Была весна!

      

Была весна! Была Москва!. Меня переполняла радость бытия, ведь я был молод, и впереди меня ждала целая жизнь. Я стремился воплотить в жизнь свои мечты, и одной из них было желание стать художником.

Впервые я взял в руки карандаш, когда мне исполнился двадцать один год. Многие люди рисуют с детства, упорно оттачивая своё мастерство, но на меня это искусство снизошло как будто само собой. Это произошло в Новороссийске, когда я ждал свой пароход в гостинице «Бригантина». Он опаздывал уже на неделю, борясь со штормами где-то в Средиземном море, а мне приходилось смиренно ждать и надеяться на лучшее.

Можно придумать много причин, почему я начал рисовать. Возможно, это было от скуки, безделья или одиночества. Но это было два года назад, а теперь я уже был абитуриентом Строгановки, регулярно посещая занятия по рисунку и готовясь к вступительным экзаменам.

Я шёл по улице Горького, держа в руках самодельную папку с рисунками. Я сделал её из двух картонных коробок, которые нашёл у магазина. На папке были надписи в духе того времени — названия музыкальных групп и певцов.

Мне казалось, что все вокруг останавливаются и смотрят в мою сторону. Они указывали пальцами: «Посмотрите, это идёт художник, будущее советского искусства!» Я чувствовал это и задирал нос «выше крыши». И двигался дальше, на Пушкинскую. Там, в Большом Гнездниковском переулке, в доме под номером десять, находилась «тайная» квартира, где раз в неделю по понедельникам происходили чудеса — занятия по подготовке в «Архитектурный».

Что такое «Архитектурный» — я тогда мало представлял. Тем более что мечтал поступить в Строгановку, и обязательно на монументальную живопись. Ведь я уже много умею! Например, могу нарисовать куб или шар. Так смотришь, и до «обнажёнки» рукой подать.

А сейчас была весна, была молодость, щебетали птицы над головой, а тогда они ещё щебетали и на Тверском бульваре тоже. Как же хотелось любить и быть любимым! Это я вам честно скажу.

Мы, страждущие рисунка, собирались в коридоре седьмого этажа, возле лифта, как раз напротив квартиры педагога. Сидели на ступеньках, на широких подоконниках, у огромных старинных окон и смотрели на улицу… Перед нами простиралась Москва, а совсем рядом, внизу, находился новый, только что построенный Художественный театр «на Тверском», в котором под руководством О. Ефремова творили корифеи сценического искусства: Смоктуновский, Калягин, Евстигнеев и другие. А дальше был виден Калининский проспект — гордость советской архитектуры.

Прошло десять утра, минутная стрелка подбиралась к одиннадцати. Дверь в мастерскую по-прежнему была закрыта. Мы начали унывать: опоздания педагога имели место и, скорее всего, постоянно, но чтобы вот так, на целый час, — пожалуй, и великие так не опаздывали…

— Может быть, постучим! — осмелился кто-то подать голос.

Мы стали усердно колотить в дверь, но она «молчала», зато скрипнула соседняя.

— Господи, ни днём ни ночью покоя нет! Вот вызову милицию, тогда узнаете, как старого человека беспокоить! — прошепелявила соседка, показавшаяся нам скорее призраком, чем старушкой во плоти.

— Бабуль, всё хорошо, всё нормально, — просто педагога ждём, — наперебой стали мы успокаивать её.

— Ну так ждите, а чего ногами в дверь «бубанить», она чай не казенная, — учила нас жизни старая женщина.

В это время дверь квартиры под номером «721» приоткрылась, и оттуда показалось заспанное лицо нашего учителя.

— Здравствуйте, Владислав Александрович! — начали мы перебивать друг друга.

Из-за его спины показалось точно такое же заспанное лицо. Оно было явно моложе и принадлежало студентке Архитектурного института, где на то время преподавал наш «гуру». Учитель приоткрыл дверь шире:

— Доброе утро! — начал он. — Я тут, понимаете, разоспался что-то… Ночь тяжёлая была, над проектом работали! — он многозначительно посмотрел на свою напарницу. — Ну чего вы застыли? Заходите!

Мы, мешая друг другу, поспешили в студию. По сути своей, это была двухкомнатная квартира, но со временем она превратилась в импровизированную мастерскую. На столе были разложены незаконченные проекты, которые для меня представлялись сплошной фантастикой: как можно уметь проводить так много прямых линий? Да ещё так ровно и красиво, и при этом не запутаться в них. Тут же стояла недопитая бутылка «сухого», лежали надкусанные яблоки, кусочки недоеденных сладостей.

Это был мир богемы! Именно таким я его себе и представлял. После долгих скитаний по свету я мечтал стать частью этой удивительной среды.

Как же здесь было интересно! На полу валялись тюбики с красками, рулоны бумаги, грязный картон, кусочки пенопласта и мольберт с одной и той же картиной. Но самое главное — это запахи масляной краски, различных лаков, дорогого голландского табака (Владислав курил трубку), французских духов и чего только не было — всего и не упомнишь! Именно эти ароматы настраивали нас на продуктивную работу.

Мы рассаживались, и начинался урок. Как же мы любили нашего преподавателя! Он чем-то напоминал Гоголя: такой же длинный нос, длинная чёлка, спадающая на глаза, которую он грациозно откидывал назад. Усы, которые он подкручивал вверх — всё было гармонично в нём. И только появившийся неизвестно откуда животик для его тридцати восьми лет портил общую картину. Однако это не мешало ему быть нашим обожаемым учителем, которого мы все так любили.

Его повадки, ужимки, манера двигаться — всё восхищало нас. Часто после занятий ребята замечали, что я некоторое время говорил не своим голосом и двигался как-то по-особому, полностью повторяя своего учителя.

К концу урока начинались звонки в дверь. Потихоньку подтягивались «типажики» — коллеги по цеху, ещё те персоны. На их лицах было написано одно желание: опохмелиться любым путём и сделать это обязательно сейчас, — душа горит! Всё это являлось производным вчерашней вечеринки, и ничего с этим не поделаешь.

Это надо было видеть, как они радовались, когда наши занятия подходили к концу, ведь это предвещало начало бурного застолья. В целлофановых пакетах, которые они держали в руках, легко «читались» банки с кильками, маринованными огурцами и всякой другой снедью. Ну уж со спиртным — Владислав поможет, а как по-другому? По-другому — никак нельзя: он их друг.

Занятия закончились… Расплачиваясь, мы уходили. Провожая нас, Владислав старался поддержать всех напутственным словом, — для каждого было припасено своё, — услышав которое, мы, окрылённые, выскакивали из мастерской, а сердце переполнялось радостью и восторгом! Ведь ты — талант, и не всё ещё потеряно! Придёт время, и тобой будут гордиться. Вот это я понимаю!

Обнимешь весёлую девчонку, идёшь по Тверскому к Никитским воротам и думаешь: «Поехать бы сейчас к сестре, у неё, кажется, квартира свободная… и побалдеть, как следует!»

А солнце уже покатило куда-то туда, за Арбат, указывая, что очередной день заканчивается… И как же теперь скоротать это время до следующего понедельника, чтобы вновь прийти сюда и насладиться жизнью! И будешь гнать время быстрей, срывая листки календаря, — когда же он, наконец, наступит? И одно будет утешать тебя — мысль о том, что всё ещё впереди!

                2011 г.*)