Галстук

Помню, в седьмом классе (это были конец шестидесятых) пришло время вступать  в комсомол. Звучит как выбор, но на самом деле выбора никакого не было. Всё шло по накатанной: сначала ты октябрёнок, потом пионер, а дальше — комсомол, без вариантов. Я пытался понять: зачем? почему? Переход на каждую следующую ступень воспринимался как естественный этап взросления. Вопросы о смысле и целесообразности не приветствовались: считалось, что традиция не требует объяснений. Формула была проста: «Так было, так есть, так будет. И не нам это менять».

Я написал заявление — старательно, с трепетом, пытаясь вложить в слова всю искренность, на которую только был способен. Хотел выразить, как дорог мне путь партии, как верю в наше общее дело. Ведь комсомол — это ряды первых помощников Коммунистической партии, это шанс стать частью чего-то большого, встать в строй строителей коммунизма. И я действительно хотел быть там, в первых рядах. А вопрос «быть или не быть»? Он даже не приходил в голову. Конечно, быть! Это казалось не выбором, а естественным продолжением пути.

Вадим Переверзев, мой одноклассник, любил покрасоваться. Он с важным видом заявлял, что ни к чему не причастен и уж точно не собирается вливаться в стройные ряды комсомола: «Я сам свою судьбу решаю! А вы — как хотите». Его бравада выглядела внушительно — пока не появился представитель горкома. После этого Вадим как-то сразу сник и предпочёл больше не «решать свою судьбу» вслух.

— Саша, милый сынок, — не раз повторял мне отец. — В комсомол вступать надо обязательно, да и в партию потом — без этого никуда. «Кто не с нами — тот против нас», — так это работает. Я вот, гордый да неразумный, по молодости глупость совершил: когда меня из партии выгнали, даже на апелляцию не подал. Повезло, что хоть не посадили — а ведь могли и расстрелять… Эх, Саша, если бы я остался в партии — давно бы министром Морского флота стал! А знаешь, кто сейчас министр? Бывший «кастрюльник»! На барже по Волге ходил, кастрюли на камбузе драил, а теперь — министр. И ответ тут один: потому что член партии. Ты-то уж не оплошай — у тебя вся жизнь впереди.

Я изо всех сил старался выглядеть образцовым «строителем коммунизма». На собраниях первым тянул руку, с пылом хватался за каждое поручение — мол, вот он я, готов служить делу! Меня замечали, доверяли ответственные задания… И тут-то всё и заканчивалось. Стоило столкнуться с реальной работой — той самой нудной рутиной, — как мой энтузиазм испарялся без следа. Оказалось, что красивая поза даётся куда легче, чем ежедневное трудовое усердие.

Очередная весна шестидесятых… Она пришла, как всегда, незаметно, но с ней в душу влилась особая радость. Я осознавал: это только начало жизни, начало пути. Вокруг всё оживало: на деревьях появлялись первые нежные листочки, птицы заливались весёлыми трелями, а солнце, такое же тёплое и привычное, ласково грело землю. В тот момент казалось, что весь мир улыбается вместе со мной, и в сердце расцветала тихая, светлая радость.

— Ребята, дорогие, слушайте меня внимательно, — заговорила наша классная. — Завтра едем в райком комсомола. Всем быть в парадной форме: мальчики — в белых рубашках, девочки — в белых фартучках. Про поведение, думаю, и говорить не приходится — оно должно быть идеальным. Только не надо тут никаких «демонстраций» устраивать и своё мнение высказывать. Да, немаловажная вещь, галстуки не забудьте — вы пока ещё пионеры!

Завтра подкатило незаметно. Когда мы подошли к зданию райкома, оно показалось мне настоящим царским дворцом. После скромной поселковой школы эти массивные колонны — в два обхвата! — огромные окна и ковровые дорожки выглядели невероятно торжественно. В большом зале нас встретил сияющий паркетный пол, натёртый до зеркального блеска, и тяжёлые шторы на окнах. Всё вокруг дышало значимостью и величием, от чего сердце замирало от волнения.

Наконец нас выстроили в шеренгу — подравнялись, замерли, готовые к началу торжественной церемонии. Она началась без особого промедления.

Неожиданно появился молодой человек — словно сошедший с обложки комсомольского журнала. В те годы таких узнавали сразу: безупречный костюм, на брюках — идеально отутюженная стрелка. Короткая стрижка с чётким пробором, волосы, гладко зачёсанные и явно уложенные бриолином. Всё это вместе создавало образ, безошибочно указывавший на принадлежность к особой касте — тем, кто олицетворял собой «лицо» комсомольской организации.

— Дорогие ребята! — затянул он. — Сегодня, в этот незабываемый и торжественный день, разрешите поздравить вас…

И понеслось. Ещё добрых полчаса однотонной речи.

Мы, конечно, изображали внимание — кто как мог. Лица — серьёзные, взгляды — устремлены на трибуну. В них читалась образцовая готовность: «Мы здесь, мы готовы служить делу в любое время и в любом месте!» А в голове — только мысль: когда же это закончится и начнётся то самое «комсомольское будущее», о котором так долго все говорят.

По очереди мы подходили к столу, покрытому красной бархатной скатертью. Каждому вручали комсомольский билет и значок ВЛКСМ. После этого следовала краткая, но весомая речь — наставление на путь «молодого строителя коммунизма».

На этом официальная часть завершилась. Можно было расходиться.

Мы вышли на улицу — радостные, возбуждённые. Дышать стало легче, хотя трудно было сказать наверняка, отчего: то ли от свежего весеннего воздуха, то ли от осознания, что на груди теперь красуется комсомольский значок — красное знамя с профилем Ленина, сверкающее в солнечных лучах.

