без войн. Содержание жизни - другое. И, следовательно, литературному творчеству приходится придерживаться иных принципов.
- Принципы – те же. Точное отражение.
 Представим себе – сверхзадачу: точно и цельно отразить какой-либо коллектив. Школьный, заводской, колхозный, правительственный…
- Догадываюсь, куда вы клоните. Имеете в виду, и наш коллектив – редакторский. И что же вы намерены получить от такого отражения?
-Только – объективную и абсолютную истину. Естественно, насколько это возможно, используя свои знания.
- И в таком отражении, вы усматриваете – гениальность?
- В естественных науках, в таком виде, создавалась история их. Содержание отражённого, заканчивалось установлением законов природы. Общий набор естественных наук, определился выражением – точных наук.
И если бы гуманитарные науки придерживались таких же творческих принципов, то и произведения литературы и искусств, были бы…
- Такими же однозначными? Без вариаций? – вопросом закончил мою мысль Борис Константинович.
- Да. Не было бы того многообразия, при котором 99% - мусор, руда.
- И только один процент от всего художественного, приходится на точное отражение? На правду, на объективную истину?
- Вы не согласны с этим? – на вопрос вопросом ответил я.
- Как я понял, вы не только претендуете на художника, но и на политика, философа. И, в общем – на всю гуманитарную область – в качестве главного судьи. Как там в библии. Не судите, и не судимы будете.
- Это – формула застоя. В жизни же, все – на беговой дорожке.
Не собираетесь ли вы, всем этим судебным объёмом, критически накрыть нашу бедную (с вашей гениальной точки зрения) редакцию? – решил пошутить Борис Константинович.
- Предназначение любого творческого человека – изучать, анализировать. Анализировать всё то, что выдаёт ему сама жизнь. В любое случае, не приходится выходить за границы действительно существующего содержания. Именно в этом плане, я и хотел бы продолжить своё творчество.
- И вы, столкнувшись с нашей редакцией, и, не получив тёплого приёма, воинственно вознамерились – точно отразить её?
Да-а-а, угроза – глобального характера, - иронизировал Б.К.
- Вы, конечно, убеждены, что – неуязвимы. Ваша крепость обнесена тремя кольцами защиты.
- Это – какими же? – полюбопытствовал Борис Константинович.
- Прежде всего, теми влиятельными авторами, которых вы публикуете. Они, как пригретые вами, естественно, на вашей стороне.
- Первое кольцо. А второе?
- Те же самые влиятельные авторы, которые стоят в очереди на публикацию. И третье, те же влиятельные лица, которые причисляют себя к поклонникам журнала «Сибирских огней».
- И вы собираетесь сокрушить крепость, со всеми её тремя кольцами защиты? Наполеоновские планы, - продолжал иронизировать Б.К.
- Должен признаться, вы – интереснейший редактор. Вы позволяете собеседнику, как можно полнее раскрыться. Тем самым, вы имеете возможность получать и наибольший объём информации от него.
В связи с этим, возникает другой закономерный вопрос: как в реальности вы используете ту информацию об авторах, содержание которой – не совсем приятно для вас, как административно действующего редактора?
- Можете быть уверены, что к психиатрам я не стану обращаться. И, тем более, в правоохранительные органы, - пытался заверить меня Б.К.
- Спасибо и на этом, - покачал головой я.
 Что тут скажешь. Литература – особая сфера человеческой деятельности. Многие, как известно, чтобы стать писателями, становились – путешественниками, борцами за правое дело. Многие подвергались – репрессиям. Приходилось бывать им – в тюрьмах, лагерях, психбольницах. А там – основная концентрация социальных проблем.
 И всё это для того, чтобы добыть, интереснейшее содержание для читателей. Но вот ваш журнал – вне сферы такой деятельности. Вы публикуете лишь тех, кто может похвастаться своим служебным благополучием. Такая редакционная политика, обеспечивает и вам – уважительнейшее и неуязвимейшее положение в официальной среде. 
- С таким представлением нашей деятельности, благоразумней - держаться подальше от нашей редакции.
- Именно – вашей! – подчеркнул я. – Непонятно вот только, каким образом, и по каким законам, явление – с общественным статусом – превратилось  в частнособственническое.
Со школьных лет, заверяли нас в том, что молодым везде у нас дорога. А что мы имеем в действительности?
- Разговор наш переходит в режим конфронтации. Может, закончим на этом? – как-то натянуто улыбнулся Борис Константинович.
- Пожалуй. Дальнейший разговор теряет всякий смысл, - согласился с ним я. – Спасибо и на том, что просветили, открыли глаза на административные реалии. В противном случае, продолжал бы сохранять свои оптимистические заблуждения на ваш счёт.
Проблема оказывается не в том, талантлив ты или нет. Талант тут, вообще, не при чём. Преимущественными признаками оказываются – иные. Нужно действовать таким образом, чтобы стать – своим. А я оказываюсь перед вами – всем вашим редакторским коллективом – чужим.
Странная ситуация сложилась в литературе. Когда есть враги, оппозиция – одна литература. Литература спортивного свойства. Одни аргументы противопоставляются другим. Когда же речь заходит о хорошо слаженных коллективах – колхозных, заводских, редакторских – идейность, проблемность сходит на нет. Кругом друзья, все хвалят друг друга, признак драматичности исчезает…
- Литература обретает тенденцию к деградации, - пытался закончить мою мысль Борис Константинович.
- Дело-то – не шуточное. Вас, похоже, не очень-то беспокоит дальнейшая судьба «Сибирских огней». Он уже перестаёт быть интересным для читателей. А дальше - ещё будет хуже.
- И вы вознамерились, вводя спортивные принципы в литературу, сделать её особо привлекательной?
- А другого способа - множить число любителей литературы - нет. Вся наша творческая жизнь – естественная последовательность в развитии. Нет чувства развития, совершенствования – нет возможности и следить за ним, как за бесконечно продолжающимся сюжетом.
- Серьёзный у нас с вами разговор. Наговорили вы много дерзостей в адрес нашей редакции. И это больше от обиды, от вашего юношеского задора. Реально, большой творческой продукции, не приходится от вас ожидать. Все ваши идеи и предложения – разрушить наш хорошо слаженный коллектив. Должен вас разочаровать,  ссориться друг с другом, мы не станем в угоду ваших спортивных амбиций.
- Речь не о ссоре, а о праве, подмечая недостатки в ком-то, вынуждать его совершенствоваться. В этом, в сущности, предназначение всего нашего общества. Я вам предложил вещи, именно с таким содержанием. Вы отвергаете их и склоняете своими требованиями удовлетворяться тем, что мы имеем в литературе и в обществе на сегодняшний день.
Оставалось – попрощаться. И я вышел из кабинета. Настроение было – мерзопакостное, как выражался Аркадий Райкин устами своего героя.
Б.К. дал мне ясно понять, что с литературой следует навсегда - распроститься. Не просто это было сделать, если инерционно ты набрал уже большую скорость. И, подобно железнодорожному вагону, загружен весомым материалом. Как говорят в таких случаях психологи, человек становится зависимым от своего же, приобретённого в прошлом, груза.
Все начинающие – окрылённые и убеждённые в своих способностях – наивны. Они думают, что их где-то ждут, не дождутся. Стоит им только продемонстрировать свои первые пробы, и путь к вершинам открыт.
В действительности же ты должен проходить все стадии своего – внешнего и внутреннего – преобразования.
Продолжая мыслить в своём привычном спортивном стиле, общая картина передо мной рисовалась, в цельных геометрических фигурах.
Для меня, количественно-качественные соотношения авторов, воспринимались треугольником на общественной магистрали. Его пиковая часть, как передовая по содержанию и форме, и должна беспрепятственно входить в печать. Мы же (в случае с «Сибирскими огнями»), имеем дело – со смесью, взятой из разных точек треугольника.
Сама редакция, как крепостная стена, не имеет парадного входа. Через стену не пройдёшь, через верх – не перепрыгнешь. Остаются – лазейки. Через них и удаётся кому-то проникать. Общая продукция на выходе, оказывается – художественно недоброкачественной.
Сам того не подозревая, я наткнулся на очень уж неприглядное явление. И мне ничего другого не оставалось, как всю эту крепостную стену изучать. И выдать затем её в цельном наборе признаков.
 Возникает естественный вопрос: почему именно у нас, в столице Сибири, подобрались редакторы из числа малограмотных? Ведь ясно же, что они не могут функционировать профессионально. Они, перебирая руду, не могут её рассортировать по соответствующим достоинствам. А раз нет механизма определения, то нет, и не может быть,  механизма творческой справедливости. Механизма, обеспечивающего творческий и читательский прогресс. При таких организационных данных и наступает застой.
Я сознавал сложность своего положения. Знания, какие бы я не приобрёл, не давали мне права выступить в печати.
Знания – сила, как утверждает популярный журнал. Но только не у нас в Сибири. Будь ты хоть семи пядей во лбу, своим лбом крепостную стену не пробьёшь. Но и опуститься, разочароваться – тоже не выход.
Всё свободное время я просиживал в областной библиотеке, пытался как можно больше узнать о тех, кто вершил судьбы литературы в Сибири.
Жизнь уже заполнена определённым содержанием и, представляя её, как некую площадку, хотелось бы всю её пройти вдоль и поперёк. То, что будет встречаться на пути, то и хотелось бы, как можно точнее, отражать.
Пока то, что уже успел обследовать, не обещало скорого успеха.
 Как бы нас не учили жить честно, обстоятельства жизни, продуцируемые не лучшими субъектами, вынуждают приспосабливаться, подчиняться. И что печально – не лучшим административным силам. И вот такому - административно-организационному массиву – я должен противостоять. И что из этого может получиться? Посмотрим, жизнь покажет.
Большинство, из числа моих знакомых, именно такой настрой, считали глупостью. Советовали жить творчески мирно, не конфликтовать.
Мне приходилось доказывать им, что ещё большей глупостью будет, если идти на поводу людей, далеко не профессиональных, имеющих скудные примитивные знания. К тому же, в таком противостоянии, появляется особый вид творческой энергии.
Продолжая спорить с ними, можно было допустить, что я, проявив чудеса приспособленности, рано или поздно, влился бы в их коллектив. И что из этого получилось бы? Да ничего существенного. Просто, увеличится бы, далеко не творческий массив, ещё на одну единицу. Толку-то от этого.
Талантливость, а потому и полезность для общества, растёт с борьбой, с исследовательской деятельностью. Чем больше я получу знаний на своём творческом пути, тем продуктивней будет содержание моих трудов. В этом моё творческое предназначение.
Но такое поведение не обеспечивается  материальным сопровождением, - заверяли меня.- Что мне оставалось отвечать им?
Я – в творческом отношении – патриот. Готов служить людям, родине – бескорыстно. И это - в духе нашего славного прошлого.
Но дело не только в этом. Существует увлечённость тем, что больше всего интересует тебя в жизни. И когда открывается перед тобой загадочная дистанция, бежишь по ней, не задумываясь, выгодно тебе или невыгодно, опасно или не опасно.
Может возникнуть и особого рода мысль, что не ты выбирал этот путь, а кто-то свыше направил тебя по нему. Как бы там не было – вперёд.
Постепенно знакомясь с творчеством поэтов «великолепной семёрки», намечалась статья обобщающего характера. Но объём её оказывался слишком уж большим. Решил ограничиться для начала двумя поэтами: Алексадром Смердовым и Леонидом Решетниковым.
Эти два поэтических монстра, представлялись в печати, как самые уважаемые и самые талантливые.
Общественный статус их был хорошо известен, оставалось определить их профессиональную пригодность. Пригодность, как поэтов, так и редакторов. В моём бесправном положении, это могло выглядеть – дерзостью. Но когда чувствуешь, что твои знания достаточны, чтобы, то или иное содержание, разложить по ценностным составляющим, то почему бы это не сделать. И я - пошёл на крепость.
Первые стихи, на которые натолкнулся, и которыми можно было бы  уязвить, были такие…

Мы идём по Подмосковью
По следам врага.
Реки слёз и реки крови
Бьются в берега.

Судя по мелодике стиха – праздничная жизнерадостная картина. Прекрасное настроение, душа – поёт.
Вот вам образец того поэтического профессионализма, о котором так много говорили его друзья-критики, его официальные почитатели. И, в общем, все те, кому предоставлялось право выступать публично.
И далее, в том же – частушечно-скоморошечьем духе – повествует…

Мы росли в тайге суровой,
Где белы снега.
Сибиряк – одно лишь слово
Леденит врага.

В таком бодром, по-детски подпрыгивающем стиле, несколько страниц его большого стихотворения.

Пусть не нас – врага пусть давит
Смертная доска,
Пусть его завыть заставит
Чёрная тоска.

Ничего не скажешь – выразительно, высокохудожественно!
Но, как не крути, в этом опусе – уровень, и все признаки, скомороха. То есть человека – несерьёзного, который, к месту и не к месту,  кривляется, шутит, не теряет бодрого духа. Может быть, это и не плохо для читательского настроения, но это не тянет на большую поэзию. Не рисует образ профессионально творческого человека.
Не могу сказать, кто кому подражал, но и в поэзии Леонида Решетникова, встречается нечто подобное.
В стихотворении «Первый день моей войны…», выдаёт такое…

Но на смертном рубеже
Всё ж стоим мы неклонливо,
Хоть и нет уже комдива,
Комиссара нет уже.

Мелодика стиха и его содержание, ассоциируется с детской забавой. Вот, мол, такая-то у нас, на сегодняшний момент, весёлая жизнерадостная ситуация. Материал для серьёзной критики, думаю, более чем весомый.
Стихи, по форме и содержанию, воспринимаются – корявыми, сумбурными, поспешно состряпанными.

Принимаю смерть в бою.
Но, и гибель принимая,
Одного не понимаю
Я у смерти на краю:

Не война, а детские игры в войну. При этом, поэтически рисуется эта война-игра, слишком уж – словесно неуклюже, неумело.
Это ниже даже Смердовского скоморошничинья. У него хоть в избытке – удаль, приплясывающий ритм стиха.
А что мы наблюдаем у Леонида Решетникова?

Или сотни душ и тел,
На огне распятых этом, -
Дело часа?
И с рассвета
Час всего лишь пролетел.

Изумительно! гениально! профессионально!
На мой взгляд, и школьник, способный аналитически мыслить, мог бы написать такую разносную статью на эти стихи, что и бывалый вояка устыдился бы своих неумелых виршей.
Но оба они – вне критики. Они настолько – многоуважаемые – что никому не позволено усомниться в их гениальности. Вот такая существует мера защиты, достойнейших людей нашего государства.
Возникает естественный закономерный вопрос: а к чему, в конечном итоге, приводит такая защита? Ведь сколько официально не санкционируй такую защиту, рано или поздно, она может ослабнуть. И что, тогда? Тот художественно-поэтический мусор, который так могущественно охранялся, окажется абсолютно никому не нужным. И он, сам собой, разлетится по ветру. Поневоле приходится делать именно такое предсказание.
Когда статья была готова, я попросил мать напечатать её на машинке в четырёх экземплярах. Вечером мать передала её мне, тяжело вздохнула.
- Ты же их злишь! Зачем ты это делаешь? – тревожно заметила она. – Надо, как-то, поделикатней, осторожней. 
- Какова поэзия, такова и реакция на неё, - спокойно ответил я.
- Но смысл - какой в этом? Ты и так, себя противопоставил им настолько, что никогда они не захотят издавать тебя.
Ты только подумай: один – в положении любителя, против семерых – в положении официально признанных деятелей.
- Смысл есть, хотя бы в том, что имеется печатная продукция в виде поэтического сырья. Кто-то должен её аналитически перерабатывать.
- Ты что! - их верховный судья? Я работаю двадцать лет в суде. Насмотрелась на многих правдолюбцев, и на тех, с кем они пытались бороться. Результат всегда был один: они все терпели поражение. Разными оказывались весовые категории. С властью бороться бесполезно, даже располагая более весомыми знаниями.
И в данном случае, кроме того, что они занимают высокое административное положение, у них – высокопоставленные друзья. А у тебя?
- А я, может быть, человек – от бога. 
Мать невесело улыбнулась. – Они – власть! и от власти! А это значительней, чем от бога. Не испытывая никаких угрызений совести и, сохраняя чувство собственного достоинства, отправят тебя за решётку. И будут отмечать свою лёгкую победу, в одном из лучших ресторанов города.
- Такое циничное поведение – небезопасно, - загадочно ответил я ей.
- Это почему же? Чем ты реально можешь им возразить?
- Если творец от бога, то он, его главный покровитель. Накажут меня, он – накажет их. Впрочем, он их уже наказал.
И потом, моя творческая биография, в какой-то мере – и их биография. Все мы в одной системе. Системе общественно-творческой.
- Всё это из области идеальных представлений и личных фантазий. А реальная жизнь выглядит, куда как проще, и куда как, жёсче.
- Но не только для меня, но и для них.
- Ты им, как кость в горле. Но и в этом случае, они – не поперхнутся,  не подавятся этой костью. Ты для них  – привычная забава. Отторгать всех нежелательных, это их повседневное увлекательное занятие. И за всё время своего существования, они не похудели от таких, как ты. Напротив, из года в год набирали свой вес. И самоуверенность в свою непогрешимость у них, всё время возрастала.
- И, тем не менее, кто-то должен капать им на мозги.
- И трепать им нервы? Что это за режим такой! К чему он?
- Таковы извечные условия большого прогрессирующего творчества. Только, постоянно упражняясь и соревнуясь, человек сам развивается и принуждает к развитию тех, с кем находится в противоборстве. По законам свободного состязательного творчества, на один ум, должен отвечать другой ум. Кто из них сильнее, должна судить публика, читательские массы.
- Но таких свободных условий – нет. Они - не существуют.
- Тем хуже для них. Пусть чувствуют, что их творчество ненадолго. И пусть сознают, что они своим монопольным существованием – главная помеха общему духовному развитию Сибири.
- Может быть, твой творческий настрой, и отдаёт каким-то былым романтизмом и идеализмом, только вот людьми он – не очень-то приветствуется. В делах людей, в большей степени, холодный расчёт. Приспособляемость к сильным мира сего.
- Общая борьба и ведётся к тому, чтобы  сильными мира сего, были личности  – высоких нравственных, образовательных и творческих качеств.
- Но они не только не принимают таких благородных условий, но и борются с теми, кто напоминаем им о них. И в этом плане, их преимущество – полное, - сделала своё заключение мать.
- И что ты советуешь? Отказаться от того образа жизни, при котором происходит ежедневная тренировка по всем видам полезной деятельности. И начать, как большинство молодых людей – пить, курить, безобразничать?
- У нездорового образа жизни – свои проблемы. Но и у здорового образа жизни их не мало. С не здоровым – я уже испила полную чашу.
- Придётся испить полную чашу – и со здоровым образом жизни. В первом случае – фигурировал муж, во втором – фокусничает сын.
- А нельзя вести себя как-то иначе: покладистей, уступчивей, любезней? Я бы сказала – артистичней. Чтобы не во вред себе.
- Нельзя. Моё поведение зависит от того материала, от того содержания, с которым приходится иметь дело. Был бы он высокого качества, не было бы оснований, придираться к нему.
- Хочешь сказать, существует разность – знаний, разность – уровней, разность – способностей. И эта разность оборачивается – конфронтацией?
- Именно. Моё поведение, в какой-то мере, предопределено. Заметил низкое – возмутился, подметил высокое – испытываешь восторг. Они же, своей крайне низкой продукцией, принуждают принимать её – безоговорочно лестно, примирительно. Приходится, анализируя их, отвечать соответствующим логическим содержанием.
- Насколько я понимаю, есть разные виды человеческой зависимости. И кроме тех, с которыми каждый знаком, существует ещё зависимость – от своих знаний, от своих вкусов, от своих убеждений.
- Да. Люди – спорят, дискутируют, борются, воюют. И только потому, что возникает разность между одной и другой стороной. И если не лучшая сторона, концентрируясь, становится – властью, то, недовольная ей сторона, начинает выискивать в ней недостатки.
- И угораздило тебя впутаться в эти дела,- продолжала беспокоиться мать. – Ты же не Геракл, чтобы очистить то, что накопилось под ними.
- Есть множество вариантов противодействовать им.
- И какой же из них лучший? – интересовалась мать.
- Идти на таран, на амбразуру, на крепостную стену, - пошутил я.
- Дело серьёзное, а у тебя всё шуточки. Взял на себя роль следователя. И, не понятно, по какому праву.
- По праву серьёзного любителя поэзии. И, одновременно, человека, решившего, что и в этой области возможно – развитие.
Что касается роли следователя  то, любой вид творческой деятельности, по существу, следствие. И, следовательно, имеет право на своё существование. И потом, поведение следователя – идти по следам того, кто…
- Кто, в чём-то, наследил. Предварительно – обвиняется, - закончила мою мысль мать. – Но в чём они – обвиняются? Только в том, что тебя не приняли в свою команду?
- Это вопрос не частного характера, а общественного. И если меня поставили в положение, потустороннего наблюдателя, то я оказался, как аналитик, как следователь, наиболее независимым. Потому что я могу говорить то, что не может сказать человек, из их среды. В этом моё творческое преимущество. Оппозиция – необходима. Она – фактор общего развития.
С малых лет – воспитанием, идеологией – ведётся работа, чтобы все ценили – правду, справедливость. И кто-то, вроде меня, зацикливается на этом. И тогда, все действия, исходящие от окружающих людей (и в особенности – от начальства), начинают оцениваться на предмет соответствия. И если в чём-то подмечается – отклонение, от этих фундаментальных признаков, возникает естественное желание – вмешаться, отреагировать.
- Творческими, следовательскими средствами? И у тебя достаточно знаний, чтобы претендовать на такую роль?
- Знания, дело наживное. Результирующие же – определяются точностью отражения. Что я больше всего и ценю.
- У них же, как я понимаю, лозунг: один за всех, и все – на одного. Стало быть, на тебя. Соотношение – не в твою пользу.
- Русский человек начинал своё духовное становление – с русских народных сказок. Как там, в одной из сказок, говорится? Одним махом – семерых побивахом. Соотношение сил – не в количественном значении. 
Как известно, хорошо тренированный в физическом отношении человек, может без труда одолеть семерых. Если семеро никогда не тренировались. А в интеллектуальном плане, и вовсе, соотношение между одним эрудитом и любой неэрудированной массой, может выглядеть преимущественным. Так что у меня все преимущества перед сибирской семёркой.
Оказавшись в редакторском стойле, они повязаны по рукам и ногам. Точнее выражаясь – по мозгам и сердцам. Вокруг все свои, никого нельзя обидеть. А я, как следователь, лицо творческое.
- Но кроме роли следователя, ты претендуешь и на роль всех остальных, из которых состоит правоохранительный комплекс.
- Нет, я – ни судья, ни – адвокат, ни – прокурор. Я только – аналитик.
В творческих делах - одно, другое и третье - распределяется самой публикой. Кто-то – каким-то количеством – встанет на защиту поэтической семёрки, кто-то – другим количеством – окажется обвиняющей массой.
Общая картина - определится сама собой. Всё зависит от того, кто, каким объемом информации – по каждому субъекту – будет обладать.
- То, что ты говоришь – из области предположений, теорий, фантазий. В практическом же плане, будешь надоедать им, они обратятся куда следует. И все твои предположения, теории и фантазии, разлетятся, в один миг, по ветру. Так что, разумней, отступиться от своих следственных затей.
- Может быть в чём-то, ты и права, но человек живёт каким-то увлечением. Отказаться от него, психологически, невозможно.
Процесс запущен. Его уже не остановить. И я успокоюсь лишь тогда,   когда следственная работа будет закончена.
 Заранее, я не знаю, что из этого получится. Но, думаю, работа будет интересной, увлекательной.
- И всё-таки, я бы тебе посоветовала…
- Как говорил Аркадий Райкин, устами одного своего комического персонажа, быть – помягше. Это мне не подходит. Надо вещи называть своими именами. Иначе разучишься объективно мыслить, справедливо поступать, верить в высшее, передовое, научное.
- Но ведь и они - с таким же - творческим и поведенческим настроем.
- Но я получаю от них данные, далёкие от тех, которые официально декларируются нашей советской пропагандой.
О чём повествует наша идеология? О том, что каждый человек - талантлив. Нужно только – помочь раскрыться ему. А они что делают? Открыто, цинично – убивают их на корню. С таким – демонстративно не творческим явлением – нужно бороться. На этом поприще, и добывается – самая полезная для общества – информация.
- И всё же трудно мне понять, чего же больше в твоём поведении: комедии или трагедии? – сделала своё заключение мать.
- Того и другого в равных частях. Называется это – трагикомедией. Такова жизнь: смех и слёзы – чередуются поровну.
- Это у тебя – трагикомедия, а у них жизнь – сплошной праздник. Они люди – заслуженные. И, если не общественно, то официально – признанные. Расклад сил – не в твою пользу.
- Когда люди добиваются успеха и признания, создавая продукцию  низшего, мерзопакостного качества, они тем самым вынуждают людей поклоняться - низшему, льстить – недоброкачественному. А это – духовная болезнь общества. И – небезопасная для духовного здоровья его.
- Послушать тебя, так ты один озабочен этим.
- Может быть и не один. Но мы выступаем разрозненными единицами. До организованной оппозиции дело не доходит.
Всё дело в том, что нет того обобщающе-следственного материала против семёрки, опираясь на который, можно было бы более содержательно противодействовать им.
Весь материал, который поступает в печать, одностороннего характера. Материала, противодействующего им, не допускают в печать.

Какое-то время я всё не решался посылать статью в редакцию. Несколько раз перечитывал её, хотелось переделать, что-то – убавить, что-то – добавить. Но, понимая, что статья не будет опубликована, решил всё же, отправить её в том виде, в каком она была написана.
Понимал я и то, что ответа на статью, может и не последовать. Слишком уж она обличительна и, ответить достойно на неё, никто из редакции не решится. Поэтому, долго не раздумывая, дерзнул отправиться в «Сибирские огни». Путь туда уже был проложен ранее, и я уже хорошо ориентировался во всех его кабинетах.
Проходя мимо отдела поэзии, заглянул туда. Но вместо Александра Романова, увидел Александра Плитченко. Сидел он за столом, и с кем-то разговаривал по телефону.
Дождавшись, когда он закончит разговор, назвал своё имя.
Александр насупился, сжал губы, тяжело вздохнул.
- Что ты тут пишешь? – гневно начал он. – Ты знаешь на кого замахнулся!? – Александр сделал долгую паузу, покачал раздражённо головой.
Я улыбнулся, наблюдая за тем, как меняется его состояние.
- Александр Смердов и Леонид Решетников – уважаемые люди, прошли всю войну. Имеют заслуженные награды, и на военном поприще, и в сфере общественной деятельности.
- Это даёт им право выдавать поэтическую продукцию низкого качества. По существу, не пригодную, для духовного потребления.
- Да кто ты такой, чтобы судить их?
- Может быть тот человек, который своим образовательным уровнем, поднялся на несколько уровней, выше их, - решился ответить ему лёгким ироническим тоном.
- И ты, с таким настроем пришёл сюда, чтобы заявить нам об этом?
- Я исходил из тех призывов, которые мы слышим каждый день в средствах печати. Быть во всех делах – искренними, объективными, безошибочными. Пытался жить и творить в этих – официально направляющих. И вот теперь, в вашем лице, натолкнулся на осуждение того, что так широко декларируется во всех средствах массовой информации и учебниках.
Единственно, на что я рассчитывал, получить достойный ответ на свои замечания. Действительно ли я прав, подметив в них ошибочное, или, я в чём-то сам - ошибаюсь и заблуждаюсь.
- Их поэтическое творчество проверено временем, проверено в публичных дискуссиях. И людьми – известнейшими, которые, не чета тебе.
- Но это говорит лишь о том, что сибиряки – настолько добрейшие люди, что готовы не видеть недостатки в своих кумирах, и не способны вынуждать авторов – к совершенствованию.
- Лихо ты начал! Мало того, что обвинил достойнейших людей, теперь замахнулся обвинять и всех сибиряков.
- Таковы данные реальной жизни. Только в наших сибирских условиях, возможно такое, что оказывается невозможным в других регионах России. Единственный журнал столицы Сибири, возглавляет кто?
Двое – из крохотной деревни, двое - из небольшого колхоза. Один имеет – среднее образование, а у другого – и того меньше.
- Это – не твоего ума дело! – повысил голос Александр.
- Как это, не моего!? Я хотел бы гордиться своим краем. Хотел бы знать, что и в Сибири есть таланты. Настоящие таланты. А что мы имеем?
Трёх Александров, двух Леонидов, одного Василия и одного Илью. И все они – в поэтическом отношении – невысокого достоинства.
Сибирякам всучили отходы производства - и мы должны быть ими довольны? Нас – сибиряков – оскорбили этим! - отчеканил каждое слово я.
Александр, как-то натянуто, засмеялся. – Похоже, что ты – всем нам – объявил войну. И какими средствами ты собрался воевать с нами?
- Интеллектуальными. Честью, совестью, умом. И – учиться, учиться и ещё раз учиться. Именно в этом моё превосходство над всей вашей - далеко не великолепной семёркой.
- Смотри, не надорвись. Одному зарвавшемуся умнику, мы, совместными усилиями, сможем дать достойный отпор.
- Интеллектуально-творческая борьба, борьба – особого рода. В ней – количественные данные имеют не столь уж значимую роль. Один, умом превосходящий, может легко победить всех.
- Не много ли берёшь на себя? И не кажется ли тебе, что твоя наполеоновость, может привести к местам…Сам должен догадаться каким.
- Люди подлые, не способные ответить по законам - творческим, быстро прибегают  к средствам - подлым. Приходится это учитывать.
Но, борьба есть борьба, и за каждой стороной остаётся личностное содержание. Вы своё выдали, оно – бездарно. Критикуя его, можно получить другое содержание. И если оно окажется на порядок выше, то ваше творчество обречено на самоликвидацию.
- Но мы существуем – административно! И сила – на нашей стороне. А у тебя что? Ничего! Листовки? Это – глупости. Что ещё?
- В том содержательном состоянии, в котором находится журнал, не может быть благополучным длительное время. Общество развивается. Стало быть – умнеет. А вы, задержанные в развитии, не можете допустить в него талантливое. Рано или поздно, вы станете – невостребованными. Журнал прекратит своё существование.
- Слушая вас, я всё не могу понять: чего вы добиваетесь? Вас - отторгли, и вы – озлобились. Готовы разнести нас всех в пух и прах.
- Где уж вам понять – благородные порывы советского сибиряка. Мне нужны – таланты, гении, герои. Чтобы интересно было жить в этом мире. Чтобы я, захлёбываясь от восторга, мог восхищаться, действительно достойнейшими людьми, нашего сурового и прекрасного края.

Продолжая свой разговор с Александром Плитченко, должен заметить, что он вёл себя, куда как более жёстко, чем так, как описан мной.
Мои отношения с редакцией «Сибирских огней» продолжались ни один год. Я им надоедал, как минимум, в течении десяти лет. И чтобы подробно описать всё, что происходило между нами, потребовалась бы ни одна книга. Поэтому приходится говорить обобщённо.
В содержание моих разговоров с Александром, включались выдержки из многих писем, статей, которые я направлял в редакцию.
В действительности же, разговор с ним, происходил на повышенных тонах. И вместо часто повторяемых фраз: да ты знаешь, кто они такие! да кто ты такой, чтобы их критиковать! да как ты мог решиться на такое! - ничего весомого, по существу поставленных мной вопросов, он сказать не мог.
Ответить достойно, сохранив указанные стихи для будущих изданий, было бы невозможно. Но и признать сделанные замечания справедливыми, он, вряд ли, решился бы. Что ему оставалось? Послать меня (как это делают обычно – неинтеллигентные люди), как можно подальше.
 
Начинающие, в своих представлениях о том, как должны вести себя редакторы, ориентированы на высокие творческие принципы. Убеждённые в том, что железной логикой, можно проложить свой творческий путь к сердцам и мозгам читателей, оказываются несостоятельным, когда в ответ на железную логику, встречают топорное. И, как в древности, на противника приходится идти, подручными средствами.
В положении А.Плитченко – по законам творчества – стояла конкретная задача. Её можно было бы сравнить с математической, или с какой-либо другой, из разряда точных наук. Напрягай мозги, ищи верные ответы. Не нашёл - разводи руками – признавай. Да, тут и тут, вы – правы.
Но ведь таким логическим путём, можно произвести – такую чистку, что многим – мало не покажется. Стало быть, честные творческие пути, в этой среде – невозможны. Поневоле приходится вести себя – не творчески.
Ни один из них, если судить  по самому заметному признаку – по косноязычию – не проходил суровую школу дискуссионных тренировок. Ведь от них – что требуется? Оперативность ответа на любой поставленный вопрос. Этим качеством из них никто не обладал.
По тому, какой простоты или сложности вопросы, и потому, насколько быстро человек может на них содержательно отреагировать, можно судить, насколько человек подготовлен для серьёзных творческих дискуссий.
Все они всегда оказывались в облегчённых условиях. Со сложностями и затруднениями – не сталкивались. Решили, что так будет и дальше.

Какое-то время, разговор мой с А.Плитченко, проходил в спокойном сдержанном режиме. На вопросы, которые я ему ставил, он не отвечал. Старался отделываться нелепыми короткими фразами.
Я, логически - наседал, вопросы нарастали по своей сложности. Это выводило его из терпения. Обстановка в кабинете накалялась.
Дело дошло до того, что он мне начал указывать на дверь. Я отвечал, что редакция – не ваша частная собственность. И если я пришёл сюда, то будь добр – отвечай на мои вопросы. Не можешь, не хватает мозгов – делать тебе тут нечего. Возвращайся в свой колхоз, и бери в руки вожжи!
Он в ответ – не твоё дело. Начал намекать, что моё место за решёткой. И лучшее место для меня – в психбольнице. Там, мол, твои мозги подправят, заставят вести себя разумней.
Дальше – больше, дело дошло до открытых оскорблений. Он меня назвал – графоманом, шизофреником, я его – подручным Смердова, полицейским «Сибирских огней».
Оба мы говорили резко и громко, и нас не могли не слышать из соседних кабинетов. Но никто не спешил Александру на помощь. У меня же было желание выступить перед всеми сотрудниками редакции. И может быть, поэтому я не спешил уходить из кабинета. Алексадру же хотелось, как можно быстрее, выпроводить меня из него.
Когда у него лопнуло терпение, он закричал: вон отсюда! – и вытянул руки в моём направлении. Я ударил по ним вверх, и слегка толкнул в плечо. Александр не удержался на ногах, полетел в сторону тумбового стола.
Больше всего я боялся: как бы он не ушибся. И, подскочив к нему, протянул руку, чтобы поднять его. Он резко ударил меня в ногу.
Пожалуй, это финальная часть нашей не творческой беседы, решил я,  и направился к выходу. В дверях столкнулся с какой-то женщиной. Она поинтересовалась: - Что тут происходит?
- Он вам объяснит, - ответил ей, и вышел из кабинета.
Злость переполняла меня. Но и в таком состоянии, хотелось представить, что же, там – позади меня – происходит.
Сколько у Александра сейчас – сочувствующих! Весь коллектив редакции! И все, конечно же, преисполнены решимости – наказать меня. Возможности для этого у них – неограниченные. Всем правоохранительным комплексом - на меня.
Меня утешало лишь одно: физических следов воздействия, у него не должно быть. До стола он долетел, но касания с ним не было.
Меня потрясала лишь сама ситуация, слишком уж нелепая по существу. Сформировался коллектив из недоумков, и к нему – не подступись. Будь все они с высшим образованием, можно было бы пользоваться логикой - последовательно и продуктивно. С такими же – не поспоришь.
После такого неприятнейшего случая, я сознавал, что теперь-то, мой путь в редакцию, навсегда закрыт. Общее их мнение – в отношении меня – окончательно сложилось. Потерян сам смысл обращения к ним.
Но может быть это – и к лучшему. Пройден первый – начальный этап моего знакомства с редакцией. Сложились подлинные представления о ней.
Выйдя из здания, в котором располагалась редакция, я направился на бульвар Красного проспекта. И не спеша направился в сторону центра.
В душе, за короткое пребывание в редакции, столько накипело, что сама душа становилась производственным источником. Стихи создавались, как бы сами собой, и оставалось только их записывать. 

- Ни чувства зрителя-народа,
Ни чувства бога над собой! -
Сказал возвышенно с порога,
И хлопнул двери за собой.

Видно так уж сложилось в сознании людей, что если не к кому больше обратиться, то остаётся последняя инстанция – бог.
Я оказался именно в таком положении. Приходилось использовать именно этот поэтический образ.

- Так что ты думаешь о счастье? –
Спросил всевышний у льстеца.
- Пусть так изменится начальство,
Чтоб ложь – в восторги перешла.

На горьком личном опыте пришлось убедиться, что быть – искренним, честнейшим человеком – практически невозможно. На этом пути – одни сплошные неприятности. Что остаётся бедному поэту? Мечтать.

Мечтая, входишь в мир иной,
Где каждый встречный – совершенство.
В душе – возвышенный настрой,
И ощущение – чудесно!

Вся моя жизнь была связана с книгами. Книги и жизнь, как два единых органических фактора, определяли моё поведение. Отсюда – и соответствующее содержание стихов.

Коль, книга к книге – пирамида.
Идёшь по ним, как альпинист.
Дошёл до самой до вершины,
Душой и телом – оптимист.

Я приближался к центру, к площади Ленина. На душе было неспокойно. У меня – не лучшее настроение. Но и у них, оно – не из лучших.
В голове копошилась одна мысль: что они решатся предпринять? Конфликт, по моим меркам, не такой уж и серьёзный.
У них же – другие единицы измерения. Могут запросто отправить и за решётку. Они – власть, они – официальные заказчики.
Поразительный контраст: абсолютная незащищённость с одной стороны, и абсолютное могущество – с другой.
В правоохранительной системе существуют – следователи, адвокаты. Когда же речь заходит о психбольницах, то не приходится на кого-то рассчитывать. Хитрейшее средство ввели для своей защиты.
Это до какой же степени нужно морально разложиться, чтобы, не испытывая больших угрызений совести, охотно использовать их.
Вникая в содержания контраста – своей и их стороны – поневоле становишься философом. У них – власть, деньги, санатории, бесплатные поездки, путешествия, служебные машины, свои типографии. Возможность кого-то (из числа оппонентов), без суда и следствия, отправить в дурдом.
А у меня? абсолютно ничего. Никаких средств защиты.
На свои деньги покупаю книги, бесплатно учился и учусь. На свои деньги – путешествую. Никогда не имел возможностей, чтобы побывать в санаториях или курортах за государственный счёт.
Чудовищный контраст!
Можно было бы смириться с тем, что материальные блага указанной семёрки, оправданы их поэтическим дарованием и что стихи их войдут в сокровищницу великой Сибирской культуры. Вот только приходится сомневаться в этом, когда знакомишься с содержанием их стихов, и с содержанием их административного поведения.
Лично у меня сложилось убеждение, что они - своей официальной сплочённостью – встали на пути развития. А это ведёт к явлениям, характеризующимся нанесением великого ущерба обществу. И морального, и материального, и идеологического. Любого.
С таким сознанием, которое формируется реальными данными, не до вялых, скромных, добреньких стихов. Порой поневоле выскакивают и неприличные вирши.

