О себе

ВМЕСТО  ПРЕДИСЛОВИЯ

     О Константине Георгиевиче Паустовском и его творчестве я слышал не раз и не два, но познакомиться с его произведениями как-то всё не приходилось.
     Однажды мне попалась в руки составленная по его произведениям книга «Лавровый венок». Раскрыв её на одной из страниц, я уже не мог оторваться от чтения: мне нравился простой, я бы сказал, народный стиль написания автором повестей и рассказов, литературных портретов широко известных в литературе и искусстве людей, его какая-то душевная мягкость в описании образов, лиц, с которыми он был знаком, встречался при разных обстоятельствах, событий, свидетелем которых он был.
     Читая книгу, веришь каждому слову автора, изумляешься его дару просто и образно описывать природу, обстоятельства событий, излагать мысли, душевные черты или характер того или другого человека – персонажа его произведения.
     Переходя от одного рассказа или повести к другому, я всё более и более, можно сказать, влюблялся в автора. Поэтому, вполне естественно, мне захотелось побольше узнать о нём, о его жизни. Само предисловие «Несколько отрывочных мыслей» помогло мне в этом, и, конечно же, с первой строкой «… обычно писатель знает о себе лучше, чем критики и литературоведы» не согласиться просто нельзя.
     «… с другой стороны, - писал там же К.Г.Паустовский, - возможность говорить о себе у писателя ограничена. Он связан многими трудностями, в первую очередь – неловкостью давать оценку собственным книгам …, поэтому я выскажу лишь некоторые соображения относительно своего творчества и вкратце передам свою биографию. Подробно рассказывать её нет смысла».
     Полностью принимая эти мысли и высказывания К.Г.Паустовского, я хотел бы последовать его примеру и «вкратце передать свою биографию», тем более, что для широкого круга читателей моё имя и фамилия мало что говорят.
     Родился я на Дальнем Востоке в далёкие военные годы Отечественной, незадолго до начала Сталинградских сражений. И хотя я был мал по возрасту, но хорошо запомнил на всю жизнь те суровые годы, когда основным продуктом для питания у нас была только рыба, а хлеб выдавался, как я потом узнал, по карточкам и ценился выше всего. Из особых событий того времени я помню, как несколько эскадрилий самолётов, пролетая над  головами высыпавших на улицу их посмотреть людей, направлялись освобождать от японцев южную часть Сахалина.
     Мой отец не был на фронте – он был резервистом, его оставили как лучшего кузнеца на предприятии, а затем, в последствии, по окончанию им курсов счетоводов – бухгалтеров – как одного из грамотных специалистов (такие тоже, как оказалось, были нужны стране в то время).
     Мать моя работала телефонисткой на почте. Часто мои родители уходили на работу надолго, и мы – старший брат, две моих сестры и я – оставались дома под присмотром престарелого дедушки Тихона по линии отца.
      Вскоре весь народ моей страны праздновал Победу в Великой Отечественной войне, а затем и победу над японскими захватчиками. Эти события были незабываемыми и, конечно же, запомнились на всю жизнь: гремели оркестры, на всех домах были красные флаги, разные плакаты, почти беспрерывно взмывали вверх ракеты, все были радостно возбуждены и целовали друг друга!..
     Однако сама жизнь продолжала быть и после победы довольно суровой. Всё также напряжённо работали мои родители, всё также в семье не было достатка в продовольствии и одежде. Но детство – есть детство! Я ходил в детский сад, мои брат и сёстры – в школу, конечно же, в разные классы, и все мы радовались жизни.
     У нас в гостях часто бывал знакомый отца по работе, сосланный в наш город ( не знаю за что – тогда этот факт никого не удивлял)  грузин по фамилии Гоксадзе. Это был общительный, располагавший к себе человек. Он часто приносил мне какие-то сладости, играл со мной, носил меня на плечах и, вероятно поэтому, мне хорошо запомнился.
     Прошло какое-то время, и вдруг оказалось, что старшая сестра Степанида у нас очень серьёзно больна. Врачи, после разных лечений и консультаций, выдали заключение ,что ей в здешних местах «не климат» и, если семья хочет её видеть живой, надо сменить место жительства на место, где более тёплый климат и есть свежие фрукты.
     По совету грузина Гоксадзе и получив от него рекомендательное письмо к своим родственникам, мой отец, особенно любивший старшую дочь, стал готовить семью к переезду на Кавказ, в Грузию. Тому же ещё подстегнуло то, что к этому времени умер наш дедушка Тихон, что-то не совсем гладко складывалось на работе и у отца  и у матери, и что-то было ещё, оставшееся для меня и по сей день тайной.
