Покаяние
Пётр Дробышев уже неделю находился в тюремном лазарете. Здесь было гораздо лучше, чем в камере, но это не меняло его состояния здоровья, которое с каждым днём ухудшалось. Он часто думал, что лучше умереть, чем продолжать испытывать такие мучения.
У него по-прежнему сильно болела грудь, но самым невыносимым был кашель. Иногда ему казалось, что вот-вот изо рта вылетит что-то, что отделилось от его организма, и упадёт на плиточный пол палаты, в которой помимо него находилось ещё пять «мучеников». Они скрипели, булькали, шипели — и всё это называлось дыханием.
Даже в самом лазарете они лежали в отдельном корпусе, который назывался «тубдиспансер». У Петра всё было запущено, и только совсем непосвящённый мог бы не догадаться, насколько.
Он хорошо помнил своего сокамерника с постоянно блуждающими глазами. Тогда трудно было представить, что тот неизлечимо болен и по чьей-то необъяснимой халатности находился рядом со здоровыми людьми. Трудно сказать, сколько человек заразилось от него, но с этого всё и началось.
Петру не хотелось умирать молодым, хотя он понимал, что за содеянное ему полагается и большее. Сколько раз за эти годы он прокручивал в своей памяти тот вечер, который стал для него роковым, а для кого-то — последним.
Зачем он поехал на эту вечеринку, а потом ещё и поругался с Татьяной? Хотя ничего не предвещало такой развязки. И главное — зачем выпил? Он был уверен, что не за рулём, но искушения были сильнее. В тот вечер его подмывало пить и куражиться, а в конце, обидевшись на всех, он выскочил на улицу. Друзья пытались остановить его, но всё было бесполезно. Он легко освободился от преследователей и, прыгнув в машину, нажал на газ.
Дробышев хорошо знал дорогу из Звенигорода домой, в Москву. Но только не Пётр уже управлял машиной, а кто-то другой, а он мог лишь безвольно наблюдать за этим. И когда он на полной скорости выскочил на Можайку, то не сразу понял, что машину занесло на скользком асфальте и потащило вправо на тротуар к автобусной остановке, где стояли трое ничего не подозревавших пассажиров в ожидании рейсового автобуса. Они были обречены, но он ещё этого не знал. Не знал Пётр, что и жизнь его с этой минуты делает резкий поворот и движется совершенно в другую сторону, о которой он вчера ещё и помышлять не мог.
И почему дьявол выбрал именно его, Петра Дробышева, который и мухи не обидит, орудием убийства? Этого он и предположить не мог. Его джип снёс не только хлипкую автобусную остановку, но и врезался в бетонный столб, верхушка которого надломилась и упала на крышу автомобиля, хорошо ещё, что со стороны пассажира. И только это спасло Петра от неминуемой смерти.
За эти годы, проведённые в тюрьме, он часто размышлял о том, почему остался жить, а тот парень, которому не было ещё и двадцати, умер. Двое других: молодая женщина и её муж — стали на всю жизнь калеками. Хорошо, что с ними не было ребёнка, который по счастливой случайности остался с бабушкой на даче.
Потом он уже ничего не чувствовал. Словно сквозь сон до него доносился звук, напоминающий зуд бормашины на приёме у дантиста. Это «эмчеэсовцы» кромсали болгаркой дверь автомобиля.
Позже была больница. Часто наведывался следователь. Потом в едином потоке смешалось всё: адвокаты, суд присяжных, который единогласно проголосовал за «виновен». Его адвокат хотел подавать на апелляцию, но Дробышев категорически отказался. Пётр знал, чтобы выжить, а потом, не пряча глаза в карман, свободно смотреть на мир, нужно пройти свою «Голгофу». Всё, что смог сделать адвокат, — это выбить пять лет колонии общего режима, а так ему все семь светило.
Затем зона в мордовской глубинке, а потом как гром средь бела дня — болезнь. Наверное, так всё и должно было быть. Ведь жизнь воздаёт за содеянное бумерангом. Ты кидаешь его туда, а он тебе оттуда, но уже по голове, чтобы лучше думалось, — такова философия жизни.
Последний вердикт врачей был неутешителен — крайне запущенная форма туберкулеза. Обследовали и брали анализы месяц назад, но он пока жив, а умирать очень не хотелось, хотя предпосылки, и довольно весомые, к этому имелись.