Мои конфеты, гад, сжираешь!
И мой шашлык, подлец, жуёшь!
Моим вином же запиваешь,
Мою же женщину…

Так уж сложилось исторически, что русский человек, в особо затруднённых ситуациях, прибегает к двум крайним – по своему значению - средствам: к богу и к мату. Нередко, то и другое, связывая в одно неприличное целое. Получается – особенно выразительно. Человек как бы скатывается с поверхности норм, в область – запредельную.
Не случайно появилось выражение: отвести душу. Когда она на пределе, худшее, как болячку, хочется сбросить с себя.
Странным, неожиданным образом, коснулось это явление, и меня.
Успокоившись и нагулявшись по городу, я направился к дому. Дома меня поджидали двое санитаров и врач. Без долгих объяснений, они предложили пройти в машину скорой помощи. Так я оказался в третьей психиатрической больнице. (Это за центральным железнодорожным вокзалом).
Утром, мой врач Лилия Георгиевна, пригласила в свой кабинет.
- Рассказывай, что ты там натворил в редакции «Сибирских огней», - обратилась она ко мне.
- Ничего такого серьёзного, чтобы оказаться здесь, - ответил я.
- Как это ничего серьёзного! Устроил дебош, избил редактора.
- Что значит – избил! Александр Плитченко, с которым проходила беседа, не захотел отвечать на мои вопросы, и пытался физически выпроводить меня из кабинета. Он – толкнул меня, я – его. Вот и вся сцена дебоша.
- Мне же представили картину несколько иной. Вы так толкнули редактора, что он не устоял на ногах, и полетел к столу. Ударился головой об него. Получил сотрясение мозга.
- И что! тут же вызвали врача? Была оказана какая-то помощь?
Я за всю свою жизнь, ни разу никого не ударил кулаком в лицо. Не было ни одного случая, чтобы  кто-то, от меня, получил, хотя бы, едва заметный синяк. Самое большее, что происходило при конфликтах, так это – толкнуть друг друга. Или попытаться побороть обидчика. Не более.
- И, тем не менее, они всё же обратились в психодиспансер. Просили  оградить их от твоих притязаний и обвинений. В чём они проявились?
- В том, что подобрался коллектив из числа малограмотных. Редакция для них стала ни местом работы, а местом отдыха. Пришли в редакцию, посидели, поболтали. Более тёплого местечка и не придумаешь. И вот когда им задаёшь вопросы, более сложные, чем те, на которые они способны ответить, начинают проявлять недовольство.
- Но кто ты такой, чтобы их судить?
- О! вы одинаково оцениваете ситуацию. Тот же привычный настрой в логике. Деловая же, или творческая беседа, состоит в том, чтобы на конкретное, отвечать конкретным.
В моих работах был поставлен целый ряд вопросов. На них я и хотел получить – профессионального уровня – ответы.
- Но они, на ваш взгляд – малограмотные. Ответить профессионально – не могли? Отчего и разгорелся сыр-бор. Нашла коса на камень.
- Я понимаю вашу иронию. Они – власть, вы – власть. Вы обязаны поддерживать друг друга. Работать – согласованно; в единой упряжке. Моё положение – оппозиционно - по отношению к вам.
Они требуют – наказания. Вы, как исполнитель, имеющий в своём распоряжении, все эффективные средства для этого…
- Понятно, к чему вы ведёте речь.
У меня ваша записная книжка. Пришлось познакомиться с некоторыми вашими виршами. Создаётся впечатление, что ваша фамилия, в какой-то мере, может показаться – значащей.
- Но тогда, если рассуждать с фамильных позиций, все мы оказываемся – значащими. Судите сами – Смердов, Решетников, Чикин, Плитченко, Пухначёв, Фоняков, Романов, Рясенцев, Соболева, Лисовский. Это те, кого я знаю, с кем приходилось встречаться.
- И как же вы их всех характеризуете?
- Может создаться впечатление, что кто-то свыше подбирал фамилии для нас, и потом всех нас свёл вместе. Один, так сказать, фамильный предмет, против всех остальных фамильных предметов.
- Но не все фамилии вписываются в вашу систему. Например, Фоняков. К какому значению его вы сможете причислить?
- Да, неопределённое, с точки зрения значения. Что-то – скользкое, вонючее, не чистое. Одним словом – слизняк. Не случайно же в одном своём стихотворении он сказал: А есть бесстрашные совсем, вот их ещё боюсь. Возникает естественный вопрос: кого же он боится?
- Понятно, таких, как вы. И что же он допускает в своём творчестве, чтобы такие, как вы, его могли – уязвить, осмеять?
- Всё его творчество такое, что к каждому стихотворению не трудно придраться. Можно начинать с первого. «Говорите о любви любимым, говорите чаще, каждый день». Ну и что получится? Вняли его совету, начали говорить, и слово – любовь, по значению - золото, превратилось в мусор.
- Но ведь всё в природе и в обществе – руда, если придерживаться вашей художественной логики. Даже человек, согласно библии, и тот из глины. Нельзя же требовать от каждого, чтобы он был – золотом.
- Но всё же, содержание золота – и вообще, всего драгоценного – должно в каждом человеке присутствовать. А в поэтах, его должно быть больше, чем в читателях. Не так ли?
- И вы, раз попали сюда, в них, и в их поэзии, его не нашли? Может плохо искали? Ведь они – признанные!
- Чтобы выявить содержание, нужен научный анализ. В состоянии же дружбы, ведётся он поверхностно.
- А в состоянии вражды, противоборства – копают глубоко. Понятно. Стало быть, вы, тот глубокопатель, который решил всех вывести на чистую воду, и дать всем точную оценку. Грандиозные планы,- иронизировала Лилия Георгиевна. – И это - при ваших соотношениях сил! Решили блеснуть своими способностями. С киркой на камень преткновения.
- Да. Но лежат собаки на сене, и не дают этого сделать, - ответил и я, в том же, ироническом духе.
- Сложнейшая ситуация, - подводя итог сказанному, задумчиво решила врач. – И что же мне с тобой делать?
- А это уж, как подскажет вам совесть, и та клятва, которую вы когда-то торжественно давали.
- Как врач, могу лишь посоветовать вам - жить мирно. Нападать в одиночку - на целый официально существующий коллектив – не разумно.
- Понятно. Следовательно, может восприниматься, как донкихотство. В переводе на современный язык – отступись.
- Ничего не поделаешь. Повод ты дал серьёзный, чтобы оказаться здесь. Придётся смириться и полежать с месяц. За это время, и я смогу - благодаря тебе – лучше узнать нашу Сибирскую поэзию.
- И решить, какие средства - химического воздействия - применить, чтобы впредь не захотелось критиковать многоуважаемых людей.
- Похоже, что ты с критики редакторов, переходишь на то, чтобы выразить своё отношение и ко мне.
- Этот процесс взаимный. Все друг друга критикуют.
- И какое же мнение у тебя сложилось обо мне?
- Вы очень добрый. Добрейший человек. И эта доброта охватывает сразу все три стороны. Вы заботитесь обо мне.
- Ещё о ком моя забота? – смекнув, о чём пойдёт речь, с недоброй ухмылкой, спросила Лилия Георгиевна.
- Нужно позаботиться и о тех, чей заказ вы должны – своими средствами – выполнить. С честью или с бесчестием.
- Ну и третья забота о благе, как я поняла, с вашей точки зрения, о себе самой…Цельно, диалектически мыслите.
- И как признание моих способностей в мыслительной деятельности, вы – должны бы – выпроводить меня отсюда. Тем самым, заявив своим заказчикам, что вы – врач, а не палач.
- Ну вот, теперь и я под вашим обвинением.

Думаю, для предисловия книги «Новосибирская плеяда», этого достаточно. Подробно, свои пребывания в психбольницах, мной описаны во второй автобиографической книге. Повторяться нет смысла. Хочу лишь вкратце сказать, что ко мне, с кем бы мне не приходилось иметь дело, относились – снисходительно. Без гнева, резких высказываний, тяжёлых наказаний. Иметь же дело мне приходилось не только с психиатрами, но и с милицией, с сотрудниками КГБ. Все они признавали, что имеют дело с интересным творческим человеком. Только вот этот человек, по своему позитивному настрою, явление уникальное. Всё, что выдавалось в печати, принимает за чистую монету. И каждый пытался доказывать мне, что реальный мир, и то, как он отражается, не фотография. Не одно и тоже. Все советовали - приспосабливаться! В этой главной способности – все виды человеческой деятельности. Мол, рановато ещё принимать, выдаваемое в газетных передовицах, за безусловно верное руководство к действию. 
Как можно заключить из личного опыта, вся наша советская жизнь полна коварных парадоксов. С теми базовыми качествами, с которыми, казалось бы, не должно быть в пути серьёзных препятствий, напротив, они выстраиваются в бесконечную полосу тяжелейших препятствий.
Покидая психбольницу, я понимал, что все пути в редакции, передо мной закрыты. Оставалось одно: подвести итог нашим отношениям. Для этого и нужна была соответствующая книга. Её я и назвал – «Новосибирская плеяда». В основе её, анализ творчества семи, наиболее значимых деятелей литературы города. Все они были редакторами и, одновременно, поэтами, критиками, учёными гуманитарных наук.
Что получилось из такого творческого анализа, каждый человек, прочитав эту книгу, может определиться со своим личным мнением.
В своих рассуждениях я всегда исходил из диалектических позиций. Имея в виду, что в делах, в творчестве, в поведении, одни качества взаимодействуют с другими. И я, как представитель вполне определённых качеств, вступаю в аналитическое взаимодействие с качествами великолепной семёрки. Вот на этом принципе и создавалась книга.

 Александр Иванович Смердов.


Начну свой анализ с того, что существуют между людьми различные отношения. С одной стороны – тёплые, близкие, дружественные, взаимозависимые. С другой, противоположной стороны – недружественные, враждебные, с той или иной завышенной оскорбительностью.
В промежуточном положении могут складываться отношения - умеренные, независимые, с претензией на беспристрастность и объективность.
Когда люди находятся в одном коллективе, то, независимо от того, что у них в душе, всё же прдпочитают сдерживаться в неприязненном, и предпочитают выражать свои чувства в умеренных формах.
Хорошо учёным, кто имеет дело с неорганическими материалами. Им не приходится думать о том, что они могут кого-то обидеть. Другое дело материал духовного (органического) свойства. Произведённая продукция тем или иным писателем, поэтом, учёным гуманитарных наук, требует особой деликатной оценки.
Сама по себе оценка, проходит три этапа. Вначале автор, по ходу своего творчества, оценивает, критикует, анализирует. Затем его художественный материал подвергает анализу редактор или издатель. И завершающий этап за теми, кому предназначается литературная продукция.
 Читатели же бывают разные и они, если их представлять цельно, могли бы располагаться по всей диагональной линии. Кто-то просмотрит книгу и вполне будет удовлетворён содержанием. А кто-то, из числа наиболее эрудированных, найдёт столько недостатков, что у него возникнет желание все их пометить с той или иной оценкой.
Сама собой напрашивается целая система вопросов, и все они ведут к тем фундаментальным нормам, правилам (и, если хотите, законам), чтобы определиться с тем, как должен себя вести каждый из участников единого творческого процесса.
Снисходительность, подыгрывание автору, естественно, радует его. Но неуважительно при этом сказывается на отношениях критика к читателям. Произведение, не доведённое до совершенства, в сыром сером виде, преждевременно, попадает в библиотеки, книжные магазины. И в последующем попадает в разряд макулатуры, мусора, творческих отходов.
В общем, гуманитарно-духовная сфера деятельности, можно с уверенностью сказать, самая проблематичная. Как не старались в прошлом, и как не стараются сейчас, навести в этой области, хотя бы – приблизительно справедливый порядок – не удаётся. С одной стороны – мощная группа поддержки, если кому-то удалось обзавестись влиятельными друзьями. С другой стороны, силы, претендующие на объективность, и могут быть настроены критически враждебно.
Разобраться действительно – объективно и беспристрастно – в этом общем хоре взаимодействующих сил, оказывается особенно затруднительным. Но если есть такое желание и если ты руководствуешься наиболее высокими творческими принципами, то и результат может получиться достойным самой истории.
Условия, если их рассматривать, как некую систему, самоорганизующуюся всем набором её участников, наделяет той или иной ролью каждого. И вот эта система может оказаться какой угодно по качеству: от предельно застойной до оптимально продуктивной.
Итак, после небольшого вступления, определимся с общей системой ролей для анализа творчества А.И.Смердова.
С одной стороны его друзья, коллеги по совместной работе. С противоположной стороны – недовольные, критически настроенные к нему. В условиях спортивного противоборства, вызов – кто кого. Массив аргументов с одной стороны, на массив аргументов – с другой.
Я для себя отвожу роль научного аналитика. Иначе говоря, не за тех, кто предвзято относится к тому или иному деятелю. Мой метод прост: подмечать те признаки, которые выдаёт сам автор.
Начну такую работу со Смердова. Он у нас в Сибири оценивался официально, как самый уважаемый и заслуженный человек. Посмотрим, с какими он поэтическими и личностными достоинствами, и почему эти достоинства стали наиболее известными не только в Сибири, но и во всей стране. И уж если я выбрал для себя роль такого аналитика, то должен начать своё повествование с тех, кто его оценивал из числа его близких друзей.
Книга стихов А.И.Смердова «Вешняя тяга» начинается вступительной статьёй Михаила Дудина.
Название этой статьи «Дружбы живые нити», значаще уже само по себе. «Где бы я ни был, я знаю, что в Сибири у меня есть друг, поющий свою песню, которая мне необходима.У этой песни свой ритм, свой воздух и свой ветер, и она, как жаворонок весной, помогает равновесию моей души. Значит, она помогает и другим душам».
И через абзац, ниже…
«Это правда, что поэты скликаются, как птицы, и узнают друг друга по голосу и по голосу выбирают себе друзей».
Если так, то набирается некая стая одного рода птиц. Признак - природного разнообразия – нарушается. К тому же, в природе хищные птицы – сами по себе, (живут и плодятся одиночно), насекомоядные же собираются в стаи (живут и плодятся колониями). И вот среди всего этого природного разнообразия (тем не менее, существующего системно) выделяется особого рода – стайка. В переводе с природного на общественный, она называется – плеядой. Это – в лучшем случае. В худшем – набирается множество слов противоположного значения.
В общем-то, картина с поэтическими птицами, использована Михаилом Дудиным не совсем удачно. Остаётся предположить, что он не очень-то хорошо знаком с поэзией сибирских поэтов и теми творческими условиями, которые сложились у нас.
Если судить по тому, что все известные Сибирские поэты, это - редакторы, издатели, общественные деятели, то это особого рода стая птиц. В их власти контроль за всеми теми начинающими, которым тоже бы хотелось сбиться в стаю. Но им это сделать не позволяют, чтобы, не дай бог, не возникла творческая конфронтация.
Их цель – жить малой стаей настолько самостоятельно, монопольно и авторитарно, чтобы не позволять кому-то нарушать их райский покой. И у них на то были все, ими же сотворённые права.
И, не смотря на то, что по своим поэтическим и личностным достоинствам, эта стая из мелких птиц, птиц не высокого полёта, они смогли закрепиться в обществе, как птицы – хищные, с потребностями далеко не насекомоядных.
Михаилу Дудину захотелось побывать в Сибири.
«Была первая целинная весна. Птица валом валила на север. Наждачный ветер бил в наши лица, когда мы бродили с Александром Смердовым по перепаханным просторам карасукских степей и слушали бормотание тетерева в берёзовых колках и томительный плач чибисов в мочажинах».
После таких встреч на природе, и той дружбы, что возникла между ними, трудно быть – творчески объективным. Приходилось, публично представляя его, выискивать как можно больше лестных слов.
И всё же, если поэтическая продукция – не столь высокого качества – нужно было как-то выкручиваться.
Обычно, когда пишут о друзьях и когда есть что сказать лестного в их адрес, вводные статьи оказываются обширными, с многочисленными подробностями. Михаил Дудин – поскромничал, ограничился малым.
К тому же, чтобы ярче представить друга, волей-неволей, нужно выбрать лучшее из поэзии. А если этого яркого в поэзии Смердова нет? Что тогда? Приходится пользоваться тем, что есть.
Любого предназначения статья, предполагает логически построенную последовательность. Что-то должно быть вначале, что-то – в середине, что-то, как заключительное, в конце. В статье М.Дудина этого нет. Статья написана небрежно, без учёта того, что она кем-то может быть проверена.
Вот как он характеризует друга.
«Александр Иванович Смердов – истинный сибиряк, всеми корнями своей души вросший в почву Сибири как участник и свидетель преобразований этого безмерного мира, и писать о нём – значит писать о нашем нелёгком и прекрасном пути, потому что в капле океана та же соль, что и во всём океане».
Целый абзац выдан одним большим предложением.
Далее. «Громадное понятие Родины всегда конкретно. (Новый абзац-предложение). Представлю его коротко. Речка - Чик, деревня – Новые Тырышки. (Но родился А.Смердов не здесь. О месте его рождения будет сказано ниже).
«И где бы не был А.Смердов (далее идут перечисления разных географических мест великого Союза) – всё равно он смотрит на мир с точки зрения той конкретности, которая запала в его душу в далёком детстве, в первоначальном знакомстве с миром, и окрепла с годами возмужания». (И это - в одном абзац-предложении. Широко шагает М.Дудин в своём творчестве). Сам поэт отражает места, где он побывал, в стихотворении.

На конвертах, на пёстрых марках
Целый атлас земли родной:
Анадырь. Комсомольск. Игарка.
Темир-тау. И мыс Входной.
Это дружбы живые нити,
Вести с дальних путей-широт,
Это летописи открытий
Затаённых земных щедрот.

И снова абзац-предложение.
«Вот почему его стихи похожи на открытки, адресованные всем, кто нуждается в доверительности его поэзии, беспокойной и жадной, иногда сбивчивой, но всегда откровенной и заинтересованной, то есть такой, где трудно различить грань между сугубо личным и общим».
И вот, после таких лестных слов, скромное признание самого поэта.

И пусть не украсят витрин и полок
Золотом книжным мои труды,
Хочу я за словом идти, как геолог
Ходит на поиски новой руды.

Так оценивает своё творчество сам автор «Вешней тяги». Поиск своих поэтических слов он связывает с поиском новой руды. Не с поиском – золота, самоцветов, чего-то особо драгоценного – а всего того, что выдаёт природа в своей совокупности. Ну что ж, будет искать в стихах-руде, что-то и особо художественно ценное.
М.Дудин продолжает в том же духе. Новый абзац-предложение.
«И хотя начало поэтического поиска А.Смердова уходит к первым пятилеткам, его тогдашние стихи о геологах и разведчиках сутью своей похожи на стихи современных молодых поэтов, герой у них один и тот же – изыскатель, беспокойная душа, тревожная и щедрая, и та же романтическая палатка и ледоруб, накомарник и буссоль, бескорыстное товарищество и неизведанная даль, манящая дымком костра».
Небезынтересно было бы знать, что могли бы сказать наши учёные языковеды, об абзац-предложениях. Не является ли это нарушением норм синтаксиса и тех форм логического содержания, при которых одна мысль, должна бы, перетекать в другую легко и беспрепятственно. А то ведь получается что-то вроде заячьих следов. Не по прямой, а по какой-то загадочно извилистой линии.
Следующие строки – о биографии поэта.
«А.Смердов родился на Урале в 1910 году в семье доменного рабочего Теплогорского чугунолитейного завода. В трудном двадцатом году он потерял отца. И тогда же с матерью переехал в Сибирь».
Стало быть, А.Смердов, ни стопроцентный (ни «истинный») сибиряк. Ибо, малая родина связывается с детством. Детство же у него, как бы, разделено пополам. Одной половиной он – уралец, а второй – сибиряк.
Следующий заячий след вводной статьи М.Дудина.
«Комсомол. Работа. Учёба. Коллективизация. Журналистика. Первые стихи, напечатанные в журнале «Сибирские огни» в 1930 году, в том самом журнале, который теперь редактирует Александр Смердов».
Повезло человеку в жизни. В 20 лет – без соответствующего образования, способностей, опыта – и тут же, без задержек, в печать. Прямо, как в русской народной сказке, в которой фигурируют три сына.
Было у отца три сына: два – умных, а третий – поэт. (Двое его старших братьев, оказались не столь удачливыми. И ясно почему. Не сообразили вступить в комсомол, а потом и в партию. Но о них пойдёт речь ниже).
Сказав о том, что А.Смердов – учился, занимался журналистикой, редактировал журнал «Сибирские огни» - автор вводной статьи, ни словом не обмолвился о его образовании. Но вот он приводит одно из первых его стихотворений и даёт характеристику ему.

Молодёжь, старики,
Грудь распахни шире!
Каждые две руки
Пусть работают, как четыре!

«Может быть, это неуклюже сказано, но сколько в этом откровенности и пафоса, и как этот пафос пригодится нашему поколению потом в Великую Отечественную войну, как он станет смыслом наших беззаветных характеров, принявших присягу, одну-единственную на всю жизнь»!
НЕУКЛЮЖИЙ – (обратимся к словарю) – неловкий в движениях, неповоротливый, нескладный. Неуклюжие выражения (перен.).
И какой же можно сделать вывод из его характеристики?
М.Дудин, надо полагать, сам того не сознавая, одним особо значащим словом, делает оценку всему творчеству своего лучшего друга. Есть поговорка на этот счёт. Подбросить свинью. Видно, что в его хозяйстве не оказалось другой, подходящей для этого случая, живности.
Оценочные слова, если их рассматривать как единую систему, располагаются по ёмкостной пирамиде в трёх основных положениях. Одни по подножным уровням (начальные по развитию), другие – по вершинным уровням (по предельным уровням развития). Третьи – промежуточные. Градуируют те уровни развития, которые находятся между двумя основными крайностями: начальными и предельными.
М.Дудин, оценочным словом неуклюжий, определяет ему место внизу. То есть, определяет его, как творческого человека – малограмотным, малоспособным, стоящего у подножья гигантской общеобразовательной пирамиды. И вот такому человеку доверяют редактирование - единственного толстого литературно-публицистического журнала – «Сибирские огни». Что это как не насмешка над всем сибирским людом.
Как известно, естественным наукам уделяется – партией и правительством – такое внимание, что там научные учреждения возглавляются лишь учёными с академическим образованием.
Литература, поэзия, искусства, гуманитарные науки, стало быть, если судить по признакам внимания верховной власти к образовательным уровням редакторов, не являются для них столь уж важным государственным явлением. Их устраивают – и неуклюжие.
С точки зрения формы и содержания, то и другое, имеет свой набор параметров. Форма предполагает знание всех грамматических систем. Это – семантика (весь словарь, точное значение каждого слова). Это – синтаксис, позволяющий выражать свои мысли и чувства – легко, ясно, выразительно. И всё это для того, чтобы читатель бежал по строкам, ни как по ухабистой дороге (как в случае с абзац-предложениями), а как по магистрали, веками строившейся, и потому удобной при движении по ней.
При затруднённом серьёзном содержании – учебном, общеобразовательном, научном – движение мыслится от подножия к вершине. Требуется высокая подготовленность в формообразующих знаниях. Ничего этого мы не находим, ни у поэта и редактора А.Смердова, ни у его друга (тоже – поэта и редактора) – М.Дудина.
Следующее абзац-предложение.
«Я не буду рассказывать о жизни А.Смердова, мне незачем это делать: прочтите «Мы покидаем старый дом» и вы познакомитесь с его родословной, в поэме «Пушкинские горы» вам откроется беззаветная  преданность его поколения на войне, вглядитесь в строки шорского эпоса «Ай-Толай» или вслушайтесь в упругий ритм «Вешней тяги», и вы поймёте глубинный смысл его интернационализма».
Сказано – туманно, неопределённо, загадочно. Попробуем раскрыть суть его абзац-предложения.
Форма и содержание, как известно из учебников, находятся в органическом единстве. И если форма – неуклюжая, то, остаётся предположить, что и содержание будет – такого же уровня.
Находим на странице 68, указанное М.Дудиным стихотворение.

МЫ ПОКИДАЕМ СТАРЫЙ ДОМ.

Памяти матери.

…На самом краю, в переулке глухом,
От ветра скрипя, зарастая мхом,
Он выстоял лет полтораста подряд.
И окна слезливые в землю глядят.

Вот вам характеристика сразу всем поколениям Смердовых. В народе такие семьи называют – неблагополучными. Это до какой степени нужно быть ленивыми, чтобы допустить до такого состояния, свой жилой дом!
Далее, в том же духе.

В нём матица выгнулась и подгнила:
К ней зыбка привешена долго была –
Наследие предков. Был выхожен в ней
Род кузнецов, горновых, слесарей,
Влюблённых в железо, огонь и вино, -
Лишь это и было им в жизни дано…
В той зыбке качала и грудью своей
Вскормила, вспоила и ты сыновей,
Моя терпеливая, тихая мать, -

«Род кузнецов, горновых, слесарей…». И, тем не менее, 150 лет дом без ремонта. Чем же тут хвастаться?
А.Смердов, может быть сам того не желая, даёт исчерпывающую характеристику всей своей смердовской родословной. Будь они - действительно трудолюбивыми, дисциплинированными, увлечёнными каким-то делом – свой дом могли бы привести в надлежащий, удобный для жилья, вид. Как не крути, а своя родословная цепочка, самим же автором, ясно и бесхитростно, представлена.
Как видим, не лучшие признаки выдаёт, чтобы ими хвастаться.
Тот, кто жил в деревне или в посёлке городского типа, тот знает, что все семьи таких поселений, подразделяются на две основные крайности. С одной стороны – наиболее благополучные семьи, с другой – наиболее неблагополучные. Род Смердовых, стало быть, в подаче самого же автора стихов, относился - к неблагополучным.
В благополучных семьях, благодаря серьёзному и строгому отцу, и таких же качеств матери, дети – послушны, исполнительны. И сами, настолько внимательны и заботливы к ним, что они, с малых лет – хорошо учатся, увлечённо приобщаются к каким-то полезным делам. Дом или квартира постоянно обновляется и заполняется всё новыми и новыми вещами. А когда подрастают дети, и возникает необходимость в новых дополнительных площадях, силами всей дружной семьи, начинают – пристраивать или строить новое жильё. Каких-то особых житейских проблем не возникает.
В неблагополучных семьях, независимо от социально-политического строя, отношения между членами семьи, выглядят в общих признаках одинаково. В обобщённом виде, их представляет сам поэт, на примере своей неблагополучной семьи.

Как солнечный зайчик мелькнула любовь
В дому невесёлом. Шипела свекровь,
Да муж, принося от получки гроши,
Зелёной сивухой обиду глушил.
Под визги ребячьи, рыча от тоски,
Он вдруг над тобой подымал кулаки –
Убить был готов без вины, не со зла.
Ты после побоев меня родила,
В холодном чулане, на груде тряпья.

Не семья, а какой-то скотный двор. Но что больше всего удивляет, так это то, что поэт решил похвастаться тем, чем больше всего (должны бы) стыдиться все – умом и сердцем – нормальные люди.
«После побоев меня родила» - кто его за язык тянул, чтобы выдать читателям такое? Ведь понятно же, какие могут появиться - клинического свойства – ассоциации.
Кто-то может сказать: - ты же бьёшь ниже пояса. Но я, всего лишь, подмечаю признаки, которые поэт сам выдаёт. И выдаёт – небезкорыстно.
У А.Смердова свой (в его понимании) – выигрышный, социально-политический расчёт. Он свои – социальные и творческие достоинства – стремится наращивать на признаках своей семейной бедности, что – в те времена – наиболее официально поддерживалось. Учитывая тот факт, что в 30-40-е годы, всё ещё делалась ставка партии на бедных, он, бравируя своим скотским содержанием, смог выделиться на этом позорном явлении.
Чётко прослеживается и его претензия на сходство с политической биографией Павла Власова из романа Максима Горького «Мать». Такой же звероподобный отец, также от получки «гроши приносил» и также «зелёной сивухой обиду глушил». И во всём этом виноват – проклятый капитализм.
Если перейти с политического языка на диалектический, и рассматривать подобные явления с точки зрения человеческих качеств, то и оценочная деятельность выглядела бы иначе. Будь отец не скотом, а человеком, он приносил бы «не гроши от получки», а всю получку. И тогда, вместо грязного тряпья, была бы иное в доме убранство.
Неблагополучные семьи были одинаковы во все времена. Признаки их (в полном комплексе) отмечались, и в период развитого социализма. Правда, следует признать, всё же в меньшей степени. Наращивался официальный и общественный контроль за такими семьями. С перестройкой он полностью исчез, и неблагополучные семьи вновь обрели свой естественный свободный облик. А,Смердов красочно его представляет.
Продолжает рассказывать о своём старом доме.

Он многое видел, о многом расскажет –
Как тяжкие руки, в мозолях и саже,
Сложив на груди и лицом побелев,
Отец, распрямившись, лежал на столе.
Ой, вдовья недоля, от слёз солона ты –
Голодные рты, рубашонки в заплатах.

Естественный вопрос: и кто же виноват в этом? Социальный строй – народный. Эксплуататоров нет. Все работают только на себя.
В коммунистически-политическом плане, характеризуя таким образом свою семейку, казалось бы, можно было бы нарваться на неприятности со стороны официальных лиц. Ведь, в сущности, теперь – полная свобода. Учись, работай! Никаких препятствий на этом пути.
А в результате (если рассуждать с диалектических позиций), с одной стороны – стахановцы, богатейшие отдельные колхозники. А с другой? Те же неблагополучные семьи, что были в далёком и близком прошлом.
Началась Великая Отечественная война, и средства от неё шли от наиболее трудолюбивых. Кто-то из них, на свои колхозные и заводские средства, покупал танки, самолёты. А ленивые, грязные, неблагополучные, не только не вносили существенного вклада в общегосударственное дело, но, и, рисуясь своей бедностью, оттягивали немало средств на себя.
Стало быть, беднота, скотоподобность, явление не столько социально-политическое, сколько, в большей степени, - психологическое. И проблема, если к ней относиться научно, заключается в том, чтобы объяснить, почему с одной стороны - ленивые, а с другой – трудолюбивые.
Родословная Смердовых, это – социально-личностное произведение. Одно из худших производных самой жизни. История журнала «Сибирские огни», произведение – социально-государственное. И всё это вместе взятое выдаётся в органическом социально-личностном единстве. Иначе говоря, журнал возглавлялся не по верхним уровням развития, а по нижним.

Продолжим анализ по тексту поэмы «Мы покидаем старый дом».
Итак, дом старый, пришёл в негодность. Отец, который всё пропивал, не мог долго протянуть от зелёной сивухи. Умирает. Мать остаётся с тремя сыновьями. А это – почти строительная бригада. И хотя в их возрасте можно самим что-то делать, они оказались неподготовленными для этого.
Для контраста с малообеспеченными, обратимся к образу жизни – с обеспеченными семьями. Так как жизнь каждой семьи определяется мерой труда всех его членов, то этим основопологающим признаком и будем руководствоваться при анализе.
На примере своей семьи, А.Смердов показал, что основной расход заработанных денег отцом, уходил на зелёную сивуху. Этим он характеризует отца, как человека, по животному – эгоистического. Почти всё – в себя и лишь гроши – детям. Стало быть, по остаточному принципу.
Используя те же самые средства с пользой для семьи, получим представление о семьях обеспеченных. Основной доход - для семьи, на выпивку – по остаточному принципу. Математика – обратно пропорциональная.
Второй тип крайности (но уже положительной), своеобразная фабрика по производству высокоразвитых детей. Они по своим физическим, умственным и прочим достоинствам, последовательно меняя один уровень за другим, уходят к развитийным высотам. У государства – с такими семьями – меньше всего проблем. Они же являются ведомыми – передовым отрядом  всего общества.
Все проблемы у государства, от семей, типа смердовских. Их нам, на личном примере, выдаёт сам поэт. Но он, как видно по содержанию своих стихов, не очень-то осуждает своего отца-забулдыгу, отца-зверя. «Убить был готов без вины, не со зла». «Зелёной сивухой обиду глушил».
Но в действительности, не столько его обижали, сколько он кого-то обижал. И если обижали, то было за что. На работе – за прогулы, за пьянство, за допущенный брак, за воровство. Обычные признаки для подобного типа людей. Они при любом строе предстают в одном комплексе. Реакция на такое поведение, со всех точек зрения, вполне заслуженная. А вот тех, кого отец-алкоголик обижал, вряд ли можно признать заслуженными. Вот такая получается – аналитического свойства – картина.
Читаем поэму дальше.

Что вспомнить о старшем?..Он хиленьким рос –
Ты глаз не смыкала, припухлых от слёз,
А вырос – отрезан ломоть. Понемногу
Забыл к материнскому дому дорогу.
Бывала в гостях у него, да, видать,
Немилая гостья – родимая мать.
И в горле, как слёзы, вставал поперёк
Хоть сдобный, да чёрствый сыновний пирог.

Что на эти строки скажешь? Старшему – мать не воспринималась уважительно. И может быть на то, есть свои – вполне серьёзные - основания. Ясно одно, мать была крайне ограниченным человеком. Ограниченной,  по всем житейским параметрам.
В ряду женщин, стоящих ранжиром по диагонали, она могла занимать только самое низшее место. Абсолютная неспособность противодействовать мужу-зверю, мужу-алкоголику. Такого же уровня леность, если не могла содержать свой дом в надлежащей чистоте.
Далее, несколько стихотворных строк о среднем сыне.

…Пусть тополь расскажет, качнув головой,
Как средний, любимый, прощался с тобой,
Когда чуть живого, в крови и пыли,
Его под конвоем сюда привели.

Ни слова карателям сын не сказал.
Под тополем грохнул раскатистый залп, -
Три пули навылет, три раны подряд,
Три пули и в тополе старом сидят,
Ты смолкла на годы, тоску затая. 

Любое произведение, тем более крупное, при написании, должно бы иметь строгую сюжетную последовательность. Этого у Смердова нет.
М.Дудин пишет, что в «трудном двадцатом году он потерял отца. И тогда же с матерью переехал в Сибирь».
Вероятно, до двадцатого года произошли основные события в семье Смердовых. Ушёл из жизни отец, покинул дом старший, расстрелян средний. После расстрела среднего, следует строка…

А старенький дом наш стоял да стоял.
В нём всё обветшало, в нём всё о былом,
Он выслужил срок и сдаётся на слом.
Я вижу – платок твой слезами намок,
И тяжко ступить за щербатый порог.
Я знаю, моя молчаливая мать,
Как жалко орлице гнездо покидать –
Где пух сыновей, материнские перья.

Свою мать – жалкую, беззащитную, грязную, в тряпье – называет орлицей. На этот случай есть соответствующий жанр – ирония. Но поэт, видно плохо разбираясь в жанрах, использует этот образ на полном серьёзе.
Орлица – птица гордая, независимая, сильная – не позволяет себя кому-то обижать. Напротив, она всех обижает ради своих дорогих птенцов.
Ленин когда-то считал, что государством могут управлять и кухарки. Вероятно, он имел в виду, кухарок из своего дворянского круга. Среди них были сильные духом женщины. Что же касается матерей из романа Горького и поэмы Смердова, то эти кухарки – явления не столь способные в житейских делах. Со своими мужьями-извергами не могли справиться. У государства же – куда как более сложные проблемы.
Следующие строки, временной прыжок - от уральской гнилушки, через сибирские Новые Тырышки – в городскую просторную квартиру.

…Пора уходить нам – распахнуты двери,
Нас ждёт новоселье –
Заняв полквартала,
Пятью этажами прозрачными встал он
Над новой окраиной – новый наш дом,
В него мы с тобою сегодня войдём,
Поселимся в этом жилище высоком –
Откуда весь город увидишь из окон…

Имеется в виду дом на Красном проспекте, рядом с центральным рынком. Со стороны улицы Крылова, красуется мраморная мемориальная доска с надписью: здесь, в такие-то годы, проживал известный Сибирский поэт Александр Смердов.

Пусть в будни как в праздник живётся жильцам,
Пусть старую копоть с души и с лица
Отмоет кузнец и забудет подвал,
Где он и пивал, и жену избивал.

Пускай и тебе, моя старая мать,
Будет просторно свой век доживать!

Вот так оценили стихи поэта городские власти. Благоустроенная квартира в центре, на главной улице. И в самом видном месте. В знак благодарности, он – похоже – в чём- то преувеличил.

Идём же родная…Нас ждёт новоселье.
Там прямо под окнами пихты и ели,
Среди тополей и клубков повелики
На тёплых дорожках рассыпаны блики,

Насколько я знаю, перед этим домом нет, ни пихт, ни елей. Впрочем, возможно они когда-то и были.

Вот выстроил сын для тебя этот дом,
И старость согрета сыновним теплом,
И ты вот и сгорбилась, и поседела,
И сын ничего тут не может поделать…

«Выстроил сын для тебя этот дом». И каким же образом он его строил? Если судить по содержанию поэмы «мы покидаем старый дом», никто из Смердовых не имел интересов к строительству. На всём своём протяжении (в 150 лет), все они пользовались готовым. Кем-то – не ими - построенным. И на этом временном участке, также воспользовались - готовеньким.
А.Смердов, ни одним своим словом не обмолвился, о своём Ново-Тырышкинском периоде жизни. А ведь он был для него – подготовительным, и потому основным.
Михаил Дудин, об этом времени своего друга, говорит коротко. «Комсомол. Работа. Учёба. Коллективизация. Журналистика».
Сам А.Смердов, словно стыдится этого периода жизни; умалчивает о том, как протекала в Новых Тырышках их жизнь. И дом, в котором они по приезде поселились, надо полагать, тоже, не ими строился. Так что фраза «выстроил сын для тебя этот дом», не может восприниматься однозначно.
Любой человек охотней рассказывает о том, чем он может похвастаться. Смердов же, вопреки этому естественному настрою, выдаёт только то, что к достоинствам трудно отнести. И вместо сюжета, пусть тяжёлого и горестного, но приличного, он выдаёт больше - неблагополучного и грязного. Чем нельзя обвинить ни ту, ни эту власть. Но на этом, как показывает его творческая биография, можно было, в то время, выделиться на официально-карьерном поприще.
Двадцатые, тридцатые годы, как известно из истории, были годами тяжелейшими для страны. Если обобщённо и философски, господствовал тогда ни разум, а тот малообеспеченный знаниями и опытом режим, от которого возникало множество бед. И вот, одним из активистов тех бед, и был А.Смердов. Стало быть, он не столько строил, сколько разрушал.
К чему приводила тогда поголовная коллективизация, теперь известно. Отметилась она таким повсеместным и преступным явлением, как голодомор. На этом явлении и строил свою личную карьеру поэт.
Подводя итог сказанному, следует сказать, что в те нелёгкие времена были люди разного образовательного, нравственного и творческого качества. И если приходилось характеризовать друг друга, то эти характеристики приводили к разным последствиям. Дело доходило и до репрессий, когда один комсомолец или член партии, отправлял за решётку другого. А.Смердов для тех 20-30 годов, вероятно, был тем реалистически оптимальным вариантом, к которому не возникало особых претензий со стороны властей. Его малограмотные (неуклюжие) данные, словно были гарантией его личной безопасности.
Как правило, если человек – малограмотен и поведенчески свободен – он в окружении толпы, скоморох, затейник, шут гороховый. Но если ты комсомолец, член партии, то не можешь быть таковым. Приходится поневоле быть – по серьёзному - неуклюжим. Подмеченный его другом, этот основополагающий признак, позволял ему быть своим среди своих.
Серьёзная (тем более, научного содержания критика), принуждает к совершенству. Но на этом пути возникает так много уязвимых ситуаций. Подметил за кем-то из своих коллег по партии нечто недостойное, и результат может быть непредсказуем. А с неуклюжего, как с дурака, что возьмёшь. Вот поэтому и время было, слишком уж затруднённым, для подлинной правды и справедливости.
Поэзия, как вид творческой деятельности, явление крайне редкое. Во всей истории Российской поэзии, наберётся с десяток гениальных поэтов, с сотню наиболее талантливых. Остальной массив поэтов – малоизвестен. Что касается краёв и областей России, то их там и вовсе – сколько не ищи, не сыщешь. А на безрыбье, как говорится, и рак – рыба. Вот на этом редкостном явлении, так легко и нелепо, смог выделиться А.Смердов.
Своё предназначение он понял просто: нужно воспевать край, где тебе приходится жить, друзей по партии, с которыми ты общаешься. И это, всех близких друзей, устраивало. Чего не скажешь о тех, кому предназначалась – не очень высокого качества – его творческая продукция. Всё у него получалось – неудачно, всё – неуклюже.  Чтобы убедиться в этом, пробежимся по всей книге.
Вот так он прославляет Сибирь, её природную красоту и богатства.

А у нас сокровищем несметным
Залегают в камне и во льдах
Золотые жилы, самоцветы,
Слитками застывшая руда.

В следующих стихах прославляет геологов, строителей.

Он видит – в равнинах степных Кулунды,
Где кочевал азиатский ветер,
Город новый встаёт, сады
К нему простирают ветви…

Геолог.
Срывался с горных круч не раз он
И на ветру не раз простыл,
Ища своим пытливым глазом
Руды незримые пласты.
О самолёте.
Тень пронося над тихим лесом,
На горы низвергая гром,
Плыл самолёт обычным рейсом
И солнце задевал крылом.

Поэма в трёх главах. ДУМА О РОДНОМ КРАЕ.

Хочу я понять – почему же
Не мог я надолго сменять
Сибирские вьюги и стужи
На солнечную благодать?

По тропкам таёжным и горным,
По рекам, чей норов строптив,
Характер лишь смелый, упорный
К удаче сумеет пройти.

Следующая большая поэма ЮНОСТЬ ТОВАРИЩА ВАЛЕРИАНА.

Опять расставаться пришлось со столицей –
Вмиг приговор состряпали судьи.
И снова – дорога, и вьюга злится.
Снова Сибирь. Пустыри. Безлюдье…

Из четвёртой главы.
Однажды фортка в двери открылась,
За день, наверное, в сотый раз…
Должно быть, снова смотрителя рыло,
Его неусыпный жандармский глаз?
Мечтает…
И взглядом открытым, ясным
В мечты и думы входит весь,
О будущих днях, о садах прекрасных,
Которые будут в Сибири цвесть…

Ругается.
…О. сволочь державная!..Ты в ответе
За мир униженья и нищеты,
За радость растоптанную, за эти
Невольно поруганные цветы…

Валериан запел.
Хочется петь. Откашлялся, грянул –
А голос такой – в одиночке гром!
Слышат товарищи Валериана,
Часовой заслушался под окном.

Взмах волосатого кулака:
- Молчать, арестант!..
Валериан ликует:
- Руки по швам! И мешать не сметь!
Сейчас я песню начну такую –
Камни со мною будут петь!..

И всё это - называется поэзией. Любой скоморох на порядок выше А.Смердова. Тем не менее, он самый известный поэт Сибири.
Посмотрим, что дальше он нам выдаст.
Из пятой главы. «Это будет замечательное завтра»…
В.В.Куйбышев уже в роли руководителя советского государства.

Как зодчий любуется будущим домом
Сквозь чертежа тончайший пунктир,
Так виден сквозь дни и дела наркому
Новый, из буден растущий мир…

И люди несут в Госплан донесенья,
Замыслы, планы, мечты страны.
…Пришли комсомольцы. Загаром весенним,
Ветрами их лица обожжены.

Из седьмой главы.
С цветами, с приветной речью,
Как радостная семья,
Столица спешит навстречу
Героям и сыновьям.
И этим цветным половодьем
Захлёстнут со всех сторон,
Товарищ Валериан выходит
На тесный, шумный перрон.

Не забывает в поэме о матери. Как же без неё.
Она издали
улыбалась сыну,
Сияя глазами,
Нарком шагал.
За ними
Поток человечий хлынул,
И всё заполнил
«Интернационал».
На мой взгляд, когда такой неуклюжей поэзией хотят кого-то прославить, то – должен бы – возникать обратный эффект. Вместо прославления, получается – принижение. Но тогда этому никто не придавал серьёзного значения. Как поэт, А.Смердов понял свою задачу. Она заключалась в том, чтобы прославлять и пропагандировать государственные дела. Вот как у него это выходит. Но каким поэтическим языком…

ВЕСНА НА ОБИ.

А в Кремлёвском высоком зале,
Где решались судьбы земли,
Обь в порядок дня записали,
Путь в грядущее предрекли.

В эти дни горячо на съезде
Шла о том партийная речь,
Что пора ей с Волгою вместе
Коммунизма огни зажечь.

От такой поэзии должны бы люди шарахаться, как от какой-то заразы. А он, благодаря ей, становиться одним из наиболее уважаемых и почётных деятелей столицы Сибири.

Шаг за шагом. Над обской забокой
Вырастает земляной сугроб.
Шаг за шагом трассою глубокой
Шествует железный землекоп.

- Фронт работы славный
Обеспечен,
И масштаб, пожалуй, в самый раз!

И масштаб этот – грандиозный. Но как он рисуется поэтом. Всё тем же неуклюжим стилем.
От Оби до Волги не близко,
Но строитель бросает взгляд
С новостройки Новосибирской
На сверкающий Волгоград.
И становится сердцу радостно,
По-весеннему горячо…
И мороз сорокаградусный,
И буря ему нипочём!..

Следующее большое стихотворение, СЛОВО О ХЛЕБЕ.
Вот как он его воспевает и, одновременно, художественно связывает со своим поэтическим ремеслом.

…У нас, у поэтов уж так повелося:
Лишь только в полях поспевают хлеба –
В стихах золотая заплещется осень,
Рифмуясь, звенят золотые колосья,
Пургой золотой закипит молотьба.

Словесно так наворочено, что трудно понять: что же он хотел сказать.
Заканчивает…
Пшеничное зёрнышко – капля хлебных
Рек, наполняющих закрома, -
Не позолоты, не од хвалебных,
Правды оно от поэтов требует –
Живой и прекрасной, как жизнь сама!..