    В начале лета 1946 года мы на баркасе, уходившем на материк, покинули «насиженное место», а затем поездом, в товарном вагоне вместе с другими «мигрантами», «покатили» на Запад, а затем на Юг страны в Грузию. Помню, как в Хабаровске встречавшие нас родственники отговаривали от такого «скоропалительного» решения, предлагали сойти с поезда и обустроиться в Хабаровске, но отец был твёрд в своём решении и не приклонен.         
     Так мы оказались  в одном из грузинских сёл, где проживала семья грузина Гоксадзе, недалеко от Военно-Грузинской железной дороги. Надо сказать, что семья Гоксадзе нас встретила приветливо и на некоторое время приютила и кормила. Мы были удивлены несколько тем, что во время обедов никто в грузинской семье не пользовался ложками – вначале из небольших глиняных тарелок выпивали жидкий какой-либо бульон, а затем руками доставали и съедали то, что было погуще. Когда моя мать подарила им несколько ложек из своего привезённого запаса столовых приборов, взрослые грузины были очень довольны и всячески выражали свою благодарность.
     Пока мы, - дети, - днями беззаботно играли с грузинскими детьми, качались на сделанных взрослыми качелях и коротали время другими забавами, мой отец и мать находились в поисках работы и постоянного места жительства.
     Вечерами, измотанные к концу каждого дня родители ( а уезжали или уходили они всегда рано-рано утром), рассказывали нам, что нигде на работу их не принимают по разным, в том числе, как им казалось, и по национальным причинам. Но как-то отец с матерью вернулись после полудня и, довольные, сообщили нам, что их приняли в абхазский колхоз в селе Бомбора близ города Гудауты, что им пообещали отвести участок земли под строительство дома и даже в будущем дать в хозяйство коровёнку. Конечно, восторга было, хоть отбавляй!
     Вскоре мы съехали от Гоксадзе на квартиру к «бабке Зайчихе» в селе Бомбора на время, пока у нас не появится свой дом, свой угол. «Бабка зайчиха»,- почему-то все так звали нашу хозяйку, - содержала ещё одного квартиранта в своём двухэтажном доме. Это был мужчина преклонных лет, который занимался изготовлением глиняных игрушек, свистков, котелков, и почти каждый день или через день уезжал в Гудауты торговать ими на базаре. Я ему чем-то приглянулся, и он частенько приглашал меня к себе в «мастерскую» и показывал, как он делает игрушки и другую глиняную утварь. В мастерской был большой набор разной оснастки: всякие гладилки, формочки, небольшой гончарный круг, какие-то разные дощечки, инструмент и принадлежности. Мне нравилось бывать там, однако квартирант, приходя вечерами «домой», частенько был под хмельком, его мягкий обычно голос приобретал стальные нотки, командный тон и часто вырывающаяся брань отталкивали  не только меня и других детей, но и взрослых. Родители запретили мне бывать у него…
     В саду у «бабки Зайчихи» поспел инжир, налились соком сливы и груши. Я стал лазать в сад за фруктами. Особенно мне нравился свежий, только что сорванный инжир, его аромат я ощущаю даже сейчас, когда пишу эти строки. Заметив моё «воровство», хозяйка предупредила моих родителей, что если она меня поймает «с поличным», то сурово накажет, и я, конечно же, был строго предупреждён.
     Вскоре родители объявили, что строительство домика на отведённом для нас участке земли подходит к концу, и «пора в него переезжать». Так в начале осени наша семья вселилась в недостроенную мазанку, в которой было две маленьких комнатки без дверей и кухонька с печкой. Стены дома и потолок были сделаны из плетёного хвороста, обмазанного с двух сторон глиняным раствором; что касается крыши, то она была покрыта всем тем, что так или иначе попало в поле зрения отца или матери – здесь была и солома, и невесть откуда принесённые куски жести и что-то вроде отрывков от похожего на рубероид материала и… (первые дожди принесли нам, помню, немало беспокойства!). Сам же домик стоял рядом с берегом Чёрного моря, и, когда был прилив или прибой на море, волны подкатывались к плетёному забору, огораживающему «усадьбу», не далее как на двадцать – двадцать пять метров от него. Рядом с домиком росла высокая шелковица, опутанная виноградными лианами, за шелковицей был наш небольшой «надел» для посадки картофеля и других овощей.
