Сон

Он уже освоился в реанимации и чувствовал себя здесь как дома. В то время как в палату поступали новые пациенты, а другие покидали её, он неизменно встречал их с радостью. Хотя он был подключен к кровати множеством трубочек и проводков, он ощущал, как оживает, и это наполняло его душу счастьем.

Сравнительно с тем, что было две недели назад, когда всё болело, особенно голова и сердце, его нынешнее состояние казалось неземным. Он уже много раз прощался со своим телом, но неизменно возвращался в него, вновь ощущая нестерпимую боль.

Однако всё это было в прошлом, и сейчас Владимир чувствовал, что идёт на поправку. И что самое важное, он наконец начал замечать женщин! Он осознал, что они существуют, и их много вокруг: медсёстры, врачи, санитарки и другие сотрудники. Те безликие существа, которые постоянно делали ему уколы, переворачивали с боку на бок, брали кровь и меняли повязки, на самом деле были женщинами.

Первое, что он заметил, была их форменная одежда. Он не мог понять, почему они носят брюки разных цветов. Оказалось, что это не их прихоть, а просто на складе не хватает одинаковых комплектов. Но это разнообразие только радовало его. Будучи художником, он был увлечён этим разноцветьем, особенно персиковым цветом, который напоминал ему о тепле и солнце, в отличие от синего или ярко-красного, которые напоминали ему о «пожарной команде».

Через некоторое время он начал различать молодых и пожилых, симпатичных и не очень. А потом он отметил, что Шура в персиковых брюках стала особенно близка его сердцу. Но после очередной дозы снотворного, которое она ввела ему «элегантно», он погрузился в сон.

                *
      
С каждым днём Владимир Сергеевич чувствовал себя всё лучше и лучше. Врачи приняли решение перевести его из реанимации в общую палату. Наконец настал тот долгожданный момент, когда Шура, медсестра, усадила его в каталку и вывезла в коридор. Это было словно путь к свободе для него, словно возвращение к жизни.

Он был рад и счастлив, ведь теперь он мог ходить по коридору! И пусть даже это было не всегда легко, но он чувствовал себя более свободным и независимым. Разве можно сравнить «кандалы» реанимации с «воздухом свободы» общей палаты? Да и палата была двухместная, вполне сносная для проживания. А что ещё нужно человеку?

— Ну вот, Владимир Сергеевич, приехали, теперь будете находиться здесь! Здесь гораздо лучше и спокойнее. Медсёстры здесь добрые. Скорейшего вам выздоровления! Ну а я пошла, — сказала Шура, помогая ему встать с коляски.

Она уже собиралась уходить, как вдруг Владимир покачнулся, сделав шаг вперёд, — она подхватила его! Это больше походило на крепкие объятия, чем на поддержку.

— Вы можете стоять на ногах? — с беспокойством и некоторым смущением поинтересовалась медсестра.

Он жадно припал к её губам.

— Ну что вы делаете? Вы же больной!

— Больной, но не заразный, — почти прошептал он. — Сашенька, я, по-моему, сошёл с ума!

— Для полной картины болезни этого только и не хватало, — сказала она, стараясь вырваться из его объятий, которые были ещё очень слабы.

— Успокойтесь, вам нужно отдыхать, вы еле на ногах держитесь… Сейчас сюда войдут!

— Хорошо, хорошо… Когда я вас увижу?

Владимир бережно удерживал её руку в своей — ему казалось, что он прощается с ней навсегда.

— Увидите! Куда я денусь? Но теперь только через два дня: сегодня моё дежурство через час заканчивается. Не забывайте: я работаю в реанимации, а здесь лишь по коридору буду ходить, тут своих девчонок хватает! А я вижу, вы падки до них, только осторожнее: у вас такая хорошая жена, я видела, как она на вас смотрит, — любит, значит… А это всегда по глазам видно… И каждый день вас навещает, хотя в реанимацию вход запрещён… А сюда вход свободный — ждите её, она скоро придёт.
Артемьев лёг. Сильно болела голова — явно переволновался. Нужно было отдыхать, набираться сил, которые ему так ещё могут понадобиться.

                *

На следующий день приходила сестра. Долго увещевала его, что на всё воля Божья! И если бы он, Владимир Артемьев, был более смиренным, а не таким падким на все искушения, то Бог бы его и простил в очередной раз, но теперь уже — последний.

Но куда там? Минуты не проходило, чтобы он не думал о Шуре. Артемьев скучал, когда её не было. Да и в день своего дежурства она редко заходила в его палату — постоянно занята в реанимации, на своём рабочем месте.

Каждый вечер приходила жена, принося с собой проблемы семьи. Она была усталой, порой — сильно возбуждённой. Простой разговор, начатый супругами, заканчивался непониманием и выяснением отношений. Потом она, не найдя с ним общего языка, уходила, так и не помирившись.

На минуту, куда-то пробегая, заглядывала Шура. Улыбалась, спрашивала «Как дела?» и исчезала, словно её и не было. Один день сменял другой. За окном была осень, серое небо, городская суета. Сколько ещё таких дней отмерено каждому, никто не знает. Но то, что конец может прийти в любой момент, знали все.