Что касается правды, то, «как жизнь сама», она – относительная, с той или иной мерой. Вот и получается, что, одно и тоже явление, (общественное или природное) по-разному рисуется. 

В том же неуклюжем стиле: БАЛЛАДА О ПЕРВОМ ШТОРМЕ.

- И вправду, море живое,
Хоть в бурю, хоть в тишь и гладь,
Работает, значит, его и
Надо, как жизнь, понимать!
Толкуешь, поэт, про вечность
И вольность стихий морских,
Но скоро ум человечий
Для нас приспособит их:
Впряжет приливы-отливы,
Добудет клады с морского дна, -
Что ж, море не будет красивым
И перестанет играть волна?..

СЛОВО СТАРОГО НЫБАКЧИ.
(Из шорской народной поэзии).

Сколько лет ты шумишь тайга,
Словно ночь, темна, глубока?
И не знали люди тайги,
Сколько в мире людей других…

Но, явился великий вождь всех народов, и жизнь стала другой. Ещё один признак правды, представленный в поэтической форме.

Ради жизни и стар и мал, -
Это счастье нам Ленин дал.
Пусть хвалою ему звучит
Слово старого ныбакчи.

ВЕЧНО В СЕРДЦАХ ЖИВУЩИЙ. (Из Аржана Адарова).

Когда, дичась и робея, в первый вошёл я класс,
Встретил меня Ильич доброй прищуркой глаз,
Когда я в тетрадке первую букву сам написал,
Он с портрета –
«отлично!» - мне тихо сказал.

Всё это в духе того, по-детски и по-мужицки начального, когда человек видит что-то впервые. Например, лампочку Ильича. Насколько это примитивно, не осознаётся поэтом. Он продолжает оставаться, и будучи известным поэтом, на уровне того ребёнка-мужика, который, может быть, вполне искренне, восхищается всем тем начальным, что так ярко показывалось в советских фильмах.
В МАВЗОЛЕЕ (Из Лайоша Андраши).

Гляжу в твои черты – и знаю, как бы ты ответил мне,
Отсюда, сквозь непроницаемые мраморные плиты
Мир видишь весь и слышишь гул живой Земли ты.
В торжественно-печальной, накалённой этой тишине
Мне слышится, как голос твой гремит.
Я вижу: пламень сердца твоего, как динамит,
Испепеляет ложь и зло, взрывает затхлый мрак, -
Ни клеветою, ни коварной клятвой и изменой
Не заглушить и не затмить твоей проникновенной
И светоносной Правды – было и да будет так!
Ты слышал ли, как я взывал не раз:
«Товарищ Ленин, жил бы ты сейчас средь нас!..»

Чувствуется дух того малообеспеченного мужика, который не зная, да и не желая, навести чистоту в собственной гнилушке, всё же надеется на светлое будущее. И рассчитывает, что кто-то его всем необходимым обеспечит. Хотя бы, кем-то построенной, благоустроенной квартирой.
Олицетворением этого мужика, не испытывающего большого желания учиться, как видим, является сам поэт.
Обычно под развитием понимается – совершенствование, движение от подножия (от чего-то начального), ко всё более и более высоким уровням. Признак же – лубочности, примитивизма, неуклюжести – продолжает сохраняться у поэта. Сохраняется даже тогда, когда он пишет о Ленине. А ведь по условиям тех партийных требований, о вождях, о героях войн, обязаны были тогда, все пишущие, проявлять своё особое мастерство. Со Смердова, в этом плане, не было никакого спроса. Вероятно, считали – Сибирь-матушка – какие уж там могут быть таланты. Уровень примитивизма, малообеспеченности знаниями, устраивало, и местные, и столичные власти.
Вот что А.Смердов продолжает выдавать, и будучи зрелым мастером.

ПУТЬ СИБИРСКИЙ САННЫЙ. (Из поэмы Юз, Озга-Михальского).
Вторая глава.
Новосибирск.
Центральная площадь имени Ленина,
Вся в паутине уличного движения.
Банк и универмаг.
На полному ходу расходы и накопления –
В товарном и денежном выражении –
У экономистов и товароведов
Разгуливают в умах.
Тут рубль советский,
Как молодой петух,
О замыслах и стремлениях
Поёт во весь дух…

Не скажешь о таком сочинителе, что он вобрал весь творческий опыт предшествующих эпох. Наблюдается полное отсутствие знаний, как по вопросам формы, так и по вопросам содержания.
Любой поэт не может обойтись без темы любви. Как же без неё. Вот он что выдает и из этой области.

Среди купальщиц – девушка из академии,
О ней хотел бы поведать в поэме я.
Она губами горячего обского потока касается,
И он, как влюблённый юнец, готов
Нести на упругой струе поцелуй красавицы
Хоть до самых полярных льдов.

Из третьей главы.
Кстати, панове,
Нерпы весьма обожают поэтов,
Готовы всегда послушать,
Особенно про любовь, стихи…
И хариусы, когда им поэты стихи читают, -
На галечном, видном сквозь воду дне
Располагаются ярусами и зачарованной стаей
Внимают поэзии в молитвенной тишине…
О, хариус!
Наделённый поэтическим чувством
И легкомысленный,
Как херувим молодой, -
Мне кажется
Браконьерским кощунством
Ловить эту рыбу даже обычной удой!

Вот так нужно писать стихи. И успех, всем начинающим поэтам, будет обеспечен главным редактором «Сибирских огней».
Из четвёртой главы. Короткие выдержки. Выбирать лучшее - невозможно. Всё писалось в одном стиле – неуклюжем.

Край необъятный, как долгий сон,
Был раньше лишь ссыльной мечтой окрылён.
Сыны России и Польши стали кровными братьями
Революции и демократии.

Гремя кандалами, шли по этапам и бездорожью,
Мыслью и сердцем – вместе.

А социализм
- Не божество и не дышло,
Которое куда не поверни, туда и вышло,
И не догма,
Незыблемая, как монолит,
Тем более, не цитаты из библии и молитв.

Здесь ясно видно теперь, что вперёд
Не дальний фонарь человека ведёт,
А, этот фонарь в руке неся, человек
Себе освещает свой путь и век, -
Над человеком здесь не довлеет идея,
Он ею сам, как фонарём, владеет.

Сравнивает наше – и не наше.

Эйфелева башня с Сибирью в сравненьи –
Игрушки из спичек кажется менее…
Какого ж таланта здесь нужен Рабле,
Чтоб оду создать о Сибирской земле!?

Но башня и край – это разные явления. Башня – творение рук человеческих, а Сибирь – творение самой природы. Сравниваться же, если придерживаться единых законов логики, могут, лишь явления одного рода.

Гордость за свой край выражается в таких поэтических строках.

Разве врага мы в прах и навек не разбили б,
Если б, как сталь и хлеб, грузная мощь Сибири,
Если б степная, таёжная, сибирская грозная сила
Чашу весов Победы на нашу сторону не склонила!?

Не может поэт обойти и науку. Но и в этой теме он также неуклюж. Пишет в том же примитивно-лубочном стиле.

…Сейчас академик Лаврентьев,
Среди Золотой долины
Творя из гипотез и формул
Энергии мир живой, -
Берёт ребро у Евы-Сибири,
И за лепною глиной
Тянет руку к Венере,
Сверкающей над головой.

Так вот она какая – подлинная поэзия – в понимании всей комсомолько-партийной администрации города. Образец той социально-художественной мощи поэзии, на которую должны ориентироваться все начинающие поэты Сибири. Не дай бог кому-то уклониться от такого неуклюжего стиля, и вас не поймут в «Сибирских огнях». Только такими стихами можно было воспеть великий Сибирский край, только в таких стихах можно было показать ум, честь, совесть и мощь сибиряков.

Так Ленина мысль когда-то
Алмазным резцом вскрывала
Время и твердь земную –
Раскраивала, как стекло,
Чтоб над землёй Сибирской –
От Урала и до Байкала
Ныне сияли электрозвёзды,
Солнце будущего взошло…

Заканчивает поэму.
Здравствуй, Сибирь грядущая,
Стартующая на Байконуре,
Весенним гулом и светом
Мир окрестный заполнив, -
Из всех уголков планеты
Видимая сквозь грозы и бури,
В сверканье земных сокровищ
И электрических молний!

На том же неуклюже-примитивном уровне написаны следующие большие поэмы его, в переводах и в собственных сочинительствах: АЙ-ТОЛАЙ (по мотивам шорского эпоса), ПЕСНИ АК-ПУРБЫ (из поэмы Ф.Чиспиякова), ВЕШНЯЯ ТЯГА (братьям-азербайджанцам).
С подлинной поэзией, во все времена, обычно связывали – лёгкость, певучесть при чтении, особую (в отличии от прозы) художественную выразительность, логическую стройность и динамическую мощь.
О поэзии А.Смердова этого не скажешь. С точки зрения формы, они слишком уж неудобочитаемы. Не говоря уже о их сюжетном исполнении.
Когда говорят о художниках примитивистах, то по их творениям представляют тот детский уровень, который закрепился в них и не подлежит изменению во взрослом состоянии.
Такого уровня художества, некторые теоретики склонны считать – народными, непрофессиональными, застывшими на начальном уровне. Полагают, что произведения такого рода, легче понимаются детьми и малограмотными. С таким пониманием примитива трудно согласиться, когда знакомишься с поэзией А.Смердова.

НА ФРОНТ УХОДЯТ ТАНКИ.

Из заводских ворот выходят танки.
Суровы и решительны танкистов лица,
На запад их устремлены глаза.
На фронт, на дальний фронт уходят танки,
Железным грохотом проспект загромоздив,
На запад устремив стволы орудий.

Единственно, где поэт блеснул – ярко, жизнерадостно, празднично – так это в стихотворении ПИСЬМА С ПЕРЕДНЕГО КРАЯ.
Из поэмы «Мои земляки».

Мы идём по Подмосковью,
По следам врага.
Реки слёз и реки крови
Бьются в берега.

Очень уж живописно сказано. И с каким настроением! В этаком частушечно приплясывающем ритме. Вот оно – подлинное веселье. Поэта словно прорвало на праздник.
Когда я впервые прочитал эти стихи, мне сразу же захотелось их использовать. Ясное дело для того, чтобы как можно ощутимей уязвить поэта.
Следующая поэма ПУШКИНСКИЕ ГОРЫ. Написана она в обычном для А.Смердова корявом неуклюжем стиле.

Который день…Нет, мы не считали, -
В дыму кромешном, в тяжком лязге стали
Который день мы быстро шли вперёд
И только вёрстам точный знали счёт,
Мы шли вослед грозе артиллерийской,
То отдалённой, то паляще близкой, -
Она и днём и ночью бушевала,
Катясь на запад многовёрстным валом,
И ослепляла, в небе пролетая,
Метеоритов огненною стаей.

И дальше, в том же – громоздском, неуклюжем стиле – на сорока страницах. Читая, словно по ухабистой дороге едешь.
В конце книги, как это принято у поэтов, авторы подводят итоги своему творчеству. Пытается себя оценить и А.Смердов.

Может, слышать доведётся снова
За спиной ехидный говорок:
- Ишь, поэт, масштаба областного,
Сочинитель местный пресных строк.

Что ж, таких, наверно, не утешу –
Может, впрямь душа моя бедна,..

Он ещё сомневается. Бедна, малообеспечена – и до такой степени – что передовой край, как нечто скрывающееся за горизонтом.
 Это ж надо оказаться таким отстающим, что будучи официально-партийным лидером в Сибирской поэзии, сохранить свой примитивизм на протяжении всей своей долгой творческой деятельности. Признаков - развития, совершенствования, обогащения – абсолютно никаких. Он словно застыл на одном уровне и не смог сделать ни одного шага вперёд.
В стихотворении, посвящённом Л.Решетникову, он пишет.

И не раз слыхал упрёк суровый
Сослуживцев: коль тебе дано,
Как оружье, боевое слово, -
Безотказно действовать должно!

С такими строкам сам собой напрашивается вопрос: так с каким оружием ассоциируются его стихи? Скорее всего, с какой-то древней пещалью, которая чаще разит не врага, а самого обладателя сего. Во всяком случае не скажешь, что А.Смердов владеет поэтическим словом, как придворный мушкетёр шпагой.
И далее продолжает оценивать себя. В стихотворении, посвящённом А.Прокофьеву, он признаёт себя отстающим. Отстающим по средствам измерений. До современных мер измерений, не продвинулся. И этим, не только не чувствует себя ущербным, но и гордится тем, что уже отжило.

Пускай меня причислят к староверам
И назовут кондовым мой язык, -
Но я пристрастен к старым русским мерам
И мерить ими жизнь и мир привык.

В следующих четверостишиях  перечисляются эти меры. Меря эти – пуд, локоть, верста, сажень…
А.Смердов, сам, может быть, того не желая, причисляет себя – к отстающим, малограмотным, малообеспеченным, неуклюжим, неблагополучным – по всему комплексу сущностных сил.

И от друзей ловил упрёк учтивый –
Дальнеприцельный камешек в праще, -
Не отдалишься ль так от коллектива,
А там, глядишь, от жизни вообще?

Не лишне-де напомнить, не в обиду, -
Ведь так, в уединении своём
Не станешь ли замшелым индивидом,
А мы к тому ль стремимся и зовём?!

Любой вид творчества имеет свою последовательность. Вначале автор, в процессе обдумывания того или иного произведения, сопровождает его своей личной критикой. На втором этапе, подготовленное автором произведение, потом критикуется редактором или специалистом более высокого образовательного уровня. И завершается этот творческий процесс критикой уже самими читателями. Читатели же, по своим образовательным уровням, выглядят уже целой диагональной линией. И худший вариант для автора, если критикой займётся наиболее подготовленный для серьёзного анализа читатель. Естественно, если два первых этапа для критики, оказались не столь профессиональными.
Сама критика подразделяется на три вида. Первый и второй – могут оказаться предвзятыми. Первый – предвзятый – от друзей, при котором преувеличиваются достоинства, и не замечаются недостатки. Второй – предвзятый – от недругов, при котором замечаются недостатки, и упускаются из внимания достоинства. И третий вид критики (точнее, анализа) - объективный, при котором собираются все признаки: того и другого достоинства. Для такого беспристрастного аналитика, главное – истина. Он её ищет с такой же увлечённостью, с какой ищет золото золотоискатель. Ему не важно, в какой среде он работает. В дружеской или не дружеской. Что добыл, то и выдал. Без каких-либо личностных симпатий.
Как показывает историческая практика, всё ценное, что добывалось людьми из природы и из общества, добывалось благодаря точному отражению. К этому роду ценностей следует отнести, прежде всего, законы. Используя их, и обеспечивался прогресс по всем видам человеческой деятельности. И, в противовес этому, параллельно сопровождающимся, шёл процесс, связанный с искажениями, неточностями, ошибками.
Олицетворением такого явления и мог бы послужить А.Смердов. Официально он котировался, как сибирский самородок. В действительности же оказался тем придорожным булыжником, который почему то выставили на самое видное место. Более того, всей мощью городской партийной администрации, воинственно охраняли его от малейших попыток критики.
Ему, как представителю – из бедных, малограмотных, неуклюжих – доверили журнал «Сибирские огни». И он набирал сотрудников для него по своему образу и подобию. Перестройка подвела итог его полувековой деятельности. Суть её выразилась в том, что Сибирь на этот период не получила ту историю литературы, которой можно было бы гордиться. Ясно, что и учебника для учащихся невозможно было написать на том материале, который сочинялся Смердовым и его подручными.
Встаёт вопрос: сознавал ли кто из его окружения, что все они работают – впустую? Судя по тем оценкам, в которых отражалась эта самооценка, надо полагать, - осознавалась. Но для них для всех было главное: жить легко, обеспеченно, спокойно, без критики. А что потом?
 Каждый из них мог бы сказать: а потом, хоть макулатура. Так оно и вышло. С перестройкой они все оказались не востребованными. Журнал «Сибирские огни», по существу, прекратил своё существование.
Но вот что удивительно, А.Смердов, и на склоне своих лет, очень высоко ценился партийной организацией. Ему доверили должность, которая по своему уровню, всегда считалась академической. Был послом в Китае.
Анализируя деятельность А.Смердова, какие приходится отмечать его личностные признаки? Он их все выдал в своих стихах. Первое, это то, что он не способен к развитию. С чего начал, тем и кончил.
Как явление (под значащим именем Смердов), он бедняк по самой своей сути. За 150 лет его род, не только не построил, хотя бы небольшой домик, но не смог подновлять и то, что было построено когда-то и кем-то.
Точно в такой же роли он себя проявил и в роли хозяина «Сибирских огней». Он не только не улучшил журнал, но и довёл его до полного застоя.
Сам - неуклюжий, содержание книги – неуклюжее. Однажды лишь блеснул. И то – не к месту. Спрашивается, как мог такой человек выискивать в Сибири таланты, если он сам, как хозяин, таковым не являлся?
Первый, кого он пригрел в «Сибирских огнях», был А.Плитченко. О нём и пойдёт речь в следующей главе моей книги «Новосибирская плеяда».

Александр Плитченко.

Начну с биографических данных. А они таковы, что есть все основания провести параллель между им и мной.
Александр Иванович (я тоже – Иванович), родился 9 апреля (я - шестого), он 1943 года (я – 41). Стало быть, на два года старше его.
Он родился и жил в селе Чумаково Куйбышевского района Новосибирской области. Я – в деревне Чарочка Зырянского района Томской области. Так как я всегда придавал значение словам, каких бы вопросов они не касались, то и тут – позволю себе – сделать соответствующие сравнения.
Чумаково – Чарочка. Первое связывается с болезнью, бедствием, второе – с праздником. В жанровом отношении, Чарочка – празднично, Чумаково – трагично.
Среднюю школу Плитченко окончил в городе Каргат. Я – в селе Чердаты. Получается, что мы оба вынуждены были отрываться от родительского контроля и рано становиться детьми самостоятельными.
С 1963 по 1967 год служил в Краснознамённом Тихоокеанском флоте комендором. Я, закончив школу авиационных механиков в Барнауле в 1961 году, служил на самолёте АН-10 в Кривом Роге.
Первая публикация состоялась в 1964 году (журнал «Москва», еженедельник «Литературная Россия»). То есть в возрасте 21 года. В таком же возрасте начинал публиковаться  и Александр Смердов.
Меня же не хотели публиковать, ни в двадцать лет, ни в последующие годы. Отсюда – особого рода вопрос: что – принималось, и что – не принималось? Что это за тот – крайне узкий загадочный проход – через который можно было проникнуть к читателю.
Член Союза писателей СССР с 1968 года. С этого же времени – на литературной работе.
 Поразительная скорость служебного взлёта. Через год после армии – и уже член Союза писателей. Для этого не потребовалось учиться пять лет в институте. Не потребовались те знания, которые не добываются одним прыжком.
Что касается меня, то мои университеты описаны в книге «Из Чарочки по Союзу». На них ушли, именно те пять учебных лет, которые необходимы писателю, чтобы основательно ознакомиться с тем содержанием, каким наполнена реальная жизнь людей.
А.Плитченко – автор ряда книг: «Про Сашку» (Новосибирск, 1965), «Аисты улетают за счастьем» (Новосибирск, 1966), «Облака, деревья, травы» (Владивосток, 1967), «Стихотворения» (Новосибирск, 1968), «Четыре белых коня» (Новосибирск, 1970), «Екатерина Манькова» (Новосибирск, 1972), «Родительский сад» (Москва, «Советский писатель», 1972),
«Дневник» (Новосибирск, 1975), «Родня» (Москва, «Современник», 1976). Стихи А.Плитченко переводились на польский, венгерский, монгольский и др. языки.
После перечисления его публикаций, должно бы сразу возникнуть желание, скорей бежать в книжные магазины и скупать всё, что им сотворено. Ведь если ему нигде не было отказа в публикации, то он, как минимум – большой талант. А может быть даже и поэтический гений. Как тут не заинтересоваться таким новым творческим явлением!
Но вот я, прочитав его книгу стихов, что-то этого не почувствовал. Возникло ощущение, что вместо поэтического самородка, появился новый кусок булыжника, но куда как меньшего размера.
Продолжим сравнение – моих биографических и творческих данных – и его. А они таковы.
После прочтения  книги стихов А.Плитченко, можно было подумать, что он постоянно находился в деревне. Потому что писал в основном о деревне. Город в его стихах упоминался редко.
Объём содержания стихов его настолько сужен, что в них выдаются лишь незначительные приметы сельской жизни. Серьёзных событий не происходило; каких-то животрепещущих проблем не было. И общее впечатление, стало быть, от деревни, как явлении, абсолютно бес событийном и бес проблемном.
Я же, напротив (в отличие от него), обращал внимание только на наиболее существенные события, и только на наиболее острые проблемы. А они одни и те же для каждой ячейки общества.
В сущности, что представляет собой человек? Образно выражаясь, сосуд. Изо дня в день он чем-то заполняется. И в зависимости от скорости его заполнения, и от того содержания, каким он заполняется, потом он и может оцениваться.
Но так как в каждой ячейке общества, каждый член  его - со своей мерой и качеством заполнения – то и все они как бы располагаются по разным весовым и сущностным уровням.
И какой же общая картина получается? Если с геометрической точки зрения, то – ромбическая. В ромбе – количественно-качественное соотношение всех людей. Внизу его – бедняки, вверху – наиболее обеспеченные. Наиболее обеспеченные - физическими, умственными, нравственными, мировоззренческими и прочими данными.
Вот и получается, что бедняк – символ застоя. Он олицетворяет ту точку покоя, того начала, от которого и ведётся движение вперёд и вверх.
Используя образ сосуда, при взгляде на деревню, мы увидим их множество. От самых мелких, до самых крупных. И с содержимым, от самых ценностных, до самых замусоренных. Что касается меня и А.Плитченко, то и тут – образ сосудов – (в качестве сравнения) вполне уместен.
Я, с самого начала своих литературных увлечений, интересовался всеми гуманитарными науками, и мой духовный сосуд быстро наполнялся тем содержанием, какое имелось в многочисленных книгах того времени. Плитченко, в противовес мне, не интересовался ни одной из наук.
Из книг и из самого общества, набирался тот комплекс вопросов и проблем, над которыми приходилось напряжённо работать и затем высказывать свои соображения по ним. У Плитченко, на этот счёт, не было никаких мыслей, идей, чувств. Он был в стороне от всего того, что воспринималось любым чувствующим и мыслящим человеком – проблемным.
В сущности, что за человек, этот редактор? В общенародном понимании – заготовитель духовных ценностей. Плитченко, как поэт и писатель и затем, как редактор, к этой категории общественных деятелей, не относился. Он подбирал те мелочи жизни, которые вряд ли можно было отнести к духовным ценностям. И, тем не менее, они всё же – ценились. Возникает вопрос, как могло получиться, что стоило только Плитченко заглянуть в тут или иную редакцию, как его тут же, без лишних слов, решали публиковать?
В советское время сложилась вполне определённая процедура с принятием начинающих в печать. И самый лёгкий вариант, это когда тебя кто-то рекомендует. Так вот А.Смердов, этот тот – официально признанный авторитет – чьё слово было особо весомым. Замолвил слово – и ты в печати! Ещё слово – и ты в Союзе писателей! Ещё слово – и ты редактор! На редкость, процедура оказывается простенькой, но фантастически эффективной. Вот так формировалась Новосибирская плеяда. И, однажды сформированная (60-е годы), она – своим неизменным составом – просуществовала до конца своей биологической и социально-творческой жизни. Кто-то ушёл из жизни, кто-то перебрался в Москву или Ленинград, и новой плеяды уже больше не возникало. Пришли иные времена, изменились социально-политические условия для творчества. Последние из могикан затаились, не стали высовывать свой нос наружу из кабинетов. Литература, как явление, по существу, прекратила своё существование в столице Сибири. Но, при этом, всё же, сохранялась память о славном плеядном прошлом. На стене, перед входом в Союз писателей (Сибирское отделение) красуется мемориальная мраморная доска. Здесь, в такие-то годы, работал известный и, надо полагать, выдающийся деятель Сибирской культуры, Александр Плитченко.
Как видим, такой чести удостоились только два человека из всей Новосибирской плеяды: А.Смердов и А.Плитченко.
Для большей весомости, следовало бы их обоих высечь в граните или в мраморе, но вот беда, Новосибирск не так талантлив и по этой части. За всё время советской власти, не появился – хотя бы один - более или менее толковый скульптор. Так что особо гордиться столице Сибири - не чем. Плеядность – самого низкого пошиба – исключила её из сколько-нибудь заметной полезной деятельности.
Прежде чем начать анализировать поэтическое творчество А.Плитченко, хотелось бы обратиться к вводной статье А.Никулькова.
Статью свою он назвал в духе плеядности: ПОИСК ЕДИНСТВА. Того единства, которое М.Дудин назвал «сбором друзей» по определённым птичьим голосам. Получилось что-то вроде элиты особого образца.
«Библиотека сибирской поэзии» - издание итоговое, в неё входят тома «избранного» поэтов уже сложившихся, зрелых, определивших своеобразие творческого облика. Александр Плитченко, удостоившийся издания в этой «Библиотеке», совсем недавно перешагнул порог тридцатилетия. В данном сборнике представлен первый итог, свидетельствующий, кроме всего прочего, об интенсивности работы – сюда вошли стихи из девяти сборников, созданных за десять лет».
По этим словам можно подумать, что А.Плитченко вошёл в золотой фонд сибирской поэзии, и что его поэзия вполне годится для того, чтобы включить его (вместе с его главным наставником и протеже) в учебники. Но так ли это? Действительно ли наш сибирский самородок до такой степени талантлив, что может стать той гордостью города, подобно тому, как в своё время становились для своих мест проживания, Маяковский или Есенин?
Читаем А.Никулькова дальше.
«Поэт проявил тонкую психологичность в поэтическом уловлении «промельков» чувств»…И что же это за «промельки»? Читаем.

Губы подкрасила,
Глаза подвела.
- Ишь ты, - сказал я,
Заплакала:
- Это ведь для тебя.

Так вот она – настоящая поэзия! Первый признак «зрелости» поэта.
А.Никульков продолжает.
«В стихах такого рода поэт как будто вообще пренебрегал поэтической формой (для своих – это позволительно), как бы подчёркивая особо обнажённую драматичность переживания, невольной и ненужной дисгармонии душ». (Следующий признак зрелости его).

Приезжала ко мне в деревню,
Говорила с отцом и матерью.
Со страхом теперь понимаю –
Тогда ты была мне дороже
Матери и отца.

Вполне уместен вопрос: если кто-то другой пришёл в редакцию с такими же стихами, его бы встретили с распростёртыми объятиями?
Принимают не стихи (имеется в виду их формальное и содержательное качество) а человека – близкого по тем признакам, которые востребованы уже сформировавшейся административной плеядой.
Все начинающие исходят из убеждения, что если стихи прекрасны, идейны и, должны бы быть интересны читателю, то им не смогут отказать в публикации. И лишь набравшись вполне определённого опыта, разочаровываются. Убеждение переходит в заблуждение.
ПОИСК ЕДИНСТВА, как его понимать? По признакам творческих законов, или по признакам тех требований, которые исходят от уже известных литературных деятелей, вроде А.Смердова?
В поэзии, как известно, были мастера, которые успешно работали по всем уровням: детским, фольклорным. И одновременно  могли создать великолепнейший гимн для Союзного государства. Так что дело не в том, для какого возрастного и образовательного уровня пишутся стихи, а в том, насколько они психологически усвояемы, насколько могут быть интересны.
В поэзии А.Плитченко приходится отмечать полное пренебрежение, и - формой и - содержанием.
«В поэме «Екатерина Манькова» и в книге «Дневник» поэт искал гармонию связей между городом и деревней» (Посмотрим, нашёл ли он её).

Будет весь – в первой встречной крестьянской избушке,
Пичужке, ромашке –
Слит и спаян с моею дорогой, любовью, тоской –

Наворочил такое, что сам смысл не улавливается. Но если ты оказался в статусе друзей, то сгодится и такое.
Город.
Не от него уезжаю и езжу по сёлам родимым,
Езжу с ним.
Это мне, это городу необходимо.
(«Летний дневник»).
Комментирует образ - этой высочайшей поэтической зрелости -А.Никульков так. «Наряду с этим глобальным, мировоззренческим ощущением связей поэт видит их в микромире, в подробностях бытия: «У поскотины пасутся три телёнка, привязанных к автомобильной покрышке».
Не похоже, что А.Никульков иронизирует тут над своим другом. Комментарий ведётся на полном серьёзе. Но, так уж получается, что тот, кто оценивает кого-то, одновременно он оценивает и самого себя. Ради близких тебе людей, не грех снизойти, чтобы кого-то возвысить. Только вот не очень-то порядочно и красочно выглядит такая картина.
Далее. «Это ощущение («глобальное, мировоззренческое») находит выход и в полемической публицистике».

Не вся Россия –
Сельская изба.
Да из избы ль пришла на избы мода!
Не церковь, не изба, не городьба –
Волнуют судьбы русского народа.
Любить Россию,
Родину любить,
Родной душе по-братски отзываться
И знать, что русским от рожденья быть –
Не значит всуе русским называться.
 
С такой поэзией – только и выступать с высокой трибуны.
На подобное качество стихов, у русского народа есть множество метких выражений. Правда, большинство из них – с неприличным содержанием. Приведу, более или менее, приличные. (Сказал – ни к селу, ни к городу. Сказал, что в лужу…).
А.Никульков продолжает. «В этом сборнике «Библиотеке сибирской поэзии» стало особенно очевидным, что поэт упорно ищет синтез и гармонию человека и природы, города и села, прошлого и настоящего, ищет единения человеческих душ прежде всего через природу, которой мы все принадлежим». Не удовлетворившись общими расплывчатыми высказываниями, А.Никульков взлетает - от начального, подножного, примитивного - к передовому, академическому, космическому.
«Великий Эйнштейн стремился построить единую теорию поля, которая, на основе одного всеобщего простого закона, органически соединила бы электромагнитное поле с гравитационным, со временем и пространством». Это уже не дружеский - юмор, ирония. Это скорее - насмешка.
Если серьёзно и академично, то речь идёт о сравнении естественных наук, с гуманитарными. Суть здесь такая. Всё, что происходит в природе – математично. В виде формул. А раз так, то конечная цель точных наук, придти к фокусу, и там, на малом объёме, представить все природные явления в единых математических системах. Единственная проблема – гравитационная. Из-за слишком уж больших чисел, не удаётся эту силу взаимодействия, математически связать со всеми тремя остальными.
То, что происходит в обществе, тоже – математично. Но гуманитарным наукам приходится иметь дело с довольно-таки деликатными сущностными силами: образовательными, религиозными, национальными, политическими и прочими. И объединить всё это в единую систему – подобно тому, как это пытаются сделать учёные естественных наук – практически невозможно. Невозможно потому, что все основные сущностно-общественные силы функционируют самостоятельно. Объединение же возможно - только по образовательным признакам. Других алгоритмов – не существует.
К тому же четыре закона взаимодействия – объективны. Общество же, по отношению к ним – субъективно. То есть, процесс познания их, растянулся на тысячилетия. И квалифицироваться он начал по двум параллельным составляющим. То, что связывалось с точным отражением природы и общества, стали называть – объективным, а то, что с неточным – субъективным. Таким образом, растянутое по времени познание законов природы, и с той технической деятельностью, которая сопровождалась этим познанием, привело к единому учебному процессу.
С точки зрения времени, образовательный процесс растянулся от моментов начальных, до моментов конечных. Всё это представить в фокусе невозможно. Приходится представлять в диагональном виде. Суть же проблемы объединения всех сущностных сил общества, сводится к конечному результату. То есть, к тем условиям, при которых возможно такое объединение. Как известно из истории, подобного рода оптимистов, было не мало. Последними из них были – Маркс с Лениным. Но и то, как они представили свою закономерность в социально-эволюционном развитии человечества, оказалась практически несостоятельной.
Вот и получается, что теоретически можно представить объединение общества по основным базисным принципам, но вот достичь практического объединения его, не удаётся. Всё дело – в растянутости развития, и в тех человеческих качествах, которые так разнообразны по негативным и позитивным признакам.
Анатолий Никульков решил блеснуть своей эрудицией. Но использовал явления, которые не годятся для сравнения. Законы природы и процессы познания общества, это сущности разного рода. И уж совсем нелепо выглядит сравнение, когда оно используется к поэтически примитивному А.Плитченко. Судите сами, хотя бы по такому высказыванию А.Никулькова о нём.
«Ему не свойственно космическое, предельно обобщённое восприятие единства Вселенной…он воспринимает мир в подробностях, в зримых деталях, но ощущение всесильности человека у него такое же».

Безмолствовать.
Стоять и стынуть
При влажном отсвете цветка,
Боясь вздохнуть
И отодвинуть
Своим дыханьем
Облака.

«Это осознание себя старшим, наиболее могучим в единой семье живого охватывает всё – от облаков до чуть прорезавшегося деревца».
Вот оно, то предвзято лестное, которое раздувается вверх и вширь.

Этот маленький кедр – с белку величиной –
У дороги в лесу повстречался с тобой нам.

Милый, маленький кедр, неуклюжий, смешной –
И поныне душа за него неспокойна.

Понравился им признак – неуклюжий. Оказывается, не только поэт может быть неуклюжим, но и растение. Хотя принято считать, что поэт должен быть – зрелым, и растение кедр, в зрелом виде – могучим. Стало быть, всё начальное (детское) в их понимании, является неуклюжим.
А.Никульков подметил в творчестве поэта и такой наиболее существенный признак. «В свою очередь и природа – животная и растительная – чутка к человеку. Когда соседка спасается  от пьяного мужа, то «наш пёс первый раз на соседку глядел и не лаял». Из своих же наблюдений мог бы сказать, что собаки, даже злые, на соседей не лают. Они привыкают к ним и встречают всегда дружелюбно.
«Померла бабушка – «схоронили старую до снега, а наутро – выпали снега». «Дыхом в дых. Пообок, Рядом» - так определяет поэт соотношение человека и природы, различая в этом слитном существовании противоречивую многосторонность: «Был жестоким и родным этот мир – высоким садом. Волчьим взглядом кровяным».
Не моё ли –
После странствий –
Тело
Корни оплели?
Из костей моих крестьянских
Три калины проросли.
Не моё ли
Среди сада
Слово алое цвело?
Не порубите – прохлада,
А порубите – тепло.

А.Никульков продолжает восхищаться поэтом.
«Последние строки – словно голос самой природы, неизменно покорной и доброжелательной к человеку».
«В стихотворении «Зимняя дорога» путник едет по вечерней морозной степи. Вся обстановка невольно вызывает неуютное, тревожное чувство одиночества: «Путь лежит под небесами пусто и открыто».

Не от алого ль заката
На душе такое?
Одиночество людское
И родство людское,
И печальная надежда.
Светлая дорога,
И дорога к человеку –
Вечная дорога.

В том же дружеском духе А.Никульков пишет. «Вообще, в лучших стихах А.Плитченко обобщающая поэтическая мысль не формируется впрямую, а как бы рождается сама собой из комплекса лирических переживаний. Замедленная ритмика стихотворения «Полевая заря» уже сама по себе настраивает на раздумья. «Отбуянило лето», и наступает зрелость плодов в природе, зрелость мыслей и дел у человека: «Не галди, погоди-ка, сперва преклони у берёзы колена».

Не плутать или долю пытать,
Нынче время иное приспело –
Время в землю корнями врастать,
Делать дело
И сказывать дело.

В отличие от М.Дудина, А,Никульков в своём друге не видит и малых недостатков. Вся поэзия А.Плитченко достойна восхищения.
«А.Плитченко порой берёт определения не изобразительные, а оценочные, но настолько они точны и весомы, что создают ощущение образное, одновременно заключая в себе идейную сущность: «Затяжелели большие хлеба простонародно и свято». Или – «Тяжелы мои ладони. Тяжелы, как города».
«Его тропы, как правило, локальны, найдены в мире главной идеи, тем более они выразительны в контексте: «Удлинёнными, как листья, удивлёнными очами», «Рыбой плещется в бидоне недопитая вода».
«Стих очень послушен поэту в обобщениях и подробностях, в фольклорной песенности и в чёткости размышлений. Интонация его стихов богата и гибка. Одно из ранних стихотворений «Когда улетают журавли» начинается торжественной характеристикой осени: «Дни отлетевших журавлей нисходят на поля». И тут же, очень естественно, торжественность переходит в задорный призыв: «Эй, населенье, веселей! – распахнута земля!» К какому же «населению» обращается поэт? «Влезай, медведь. Ныряй, зерно. Земля укроет вас от непогоды ледяной и от недобрых глаз»…
Анатолий Никульков постоянно восхищается поэтом, А что говорит психология о соотношении – объект и субъект восхищения? О значительной разнице по уровням развития.
Это когда один преодолел планку в два метра, а другой сознаёт, что ему далеко до таких высот. Или, когда кто-то сделал большое открытие, а второй, работая вместе с ним, не смог додуматься до него.
А.Никульков, будучи могущественным человеком в редакции, похож на удава, который виляет своим хвостиком перед кроликом.
Критика (настоящая критика) призвана принуждать к совершенству. А как ведёт себя А.Никульков? Он, своими восторгами, сохраняет поэта на том, крайне низком уровне, с которого он начал, и с каким пытается прожить всю творческую жизнь, не развиваясь и не совершенствуясь.
Подлинная поэзия, это то, что связывается с фокусом и ассоциируется с большим или малым увеличительным стеклом. Поставил это стекло к лучам солнца, собрал его в фокус, направил на тот или иной предмет, предмет – загорелся. Соединяем одну ассоциацию с другой – с журналом «Сибирские огни» - получаем представление о его творческом состоянии.
Огонь, сам по себе, явление – яркое, светлое, горячее. Стало быть, и журнал «Сибирские огни», должен быть фокусным по содержанию, и потому, - ярким по форме. А что мы имеем?
Продолжим анализ поэзии А.Плитченко и, одновременно, анализ восхитительных слов его поклонника по совместной работе.
«Прекрасная полифоничность интонаций в одном коротком стихотворении!» (Лично у меня, прямо противоположная оценка).

Но и простите нынче тем,
Кто покидает край,
Кто бьёт крылом по темноте
На юг, в составе стай.
Пускай простят их дерева,
Усталая трава
За их прощальные слова,
Печальные слова.

«Для А.Плитченко органично фольклорное виденье».
Не лишне будет пояснить, что же это за «виденье». С точки зрения знаний, опыта, это нечто начальное. Оно ассоциируется с чем-то древним по времени, с чем-то малым по местности. В общем, с чем-то мизерным по объёму. Но при этом, хорошо ориентированным на малом участке. Иначе говоря, творец слишком удалён от фокуса, от той концентрированной сути, которая выражается в форме законов, в форме ярких произведений. И чтобы понять это, достаточно представить «органично фольклорное виденье».

Ой, а там, где тучи чёрные,
Гуси-лебеди на юг
На крылах несут девчоночку,
Непослушную мою.
И не свидеться, не встретиться,
И далёк,
Далёк-далёк,
Колыхается и светится
Этот жёлтенький платок.

Это не фольклор, а сплошной сумбур. Фольклор же, он потому и называется фольклором, что является хорошо понятным безграмотным и малограмотным. Фольклор, это всё то, что варилось в узком кругу.
 В прошлом, (особенно - отдалённом), было мало книг. Редко, кто в малых поселениях их читал. 
С точки зрения современного понимания, всё то, что предельно отдалено от передового, и считается фольклорным. Поэтому А.Плитченко отведена роль – мало продвинутого, роль малограмотного. Восхищаясь низким творческим уровнем, и сам аналитик низводит себя до такого же уровня.
«Очень часто в стихах А.Плитченко человеческие взаимоотношения слишком жёстко связаны с ощущением окружающей природы. В стихотворении «Иди ко мне на острова» та, кого зовёт поэт, в общем, неощутима. Вся прелесть заключена в самих островах: Как будто рослая трава, густа вода…Иди тихонько, не спугни звезду с листа…И как полночная вода - густа трава». А о той, кого зовёт поэт, только и сказано: «Я люблю тебя в воде…О, ты чиста, как та звезда!» Продолжает.
«…не вообще «люблю», а именно в воде, то есть опять же в прямой связи с природой». Думаю, современные юмористы иначе бы истолковали эти строки с любовью в воде. Далее.
«То же самое в стихотворениях «Снег», «Сон травы», «Осеннее утро». «И проблеска нет на востоке…Но ты мне, - гляди, - говоришь, - Светает!..» Дальше идёт чеканно выразительное, как на гравюре, изображение ночи и рассвета. «Вот видишь, - ты мне говоришь». Присутствие ещё одного человека, совершенно не изображённого, нужно лишь как толчок для какого-то ешё одного осознания красоты природы».
«Органично фольклорное виденье»  - с ударением на И - преподносится в этом контексте – с ударением на Е. (Что-то вроде галлюцинаций).
«Такая авторская позиция, при всей её цельности, глубине и своеобразии, всё-таки, на мой взгляд, ограничивает популярность поэзии Александра Плитченко. Он более жёстко, чем хотелось бы, регламентирует себя одной, хотя и «пламенной страстью».
Пламенная страсть – признак гениальности. У поэта же всё - простенько, серо, коряво, сумбурно. Одним словом – неуклюже. О таких поэтах не скажешь: «единого слова ради, тысячи слов словесной руды».
Пользуясь законами логики, мы можем сделать соответствующий вывод: восхищаясь примитивным, автор такого восхищения оказывается примитивней примитивного. И это – в отношении главного редактора.
Если бы верховные власти союзного государства придавали такое же значение литературным делам, какие они придавали естественным наукам, то во главе каждого издательства, и каждой редакции, был бы человек с академическим образованием. С таким человеком, было бы проще решать острые творческие вопросы, и легче было бы организовать настоящую продуктивную творческую дискуссию.
Декларативно – творческие условия в государстве – представлялись движением к истине, к законам. Такое неизменное постоянное наращивание их, считалось академически закономерным. И оно – по замыслам вождей – должно было бы обеспечить качественный переход от социализма к коммунизму. Но это означало – достичь по каждому члену общества - такого нравственного и образовательного уровня, при котором такой переход был бы вполне возможным. А что мы наблюдали в действительности?
В каждой сфере человеческой деятельности, образовывались свои – дружески плеядные ячейки. И порой, крайне низкого уровня. И вот там, где создавались такие – крепостной прочности – плеяды, и возникал застой. К ним невозможно было подступиться с критикой. Их неуязвимость от критики обеспечивалась тремя кольцами взаимно действующих административных сил. Как они целостно (системно) проявлялись на конкретных примерах, теперь, более или менее, известно каждому. В этом качестве, и «Сибирские огни», не оказались в стороне. Но об этом пойдёт речь ниже.
Вернёмся к А.Плитченко и А.Никулькову.
А.Никульков, словно сознавая, что переборщил с восторгами, решает изменить свой аналитический тон.
«…мы ведь оцениваем первые итоги, первое десятилетие работы поэта, который, может быть, только сейчас приближается к поре зрелости». Но А.Никульков – по ходу своего анализа – постоянно указывал на признак зрелости поэта. Отмечал, что зрелость поэта приурочивалась к осени. (Поэт, каждый год, вместе с природой, созревает к осени).
«Он сам говорит в «Стансах» о медленном развитии души. Кстати, пожалуй, именно «Стансы» исполнены раздумий, свидетельствующих о созревании нового типа».

