Fiat Justitia, кн. 2-я, 5

5. Ad Rubiconem. 
                Перед  Рубиконом (лат.) 
  Президент, видимо, пребывал сегодня в хорошем настроении. Голос его звучал бодро и свежо, и в нем не было ни капли официальности.
  - Добрый вечер, Александр Александрович! Мы так и не дождались вас  у нас на даче. Я даже не смог поблагодарить вас  как следует за то, что вы сделали для нас. Но мы еще надеемся, что вы вспомните о своем обещании. Я о своем помню. Искал время для нашей встречи при каждом удобном случае, но – увы!  Сегодня планировал мероприятия на этот месяц и нашел наконец окошечко… Сейчас с вами будет говорить мой помощник. С ним вы и договоритесь о точном времени нашей встречи в Кремле. Ведь именно там вы хотели встретиться с нами?
  Президент говорил не более минуты, и Саня почувствовал с одной стороны ритм управления государством, когда его глава точно знает, сколько времени  можно уделить рядовому гражданину Санникову, чтобы не сбиться с этого самого ритма, а, с другой стороны, не отказать себе в удовольствии пошутить над непонятными пристрастиями  этого гражданина.
  Его помощник, незабвенный Владимир Ильич, вероятно, был не так загружен текущими делами, как Президент, потому что позволил себе долго расспрашивать Санникова  о его здоровье и только после этого перешел к делу:
  - Президент и Председатель Правительства  примут вас в Кремле двадцатого числа этого месяца, во вторник, в тринадцать часов сорок минут. Просьба не опаздывать. В  вашем распоряжении будет полчаса, как вы и просили.  Пропуск получите на проходной в Спасской башне при предъявлении  паспорта. Вас это устраивает?
  - Вполне. Благодарю вас, Владимир Ильич.
  - Благодарите, Дмитрия  Алексеевича. Он каждую неделю напоминал мне о том, что надо найти в расписании  время для вашей встречи. До  свидания. Будем рады видеть вас на даче.
  Саня положил трубку и почувствовал облегчение  и… страх.
  Ему стало легко от того, что он, наконец,  точно узнал: встреча, во время которой должно решиться все задуманное им, будет. А страх пришел потому, что задумал он почти несбыточное, чего никогда не было в истории государств и правительств.
  «Не паникуй, - сказал он себе. – Успокойся и все обдумай. Потом свяжись с друзьями. Выслушай каждого из них. Улафа,  Дану,  Ван Чжу, Нгамбо Ачоа, Будур Сина, Оно Мицуи, Джона Коэна, Раджива Кумара, Гарсия Гонсалеса, Хуана Суареса.  Мне надо  услышать всех. Тогда я точно буду знать, что мне делать дальше. А пока я знаю только одно: мне надо убраться из Москвы, найти какое-нибудь тихое местечко и  там готовиться к встрече на высшем уровне. А  сейчас -  спать».
  Но заснуть он не смог, хотя очень устал за день. Ему мешали не только его беспокойные мысли, но даже шум машин за окном, к которому он давно привык. И тогда ему показалось, что он сейчас сойдет с ума.
  Но он забыл, что чудеса случаются, когда они очень нужны и когда их совсем не ждешь. Прошло двое суток пустоты и ожидания чего-то неясного, но нещадного, когда раздались долгие звонки телефона, и в трубке он услышал голос Бориса Ивановича на фоне железного стука колес:
  - Саня, ты куда запропал? Звоню тебе уже десятый раз, сейчас с мобильного  в поезде  Анапа – Москва. Еду встречать своих. Они не смогли достать билеты на прямой рейс, летят ко мне через Москву. Мы только что проехали Тулу, так что буду  в столице часа через три с лишком. Я у тебя переночую, а завтра утречком рвану в Домодедово. Билеты домой  у меня на вечер. Согласен?
  Саня был не то что согласен,  он был счастлив! Борис Иванович всегда помогал ему в трудную минуту. Кто, как не он найдет ему спокойное место на планете, чтобы он мог подумать там о будущем….
  Профессор ввалился в квартиру, обвешанный сумками и свертками.
  - Здравствуй, - шепотом сказал он. – Ты один?
  - Да. Жену сегодня отправил на лечение.
  Борис Иванович не удивился, что при прошлой встрече Саня ничего не говорил ему о женитьбе, а куда и от чего она поехала лечиться, он не мог спросить, будучи хорошо воспитанным человеком.
  - Тогда тащи на стол посуду, - приказал он. – У нас будет с тобой поздний ужин в честь окончания твоей холостой жизни.
  Через пять минут стол был накрыт дарами юга, привезенными профессором, и они подняли бокалы, наполненные незабвенным Мускатом-2000.