Наконец наступил долгожданный день выписки. Жена опаздывала: ждала, когда подъедет сын на машине, но тот опаздывал. У Владимира выдалось время поговорить с Шурой. Он не мог просто так покинуть больницу, не выяснив с ней отношений.

Из разговора с ней Артемьев узнал, что она живёт за городом, где-то в Озерах, это там, на юге Московской области. Шура поведала ему ещё очень многое: у неё, оказывается, есть ребёнок — мальчик, в первый класс ходит, есть муж, только он сидит за какой-то проступок — в том же Озерском районе. Владимир загрустил — все эти новости достаточно сильно огорчили его. Но страсть, бушевавшая в его груди, диктовала свои условия.

– Мы обязательно встретимся, – почти шёпотом говорил Артемьев. – Я приеду домой, отдохну недельку и сразу же позвоню.

– Хорошо, выздоравливайте, это сейчас самое важное! А остальное – посмотрим.

Ждать пришлось недолго, Владимир трезвонил уже на третий день, жалуясь, как дома плохо, жена «загрызла»: всё не по ней. Он предложил Шуре встретиться через день: постарается подъехать как раз к концу её смены. Она согласилась. Шура соглашалась со всем, что предлагал Артемьев, всё, что происходило, казалось ей сказкой, такой красивой, в которую трудно поверить. Вот только какой конец у неё будет, она представляла смутно.

Молодой медсестре было всё равно, как поступать: продолжать однообразную, давно наскучившую жизнь или начинать что-то новое. Но жить по-старому она больше не хотела, а к новому была ещё не готова. Она хорошо понимала, что Артемьев – это её сладкий сон. Тем более что за время его болезни она приросла к нему душевно. Он стал ей любим и дорог. Такие чувства, наверное, испытывает художник, когда он заканчивает свою очередную работу. Она ему становится как бы родной, но он при этом хорошо понимает, что пройдёт немного времени, и у неё появится новый хозяин.

А тут ещё другая напасть — скоро должен был выйти из заключения её нелюбимый муж, посаженный за драку, в которой по его вине погиб молодой парень. Каким теперь стал её благоверный? Да и был-то… — ничего хорошего о нём не скажешь. Подруги говорили ей, что выписывать его надо из квартиры, но та жалела поначалу, а сейчас уже рука не поднимается это сделать. Так и живёт теперь — мальчишку в школу-интернат, а сама в Москву «два через два» мотается.

Больные разные бывают: и не совсем больные попадаются, и совсем даже ничего. А к Артемьеву она как-то сразу прикипела, хоть и старше он был наполовину. Всегда галантный, учтивый. С ним очень интересно было разговаривать. Он всегда знал, что сказать, найти правильное слово умел в нужный момент. Не было ещё у Шуры такого мужика, да и откуда ему было взяться? Где она могла с таким познакомиться?

Осень стояла во всей своей красе, но Шура как-то не замечала этого: она ушла в свои мысли, ожидая Владимира Сергеевича в давно условленном месте. Они ещё раньше его приметили, высматривая из окна палаты. Тот подошёл незаметно. Обнял её за талию. Она вздрогнула, но, увидев знакомое лицо, обрадовалась.

– Володя! – радостно воскликнула она, обернувшись к нему и крепко обняв. – Я думала, ты не придёшь.

Они быстро выехали за город – после Люберец трасса была почти пуста.

– Вов, ты меня любишь? – задала она свой извечный вопрос.

– Да! – тихо, почти неслышно, ответил он.

Владимир Сергеевич с силой нажимал на педаль газа, стремясь как можно скорее добраться до места. Он не совсем понимал, что именно ему нужно от этой женщины, но то, что он желал её, не вызывало сомнений. Владимир чувствовал себя освобождённым заключённым, которому наконец-то позволили выйти на свободу…

Озёры, небольшой провинциальный городок, встретил их лужами и грязью. Однако здесь было много зелени, и за первые три недели осени она успела приобрести жёлто-оранжевый оттенок, создавая ощущение, что весь город покрыт сусальным золотом, которое восхитительно переливалось на фоне осеннего неба.

Как и в любом маленьком городе, здесь были свои «Советские» улицы, «Ленина» и даже «Безбожный» переулок – без этого не обходится ни один населённый пункт. Хорошо, что Шура жила в «Лесном» проезде – это вселило надежду в уже загрустившего Артемьева. В его голове постоянно проносилось: «Зачем я это делаю?» И, как всегда, ответом было: «Значит, кому-то это надо…»

Они остановились возле типовой пятиэтажки, когда-то покрашенной в жёлтый цвет. Облупленные стены и трещины на углах дверей подъезда создавали грустную картину. Как это было знакомо… Но сейчас Владимир вырвался из этого порочного круга неудач: его картины стабильно продавались, он мог платить за кредиты и только сейчас почувствовал настоящую жизнь. Однако постоянные болезни и неразбериха сводили на нет все эти радости. Вот почему так хотелось вырваться на свободу, хоть раз глотнуть свежего воздуха, забыться и побыть самим собой. Но он хорошо знал, что за всё надо платить.