К движенью пули, звука или света
Приблизить жизнь огульно не спеши,
Не забывай за скоростью предмета
О медленном развитии души.

Пуля, звук, свет, имеют свой источник, который и создаёт это движение. Душа же сама является источником. И после того, как её заполнили знаниями, она начинает выдавать свою продукцию. Хотя бы в виде стихов. Так что сравнение использовано не совсем удачно. Вопреки творческой логике. Пуля, звук, свет – приравниваются к поэтическому слову. Он его отправляет в души читателей, и читатели воспринимают его по-разному. В общем, получается три варианта. Друзья – восхищаются, недруги – посмеиваются, объективные читатели, анализируя, стремятся оценивать соответствующе. Диалектика органически сводит всё в цельность.
Один из признаков поэзии А.Плитченко, это то, что у одних поэтов представлен весь Союз (как у А.Смердова), а у А.Плитченко – лишь одна  его малая деревня. В своих стихах он замкнулся на ней целиком.
А.Никульков заканчивает свою вводную статью об А.Плитченко, лучшим его стихотворением.

И у нас единственное дело,
Не умножив ярости и зла,
Всё сказать, что матушка велела,
Всё раздать, что матушка дала.

«Этот истинно современный, гуманный пафос пронизывает книгу А.Плитченко, представленную в «Библиотеке сибирской поэзии».
Теперь уже известно, что «Библиотека сибирской поэзии», не выдержала проверки временем на качество, и вся (в полном своём составе) ушла в макулатуру. Таков закономерный итог всей творческой деятельности, хорошо организованной, и по-дружески сплочённой, Новосибирской плеяды.
Свою задачу, автор вводной статьи, видел в том, чтобы оценить  поэзию А.Плитченко высшей мерой. Но «высшая мера» в истории России, иначе оценивалась. И верховным руководством, и самим обществом. Не придерживаясь крайних ассоциаций, всё же приходится констатировать, что труд Новосибирской плеяды оказался – бесполезным и никому не нужным. Чтобы лучше убедиться в этом, просмотрим книгу А.Плитченко до конца.
ВЫШИВАНИЕ.
Мама вышивала, вышивала,
Молодая, добрая была,
И соседки вышивки давала,
А сама соседских не брала.

Не склонна была – к взаимному товарообмену. Но при этом нарушается естественная гармония между людьми…Уникальный признак.
Следующие признаки села Чумаково.

ЛЕБЁДУШКА.
А от того ли от леска
Под самые окна
Разлилася река
В Чумаково Омка.

КАНАВА. (Перечисляет её признаки. Что там в ней).
А мамы
Носы утирают сыночкам шатущим
И говорят им:
- Не вздумайте лазить в канаву.

ОКНО.
Оно имеет цвет и запах,
Как будто лёгкое вино,
То,
Обращённое на запад,
То земляничное окно.

ЧАСТНЫЙ ОГОРОД. (Уроки берёт у деда).
Он поучал меня, но вот
Его сединам не в угоду
Кричу:
- Да чёрт с ним, с огородом, -
Пусть это дерево растёт!  (Защитник природы).
Дед жить учил меня – и вот…

МЯСО.
Вот гонят скот на мясокомбинат.
Погонщик матерится на кобыле
С кольцом в носу орёт на весь Каргат
Бык.
…Мне жалко их,
Но мясо всё же ем.
Так где же, чёрт возьми,
Принципиальность.

Вот они – образцы поэтической зрелости. Из всего того, что происходило в деревне, он подметил лишь эти признаки. Получается, что ничего более существенного там не проявлялось. В действительности же, события, которые происходили в деревнях (любого региона) одни и те же. Так вот признаком зрелости человека, - увидеть, почувствовать основные проблемы сёл, деревень - и выдать их в той или иной высокохудожественной форме.
КАРГАТ.
Не хвалю своё болото –
Слава богу, не кулик,
Мазать хаты позолотой
Повернётся ли язык.

Но и попусту не хаю,
Серой – синь не назову.

ДВЕ ЗАРИ.
Не луплю бичом,
Не обижаю,
Временами жалко мне его (а в остальное время?)
Я люблю коня
И уважаю,
Серого трудягу своего.

МИР ТРАВЕ ДО УТРА.
Не сорву, не помну –
Мир траве до утра.

ИЛЬЕ ФОНЯКОВУ.
Ночь пролетела, проплыла,
В реке колечко утопила.
И два далёкие весла,
Как два далёкие крыла,
А утром
Осень наступила.

АВГУСТ – СЕНТЯБРЬ. (Бабье лето).
Будет полдень с паутиной
И медлительным листом,
Будет полдень над плотиной
Бить серебряным хвостом,
Будут веточки нагие
Тараторить о зиме,
Будут яблоки тугие
Тарабанить по земле…

ПЕРВЫЙ СНЕГ.
Ночевали гуси-лебеди
У крылечка моего,
Ночевали гуси-лебеди,
Утром вышел –
Никого.
Только пёрышко холодное
Из-под облака летит,
Только крылышко холёное
По-над тучами свистит.
Ой,..

ПИСЬМА В СЕНТЯБРЕ.
Я приеду на попутном ГАЗе,
Даже не приеду – прилечу,
В деревянном отделеньи связи
Три письма от милой получу.

СЛОВО.
К чему разбираться?
Понять – не пойму.
Живёт во мне слово.
Так надо
Ему.
ОТ МОЛНИИ ДО ГРОМА.
…и на мгновенье вечер
Стал светел и высок.
Дождинка –
Гроз предтеча –
Ударила в висок.

БУДЕТ ЛАСКОВЫЙ ДОЖДЬ.
Будет маленький дождь
От слезы, от росы.
Будет радостный дождь
От реки, от озёр.

(Без названия. Несколько строк,..мыслительных).
На ярком свету не поймёшь,
На ярком пиру не расслышишь –
В душе вместе с правдою
Ложь
За милую душу пропишешь.
Лечи мои очи, сестра,
Печалью по делу и дому,
Учи меня горю, сестра,
Учи меня горю людскому.

ПОЛЕВАЯ ЗАРЯ.
Погоди-ка чуток,
Не галди –
Заплутаемся в разговорах.
Отбуянило лето. Гляди –
Лепестки лебедей на озёрах.

Из книги ОБЛАКА, ДЕРЕВЬЯ, ТРАВЫ. Но пишет о лошадях и людях. Может выдать и крайне недружественное в адрес братского народа. Какого? Не трудно догадаться.

Хвали коня – хороший конь,
Уж если напросился в гости.

Криви душой. Хлебай кумыс.
Халат набрось на плечи ватный.
Да разбирай в ответах смысл,
Как и питьё, - весьма невнятный.
Но –
Средь этой ерунды –
Не от костра ль несёт ордою?
Старик коснётся бороды
Своею бронзовой ладонью,
И алый, словно рана, рот
Открыт для вероломной шутки,
И, перевариваясь, ржёт
Кровь лошадиная в желудке.

ЛЕДЯНАЯ ЛАДА.
Заблудились мы с тобой,
Прощай,
До свидания,
Зимняя моя любовь,
Холодная, дальняя. 

Вероятно, этим хотел сказать, что имеется ещё любовь – весенняя, летняя и осенняя. Ещё несколько строк о любви.
ОБЛАКО.
Мои вчерашние дела…
Моя любимая…
Была ли?
А лодка белая плыла.
Залив и облако – пылали.
Была ли молния нова?
Но всё застыло перед нею. (Что тут скажешь? Выразительно).

Решил отметиться и по глобальным проблемам. Поэтически высказался о последствиях ядерного взрыва.

Выше сумасшедшей той победы,
На последний,
Страшный рыбий суд
Кверху брюхом,
Словно две торпеды,
Две акулы дохлые плывут.

Заканчивает эту книгу словами.

Планета отчалит, отчалит,
В моря тишины отойдёт,
Дневные дела и печали
Зелёным веслом отведёт. (Мудрёно сказано. Если планета, и моря по её поверхности, а вокруг – космос, то, общая картина - понятна. У него же «зелёные вёсла» - ни к селу, ни к городу, ни к планете, ни к морям. Впрочем, у поэта своя логика.

Следующий раздел ДОРОГА С ПОКОСА.
По названию стихов, понятно, о чём пойдёт речь. О МАЛИНОВКЕ, о ЗИМНЕЙ КУХНЕ, о МОЛОЧНОМ СТАДЕ, о БЕРЁЗЕ…
С точки зрения содержания, никакой событийности, никаких деревенских проблем. Кроме событий и проблем такого рода.
В хату к бабке – «повадилась птаха. То она улетит, то прилетит». Пошла бабка в сельсовет – жаловаться на птаху. Там – смеются.

И стоит бабка
Посреди миру…
Что же ей делать
С озорной птахой?..(Да, серьёзная проблема! Большое событие!).

Следующие стихи: КОГДА УЛЕТАЮТ ЖУРАВЛИ, ГОВОРИТ ГЛУХАРЬ, ДОРОГА С ПОКОСА, ВОЗВРАЩЕНИЕ, СКВОРЕЦ…

Пой скворушка,
Я понимаю
Недолгие песни твои.
Пой, пой, перелётная птаха,
Живи. (К птицам у него особая любовь).

Птица знала небо, ветер, ветку,
Знала звёзды и не знала зла.
Посадили птицу в клетку
А она взяла и умерла. (Вот такие грустные явления подмечает).

О похоронах. Раз начал перечислять деревенские признаки, куда же без них. И о них хочется поведать своим читателям.

Всё не о том, не о том я!..
Кланялся яме народ.
Жёлтые мёрзлые комья
Били, где руки и рот.

О чём поэт ещё грустит-печалится?..» Было дерево одно – выдрали с корнями»…
Ну добро бы невзначай,
Ладно бы –
Для дела,
Я бы горько промолчал,
А вот тут задело…

О чём он ещё, размышляя, корит себя?
Мне бы надо, дураку,
С детства,
Сызмальства
Сына ставить к верстаку –
Истинное средство.

Заканчивает стихотворение на воспитательную тему.
Ладно. Бог с тобой. Лети. Высоко да мимо.
Да, сыновние пути – неисповедимы.

ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ. (Решил коснуться и религиозной темы. Но, по-своему, своеобразно. Побывал Иисус в Чумаково, понравилось ему там.

И подумал Иисус:
- Будь что будет, но отсюдова
Ни за что не вознесусь.  (Вот о таких чудесах поведал поэт).

Дальше: СОБАКА В ОГОРОДЕ, БЕЛАЯ КОБЫЛИЦА, БОЛЬШОЕ ПОЖЕЛАНИЕ ЗДОРОВЬЯ (в трёх разделах). Заканчивает…

Звёзды! Я знаю: сегодня вы многое можете значить,
Но, для сравнения даже, здесь некуда вас присобачить.
Ибо не светлая точка, не хилая птица, не вялая рыба,
А тёплая глыба, сооруженье, явленье со странным названьем Корова -
Вновь возвращается выкормить человека.

И такое нагромождение, логически и образно несвязанных слов, называется зрелостью поэта. Вот что значит – друзья. Они и к такому опусу не станут придираться.
Из книги «ЧЕТЫРЕ БЕЛЫХ КОНЯ».
ВАСИЛЬЕВ ДОМИК, У ТЫНА – БУРЬЯН, ВЧЕРА, ВЕСЕННЕЕ, ЗИМНЯЯ ДОРОГА, СТЕПЬ, ЦАРЬ ПРИРОДЫ, (И кто же он?).

Книгу земную я перелестал
От изначального века.
Эй, муравьишка, чего ты отстал?
Ну, догоняй человека.

Просмотрев всю книгу стихов А.Плитченко, не трудно представить всё содержание её. И окажется, что поэт чаще всего встречался с батей, матерью. Один раз – с Екатериной Маньковой и, случайно, ещё с какой-то девушкой. Иногда он выходил из батиного ветхого дома (в разное время года) и узнавал, что вокруг растут деревья, и что некоторые из них, сваливают топором. Выражает жалость к ним.
И ещё ему было жалко видеть, как убивают птиц, скот. Но при этом признавал, что от мяса он, всё же, не отказывался.
Редко выходя из батиного дома, он всё же узнавал, что в деревне происходят кое-какие мелкие события. То соседка убегает от пьяного мужа, то к бабке постоянно наведывается птаха. Приходится обращаться к властям.
Однажды даже напросился в гости. Гость оказался крайне мерзким. Как не воспользоваться таким материалом для своего стихотворения.
Ничего социального, политического, творческого. Никаких проблем, идей. Нет, тех или иных, существенных наблюдений над разнообразнейшей и богатейшей по событиям, реальной жизни. И всё это охотно – без каких-либо замечаний и критики – принималось. Чудеса, да и только. Везёт же некоторым. Над этим – социально-творческим явлением – стоит подумать.
Из десятков, сотен, тысяч начинающих, А,Плитченко оказался самым – по партийно-советским признакам – наиболее одарённым, востребованным и многообещающим. Он, своего рода, - чемпион, в среде претендующих на звание поэта. Его сходу, с первых стихов, в печать, к читателю. Сходу – в Союз писателей, сходу в литературную власть.
Я просмотрел книгу стихов А.Плитченко и выдал то содержание её, которым оно было наполнено. Неужели оно так ценно, с точки зрения художественных и гуманитарных наук? Не знаю, как другие аналитики, а я, лично, усомнился в подлинных способностях её автора. Читаем.
Мир,
Набитый зверьём и птахами,
Мир,
Негаснущий и живой!
Все дороги к нему запаханы,
Луговой заросли травой.  (Кто скажет, что не гениально?!).

ПРО ШУБУ.
Справил шубу Вася
Из восьми собак,
Справил да покрасил,
А не просто так.
Собаки деревенские прознали про то, и разорвали её. Такая вот подмечена поэтом собачья солидарность. Хорошо ещё, что до трагедии дело не дошло. Могли бы и творца той шубы покусать.
Не хорошо и браконьерствовать.

Не дрогнет рыжая рука
В лесу у этого подонка,
Когда он глупого зверька
Убьёт, как малого ребёнка.

БЫК.  (Гарию Немченко).

Как зарезали быка –
Снег теплее мака.
С полотенцем в руках
Заплакала мама.

Сказано по-детски, несерьёзно. Ведь вся жизнь в деревне – вырастить скот, и умертвить его потом. Умертвить, чтобы прилично питаться, и продавать. Излишки. И никто в деревне, даже дети, не льют слёзы по убитым животным.   В общем-то, это не тема для поэзии.
РОЩА.  (Батю своего представляет сторожем леса).
Батя был решительным, бывалым.
Голубоглаз.
Густобров.  (Отобрал у братьев Сучковых топоры. Поведал о таком вот виде Чумаковского героизма).
- Ну что, хозяева пашни Российской?
Хреново без топора? Так и быть –
Отдам топоры. Пишите расписки,
Чтоб в роще впредь обязуетесь не рубить…

ЛЕС.  (Беспокоится, болеет за него).
Стадами выбитый,
Унылый,
Пустой,
Обглоданный,
Кривой.
Какой уж там нечистой силы –
Букашки не найдёшь живой!

И дальше – ТУМАН, СУМЕРКИ…и снова ЛЕС.
Он –
Единый, многоликий,
Тихий, тысячеязыкий,
И невидимый, и сущий,
И всевидящ, и незряч,
Мельтешащий, недвижимый,
Беззащитный, всемогущий,
И любимый, и гонимый,
Не целитель, не палач.

ЗНАКОМАЯ.  (Болеет за лошадь).
И жалко мне старую лошадь,
И больно –
Ничем ей помочь не могу.

Тот, кто участвовал в создании социально-творческого феномена, под именем А,Плитченко, словно стремился к установлению своеобразного рекорда. Человека, более ограниченного в литературных делах, трудно себе представить. Чтобы доказать это, попробую перечислить все те признаки, которые связываются с крайне низкими (подножными) показателями.
Первый вопрос: что такое – примитивизм в литературе? С точки зрения целого, это всё то, что находится – ПОД. Под тем, что выше.
ПРИМИТИВ, (книж.) Нечто простое, не развившееся (по сравнению с позднейшим, более совершенным).
ПРИМИТИВИЗМ, 1. Упрощённый подход к сложным вопросам. 2. Направление в искусстве, использующие формы первобытных, ранних или примитивных стилей.
В любом случае, как это видно из толкования, речь идёт о чём-то начальном. Потому что всё последующее, относится к последовательным ступеням развития, наращивающихся по объёму, сложности, точности отражения и оценки. То есть примитив воспринимается, как точка отсчёта.
Цельностью является само общество. И вопрос состоит в том, насколько кто его понял. А.Плитченко говорит только о деревне Чумаково. Он не вышел из неё в творческом отношении. Не продвинулся по развитию.
Чтобы отразить общество, нужен роман или поэма. Но, как всё в материальном мире, большое состоит из малого. И поэтому любая книга, любое произведение состоит из малых произведений, с признаками юмора, иронии, сатиры, анекдотов. Все эти малые формы большого цельного произведения, отражают разность нравственных, образовательных и прочих потенциалов. Потому что в юморе, иронии, сатире предполагаются, как минимум два человека или две стороны. Одна из которых, подшучивает или критикует другую. У А.Плитченко этих признаков в содержании книги не наблюдается. И это указывает на основной признак его - общей творческой ограниченности. Малой болячкой отметился на большом здоровом теле.
В образовательном плане, после среднего образования, следует -высшее. Там – все виды гуманитарных наук. Следовательно, если ты увлёкся литературой, ты обязан их все изучить, и, затем использовать полученные знания, в поэтическом творчестве.
Я начал со сравнения, сравнением и закончу. Плитчинко начал удачно. Первая проба. Публикуют. Меня – нет.  После армии – районная редакция. Проблемы колхозов мне были известны. Начал с них. Не понравилось главному редактору. Начал делать замечания. От существенного – отстраняли. Работать становилось неинтересно. Я уехал в Новосибирск. Отчим оказался агрессивным алкоголиком. Мать убежала от него, мы начали жить в самом здании областного суда. Я оказался в системе правоохранительных органов. Новый источник личностных и социальных проблем.
После года жизни в суде, мать получила двухкомнатную квартиру, тут же, рядом с областным судом. Отчим выгнал меня, пришлось работать и жить в самом оперном театре. Далее, пиввинкомбинат, где я работал и жил одновременно. Новый источник личностных и социальных проблем.
Далее, пять лет бродяжничества по всему Союзу. Новый источник личностных и социальных проблем. Сравнивать меня и А.Плитченко, это всё равно, что сравнивать Моську и слона, Чумаково со всем Союзом. И, тем не менее, литературное начальство предпочло – малое, примитивное, «неуклюжее».
Вот вам и объяснение застою. Права таким, как А.Плитченко – застой, права таким, как я – развитие. Власти предпочли – застой, тупик.
Я сразу же увлёкся гуманитарными науками, и начал писать, вначале статьи, а потом и книги. По каждой из гуманитарных наук. И в этом плане, я и А.Плитченко, как мизер с большим объёмом.
Мы оба – одного возраста. Но, несмотря на то, что он младше меня на два года, не дотянул до пенсии, уходит из жизни. И в этом есть своя причина. Судите сами, каждый год издаётся книга. Как это принято у нас, нужно отметить это событие. Постоянные поездки по колхозам, а там, местное начальство особенно гостеприимно к городским знаменитостям. Встречали и провожали – ни хлебом и солью. Какой желудок выдержит такие нагрузки.
И по этой части у нас абсолютный контраст. Я никогда не курил и не испытывал интереса к горячительным напиткам. И в контраст, опять же, этим основным увлечениям, я с детских лет увлекался спортом. Как результат такого образа жизни, я – в свои 70 лет – никогда не знал, что такое изжога, как болит сердце. Не поступало болезненных сигналов и от остальных внутренних органов. Вдобавок к этому, мне неизвестен остеохондроз и радикулит. В общем, нетипическое я явление. Но мне всегда хотелось бы, чтобы таких нетипических явлений, как я, как можно больше было бы в России, а таких – типических, как А.Смердов и А.Плитченко, как можно меньше. И тогда прогресс – по основным сущностным факторам – оказался бы наиболее заметным в обществе. Но, литературные власти, как и все остальные городские власти, почему-то делали ставку не на таких, как я. Надо полагать, что и этому есть своё соответствующее объяснение.
Делая ставку на примитив, власти, тем самым, полностью отстранялись от личностных и социальных проблем. Со мной же им грезились сплошные неприятности. Ведомый научной логикой, я не знал на своём пути каких-то особых деликатных положений, которые должны бы творческого человека настораживать, сдерживать. Таких принято считать – прямолинейными. О них говорят, что они движутся, как танки в жизни.
Начав своё движение от подножья (от деревни), я по пути знакомился с районными, областными проблемами. И, исколесив весь Союз, пытался пойти и дальше. Но – неудачно. Приостановили моё движение. Пришлось ограничиться столицей Сибири.
Постоянные неудачи привели к тому, что я впервые за свою жизнь, приложил слегка свои руки на своего соперника. Он пренебрежительно отнёсся ко мне, сознавая свою власть в литературе, я пренебрежительно отнёсся к нему, сознавая своё полное превосходство по знаниям. Победа, по всем официальным пунктам, оказалась за ним. Ну что ж, я не в обиде. У каждого свои - творческие и жизненные приоритеты.
На этом и заканчиваю свой репортаж об А.Плитченко. Следующий представитель литературной власти в Сибири – Леонид Решетников.

Леонид Васильевич Решетников.

Об авторе.

«…родился 17 июня 1920 г. в деревне Ноледур, Уржумского уезда, Вятской губернии (ныне МАССР).
В 1939г. по окончании педучилища, работал…преподователем русского языка и литературы,..потом в редакции уржумской районной газеты. Осенью того же года был призван в ряды Красной Армии и до начала Великой Отечественной войны служил на Дальнем Востоке.
Всю войну находился на фронте. Был разведчиком-наблюдателем, связистом, секретарём политотдела танковой бригады, военным корреспондентом армейской газеты. Принимал участие в боях под Смоленском, Москвой и Ржевом, в сражениях на Курской дуге и под Корсунь-Шевченским, в освобождении Белоруссии и Прибалтики, Румынии и Польши, в боях по разгрому немецки-фашистских войск в Пруссии. Был дважды ранен, награждён двумя боевыми орденами и несколькими медалями.
В 1951г. окончил редакторский факультет Военно-Политической академии им.В.И.Ленина и десять лет работал корреспондентом газеты «Красная звезда» в различных округах и Группах советских войск.
После увольнения из армии обосновался в Новосибирске. Заведовал в отделе поэзии журнала «Сибирские огни», был ответственным секретарём Новосибирской писательской организации, позже – председателем её Правления. (Служебная биография, как видим, по ускоренно нарастающей).
Писать начал в школьные годы. Первая заметная публикация в центральной литературной прессе относится к 1942г.
Издал двадцать пять сборников стихов и две книги прозы. (Следует при этом заметить, что цифра 25 не означает – 25 томов. Речь идёт об одной книге стихов, к первоначально которой, каждый год добавлялись несколько стихов и новый сборник стихов уже шёл под другим названием. Вот такой – постраничный рост – и доведён был до 700 страниц. По объёму это в два-три раза больше, чем выдали стихов остальные поэты-редакторы из Новосибирской плеяды).
Главные из них – «Походные костры», «Сирень и порох», «Голубые пристани», «Поющий айсберг», «После боя», и «Поле жатвы», вышедшие в Новосибирске, а также «Земное притяжение», «Белый свет», «Середина лета», «Осенний звездопад», «Благодарение», «Возраст» и книга «Верности», вышедшие в Москве. Полюса притяжения, к которым устремлено внимание поэта в этих книгах, - война и армия, деревня и земля.
В 1970 г. за заслуги в литературе и в связи с пятидесятилетием, Л.В.Решетников был награждён орденом Трудового Красного знамени.
В 1979 г. удостоин Государственной премии ВСФСР имени М.Горького за книгу стихов «Благодарение».
Прочитав такое, что остаётся – любителю поэзии? Встать перед божеством и преклонить колени. Не будет лишним – и перекреститься.
К такому лучше не подступать с критикой, объективным анализом. Особенно в начале своего творческого пути. Но так уж получилось, - я позволил себе дерзость коснуться тех его стихов, которые мне показались особенно очевидными в плане серьёзных поэтических изъянов. В стихотворении ПЕРВЫЙ ДЕНЬ МОЕЙ ВОЙНЫ он выдаёт такое…

Но на смертном рубеже
Всё ж стоим мы неклонливо,
Хоть и нет уже комдива,
Комиссара нет уже.

Чувствуется этакая – бодрая приплясывающая интонация. Есть повод для праздничного веселья. И что это за слово «неклонливо»? Нет такого слова в русском языке. Смысл, значение его – не улавливаются.
Создаётся впечатление, что поэт писал это стихотворение – ни во время боя, ни после боя, когда сохраняется нервное напряжение, - а в спокойной курортной праздничной обстановке.

Ну а враг палит по мне,
Небо кажется в овчинку,
Жизнь солдатская – с лучинку
В том грохочущем огне…  (Что это за сравнение – «с лучинку». Не солдат великой Красной гвардии, а мышка, забившаяся под «овчинку». И сгорание солдата сводится, по сути, к ничтожному средству).

Принимаю смерть в бою.
Но, и гибель принимая,
Одного не понимаю
Я у смерти на краю:  (Преждевременно хоронит себя).

Почему весь день, до края,
Посреди родной страны,
Солнце, на землю взирая,
Смотрит с правой стороны?  (Ответ на его вопрос, прост, если лежать под небом-овчинкой. Нет, это не поэзия, которая должна бы вдохновлять и настраивать солдат на боевой дух).
Содержание и форма, как учит теория, должны быть в органическом единстве. Леонид Решетников не демонстрирует нам это условие.
Вначале своего творческого пути, приходится много уделять внимания теоретическим вопросам поэзии. И всё прочитанное в учебниках, потом прмеряешь на соответствие тем стихам, которые уже определились как образцовые, классические.
Особое значение имеет в творчестве и тот конкретный материал, с которым приходится иметь дело. Любое слово, поступающее от того или иного источника, художественно обыгрывается, проходит через систему различных ассоциаций. Так уж получилось, что эти источники оказались не столь прекрасными по значению, чтобы ими восхищаться. Л.Решетников из деревни с названием Новодур. Что это, от сокращённого – новый дурак. Новые Тырышки. Стало быть, Новые – чем-то выгодно отличаются от старых. Чумаково – и вовсе имеет дурной источник, от которого пошло название. И вот из этих малых гнёзд, оперившиеся птенцы, узнавая друг друга по голосу (выражаясь образным языком М.Дудина), слетелись в одно место. Начался «поиск единства», образовалась Новосибирская плеяда.
Как говорят учёные, мы то, что едим, мы те, чем называемся. Решетников (решето): просеили, полезное – в дело, что осталось – на корм скоту. Связывая поэзию Л.Решетникова с его же значащей фамилией, делаем логический вывод. Обидно, но что поделаешь, не каждый вылетает на свободу из золотой клетки.
Возможно, что зависимость от слов, с которыми человек живёт, не является научным. Но если его собственная продукция, не столь высокого качества, то – так уж принято - любой критик обязательно их задействует.
Содержание поэзии, как свидетельствует многовековая практика, продуцируется от крайностей. То есть, либо ты - восхищаешься, либо - возмущаешься. В промежутке – обычная повествовательная проза. Так вот, поэзия Л.Решетникова, это – стихотворная проза. В ней нет ничего яркого, образного, легко запоминающегося.
В каждом моём стихотворении реакция на тот или иной признак. Для примера, приведу такой стих.
- И что ты думаешь о счастье? –
Спросил всевышний у льстеца.
- Пусть так изменится начальство,
Чтоб лесть в восторги перешла.

Подразумевается то начальство, восторги перед которым, уже не являются лестью. Они оказываются адекватными их достоинствам.
Л.Решетников, как он представлен в водной статье, герой войны и герой труда. Отмечен высокими государственными наградами. Следовательно, мы, как его читатели, должны бы восхищаться им. И, уж тем более, он – при таких официальных данных – должен бы, своим творчеством и своей биографией, войти в учебники, и быть классиком Сибирской поэзии.
Но так ли всё проистекало на самом деле? Чтобы ответить на этот вопрос, придётся пробежаться по всей его книге.
Л.Решетников, как «разведчик-наблюдатель», не принимал вызов на прямую, непосредственно. Он, как говорят в народе, действовал из-под тишка. На мои статьи предпочитал не реагировать, на те вопросы, которые касались его, не отвечать. Но это не означало, что он был пассивным в отношении меня. Как поэт, он проявил свою активность – стихотворением. Оно настолько чётко характеризует поэта, с точки зрения – совести, чести и ума, - что мне придётся его переписать полностью.

ЖЕЛНА.
Вам доводилось, раз хотя бы,
В лесу услышать – пусть он мал, -
Как – пронзительно, то слабо
Желна кричит?
А я слыхал.

Стоял обочь дороги торной
Замшелый ельник – до небес.
И, вкруг летая, дятел чёрный
Один кричал на целый лес.  (Понятно, кого имел в виду).

В деревья тычась, как средь ночи,
Печально к небу он взывал,
Как будто бедствие пророчил
Или кого-то отпевал. 

Тревожно, горестно-знобяще,
Крылом по воздуху шурша…
И показалось, -
Бьётся в чаще
Моя заблудшая душа.   (Признаётся. Но искренне ли?)

И так себя мне стало жалко
Средь этих крон – на караул,
Что поднял я сухую палку
И в дятла чёрного швырнул… (Не публично, из-под тишка).

Вчера в той роще был я снова,
Озоном сладостным дышал,
Гулял.
Спокойствия лесного
Уже никто не нарушал. (Вот он поэтический цинизм).
Но что-то странное случилось
Со мной, -
Как будто умер я.
Как будто здесь и впрямь моя
Душа из тела испарилась.
  (Как следствие, угрызение совести, раскаяние. Но всё это в форме лёгкой демонстрации кающегося грешника. Вот он, конкретный пример, когда офицер уже не может сказать – честь имею. И с совестью обстоит дело не совсем благополучно. Что касается ума (третьей составляющей порядочно-достойного человека), то, хотя бы в одном творческом эпизоде, он проявился особенно ярко и выразительно).
Следует при этом сказать, что в теоретико-идеологическом отношении, Союз был впереди планеты всей. Но вот в практическом сопровождении, такого декларативного содержания, не было. И яркий пример этому, Л. Решетников – советский офицер, партийный редактор, поэт.
Обычно на критику поэтов-редакторов Новосибирской плеяды, звучал один и тот же вопрос: кто ты такой, чтобы критиковать – заслуженных? Но творческая продукция, кем бы она не создавалась, для потребителя, главное - его качество. Можем ли мы допустить на рынке такое явление: на прилавке - подпорченный продукт, и тут же на вывеске – имя многоуважаемого производителя. И покупатели, этот подпорченный продукт, охотно раскупают. Вот такого рода сравнение, само собой, напрашивается.
Поэзия, такой же продукт человеческой деятельности, как и любой другой. Но он имеет и свои загадочные особенности. Ни один вид творчества, с такой очевидностью не выявляет недостатки и изъяны, как поэзия. Поэтому, если нет для поэзии природной или приобретённой способности, то лучше (в своих же интересах) избегать её.
Критика имеет три уровня: авторский, редакторский и читательский. Определяющим является – третий. И хотя имеются три кольца защиты у заслуженных, но они срабатывают только при определённых (не творческих) условиях. Меняется социально-политическая обстановка, и некачественная продукция пополняет объёмы городской свалки.
Удивительное это явление – творчество. В математике понятие ОТНОШЕНИЕ характеризуется как упорядоченные пары, проявляющиеся на каком-то множестве. Иначе говоря, творчество без диалога, без оппозиции, теряет свой практический смысл.
Искусственно создаваемая плеядность, это своего рода крепость. Собравшись в одну кучу, и, изолировавшись от народа (от читательских масс), они расхваливают друг друга, награждают друг друга. И по существу оказываются, не диалоговой силой. В таких монопольных условиях, как это видно на практике, начинает цинично проявляться пренебрежение к творческим и административным законам. И некоторые представители такой плеядности, как это видим на примере Л.Решетникова, могут дойти до того, что начинают хвастаться делами подлыми.
Вот, мол, до какой степени я неуязвим, что могу позволить такое, что не может позволить себе ни один порядочный человек.
Л.Решетников закрепился в своём сознании, что он – сила, что он – власть, и ему нет необходимости вести себя нравственно и творчески осмотрительно. Его не смущает даже то, что он, как член компартии и герой социалистического труда, должен бы, оправдывать своим поведением эти высочайшие достоинства. Слыханное ли дело, чтобы советский офицер, так поэтически красочно обрисовал один из худших признаков славного прошлого. Беспредел. Да, когда нет достойной оппозиции, человек, как духовный продукт, портится.
Занимаясь литературой, поэзией, как это видно на этом примере, я не занимался – сочинительством. Я только анализировал то, что выдавали своим творчеством, известнейшие и выдающиеся представители его.
Стихотворение ЖЕЛНА в поэзии Л.Решетникова, возникло не случайно. Оно в обобщённом виде представило те условия, при котором функционировала литература в Сибири.
В реальной жизни так уж получается, что тот, кто выучился - достиг каких-то высот - учит других. Но, чтобы учить других, нужно знать больше - и быть нравственно выше - тех, кого собираешься учить.
Возникает естественный вопрос: чему могли научить те, кто являлся малограмотным, и в нравственном отношении, не столь образцовым?
Свои статьи, с подобного рода содержанием, я отсылал не только в редакции Новосибирских газет, но и в столичные редакции. Ответы я получал разные. И в большинстве случаев – анонимные. С одной стороны шло – возмущение, с другой – подстрекательство. Мол, действуй, герои нам нужны, также, как и мученики.
Большинство людей так уж настроено, что исходят из убеждения: принимают в печать только – честнейшее, талантливейшее, и что все редакторы только и ждут и ищут таких. В действительности же, всё выглядит несколько иначе. Ведь редакторы, люди одной монопольной среды, и не могут позволить кому-то, резко раскритиковать кого-то, из числа уже признанных, известных и достойных. Чтобы убедиться в этом, продолжим изучать поэзию Л.Решетникова. Поэзию – самого плодовитого и самого награждаемого. Вникнем в содержание очередных его шедевров.

В этом доме я не бедно жил,
Но не рад был хлебу и ночлегу,
Потому что из последних жил
Мой Пегас тут влёк свою телегу.

Я его стыдил и палкой бил,
Прокленал, увещевал и даже
Сам к нему готов припрячься был,
Чтоб хоть чуть ползла моя поклажа.

Мой Пегас постудил свой пыл,
На меня поглядывал не добро.
Да и сам я кулаки оббил
О его грохочущие рёбра…

О чём говорит это стихотворение, и как оно характеризует самого поэта? Попробуем перевести с поэтического на прозаически-аналитический.
Существует два символизированных источника вдохновения, доставшихся нам от древних времён. Это – Муза и Пегас. Оба предполагают конкретные источники вдохновения. Муза эта та, в которую влюбился. Стало быть, возникает связь: он – она.
То же самое можно сказать о Пегасе. Только источники вдохновения могут подразумеваться - самые различные. Могут представляться и в комплексе. Для Л.Решетникова, это – родная коммунистическая партия, марксистко-ленинское учение, и те цели, к которым они ведут.
Кроме этого, источниками вдохновения могут быть и враги, как внутренние (личные), так и внешние (общие для коммунистической идеологии).
Что касается многочисленных друзей, то с ними приходится больше веселиться и гулять, частенько отмечать взаимно выдвигаемые награды. В плане вдохновения от них – никакого толку. К большому труду - не вынуждают, продуктивных советов от них - не приходится ожидать.
Единственное стихотворение «Желна», которое у поэта получилось, связано с надоедавшим ему критиком. Реакция, он – недобрый для него, хотя - вполне серьёзный. Вынуждает вдохновляться.
Несколько замечаний относительно самого стихотворения. «Пегас…влёк свою телегу». Пегас (лошадь) - с крыльями. Его невозможно впрячь в телегу. Его предназначение – летать.
«Палкой бил…кулаки оббил о его грохочущие рёбра». Такой образ Пегаса ассоциируется с долгим периодом коллективизации, когда во многих колхозах нередко происходил падёж скота, и когда жестокие колхозники доводили бедных лошадей до состояния кляч.
«Грохочущие рёбра», именно то состояние, которое ассоциируется с физическими данными лошади-клячи.
Возникает закономерный вопрос: что хотел этим стихотворением поведать читателю поэт? Вероятно, жаловался на отсутствие вдохновения. И чтобы оно появлялось, он рассчитывал на насильственно-искуственные способы его получения. Что противоречит органически-естественному функционированию вдохновения. А он заключается в том, чтобы Пегаса (то бишь, лошадь), обеспечивать необходим для него кормом, регулярно выгуливать его, и не требовать от него больше, чем он может выдать.
Опять же, в переводе с поэтического на прозаический, это означает, что нужно постоянно заполнять себя необходимыми знаниями. И тогда трудностей в формировании своих мыслей – если они возникали – уже не приходилось бы испытывать. И как вывод, будь эти знания у поэта, у него бы получилось стихотворение с Пегасом, совершенно иного содержания.
Л.Решетников, как поэт, постоянно испытывает беспомощность в формировании своих мыслей, и это – личностно-неприятное ощущение – невольно выплёскивается, то в одном, то в другом стихотворении. Частенько корит себя за упущения, недостатки, страхи, изъяны.
В стихах сообщает о своих двух сыновьях и одной дочери. Гордится своим отцом и своей матерью. В стихотворении НЕСКОЛЬКО ЗАПОВЕДЕЙ СЫНУ, напутствует.

Пекись о совести и чести,
Пир пировать, идти ли в бой, -
Будь, сын, всегда со всеми вместе,
И вместе с тем – самим собой.

Отчизну радуй добрым словом
И, вслед за дедом и отцом,
Будь с ней душой, умом и телом,
Будь с нею делом, - не словцом.

И каков же итог его отцовско-поэтического воспитания? РАЗГОВОР С МОИМ СЫНОМ.

Грань штыка ножевого,
А не из дому – сор, -
Это трудное слово,
Наш прямой разговор.

Бьёт он хлёстко и резко,
От плеча до седла:
- Вам – по сорок с довеском,
Ваше дело – зола.

Ваша участь – история:
Ордена, ордена
Да ошибки,
Которые – тоже ваша вина.

Словом, вышли из моды вы,
Как соха меж дорог,
От стихов ваших одовых
До солдатских сапог.

Так он рубит с размаху,
От плеча до плеча,
Без сомненья и страха,
Как по гробу стуча.   (Отвечает отец сыну).

- Рано вы нас хороните,
Отчисляя в запас.
Рано травку бороните,
Что взойдёт после нас. (Подводит итог разговора с сыном).

И от вас мы не тления,
Словопрения дым, -
А того же горения,
Той же веры хотим!..

В стихотворении РАЗГОВОР С САМИМ СОБОЙ, делает обобщённый вывод.
И, наконец, хоть счёт не мал,
Хочу ещё – совсем не мало:
Чтобы сын отцом меня считал
И сыном родина считала.

Подбирая стихи Л.Решетникова в определённой последовательности, можно построить единый сюжет всей его творческой деятельности. И сюжет такой будет не столь длинным (ни в 700 страниц), но достаточно полным, и биографически - законченным.
Поэт, сколько бы, не написал за месяц, год, десятилетие, всюду стремится самому себе подвести итог, постоянно демонстрирует озабоченность о своих личностных и поэтических достоинствах.

СОВЕСТЬ.
И надо мной вершат свой суд
Друзья, а недруги поносят, -
Да так, что голову снесут
Того гляди. Как сено косят.

А мне тот суд – суда лишь тень.
Что мне он, правый иль неправый, -
Когда вершу я каждый день
Сам над собой свой суд кровавый.

И совесть счёт грехам ведёт
Без лишних слов и послабленья:
Вот – промах, вот – проступок, вот –
Не отступленье, - преступленье.

Договорился до преступленья. Сам для себя создал ситуацию, что в пору направляй дело в суд. И следователь при этом не нужен. Используя лишь содержание его же стихов, можно произвести судебный процесс. Но, почему то, именно это содержание стихов направлялось в комитеты по государственным премиям. Вот такой проявлялся тогда странный парадокс.
Было время, когда из западного захолустья (вроде деревни Новодур), кто добровольно, кто по комсомольским и партийным путёвкам, ехали в Сибирь возглавлять колхозы, предприятия, литературу и искусства. И кто-то смог отличиться в лучшем виде, кто-то в худшем. А.Смердов и Л.Решетников, стали теми монстрами литературной власти в Сибири, которые и привели литературу к застою, и, по существу, исключили её из числа творчески полезных видов человеческой деятельности.
Основное предназначение главных уполномоченных литературной власти – выявлять таланты и благоприятствовать их ускоренному развитию. Но чтобы выявлять таланты в начинающих, нужно, как минимум, быть самому талантливым. Такими качествами никто из них не обладал.
Л.Решетников, вне всякого сомнения, был на порядок выше А.Смердова по своим творческим способностям. Что и приводило его к угрызениям совести и самобичеванию. А.Смердов же, был до такой степени, по-мужицки, примитивным, что любой, сколько-нибудь усложнённый дискуссионный диалог с ним, оказывался практически невозможным.
Тот застой, о котором теперь мы все знаем, создавался вполне определёнными – выдающимися по своему – лицами. И он не может восприниматься иначе, как преступлением. В чём и признался – в приведённом мной стихотворении – сам автор его.
И всё же, Л.Решетников не в полной мере человек искренний. Ведь что значит искать таланты? Таким поиском можно навлечь беду на себя. Пришли бы, действительно большие таланты, и вместо застойно-преступной плеяды, могла бы образоваться иная по качеству плеяда.
Но совесть в Л.Решетникове, всё же, обнаруживается, хотя бы для того, чтобы поведать читателям: мол, такая-то проблема существует, и что её нужно как то решать. И, непременно, с его же участием. И это тот наглядный пример, когда один, соперничая с другим, хочет принизить его. И на этом пути он добивается больших успехов, чем имел их А.Смердов.
В том же раскаивающемся духе Л.Решетников продолжает.