Недавно к ним приходил батюшка из внутренней церкви. Он долго говорил о смирении и покаянии. Что именно эти добродетели смогут вернуть человека к полноценной жизни, и только так можно достичь понимания истины, но хорошо чувствовалось, что говорил он давно заученные фразы, припасённые к определённому случаю. От этого слова его воспринимались слишком поверхностно, и было видно, что обитатели палаты лишь из вежливости кивали одобрительно головой, неумело расставляя на груди крестики.
Что и говорить, слово «покаяние» дошло до души Петра и глубоко засело в ней. Он и так давно понял, что без покаяния никак нельзя, ведь боль в груди от тяжёлой болезни постоянно смешивалась с другой — душевной, которую невозможно было заглушить никакими лекарствами. Душа саднила открытой раной, и выносить это уже не было сил.
На завтра была намечена повторная медицинская комиссия, которая должна была поставить жирную точку в его судьбе. Кому он здесь нужен, зек, которого надо презирать, а не лечить? И для чего, собственно? Чтобы тот стал здоровым, вышел из тюрьмы и продолжал сбивать ни в чём не повинных граждан? Так не бывает, и Дробышев это хорошо знал.
Не спалось. Решил пройтись в туалет, чтобы хоть как-то разнообразить своё время. Он не шёл, а ковылял по коридору. Сел на подоконник решётчатого окна. Достал «бычок» и зажёг спичку. Вдруг его внимание привлекло что-то светлое в углу. Он решил не тратить силы зря. Надо просто посидеть и уйти. Но что-то подталкивало его посмотреть, что бы это могло быть? Он встал и маленькими шажками, чтобы не растянуться на скользком полу, двинул в угол. Его удивлению не было конца. На него с грязного тюремного пола смотрел лик Иисуса Христа. Пётр отшатнулся от неожиданности, но, придя в себя, поднял бумажную иконку, вытер о тюремную робу и положил в боковой карман.
Он возвращался в палату, думая о бесполезности жизни, хотя почему-то именно жить ему как раз таки очень хотелось. Но ещё более бесполезным он считал приход священника к ним, которого они почти и не слушали. Сам Дробышев был атеистом. Мало понимал, а тем более верил, что где-то там, в небе, есть Бог, а с ним и Царствие Небесное. Всё равно здесь, на Земле, а тем более в их палате все давно смертники и ждут своего срока. Им трудно поверить в загробную жизнь, но вот бросать иконы на загаженный пол, в его понимании, — просто кощунство. Пётр тщательно разгладил рукой бумажный лик и положил под подушку.
Консилиум врачей собрался в ординаторской через несколько дней после очередного исследования больных. Все медики были уставшими, много курили и спешили скорее разойтись.
Сергей Анатольевич, ну давайте быстренько по каждому несколько слов и… Кстати, перед тем как огласить вердикт, давайте шарахнем по маленькой? У меня и спиртик уже разведённый имеется. Конкретно для таких экстренных случаев. А?… Коллеги?…
Выпили. Поморщились. Разрезали яблоко. Начали хрустеть. Внутри каждого разливалось тепло.
— Ну вот, пожалуй, теперь можно и кое-какие итоги подвести. А в общем, чего тут долго говорить? У всех пациентов наблюдается всё та же крайне сложная патология. Но вот одно не пойму, Петр Васильевич, зачем вы Дробышева здесь держите? У него совершенно чистые лёгкие. У младенцев таких не бывает. Не курит, наверное. Так что готовьте к выписке на зону. На нём пахать надо, а он здесь прохлаждается.
Пётр Васильевич выпучил свои красные глаза, совсем не понимая, о ком речь. Ведь он, врач с тридцатилетним стажем, давал заключённому Дробышеву не больше месяца, а тут как у «младенца».
— Коллеги, я предлагаю ещё по полстаканчика опрокинуть. А?…
2012г*)
Свидетельство о публикации №213020100475
Всего доброго.
Лариса Шикина 13.11.2022 10:18 Заявить о нарушении
Сколько чудес происходит с нами, но мы этого даже не замечаем порой, уверенно считая, что так и должно было произойти. (это случай из достоверных источников)
Всего Вам самого доброго! С.В.
Сергей Вельяминов 13.11.2022 13:20 Заявить о нарушении