     К осени мои сёстры и брат стали ходить в школу, находившуюся довольно далеко, в начале села. Я стал оставаться дома один, так как родители с утра и до вечера работали в колхозе, а какого-либо садика в селе, конечно же, не было. Иногда мать брала меня с собой на сбор чаевого листа, росшего на колхозных чаевых «плантациях»,-  детские ручонки хорошо справлялись  с такой работой, да и скорее можно было, выполнив плановое задание,  уйти домой. Однако чаще я оставался один, меня изредка навещала по просьбе матери молодая соседка, которая приносила с собой то какие-то книжки, то тетрадки с рисунками, то… угощала меня вкусной едой. С помощью соседки и своих сестёр и брата я постепенно научился мало-мало читать, и большую часть времени уже стал проводить за этим занятием, иногда отдавая предпочтение рисованию. Когда мне это надоедало, я лазил по веткам шелковицы, росшей прямо в конце проходившей рядом с соседним домом дороги. Шелковица была некогда посажена прямо посередине дороги и, по всей видимости, являлась знаком окончания села – за ней практически начинался берег моря.

     ... Первая зима нашей жизни на Кавказе принесла много испытаний. Описываемые годы – это годы голода, охватившего большую часть страны, и, конечно же, нас эта беда не обошла стороной. В колхозе по трудодням выдавали в основном кукурузу и кукурузную муку грубого помола, и только изредка и только семьям, в которых были малые дети, ещё какие-то крупы. Во всём остальном из продуктов каждая семья перебивалась, как могла.
     Как-то мой старший брат попробовал с помощью тазика и распорки из палки, к которой была привязана верёвка, поймать снегирей или воробьёв. Подсыпав приманки из кукурузы, к которой слетелась стайка птичек, брат дёрнул за верёвку, и тазик накрыл их. О, это было для семьи пиршество! И хоть в общипанном виде каждая птичка представляла собой мешочек костей, но в целом они привнесли какое-то разнообразие в «пищевой рацион» семьи.
     С приходом весны жизнь стала ещё тяжелее. Конечно, местные жители имели кое-какие припасы из овощей, фруктов, той же кукурузы, у нас же в семье этого ничего не было. Моя мама, отец выглядели худыми и болезненными. Ко всему прочему на отца навалилась напасть – малярия, и я часто видел, как он бился в припадках прямо лёжа на глиняном полу дома, обливаясь то потом, то стуча зубами в холодном ознобе.
     Соседи научили нас собирать молодые побеги, – «колючки», как называли их местные жители,- какого-то ( сейчас трудно вспомнить название) кустарника. Приготовленный «борщ из колючек», в который в процессе варки добавлялась горсть кукурузной муки и соль, был для всех нас лакомством. Вскоре на берегу моря стала изредка появляться рыболовная артель; рабочие артели прямо с берега на небольшой лодке забрасывали сети в море и вылавливали мелкую рыбёшку под названием «камса» или «хамса» (названия равноправны). Мы, «разнокалиберные» пацаны, помогали рабочим очищать сети, собирать рыбёшку в большие чаны, за что нам каждому давали по чашечке этой хамсы, и мы, довольные и гордые, несли её по домам, - это было хорошей добавкой к семейному обеду или ужину!
     К концу лета 1947 года в семье было кое-что из овощей, выращенных на своём огороде, созрел виноград. Мы, - пацаны, - облазили все шелковицы, наслаждаясь приятными на вкус ягодами, иногда «заглядывали» к отдалённым соседям за грушами и сливами. Колхоз не обманул – семье выделили старенькую, но ещё «исправную» коровёнку, и я с младшей сестрой частенько выводил её пастись. После отёла коровы появилось молоко, выданные в качестве поощрения за хорошую работу моим родителям две курицы стали нестись, во дворе стал расхаживать красивый петух. Жизнь немного стала выправляться. Но…
     После одного из серьёзных разговоров между отцом и моим старшим братом, брат уехал в город Ростов-на-Дону и поступил там учиться в железнодорожный техникум. Глубокой осенью заболела малярией моя старшая сестра, и в один из тяжелейших приступов её увезли в больницу, где она, не приходя в сознание, вся пылая болезненным жаром, умерла. Похоронили её на кладбище села Бомбора.
     Семья как-то резко стала таять, в семейных отношениях между родителями «наклюнулся» серьёзный разлад. Отца всё также, хоть и не часто, «била» малярия.