  - За счастливую семейную жизнь! – провозгласил Борис Иванович.
  Они выпили, и профессор тут же обрушил на Саню град вопросов:
  - Рассказывай, когда женился, кто она, почему не пригласил на свадьбу и, вообще, что произошло после того, как тебя увезли из моего дома молодчики из ФСБ. 
  - Женился месяц тому назад, - начал по порядку Саня.  – Она – Лена Жирмунская, моя однокурсница.  На свадьбу не пригласил, потому что ее не было.
  На вопрос о «молодчиках из ФСБ» он решил не отвечать.
  - Леночку Жирмунскую помню, - сказал профессор. – Замечательная девушка, умница и красавица. Давай выпьем за ее здоровье и счастье.
  Выпив второй бокал, Борис Иванович показал, что он не забывает заданных вопросов:
  - Так  куда же умыкнули тебя  ФСБешники? Если это секрет, можешь не отвечать.
  - Не такой уж это секрет, чтобы я не мог рассказать его вам, - схитрил Саня, чтобы успокоить своего наставника и друга. – Но это очень долгая история, связанная с моей недавней поездкой заграницу. При случае расскажу. Сейчас только скажу, что мы разошлись на взаимовыгодных условиях, и они оставили меня в покое.
  - Ой ли? По-моему,  ФСБ – это  не такая контора, чтобы оставлять в покое подозреваемого или нужного им человека. Мне очень не понравился человек, который увез тебя из моего дома….. Знаешь, у меня на Сахалине был товарищ. Коля Потапов, по прозвищу «Шериф». Он работал следователем в районной милиции  и, приезжая, вернее,  прилетая в Лопатино, часто брал меня понятым при поисках опиумных огородов в тайге. Незабываемое, я скажу тебе, зрелище! Летишь на вертолете, а под тобой,  на сколько видно глазу, зеленая тайга. И вдруг среди этого зеленого моря – крохотный красный пятачок. Садимся мы  прямо на эту поляну с хибарой в уголке, хозяина, конечно, уже и след простыл, и Потапов садится писать  протокол, неизвестно на кого и для чего. А мы с пилотом достаем из вертолета косы и уничтожаем  эту дрянь на корню. Однажды Коля нашел под стрехой корейской фанзы кусок прошлогоднего гашиша, показал мне его и говорит: «Вот здесь моя зарплата за полгода». К чему я тебе это рассказываю? А просто вспомнил, как он мне однажды сказал: «Знаешь, кто самый страшный человек на земле? Злой мент. Но еще  страшнее -  добрый кегебешник» На мой взгляд, он был прав. А ты  как думаешь?
  - Не знаю. Мои взаимоотношения  с этой конторой строились на добровольной  основе и завершились, как я уже сказал, согласием обеих сторон.
  Больше они  к этой теме не возвращались. Они пили вино, закусывали мясом и чурчхелой, вспоминали институтские годы.   
  - Я помолодел тогда  с вами лет этак на сорок, - говорил Борис Иванович, улыбаясь своим воспоминаниям. – Вы были ужасно шебутной народ и буквально заражали всех своей неумной    энергией, направленной в никуда. И я, старый пень, тоже поддался  вашему суетному вдохновению и спорил с вами там, где все было изначально ясно, смеялся, когда надо было плакать и наоборот. И там, на заимке,  я смог рассказать о своей жизни только тебе, одному из тех, с кем я стал вновь молодым и дерзким.   
  - Кстати, а как поживает эта ваша заимка? – спросил Саня.
  - Давно я там не был, - вздохнул профессор, - но думаю, жива старушка. У нас там зазря ничего не рушат. Набредет охотник или рыбак на заимку, переночует, а коль заметит какой непорядок в жилище, подправит непременно. Дверь покосившуюся на место поставит, доску на крыше прибьет, трубу печную прочистит.
  - А нельзя ли мне пожить там с недельку – две? Мне надо серьезно поработать над одним проектом, побыть одному подальше от этой суеты.
  - Пожить, конечно, можно, - осторожно ответил Борис Иванович, - но я сомневаюсь, что тебе удастся там уединиться. Там сейчас рыбаков много, косари на лесные поляны приходят, и прочий добычливый люд по тайге шастает. Я тебе другое посоветую. В Карелии живет у меня  друг. Монах он, и проживает в собственном скиту близ монастыря, в котором я не раз побывал. Туда и добраться легче, чем до моего зимовья, и там тебя уж точно никто не потревожит. Монах, его Арсением зовут, примет тебя с радушием, лишь бы ты не докучал ему пустыми разговорами. Природа там неповторимая: лес, озеро, трава по пояс. Подойдет тебе такое?