Живёшь, о деле не скорбя,
Всё норовишь устроить праздник…
Как в судный день, сужу себя,
Казню себя десятой казнью.

Пылают в окнах фонари.
Пылает в небе звёзд отрада.
И не у кого, хоть умри,
Просить пощады.
И не надо!

Вот такая в обществе сложилась загадочно-застойная ситуация. Писатели – сами по себе. Читателей - не видно и не слышно. Нет и малейших признаков творческой связи между ними. Хотя декларативно, в печати, всегда и всюду разговор шёл о единстве пишущих и читающих.
Поэт начинает рассуждать о предназначении поэзии.
ПОЭТЫ.
Не трудно строчку броскую сложить, -
Была б на то особая охота.
Трудней потом её заставить жить,
Трудней, но можно. Хоть сложней работа.

Но главное – себя не торопить,
Не изменить к труду своей привычке.
Не зря ж твердят, что, если зайца бить,
И он поймёт, как зажигают спички.  (Садистская образность).

Но есть задача – всех задач сложней:
Чтоб та строка кому-то пригодилась, -
Ей мало лишь того, что уж сварилось
В кухмистерской давно минувших дней.

В конце концов ты должен быть пророком. (Я им стал).
Пусть не всегда, но между пошлых фраз
Должна сверкнуть, хотя бы ненароком,
Прозренья искра. Пусть хотя бы раз.
 
Вопросов поставил много. Читатель, в общем-то, на них уже ответил. Ни одна строка из творчества поэта ему не «пригодилась». «Сверкнуть» - «хотя бы ненароком», «…хотя бы раз» - не смог.
Подводит итог сказанному.

А там, пускай не в божьей колеснице,
Трясись хоть в колымаге, может быть…
Но этому искусству – богом быть –
Нельзя не научить, ни научиться.

Докатился, что называется до тупиковой точки. Учёба, знания, образование: всё теряет смысл в поэзии. Весь расчёт на бога, на природный талант. Но история литературы и искусств выглядит несколько иначе. Были эпохи наиболее творчески продуктивные и были эпохи наиболее тупиково-застойные. Всё дело в том, в какие времена чем заполнялись человеческие мозги и сердца. Наиболее качественным материалом – и возникали шедевры, менее качественным материалом, и – серая примитивная продукция. Диалектика по таким вопросам – проста и понятна. Новосибирская плеяда характеризуется только крайне низким образовательным наполнением. Пришли бы в «Сибирские огни» люди с большими знаниями, с более высокой творческой нравственностью, и содержание произведений было бы на порядок, а то и на два, выше. Каких-то особых тайн, загадов, секретов, тут нет. Любой вид деятельности определяется развитием. Ни бегом на месте (хотя и он даёт какие-то результаты), а бегом вперёд и вверх.
Л.Решетников любит исповедоваться и корить себя. В этом его главная поэтическая особенность.

Да, я в долгу, как можно упрекнуть бы,
Пред многим на земле – не стану врать!
Различные события и судьбы
Проходят, не попав в мою тетрадь.

Вот – космос. Вот – земные новостройки.
Вот – перестройка тех и этих лет.
А вот ещё лежит, один, на койке
Больной солдат, вниманьем не согрет…

И я б хотел, сумняшеся ничтоже,
Гранить алмаз и валуны тесать…
Но вот беда, -
Писать мы только можем
О том, о чём не можем не писать!

Перечислил всё то - передовое и важное – что не «попало в мою тетрадь» и заканчивает «о чём не можем мы писать». Сумбур какой-то.
Реальная жизнь для поэтов что-то вроде руды, и из неё, «единого слова ради», нужно выделить что-то самое ценное. Л.Решетников, не переработчик такой руды; он её не обогащает, и не очень-то мастерски выделяет весомое. Хорошо хоть, сознавая это, признаётся в своей беспомощности.
Кстати, что такое сознание? На примере поэта мы можем сделать соответствующее определение. Сознание, это ощущение достаточности или недостаточности знаний, необходимых для работы. Приставка СО к знанию, говорит именно об этом. То есть – вместе со знанием - ещё и ощущение: насколько их много или мало.
В народе говорят: выше головы не прыгнешь. Имеется ввиду объём и качество знаний, приобретённых человеком. Л.Решетников особенно показательно иллюстрирует это значение по всему кругу своей деятельности. Признавшись в кое-каких грехах, он не забывает напоминать читателям о том, что он и его друзья по редакциям и типографиям – единственная власть, единственное творческое начальство. В стихотворении ГАВРИЛОВ ХУТОР, посвящённом Василию Фёдорову, он хвастается…
Но притом
Ни врозь, ни хором
Не хулили – де, умы! –
Этот трудный мир, в котором
Мы – заказчики, танцоры,
Музыканты – тоже мы.

Вот таким образом (образно), представлена крепость, куда вход посторонним запрещён. Не допуская критики в свой адрес, и отказываясь от дискуссионных методов выяснения своих творческих потенциалов, они становятся мощной запрудой на пути общего развития. Обеспечивают для себя – комфортное стойловое содержание.
Чтобы как-то сгладить слишком уж бахвальски-откровенный цинизм, он добавляет…

Просто есть у нас задача,
Пониманье то как раз,
Что и мы тут что-то значим,
А не только мир для нас.

Но в какой административно-творческой роли? Вот вопрос. В роли препятствия прогрессу. Только в таком значении их приходится понимать.
В попытке утвердить свою социально-поэтическую значимость, он не нашёл другого средства сравнения, как скромную певчую птицу – скворца.
И тут лукавит. По административно-монопольным признакам – орёл, а по творческим – лишь скворчик. Но с какими способностями!
Ах, какой ты пересмешник
Заоконный тот скворец!
Вот он, вспрыгнув на скворечник,
То, как кошка, воет, грешник,
А то блеянью овец
Подражает…
Всё притворство!

Ну, а наш удел, певец, -
Не притворство, не фразёрство,
Не поветриям потворство,
Не покорство, наконец.
Наше дело – стихотворство,
То есть злу – противоборство.
И поэт – всю жизнь боец.

Если не допускают критики в свой адрес, то какое же тут «противоборство». И каков он «боец». И в этом качестве, (своими же стихотворными средствами), он показательно себя продемонстрировал.
Не получается у него по декларируемым советским идеалам, вот и мечется на правовом поле, как некая маленькая нехорошая попрыгунья. Ни по совести, ни по чести, ни по уму, не выдаёт должных признаков.
На словах – ни на деле – он больше всего печётся о своей ГЛАВНОЙ КНИГЕ. Но после того, что он уже натворил, трудно ожидать от него больших серьёзных творческих успехов. Но! заявка сделана.
А уж книга иная,
Та, что главной зовут,
Снисхожденья не зная,
Подошла,
Тут как тут.  (Заканчивает такими словами).

Но, поверить не смея,
Я иду и иду,
Лишь её и имея
Среди прочих
В виду.

Не смотря на многочисленные признания в своих грехах, он демонстрирует свою самоуверенность. Продолжает наращивать объём своей единственной поэтической книги. Стремится к каким-то, только ему ведомым высотам, и он их – достигает. В этом его вторая – глава.

Из книги «БЛАГОДАРЕНИЕ» 1973-74.
«В 1979 г. удостоин Государственной премии РСФСР имени М.Горького за книгу стихов «Благодарение».
Расчёт был простой, в духе времени. Поблагодарил всех, кто его так высоко вознёс в служебном отношении, и премия обеспечена.
Прежде всего, нужно поблагодарить родителей. В противовес родителям А.Смердова, он из числа семей благополучных. Потом – друзей, родную партию, и тот строй, который позволял малым трудом, и не лучшими личными качествами, достичь больших успехов.
Нельзя не отметить, о чём бы не писал Л.Решетников, он, своим содержанием, выдаёт своё превосходство над своим другом. С точки зрения объёма книги, она у него в три раза толще. И, тем не менее, А,Смердов более известен в Сибири; да и во всём Союзе. Кому бы не задали вопрос: кого вы знаете из поэтов, любой бы назвал фамилию Смердова. Л.Решетников оказывался, как бы в тени его. Всё дело в том, что А.Смердов всегда среди людей, всегда в поездках, на совещаниях и собраниях, на утренниках и вечеринках. А Л.Решетников творец - сугубо кабинетного типа.
Но если любому задавали вопрос: а что вам больше всего запомнилось из поэзии того и другого, то никто не мог вспомнить хотя бы одну строчку. Оба производили не запоминающее содержание. Форма требовалась иная. Более выразительная и лёгкая при чтении.
Благодаря своему кабинетному существованию, писание стихов у него представлялось плановым. С десяток стихотворений об отце. В последнем стихотворении он его хоронит. То же самое он выдаёт и о матери.
В последующих стихотворениях сообщает о том, что у него четыре брата и две сестры. И в этом плане он в два раза богаче А.Смердова. Все живут благополучно. Один из братьев, близок к генералу. Об остальных – ни слова. Вероятно, на хвастовство не тянут.
В порядке последовательности – стихи о жене, которая лучшая из всех. Посмотрим, как выглядит благодарение в поэтическом виде.

ЗАВЕТНОЕ СЛОВО.
Предисловие.
Лечу туда я, подобно птице,
Сквозь мрак и холод, сквозь свет и зной,
Не вдохновиться, а поклониться
Земле отцовской, земле родной.

И вот они – родные места. Душа поёт, и стихи рождаются с соответствующей мелодией.
Там, за синью откоса,
На лугу, за рекой,
В ряд ложатся прокосы,
Как строка – за строкой.

Под светилом лобастым,
В небе вставшим столбом,
Мама – в чём-то цветастом –
И отец – в голубом.

Отец его, конечно же, полная противоположность отцу А.Смердова. У которого, по его же поэтическому описанию, отец – алкоголик, и - звероподобен. Оба контрастируют друг перед другом.

Во взоре распахнутых глаз –
Отвага и сила,
И та доброта, что не раз
Нам после светила.

В ОТЦОВСКОМ ПРИСЛОВИИ он продолжает набирать лучшие отцовские признаки. Слова благодарности - есть за что выражать.
В общем, детство будущего поэта, протекало в счастливой семье.

Уж был он седеющим, даже седым,
И всё же, по собственной воле,
Детей приучал – одного за другим –
Ни к дому, а к школе да к школе.

И матери в час, как устанет она,
Внушал он:
- Ведь в самом-то деле,
Советская власть для того и дана,
Чтоб дети хотя бы прозрели.

И чтобы нас к свету тянуть, шестерых, -
Уж тут не до плюшек-ватрушек! –
Не знал он ни отдыха, ни выходных,
Ни праздников и ни пирушек.

Что тут скажешь! Всем бы детям таких отцов, и в государстве не было бы отстающих, неблагополучных и бедных.
Слова напутствия своего отца, связывает с напутствием пролетарского вождя: учиться, учиться и ещё раз учиться. Как же обойтись благодарному ученику, без государственной политики.

И только одно, неучёный мужик,
На ниве терпения – витязь,
Твердил он, пока ему дан был язык:
- Учитесь, ребята, учитесь…

И, ученик начальных классов
И в доме первый грамотей,
Я шпарил вслух о битве классов
И политических идей.

Не может отметить поэт и то, насколько отец его был добрым. В стихотворении ОТЦОВСКАЯ РУКА, он пишет.

Она всегда была тепла, бывало,
Как печь зимой, как ночью одеяло.
И лучше я не помню ничего,
Чем то, как доверительно-устало
Она не раз в руке моей лежала…
И – что ещё?
А – то, что не карала
Меня.
Хоть я заслуживал того.

И дальше – У ПОСТЕЛИ ОТЦА, ОБ ОДНОЙ НЕСПЕТОЙ ПЕСНЕ. Хоронит отца. И это – первая часть его благодарения.
Вторая часть – благодарение матери.

О МАМЕ.
Звенит за простенком синица,
Играет в свистульку-дуду.
А мне, поседевшему, снится, -
Я, маленький, с мамой иду.

И мама, платок поправляя,
Взяв шпильку в смеющийся рот,
Идёт молодая,
Живая,
Весёлая.
Рядом идёт. (И совсем трогательное, ИЗ ДЕТСТВА).

Ах, если б снова, как бывало,
В оконце глянув на лужок,
Вдруг мать, явившись, прошептала:
- Проснись, дружок! Поёт рожок!  (Следующее воспоминание).

Порезался я. И она устало
Сев у межи, средь васильковых трав,
Мне палец, словно куклу, замотала,
От кофточки тесёмку оторвав.

Вот он контраст, между двумя разными матерями. Между матерью А.Смердова и матерью Л.Решетникова.
Приятные воспоминания закончились, продолжились – неприятные.
СТАРАЯ МАМА В ЛУННУЮ НОЧЬ.

Отшумели года, улетели,
Отцвели, как уголья в золе.
Муж – в земле, в холодной той постели,
Дети разлетелись по земле.

И она, слуга и сторожиха
Памяти своей, своей избы,
Доживает неприметно-тихо
Дни свои и не клянёт судьбы. (И вот – ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ).

Зябким ветром, мартовским бураном
Был повит её последний путь.
Жизнь ушла, как это лето, рано,
А уже обратно не вернуть.

НАД МОГИЛОЙ МАТЕРИ.

Не часто я грущу, не часто здесь бываю,
Но вот стою, молчу, понур и сиротлив.
А ветер полевой, лицо мне овевая,
Шумит над головой листвой берёз и ив.

И опять же, в противовес своему собрату по перу, хвастается:
ВОТ Я СДЕЛАЛ ЗАВЕТНОЕ ДЕЛО.  (Своими руками «этот дом я поставил». А.Смердов, как известно, не то, что дом поставить, произвести ремонт дома - и то не смог).

Вот я себе, повзрослев, и поставил –
Свет показать им на старости лет…
Жаль, что пока этот дом я поставил,
Многих не стало.
И их уже нет.

Дальше, как предварительно запланировано было поэтом, стихи о братьях и сёстрах. ПИСЬМО БРАТУ ВАЛЕНТИНУ, ВТОРОЕ ПИСЬМО БРАТУ, ТРЕТЬЕ ПИСЬМО БРАТУ. В третьем сообщает.

За стеной глухих буранов
Ты мочишь по ползимы.
Было четверо братанов,
А остались двое, мы.

Как, являющая тайну,
Служба родине идёт?
Да не стал ли ты случайно
Генералом в прошлый год?

Как тут не придать особое значение слову «случайно». Так уж жизнь протекала, что случайно одни возглавляли литературу, другие – крупные армейские подразделения, а третьи – и само союзное государство.
Подошла очередь и до сестёр. ГАЛЯ, ГАЛКА, ГАЛИНКА.

В этом дворике милом,
Как жулан над дуплом,
С молотком и зубилом
Ходит зять мой кругом.

Всё ж, летящий из дали,
Этот стих мой – о ней,
О жене его Гале,
О сестрёнке моей.  (Заканчивает).

Помолчим на поминках,
На гулянке – споём.

ВСТРЕЧА. (Сестре моей Зое).

В пряди той – первая малость
Снега. И складка у рта.
В ровных движеньях усталость,
И доброта, доброта…

Но больше всего стихов благодарения, он посвятил ЛЮБИМОЙ.
РУКИ МОЕЙ ЛЮБИМОЙ.

Дорогая моя, родная,
Положи мне ладонь в ладони,
Они были как шёлк – я знаю, -
А теперь как кора на кроне.

НОЧЬЮ.
Ты – мой тыл и охрана –
Спишь, сменяясь запоздало,
Где, за делом, не рано
Та минута застала.

И ВПРЯМЬ ОСОБОЙ БЛАГОДАТЬЮ
Ты с юных лет наделена.
В обнове, в стареньком ли платье,
Не потеряешься, видна.

ВЕСЕННИЕ ПИСЬМА.
Ты плыви, плыви, не тая,
К моей милой на крыльцо,
Льдин качающихся стая –
Белых строчек письмецо…

ПЕРВЫЙ СНЕГ.
Вставлены рамы, и вытоплен дом.
Дым над трубою витает…
Был бы тот дом на пригорке крутом
Раем, - тебя не хватает.

ПРИГЛАШЕНИЕ В ГОСТИ.
И услышу я, до срока сивый,
Как, щеколдою звякнув у крыльца,
Ты войдёшь по-прежнему красивой
И, как прежде, юною – с лица.

Душу пересохшую врачуя,
Чаем с первым мёдом напою,
После обниму и расцелую
Самую любимую мою.

Пой, скворец, как пел ты мне весною,
Не молчи, малиновка в дупле:
Ведь сегодня – с вами и со мною –
Лучшая из женщин на земле!

ПОСЛАНИЕ С ДОРОГИ.
И клянусь жене в одном,
Муж предельно-честный:
- Будешь ты в раю земном,
Лучшем, чем небесный.

Будешь царствовать, - не жить,
Я ж, тебя обузив,
Буду лишь тебе служить, -
Никакой не Музе…

Буду я тебя беречь,
Нежить и лелеять,
А держа с тобою речь,
Лишь барашком блеять…

Вот в таком, приплясывающе-интонационном ритме, он продолжает объясняться в любви своей стареющей жене. Такое объяснение склоняет читателя к ответным реакциям – пародий, юмору, иронии. Но он выдаёт всё это – на полном серьёзе.
Следующее стихотворение, озаглавленное как ШУТОЧНОЕ, не воспринимается – ни формой, ни содержанием – шуточным.

Там, за лесом, за рекой Зырянкой,
Близ берёз, сомкнувшихся шатром,
Шифером покрытый, словно дранкой,
Ждёт меня осиротевший дом.

Всё там без главы пришло в упадок,
Жизни не осталось никакой:
Сон – не в сон, и хлеба вкус - не сладок,
И покой домашний – не в покой.

И, роняя слёзы с обоконка,
День и ночь рыдает у окна
Обо мне тоскующая жёнка,
Богом наречённая жена.
ЕСЛИ БЫ МОГ Я,
Как в сказках, перевоплощаться, -
Я бы, не думая, стал полевою травой
Только затем, чтоб колен твоих белых касаться,
В ноги ромашкою тычась своей головой.

Перечислив все лучшие признаки близких, можно подводить итоги. В ПОСЛЕСЛОВИИ он их и подводит.

Спел я песню об отчем,
Лучшем в мире краю
(Лучшем – так, между прочим,
Я на том и стою).

Весь Союз мне – родимый.
Но начало судьбы
Всё ж – от отчего дыма,
От отцовской избы…

Все родные по крови,
Ряд внимательных лиц,
Прямо требуют крова
Среди этих страниц.

Пусть они не в обиде.
Будут, правду любя,
Коль не в праздничном виде
Здесь увидят себя…

Вот и кончилась книга
И над ней – моя власть.
Сколько минуло с мига,
Как она началась!

Всю эту работу, связанную с БЛАГОДАРЕНИЕМ, он проделал, всего лишь, за один год. И за один год обеспечил себе Государственную премию. Такая работа признана – заслуженной, выдающейся, достойной героя социалистического труда. При таких официальных оценках, он должен бы стать классиком, не только Сибирской поэзии, но и классиком всего Союза.
А что мы имеем в действительности? Тираж, в десять тысяч экземпляров, коптится годами в книжных магазинах. В реальной жизни - ни в быту, ни в печати - никто не цитирует, никто не пользуется его продукцией.
Поэзия Л.Решетникова, в объёме 700 страниц, не востребована читателем. Не умножил он своим творчеством – ни любителей поэзии, ни поклонников своих. Напротив, он своим творчеством, принизил само поэтическое явление. И в купе со своими друзьями, сделали поэзию - непривлекательной. По форме она – неудобочитаема, неприятна при чтении. Содержанием своим – нейтральна, отстранена от личностных и социальных проблем. Такая поэзия существует и сохраняется только на время литературной власти их авторов. Власть закончилась, и вся их поэтическая продукция, обретает статус макулатуры. Поэтому выражение: после нас хоть макулатура, вполне уместно для характеристики их совместного творчества.
Нет ничего интересней – истины. Но, увлекаясь ей, по пути движения, можно изобличить слишком уж многих из тех, кто её не обнаруживает в своих делах, поведении, творчестве.
Если представлять истину, как конечный результат, то весь путь к ней, будет отмеряться соответствующими уровнями, мерами знаний и, следовательно, мерами способностей их авторов. И какая же представится нам общая картина? Довольно-таки – с точки зрения условий – пародоксальная. Чем насыщенней человек знаниями, тем у него больший интеллектуально-творческий обзор. Он, как бы с вершины общей пирамиды, обозревает всех её участников, задействованных в том или ином виде творчества. И он, единственный, кто может давать наиболее верную объективную оценку. Но если ему – единственному – противостоит целая плеяда малограмотных, недобросовестных и, тем не менее – заслуженных, то у него нет никаких возможностей публично заявить о себе. Именно в этом – административно закреплённом механизме – и заключается вся суть творческого застоя. И Л.Решетников, как один из главных монстров литературной власти в Сибири, творец такого застойного механизма.
Жизнь, которую он прожил, богата была содержанием. Но он от неё взял такую малость в свои произведения, что есть все основания считать его крайне ограниченным.
Книга «БЛАГОДАРЕНИЕ», с точки зрения содержания, представлена в очень уж узком формате: он – семья, он – друзья…А ведь Государственная премия, потому и называется Государственной, чтобы выдать своим творчеством нечто значительное, всеобъемлющее.
Премию ему обеспечили друзья, а не читатели. А это уже признак мошенничества, признак злоупотребления служебными полномочиями.
Государственная премия, это когда сделаны какие-то значительные открытия, созданы такие духовные ценности, что им место – в музеях, в учебниках, в сознаниях людей. И что же он выдал такого ценного? Ничего.
Что в поэзии главное? Схватить сюжет любой сложности и ёмкости, и вместить его в предельно малый, и максимально выразительный объём. Поэт же предпочитает – недоговорённость, образный туман разной плотности.
В стихотворении ОБ ОДНОМ СЛУЧАЕ, рассказывает – спокойно, буднично, лениво – о том, как…

Три пехотинца возле ямы
Стоят – лопаты на весу.  (Им предстоит навечно оказаться в ней).

Как будто вдруг, проснувшись вьяве
И ужаснувшись яви той,
Свою погибель и бесславье
Они увидели впервой.

За что, за какие грехи их расстреливают? – ни слова. Как поэт-разведчик, Л.Решетников всегда был осторожен. Не копал глубоко (чтоб до самой сути), и не отрывался от земли вверх. Диапазон его по вертикали был малым. Ничего лишнего, рискованного, проблемного.
Всякого патриота должно беспокоить одно: как и почему на высших должностях оказываются не далёкие? Ведь с ними, не только притормаживается общее развитие, но и, с концентрацием их в одном месте, наносится колоссальный ущерб всему государству. Где образуются плеяды - Новосибирского типа - там беда, там застой, тупик.
Когда людям предлагается на выбор два вида продукции – стихи и водку (стоимость того и другого - равноценно), то большинство людей предпочитают водку. Соотношение – при низком качестве стихов - неизмеримо возрастает в пользу любителей выпить. Количество людей, желающих прикоснуться к духовным ценностям, резко снижается. И вот оно - стихийное бедствие, вызываемое массовым увлечением спиртным.
Поэты – типа Новосибирской плеяды – отбивают у людей охоту к чтению. Они оскверняют своим низкопробным примитивизмом само понятие поэзии. Это же надо, чтобы за всю свою долгую творческую жизнь, не додуматься ни до одной, хотя бы мало-мальски яркой и умной строчки. Ведь если бы они были, то тогда смогли бы собрать от каждого их по одной, и было что передать следующим поколениям. А что мы имеем в действительности? В сущности - ничего, что можно было бы признать духовной ценностью. Кто не согласен с моим категорическим выводом, мог бы, полемизируя со мной, написать книгу возражающего содержания. Впрочем, в авторе такого свойства, уже отпала необходимость. Перестройка, самим фактом своего возникновения, задала свой особый вопрос: кто и какими силами она была подготовлена, какими вызвана? Ответить на него теперь, я думаю, может с лёгкостью каждый.
Подведя итог Л.Решетникову, на очереди – следующий. Леонид Чикин. Посмотрим, что он нам выдаст своим поэтическим творчеством.

  Леонид Андреевич Чикин.

В Р Е М Я.

 «В книге известного  сибирского поэта представлены стихи, созданные Л.Чикиным за сорок лет творческой деятельности.

О СЕБЕ.

«Начну с коллективизации. Хотя мне было тогда три-четыре года, но кое-какие детали и факты тех лет остались в памяти и позднее перешли в мои стихи. (О том, были ли они в числе кулаков или бедняков, ни слова).
Тридцатые годы. Начало строительства социализма. Безмятежное детство. Как ни странно, но об этом периоде жизни я помню меньше, потому что, прервав детство, началась война, и многое сразу же забылось.
А вот военное детство я помню очень хорошо, и стихов об этом написано мною порядочно.
Потом – армия, участие в боях с империалистической Японией. Это – на всю жизнь.
Потом – мирная жизнь. Целина. Мне довелось работать в одном из целинных районов инструктором районного комитета партии. Там было не до стихов, но всё-таки небольшой цикл о людях целины, о том времени появился в моём первом стихотворном сборнике.
Затем – работа в газете, в журнале, поездки с экспедиционными отрядами по Крайнему Северу, многочисленные встречи с людьми.
Но почему-то самое сильное впечатление осталось от военного детства. Наверное, потому, что было оно, это детство, не очень лёгким. Мне ещё повезло: я всё-таки успел до армии закончить девять классов, многие мои сверстники бросили учёбу раньше. Вернее, война заставила их бросить школу и пойти работать в колхозы…
Жил я тогда в селе Сростки Алтайского края, учился в одной школе с Василием Шукшиным…
Там же, в Сростках, в октябре сорок второго года вступил в комсомол и пробыл в нём ровно три года – в октябре сорок пятого, сразу после боёв в Маньжурии, меня приняли кандидатом в члены КПСС, с двадцати лет я – член партии. Много раз приходилось работать на выборных партийных должностях, да и первая моя штатная должность тоже была связана с партией – библиотекарь парткабинета Сростинского райкома партии.
Первая книжка вышла в 1955 году, а с января 1958 года я – член Союза писателей. Тогда мне было тридцать лет.
За первой книжкой последовали сборники стихов «Ветрам навстречу», «Соратники», «С тобой земля!», «Ступень», «Опять о ней» и другие.
Всего издано – в Новосибирске и Москве – тридцать стихотворных и три прозаические книги.
В разные годы стихи публиковались, кроме журнала «Сибирские огни», где я десять лет работал, в двенадцати журналах страны: в «Нашем современнике», «Молодой гвардии», «Неве», «Авроре», «Смене», «Огоньке», «Дальнем Востоке», «Урале» и других…(Вот до какой степени воспринимался редакторами талантливым, чтобы нигде не получать отказа).
В моих стихах…- почти никогда нет так называемого лирического героя. «Я» в стихах – это я в жизни. Приписывать себе чужие мысли и поступки не могу, отдавать свои мысли какому-то «лирическому» герою не хочу. Что ещё о себе? Всё, пожалуй. Остальное – в стихах».

Мой комментарий по поводу вводной статьи самого автора О СЕБЕ. Но прежде небольшое – отступление. Обратимся к тем временам, когда в деревнях ещё не было радио. В довоенные, военные и, в первые годы после войны, в каждой деревне были свои скоморохи, затейники, шутники. Они были настолько психически раскованы, что не знали, что такое скромность, застенчивость, стыдливость. В общем, потешали деревенскую публику всеми возможными средствами. И уж коли чувствовали себя свободно, то их потешки не считались примитивными. Они подхватывали любую злободневную мысль, творчески перерабатывали её, и выдавали в стихах, песнях, шутках, анекдотах, нередко сопровождая всё это в плясках и игрой на каком-нибудь музыкальном инструменте. В деревнях всегда находились те, кто обладал способностями веселить и потешать свою публику.
С образованием комсомольских и партийных ячеек в деревнях и сёлах, их постепенно начали теснить и притеснять. Возникала своеобразная конкуренция между ними. С одной стороны богатство русского языка (в том числе и матерного), отсутствие какой-то сдержанности в насмешках (независимо от того, каких лиц они касались), а с другой стороны - официальное (комсомольско-партийное). Свободное творчество – убывало, официальное – нарастало. Представителями второго вида творчества, и были, такие выдающиеся деятели, как…Впрочем, всех их не нужно перечислять. Они хорошо известны по моей книге «Новосибирская плеяда».
Следует сказать, что поэзия – это такой вид творческой деятельности, который не может осуществляться по чьей-то указке. Реальная жизнь своим содержанием должна свободно входить в человека, и, каким-то образом, перерабатываясь внутри, должна также свободно выходить из него. В этом – естественность, музыкальность выхода. Но стоит кому-то свыше вмешаться в этот – органически-творческий процесс – и духовная продукция оказывается «неуклюжей», неприятной по форме и содержанию.
Нельзя не отметить такую особенность в делах поэзии. Если кто-то начинал творить ярко, содержательно, то вся его творческая продукция в таком же качестве продолжалась до конца. И, в противоположность этому, если кто-то начинал серо, бледно, «неуклюже», то в таком же стиле его творчество продолжалось и дальше. Примером первого явления могут служить поэты-классики, те, которые вошли в историю литературы. Показательным примером второго, могут быть все поэты Новосибирской плеяды.
Само развитие, по своей сути, - ступенчато. И признаки этого движения должны бы отмечаться заметно. Но вот почему их не наблюдается.
Общую диагональ развития можно было бы подразделить следующим образом. Вначале человек – поэт-политик, потом он – поэт-философ, и в дальнейшем, поэт-учёный.
Как показывает партийно-социалистическая практика, чтобы быть поэтом-политиком, не обязательно иметь семь пядей во лбу. Достаточно их и двух-трёх. Для поэта-философа или учёного, их нужно иметь все семь.
Как свидетельствуют сами же поэты, большинство их, из числа Новосибирской плеяды, принимались в Союз писателей с незаконченным средним образованием. Этого оказывалось достаточным, чтобы быть общественным деятелем, чтобы пропагандировать в массах идеи коммунизма. Несерьёзной выглядит такая организация, чтобы решать сложнейшие социальные проблемы. Они не только не могут эффективно решаться, но и напротив, дискредитируют самих же его деятелей.
На мой взгляд, чтобы быть принятым в Союз писателей, нужно было бы сдавать тех-минимум, по всему комплексу гуманитарных наук. Только тогда от писателей можно было бы ожидать большего совершенства во всех их творческих делах. И это бы называлось – Научной Организацией Труда.
Практически (всей плановой работой), от писателей – партийно-социалистического типа, - (а других писателей не было), хотели верховные власти получать по максимуму. Но для этого нужны были поэты-редакторы иного уровня – философского. И тогда, вместо партийного максимума, начинал бы проявляться диалектический оптимум, который был бы потенциально возможен. Но до этого уровня никто не дотягивал. А если бы кто дотягивал, то из него духовные ценности, лились бы, как из рога изобилия.
Среди писательской интеллигенции (немногих из их числа), складывалось мнение, что сама партийно-социальная среда, ограничивает возможности развития. Сужает творческую деятельность писателей, до примитива. Тот, кто пытался выйти из него, уже закрепившиеся в литературе монстры официальной власти, тут же ему делали замечания. И не всегда дружеские. Сама литература, своим содержанием, удерживалась в малых узких примитивных границах. Та система проблем, которая хорошо чувствовалась, но до которой не допускались творческие силы, пребывала в практической неприкосновенности. На них и застыло общее литературное развитие.
Но жизнь есть жизнь, и по отношению к ней, у каждого своя мера мыслительно-чувственного восприятия её. Кто-то довольствуется малым, кто-то ориентирован на целое. Не только на то содержание, которое выдаёт его окружение, но и на то содержание, которое поступает от всего человечества. Этот признак приводит нас к мысли, что все писатели подразделяются на три основные категории.
Первые ориентируются на партию. Они исполнительны в отношении  её требований и, тем самым, наилегчайшим путём и минимальными личностными данными, обеспечивают для себя высокие должности.
Вторые ориентировались на весь народ, и рассчитывали на массовое внимание от него. В 60-е годы, таким творческим явлением был – Владимир Высотский. Народ его принимал, любил. Партийная элита – нет. Но вынуждена была считаться с художественными вкусами его поклонников.
И третий тип творческого творца, это – ориентация на диалектический оптимум. То есть, на тот оптимум, о котором постоянно говорят учёные медики, пытаясь склонять всех людей к здоровому образу жизни. И на тот оптимум, который исходит от законов природы. Постигая их, начинают понимать, что такое объективная истина.
Развитие писателя, схоже с развитием художника. Те и другие, начиная с детского возраста, движутся к точности. И на этом пути, способности к точному отражению объектов, возрастают. На конечном этапе, признаков – отклонений, искажений, неточностей – уже не возникает. Художник и писатель выдаёт шедевры, выдаёт истину и, тем самым, признаётся всем обществом - гением.
По большому счёту, и само общество, если бы руководствовалось, только законами природы, могло бы содержательно придерживаться их. И тогда в обществе не наблюдалось бы признаков – лжи, клеветы, несправедливости, ошибочности - по тем или иным социальным явлениям. Но так как всё это в купе сохраняется в обществе, то и приходится, анализируя какое-то явление, приходится подмечать это. На конкретных примерах - соответствующий анализ – я использую в отношении членов Новосибирской плеяды. Насколько близок я к точности отражения (по указанным параметрам), судить, конечно же, самим читателям. О себе я могу лишь сказать то, что я всегда ценил только истину, и был творчески ориентирован только на неё. Такой психологический настрой сформировался сам собой, сформировался от чтения классики. И в этом моя претензия на личностный статус классика. А как же иначе, если ты серьёзно относишься к литературе.
Моё вступление затянулось, пора переходить к конкретному объекту анализа; к выдающему деятелю Сибирской поэзии - Леониду Чикину.
Открываем первую страницу его стихов. Начинает он - содержательно мощно. Но не без признания своих собственных недостатков. Оба Леонида, словно творческие родственники. Любят признавать свой негатив.

ПРЯМАЯ НАВОДКА.
Я знаю законы переднего края –
Бывает, что пушки вперёд выдвигают,
Под взрывами вражьих снарядов прицельных
Дерутся герои в рубахах нательных.
Уж драться так драться,
Уж биться так биться
С открытой душою,
С открытых позиций.

Прямая наводка – работа отважных,
Она против целей особенно важных,
Особенно стойких,
Особенно крепких…  (Дальше – вопросы).

А мы-то всегда ли их славы достойны?
Случаемся, мы перед ложью немеем,
На подлость порой отвечать не умеем,
И там, где в открытую надобно биться,
Стреляем вслепую, с открытых позиций.
Зачем рисковать? Из глухого затишья
Врага отругаешь, так он не услышит,
И взгляда сурового трус не заметит,
Лжеца подлецом назовёшь – не ответит,
Глупца дураком наречёшь – не узнает…

Какой же можно сделать вывод из приведённого стихотворения? За врагом он видит худшие качества, но и за собой он их все – в полном наборе – признаёт. Творческого противоборства - не получается. (Точнее, ими же – не допускаются). А если бы оно произошло, как бы в реальности выглядел такого рода диалог? Поэт, со своими девяти классами образования, и крайне низкой эрудированностью (начитанностью), обладает малыми умственными средствами, чтобы ввязываться в диалог с людьми, на порядок, а то и на два-три, превосходящими его. Всё же, хоть в малой степени, но проявляет ту честность, в которой признаёт свою творческую беспомощность.
Заканчивает поэт своё стихотворение, обобщающее оптимистично.

Но есть ещё в мире наводка прямая,
Но есть ещё правды высокое жженье,
Но есть ещё высшее счастье сраженья:
С открытою грудью,
С открытых позиций,
С открытой душою
В открытую биться,
Открыто стоять
Под бушующим шквалом,
Прямым
На удар отвечая ударом.

Не знаю, много ли было любителей литературы, которые вели «прямую наводку» на «Сибирские огни». Надо полагать, за десятилетия их набиралось не мало. Одним из таких участников был, и я.
Содержание стихов поэтов Новосибирской плеяды, когда они говорят о своих «врагах», не случайно. Недовольство деятельностью редакторов «Сибирских огней», ощущалось постоянно. И одним из существеннейших признаков такого недовольства было то, что в одном месте, в одном коллективе, собралось так много малограмотных. Интеллектуальными средствами таких редакторов не могли решаться серьёзные творческие проблемы.
Л.Чикин, в подтверждение своей силы, своей защищённости от критики, сообщает своим читателям…

Мы бережём у сердца партбилеты,
И на виду наш каждый малый шаг.

Но что толку из того, что «на виду» их «каждый малый шаг». Критика в их адрес, всё равно невозможна. Партбилет – средство их полной неприкосновенности.
Кое-что из негативного – вольно или невольно – поэт признаёт. И даже на эту тему пробует представить на суд читателя целую поэму.

СМЕЛОЕ ИМЯ.
Не каждый из гвардейского полка
Солдат –
Под стать былинному герою.
Патрон, прошедший через ОТК,
В бою осечку может дать порою.

Перечислив все изъяны материального свойства, переходит к перечислению изъянов – духовного.

Слова бывали там,
Где ждали дел,
И вместе с правдой
Фальшь крадётся к двери.
Но тихий нытик очень бы хотел,
Не признавая дел,
Считать потери.
Пока трудились –
Он глядел и ждал.
Но он умён подальше от событий.
Не вышло – что же?
В том нет его вины.
Нам не идти дорогой осторожных,
Без них известно нам,
Чем мы сильны,
И чьи слова мы выслушать должны,
И чей совет отбросить можно.
Мы ошибаемся –
Не бежим в кусты,
Мы взяли смело коммунистов имя,
Не потому,
Что были я и ты
С рожденья идеальны и чисты,
А потому,
Что стать хотим такими.

Но это - на словах. А в действительности?
А в действительности, не хватает – противоположной стороны. На языке демократической цельности – оппозиции. И тогда был бы запущен механизм подлинного творческого развития. При отсутствии же его, поэты-редакторы н-плеяды своими данными доказывали, что только благодаря партбилетам,  была единственная возможность печататься, и занимать высокие должности малограмотным и бездарным.
Односторонне же представляемая действительность, выглядит слишком уж – неполноценной и «неуклюжей». А потому и – не спортивной.

ПАРТРАБОТА.
Я партработу знаю с детства…

А я уже от взрослых слышал,
Что нам тогда не повезло:
Отца назначили повыше,
Но перебросили в село,
А там, в полях, работы много,
Да что в хозяйстве смыслит он?  (С такими данными начиналось колхозное строительство. И туда проникали - бездарные).
Я знать не мог,
Что где-то, кто-то
Бесшумным шагом по траве
Выходит ночью на «охоту»,
Обрез припрятав в рукаве.

Но видел, как под флагом алым,
Обшитым чёрною тоской,
Идут с «интернационалом»,
Поют:
«Воспрянет род людской…»

Проблема разделения людей на враждующие силы, в истории человечества, всегда была наиболее острой, и в какой-то мере, нелепой. Обе силы, ни без положительных качеств (так же, как и не без отрицательных), вступали в борьбу, и уничтожали друг друга. Победившая сила потом, сводила счёты с проигравшими. Кто в какой мере был виноват, попробуй, разберись объективно. Некоторые, из числа наиболее трудолюбивых, пренебрегая бедными (ленивыми), вступали в белую гвардию, рассчитывая на победу. Все они – Маркса и Ленина не читали – ориентировались на конкретные качества окружающих их людей. Просчитались. Пришлось многим уйти в землю.
Изменились социально-политические условия, и трудолюбивые (уже в новых условиях) становились, опять умственно и материально, богатыми. А ленивые (бедные), как были бедными, таковыми они и продолжали оставаться, и при советско-социалистических условиях. Так какой же смысл в революциях и гражданских войнах? Тут что-то гуманитарные науки не дорабатывали в прошлом, и, тем самым, продуцировали разделение людей на враждующие силы. Пора бы разобраться в подобной стратегической нелепости, чтобы перейти с политических позиций на диалектические.

УЕЗЖАЛА В СЕЛО КОММУНИСТА СЕМЬЯ.

Мчатся годы. И много воды утекло
С той поры…
Помнишь, мать, как под солнцем лучистым
Уезжали в глухое степное село
Ты, да муж, да ребята – семья коммуниста?

Нелегко временами быть просто женой,
Быть женой коммуниста – труднее намного.

Но полночь. А мужа всё нет,
Может, где-то в степи кулаками застрелен?

…Грохнул выстрел у старой кулацкой межи.
И не утром, под вечер ты мужа встречала:
На руках у друзей он лежал недвижим,
Как солдат после боя, под знаменем алым…

Вновь весна возвращалась в степные края.
С юга птицы летели за стаею стая.
Уезжала в село коммуниста семья:
Ты, да сын, да подруга его молодая.
И вещей-то с собою особенных нет,
И тебе это всё так привычно, знакомо,
Ведь в кармане у сына партийный билет,
А в билете лежит направленье обкома.

Как говорили тогда в народе, имей партбилет, и всё остальное, само собой, приложится. Все колхозные склады были к услугам таких уполномоченных из обкома. И само сельское начальство встречало их не хлебом солью, а продуктами, куда как более калорийными. И если решил заняться творчеством, то все редакции в твоём распоряжении.

ПРИГЛАШАЛИ НАС НА ВОСКРЕСНИК.  (Перечисляет причины, из-за которых – несознательные – не вышли на него. Заканчивает так, как и должен заканчивать партийный пропагандист.

Приглашали нас на воскресник…
Только мы просидели дома.
И не разу не вспомнили даже,
Что когда-то, не так давно,
Человек с очень важным званьем
Председателя Совнаркома –
Очень занят и очень болен –
Поднимал на плечо бревно.

Просматривая, подобной формы и подобного содержания стихи, не скажешь, что это – поэзия. Обычные простые сообщения.
Л.Чикин постоянно указывает на свою принадлежность к партии. Он постоянно подчёркивает, и, пропагандируя, перечисляет те признаки, которые исторически, и в официально-художественных произведениях, закрепились за коммунистической партией.

Когда приказано
И сердцем велено:
«Всем коммунистам – первыми вперёд!»

Как тяжело стремительным движением
Встать, чтоб увлечь лежащих за собой…

Легко ли доказать работой будничной,
Что ты – боец,
Борец
И коммунист!?

НЕ ЗАБЫВАЙТЕ ДЕТИ О РОДИТЕЛЯХ,
Почаще вспоминайте об отцах…(перечисляет рабочие профессии).

Я не о том, чтоб в каждом поколении
Жила одна профессия…
Гляди:
Рабочий сын уходит в академию,
Крестьянский – космос синий бороздит. (Заканчивает).