– Вот здесь я и живу… – произнесла Шура, заискивающе глядя на Артемьева.

– Ну что? Живёшь и прекрасно – люди и в таких местах живут и нормально. Пошли, Шура, покажешь своё жилище! Да… забыл совсем спросить… А сынишка твой сегодня где? В школе?

– В интернате ещё два дня будет, но я же вам уже говорила об этом.

– Ах… ну да… – промычал себе под нос Владимир.

Он щёлкнул брелоком своего автомобиля, который так ему нравился. Он был ещё совсем новеньким.

Обшарпанный подъезд встретил их запахом старой сырой штукатурки и пережаренной яичницы. Каждая вторая ступенька была сбита, но это не помешало им быстро подняться на третий этаж и в одну секунду открыть дверь. Вдруг Владимиру Сергеевичу вспомнилась его молодость… Сколько раз он вот так украдкой, как вор, проникал в квартиру очередной возлюбленной, и как в его крови играл адреналин, но это было давно. А сейчас почему-то стало болеть сердце.

– Володя, проходи, раздевайся! – позвала Шура.

Через минуту она разложила в холодильнике продукты, которые привез с собой Артемьев, и, конечно, бутылку коньяка… Для стимуляции не помешает, так ошибочно думал Владимир Сергеевич.

Незаметно подошёл вечер. Пили чай, говорили обо всём, что приходило в голову. Артемьев ни с того ни с сего вспомнил жену — и не такая она уж плохая, и чего его дернуло приехать в эту глухомань… Вспомнил прекрасную трёхкомнатную квартиру с лепниной на потолке — дом был старинной постройки… И подъезд был чистый, с консьержкой, и прекрасный персидский кот на диване!

– Володя, пойдём, ты же этого хотел, – почти шёпотом произнесла Шура, взяв его за руку. – Ну иди, тебе пора ложиться. Я только в ванную, и тут же к тебе.

Артемьев прошёл в соседнюю комнату. Там стояла двуспальная кровать, шкаф, трюмо… Такие он видел ещё в восьмидесятых… Пару стульев и герань на окне… К нему вновь пришли воспоминания прошлых лет, он почувствовал, что слёзы выступают на глазах.

– Какой же я всё-таки сентиментальный… И что я скажу ей завтра утром? – Владимир присел на кровать и начал раздеваться. Вдруг ему стало стыдно… Он быстро сбросил с себя одежду и забрался под одеяло.

Через минуту вошла Шура. На ней был накинут махровый халат, под которым легко угадывались её соблазнительные формы. Владимир Сергеевич почувствовал невольное возбуждение. Постоянные болезни приглушили «основной инстинкт», но сейчас было что-то иное: всё трепетало внутри, готовое вырваться наружу, но при этом где-то в середине груди… начинал потихоньку грызть червячок.

Потом всё смешалось в страстных объятиях – их тела, переплетённые в любовной схватке, упали на белую простыню. Давно у Шуры не было такого – минул год с последней встречи… Всё её тело истосковалось по любви. Она стонала от его поцелуев, которые тот рассыпал по всему телу, и в исступлённом наслаждении выгибала спину.

А за окном осенний ветер носился по переулкам – казалось, что он чего-то ищет, а не найдя желаемого, подхватывал с тротуаров опавшие листья и разбрасывал их во все стороны… Начинался дождь. Его полосы рисовали на окне причудливые узоры, а прилипшие к стеклу кленовые листья как будто тоже хотели участвовать в этом пиршестве любви… Но внезапно отваливались и улетали в неизвестном направлении.

Но сердце начинало болеть по-настоящему… Какой это жуткий коктейль — нестерпимая боль и наслаждение одновременно, — а где же душа? А душа в это время разрывалась от счастья и боли…

– Владимир Сергеевич! Вы меня слышите? Ну открывайте глаза! Всё будет хорошо, немного переборщили со снотворным вчера, вот вы всё утро и бредили… Ну же, просыпайтесь! К вам жена пришла, давно ждёт.

Артемьев недоумевающе открыл глаза. Перед ним стояла Шура в белом халате и персиковых брюках, весело улыбаясь.

– Ну вот и хорошо, я же вам говорила, а вы волновались… – обращалась Шура к жене, сидевшей рядом на стуле у кровати мужа, и поглаживая его по руке.

– А меня разве не выписали? – поинтересовался больной.

– Нет, что вы! Сегодня в общую палату переведут, и то вечером, это уже не моя смена будет. Так что вот – я попрощаться пришла, у меня смена заканчивается, а буду через неделю, ну семейные дела всякие… – Шура недвусмысленно погладила свой живот. – Да и отдохнуть пора, а то совсем замоталась. До скорого, увидимся, Владимир Сергеевич! Выздоравливайте! В общей палате вам лучше будет, там «свобода»… До свидания, Валя! – она обратилась к жене. – Ну вот, пожалуй, и всё. Я пошла, а то на электричку уже опаздываю.

Артемьев безучастно смотрел на уходящую медсестру, так ещё толком и не понимая происходящего… Валентина гладила его холодную руку, думая, что это ему поможет…

                2012г.*)