    Пережив ещё одну зиму, родители стали поговаривать, что надо уезжать в другое место. Какой-то товарищ посоветовал отцу увезти семью в Молдавию, заверив, что уж там-то всех «ждёт достаток и счастье».
     Осенью 1948 года родители, сдав в колхоз всё, «что было нажито» и что полагалось сдать по жёстким по тому времени налогам, с трудом обзаведясь нужными документами (колхоз паспорта не отдавал, так как в то время выйти из колхоза было далеко не просто – закон запрещал), и прихватив с собой в дорогу мешочек насушенных заранее на всякий тяжёлый жизненный случай лавровых листьев (а это могло обернуться для родителей тюрьмой), были готовы вместе с нами, - мной и моей теперь уже единственной сестрой, - к отъезду. Добравшись до Гудауты на попутной машине-«полуторке», мы отплыли на пароходе «Россия» в сторону Севастополя и Одессы.
     В моей памяти порты Севастополя и Одессы того времени остались как большие сооружения, большей частью находившиеся в руинах от прокатившейся войны, как концентраторы бесчисленных толп людей, ехавших не понятно куда и не понятно зачем…

     Наш поезд, миновав Кишинёв, приближался к конечной цели нашего «путешествия» - к городу Бельцы ( «Бэлць» - по-молдавски ). За окном проплывали заснеженные станции, на одной из которых ребятишки, «высыпавшие» из находившейся, по-видимому, поблизости школы, задорно играли в снежки. Как сейчас помню, мне очень захотелось быть там, с ними, и тоже поиграть в снежки – ведь в Грузии хоть изредка зимой и выпадал снежок, но он сразу же таял, разводя скользкую грязь, по которой каталась прямо на ногах с небольших горок ребятня.
     В Бельцах на вокзале нас встретил, как оказалось, знакомый отцу мужичок, который на конной подводе довольно долго вёз нас в «Слободзею» - район города Бельцы. Уже к вечеру нашей семье удалось «встать на постой» к одной пожилой женщине. Едва кое-как обустроившись в предоставленной комнатке, мы улеглись спать, буквально валясь с ног от усталости.
     …Молдавия встретила «наехавших москалей», - так нас называли за глаза «местные», - не приветливо. Ходило не официальное мнение, что молдаване, особенно женщины, ненавидили русских за то, что они «многих местных раскулачили и сослали в Сибирь», что «они все безбожники», что  они «заставляют всех молдаван работать на Москву», и им, молдаванам, лучше жилось «под румынами, которые женщин не заставляли работать». С позиций сегодняшних дней я не берусь судить так ли это было или нет, но мой отец долго не мог найти в городе работу, хотя мать довольно быстро устроилась на городскую почту вначале разносчицей телеграмм, а затем и телеграфисткой.
     Сестра моя стала ходить в школу, продолжив учёбу, а я опять оставался долгими днями один. Часами я, выйдя во двор хозяйки, наблюдал за дракой петухов, бойцовски либо защищавших, либо отбивавших кур. Но основное время у меня уходило на чтение сказок и детское рисование по клеточкам, которому научила меня сестра.
     Отец, устроившись вначале на работу в горзеленхоз, вскоре перешёл работать на сахарный завод, и я несколько раз ходил к нему на работу, принося обед. Однажды он меня провёл по всему заводу, по технологической цепочке производства сахара из сахарной свеклы – «буряка», как называли её рабочие завода. Я был восхищён работой разных механизмов, транспортёров, другого оборудования, и решил, что когда вырасту, буду обязательно работать на каком-нибудь заводе, на механизмах…
     К весне родителям удалось «выбить» участок под строительство дома, проект которого был рекомендован архитектурным управлением города. Участок этот находился в районе, носившем в народе название «Цыгания». Место было на небольшом бугре у болота, в котором летом купалась местная детвора и в котором было много пиявок. По другую сторону болота располагалась камышовая падь, а за ней протекала, медленно неся свои воды, речушка Реут, за ней располагался довольно большой по тому времени аэропорт. Вечером у болота, не смолкая даже ночью, раздавался хор лягушечьих ансамблей, подбадриваемый писком комаров и мошек, тучами летавших над водой и окрест. Близость болота позволяла в будущем развести в нашем хозяйстве уток и гусей, что было хорошим подспорьем для семейного питания.