Они прошли дорогой победителей,
Всегда – сражаясь,
Всюду – впереди…
Почаще вспоминайте о родителях!
Поверьте,
Это вам не повредит.

ДЁШЕВ ХЛЕБ.  (Повествует, как он дорого доставался людям).

Но вспомним,
Как он был дорог…
Ох, как дорог был он,
Когда его осьмушками делила,
Разорена, разута и раздета,
Моя Россия –
Родина Советов.

Читая такое, не скажешь, что поэзия – это нечто особо выразительное; особо яркое и мелодичное. Единства мозга и сердца, не ощущается.
При всём желании его друзей-редакторов, его стихи – ну ни как – не причислишь к поэтическому творчеству. В том же качестве следующее.

ПОЛПРЕДЫ ПАРТИИ.

Начало годов тридцатых
Разгар коллективизации.

В тех разговорах взрослых
Много не понимая,
Всё же сумел понять я
В те далёкие дни,
Что коммунисты – это
Те, кто за хлеб отвечают,
А секретари райкома –
За всё отвечают они.
Ещё по-детски наивен,
Я верил словам отцовским,
Но к правде о коммунистах
Был близок, насколько мог…

Народ на фронтах сражался,
Народ у станков работал.
И хлеб для фронтов и заводов
Тоже растил народ.

Поразительная наблюдательность. До него об этом редко кто знал. Поведал поэтически, но на этот раз, даже не затруднив себя рифмовкой строк. Решил, в этом нет какой-то особой необходимости. Всё равно примут в печать. Вот такие его – партправа, вот такая его творческая мудрость.

НА ВЕРШИНУ ПОДНИМАЮТСЯ МЕДЛЕННО. (Ещё одно научное наблюдение. И соответствующий – научного свойства – совет).

На вершину –
большую или малую –
Поднимайтесь,
не спеша,
от подножья,
С передышками в пути
и привалами (Потому что…).
В самом деле,
есть она,
болезнь горная,
не заразная,
но очень опасная.

СТИХИ О ПРАВДЕ. (Приехал в незнакомый город, опросил, кто чем занимается. Можно подвести итоги об увиденном и услышанном).

До свидания, город, ещё не воспетый,
Тот, где честные люди с неправдою дружат,
Тот, что верой и правдою Родине служат. (Оказывается – и такого рода логика бывает. «Честные…с неправдою дружат» и, тем не менее «верой и правдою Родине служат». Редкостный сумбур, редкостного примитива).

До свиданья, друзья! Будет время такое –
И напишут о вас справедливой строкою,
Об «игрушках», «пилюлях» и «цехе полудном» -
Обо всём,
Без чего ещё выстоять трудно. (Осчастливил малый городок поэт своим присутствием. Оставил поэтической мудростью, вечную память о себе. В таких случаях, известным и многоуважаемым людям, ставят памятники. Или в худшем случае – памятную доску на стене).

МАСТЕР.  (Всеволоду Фионову, токарю завода «Сибэлектротяжмаш», работавшему на одном из заводов Индии).

Но чтоб в тебе люди простые
Признали и друга и брата,
И руки нужны золотые,
И сердце горячее надо
И нужно не только казаться,
А быть –
И притом не для славы –
Посланцем рабочего класса
Рабочей Советской державы.  (Вот они образцы  - подлинно партийной поэзии! Кто из Союзных редакторов мог ему отказать в публикации? Никто. Вот такие были творческие условия в стране Советов).

ОН ЖИВЁТ И НАШИМ ДНЁМ.
Владимиру Колесникову. (Повествует о знаменитом художнике, который везде побывал и «знает он, где быль, где небыль»).

Мест осталось мало, где бы
Не прошёл он, не проплыл.
Под большим сибирским небом
Край назвать, в котором не был,
Легче,
Чем в котором был.

…А пейзаж пред ним унылый.
Только он писать мастак.
Водит кистью – любо-мило,
Здесь – сиена,
Там – белила,
Кобальт – тут,
А здесь – краплак.  (Не только в стихосложении, но и в живописи понимает толк. Как же не заявить о своих познаниях? Заявляет.

Но из тех неуловимых
Взмахов кисти – мажь да мажь! –
Из сведённых воедино
Тех штришков почти незримых
Получается пейзаж.  (Заканчивает, как и положено партийному поэту, назидательно патриотически).

Красотой родного края,
Что с картин его сверкает,
Он доказывает всем:
Тот, кто прошлого не знает,
Тот, кто в будущем витает,
Тот, - я это подтверждаю, -
В настоящем слеп и нем.

Все его многочисленные редакторы, читая такого качества стихи, вероятно, были в восторге от них. А как же иначе. Не восторгаясь, как же можно было их не печатать. И, надо полагать, - представляли: до какой степени (высшей степени) смогут порадовать читателя.

БЫВШИЙ ДРУГ.

Я спешил к товарищу старому,
К молодому ещё, не старому,
К очень доброму и суровому,
Бледнолицему, но здоровому.
Он «московской» частенько баловался,
Он на сердце своё не жаловался,
Папиросы запоем курил он.
Правда, это давненько было.  (Заканчивает).

Я о встрече мечтал много зим и лет.
Я пришёл с опозданием –
друга нет… (Возможно имел ввиду – тоже поэта-редактора – Александра Плитченко).

ПЕРВЫЙ СТРОИТЕЛЬ. (Решил рассказать своим – далеко не поэтическим языком – о первочеловеках, кто решился строить дом).

И если крики их и разговоры
На современный лад перевести, (вероятно, он был бы матерным).
То будет так:
- Мы жили век в пещерах!
- Теперь с тобой нам не по пути!
- Мы выбьем из тебя замашки дурьи!
- Иль дедов честь тебе не дорога?!

А дом-то – боже! – хижина на курьих,
На хлипких, неустойчивых ногах.

Но это уже не примитивизм. Это нечто такое, что ниже его. А что ниже примитивизма? Л.Чикин, и об этом нам поведал, оставаясь при этом на уровне тех – доисторических – художников.

ОЛЕНЬ НА СКАЛЕ.

А пока в скупом освещенье
Первый мастер, прищурив глаз,
Совершает на ощупь этот
Самый первый в искусстве шаг.

Не помог ему умный советом,
И не буркнул дурак:
- не так!..  (В первой строчке «умный», он же, во второй строчке «дурак». Такая вот у него поэтическая логика).

МЫ БУДЕМ СКУЧАТЬ О РОССИИ. (Решил современное время осветить с двух сторон. Со стороны пятикантропа он - осветил, теперь решил осветить его стороны далекого будущего. Но далёкое или близкое будущее, - это как повезёт человечеству. С точки зрения коммуниста - коммунизм. И об этом он должен бы пофантазировать. Но и тут он уклоняется от намеченного партией курса. Не находится в его голове серьёзных мыслей на этот счёт. Решает перескочить через коммунизм.

Далеко, далеко, далеко,
В туманных галактиках где-то –
Незнаемые до срока
Неназванные планеты
Плывут по извечным орбитам…

Там горе другое и счастье,
И песни, и сказки свои там,
И женские ласки, и страсти.

Поймите же нас, земляне,
Вы нас, Аэлиты, простите:
Нам нужно не простое сиянье
Земли на далёкой орбите.

Современный человек, это, прежде всего, тот, кто мыслит научно, кто на переднем крае всего эволюционного развития человечества. Поэтический же стиль Л.Чикина таков, что он словно в среде синантропов. Он это подтверждает, своим же, следующим поэтическим шедевром.

САМОКРИТИКА.

Я неглупый, находчивый, смелый,
Работящий, мне всё по плечу,
Даже самое трудное дело
Проверну, одолею, скручу.
С другом – нежен,
С товарищем – ласков,
Непреклонно железен с врагом.
Не ношу равнодушия маску
На лице благородном своём.

Прочитав такое, ничего не остаётся, как посмеяться. Ирония, пародия – к подобного рода явлениям - уже не подходит. В переводе с политического на диалектический, «железен с врагом», означает, что высшие качества у него враждебны по отношению к низшим. И что Л.Чикина, при всём его личном желании, и при могущественной поддержке его друзей по партии , ну ни как, не причислишь к категории «лиц благородных». Для этого, и стихи должны быть высокого уровня, и знания должны быть наиболее ценностными, и само поведение человека, менее ошибочным в характеристиках окружающих его людей. Ничего этого у него не наблюдается.
Каждый человек – в системе, в системе общего набора качеств.
Представляя их диагонально, Л.Чикин – в ряду поэтических и личностных достоинств – где-то в самом низком месте. Он своим творческим и служебным существованием, как бы доказывает, что есть такая категория людей в обществе, которая, даже придя к власти, оказывается неспособной ко всё возрастающему развитию. Как поётся в одной популярной песне, о нём (ни без иронии) можно было бы сказать: «каким ты был, таким ты и остался…». Стиль его стихов – крайне небрежный по форме, и низкопробный по содержанию – не менялся с его возрастом, и служебным ростом.
И, тем не менее, Л.Чикин – как это ни парадоксально – силён своим невежеством, и своим примитивизмом. Силён, благодаря своему могущественному средству – партбилету.
Встаёт закономерный для этого случая вопрос: можно ли было говорить о каком-то творческом соперничестве и, возможности побеждать, выдавая лучшее, высшее, прекрасное? Реальная практика даёт ответ.
Продолжим анализ книги Л.Чикина.
В следующем стихотворении он самоуверенно красуется перед своими читателями: «скромными школьницами, рабочими, студентами».

Кто вечером просит,
Кто – утром ранним,
Кто – письменно,
Кто – телефонным звонком…
Однажды стихи на отчётном собрании
Читал –
Обязал партийный обком.

Зовут – бегу выполнять задание.
По просьбе выступить спешу.

Заканчивает с той же – скоморошной – самоуверенностью.

И мне не нужны мои стихотворения,
Если они
Другим не нужны.

Трудно представить читателей, даже из самой-самой отдалённой глубинки, которые были бы в восторге от его стихов. Своей жене – повествует – нравятся. И об этом он говорит так.

Она мне и судья, и радость.
Я говорю безмолвно с ней:
«Ты будь со мной, моя отрада,
Не дай остыть мне, успокоясь,
Веди туда, где горячо!
Давай с тобой,
Товарищ совесть,
Идти всю жизнь к плечу плечо.

Заканчивая книгу стихов, поэт подводит итог своей поэтической и общественной деятельности.

Слова порой бывают чёрствыми,
Лились впустую, не работая,
Но ничего я не зачёркиваю,
Не отрекаюсь от чего-то я.

Страницы жизни перелистывая,
Я не могу отбросить лишнее:
Как на ступеньке верхней выстоять,
Коль сожжены ступени нижние.

Можно подумать, что он ушёл от невежества, от примитивизма. Но и занимая высокое служебное и партийное положение, всё же, эти признаки сохранились при нём.
И с логической точки зрения стих выглядит как-то неуклюже. Вопрос: «как на ступеньке верхней выстоять»? Если «сожжены ступени нижние». Без опоры, без фундамента оказался. В подвешенном состоянии.

В следующей книге И НЕ ЗАБЫВАЕТСЯ ЛЕГКО, он пишет о войне.

Да, прошла она. Тем нужней
О войне, о прошедшей, слово.
Не устану писать о ней,
Повторяю снова и снова.
Только б были слова всегда,
Чтобы подвиг воспеть достойно…

Вот только в этом приходится усомниться. Умственные ресурсы слишком скудны. А вот – обогащение их – не пошло, как мы смогли в этом убедиться, по возрастающей.

ВОСПОМИНАНИЕ О ДЕТСТВЕ.

И тихо песню заводили.
В той песне незамысловатой
Тоска сильней
И боль слышней
О тех, кто третий год в солдатах
На той, Великой и проклятой,
Фашизмом начатой войне.

МНЕ БЫЛО ЛЕГЧЕ.

В тот год, когда бои ушли за Волгу,
Учился я.
Я в школе был комсоргом.
Тогда, девчонки, я был строг чрезмерно,
И вы меня запомнили, наверно.

Ему «было легче». А кому было тяжело? Решил поведать с стихах.

Я мог сказать…
Но кто бы мне поверил,
Что той зимою впроголодь сидела
Семья начальника политотдела.

Действительно, трудно в это было поверить. Все деревни, во все времена, выглядели одинаково. От ленивых до трудолюбивых, всюду протягивалась одна прямая диагональ. У обеспеченных умом, и страстью к работе, было, и во время войны, всё. Все виды продуктов, лекарственных трав, одежды. И к ним, а не к бедным, заезжали «уполномоченные». А они знали, чем встречать дорогих гостей.
И потом, что такое колхоз? Это – скот, зерновые, это – склады, где хранились колхозные богатства. И кто контролировал их? Партийные работники: и местные, и приезжие. И кому вся колхозная продукция доставалась в первую очередь? Понятно кому.

Он из парткабинета
Работать ехал в поле.
Не раз солёным потом
Ему пришлось умыться.

Может быть, раз, может быть два-три раза, как это мы знаем по примеру Шолоховского героя Давыдова. А самим колхозникам – ежедневно, и из года в год, десятилетиями.
В обществе, во все времена, выделялась та категория людей, которая стремилась во власть. И не каждый руководствовался высокими целями.

Я ВСЕМИ ФРОНТАМИ КОМАНДОВАЛ.

А сердце стучало, тревожное,
Словами добрыми тронуто.
И ждал я сводку последнюю,
И снова двигал фронты…

И такого рода бывают игры-потешки, если ими занимается комсомольский активист. Прямой вопрос: можно ли подобной – низкопробной поэзией – воспеть Великую Отечественную - достойно? Сомневаюсь. 

ВОЕНКОМ. (Вот так воспевает патриотов).

Трость забросив, чтоб не прихрамывать,
Нацепив единственный орден,
Шёл он строгих врачей уламывать
И вымаливать слово «годен!»

Но врачи, осмотрев внимательно
И обстукав полураздетого,
Говорили:
- Да что вы, батенька!..

А в деревне не знали этого.

ПАНТЕЛЕЙ. (Ещё один – примитивно-неуклюжий пример – «достойного» воспевания героев той войны).

Высок, кудряв и ладно строен,
Шагал вдоль улиц Пантелей –
Израненный на фронте воин,
Первейший парень на селе.

А вслед ему глядели вдовы
И лишь вздыхали тяжело…

ИДЁТ БЮРО РАЙКОМА.

И секретарь райкома
Всем задаёт вопросы:
- А сколько сдал сегодня?
А сколько сдашь с утра?..
Карандашом играя,
Он слушает ответы,
Что запчастей нехватка,
Что трудодень пустой.
 
Тьма. Всё вокруг в чернильном
Дождливом мраке тонет.
Идёт бюро райкома
Четвёртый час подряд…

ВЕРНУЛИСЬ ПТИЦЫ.

Вернулись птицы. Не вернулись люди.
Они лежат от Волги и до Шпрее
В сырой земле. И шелестят над ними
Берёзы, клёны, ясени, дубки.

И чьи-то жёны ходят к тем могилам,
Своих мужей припоминая, плачут,
И без отцов поднявшиеся дети
Венки из роз на холмики кладут.

ВЫ В ПАМЯТИ ЖИВЫ ВЕЧНО.

Исполнив свой долг солдатский,
Вы спите в могилах братских,
Не встать вам.
Вас не разбудят,
Но помнят погибших люди.
Вы в памяти живы вечно…

Попробуй теперь отыщи-ка
В раздолье огромной страны
Вас, дети священной, Великой,
Ещё не забытой войны…

В одних строках «в памяти живы вечно», а в следующих «ещё не забытой войны». Небрежность во всём: в логике, в рифмовке, в содержании. И получается в итоге – потешного свойства – болтовня.
Тема войны до такой степени значимая, деликатная и ответственная, что должна бы проходить строгий редакторский контроль. И если всюду его охотно публиковали, то, какими же были, сами редакторы.
Читая Л.Чикина, можно потерять представление о настоящей поэзии. У него – обычная проза, изложанная в коротких столбиках. Содержание строк, можно предположить, бралось из газетных передовиц. Судите сами.

ТРЕВОГА.

Нам вначале вручали в бою
Партбилеты,
А потом паспорта нам вручали,
Потом… (Двойное «потом». Решил – для большей выразительности).

В ДЕНЬ ПОБЕДЫ.

Война кончается,
Дымится
Берлин
И корчится в огне.

Но в день Победы утром ранним –
«Равняйсь!» -
И замер строгий строй.
И тихо, будто по секрету,
Сказал нам замполит полка,
Что это лишь – одна победа,
Другая – впереди пока.

Верховная власть, если судить по кинематографу, была очень внимательна к тому, как воплощают артисты коммунистов. Их подбор по внешним данным, по способности выражать высокие коммунистические идеалы, проходили особый контроль. И если выходил фильм о коммунистах, то воспринимался он всеми зрителями однозначно. И это – политически оправданно. Потому что в преувеличениях, расчёт на последующие - лучшие показатели. В этом суть воспитания молодёжи художественными средствами. И вот на этом прекрасном кинематографическом фоне – Новосибирская плеяда, со своим невежеством, примитивностью, «неуклюжестью».
Как не крути, а вопрос возникает один: почему партия, столь болезненно реагирующая на невежество, малограмотность, с такой охотой впускала на высокие показательные должности, людей потешно-лубочного типа? Неужели не ясно было, что с такими, как Л.Чикин, не возносится партия, а скорее – позорится. Вот ещё его один стихотворный шедевр.

СИБИРЯКИ. (Решил воспеть сибиряков).
Мы прибыли в часть из учебных полков.
Вдоль строя, звеня орденами, комбаты
Ходили,
Искали сибиряков.
Мы юными были,
И воинской славой
Ещё не один не отмечен наш шаг.
Но, видно, на славу
Давало нам право
Высокое звание –
Сибиряк.
От таких стихов – не возгордится читателю, - а устыдиться приходится. На посмешище выдаёт себя, и тех, кого хочет возвеличить.

ДНЕВАЛЬНЫЙ. (Хвастается).

Я ростом был выше других и бодрее,
Мой голос без дрожи и фальши звучал.
Увидев меня, обо всей батарее,
Как думали, будет судить генерал.  (Заканчивает).

А я, укрепленья штурмуя и кручи,
В учебных атаках, в боях штыковых,
Был, честно признаться, не лучше,
Но, как говорили, не хуже других.

НАЧАЛО ДОРОГИ.

Очень многое: даты, события, лица –
Я забыл,
Но, наверное, буду всегда
Помнить этот посёлок на кромке России,
Где лежало начало маньжурских дорог,
Где усталые женщины бога просили,
Чтоб сберёг нас.
Его они верили силе.

ПЕРВЫЙ ДОТ.

И когда резанул из дота
Дробной очередью пулемёт,
И когда залегла пехота,
Приказал нам комбат:
- Вперёд!     (Представился случай отличиться в бою. Отличился).

И очнулся, как после сна.
Я…шрапнелью…вдогон…
По людям…
Вот начало походных будней,
Тех,
Маньжурских,
Моих…   (Что тут скажешь. Выразительно и исчерпывающе выдал читателям «начало походных будней». Главное для поэта – чувствовать себя ОРЛАМИ. И чтобы командиры воспринимали солдат - орлами).
Комдив
Из машины бодро вышел.
Подошёл,
- Орлы! – сказал.

БАЛЛАДА О ПОЛИТСОСТАВЕ.
- За мной! –
Поднялся парторг батальона.
Но, самурайской пулей сражён,
Упал.
…Пятнадцать метров по склону
Успел продвинуться батальон.

И крикнул комсорг:
- За мной, ребята! –
С земли каменистой рывком привстав.
…Десять метров прошли солдаты,
Комсорга упавшего обогнав.

Да, не просто, малыми внутренними ресурсами, выразить боевые действия. Не хватает художественных средств, нет тех знаний, с которыми легко решается любая творческая задача.
Сравним, как на эту же тему писал А. Смердов и Л. Решетников. У них – бодро, жизнерадостно, приплясывающе, частушечно. А у Л.Чикина?
…В полку
Не осталось политсостава.
Перед полком
Не осталось врага.

Парторгом назначенный помкомвзвода.
Принимал от бойцов листки из блокнотов:
- Прошу
В коммунисты
Принять меня!..
В ПОХОДЕ.

И знает любой,
Что придётся ещё нелегко,
И каждому ясно,
Что горы пройдём и –
Победа.  (Такая ли уж необходимость сообщать об этом читателям – формой поэтического столбика?

Мы наткнулись с ходу на врага.
И сейчас команда грянет: «К бою!»

О ФРОНТОВОМ БРАТСТВЕ,
Леониду Решетникову.

Та истина, она не только мне –
Другим моим товарищам знакома:
Не всех из тех, кто были на войне,
Верны остались братству фронтовому. (Его это беспокоит).

Кто не продаст, - и ныне продают! –
Кто не изменит, - изменять умеют! –
Кто не предаст – и ныне предают,
Но только изощрённей и умнее…

Все проблемы общества в разности развития, в разных личностных возможностях и способностях. Связывая их с физическими законами, получаем ту разность потенциалов, которая оборачивается конфликтами, соперничеством, критикой, несоответствием занимаемого служебного положения. Художественные вкусы оказываются разными.

НЕТ, НЕ ДЛЯ ТАНЦЕВ И ЗАСТОЛЬЯ…

И горько слышать мне порою,
Когда в вечерний час
«Нас оставалось только трое…» -
Со сцены шпарит джаз. (Возмущает его и то, что…).

Разгуливает по экрану
Семинарист – лихой старлей,
Священник в чине капитана
И генерал – архиерей.

Предвижу: едко спросит кто-то:
«Какая в этом их вина?»
Я так отвечу:
- Мода – модой,
А правда – правдой быть должна.

И какая же тут связь между джазом, танцами, модой, склонностью некоторых военных к религии, и – «правдой», той правдой, которая понимается им, как партийная?
В народе говорят: у каждого своя правда. Следовательно, в данном случае, правда представлена в разных вариантах, в разных духовных, художественных и мировоззренческих понятиях.
Кроме таких видов правды, существует ещё – «объективная истина». Но она исходит от законов – природных, общественных, творческих.
Задачи, которые ставились марксистско-ленинским учением, благородные (правда, справедливость, научные знания), но силы, которые должны были реализовывать эти социально-философские задачи, оказывались не столь высокими. Показательный пример тому – Новосибирская плеяда.
В поэме СКОРБЯЩАЯ МАТЬ, поэт информирует своих читателей.

В самом центре Сибири,
Над площадью новосибирскою,
Одетая в твёрдый камень,
В вечный камень-гранит,
Открытая взгляду каждого,
Сердцу любому близкая,
Над Вечным Огнём Бессмертия
Скорбящая Мать стоит.

Такими стихотворными строками, ни привлекать людей к поэзии, а скорее отпугивать их от неё.
Так уж повелось исстари, что принял народ, то – народное, что не принял – напрасный труд. Л.Чикин, яркий пример тому, до какой степени поэт может быть бесполезным, никому не нужным. И как продукт партии и тех редакторов, которые его принимали, оказался по существу, крайне бездарным, крайне ограниченным по всем человеческим параметрам. Формой и содержанием своих стихов, он как бы доказывал, что понятие – развитие, к нему не относится. С лубочного начал, лубочным и закончил.
Начинал я свою статью о Л.Чикине со вступления, где говорил о деревенских скоморохах и затейниках. К этой категории потешников, он всю свою долгую творческую жизнь, и относился. То есть работал на крайне низком уровне, не касаясь тех знаний, которыми так богата сама жизнь. Особенно в её современном выражении.
Л.Чикин похож на того школьника, который на всю жизнь задержался в начальной школе. И это явление, как известно из истории, коснулось слишком уж многих. Целые поколения приходили к власти с минимальными средствами, и большинство из них – с минимальными средствами - проживали весь свой служебно-партийный срок. Некоторым удавалось даже пройти всю иерархическую дистанцию, и выйти к верховным высотам. И там они, не воспринимались народом – академиками, с теми интеллигентными признаками, благодаря которым, создавалось бы полное доверие.
Все эти проблемы, конечно же, чувствовались в обществе, и по каждой из гуманитарных наук, выставлялись свои задачи. Но решаться они – практически научно – не могли. Социально-политическая структура государства создавалась десятилетиями. И перестроить её в соответствии с последовательностью общего единого развития, не так-то было просто.
 Кто мог решиться на такую роль? Только кто-то из верховных властей. Но ведь и там, если использовать принцип математического тождества, были руководители типа Л.Чикина. То есть свои затейники, но только иного масштаба. В обобщённом виде, повсюду наблюдались образования типа Новосибирских плеяд.
Пока я назвал только четырёх её членов. Но были ещё и другие, те, кто имел высшее гуманитарное образование.
Итак, с одной стороны – малограмотные (с малым объёмом знаний), с другой – с высшим образованием (с большим объёмом знаний). Возникает естественный вопрос: как же они уживались друг с другом?
Чтобы ответить на этот вопрос, придётся проанализировать творчество следующего поэта-редактора – Илью Фонякова.


ИЛЬЯ ФОНЯКОВ.

Прежде, несколько слов об интеллигенции.
Интеллигенция, как толкует словарь Ожегова, это «работники умственного труда, обладающие образованием и специальными знаниями в различных областях науки, техники и культуры». Отсюда – «передовая русская и. Советская народная и. Сельская и. Буржуазная и.».
Такое толкование интеллигенции приводит к множеству вопросов.
Писатели, поэты, редакторы относятся к категории людей умственного труда. Но всех ли их с полной уверенностью можно отнести к ним? Например, проанализированных мной, А.Смердова, Л.Решетникова, А. Плитченко, Л.Чикина.
Подобного рода вопрос уместен, если его отнести к людям, которые занимали высокие государственные должности, как активно действующие политики, участники революции, гражданской и Отечественных войн.
Каков бы не был масштаб служебной деятельности, от каждого руководителя требовались знания. Но их не удавалось большинству приобрести, ни за короткий промежуток времени, ни за всю свою служебную жизнь.
Но, как бы там не было, когда они собирались в одном командном месте, им приходилось как-то друг к другу приспосабливаться. Надо полагать, это было нелегко, но конфликтовать в одной среде (особенно партийной) не дозволялось.
И.Фоняков, как интеллигентный человек, оказывался белой вороной среди ворон чёрной масти. И как же он должен был вести себя? И вот тут интеллигенция, приспосабливаясь, выдаёт из себя множество вариантов своего взаимодействия с могущественно малограмотными.
Из множества возможных вариантов, И.Фоняков выбрал для себя наиболее комфортный, без конфликтный, дружественный.
Кто-то может сказать: да какой же это интеллигент! Ведь интеллигент, это – знания, это – сила, это – первенство в своей служебной среде. А если интеллигент – в тени, в подчинении, сбоку припёку, - то какой же это интеллигент. Сомнение может возникнуть и в отношении человека, приобретшего высшее гуманитарное образование.
Но знания есть знания, как бы, не было дискомфортно, ими приходится пользоваться. И он выдаёт их в особо значимом (программном) выражении. Приведу для начала две его поэтические фразы.
Первая: «Нет ничего страшнее, чем НИЧТО». (Выделено мной).
Вторая: «А есть бесстрашные совсем, вот их ещё боюсь».
Так уж получается в делах творческих, если сама жизнь выдаёт какую-то мысль, то она улавливается человеком, и ему хочется её использовать. Использовать даже в тех случаях, когда она изобличает самого автора не в лучших личностных качествах. Вспомним, хотя бы «Желну» Леонида Решетникова. И в данном случае, И.Фоняков, по сути, выдаёт из себя то, что его не может характеризовать наилучшим образом.
О чём говорит его первая программная фраза? Как человек немалых знаний, он способен сделать особого рода обобщение. Он её использует для того, чтобы подвести итог всей поэтической деятельности своих малограмотных коллег. И не нужно было иметь большого ума, чтобы понять, в чей огород он запустил огромный булыжник. Имей малограмотные большие знания и способности, они бы поняли подлинный смысл его этой фразы.
И вторая поэтическая фраза: о чём она говорит? О том, что в общем наборе интеллектуальных сил, имеется и такая, которая обязательно подметит его слабые (не лучшие) признаки, и выдаст их в неприятной для него интерпретации. И тогда весь его интеллигентный лоск, может значительно потускнеть.
В данном случае, И.Фоняков, как бы демонстрирует свою служебно-творческую беспомощность, не забывая при этом сохранять те признаки, которые всегда причислялись к интеллигентским. Мол, если я не имею практических возможностей творить на своём образовательном уровне, то могу хотя бы объяснить, почему, по каким причинам, я лишён этого.
Я был всегда сторонником спортивных принципов в любом виде творческой деятельности. Но для этого нужны, как и в спорте, та общая диагональ, при которой сходились бы для борьбы, для диалога, пары, равных или близких (непосредственных) потенций.
Можем ли мы представить, чтобы в свободном диалоге сходились такие пары, как И.Фоняков и А.Плитченко, И.Фоняков и Л.Чикин? Сами собой напрашиваются образы слона и Моськи. Не равные весовые категории.
Уместен и такой вопрос: если высокообразованный человек не может работать на своём уровне, то каким качеством оборачивается вся его практическая деятельность? На примере творчества И.Фонякова, мы можем судить, что и его труды оказываются не столь удовлетворительными.
Как по форме, так и по содержанию, его произведения на порядок выше Смердовско-Решетниковских. Но и их не причислишь к разряду классических. И поместить в учебники, вряд ли, что-то представляется возможным. Да и сам он, как банный лист, к большим попам могущественных в Сибири литературных монстров, не претендовал никогда на ведущею роль.
В общем плане уместен такой вопрос? Какие бывают интеллигенты? Их диапазон чрезвычайно велик. От общечеловеческого до интеллигентов местного значения. Их основным признаком является способность пользоваться законами логики. С её помощью приходят к научным открытиям, к разного рода теориям, политическим партиям. С помощью логики, достигают возможностей творить – классическое, образцовое, вечное. С ней приходят к понятиям справедливости, объективной оценки.
С помощью логики достигается наиболее верная критика в чей-то адрес, обеспечивается наибольшая продуктивность в дискуссиях. Только с такими признаками достигается высочайший статус интеллигента.
Заполучить такие образовательные возможности лучше всего в ВУЗе. Но можно получить их и самостоятельно. Для этого нужно брать книги сразу по всем гуманитарным и естественным наукам. И, таким образом, получать знания широким фронтом. И если человек оказывается особенно увлечённым, и такой метод поглощения знаний продолжается годами, десятилетиями, то он может обрести способность творить праведный суд.
Кто-то может, прочитав эти строки, иронизировать: не вы ли вознамерились вершить этот суд? Что я могу на это ответить. Критика, анализ, идёт по нарастающей. Принцип тот же, что и в спорте. На массу подмеченных недостатков, подводится соответствующий итог. И по мере того, как они все перечисляются, и больше ответить нечем, ставится окончательная точка. Как говорят в таких случаях – приехали. Конечный пункт.
Кто-то может сказать: недоговорили по данному вопросу. И дискуссия может продолжиться. Если кому-то будет что добавить, пусть добавит.

ИЛЬЯ ФОНЯКОВ.

Книга его – статьи о поэзии.

На первой странице, он так представлен.
«Илья Фоняков известен не только своими сборниками стихов, не только своей публицистикой, но и своеобразными, яркими критическими статьями, в которых он, анализируя работу своих товарищей по поэтическому цеху, поднимает важные вопросы литературного творчества. Особенно интересными делает статьи И.Фонякова его обращение к стихам различных поэтов – от предшественников Пушкина до титанов русской поэзии, от молодых поэтов-сибиряков до мастеров, чьи имена неразрывно связаны с достижениями советской литературы.
В книгу включены разыскания И.Фонякова о первых шагах Александра Твардовского в литературе».

При таком представлении его, можно сказать, что он способен работать в очень широком диапазоне. Ему посильны любые социально-творческие проблемы. Но так ли это вышло на поверку?
Перестройка подвела итоги всем членам Новосибирской плеяды. И какое же место в истории литературы, он – лично – занял?
Для аналитика диалектического типа, всех членов Новосибирской плеяды, следовало бы представить – в системе. А так как система, с точки зрения развития, выглядит диагональной, то и всех их нужно было распределить по уровням: от подножья (А.Плитченко, Л.Чикин, А.Смердов, Л.Решетников), до поэтов среднего уровня (А.Романов, И.Фоняков).
Как видим, проблема эта – слишком уж деликатная. Одних приходится обижать, принижать (в соответствии с их низким образовательным и творческим уровнем), к другим относится несколько снисходительно. Мол, обладали кое-какими начальными способностями, - много подмечали интересного и проблемного в жизни, - но, по известным причинам, не чувствовали себя творчески свободными. Что касается действительно одарённых, то – в силу «бесстрашия» их, они оказывались вне литературы.
И всё это, следовало бы, представлять цельно, в том полном объёме, в каком выдавала сама жизнь своё содержание.
В своей книге «Статьи о поэзии», И.Фоняков анализирует поэтов – Томска, Иркутска, поэтов Дальнего Востока и Севера – и ни слова о тех, с кем ему приходилось встречаться ежедневно. Очень уж удобная позиция. Можно не только хвалить, но и указывать на недостатки. Благодаря большим промежуточным расстояниям, непосредственная реакция не будет чувствоваться столь острой.

Первая его статья: ПОХВАЛА ТОЧНОСТИ.
С понятием Точность, связывается – отражательная и оценочная деятельность. К ней (к точности), присоединяется множество других родственных понятий. Это – искренность, честность, соответствие, истина…
Заявка, с претензией на совершенство, на идеалы, но как её реализовать, если имеешь дело с нечто отдалённым от высоких качеств. То есть, ты стремишься быть точным при отражении и оценке, а объект оказывается примитивным, не зрелым, «неуклюжим». И что тогда? Тупик, загвоздка. Не станет же Илья анализировать А.Смердова, А.Плитченко, Л.Решетникова и Л.Чикина, используя точность в отношении их.
Тот, кто хорошо знаком с фотографией, знает, что прежде, чем заснять объект, нужно навести на резкость. И тогда на снимке чётко выделятся все, даже мелкие детали. Иначе говоря, чтобы придти к истине, нужно проделать большой путь в своём развитии. И весь этот путь отметится многочисленными ступеньками. Вот поэтому все люди, в зависимости от полученных знаний, на тот или иной момент, подразделяются по парам. Примитивный, хорошо понимает примитивного, но всё, что выше по усложнению, оказывается вне его умственных средств.
В связи с озаглавленной статьёй, и возникает естественный вопрос: как же И.Фоняков собирается реализовать своё стремление к точности, находясь в окружении поэтов-редакторов, с очень низким творческим потенциалом, но с очень большим административным весом?
Ясно, что задача эта, практически нереализуема. И он её не пытается реализовать. Его общий внутренний настрой, не на ускоренное развитие литературы в Сибири, а в той личной приспособленности, от которой мало толку для читателя. Главное – личные интересы. И интересы эти, не столько творческие, сколько материальные. В этом плане он и действует. С точки зрения общей интеллигентской системности, он тот подвид его, который не только не славился в народе, а в большей степени осуждался им.
Не можем не коснуться и такого признака, как искренность. Искренность может быть на уровне примитива. Но если возросли знания, то она не исчезает. Она переходит в другую фазу, и может обернуться резкой критикой в отношении того, в ком наблюдается множество недостатков.
Истина – главный продукт, который должен добываться каждым участником  любого вида творческой деятельности. И если уж И.Фоняков поставил для себя такую благородно-патриотическую цель, то и должен бы действовать соответствующе. Но, оценив не лучшую среду, в которой он находился, избрал для себя, не лучшую форму своего поведения. В народе её определяют, как золотую середину. Польза и вред малыми мерами, но это та смесь, с которой трудно рассчитывать на большой успех. И ещё труднее надеяться на общее признание своих творческих заслуг перед народом.
От его творчества, ни холодно, ни жарко. Он не восхищается (нечем восхищаться), но и не возмущается (хотя есть чем возмущаться). Вот и выходит на поверку, что высокообразованный человек, по сути-то своей, не яркое, а посредственное, серое явление. Куда уж такому в классики или в учебники. Хорошо бы и в прихожей истории остаться.
И.Фоняков, проанализировав общее состояние литературы в Сибири, задаёт в конце своей статьи вопрос: «ТАК ЛИ ВЫСОК «СРЕДНИЙ УРОВЕНЬ». Оказывается, по его мнению, что и «средний уровень» можно перемещать по вертикали вниз и вверх. Это кому как заблагорассудится.
Средний уровень, он потому и средний, что от него отходят другие уровни. И все они – в одном ряду. Перемещение – невозможно. Иначе начнёт разрушаться вся система, состоящая из уровней, соседствующих друг с другом. И.Фоняков, должен бы, это знать.
Его вопрос может быть использован. Но в ироническом смысле. Иронии, как художественному приёму, позволительны любые перемещения.
И.Фоняков, анализируя начинающих поэтов, всем пророчит большое поэтическое будущее. Но с тех пор прошло несколько десятилетий, и никто из них не отметился выдающимся значением.
Поэтическая пирамида – Сибири, Севера и Дальнего Востока - оказалась слишком уж усечённой. По авторитетной оценке И.Фонякова, она усечена до середины. А если ещё точнее? Уж коли он ей воздаёт «похвалу».
В чём же тут причина? Неужели за Уралом нет, и не может быть, одарённых писателей, поэтов, художников.
Ясно, что всё дело в организации творческих процессов. Но для этого не находится подходящих деятелей. А те, которые имеются, (вроде И.Фонякова), не решаются быть ведущими. Их больше устраивает роль ведомых. Позиция, наиболее удобная, для спокойной бесполезной жизни.
И всё же, словно, подгоняемый изнутри, И.Фоняков позволяет для себя делать кое-какие выпады. И в чей адрес, не трудно догадаться. Тем самым, он как бы тешит своё высокообразованное самолюбие. Мол, я в принципе – точен, честен, но система уже сложилась, и мне её разрушить - не позволено. Я - в её подчинении, зависимости, и делаю, что могу.
Да, действительно, в Сибири сложилась такая ситуация, что развитие – свободное, состязательное – оказалось практически невозможным.
Общий путь развития, при свободных условиях, должен заполнять всю линию от подножия до вершины. При отсутствии таких условий, развитие воспринимается иной конфигурацией.
И.Фоняков, может быть, сам того не сознавая, выдал нам цельную пирамиду своими же отдельными программными фразами. Соединим их вместе – и что же получится?
Фразой «нет ничего страшнее, чем НИЧТО», он обозначает подножие пирамиды. И хотя он не называет имён, уже по тому, что их не анализирует и не критикует (творчески отстранён от них), не трудно догадаться, кого он имел в виду. Тех же, кого он упоминает в своих статьях, относит к «среднему уровню». Сам же он, книгой своих стихов, причисляет себя (надо полагать) к уровню – выше среднего.
И поэтической фразой «а есть бесстрашные совсем», он указывает на вершину пирамиды. Таким образом, пирамида, олицетворяющая полный набор участников общего творческого процесса, построена. В реальности же она выглядит усечённой. Без вершины.
И.Фоняков, вроде бы проявил свою честность и выдал основные признаки, но, как паршивый пёс, поджав свой хвост, заскулил в сторонке. Он с боку, ни сверху, как позволяло его высокое образование. Оказывается, можно обладать широким кругозором и хорошо видеть всю площадь, окружённую горизонтом, но быть слишком уж сдержанным по выдаче того содержания, которое производится на этой региональной площадке.
Обратимся к статье И.Фонякова. Он пишет…
«кто-то сказал: поэзия – наука точная. Приблизительность противопоказана ей даже в мелочах. Но тем более необходима точность, тем более недопустима приблизительность в раскрытии граждански значимых чувств»
Вон куда он замахнулся! Ну что ж, порассуждаем, и в этом плане.
Как же должна выглядеть поэзия, если представлять её «наукой точной?». Точность, это конечный путь, это – фокус. Та резкость, та ясность и выразительность, которая достигается достаточным объёмом и качеством знаний. И вот такой человек появился, и что же? И.Фоняковым он причисляется к «бесстрашным». При этом, лишённым творческих прав.
 Ему бы, как представителю высокообразованной интеллигенции в Сибири, поддержать таких. И тогда бы могла сформироваться иного качества плеяда. Но он, сознавая, что подобный вид деятельности может обернуться для него большими неприятностями, осторожничает. Как говорят в народе, и хочется и колется, и партия не велит. То есть, А.Смердов с Л. Чикиным и Л. Решетниковым. Общая конструкция, по занимаемым местам в ряду, нарушается. Малограмотные оказываются на головах образованных.
В чём-то И.Фонякову можно посочувствовать. Ведь копошится в нём какой-то благородный мизер в душе. И он, как радиация, нет-нет, да и зафлюидирует. Даёт знать о себе. Но – личный покой – прежде всего.
И.Фоняков, в недружественном холодном краю, нашёл тёплое местечко, и не хотел бы его потерять. И хотя говорят, что знания – сила, не всегда они побеждают. Для этого требуются свободные творческие условия. А их в Сибири никогда не было.
Суть любой официальной пропаганды - в лучших человеческих качествах. Никто никогда не призывал - к худшим. Но это выглядит в теоретическом содержании. Когда же сталкиваешься с реальной практикой, то всюду тебя принуждают – льстить, приспосабливаться, подличать. В том же официально-образовательном духе и выдаёт свои призывы И.Фоняков. Мол, всем нам следует быть точными, честными, порядочными. Вот только беда: в реальности это оказывается невозможным.
Вообще-то, сам по себе, добровольно, человек не стремится быть точным, честным, совестливым. Его к этому принуждают. И принуждение это – в делах творческих – не может быть иным, как состязательным.
И.Фоняков, сознавая, что такая проблема существует, отвечает на неё всё же своим неприятием. Он против поэтической состязательности.
Но уж коли он затеял разговор о точности, то само понятие это, не предполагает иных путей, кроме - состязательных.
Обратимся к конкретным примерам, которые приводит И.Фоняков в своих статьях. Он пишет…
«Очевидно, любви недостаточно быть сильной. Любовь должна быть точной. Особенно – в исторически ответственные моменты». И далее…
«И мне глубоко понятно сегодня стремление поэта Александра Межирова «поверить» сложное чувство к Родине чуть ли не математической формулой».
Как можно меньше слов, звучащих громко,
Чтоб не смутить риторикой потомка
И современность выразить верней.