  - Конечно, подойдет! Лучшего и не пожелаешь. 
  - Ну, тогда я утречком черкну отцу Арсению пару строк про тебя, и нарисую тебе, как туда добраться.
  - Спасибо вам большое.
  - Чего уж там. Я не спрашиваю, что у тебя за проект такой, но, когда ты его осуществишь,  ты пометь там мелкими буковками: приношу, мол,  благодарность моему учителю и другу…
  - Непременно, Борис Иванович. И имя ваше будет жить в веках!
  - Даже так? Впрочем, я всегда ждал от тебя чего-то грандиозного. А коль скоро нас ждут великие дела, давай ложиться спать…. 
  Рано утром его разбудил голос Будур – Сина:
  - Здравствуй, сын мой, да будет дела твои праведны!  Спешу сообщить тебе, что Лена  сегодня прибыла к нам и сейчас спит после утомительной дороги. Она чувствует себя хорошо. Я только снял проблемы с ее дыханием, ведь она никогда не жила на высокогорье. Наши люди уже успели полюбить ее. Она очень непосредственна и добра, а наш народ ценит таких людей. Особенно дети, которые не отходят от нее, даже когда она спит. Это согревает ее душу, и она легче переносит разлуку с тобой. До завтра. Я буду связываться с тобой каждый день в одно и то же время.
  - Спасибо, Учитель,  - ответил Санников, чувствуя, как с каждым словом монаха к нему возвращаются, навсегда, казалось бы,  утраченные уверенность и душевный покой.  Он пошел на кухню готовить завтрак, а перед глазами  у него вставали высокие горы со снежными   шапками, голубое небо и солнце, и его Ленка, безмятежно спящая в этой далекой стране под  названием Тибет... 
  …После скорого завтрака они отправились встречать гостей из Владивостока. Ванечка  Крюков оказался застенчивым и невзрачным парнишкой, которого не спасали даже погоны капитана третьего ранга на плечах, где, кроме того, гордо восседал Борис Иванович Крюков – младший. Рядом с ними стояла такая же скромная и застенчивая молодая женщина со счастливыми глазами.
  - Ну вот ты и познакомился теперь со всей моей семьей, - почему-то грустно сказал профессор.  – Мы к тебе заезжать не будем, а махнем сразу на  Курский вокзал. Поезд у нас вечером, а до отправления  я успею показать внуку  Москву.  А ты, если надумал к Арсению ехать, не откладывай в долгий ящик. Осень придет, тогда к нему трудно будет добраться. Вот тебе мое письмо к нему, а это план, как добраться.
  Расставаться было жаль: Борис Иванович спас его от дикой тоски и неуверенности в себе и своих планах.  И еще зрела досада, что не может  он  рассказать своему лучшему другу и наставнику обо всем, что ему предстоит.
  А предстояло ему нечто большое и важное дело, но прежде него пришла беда.
  - Здравствуйте, Сан Саныч, - услышал он, уже собирая вещи для отъезда на Север. – Как поживаете?
  Саня уже привык, что если Улаф обращается к нему на «вы», значит, жди плохих вестей. А в этот раз произошло ужасное.
  - Погибла Дана, - сказал Улаф дрожащим голосом. – Самолет, на котором она летела в Вену, упал в горах. На борту было всего два человека: она и ее муж.
  - Она вышла замуж? – удивился Саня.
  - Да. И говорила мне, что счастлива.  Просила простить  за ее московскую выходку  и не заваривать каши. Все должно идти естественным путем. По-моему, эти ее слова относятся непосредственно к твоим планам.
  Санников не думал о планах. Все в нем было заполнено одной мыслью: Даны больше нет. Он не мог этого себе представить. Она занимала в его жизни совсем немного места: пара разговоров, короткая встреча в Хургаде  и, наконец, ее резкий выпад против властей в Москве. Но почему-то пустота, вновь окружившая его, была самой безвыходной и пугающей из всего, что он пережил в  своей жизни.
   Саня слышал покашливание Улафа:  он ждал реакции на слова Даны о том, что все в России должно идти своим путем. Ему не хотелось сейчас говорить об этом, но будто помимо его воли, припомнились другие ее слова: «Это твоя страна!», и он сразу понял, что они главные из всего сказанного ею.
  - Я пойду до конца, - ответил он Улафу. – Она хотела этого. Все, о чем Дана просила тебя перед смертью – это утешение нашей совести. Она была сильнее, а потому жалела нас.

   Была глубокая ночь, когда он сошел на маленькой станции среди векового леса, но над тихим покоем этих заповедных мест царили сумерки еще не отошедших «белых ночей».