     Прежде чем строить запроектированный дом,  на что средств, конечно же, не было, родители приняли решение построить дом-времянку из «лампача» - глиняного, с примесью навоза и соломы, кирпича (в других местах такой «кирпич» ещё называют «саманом»). Отец изготовил деревянные изложницы, глины и прочего «строительного материала» хватало вокруг, и мы стали всей семьёй в любое свободное у родителей время готовить и сушить на солнце саман («лампач»). К концу лета – началу осени домик из лампача-самана стоял на отведённом для него месте, но без крыши, дверей и оконных рам, однако с печкой, над которой была даже лежанка. Частично покрыв крышу камышом, который дали соседи через дорогу под заверение, что зимой в том же количестве камыш будет возвращён, завесив двери одеялом, а окна – матерчатыми занавесками, родители решили переезжать в «свой дом», тем более, что хозяйка, сдававшая нам комнату, постоянно торопила нас съехать от неё ( по слухам, которым верили родители, хозяйке «местные» грозили поджечь дом за то, что она приютила «москалей»).
     Добрые люди предупредили мою мать, чтобы она обязательно в построенном домике повесила божественную икону, так как вскоре к нам должна была прийти делегация из местных женщин проверить, соблюдаем ли мы общепринятые здесь законы и обычаи. И действительно, примерно через неделю, под предлогом познакомиться с новыми соседями, к нам пришло человек пять женщин, с деланными улыбками расспрашивая, как мы обустроились, верующая ли в Бога у нас семья, какие у нас планы на будущее. Так как моя мать была в этих вопросах «подкована» - в девичестве она какое-то время пела в церковном хоре и разбиралась в церковных порядках и обрядах, - то с женщинами из делегации она вела себя уверенно и, вскоре, «нашла общий язык». Делегация ушла, порекомендовав в ближайшее время окрестить меня с сестрой в Божьем храме, так как мы с ней до этого не были крещёные.
     После ухода делегации как-то сразу почувствовалось, что окружающие нас соседи и их дети стали к нам относиться более приветливо, более доброжелательно и даже изредка стали заходить к нам в гости.
     Осенью я пошёл в первый класс. Надвигалась зима.
     Поставив, наконец-то, деревянную дверь, вставив небольшие рамы в оконные проёмы и застеклив их, завезя на зиму немного брикетированного угля и насушив кизяка, соломы, мы были почти готовы к встрече холодов. Оставалась недозакрытой крыша домика. Поэтому, как только образовалась на болоте более-менее твёрдая ледяная корка, мы с отцом стали на самодельных санях возить камыш, на заготовку которого приходилось уходить от дома довольно далеко – километра на три, а то и больше.
    К январю следующего года крыша нашего домика была полностью закрыта, долг по камышу соседям отдан, и мы даже сделали некоторый запас под пристройку - сени и загончик для козы, купленной у соседей, а также сарайчик для  будущей птицы. Коза «доход» ещё не давала, родители зарабатывали на своих работах мало, и основной заботой у всех было, как победить голод.
     Питаясь, в основном, мамалыгой, у нас – детей появилась болезнь, которую называли в народе «кукурузницей», проявляющуюся в том, что по телу, особенно по ногам, высыпала сыпь, переходившая в не заживаемые болячки,  которые, к тому же, вызывали нестерпимый зуд. От «кукурузницы» не отставала и другая болезнь – «куриная слепота».
     Чтобы как-то разнообразить питание, мать вечерами стала шить стёганые из материи и ваты «чуни», пользовавшиеся спросом, так как вместе с галошами они были самой дешёвой, тёплой и лёгкой обувью особенно в «грязные» сезоны. Это, а также сделанные из цветной бумаги цветы, проданные на базаре, давало неплохую прибавку, за которую иногда можно было себе позволить купить «падчерку», - брюшного мяса с салом, - и сделать «выжарки», добавляемые в пищу.
     Постепенно жизнь стала налаживаться. Болячки с тела сошли. В хозяйстве появились куры, утки. После крещения нас с сестрой в церкви крёстными стали соседи, у которых мы занимали камыш, нас признали «своими».
     К этому времени отец как-то для нас незаметно примкнул к баптистам, стал часто вечерами отлучаться из дому. Иногда он приводил домой одного – двух мужчин, и они вечерами, помню, пели свои, мне не понятные песни-молитвы. Голос у отца был хороший – звонкий тенор. Как-то меня отец тоже хотел приобщить к этой вере, даже раз или два водил с собой в молитвенный дом, но я там не мог долго «высиживать», и отец от меня вскоре отстал. Однако в семье снова между родителями всё более и более стали «сгущаться тучи», нет-нет, да и вспыхивали серьёзные ссоры.