Но это, всего лишь – пожелания. А где же сама «математическая формула» любви к Родине? Её нет. И где, те слова, в которых бы современность выразилась «верней?» Их нет.
В этом качестве (в любви к Родине), заключает он, «сказывается степень гражданской и художественной зрелости».
Как повествует он дальше, «однажды печатно обнародована точка зрения, согласно которой непременным компонентом патриотического чувства является любовь к творчеству, а возможно, и к личности поэта Игоря Кобзева. Обнародовал это сам поэт на страницах сборника «Радонежье».
Отвечает на это заявление Игоря Илья, своим мнением. «Но, увы, не одинок Игорь Кобзев в трогательном и простодушном отождествлении собственной персоны и Отечества». Используя признак «простодушный», он образовательно дистанцируется от него. Как бы говорит: я выше тебя.
Ничего не поделаешь, большая разница в знаниях, всегда будет как-то сказываться в тех или иных выразительных средствах. И уж тем более, она должна сказываться тогда, когда один в роли учителя, наставника, аналитика, а другой в роли ученика, подчинённого, начинающего.
Продолжая эту тему, И.Фоняков подмечает.
«Лысцов, однако, не одинок. Схожие мотивы встречаются у многих его собратьев. Вот Борис Примеров, тоскующий ещё более откровенно».

Боже мой, какие чащи!
Только весь я навсегда
Городской, совсем пропащий
Для крестьянского труда.

И.Фоняков приводит примеры, содержание стихов которых, не то что на уровне средней зрелости, но и к низшей, порой, трудно отнести.
«Не до логики стихотворцу, у него другая забота: как бы ещё позабористее собой восхититься. И Иван Лысцов восхищается».

Я глаголю, хитрец искромётный,
Белокурая бестия строк,
Что прискучит половы бесплотной –
Россиянина слуху – пирог.

Ещё несколько стихотворений и заключение автора статьи.
«…представляет интерес в основном литературно-клинический. Над языковыми шалостями Ивана Лысцова принято сейчас потешаться в пародиях и разного рода репликах. Но дело ныне зашло уже слишком далеко. Уже не потешно, уже страшно. Страшно – как предупреждение, ибо налицо полная деградация поэтического языка, неопровержимое и конкретное свидетельство того, что никакое «нутряное чутьё» не способно заменить внутреннюю культуру. Убожество идейное, духовное…»
Но это претензии не только к малограмотным поэтам, но и к тем, кто их принимает, оценивает, и даёт добро на публикацию.
Подобного рода примеры говорят лишь о том, что те, кто, по долгу службы, обязаны разбираться в художественных ценностях, не разбирались в них. Не разбирались потому, что сами – в большинстве своём – были малограмотными. А с малограмотных - какой спрос.
«Кстати, неоднократно приходилось убеждаться, что средние «интелектуалы», как правило, знают и понимают своих кумиров примерно на том же уровне, на котором рядовые «ревнители» знают и язык древней Руси, а атвивонька Лысцов – русскую грамматику».
Замахнулся И.Фоняков  по полной.
После такой критики, Ивану Лысцову, следовало бы сматывать удочки, а редакторам, выдавшие подобные художественные ценности читателю, искать другую работу. В этом контексте, И.Фоняков, меняя роль учителя, следователя, переходит к роли судьи. И…небезосновательно.
И.Фоняков, несколькими своими моментами, поставил столько вопросов, что не ответишь на них коротко. Попробую их расставить в логической последовательности.
Во-первых, автор статей имеет дело с поэтами малых знаний и малого опыта. Таких, следует считать, начинающими. А начинающие, как дети: их нужно учить, а не судить. И.Фоняков в этом плане превысил свой статус критика. И не только критика, но и судьи.
Возникает вопрос: кто ему дал право использовать в своей статье медицинскую терминологию? Вот стихотворение, которое он оценил как «литературно-клиническое».

Ни бе, ни ме, ни кукарека…
Как на границе нерв страны,
В пристанища втекая реками,
Все доблестно напряжены.

«Так начинаются «стихи» (выделяет в кавычки) под названием «Градобои», напечатанные в книге «Узы» («Молодая гвардия», 1971)».
Заметьте, в редакции «Молодая гвардия». Ни где-нибудь на окраине Союза, а в самом центре его. А туда простых смертных (ни комсомольцев, ни партийных) не впускают. Так что выпад И.Фонякова, это не только выпад против конкретного лица, но и выпад против самой редакции и даже, куда выше. В недавней телепередаче, международник Фалин, говоря о Н.С. Хрущёве, охарактеризовал его как «абсолютно необразованного и абсолютно некультурного». Если придерживаться смысловой точности, то за словом «абсолютный» - ничего нет. Ноль. Это, конечно же, уж слишком. Вероятно, Фалин имел в виду – недостаточность образования и культуры генсека. И если на вершине социально-политической пирамиды у нас были такие, то, что уж говорить о местных чиновниках.
Я повторяю, что вопросы, даже возникнув по одиночке, воспринимаются – системно. И поэтому, нанеся свой судебно-критический удар по Ивану Лысцову, он наносит его по всем, кто, так или иначе, причастен к публикации низкопробных стихов.
Второй тип вопросов. В редакции поступают сотни произведений. Из них, как мы думаем, выбирают лучшие. И Иван Лысцов, лучший автор из того набора стихов, которые поступали в редакцию на тот момент.
Что же получается? Те сотни стихов, которые были в одной папке с Лысцовскими, оказывались ещё более худшими?
Вот ведь до какой степени является бездарной Сибирь, и все остальные регионы великой страны.
В те времена, у всех редакций были вполне определённые инструкции, кого публиковать – в первую очередь, кого – во вторую, кого – в десятую, а кого не публиковать вообще. Будь ты хоть трижды гений.
В тоже самое время (60-70г.) появилось право у редакторов делать заказы не только в правоохранительные органы, но и в медицинские. И, как видим, И.Фоняков засветился, и на этом поприще.
Идём логической цепочкой дальше. Для большей ясности придётся прибегнуть к спортивной терминологии.
В спорте уровень подготовленности оценивается – разрядами. И человек с третьим разрядом, никогда не выйдет на ринг или ковёр с мастером спорта. В делах литературных – подобной системы – не существовало. В одном редакторском коллективе могли находиться, и с незаконченным средним образованием, и с незаконченным высшим. Решать вопросы, будь они простенькими или усложнёнными, такой образовательной смесью, не представлялось возможным. Отсюда, та низшая крайность, по которой и велась стрельба мелкой дробью, вперемешку с мелкой солью.
Несколько замечаний самому спортсмену такой стрельбы.
«…налицо полная деградация поэтического языка». Но слово «деградация» предполагает высокий уровень, от которого начинается движение вниз. Так что, и сам судья-критик, допускает неточности в использовании слов. А это, один из тех признаков, по которым ведётся состязательность. Набирая их, обе стороны, как бы противоборствуют друг с другом.
«Убожество идейное, духовное…» - это в чей адрес? В адрес тех источников, где формировались поэты соответствующих творческих качеств.
И.Фоняков, сам того не желая, бросает свой критический аркан на комсомольские и партийные организации. Ведь только они решали, кого печатать, а кому отказывать.
Третий аспект моей критики на критику И.Фонякова.
Признав в своём программном стихотворении, что «есть бесстрашные совсем», он не хочет причислить себя к трусливым. И это состояние определяется, резкими по содержанию, его критическими статьями. Но при этом следует заметить, что он критикует лишь тех, кто находится на значительном географическом расстоянии от него. Ближнего боя не признаёт. (Вспомним на этот счёт высказывания Л.Чикина). Ни в него ли он метил?
Признавая наличие в обществе «бесстрашных», И.Фоняков, всё же пасует: «вот их ещё боюсь». Таким образом, он для себя находит - промежуточное положение: ниже – «бесстрашных» и выше – трусливых.
Согласовывая этот вопрос с героями войн и героями труда, где можно было стать и трижды героем, И.Фоняков не вправе рассчитывать и на скромные творческие медали.
Любая статья, как это принято, заканчивается  обобщением, выводами. Речь пойдёт о том, как к нему относились иностранцы, и как он относился к ним. Лучшего заключения (подведения итогов), и не придумаешь.
«Но в неизмеримо большей степени отношение ко мне, испытываемые мною приятности и неудобства, долгие рукопожатия одних и косые взгляды других, острота и характер споров определяются всё же другим. Тем, что я – советский…
Вот эту свою сущность я ощущаю повседневно и остро – гордостью, ответственностью, чувством причастности, гневом, болью.
Её – осмысливаю в первую очередь».
Но это на словах. В произведениях его всё – спокойно, без «гнева, боли», без сильных чувств. Он та нейтраль, та золотая середина, вокруг которой – крайности. Он их не касается. А потому и вне стратегических проблем советской литературы, вне серьёзнейших проблем самой жизни.
«Вот так. Оказывается, и азбучные истины порой нуждаются в комментариях. Недаром сказал поэт: гражданственность – талант нелёгкий». (Я бы добавил, и небезопасный. Ведь именно талантливых, в первую очередь, наказывали власти. И.Фонякова - не наказывали. Следовательно, он не талантливый. В высшем, героическом понимании этого достоинства). Продолжает. «Нелёгкий, но в наше время обязательный для каждого, кто хочет зваться поэтом».
Серьёзная заявка. Странно вот только, тех, кого недолюбливали власти, потом становились лауреатами Нобелевских премий, Надо полагать, они относились к «бесстрашным».
Поразителен для советской власти сам контраст. С одной стороны – талантливые (и даже в чём-то гениальные), кто игнорировался редакторами. А с другой – массив публикуемых, который воспринимался, чуть ли, не абсолютно бездарным. И в этом – главная проблема общества.
Если уж существуют две силы, то почему бы их не сводить в состязательном диалоге. Рискованно. Малограмотные тут же начали бы бледно выявляться. Чего они, имея власть, не могли допустить.
В спорте, как известно, победитель указывает направление развития. А в творчестве, в политике, идеологии, искусствах? То же самое. Требуются лишь логически справедливые правила состязаний, чтобы не мощным голосом и наглой физиономией одерживать верх, а той речью, в которой трудно было бы обнаружить неточности.
Наши верховные органы своевременно не придали этому условию должного внимания, и поэтому все редакции продолжали организовываться – стихийно, случайно, бездарно. Обеспечивать творческую справедливость - они не смогли. Литература продолжала работать на свалку. И никого это, особенно-то, и не тревожило. И как результат, докатилось общество до горбачёвско-ельцинской перестройки.
Некоторые считают (и даже убеждены), что гуманитарные виды деятельности, не могут организовываться по спортивным принципам. Кто-то – слабее, кто-то – сильнее, как тут поймёшь? Кто-то набрал больше очков в дискуссии, кто-то меньше. Оценивают каждого участника не боги, а люди. А они – с разной мерой и качеством знаний, с разными вкусами, и с разным идеологическим и психологическим настроем. Но ведь и по этим вопросам должны протекать дискуссии. И кто-то может оказаться убедительней.
Логика, такое средство, что позволяет быть спортивным в любом виде человеческой деятельности. Все её пути ведут к фокусу, где сходятся все противоречивые точки зрения, и обретают статус истины и справедливости.

Вторая статья И.Фонякова – НАШ НЕКРАСОВ. От «похвалы точности» переходит к похвале классику. Правда, с многочисленными замечаниями по поводу допущенных великим классиком просчётов и ошибок.
«…подлинное «открытие Некрасова» пришло с годами. Пришло вместе с пониманием: Некрасов – поэт менее всего «школьный»…
Но это уже выпад против самой педагогической академии. Такая дерзость, (мол, я выше её в подобном вопросе), не выглядит приличной и достойной высокообразованного человека.
Всё классическое, образцовое, совершенное – школьное. Учитывать и воспитывать можно только на лучших произведениях. К таким деятелям отечественной литературы и относится Некрасов. Он настолько школьный, что без него не мыслится литература в полном её историческом развитии.
Многое из того, что он когда-то говорил, остаётся актуальным и сейчас. Вспомним хотя бы такую поэтическую фразу. «Были хуже времена, но не было подлей». Что может быть нелепей, тех условий, которые складывались в Новосибирской литературной среде.
Условия создаются властью. Были одни условия, был – Античный мир, другие – эпоха Возрождения. У нас были условия иного свойства, образовалась – н-плеяда. С точки зрения общего комплекса творческих параметров, такие условия – не лучшие. Более «подлых», наверное, и не бывает.
«Долгое время существовало авторитетное мнение: форма у Некрасова – так себе, хромает, грубовата в общем. И рифмовал-то, господи: одни глаголы, а если нет, так Каспийское море с Балтийским, Марьюшку с Дарьюшкой, Романовну с Касьяновной…
В идейном отношении – так всё благородно и высоко, всё на месте. Тем нам и дорог. А вот уж форма – увольте!»
Ясно, что добиться абсолютной безупречности в форме, не для каждой мысли удаётся. Что-то всегда остаётся в признаках тех или иных погрешностей. Но в основном поэзия Некрасова – полнозвучная, яркая, содержательная. И для будущих поколений, не много наберётся такого, чем оно всегда будет гордиться. И для школы, и для ВУЗов, есть что взять.

ИЗ ЖИЗНИ РИФМЫ.
Статья интересна тем, что указывает на те средства, с помощью которых можно всех поэтов делить на своих, и не своих. К своим – абсолютная снисходительность, как по признакам формы, так и по признакам содержания. К не своим – абсолютная придирчивость, по этим же признакам. И. Фоняков, этот факт творческой дискриминации, довольно-таки точно демонстрирует. В этом плане мы и рассмотрим его статью.
«Бытует, наконец, и такое мнение, что Евтушенко и иже с ним рифмуют просто плохо, чуть ли не кощунственно. В лучшем случае - приблизительно. Между тем другим – и мне в том числе – кажется, что в созвучии, скажем, «суровым – сугробам» подлинной, изящной и назойливой точности куда больше, чем в каком-нибудь «я – моя». Наверное у этой точности есть свои законы, не менее строгие, чем законы классической рифмы».
Илья, затронув известных поэтов, сознаёт, что сделав какое-то замечание, нужно как-то их сгладить в угловатости, криволинейности.
А вот когда речь заходит о «молодых поэтах», тут нет необходимости в чём-то юлить и изворачиваться.
«Есть свой душевный опыт, интересные мысли, острота зрения, умение построить образ. Но техническая «оснастка» его поэтического «корабля» производит впечатление неприятного дилентантизма. Особенно это сказывается в рифмах. Почти каждая «пара» в отдельности вроде бы и допустима, но «тихоновские» усечения (лет – земле) соседствуют у него с ультрамодным «изыском» (любви – людьми, а то и парус – папа), а хрестоматийная  «кровь – любовь» - с утончённым консонансом из арсенала Антокольского: «перепёлка – перепалка».
Илья пытается логически юлить, встречая на пути известные имена. Где уж тут до, им же, рекламируемой «точности».
«Созвучия, уместные и, более того, прекрасные в угловато-мощном тихоновском стихе, были бы нестерпимо чужеродны в рафинированном, отшлифованном до блеска стихов Антокольского. (Мудрёно сказано).
Можно и нужно искать, пробовать, «примеряться» (продолжает он дальше), но важно и вовремя почувствовать истинную, а не заданную разницу между «моё» и «не моё»; нужно иметь при случае мужество отказаться от самого соблазнительного, самого модного, самого свежего созвучая, подвернувшегося под руку, если видишь, что не про тебя оно, «не по голосу» твоей музе…». Напускает столько туману, что о «точности» не приходится и говорить. «Моё», «не моё» - какое-то нелепое гадание на ромашках.
Коснувшись творчества В.Маяковского, он (естественно для реалиста), находит достоинства в любых его рифмах. Как же иначе.
«Между тем более плодотворными были как раз другие, внешне более скромные его открытия в области рифмы (типа «распят – паспорт»),
в основе которых – не «конструирование», а «прислушивание» к слову. Очень близким к этому путём шёл в своей созидательной работе Борис Пастернак (в шарфе – гарпий, терпим – виночерпьем, трапез – анапест)».
Далее. «Были неожиданности. «Усечённые» рифмы, которые прочно связывались с именем Тихонова (якут – табаку), находились не только у Маяковского, Ахматовой, Блока, но и у поэта-декабриста Фёдора Глинки».
И всё это оценивается Ильёй, как…
«…утончённый консонанс, блистательно и разнообразно применявшийся Антокольским (записки – безопаски – Иерониме Босхе, благодушен – повешен – башен, харчёвню – свеча в ней – палачи в ней, дескать – тискать – плоскость и т.д.)».
Вот так, друзья начинающие, что позволено известным, то считается недопустимым для – пока что – неизвестных.
И.Фоняков в своих рассуждениях исходит из того, что теории и законы поэзии, строятся на материале известных поэтов. Приходилось, всё то новое, что поступало в печать от малограмотных и примитивных, присоединять к статусу классических. Выглядит такая надстройка, не совсем удачной. Но она в духе времени, во многом - сумбурного, не логического.
«Всем – или, во всяком случае, многим – пришлось преодолеть некоторый психологический «барьер привычности», прежде чем стало ясно, что «новая» рифма, несомненно, обогащает и освежает стих».

Вот она роща в чёрных ямах,
и взрывы душу леденят,
и просит ягод,
просит ягод
в крови лежащий лейтенант.

«Это – стихотворение Евтушенко «Партийный билет». Право же, здесь рифма – больше чем рифма, она – образ, она, по существу, делает всю строфу, в которой, кроме этой рифмы, никаких особых находок нет. Но какая рифма – вся трепещущая и вместе с тем – точная».
Подводит итог своим рассуждениям.
«Замените созвучие чем-нибудь безупречно-каконическим, и строфа не просто испортится, она просто существовать перестанет как художественный факт! Вот некоторые рифмы из одной только книги Евтушенко – «Катер связи»: (26 пар. Приведу несколько). Навигация – наказами, выкинув – викинги, ворванью – вовремя, поздней – ползал, охотник – охальник, дёрнем – доктор, бежали – базаре…Новая рифма стала привычной и освежающая роль её – очевидной». Таков его научный анализ.

«Вариацией того же ряда является созвучие «колдобинам - колхозником»; здесь нарушено, казалось бы, основное условие, ударные слоги не идентичны, совпадает лишь гласная, на которую падает ударение».
В общем, если что-то выдал известный поэт, всё это нужно закрепить – теоретически. И что получается в итоге? Подлинный смысл тут один: поэзия не пошла по пути совершенствования. С известными (комсомольско-партийной элитой), она пошла - на ухудшение, ослабление, затухание.
Делая общий обзор советской поэзии, приходится констатировать, что поэзия организовывалась – плеядно. Как московские поэты, так и новосибирские, сохранялись – одним и тем же набором – на протяжении всей своей жизни. Не происходило смены одной плеядности другой. И.Фоняков, своими критическими статьями, лишь доказывает этот социальный феномен. Подступиться к этой – искусственно созданной крепости – ни кому не было позволено. Выглядеть любому критическому аналитику достойно, при таких условиях, было невозможно. Приходилось приспосабливаться.
«Показательно, что в последних стихах Евтушенко «скользящие» занимают явно меньшее по числу строк место, чем в прежних. Попробуем это доказать количественным анализом».
Сравнивает «по первой десятке стихотворений из двух сборников поэта – «Катер связи» (1966) и «Отцовский слух» (1975).
Вот результаты: в книге 1966 года «скользящие» рифмы составили приблизительно 37,1 процента всех рифмующихся окончаний, рифмы «традиционные» - 55,6 процента. Остальное приходится на рифмы, которые можно отнести к разряду «прочих»: консонансы, омонимы, полуомонимы, составные рифмы и просто случаи слабой рифмовки, весьма, впрочем, редкие. В книге 1975 года: «скользящих» - 13,7 процента, «традиционных» - 82,4 процента».
И.Фоняков хотел своим анализом сказать, процесс совершенствования у Евтушенко, явный. И происходит он – с накоплением знаний, практического опыта. С годами, ему легче и легче удавалось поэтическими средствами, выражать свои мысли и чувства. И, тем не менее…
«Сейчас «пора эстрады» в поэзии, в общем, позади, основной путь «потребления поэзии» - извечный и традиционный: через книгу, наедине с собой, глазами». (Размышление аналитика о будущем поэзии).
«Разговор было бы нельзя счесть завершённым, не коснувшись, хотя бы коротко, вопроса о перспективах самого существования рифмы в русской поэзии. Подавляющее большинство поэтов Европы и Америки пользуются сейчас свободным стихом, верлибром, отбросив, вместе с традиционной ритмикой, и рифму. Не произойдёт ли такое в ближайшем будущем и у нас? Вопрос не праздный, ответ на него далеко не прост».
Творческая ситуация складывается таким образом, что теряется сам механизм состязательности, и отбора поэтов по лучшим признакам.
Какая-то часть в обществе, благодаря своим не творческим данным, а силовым (административным, партийным и прочим), выходит из режима творить по законам природы, и повсюду выдаёт свою бесформенную, абстрактную, «неуклюжую» продукцию. И воспрепятствовать этому «свободному», но не творческому процессу, уже никто не может. Вот к чему склоняет своим анализом И.Фоняков. И в этом недобром предчувствии, он испытывает явную тревогу, обеспокоенность.
Но кого следовало бы обвинять за явно наметившийся общий творческий регресс? На этот вопрос, И.Фоняков не даёт ответов. Побаивается.
История литературы, искусств, гуманитарных наук, показывает, что до, каких то пор, его участники стремились открывать законы творчества и на этом пути добивались предельно прекрасных результатов. Но, на каком-то этапе, интерес к законам творчества, начал угасать. Все творцы разделились, по мерам интересов к ним, по многочисленным составляющим. Теория относительности, и к ним, могла бы быть, применима. И тогда все они выстроились бы в одну – диагонального вида – линейку. От базовой точки отсчёта, находящейся где-то на вершине, и - по наклонной - вниз.
Такого рода система примечательна тем, что творческая привилегированность может и не коснуться подлинных талантов. Окончательно может потеряться интерес к творческим законам. Деградировавшись в нелепый бесформенный абстракционизм, верлибр, кривлянье, болтовню, человечество может потерять то, что называлось когда-то – прекрасным.
У каждого критика (как и у каждого редактора) своя позиция. Принципиальная суть её – проста. Всё имеет, либо – близость к законам, либо – отдалённость от них. Принуждая к законам, приходится совершенствоваться, снисходительствуя к ним – выбывать из процесса развития. И если этот социально-творческий механизм не учитывается, то и теряется сама возможность объективной оценки той или иной продукции.
Законы, это, то главное, к чему следовало бы стремиться всем. А их так много (природных и общественных), что не так-то просто их освоить за короткий промежуток. Вот поэтому, всеми средствами человеческой деятельности, этаким единым сгустком, нужно вести всё общество к ним. Чем меньше будет отклонений от них, тем совершенней будет выглядеть само общество. И.Фоняков, пусть и малой мерой, всё же осознаёт это.
В статье ПОЭЗИЯ КАК НЕОБХОДИМОСТЬ, Илья рассказывает о Томской поэтессе Е.К. Стюарт. Он восхищается тем, что «…привлекает внимание маленькое, полусерьёзное-полушуточное стихотворение о народной игрушке – Ваньке-встаньке. Забавная и мудрая игрушка уже не однажды была воспета поэтами».
И.Фоняков ориентирует читателя в направлении «главного удара». И какими средствами он должен осуществляться, по основным бедам общества, вроде бы все перечисляет. Вот только материала для этого не хватает.
Того поэтического материала, который он анализирует. Ведь «поэзия как необходимость», может иметь разный масштаб: от стратегического до «маленького, полусерьёзно-шуточного».
«Елизавета Стюарт написала много стихов для детей, ей принадлежат пьесы-сказки, увидевшие свет рампы в нескольких городах страны».
Биография её. Родилась в 1906 году, в Томске. В конце 1932 года поэтесса переехала в Новосибирск. Здесь она встретилась с литераторами, группировавшимися вокруг журнала «Сибирские огни»,  с этих пор её жизнь уже неразрывно связана с поэзией, с литературой».
Издаёт одну книгу за другой.
«Издавна повелось: большая литература творится в столицах. «Поэты рождаются в провинциях, а умирают в Париже»…Переезжает в Москву.
Продолжает её творчество так оценивать…
«Но дело не только в шмелях и подснежниках. Поэзия Елизаветы Стюарт может быть названа чуткой и зоркой и по иному, высшему счёту».
Выделяет её лучшие стихотворения.

Подрастают мальчишки,
Что знают войну понаслышке,
Избалованы слишком
И самоуверенны слишком…

Комментирует. «…не лести и заискивания ждёт настоящая молодость от старших товарищей! Лесть и заискивание так же отвращают, как и брюзгливые поучения».

И мы, без ханжества и лести,
За всё, чем дышим и живём,
Не по-раздельному, а вместе
Свою ответственность несём.

«В этом случае поэзия выполнила серьёзнейшую и ответственнейшую гражданскую миссию.
Книги Елизаветы Стюарт можно при желании читать как лирическую повесть о судьбе женщины в грозную эпоху великих мировых потрясений. Особое место в этой лирической биографии занимает цикл стихов о любви – «Одолень-трава».

Кто в путь собрался от родимой двери,
Добудь их корень ночью из воды,
И он спасёт, по древнему поверью,
От лиходея, кривды и беды…

Вот такой поэтически-фольклорный совет преподносит она читателю, которым, хочется заметить, по-детски восхищается её поклонник И. Фоняков. Находит их - «удачными, а то и просто отличными отдельные стихотворения». Поэтесса же, признаётся…

Я работаю на старомодном сырье:
На сгораньи души, на утрате покоя,
Нелегко продержаться на этом старье –
Слишком дорого эта кустарщина стоит!

И.Фоняков добавляет. «Все настоящие поэты во все времена работали и работают «на сгорании души».
Делает заключение. «Это не значит, что окончательно сданы в архив холодное ремесленничество и творческая беспринципность. Но проявляются они сегодня по-своему, сложнее и тоньше, их носители, как правило, куда оснащённей технически, чем два-три десятилетия назад, - и тем, может быть, они опаснее».
Камни брошены им, но в чей огород, не конкретизирует.
Последние его строки в статье о поэтессе.
«В книгах Елизаветы Стюарт есть, видимо, строки более и менее удачные. Но в них нет строк, доставшихся задёшево. За всё заплачено сполна». Подведём общие итоги. Итак, вся поэтическая продукция в Сибири, с образовательной точки зрения, оказывалась – начальной. То есть, по содержанию и форме – детской, фольклорной, примитивной. Вероятно, Сибирь, это такой болотный край, откуда нет, и не может быть путей, по образовательной восходящей. С детского и фольклорного, кто начал, тот может только этим – начальным - и закончить.
Загадочна всё же история литературы. Если где-то закрепилось административно начальное, то у неё уже не может быть дальнейших путей развития. Довольствуйтесь сибиряки тем, что выдают им малограмотные. А высокообразованные, вроде И.Фонякова, используя аналитический беспринцип – круть-верть – закрепляют этот начальный статус, и на все последующие времена для Сибири. Если кто-то смог подняться выше, тот, как указывает сам аналитик, может перебираться в Москву.
Стихи И.Фоняков подразделяет на - «более и менее удачные». Иными словами, существует – избранное. Оно проходит несколько последовательных этапов. На уровне самого автора, на уровне редакций и издательств, на уровне читателей и на уровне самой истории. Что в конечном итоге мы имеем? Кто может с уверенностью сказать, что в Сибири имеется поэзия? И при этом, не только назвать несколько имён, но и что-то процитировать из их поэтических сборников? Сомневаюсь, что таких много наберётся в городе.
Критика, явление жестокое. Она прекращает свою активность там, где уже не обнаруживаются недостатки. Но для такой критики, как в спорте, должно быть полностью представлено развитие. От её начальных уровней, до предельных – практически и творчески возможных. И тогда сильные обижая сильных, не будут выглядеть слишком уж жестокими. То есть критика, может работать по максимуму, выделяя из своей противоборствующей среды – избранно определяющийся оптимум. С ним – без угрызения совести – и можно отправляться в будущее.
А что мы имеем на сегодняшний день в Сибири? Редакторы, из числа малограмотных, и творчески беспринципных, удерживают общее развитие на своём уровне. Осев на малом, они становятся тормозом для дальнейшего развития. Подобного рода – социально, не творческий механизм – лишает главного. Состязательности! и создания справедливых правил для этого.

Следующая статья: О СЧАСТЬЕ И ПЕЧАЛИ.
(Лирика Василия Казанцева).

Он тоже из Томска. Несколько предварительных вопросов.
Характерная для советского времени динамика литературных процессов по стране. Она всюду была одинаковой. Первая изданная книжка, и – Союз писателей, и – работа в редакции газет, журналов, издательств. Такого рода динамика, перекрывала кислород развитию самой поэзии, и создавала ту запрудность естественным творческим потокам, которая и приводила к застойным, тупиковым состояниям её.
Контроль за поэзией осуществлялся, не со стороны читательских масс, а целиком – монопольно – силами самих поэтов-редакторов. Подступиться к такой, партийно господствующей плеяде, с серьёзной научной критикой, практически было невозможно.
Может возникнуть и такая мысль. Для большой поэзии нужны большие события, актуальные проблемы, социального и личного характера. И такого жизненного материала было предостаточно. Но кто позволит, из числа господствующих сил, касаться их. Вот и возникают стихи-пустышки, стихи-безделушки.
«И вдруг стало совершенно очевидно: один из читавших явно и резко выделяется среди остальных.
Стихи Василия Казанцева…привлекали уже тогда своей изящной законченностью, точностью мысли, профессиональной умелостью, находящейся уже на том уровне, когда, пожалуй, можно произнести…мастерство».
При такой характеристике, пора готовить ему пьедестал. Ведь это признаки – не просто талантливого поэта – это где-то уже пророчество на вечную жизнь в литературе.

Мне в школе ставили вопросы:
Как мы напишем А и Б?
Как отличить стихи от прозы?
И сколько будет «а» плюс «б»?

Добавляет. «Читатель вдумчивый разглядит за всем этим и душевный опыт, и глубокую мысль». А, может быть, нечто большее? Ту отстранённость, от того действительно существенного, что происходило вокруг его?
«На 4 Всесоюзном совещании молодых литераторов весной 1963 года в Москве он присутствовал уже сложившемся поэтом, автором книги, благожелательно замеченной центральной критикой. Он «вырос» сам, сам по себе, в стороне от шумных литературных столиц…»
Восхищается. «Вот – эффектно, изобретательно…весьма просто и доступно написанная картина».

На этом белом-белом,
Под этим синим-синим
Мы остановку сделаем,
Мы свой шатёр раскинем…

«Просто. Ясно. Сдержанно. Казанцеву категорически чужд какой-либо разговор на повышенных тонах, бьющая через край страсть».
Но ведь поэзия, она ведь, не подножная, по сути. Илья же выдаёт признаки, и близко не принадлежащие подлинной поэзии. Подняться следовало бы повыше, и взглянуть оттуда на всё то, что твориться под тобой. И тогда был бы повод – восхититься одним, и возмутиться – другим. Казанцев же не выходит из состояния прозы. Им же самим заданный вопрос «как отличить стихи от прозы», он так и не решил для себя. Но в таком же - недопонимании – проявил себя и сам аналитик Илья.
Далее. «Свои «прекрасные мгновения» он ловит не только в мире внешнем, но и в мире человеческих взаимоотношений, обнаруживая подчас удивительную тонкость и точность.
Поэзия Казанцева – мягкая, тонкая, изящная.
Значит ли это, что ему недоступны темы прямого гражданского звучания? Нет, конечно. Ещё вначале…он доказал это».

Живу, в звезду влюблённый,
В том месте, где, лучась,
Горит краснознамённо
Её шестая часть.

В борьбе миров смертельной,
В сражении идей
Живу я на метельной,
На огненной звезде…

Придираясь, сколько можно было бы сделать замечаний, как по форме, так и по содержанию этих стихов? Около десятка. Илья их не касается, подводит итог. «Гораздо важнее констатировать, что в стихах своих он интеллигентен, глубоко интеллигентен». Надо понимать – родственен ему, в отличие от тех, с кем ему приходилось общаться каждый день по службе.
«Казанцев – поэт настоящий, органичный».
Читая статьи И.Фонякова, возникает сопровождающее ощущение, что он своими оценками, отстраняется от поэтов-редакторов н-плеяды. Мол, я не такой, я не из их примитивного уровня. И ищу вдали от столицы Сибири – «настоящих», «органичных», «интеллигентных».

«А Я БЫ МОГ НАПИСАТЬ ТАКОЕ?,,»

Прибегает к спортивной терминологии. «…как в массовых лыжных соревнованиях, зачёт производится по десятке лучших». В своих статьях он набирает именно такое количество поэтов. Но лучшие ли они?
Говоря «о поэтах пушкинской плеяды», указывает «об исключительно высоком уровне поэтической культуры». И, сравнивая с нашим уровнем, задаёт вопрос: «А каков уровень поэтической культуры нашего времени?»
«От какого «уровня моря» отсчитывать высоту снежных вершин поэзии? Делает такое заключение.
«Без нас Время ничего не рассудит и не расставит, потому что Время – это мы, и от нас зависит справедливость его оценок.
Меня сегодня больше волнует судьба тех, кто ещё обретает себя, кто стоит «на пороге», находится на переходе из поэтической «самодеятельности» в серьёзную литературу. Бывает, что это «переходное» состояние затягивается. Бывает, что уже в этом «переходном» состоянии человек становится членом Союза писателей».
В подобного рода высказывании, можно усмотреть обвинение самой партии, всего его местного и столичного руководства.
На поверку оказывается, что господствующей и определяющей силой в литературе, являются комсомольцы и коммунисты. И поэтому, повсюду в Союзе, плеяды набиралась из них. И то сравнение, которое делает Илья, (между аристократически-пушкинской плеядностью и малограмотной комсомольско-партийной) выглядит, по меньшей мере, несоответствующим по высоте общественной культуры того и этого времени.
Само содержание статей И.Фонякова, ведёт к одной мысли: это до какой степени нужно быть поэтически дебильными, что, будучи поэтами-редакторами, за 40 лет не выдать – хотя бы несколько - интересных строк.
Начав статью с «массовых лыжных соревнований» и «десятка лучших», он, тем не менее, всё же заканчивает статью.
«…степень мастерства, глубина постижения жизни таковы, что сама мысль о каком-либо «соревновании» отпадает…» Договорился, что называется. Начал со здравия, закончил за упокой. И он же претендует на «справедливость» своих «оценок», и на то, что «без нас Время не рассудит…».
РАЗВИТИЕ, если рассматривать его как бесконечный процесс, воспринимается движением по вертикали и горизонтали. И это явление может быть представлено в системе координат. В этом плане, отвечая на все вопросы, поставленные Ильёй, можно сказать, что облегчённость в поисках «удачных» рифм, возрастает по мере того, как набираются всё большие и большие знания, что «глубина постижения жизни» возрастает вместе с получением знаний по всему комплексу гуманитарных наук, что движение к фокусу (к точности отражения и оценок тех или иных явлений жизни), последовательно ведёт к верным, безошибочным, оптимальным результатам. А это, ничто иное, как шкала по мерам творческого мастерства.
Продолжает свой обзор поэтических «мастеров».
«У меня много претензий – и серьёзных – к сборнику «Иван-чай» Михаила Трофимова».
 
Мне на лодке не пробиться - (на реке шуга).
До того нехорошо…
Привязал к ногам драницы
Вместо лыж – и перешёл.

«Казалось бы, непритязательные строки. Но за ними – жизнь, опыт. Не очень ловко, может быть, сказано – но достоверно!»
Следующее оценочное выражение. «Рядом с отличными строчками там встречаешь просто чудовищные провалы».
Читаешь, словно находишься на соревнованиях по гимнастике или фигурному катанию. «Вначале» было  какое-то поэтическое ощущение, но выразить его автору не удалось. И таких строк у Трофимова, увы, много. Больше, чем хороших». Но если это так, то следовало бы публиковать только «хорошие». А это уже камешек в адрес редакторов и издателей. Работая в таком режиме, к читателю поступало бы больше качественного. Но и что – не менее важное – оставалось бы место публиковать других, тоже, со стихами «хорошими» и «удачными».
О Вере Захаровой. «…присутствуют чувства и – хотя в меньшей степени – мысли…Тут, как говорится, «что-то есть», самое начальное, самое ещё робкое». (Вот он признак участника соревнований в поэтическом творчестве). «Я уже не говорю о рифмах: воссоздать – кота, чинно – чернилами, во дворах – сентября, одуванчика – трамвая, просто – Родину…
«судьбе – людей, хлорофилл – свист, уютной – уюты, трагедий – к ответу, сутью – поступком…Снова приходится говорить на «школьном» уровне, а что делать? Появление на прилавках книг подобного уровня – уже некое общественное явление. Каковы же его корни? Почему стала возможной подобная нетребовательность в Иркутске, городе с богатыми литературными традициями?»
И.Фоняков, в своих, по-советски реалистических оценках (не диалектических, где главное условие – точность и цельность), не касается главных определяющих причин «школьного» уровня. Вся эта снисходительность (не требовательность), относится только к тем, кто подпадает под категорию  -своих. Им позволяется действовать на «школьном» уровне, на протяжении всей своей не творческой жизни.
«Это, если хочешь, самодеятельность, но – в лучшем и высоком смысле слова». А как же иначе скажешь, если речь идёт об офицере-пограничнике Г.Ламбрионове. «За его непритязательными стихами - подкупающая подлинность и серьёзность».
И о других – из десятка «лучших» - он пишет в том же духе.
«И тут же, рядом, - у каждого! – дилетантские неточности, кое-как слепленные строфы…
Не хочется особенно «придираться»…к сборникам Л.Сухаревской и В.Эпельштейна…Это не поэзия, а как бы «предпоэзия»…с их – тому подобной милой чепухой». Добавляет: «затуманено главное,..недопроявлено».
Но ведь в таком же - «затуманенном и недопроявленном» стиле - написана и книга самого автора. Того признака, о котором он говорил вначале – ТОЧНОСТИ – маловато. Тем не менее, он кое-какой туман смог разогнать. Своими статьями он поведал: какими средствами можно привлекать – бездарных, и отказывать – талантливым. И кто эти самые бездарные. Но вот кто талантливые – «бесстрашные» - их имён не стал называть. Побоялся.
Поведал Илья и о том, что творческих прав для точности, не существует. За точность, так могут возмутиться малограмотные поэты-редакторы, что рассчитывать на мирное сосуществование, не приходилось. Поэтому Илья критиковал только тех, кто находился за пределами столицы Сибири. Предпочитал пускать стрелы по отдалённым мишеням. В этом угадывается один из многочисленных типов интеллигенции. Не лучший.
Что касается сборника стихов самого аналитика, то, к сожелению, я не смог его достать. В центральных библиотеках – не сохранились. Может быть это показатель того, что его стихи – раскупались и растаскивались.
Насколько я помню, его стихи не имели тех недостатков, которые он перечислял, критикуя своих товарищей по пиру. По форме – гладкие, ровные, мелодичные, по содержанию – спокойные, нейтральные, тихие. Как успокоительное средство можно было рекомендовать каждому перед сном.
Следующий в моей книге «Новосибирская плеяда» - Ю.М.Мостков.

Юлий Моисеевич Мостков.

О ПИСАТЕЛЯХ И КНИГАХ.

(Небольшое предисловие).