  На вопрос, как можно добраться до пристани, сонная дежурная ткнула флажком в табличку «Выход в город»:
  - Там на площади такси есть.
  Но пятачок пред бревенчатым вокзалом был пуст. Лишь у голубенького павильона «Пиво – воды» стояла лошадь, запряженная в телегу. Подойдя ближе, Саня увидел надпись «Такси», начертанную белой краской прямо на кауром боку коняги.
  Из-за павильона выскочил бойкий мужичок с кнутом в руках:
  - Куда-то ехать?
  - На пристань, - ответил Саня, с трудом сдерживая улыбку.
  - До пристани у нас полсотни будет. Коли еще пассажиры подойдут, скажем, четверо,  окромя тебя, то десяткой обойдешься.
  - Да, мне кажется, что я один сошел здесь с поезда. Так что поедем за пятьдесят.
  - За пятьдесят, так за пятьдесят, - вроде бы даже огорчился  «таксист» и нагреб побольше сена на одну сторону телеги. – Залазь, поедем.       
    Возница оказался любопытным и разговорчивым.
  - А с пристани тебе куда плыть-то? – спросил он, едва они отъехали от площади.
  - В монастырский скит.
  - Не к Арсению ли?
  - К нему. А вы как определили?
  - А у нас к Арсению мужики в основном ездют. А бабы - в монастырь, на главную усадьбу…  Зови меня на «ты». Мы люди простые, сроду никому не «выкали» и сами к такому обращению не привыкшие. Меня Василием кличут, а тебя?
  -  А меня Сан Санычем.
  - Знатное прозвище. Вроде бы и простое, но в тоже время уважительное. Так вот, Сан Саныч, какая картина получается. Катер на остров у нас вчера ушел, теперь будет через три дня, аккурат в субботу. Но ты не тушуйся, я тебе отменного лодочника найду. Он тебя за три часа к Арсению доставит. И там подождет тебя у берега маленько,  пока ты с отцом благоверным будешь договариваться. Он не всякого привечает в своем скиту, а только тех, у кого великая нужда в том есть. У тебя как?
  - У меня к нему письмо.  От человека, которому, я думаю, он отказать не сможет.
  - Ну, тогда все в ажуре. Гришка, лодочник, он, конечно, человек ненасытный, хотя понять его можно. Я зарабатываю свои копейки круглый год, а он от силы четыре месяца. Да и бензин будет подороже, чем сено для моей Нюрки.  Но все равно, нельзя так безбожно обирать человеков. Знаешь,  сколько он берет за доставку на остров? Ровно тыщу! Но я с ним переговорю, чтоб он тебе наполовину плату скостил.
  К утлой дощатой пристани была причалена лишь одна лодка, небольшой баркас с фанерной рубкой, выкрашенной суриком ядовито- желтого цвета. Василий  легонько постучал по ее крыше кнутом:
  - Гришаня, просыпайся, я тебе пассажира привез.
  Из рубки на карачках вылез здоровенный мужик в телогрейке и треухе и недовольно заворчал:
  - Чего гремишь-то? Я вас  еще на Сивой горке приметил, собрался уж вылазить, а ты лупишь по каюте, как из пушки.  Куда плыть-то надобно?
  - К Арсению.  Пассажира Сан Санычем кличут
  - Ага, - равнодушно  ответил лодочник и протянул Сане руку. – А я - Григорий.  Цену знаешь?
  - Знает, знает, - заторопился Василий, - я ему сказал. Полтыщи, как всегда.
  Лодочник не выразил никакого протеста по поводу урезанной наполовину платы и пригласил Саню:
  - Залазь в рубку, там теплее и ветру нету. Сейчас движок запущу и тронем. К утру как раз и будем у Клин – острова.
  Саня устроился на боковом диванчике  в тесной каюте, и его сразу потянуло в сон. Уже сквозь дрему он слышал, как мерно зацокал мотор баркаса и усевшийся за штурвал Григорий сказал:
 - Ну, с Богом. Храни нас и всех плавающих Никола – угодник!

  … Проснулся он оттого, что его подбросило вверх, и, ударившись головой о крышу рубки, он свалился  с диванчика, так как лодку резко повело вбок. Он взглянул на лодочника, но тот был совершенно спокоен, и как ему даже показалось, дремал. Но стоило Сане вновь взгромоздиться на свое место, как он сразу объяснил ему суть происходящего:
  - Из-за мыска мы высунулись. Тут завсегда дует. Но нам плыть всего ничего осталось. Вот сейчас обогнем эти шхеры, и Клин – остров завиднится,  где Арсений проживает.
  Саня взглянул на часы. Было ровно шесть часов утра. Впереди, сквозь серую пелену туч уже просматривался желтый расплывчатый шар солнца.