— Саш, гляди, что придумал! — окликнул меня Переверзев, который, несмотря на свои возражения, всё же стал комсомольцем. — Давай отойдём вон туда, к тем кустам.

— Чего там? — улыбнулся я. — В туалет потянуло?

— Да брось ты! У меня идея покруче. Порвём галстуки — как бы попрощаемся с пионерией по;настоящему.

— Вадь, ну давай без крайностей. Просто скажем «прощай» — и дело с концом. Зачем рвать? — мирно возразил я.

— Так же веселее!

— Веселее? Ты серьёзно? — рассмеялся я. — Нас же отделают за это. Галстук — это память. Лучше сохранить.

— Ну вот, ты опять осторожничаешь. В мореходке тебе быстро покажут, где раки зимуют. Пошли, не бойся!

Я сделал шаг вслед за ним. В тот момент выбор казался очевидным: отказаться — значит признать себя трусом, а это было неприемлемо. Мы даже не дошли до сквера — остановились, вытащили из карманов пионерские галстуки и разорвали их. И вот что поразило больше всего: внутри не шевельнулось ничего. Ни ликующего чувства освобождения, ни горечи прощания, ни даже лёгкой грусти. Всё прошло буднично, как будто мы совершили нечто совершенно обыденное, лишённое всякого символического смысла. Лишь позже пришло осознание: именно эта будничность и была самой странной частью ритуала.

— Ну, вот и всё. С пионерией покончено. Теперь мы комсомольцы! Теперь мы настоящие помощники старших товарищей по партии, — громко объявил Вадим, с видимым удовольствием выбрасывая порванный галстук в урну. Его уверенность казалась почти театральной. Я смотрел на это и чувствовал странное опустошение. Всё происходило так буднично, что торжественность его слов выглядела неуместной. Но я тоже бросил свой галстук вслед за ним — просто иначе было нельзя.

Мы шли на станцию, переполненные гордостью. В голове уже рисовались картины: вот мы появляемся дома, родители смотрят с восхищением, звучат тёплые слова, поздравления… Казалось, этот день увенчается идеальным финалом.

Но судьба распорядилась иначе. На полпути нас остановила запыхавшаяся девушка из райкома. Её вежливая просьба вернуться прозвучала как холодный душ. «С вами хотят серьёзно поговорить», — сказала она, и в этих словах чувствовалась недвусмысленная серьёзность. Радостное предвкушение растаяло, оставив лишь тревожное ожидание того, что ждёт впереди.

Мы возвращались подавленные, словно из нас разом выкачали весь воздух. В голове крутилась одна и та же мысль: каждый понимал, зачем нас вызывают. За эти минуты перед глазами промелькнула целая череда пугающих сценариев.

В тот момент я вдруг отчётливо представил: вот так, наверное, вели пленных немецких солдат по улицам Москвы — под взглядами тысяч осуждающих глаз. Мне казалось, что каждый прохожий смотрит на нас с укором, качает головой: «Ну и ну, комсомольцы…»

Позор. Как это вообще могло случиться? Кто за нами следил? Мы ведь даже не прятались…

— Как это могло произойти? Что вы этим хотели доказать? Что вами руководило? Или кто-то надоумил вас это сделать? — голос Первого секретаря звучал твёрдо, но без явной агрессии. — Ну, ладно. Тогда хотя бы скажите, чья это идея?

Мы молчали, словно партизаны на допросе. В голове метались мысли: может, взять всё на себя? Вдруг это смягчит приговор?

Вадим, заметив моё волнение, резко поднял руку:

— Моя идея. Я придумал. Но никакого злого умысла не было. Мы просто хотели так попрощаться с пионерским детством, шагнуть во взрослую жизнь. В общем… я во всём виноват. Санёк тут ни при чём — он был против.

После слов Вадима пространство кабинета — и без того тесного — словно сжалось ещё сильнее. Секретарь провёл ладонью по лбу, стирая капли пота. В его осанке тут же появилась расслабленность, взгляд смягчился. Стало ясно: он больше не видит в нашем поступке никакой политической подоплёки. Напряжение, висевшее в воздухе, понемногу рассеивалось — теперь можно было говорить спокойнее, без назидательного тона.

— Но вы, братцы, даёте! — прозвучал строгий голос. — Снимайте значки и кладите на стол. Комсомольские билеты тоже верните. Неделя на размышление и осознание грубой ошибки. Этого срока вполне достаточно, чтобы на ближайшем комсомольском собрании дать верную оценку своему опрометчивому поступку. А сейчас идите и впредь думайте, прежде чем действовать.

Путь домой превратился в испытание. Мысли, одна мрачнее другой, кружились в голове. Что сказать родителям? Как встретиться взглядом с классным руководителем, которая так тщательно готовила нас к этому дню? Она рассматривала всевозможные сценарии, но такого поворота не могла даже вообразить.

Однако реальность оказалась не столь драматичной. Родители ограничились лёгкими упрёками, не видя в случившемся глобальной трагедии. Вероятно, мой образ лидера и инициатора не позволял им всерьёз поверить в мою причастность к инциденту. А вот Вадим… Его поведение, в общем;то, никого не удивило.

Школьное руководство пребывало в состоянии шока. Никто не знал, как реагировать на подобное происшествие, поэтому даже не сочли нужным нас ругать. Спустя неделю на комсомольском собрании мы получили обратно свои значки и билеты.

Вот так, с бурного эпизода, началась моя комсомольская жизнь. Впереди ждало немало событий, но именно этот случай навсегда остался в моей памяти.

                2013г.*)*