Петушиный характер

   …В костер подбрось маленько! И это… куфайку накинь – от реки потягивает уже. Да и пора – дело-то к осени. Счас дойдет наша уха – запах чуешь какой? Во-о, я всегда говорил: с нашей речки рыба самая вкусная, такой ты больше нигде не попробуешь! Достань-ка там, в рюкзаке… И хлеб с луком прихвати! Давай пока по сотке вжарим, а потом уже и под уху…
   Не, не та водка стала, что хочешь ты мне говори! А, да что ни возьми – все другое. Что хлеб, что колбаса, что то же курево… Бывало, мужики махорку смалят, а кто-нибудь папиросу хорошую запекет – «Казбек» там, или и вовсе «Герцеговину Флор» - так аромат-запах чуть не на полдеревни идет. Эту «Герцеговину» сам Сталин, говорят, сильно уважал: папироску сломает – и в трубку свою! Я как-то – не помню уже, у кого – коробку трубочного табака видел. «Золотое руно» назывался. Вот это запах, я тебе скажу – вкусней цветов, представляешь? Ну что ты рукой машешь? Машет он…
   Вот смотрю я на вас, молодых, и не понимаю. Не понимаю! Все-то вам скучно, все не интересно. Только про деньги все разговоры – бу-бу-бу, ды-ды-ды. Да еще и лаетесь все время. Тьфу! Вот ты, зятек разлюбезный, чего нынче опять ко мне приехал? Да ладно врать-то! Соскучился он… Что я тебе - мамка-папка? А то я не знаю, что, небось, опять полаялись. Да, Ленка моя – не сахар. Противный характер у девки – я хоть и батька, а не похвалю… Петушиный? Да не – какой там петушиный – так, курица глупАя и вздор один. Петушиный – это… Вот я тебе сейчас расскажу… 
   Ты не знаешь – был у нас тут мужик один: Дубцов Дмитрий Арсентьевич. Не наш – приезжий откуда-то с города. Правда, переехали они к нам давно, где-то в середке шестидесятых. Или при Хрущеве еще?.. Не, не помню, да и не так важно. А важно то, что мужик был тихий такой, невысоконький да щуплый. А, во – на Суворова похож! Видел же на картинках небось? Ну вот, щупленький-щупленький, а вот характер наш Арсентьич имел как раз самый что ни на есть петушиный! Он в школе математику с физикой преподавал, ну и попутно труды и физкультуру вел – сам знаешь, как это в деревенских школах бывает. Учителей-то всегда не хватало…
   Так вот, а сынок директорский на медаль золотую шел. Шел, или, как говорится, вели – не скажу, врать не буду. Но с арифметикой у пацана, видать, не заладилось и все. И что ты думаешь? Надо мАльцу все пятерки ставить, а Арсентьич уперся и ни в какую! Он, говорит, и на четверку не знает и вообще малец ленОй и нехороший. Как отрезал! Его и так и сяк, и уговаривать – нет и все. Ну, малец свою медаль, конечно, получил – как уж они там все обстряпали, не знаю, но то, что Дубцов в аттестате так и не расписался – это точно! И таких случаев не один был…
   Но я про главное хочу… Он же ветеран был. Где, как воевал – никто не знал. На День Победы, бывало, в школе и в клубе концерт, чествование ветеранов и все такое. ТАк все хорошо – и песни, и стихи, и торжественность – все как положено. Иногда и подарки им давали. Ну, деды наши сидят – все принаряженные, в медалях, с орденами! – слушают, хлопают и все такое… А Арсентьич, бывало, никогда свои награды не надевал – не знаю, то ли скромность такая у мужика, то ли еще что… Да-аа…
   А в девяносто пятом же юбилей был. Вот опять они в клубе собрались – кто еще жив был, конечно – и идет у них там торжественная часть. И была там какая-то баба с города – вся какая-то дерганая и с блеском нехорошим в глазах. Чума, короче. А Арсентьич, как на беду, в тот раз все свои награды и значки почетные на пинжак навесил. Боже ж ты мой, поглядел бы ты на тот пинжак – одних орденов штук пять! Но не в них дело было.
   А баба та чумовая – о, вспомнил! она все про какой-то «Мемориал» талдычила! – на груди у Дубцова и угляди, зараза такая, знак «Почетный чекист». Зыркала, зыркала, да и не утерпела! Господа, говорит, товарищи дорогие, здесь в зале присутствует человек, который нам может многое о лагерях порассказать и о том, как они там ордена получали. Он, мол, точно знает, сколько прекрасных людей ихний Сталин в ГУЛАГе сгноил-угробил…
   Арсентьич как сидел, так и забелел весь! Вот веришь – задрожали губы у мужика и аж слезы на глазах закипели. А та дамочка свое гнет: мол, не расскажете ли, товарищ чекист, как вы по ночам невинных людей хватали и за проволоку бросали? Не знаю – то ли просто дура была, то ли нарочно над мужиком измывалась… Ну, короче, Арсентьич вдруг встает и на весь зал, при полной, так сказать, тишине, и говорит, мол, да, плохо работали наши славные органы, если уцелела и много лет таилась такая сука как ты! И домой ушел… В общем, полный скандал и неприятность. Устроили дедам праздник, мать их…
   А Арсентьич в ту же ночь возьми и помри. Так думаю, что с обиды такой и… В общем, в душу плюнули мужику. Да и не ему одному. А потом, уже после похорон, узнали, что Арсентьич наш к лагерям тем и близко никакого отношения не имел! В разведке он почти всю войну прошел, а после войны в Литве лесных братьев гонял… Такая вот история… 
   Вот помнишь, ты мне про бабу одну рассказывал? Как же ее… А, Друнина – ну, которая стихи писала. Я ж нашел ее книжку, почитал. В общем, пишет она там, что прям сердце у нее от горя и бессилия млеет и даже жить, мол, неохота. Счас, погоди... А, «...и я выбираю смерть. Как летит под откос Россия, не могу, не хочу смотреть!» Во как, понял! Вот, видать, и Арсентьич наш со своим петушиным характером не совладал… Так ведь, а как человеку без веры жить-то? Вон, сегодня какая вера, во что? Вы ж бумажкам американским молитесь, за них готовы глотку соседу перервать! А деды, что войну прошли, они ведь другие… Да, другие – куда нам до них…
   Ну, давай, уху-то разливай, да еще грамм по сто примем! За батек наших, ну и вообще...


http://proza.ru/2013/02/01/1015