  - Смотри, - услышал он голос Григория, - это и есть Клиностровский скит, божья благодать.
  Саня посмотрел в ту сторону, куда указывал лодочник, и чуть не вскрикнул. Такое он видел впервые: на высоком островке, среди мрачных валунов и темного леса сияла неземной чистотой небольшая церковка, над которой горел  под солнцем золотой крест.
  Григорий перекрестился на него и указал на валун у подножия острова:
 - А вот и сам святой отец утро божие встречает.
  Присмотревшись, Саня действительно заметил на скале фигуру высокого человека в темной  одежде.
  - Только нам здесь к берегу не пристать, - пояснил Григорий. – Накат большой идет. Я  карбас в бухту поведу, что с другой стороны острова.
  Минут через пятнадцать он вошли в тихую бухточку, в которой был оборудован небольшой причал из жердей. Не только Саня, но и лодочник были крайне удивлены, когда увидели на берегу знакомую фигуру в черном. Монах стоял на лестнице, сложенной из каменных плит, и, приставив ладонь ко лбу, смотрел на приближавшуюся лодку.
  Будучи наслышан о суровом характере святого отца, Саня поднимался  к нему с невольным волнением. Приближаясь к нему, он старался не поднимать глаз, чтобы не встретиться с тяжелым, как он  ожидал, взглядом крутого монаха. Лишь увидев перед глазами носки его ботинок, торчавшие из-под рясы, он поднял голову и вздрогнул от неожиданности: возникшее перед ним лицо знаменитого отшельника светилось улыбкой. Самой обыкновенной мирской улыбкой, какую можно встретить на улицах любого города на лицах добрых и участливых людей. 
  - Я – отец Арсений, - сказал монах,  не пряча улыбки. – Рад видеть вас в наших святых местах. Да поможет вам Бог обрести здесь покой и благодать.
  - У меня к вам письмо от вашего хорошего знакомого, - заторопился Саня,  все еще не веря в чудесное  преображение образа сурового схимника,  нарисованного ему местными старожилами.
  - Потом, потом, - отмахнулся отец Арсений, - сейчас отдохните после дороги, чаю попейте, а потом мы с вами обо всем поговорим. 
  Теперь,  успокоившись, Саня рассмотрел лицо монаха. Оно, как и его улыбка с мягкой, ровной речью, было простым  и располагающим к общению: узкие голубые глаза под широкими седыми бровями, прямой тонкий нос, впалые, но свежие щеки, полноватые губы, не желавшие прятаться среди густого покрова бороды и усов.
  Они прошли  к маленькой, в одно окно, рубленой избушке, стоявшей поодаль от пристани в густом лесу. В  крошечной комнатке чудом размещались  стол, кровать  и два стула, а основную часть ее занимала большая печь. Она топилась, потрескивая  сухими дровами, а на ней кипел до блеска начищенный медный чайник. Монах  напустил на ладонь, чтоб не обжечься,  рукав рясы и ловко перенес чайник на стол. Потом достал с полки две большие  синие чашки с надписью «Валаам» и заварку в жестяной баночке.
  - Ну, рассказывайте, - сказал он засыпая заварку прямо в чашки и заливая ее кипятком. -       Первым делом, как ваз звать – величать?
  - Александром, - ответил Саня, все еще удивляясь простоте святого отца и его приветливости.
  - А по батюшке?
  - А по батюшке слишком длинно получается, можно язык сломать: Александр Александрович. Меня даже ученики  в школе звали Сан Санычем.
  - Так выходит, вы – учитель? Трудную стезю вы для себя в жизни выбрали. Но достойную.  Я, например, низко кланяюсь людям вашей профессии, вспоминая тех, кто наставлял меня на путь истинный. Ну, что же, буду я тоже называть вас Сан Санычем.  Не спрашиваю, что привело вас в места сии, и буду только рад, если свершатся ваши упования и молитва ваша дойдет до Бога.
  Чай они пили молча, словно свершая какое-то таинство.
   «Это называется познание друг друга, - подумал Саня, прислушиваясь к шороху деревьев за окном. – Не зря русские люди пьют чай так долго и гостей им потчуют так настойчиво».
  - Отдыхайте, - сказал монах после чаепития, вставая и крестясь. – я зайду к вам перед обедом.
  На прощанье он вновь расцвел своей необыкновенной улыбкой и пошел к выходу.
  - Вспомнил, - остановился он вдруг у самых дверей, - вы говорили, что у вас есть письмо ко мне.
  - Да! – спохватился Саня и бросился расстегивать сумку. –Борис Иванович Крюков просил меня передать  его вам.