Свобода творчества связывается с правом находить недостатки  в публикуемых произведениях и затем, в обобщённом виде, говорить о них. Такие условия следовало бы считать подлинно творческими (спортивными), ибо позволяют выявлять сильнейших и вынуждают, с помощью их, совершенствоваться любому участвующему в том или ином литературном процессе. Вот только творческий режим, такого противоборствующего свойства, оказывается слишком жёстким и болезненным для слабеньких, и они, будучи поэтами-редакторами, решительно отвергают его. Это позволяет им сохранять свою низкопробную продукцию на протяжении всей своей жизни. В этом особенность их административного могущества.
Реалии же были таковы, что вся административная верхушка, как бы, состояла из двух слоёв: нижнего – из малограмотных, и возвышающегося над ним – из числа тех, кто имел высшее образование.
Ясно, при свободных творческих условиях, мирного сосуществования между ними – не могло быть. И это был тот период, когда могущество малограмотных, довлело над высокообразованными. Приходилось как-то приспосабливаться и, что греха таить, починяться им.
Итак, с одной стороны – А.Смердов, Л.Решетников, А.Плитченко, Л.Чикин, а с другой – И.Фоняков, Ю.Мостков, Б.Рясенцев. (Это те, с кем я был хорошо знаком). Каковы же были их взаимоотношения?
Так уж получалось, что они дистанцировались друг от друга, и стремились удерживаться двумя слоями. Нижняя группа, как бы, сама по себе, верхняя, так же – сама по себе. Отмечалось это тем, что ни И.Фоняков, ни Ю.Мостков, критически не касались творчества своих коллег. Они предпочитали анализировать тех авторов, которые находились – во временном и пространственном отношении – далеко от них.
Следует при этом заметить, что какая бы плеяда не создавалась стихийно, она, рано или поздно, начинала обретать признаки системы. То есть, каждый член такой системы, обретал свою административно-личностную роль. Об этом и хотелось бы сказать несколько слов.
У Б.К.Рясенцева мне приходилось бывать несколько раз. Он всегда был настолько активен в слове, жестах, движениях, что, при том расходе энергии, которую он тратил в беседах, не мог быть полным и, даже, человеком средней физической комплекции. Был предельно худощавым.
Беседы с ним могли затягиваться - надолго.
Он добросовестно знакомился с произведением, и при встрече, во всех подробностях, перечислял все недостатки и достоинства его. Это вселяло надежду и хотелось, пересмотрев своё произведение, встретиться с ним снова. На второй и третий раз своего посещения, он мог сказать, что журнал свёрстан на два-три года вперёд и что, на скорый приход в литературу, надеяться посетителю нечего рассчитывать. Вот так, деликатно, щадяще, по-интеллигентски, отвергались начинающие.
Ю.М.Мостков был абсолютной противоположностью Б.К.Рясенцеву. По внешним данным, это был – барин. Полный, с одутловатым, но холёным лицом, малоподвижный и не очень-то словоохотливый.
С произведениями начинающих, он не любил знакомиться. При встрече задавал основные – определяющие – вопросы. Где работаете, какую должность занимаете. Мол, сами должны понимать, чем выше и ответственней должность, тем больше у автора информации о положении дел и, поэтому, больше прав для публикации своих произведений.
После такого короткого разговора, надежда, всяк входящему, пропадала, и в последующих встречах, терялся всякий смысл.
Вначале, когда я увлёкся литературой, приходилось обращаться во многие редакции. И если заходил разговор о каких-то литературных проблемах, то редакторы газет, журналов, обычно ссылались на Ю.Мосткова. Он, почему, считался главным теоретиком по вопросам литературы и искусств, и они, видимо, чтобы легчайшим образом отделаться от посетителя, направляли обычно к нему.
В то время, как начинающий, я был своего рода – разведчиком. Если кто-то котировался – знатоком, специалистом – то как же не сходить к нему.
Кабинет Юлия Моисеевича находился в здании прежнего ТЮЗа (дом Ленина, рядом с горкомом), на втором этаже. Туда я и отправился.
Поднявшись на второй этаж, на лестничной площадке я увидел стол. За ним сидела молоденькая симпатичная секретарша. Создавалось впечатление, что он её выставил за дверь.
Побеседовав с ней, она позволила мне войти в кабинет главного теоретика литературы нашего города. В роскошном для советского времени кабинете, вальяжно раскинувшись в кресле, восседал – специалист.
К моему удивлению, он говорил – вяло, неохотно, отстранённо. Создавалось впечатление, что он, словно – вне кабинета, вне города.
Дома я поделился своими наблюдениями с сёстрами и матерью. Оказалось, что они хорошо знакомы с семьёй Мостковых. Жили они тогда на Трудовой. (В то время, там стояли многочисленные одноэтажные бараки. Сейчас там - высотные дома). С его сыном, сёстры были знакомы с детских лет. Учились в одной школе.
Рассказывали, что с малых лет, он был необычайно активным в образовательном отношении. Увлекался астрономией, шахматами, математикой.
Закончив школу с золотой медалью, он уехал в Израиль, и там был убит - в первом же бою. Это не могло не сказаться на психике его отца. К делам литературным он потерял всякий интерес. Но продолжал играть ту роль, которую он играл на протяжении прежних лет. Она заключалась в том, чтобы лишать надежду у всех начинающих и надоедающих. Пройдёт такой всех редакторов, на что-то надеясь, попадает к Юлию Моисеевичу, и тот даёт полный отворот-поворот. За это его и ценили все местные редакторы, которые не обладали редкой для этого, но очень уж востребованной в редакторской среде, способностью. Он своей практической деятельностью сокращал число начинающих, число литературно-зависимых. Учитывая же тот факт, что «зависимые» могут быть разного рода, он пополнял число одних и сокращал число других.
Обобщения обычно начинают делать после того, как набирается достаточный для этого материал. У меня его было предостаточно. Нас в те времена – начинающих и надоедающих – было не мало. И все делились своими впечатлениями от посещения с редакторами. Все они, за исключением меня, быстро сходили с литературного курса. Я выделялся среди них большей увлечённостью и настойчивостью. Они же мне пророчили большое творческое будущее. Это как-то подбадривало, вселяло уверенность.
За какое-то десятилетие я стал известен всем редакторам и может быть поэтому, некоторым из них захотелось отреагировать на мои притязания в своих стихах или статьях. Но вот только без указания моего имени. (Я об этом уже говорил, анализируя творчество Л.Решетникова и И.Фонякова).
Общее же состояние литературы в Сибири, всеми редакторами и городскими чиновниками, оценивалось по-разному. От абсолютного удовлетворения, до фоняковского - «ничто». В этой цепочке, роль Моисеева, отмечалась полным безразличием к литературе. Лишь И.Фоняков, своим призывом к «точности», провоцировал к решительным действиям. Вот только сам он, призывая, не собирался возглавить подобного рода творческое наступление на малограмотных поэтов-редакторов. Да, трудно быть литературным патриотом в Сибири. Примитивные администраторы не позволят.
В сущности, что такое «точность»? Её роль – очистительная и, одновременно, прогрессирующая. В какой-то мере и – перестроечная, революционная. Одним словом – состязательная. Эту работу и могли бы начать – высокообразованные. Не захотели или побоялись.
Знакомясь с творческими условиями, существовавшими тогда в Новосибирске, возникало множество вопросов. Непонятно было, кем и для чего, нагнетался имидж Мосткова, как крупнейшего знатока литературы.
Сравнивая тиражи книг И.Фонякова и Ю.Мосткова, наблюдался серьёзный контраст между ними. У первого – десять тысяч, у второго – всего лишь полторы тысячи. Мостков значительно проигрывал Фонякову. А это уже нечто от спортивной динамики, от реальных спортивных показателей.
Может показаться, что Юлий Моисеевич менее всего был склонен к показательному приспособленчеству. Это его сковывало и даже порой раздражало. Душа его, не находя свободного пристанища в самом городе, растекалась по Союзу (в основном, в западном направлении), и даже выходила за границы его.
Литературный стиль его – тяжеловесный, затруднённый в логической последовательности. Читать статьи его было - неприятно. Что и сказывалось на малом читательском интересе к нему.
Фоняков же – в явном контрасте с ним. Рассуждает легко, мысли выражаются простым, доступным для понимания, языком.
Сравнивая их между собой и с той малограмотной компанией, в которой они находились, поневоле сознаёшь тот гигантский комплекс проблем, решать которые – только сугубо творческими средствами – оказывалось по существу невозможно. Политическое продолжало господствовать над диалектическим. То есть, качества политические (не лучшие), препятствовали формированию качеств более высоких.

НЕОБХОДИМОСТЬ ПОЭЗИИ.

С таким же названием имеется статья и у И.Фонякова.
Начинает с общих выводов.
«Если вспомнить, какой литературный жанр чаще всего вызывал сетования, то окажется, что это была критика. Критика, как не раз упрекали, регулярно «отставала от жизни», а критики ни как не могли дотянуться до уровня Белинского и Добролюбова, да ещё, к сожалению, были похожи друг на друга, как медные пятаки».
И против кого этот выпад? Понятно, против кого. Но Юлий Моисеевич, в той же мере трусоват, что и Фоняков. Конкретизировать обвинение он не может, и потому выдаёт свои наблюдения в осторожной форме.
Литература, как и все виды искусств, развивались – комплексно, плеядно. Одно без другого не мыслилось. Поэтому, чтобы появился гениальный критик, необходим был для него,  и соответствующий материал, по всем видам художественного творчества.
Как известно из истории, во времена Белинского, Добролюбова, Стасова, музыкальное искусство, изобразительное, театральное, литературное было на высоком уровне.  Всё это, вместе взятое, было следствием вполне определённых духовных условий, вполне определённых социально-нравственных идеалов. Все участвующие в творческих процессах, знали, к каким качествам – как по форме, так и по содержанию – стремиться. Ничего подобного не наблюдалось в наших сибирских условиях. Идеологические идеалы были известны, но их реализация, средствами художественного творчества – сдерживалась. И, понятно, какими выдающимися силами.
Можно сказать даже – заблокировалась. И какими – авторитетными и многоуважаемыми деятелями – тоже известно. А когда возникает застой, появляется в изобилии – навоз, макулатура. Требуется Геракл («бесстрашный», выражаясь эпитетом И.Фонякова), чтобы очистить эти Авгиевы конюшни. Только вот путь к этим «конюшням» слишком уж затруднён. Более того, эти «конюшни» охраняются всеми городскими административными силами. Ни подойти к ним, ни подъехать. Где уж тут появиться критику масштаба стратегического.
«…дотянуться до уровня Белинского» - не велик труд, но кто позволит такого рода развитие. Ведь талантливые, а тем более, гениальные - угроза существованию всей Новосибирской плеяде. Мог бы возникнуть тот поток знаний – наступательного свойства – и одна плеяда (худшая) могла бы смениться другой плеядой (лучшей). И вот тогда бы, и в столице Сибири, мы могли бы приблизиться к уровням действительно значимых высот.
Критики «были похожи друг на друга, как медные пятаки». Если вникнуть в суть этих слов, то это – серьёзное обвинение. И если уж начал с обвинения, то пройдись последовательным логическим восхождением до конечного пункта. Осторожничает, побаивается.
Продолжает в том же духе.
«…будем откровенны – вопреки победным реляциям о всеобщем благополучии на критическом фронте не появлялись в последние годы Белинский и Добролюбов».
Но «критического фронта», как такового, вообще не было. Он предполагает две силы, и разделительную линию между ними. Административно и образовательно, она не сложилась в Новосибирске. С одной стороны – малограмотные поэты-редакторы, с другой – претенденты на высокий интеллектуальный уровень. Но критически-военных действий между ними не наблюдалось, если не считать осторожные вопли с той и другой стороны.
Ю.Мостков задаёт вопрос…
«Правомерно ли говорить об уровне критики, ссылаясь не на успехи лидеров, а на неудачи аутсайдеров (да простится мне спортивная терминология)?
Следует заметить, что после моих многочисленных встреч с редакторами, при которых мне давали понять, что я не подхожу для них, я заговорил о – спортивных принципах. И.Фоняков с Ю.Мостковым подхватили эту мысль, и в своих статьях – по тому или иному поводу – стали использовать её. В данном контексте, Юлий Моисеевич, делит всех критиков на «лидеров» и на «аутсайдеров». Вот только в спортивных делах, эти два уровня определяются – зрительно. Каких-то заметных ошибок при оценке, не возникает. В делах литературы и искусств, как и вообще во всех гуманитарных науках, такого рода градации – затруднены. Художественные вкусы, политические предпочтения, и многое другое, не ведут к единому согласию.
Белинский, Добролюбов были лидерами своего времени. Остаётся определиться с лидерами нашего времени. Одного из них, Юлий Моисеевич, находит.
«Эти мысли возникли у меня, когда я прочёл «Избранные произведения» Валерия Дементьева». Претендуя на «объективность», он продолжает.
«Книга позволяет увидеть своеобразие критика, которое проявляется и в подходе к материалу, и в его выборе, и в точке зрения».
Надо полагать, что по этим признакам не трудно будет отнести их к «лидерам» или «аутсайдерам». Две эти точки развития соотносятся, как верхний к нижнему. При этом не следует забывать, что могут объявиться и новые точки на общей диагонали развития.
Естественный вопрос: по каким признакам один оказывается слабее другого? Мышление, как мне представляется, является единственным средством, чтобы довести любую правду до истины.
Диалектический принцип (научный, спортивный), позволяет любое состояние дел разрешить безошибочно. Вот им мы и воспользуемся.
Попробуем проследить маршрут, проложенный логикой Ю.Мосткова.
«…размышляя о том, что придаёт своеобразие литературной деятельности В.Дементьева, мы неизбежно задумываемся и о том, что скрывается за понятием литературной самобытности вообще, и о множественности путей, открывающихся перед каждым художником, и о причинах, обуславливающих выбор одной из дорог».
С точки зрения диалектики, путь развития – один. Маркс с Лениным его обозначили, как «магистральный». По мере получения всё новых и новых знаний от природы и общества, он должен бы постоянно уточняться. Следовательно, «самобытность», самодеятельность, это из области - начального, с тех малых знаний, от которых ведётся совершенствование. И, мостковское, «множество путей» может пониматься не иначе, как что-то – побочное, то, что лежит по обеим сторонам от единой магистрали.
Используя спортивную терминологию, Юлий Моисеевич должен бы понимать, что в спортивных состязаниях все участники находятся на одной линии, и по результатам выстраиваются в одну шеренгу.
Вот вам один из тех пунктов, по которым в спорах, критике, один оказывается сильнее другого. Если уж начал сравнивать, то источники сравнений должны быть близкими по значению. У Юлия Моисеевича же, одно с другим логически не стыкуется.
«Множество путей», как некий набор возможных вариантов. С точки зрения той же диалектики, должен выявляться – оптимальный вариант. А он, как не крути, ассоциируется, опять же, с магистральным.
По тому, в какой последовательности Мостков ведёт свои мысли, его никак не отнесёшь к лидирующим, по качеству творческой логики. Выдаёт он их – небрежно, сумбурно, несогласованно.
Он смешал все уровни единой диагонали в такой клубок, что его приходится постоянно распутывать, разбирать по отдельным отрезкам. И, как бы в подтверждение такого – логически своеобразного («самобытного») стиля – он обращается к неприятнейшему образу городской свалки. Тем самым он (естественно, помимо своей воли), надсмехается не только над Дементьевым, но и над самим собой.
«Удивительное это мальчишеское бесстрашие перед более чем прозаическим происхождением чудесного города – из мусора…
Но разве в глазах ребёнка это «отменяет» тайну? Наоборот – ещё удивительнее, ещё волшебнее то, что такое чудо возникло из сора».

Поистине,
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как жёлтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
Сердитый окрик, дёгтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене…
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.

«Разве эти строки Анны Ахматовой не в том же чуде поэзии, которое возникает из ничего…вернее, из всего, что есть в жизни, - из прекрасного и безобразного, преображая это безобразие в красоту».
Вот она «самобытность» во всей своей чудной красоте. Вряд ли её пристроишь, даже побочно, к официально ориентированной.
Свалка символизирует всё то, что пришло в негодность. Всё собранное в кучу, подвергается гниению. И этот процесс сопровождается образованием газа. Духовного. Не только неприятного по запаху.
В советское время частенько использовалось выражение – на «свалку истории». То есть, на государственном уровне, пытались освободиться, очиститься от всего, что считалось – с точки зрения марксистско-ленинской идеологии – вредным, лишним, бесполезным, не нужным.
Ясно, что «свалка» по-разному может быть истолкована. Она может иметь – экономически-промышленный эффект, связываться с экологическими проблемами. Но речь-то идёт о литературе, и от свалки – как духовного источника – должно браться только художественное содержание.
Соотнесём это содержание с сугубо творческими проблемами. Разные общественные силы – в духе своих идеалов – отвергают одно и принимают другое. На свалке могут оказаться – ценности. И тогда, после того, как власть оказывается не столь могущественной, свалка может обрести символ клада, источника, когда-то и кем-то, выброшенных ценностей. Этих вопросов – чрезвычайно политически деликатных – критик не касается.
В литературе всё имеет значение. Например, с чего начал, чем продолжил и чем закончил. И.Фоняков начал с «похвалы точности». Но точность для него, в условиях Новосибирской плеяды - непозволительная роскошь. Пришлось юлить, избегать рискованных моментов.
Юлий Моисеевич начал с «уровня Белинского» в критике, продолжил мусором, свалкой. Всё это в сочетании, не может настраивать читателя на серьёзное аналитическое мышление его автора.
Свалка, не одно и тоже, для людей разной специализации. Для писателя свалка, всего лишь - образ, всего лишь - символ. Но очень уж существенный, и очень уж показательный. И для кого же эта свалка? В представлении критика и писателя – для последующих поколений. Вместо того, чтобы начинать воспитание с музеев, они его решают начать со свалки.
Свалка, горы мусора – и всё это – в восприятии двенадцатилетнего мальчика, - реальное чудо. Вот как автор живописует его.
«Передо мной возвышался город! Террасами, бесконечными переходами, башенками и башнями он уходил ввысь. Заканчивался он острым шпилем, который гордо парил над зарослями бурьяна…Город (то бишь, свалка) был безлюден. Но безлюдье и молчаливость придавали ему вид таинственный и нездешний…Он был передо мною, был не мечтой, не сном, не фантазией, а явью, - я мог протянуть руку и осторожно потрогать его, мог поставить сюда человечка из бумаги, мог украсить флагами, засадить садами. Но и без моих украшений город был прекрасен…»
Вольно или невольно, Юлий соотносит литературную продукцию своей плеяды с мусором. Которая производится и обретает это качество.
Наверно, большей насмешки над государством, которое в их представлении ассоциируется со свалкой, вряд ли можно придумать. И это всё выдаётся - не очень хорошо организованным - художественным мышлением. Впрочем, всё, что сказано им, как говорят в народе, без задней мысли. Выдано - непроизвольно, не умышленно, без стремления опорочить государство, и его главных руководителей. Получается же на деле, свалка - город, город, тоже – свалка. И в итоге, само государство – в том же виде. Вот до чего договорился Юлий Моисеевич, как лучший спец по литературе.
«Свалка» - «город», и этот город – «прекрасен». «Не мечта, не сон, не фантазия – явь». Вот они - обобщения - уровня Белинского и Добролюбова.
Город, если придерживаться точного значения, это – система, совокупность многих видов деятельности. А свалка, всё то, что оказывается непригодным для него, и вывозится за город. Следовательно, та часть общей системы города, которая не может называться – городом.
Что на такие чудеса можно сказать? На мой взгляд, если бы соответствующие органы интересовались литературой, и хорошо разбирались бы в ней, авторам таких - чудо-произведений - могло бы не поздоровиться. Чего доброго, могли бы, и отправить в места не столь отдалённые.
Не думаю, что В.Дементьев, Ю.Мостков и Анна Ахматова, сознательно стремились бросить тень на плетень, но смысл их художественных трудов – очевиден. Воспринимать их однозначно позитивно – невозможно. По таким признакам и судят о творческой подготовленности их авторов.
В народе – такие чудо-произведения – называют мелкими пакостями. И не столь уж - безобидными. С хрущёвским потеплением – допускались.
Подводя итог рассмотренному эпизоду, хочется сказать, что все проблемы, личностного или общественного характера, являются по своей сути проблемами интеллектуального порядка. В них угадывается уровень автора.
Интеллект – производное длительного опыта, многочисленных и разнообразных дискуссий. И если бы таковые были, указанные авторы могли бы в своих трудах, выглядеть иначе. Художественно совершенней.
Творческие работники, которые не находятся в состоянии борьбы (состязательности), не особо придают значение качеству своей логики. Становятся критически уязвимыми, даже при щадящей, мало-мальски действующей придирчивости. Мостков же, вообще не задумывался над тем, что его кто-то посмеет критиковать. Ведь он сознавал себя главным спецом.
Начав подыскивать для уровня Белинского своего современника, он останавливается на человеке, который предлагает своим художественным материалом – отхожее место. Своеобразно-оригинальный выбор.
Далее, он перечисляет несколько эпизодов, где повествуется о не очень-то серьёзных деревенских поступках местной молодёжи.
«В поэтической миниатюре «Барашки» мальчишки устраивают набег на огород. Их не пугает ни холод, ни дождь, ни сердитый сторож…
Категорию красоты В.Дементьев рассматривает с самых разных точек зрения. Вот миниатюра «Поющий автобус».
Придаёт большое значение «привеску» жизни – песне. И не только тем песням, которые исполняются людьми, но и тем, которые сочиняются птицами. Особенно ему нравятся «Деревянные песни любви».
«На обломанном сучке огромной сосны сидел маленький дятел…
Птаха радовалась весне, она пела! (Оказывается, и дятлы поют).
В лирической повести «Эти белые журавли» ключевой эпизод - появление на озере стерхов. И тут – настоящая мысль об одухотворяющей всё вокруг силе красоты». 
Юлий Моисеевич, просматривая произведения В.Дементьева, как бы старается набрать тот материал, благодаря которому, его можно было бы причислить к классикам советской литературы.
«Художественная проза В.Дементьева даёт возможность уточнить его некоторые критерии, определяющие его отношение к действительности и к её отражению в литературе и искусстве.
Показательна в этом отношении повесть «Дионисий».
 В ней рассказывается, как в давние времена велась борьба за сохранение церковных росписей.
«Неужели его, Дионисия, труд пропадёт? Добро б от татарских мечей, а то от скребков неразумных монахов…
Так, обратившись к событиям давно минувших дней, наш современник размышляет о роли искусства, о его сути, о его предназначении».
В.Дементьев делает программное заключение. «…отвергая прошлое, проявляя привычную нетерпимость и подозрительность ко всему «слишком старому», равно как и ко всему «слишком новому», - мы обрекаем себя на духовную нищету». (Но она – им же, самим – продемонстрирована).
Статья Юлия Моисеевича, начатая с программной мысли – об уровни критики, значимости Белинского, так или иначе, сопровождается второй его программной мыслью – о мусоре, свалке.
История литературы и искусств, как известно, проходит цепочкой вершинных её достоинств. Ну а так как у каждого времени свои вершины, то их и включают в общую временную последовательность. Что вполне естественно и оправданно с точки зрения исторических ценностей. Но сам факт развития не прекращается. А если прекращается, то и возникает - застой, тупик. «Слишком новое» - и должно бы быть продолжением следующего уровня развития.
Юлий Моисеевич вместе с В.Дементьевым, так представили историю литературы и искусств, что поневоле приходится связывать «слишком прошлое» – со «свалкой» и «слишком новое» - с той же свалкой.
Принцип типизации, обобщений, уровней критики, Мостков сводит к оценочному образу – «медных пятаков». Вершинные же уровни, должны бы ассоциироваться, как минимум, с серебрянными рублями или золотыми червонцами. Но для этого необходимы художественные произведения высшего – классического или академического – достоинства. Их нет. В качестве единичного примера – произведения обеих авторов.
Юлий Моисеевич отмечает способность В.Дементьева «сочетать анализ искусствоведческий и литературный». Задаёт себе, особой сложности,  вопрос. «Я задумался – как в свете этих параметров определить место самого В.Дементьева в критическом отряде?»
Стратегическая проблема! В связи с ней, напрашивается сам собой и такой вопрос: а кто – тот самый знаток литературных дел, - кто мог бы расставить по ранжиру, весь существующий «критический отряд»?
Как не крути, снова напрашивается вопрос о состязательности умов. Но он должен быть кем-то организованным. И организованным по строгим творческим законам. Которых пока, увы, нет. Вот и приходится пропускать «пальму первенства» через своеобразный – стихийно-партийно организованный – мусоропровод. Сей специалист прошёл весь его путь, и обрёл свой высший статус, по такому – не свободно-состязательному – беспринципу.
Юлий Моисеевич перечисляет интересы и способности Валерия Дементьева. Он «сохраняет верность своей теме (не случайно одна из его этапных книг называется «Поэзия – моя отрада»). Называет, чуть ли не всех известных поэтов, по которым писались «его статьи и книги».
«Характерная черта В.Дементьева – стремление совершать путешествие не только в пространстве, но и во времени. Возьмите любое его произведение – и, как правило, впечатления разных лет словно бы противостоят друг другу, а затем сливаются воедино, «работая» на главную мысль».
«Противостоят», и всё же – «сливаются». Вот вам и образ «мусора». Физические законы не допускают такой динамики, художественные – по их произволу – допускают. Мысль Юлия Моисеевича, явно, из числа - таинственных, загадочных. Задаёт вопрос: «каким же предстаёт перед нами не прозаик В.Дементьев, а литературный критик?» Отвечает на свой вопрос.
«Скажу сразу: и прозаик, и критик настолько в нём слиты, что вряд ли можно провести водораздел между творчеством того и другого. Перо литературного критика и искусствоведа чувствуется и в прозе…точнее, даже не перо, а взгляд, точка зрения.
Читаешь всё, что включено в первый том – и «Северные фрески», и лирические повести, и статьи и очерки в разделе «Грани веков», - и слышишь разные голоса…каждый из них ведёт свою партию».
Очередной образ свалки, образ кучи.
Главный вопрос: почему он возник, и почему с него начинал своё аналитическое повествование Мостков?
Представим пирамиду в количественно-качественном соотношении её полного набора признаков. На каждом уровне своё количественное качество, и ясно, кто есть кто. Но вот произошли социально-политические потрясения, пирамида – разрушена. Всё в обществе перемешалось, образовалась та смесь, тот сброд, в котором высшее с низшим, оказалось рядом. Система духовных ценностей (образовательных, нравственных) утратила свою упорядоченность, расположенность по соответствующим уровням. И что же требуется для того, чтобы восстановить пирамиду? На этот вид творчества, существует единственный способ – спортивный. Тот, кто занят серьёзным делом, и целеустремлён на базисные достоинства (истину, справедливость, законы, красоту, здоровье), начинает наступление на всё то, что является отклонением от этих базисных достоинств. По ходу такого рода деятельности, общая пирамида, должна бы, восстанавливаться. Вот только достичь её идеальных форм, как свидетельствует история любого государства, ещё никому не удавалось. Для этого всегда находилось множество препятствий. В совокупности они могут образовывать целые административные системы, в виде многочисленных плеяд, по типу новосибирской. Их основополагающий признак – дружба по совместной комсомольской и партийной работе. При ней – творческая состязательность – полностью утрачивается, производство мусора, на несколько порядков, возрастает.
Кто видит недостатки, понятно – неприятен. А кто их не видит, может оказаться мусоросборником. Так и формируются «мерзопакостные» плеяды. На долю их и приходится основной объём творческого мусора.
По понятным причинам, он своевременно не убирается, десятилетиями сохраняется на производственных местах.
Для читателя интересно не то, как один хвалит другого, а как они – состязаются. Но для таких противоборств, требуется большой умственный потенциал. Он и сводит всех участников творческого процесса к той пирамиде, в вершине которой оказываются – сильнейшие. Нет её, нет и творческой свободы, нет и тех имён, на которые ссылается Мостков.
На первой странице, сам Ю.М.Мостков, представляется так.
«В новую книгу сибирского критика Ю.Мосткова включены литературные портреты, посвящённые Валерию Дементьеву, Льву Квину, Францу Таурину, Николаю Яновскому. В разделе «За тридцать лет» собраны рецензии, написанные автором в разные годы и поныне не утратившие своей актуальности, так как в них поднимаются важные проблемы художественного поиска и даются принципиальные и точные оценки анализируемым литературным произведениям».
В этих словах – уровень Белинского и Добролюбова. Но можно ли его включить в единую историческую цепочку великих творческих имён? На сегодняшний день (перестроечный), уже стало ясно – не включён. Не включён и его лучший друг – Валерий Дементьев. Слишком много «мусора» от них - обнаружилось. Что числилось достойным в одно время, оказалось далеко не достойным – в другое. Кресты начали ставить на них.
В Российской истории, на всём её протяжении, всегда поднимался вопрос «о чистке». В Советское время – о чистке партийных рядов. В делах литературных – об избавлении от макулатурных терриконов.
 Серьёзнейшая проблема для общества. Но как кто не старался из верховных руководителей навести идеальный порядок в делах творческих и производственных, всё же, ему не удавалось. Вероятно, недостатки сопровождают каждого деятеля. И тут опять мы натыкаемся на естественный – для любого вида творчества – спортивный принцип. Как только он отстранялся той или иной дружественной плеядой, как тут же образовывался строительный, творческий и прочий мусор. Восседая на нём, внимательным наблюдателям ничего не оставалось, как констатировать: сколько же под ними накопилось.
«В статьях В.Дементьева отражена целая эпоха в развитии советской поэзии». Перечисляет всех поэтов, которых он анализировал. Отмечает «ещё одно качество В.Дементьева – его дар полемиста».
Придерживаясь объёма целого – пирамиды, критикам и аналитикам, следовало бы определиться, на каком уровне они работают. Если на уровне вершины, то это тот уровень, с которым входят в историю литературы. Оба они – далеки от неё. Мельтешат где-то у подножья. Но там нет, и не может быть, ничего великого и прекрасного. То есть тех признаков, на которые указывали оба аналитика: «точности», «принципиальности», и той наблюдательности, при которой угадывается – целое. Вся творческая пирамида.

ЦЕЛЬНОСТЬ МНОГООБРАЗИЯ.

Заявка на то, чтобы «объять необъятное». То есть требуется свести весь набор гуманитарных наук к фокусу, чтобы там, в малой точке, обобщилась реальная жизнь в полном объёме. Посмотрим, как он – свою грандиозную задачу - решается реализовать.
Юлий Моисеевич начинает свою статью с вопроса: «Чем определяется облик того или иного писателя?» Отвечает – «художественным своеобразием»; ведь если нет своеобразия, то, естественно, не может быть и речи об индивидуальности литератора».
Но тут – явное противоречие. «Многообразие» - это «цельность», а «своеобразие» - малая часть от «цельности».
Предчувствуя оппонентов, выдаёт их вопросы. «Что, решили подменить критику иконописью? В классики простых смертных возводите?»
Такое начало мало предвещает ясности, в им же, поставленных вопросах, и тех задачах, которые он обозначил названием своей статьи.
Мостков представляет читателям латвийского писателя Льва Квина, «размышляет о писательской судьбе» его.
«…герои Л.Квина – представители разных народов, они борются в условиях революционного подполья буржуазной Латвии, сражаются на фронтах Великой Отечественной войны и в тылу фашистов, поднимают целину в алтайской степи, учатся и работают в сегодняшней Венгрии».
В этом, надо полагать – «многообразие» Союза. А «своеобразие»?
«Став гимназистом, мальчик почувствовал себя учащимся второго сорта. Задавали тон дети кулаков, офицеров, владельцев предприятий.
Казарменный дух гимназии, национализм, провозгласивший лозунг «Латвия для латышей», ярый антисоветизм…- всё это возмущало честных людей…Весной 1937 года пятнадцатилетний юноша стал подпольщиком.
В апреле 1940 года…был схвачен и брошен в тюрьму.
Затем, Латвия стала советской…Недавний узник ульмановской тюрьмы Квин почувствовал, какие возможности раскрыло перед латышским народом вхождение в братскую семью советских республик».
Война, участие в боях, «несколько ранений. После госпиталя Ленинградское военно-политическое училище имени Энгельса…окончил годичные курсы, - 2-й Украинский фронт.
С войсками фронта лейтенант Квин прошёл Румынию, Венгрию, Чехословакию, Австрию. В январе 1948 года его посылают в Австрию – и здесь нужны пропагандисты и агитаторы».
Итак, в качестве «многообразия» предстаёт историческая и идеологическая динамика. И она становится фоном для «своеобразия» его конкретных участников. Общая картина – в виде победителей и побеждённых.
Естественно, победители получают награды, высокие должности и, соответствующие новым условиям, права. «Своеобразие» одной стороны и «своеобразие» другой стороны, по-прежнему оказываются «законом единства и борьбы противоположностей». Рассматривая этот философский закон во времени и пространстве, борьба между этими видами «своеобразия» продолжается. И чем она заканчивается, теперь уже известно.
Квин, уже писатель, обретает могущественных друзей. Получает письма от Виллиса Лациса, в которых восторженные отзывы.
«Интересен отзыв, написанный в 1954 году Виктором Шкловским. «…автор фабулен и изобретателен. Свою изобретательность он правильно применил в показе революционной борьбы».
Добавляет. «Он может писать лучше, чем пишет». Рекомендует. «Доводя книгу до печати, надо было бы издательству ещё поработать с автором, который может быть использован и может пригодиться нам не только для одной этой книги, а стать писателем постоянным, нужным для нашего общества». С такого рода рекомендацией, перед Квином – все двери настежь.
Юлий Моисеевич делает своё программное заключение.
«Людей разделяют не национальные признаки, а идеи, убеждения. Это писатель утверждает всем ходом повествования».
А что нам выдавала и выдаёт реальная жизнь? Образовательный диапазон – «многообразен», и он «своеобразен» по каждому уровню. Результирующие по физическому и духовному развитию людей – «многообразны»,  и все они «своеобразны» по каждому конкретному явлению.
И всё это вместе взятое, выдаёт то «многообразие» по материальным данным общества, в котором так велико «своеобразие» по всем наиболее обеспеченным и малообеспеченным, благополучным и не благополучным.
Своё «многообразие» у капиталистического строя и социалистического. И там и там «своеобразие» по каждому действующему лицу. Объединив их, можем говорить о многообразии своеобразий реальной жизни.
Что касается «цельности многообразий», то, вероятно, следовало бы говорить о диалектическом единстве капиталистического строя с социалистическим. Ведь одно без другого, в сознании всего общества, не существует. И если общество политически делится на тех и других, то и анализ этого недружественного, а то и антагонистического единства, следовало бы делать органично, не отрывая одно от другого.
Нации, идеологии, религии – своеобразны, а всё это вместе - многообразно. Природные законы – однообразны, общественные – своеобразны для каждой исторической эпохи. Если их органически объединить, получим однообразие по основным базисным составляющим. Но прошлое (ближнее и отдалённое) всеми своими устоявшимися обычаями, довлеет над современностью. Его не отбросишь, не исключишь из повседневной жизни.

ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ
В ТВОРЧЕСТВЕ ФРАНЦА ТАУРИНА.

«Уже первые романы Франца Таурина – «На Лене-реке» (1954) и «Ангара» (1957) показали, что в литературу пришёл своеобразный прозаик, которому по силам расширить и углубить наши представления о действительности».
Чтобы получить право быть писателем, что для этого требовалось? Коротко, несколько биографических данных.
«…родился в Тульской области, в селе Петровском Новосильского уезда, 14 (27) 1911 года. Его отец – садовод, земледелец, работник на водяной мельнице, полевод совхоза – менял места жительства в связи с переходом на другую работу, и семья следовала за ним.
В 1930 году…окончил Казанский индустриальный политехникум и несколько лет работал инженером и начальником цеха на Сарапульском кожевенном заводе.
Активный комсомолец, Ф.Таурин в 1930 году стал членом партии; летом 1940 года его направили начальником цеха на кожевенный комбинат в Якутске. Через год он был назначен директором комбината.
В 1949 году Ф.Таурина избирают секретарём Якутского горкома партии, а затем председателем исполкома Якутского горсовета, депутатом и членом Президиума Верховного Совета Якутской АССР.
Летом 1949 года Таурин поехал в Иркутск на обсуждение рукописи… Это была повесть «К одной цели» - о тех, кто самоотверженно трудился в глубоком тылу, далеко от Москвы, во имя победы над фашизмом».
В Иркутске состоялось знакомство его со всей сибирской плеядой.
«В 1952 году он переезжает в Иркутск, работает редактором многотиражки «Огни коммунизма» на строительстве первой электростанции на Ангаре. Здесь он полной горстью черпал материал для романа «Ангара»…
Писатели Иркутска доверяют ему руководство писательской организацией, а на Втором съезде писателей РСФСР в 1965 году он избирается секретарём правления Союза писателей Российской Федерации. Многие годы – начиная с 1970 – отдаёт Ф.Таурин работе в журнале «Новый мир» как член редколлегии и заведующий  отделом прозы».
Если человеку так везло, то это могло означать, что он жил в полном согласии с теми условиями, которые сложились в данный исторический период. Это не «своеобразный», а по-советски оптимальный путь любого социально активного человека.
По биографии Ф.Таурина видно, что процесс движения активистов на ключевые места в государстве, определялись органическим (не критикуемо) принятием социалистической идеологии.
Не зная, что впереди, но убеждённые, что нужно идти именно в этом направлении, одни – призывают, а другие, веря в них, подчиняются им. «Современность», в книге Мосткова, определяется промежутком между «слишком старым» и «слишком новым». Или, выражаясь словами коммунистической идеологии, «проклятое прошлое», пройдя эпоху «современности», вновь возвращается к нему. «История и современность», объединившись, продолжились «перестройкой». Нужно было смотреть «тоньше» и «глубже», чтобы предвидеть будущее не в форме «светлого будущего», а в значении радикально противоположном.
Лучший путь, так уж закрепилось в сознании масс, от народа и для народа. А когда, от партии и для партии, то это явление, рано или поздно переходит в нарушение «единства партии и народа». И общество легко начинает разлагаться по многочисленно возникающим партиям. Что и происходило с началом свободно и демократично действующей перестройки.
Вожди коммунистической идеологии указывали, что на определённом этапе строительства социализма, коммунистическая партия – будучи политической – прекратит своё существование. И государство станет - беспартийным, и потому – подлинно народным. То есть, все действия людей будут определяться только их действительными качествами. Но, странным – непредвиденным образом – партия (своими членами), не наращивала личностные качества по образовательным и нравственным достоинствам, а, напротив, теряла и то, что так ярко проявлялось в прошлом. И, всё более и более деградировалась. Закончился этот, может быть – естественный и закономерный процесс – тем, что сама партия разложилась на несколько враждующих между собой составляющих. Из них потом и начали рождаться многочисленные новые партии.
Как не рассуждай, а биологические законы, действующие в самой природе, в такой же мере сказываются и в общественных процессах. Всё делится (имеются в виду – атомы, клетки, коллективы, партии) – пополам. И эти обе основные части, взаимодействуя между собой, ведут не только себя мирно и творчески, но могут переходить - в конфликтные  отношения.
Ни кем-то, а самой господствующей партией, была создана граница на пути дальнейшего духовного развития общества. И эти силы хорошо известны, хотя бы на примере Новосибирской плеяды. Дальше их уровня развития – крайне низкого, и по многим признакам подлых, и даже преступных – ни шагу вперёд. Всё дело – в недостатках, пороках. Никто их не должен был подмечать. Тем более, публично выставлять напоказ.
Как говорят – в спорах рождается истина. Но этих «споров» вообще никогда не было. Не позволяли о себе говорить плохо.
При любом виде развития, кем-то подмечаются недостатки, и они, не прерываясь, по пути следования, уходят в бесконечность. Этим курсом и следовало бы идти. Не пошли. И как следствие – «тупик», «застой».

НОВОСИБИРСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО.

Вот показательная и типичная реакция на мою книгу, написанная её редактором А.Шалиным.

«Уважаемый тов. Шилов!
Редакция внимательно ознакомилась с рукописью Ваших частушек и стихотворений, с материалами, которые предпосланы этой рукописи и предназначены Вами для освещения истории вопроса: подробностей Вашего стихотворчества, поездок по Чёрному морю и в Москву, Вашего понимания положения с поэзией (и вообще – с культурой) в Сибири, Вашей трактовки творчества А.Смердова, Л.Решетникова, Ю.Мосткова и других литераторов г. Новосибирска. Несколько странно, что в оценке положения дел в литературе Сибири Вы ограничиваетесь только г. Новосибирском, хотя есть и другие города, есть в них писатели не только всесоюзно, но и всемирно известные. Скажем, В.П.Астафьев или В.Г.Распутин. Потому нам трудно разделить  Вашу точку зрения на положение дел в литературе и культуре Сибири, где Вы находите подлинным писателем только одного человека – себя самого.
Ваши соображения, как нам кажется, сильно устарели. (Как они могли «устареть», если я только начинал знакомиться с известными деятелями литературы и искусств Сибири. Это были – всего лишь – непосредственные впечатления от того, с чем, и с кем, я знакомился).
По-человечески обидно становится, когда Вы с неоправданной страстью обрушиваетесь на А.И.Смердова».
Нет там никакой «страсти», тем более «неоправданной». Обычный – холодный, спокойный, отражательный – анализ. Я собирал данные, которые предоставлялись мне самим Смердовым, и его литературным протеже, Михаилом Дудиным. Это он оценил всё творчество Александра Ивановича, как «неуклюжее». А ведь сказать «неуклюжее», означает – малограмотное, неумелое, незрелое, примитивное. Никому и никогда, в истории российской литературы, ещё не удавалось обрести – «известность» и «многоуважаемость» - с такими авторскими достоинствами. Уникальная возможность такого рода могла обеспечиться только – билетами. Вначале - комсомольским, а потом, и – партийным. Так что с обвинением тут обстоит несколько иначе. Адресуется оно к самой коммунистической партии. Подметить это обвинение А.Шалин побоялся.
«Согласитесь, что так высоко себя оценивая, считая вопрос о сооружении Вам памятника открытым, надо всё это подтвердить своим творчеством…». Исключая последовательность, можно что угодно наговорить.
О чём речь шла в моей книге? Если поэт до такой степени известный, то он должен быть известным, прежде всего, своими стихами, (мыслями и чувствами своих стихов), а не только своей мрачной фамилией. Кто-нибудь, когда-нибудь, в быту, на улице, в дни торжеств, цитировал его? Что это за поэт, который за всю свою долгую творческую жизнь, не смог выдать из себя хоть тот мизер, которым можно было бы воспользоваться в разговоре. Не этот ли – обобщающего свойства признак – характеризует его как человека, крайне низких способностей.
Рассуждая таким образом, пришлось иронизировать с установкой ему памятника. И как в противовес этому, ни без юмора, пришлось заметить, что вопрос этот – в отношении меня – остаётся «открытым».
Нужно прямо сказать, что я так долго надоедал местным редакторам и издателям, что многие из них, кто - в стихах, кто – в речах, вполне определённо и оценочно высказывался.
Илья Фоняков – «а есть бесстрашные совсем, вот их ещё боюсь». Чем не памятник, пусть даже только в слове.
Леонид Решетников в стихотворении «Желна», высказал своё отношение ко мне – по солдафонски, преступно. Правда, после – в последующих стихотворениях – говорил много об «угрызениях совести». И, признавая себя преступником, судил себя «десятой казнью».
Вот те немногие, но весомые примеры, в которых «всё это подтверждается» – их и моим творчеством.
Следует при этом сказать, что в своих произведениях, я шёл всегда широким повествовательным фронтом, используя все художественные средства: юмор, иронию, сатиру. А.Шалин, как редактор, должен бы это почувствовать, и не вести свою речь так примитивно. Своей явной не профессиональностью, лишь доказывал, что он из той же малограмотной среды, из которой состояла вся Новосибирская плеяда. 
«Увы, при самом объективном, квалифицированном и доброжелательном прочтении нам не удалось найти в этом обширном томе ни единого произведения, которое можно было бы отнести к произведению литературы, к поэзии».
Поразительно, какими оперируют словами: «…при самом объективном, квалифицированном и доброжелательном прочтении…». Но, именно, эти же признаки использовал и я, при анализе каждого из Новосибирской плеяды. Так кто же более соответствует этим базисным в творчестве признакам? Сложнейшая проблема? Да нет. Всего-то и нужно было, армию моих аргументов, направить на армию аргументов, противостоящей мне. Будучи властью, допустить меня до спортивной известности, они не решались. Стало быть, не принимая диалога, по законам состязаний, они – вынужденно – признавали себя побеждёнными. Не трудно представить содержание диалога, если бы он состоялся, кто набирал бы больше очков.
Книга «Новосибирская плеяда», охватывает исторический период, в значительно больший, чем полвека. Начинал в 60-е годы и – по сей день. Заканчивается книга статьёй «А есть ли будущее у литературы?» Это вопрос, который задал телеведущий Веселовский, председателю Союза писателей Сибири, Анатолию Шалину.
Книгой «Чарочка» и книгой «Новосибирская плеяда», даются ответы на главные – в социально-стратегическом отношении – вопросы. Почему же социалистическая система оказалась не столь прочной в сравнении с капиталистической? Оказывается, всё дело в том, что социалистическая система была – ячеистой, плеядной. Ячеистой, плеядной, по всем районам и областям великого Союного государства. Вот такое однообразие, и стало - застойным, тупиковым. Развитие – по всем гуманитарным наукам - прекратилось. Само собой образовывалась частная собственность - социалистического типа. С перестройкой она, легко и незаметно трансформировалась, в частную собственность капиталистического типа. Ведь кто, в сущности, были Смердовы, Чикины, Шалины, Мостковы – и все остальные? Они командовали всеми типографиями, книжными магазинами, редакциями. В общем, всей сферой духовных услуг. В их возможностях было не допускать в свой адрес любой вид критики. А это означало, полный разрыв читателей с редакторами-поэтами, редакторами-писателями.
Ячеистая, плеядная система государства, подвела к развалу Союза, к разложению КПСС. Те, на кого возлагалась идеологическая миссия, совершенствовать социализм, советскую власть, оказались главными преступниками. Не оправдали «высокое доверие» народов, «не блюли государственные интересы», как выразился в одной комедии его главный персонаж. Было время призадуматься над творческими проблемами. Не призадумались.