  - Неужто?! – шумно обрадовался монах. – Это для меня нежданная и огромная радость. Борис Иванович  для меня – это образец человека, который  сохранил в суетном и грешном мире доброту и разум, любит людей его окружающих, спасая их от дел дурных. Отнюдь он небезгрешен, но он дерзновенней меня: я ушел  от мирской суеты, а он там остался…
  Отец Арсений взял письмо и, склонив голову, быстро вышел.

  … Так начался этот короткий отрезок его жизни на Клин – острове, где он приступил к подготовке своего смелого, почти неосуществимого плана. И каждый день, открывая  свой ноутбук, он чувствовал присутствие рядом этого скромного улыбчивого человека, с первой же минуты их знакомства завоевавшего его душу.
  Однажды уже поздним вечером он вышел подышать свежим воздухом и вдруг вспомнил,  что Будур-Син давно не выходил с ним на связь, и он уже неделю  не имеет никаких вестей о Лене.
 Он вызвал Будура сам.
 - Прости, - сказал Учитель, - я следил за твоими делами и видел, как  ты занят и озабочен. А  у нас все в порядке. Лена чувствует себя хорошо, много ходит и работает по дому. Она успешно изучает наш язык и радуется, как ребенок, когда наши люди понимают ее,  а она их.     Меня беспокоят только ее постоянные мысли о тебе. Я читаю их, и они полны тоской. Она написала тебе гору писем, но они смогут дойти только через две недели. И я решил помочь ей, но преуспел в этом только наполовину. Теперь ты сможешь выходить с ней на связь, когда захочешь. Но она – увы? – ответить тебе не сможет.  Для нее это будет просто как сон, в котором она будет слышать тебя. Но добрый сон – это спасение от многих бед.
  Это известие обрадовало и огорчило  его. Он уже представил, что он скажет Лене  в первую же ночь, но то, что он не услышит ее ответа, показалось ему пыткой.  Он рассчитал, когда на Тибете будет глубокая ночь, чтобы обратиться  к Лене во время сна. Но сам  он просидел  за ноутбуком  почти до утра и уснул прямо за столом.
  Однако проснулся  Саня рано и чувствовал себя  бодрым и полным сил. Он сбегал на озеро, умылся холодной водой и присел на валун, собираясь обдумать план работы на предстоящий день. Внезапно он вздрогнул от негромкого звука, медленно прокатившегося на озером. Где-то далеко звонил колокол. И тут ему ответил тонкий и нежный голос другого колокола, прямо у него над головой.
  Саня встал и взглянул наверх. Белоснежная церковь,  чуть окрашенная розовым светом восходящего солнца, показалась ему чудом из другого, сказочного мира, а звон ее колоколов – тихим утешением  в несбывшихся мечтах.
  «Я здесь уже три дня, а в храм зайти так и не удосужился», - подумал он и вспомнил свое детство, когда его бабушка Екатерина Петровна тайком от родителей впервые повела его в церковь. Это было перед тем, как ему пойти в  школу: бабушка хотела, чтобы Бог дал ее внуку силы и усердие в учебе.
  Церковь была где-то на окраине Москвы, они долго ехали туда на метро и в трамвае, потом шли пешком через заброшенный  парк, и  уставший Саня ныл и просил бабушку вернуться домой. Но он хорошо запомнил, что когда они вошли в полутемный зал, освещенный лишь неровным пламенем свечей, его усталость как рукой сняло, он был поражен и восхищен невиданным убранством храма и голосами певчих, звучавшими, как казалось ему, с небес, и отрешенными,  прекрасными лицами молившихся людей.
  С тех пор он ни разу не посетил храм. Когда он уже учился в институте, бабушка, жившая в своей коммунальной квартире, показала ему крестик  в старинной шкатулке и сказала: «Запомни, где лежит. Крестила я тебя тоже тайком, знала, что верующим у нас дороги нет. Но думаю, что когда-нибудь ты его наденешь: не может антихрист вечно на нашей земле править».
  Она заплакала, и тогда он совершил первый в своей жизни смелый поступок: взял и надел крестик при ней. И не снимал его больше никогда, даже во время  своей миссии в Африке…
  … Все время, как Саня поднимался к церкви, колокол продолжал свой тихий звон, словно неназойливо призывая его идти и молиться.
  Молитв он не знал, никто и никогда не учил им его, и поэтому став у иконы Христа Спасителя он сказал про себя обыденно и просто: «Боже, помоги мне. Я хочу людям добра и мира, того же, чего желал им Ты. Не оставь меня на моем трудном пути».   
    - Во имя Отца,  и Сына, и Святого Духа. Аминь! – услышал он за спиной и, обернувшись, увидел отца Арсения.
  «Он что, тоже читает мои мысли? – мелькнуло у него в голове. – Ведь я не произносил своей молитвы вслух!».
  - Сегодня у нас большой праздник,  день Рождества Иоанна Предтечи, - сказал отец Арсений. -  Вы придете на утреню?
Саня ответил, не медля:
  - Я не хочу обманывать ни Бога, ни себя. За всю свою жизнь я был в церкви дважды. Сначала меня тайком крестили, когда еще я не помнил себя, потом бабушка повела меня туда, опять втайне ото всех, перед тем, как я пошел в первый класс. Я носил крест на груди, чтобы не огорчать ее и казаться себе смелым. Я не знаю, кто такой Иоанн Предтеча. Я приехал сюда и зашел сегодня в церковь, потому что мне показалось, что в том немыслимо трудном деле, которое я должен совершить во имя людей и справедливости, мне могут помочь только Бог  и вера в собственные силы. Поэтому я сегодня обратился к Нему с просьбой помочь мне. Чтобы дал мне терпения и силы  преодолеть все, что мешало людям быть истинно счастливыми.  Вы – первый, кому я говорю об этом. Простите меня.
  - Бог простит, - ответил монах. – Но мне кажется, вы не свершили греха, отказавшись прийти на службу. Я буду молиться о вас.
  Он перекрестил его и скрылся за аналоем. А Саня вышел на небольшую площадь перед церковью, окруженную вековыми соснами и кустами сирени, которая здесь цвела именно сейчас, во второй половине лета.  Невдалеке стояла группа людей, но Саня спешил и даже не взглянул в их сторону.    Он обернулся, когда за его спиной снова ударил колокол, и увидел, что мужчина и две женщины  вносили в церковь  молодого человека в инвалидной коляске, а вслед за ними шел мальчик лет десяти и седой, как лунь, старик с окладистой бородой.
  Саня засел за работу и освободился только к полуночи, когда на остров опускались призрачные сумерки, предвестники новой зари. Он вышел из избушки и пошел вдоль ручья, впадавшего в озеро.  Неожиданно он увидел впереди огонь и направился к нему через лес.
  На небольшой полянке горел костер  и возле него сидел, помешивая прутиком угли, мужчина, которого  видел утром у церкви. Саня остановился поодаль, боясь напугать мужчину своим неожиданным появлением из леса, но тот уже заметил его и приветливо крикнул:
  - Подходите, погрейтесь! Я вас еще у ручья приметил.
  Саня подошел к костру, и мужчина встал ему навстречу, протягивая руку:
  - Федор  Криволапов я. Из Тюменской области. А вы откуда будете?
  - Из Москвы.
  - Не спится?
  - Работал я допоздна, а теперь вышел воздухом подышать.
  - Книги пишите?
  - Да что-то вроде этого…
  - Понимаю. Одним словом, занимаетесь умственным трудом.
  - Одним словом, да.
  - А я нефтяник. Буровым мастером  работаю. Умственного труда сроду не касался. Наверное, потому и не думал раньше, что кроме денег для  полного счастья и в голове надо что-то иметь, не говоря уже о душе.  Я на жизнь никогда не жаловался. Дом у меня – полная чаша, две иномарки, семья крепкая… была.  А потом беда случилась: сына моего Кольку в Чечне подстрелили. Обезножил он после операции, и весь мир для него другой стороной обернулся. И для меня тоже. Все бы я отдал, лишь бы он здоровым был. Но врачи бессильными оказались, хотя я его и за границу возил и по нашим клиникам, самым знаменитым. Вот и сюда привез его с надеждой, что отец Арсений ему поможет. Если не со здоровьем, так с душой пусть ему подсобит: который год чувствует он себя не таким, как все.
  Федор подбросил в костер дров и помолчал.
  - Ты понимаешь, - сказал он через минуту, - нам всем надо в таких местах побывать, чтобы  самим исцелиться. От дури своей, злобы  и к чужой беде равнодушия. Вот я тебе случай один расскажу. Погиб у нас на буровой  нефтяник. По своей вине погиб, по глупости. Но пенсию семье назначили, как положено, единовременное пособие тоже выделили. Но проходит год, и предлагают его вдове сдать служебную квартиру и убираться, куда глаза глядят. А у нее трое детей и мать – старуха. А на жизнь она зарабатывает тем, что торгует на рынке овощами, которые азербайджанцы к нам привозят.  Зарабатывает гроши. Пришла она к нам в контору, спрашивает нашего начальника: что же мне, мол, вешаться теперь?  Он, как всякий начальник, отвечает ей, что поступает по закону, а она пусть поступает, как ей хочется. Побежала она по друзьям своего мужа, в том числе, и ко мне пришла: помогите! А как мы можем помочь? Скинулись деньжатами, но на них ведь квартиру не купишь!  А мы успокоились: смотрите, мол, какие  мы добрые да щедрые. Правда,  меня совесть маленько замучила, пошел я к директору, стал давить на его человеческие качества, взывать к справедливости. Так он меня из кабинета выгнал и пригрозил, что и с работы уволит. И прижух я тогда, как затурканный кролик, не захотел из-за чужой беды страдать. А вот здесь побывал и  решил сегодня ночью: приеду, такую бучу подниму, что до самой Москвы дойдет.  Если все вокруг из-за власти  и богатства с ума посходили,  то хоть  кому-то  надо человеком оставаться…
  Он замолчал, теперь надолго.
  - А как вам сейчас работается, при кризисе? – спросил Саня.
  - Кризис, конечно, сказывается, - грустно ответил Федор. – Только не на тех, на ком он должен по теории сказаться. Многие из рабочих места свои потеряли, цены скакнули, как бешеные. Особенно на продукты. Для нас, работяг, это, может, и не слишком страшно, а вот учителя с врачами харчуют нынче неважно. Ну, а кто яхты покупал да на Канарах по полгода пузо грел, те, по-моему, никакого кризиса и не заметили. Вот перед самым нашим отъездом у нашего непосредственного олигарха был юбилей. Он за губернатором и его свитой свой личный самолет послал. Встречали их всем городом, с оркестром и красной ковровой дорожкой. Прямо на аэродроме концерт для гостей устроили, сам Киркоров для них пел,  а полтыщи наряженных девок изображали на летном поле газовый факел и нефтяной фонтан. Видеть, конечно, всю эту красоту могли только олигарх с губернатором с вышки, с которой полетами управляют. Потом  дорогу перекрыли, и кортеж с сотней мотоциклистов  направился в город, где в наилучшем ресторане состоялся торжественный ужин. Но этого им мало показалось. После выпивона вышли они на балкон, а над ними стали вертолеты пролетать, аж пять штук. И все с флагами. Первый нес знамя России – матушки, второй – нашей области, третий – флаг правящей партии, четвертый – личный штандарт олигарха, а пятый, ты не поверишь, портрет губернатора. Подхалимаж на высшем уровне. Раз десять эти вертолеты вокруг облетели, салют пальнули и скрылись. В какую копеечку все это обошлось, история умалчивает, хотя это нетрудно и подсчитать. Нас, когда на буровую вертушкой доставляют, всегда предупреждают, что стоит это поболе миллиона  рубликов. А здесь целая эскадрилья зазря небо буровила,  считай, полчаса. Да ладно, Бог им судья. Не верю я, что так всегда будет…
  Федор встал и расправил плечи:
  - Пора мне, прощай. Уходить будешь, огонь водой залей.

  … Шел пятый день его пребывания на острове, когда в его келью неожиданно пришел отец Арсений.  Справившись о здоровья гостя, он долго молчал, сидя в уголке, и Саня, почувствовав неладное, спросил:
  - Что-нибудь случилось?   
  - Странный человек приходил ко мне нынче, - ответил монах, глядя в сторону. – Представился художником, а все выпытывал о вас: кто вы такой и  чем здесь занимаетесь. Любопытство свое объяснил тем, что разыскивает в этих краях своего товарища, тоже художника. Врет, конечно, складно, но видно сразу из какой он конторы.  Вот я и решил предупредить вас, зная, какие пакости от них можно ожидать.
  - Спасибо, - сказал Санников. – У меня тоже есть представление об этой братии. Вы не скажете, когда придет катер?
  - Должен быть завтра, если погода не помешает. Решили уехать?
  - Да. После вашего известия работа у меня больше не пойдет, несмотря на ваше прекрасное гостеприимство.
  Отец Арсений ушел, а Саня с силой хлопнул себя кулаком по лбу: «Какой же ты идиот,  Сан Саныч! Как ты мог подумать, что после всего происшедшего тогда на даче, они могли оставить тебя в покое?  Скромный учитель пришел, сотворил чудо и удалился, ничего им не объяснив, и они восприняли это как  обычное благодеяние с его стороны? Ты забыл, что имел дело  с государственной машиной, которая не терпит неясностей  и недомолвок. Ясное дело: они следили за каждым моим шагом, стоило мне покинуть пределы президентской дачи. И делали выводы. Ну что же. Теперь я буду  действовать жестче, господа хорошие».
  Отец Арсений пришел проводить его. Он стоял на том же самом месте, где произошла их первая встреча и улыбался. На прощанье  он перекрестил Саню, и тот мог видеть его,  стоящим на взгорке, пока остров не скрылся из виду.