     В начале лета 1951 года одним из вечеров отец заявил, что его направляют  в Евпаторию с какой-то баптисткой миссией где-то на полмесяца – месяц. Он заверял мать, что он всё разузнает, обустроится, и, скорее всего, заберёт потом всех нас туда, в Евпаторию. Кончилось всё это крупным скандалом, но дней через десять отец всё же уехал в Евпаторию, заверив на прощание ещё раз, что вскоре вызовет нас туда.
    Прошло три месяца. Вестей от отца не было. В сентябре к нам пришёл неизвестный нам мужчина и передал матери записку. Потом мы узнали, что отец в Евпатории встретил «понимающую его  женщину» и остаётся с ней навсегда.
    Так я в возрасте чуть более девяти лет «лишился» отца и больше его в жизни никогда не видел.
     Постепенно мать оправилась после нанесённого отцом удара, мы с сестрой ещё тесней «прижались» к ней, всячески помогая в хозяйских делах. Навестившая нас в 1952 году родственница, работавшая на Дальневосточной железной дороге и пользовавшаяся проездными льготами, застала нашу семью не в лучшем виде. По возвращении её домой, родственники по материной линии стали звать её и нас назад, «в родные места». Так возникло решение вернуться на Дальний Восток.
    Зима и ранняя весна 1953 года в Молдавии были особенно снежными. Откапывая свой дом от снега, я едва был выше наметённых сугробов.  В доме, несмотря на то, что  часто топилась запасённым кизяком печь, постоянно было холодно, мы кутались в то, что хоть немного бы смогло согреть тело. Из описываемого времени особенно запомнились дни пятого и шестого марта, когда умер Сталин, и многие, не скрывая слёз, оплакивали его кончину. Везде проходили траурные митинги, многие клялись «продолжать дело Сталина», занятия в школах были отменены…
 
     Довольно быстро продав дом подвернувшемуся покупателю, наша семья, – мать и мы с сестрой, - уже двадцатого марта ехали в сторону Москвы. Погостив в Пушкино, близ Москвы, около трёх дней у материной сестры, проживавшей там со своей семьёй, походив по некоторым достопримечательностям Москвы, в том числе побывав в «Доме-музее И.В.Сталина», мы выехали в город Благовещенск в общем вагоне поезда «Москва – Владивосток». Так я вновь оказался на Дальнем Востоке, в Амурской области.
     Окончив семилетку в Благовещенске, я уехал в Хабаровск и поступил в техникум железнодорожного транспорта. Выбор был сделан большей частью от того, что техникум в то время был ещё военизирован, в нём бесплатно выдавалась специальная форма, было хорошее питание. Однако через полгода статус военизированного у техникума был отменён, и он стал обычным гражданским учебным заведением. Учёба в техникуме вспоминается всегда с теплом в сердце и какой-то грустинкой: здесь из меня сделали специалиста, спортсмена – пловца, я впервые пошёл здесь на танцы, подружился с девчатами, здесь впервые стал писать стихи и небольшие рассказы. Здесь всё было «впервые»!..
    
     По окончании техникума меня направили в начале в Иркутск, а оттуда в Нижне -Удинск, в локомотивное депо, где я и начал работать техником. Человеком я был активным, и вскоре по решению комсомольской организации депо мне было поручено поработать вечерами (в виде общественной нагрузки) в Нижне – Удинском детском доме в качестве вожатого – воспитателя. Это поручение я выполнял с удовольствием, общение с ребятами мне было всегда интересно. Ребятишки в детском доме ко мне привязались и всегда встречали меня радостно.
     Через полгода  на комсомольском собрании  меня выбрали секретарём комсомольской организации депо. Организация насчитывала большое количество членов, секретарь был освобождённым, и  я был  введён в штат районного комитета комсомола.
     Как-то при распределении премий к очередному празднику я возмутился по одной из фамилий, попавшей в списки кандидатов на награждение – на мой взгляд, это был явно не достойный человек: его часто видели пьянствующим, в коллективе вёл он себя высокомерно, развязно, от каких-либо поручений всегда отказывался. Его «великим достоинством» считалось то, что он всегда оставался на сверхурочные работы, по просьбе начальства выходил работать в выходные или праздничные дни, а, оставаясь после смены работать или приходя раньше начала смены на работу, он «перевыполнял плановые задания». Люди его не любили и не поддерживали с ним отношений. Когда я всё это высказал парторгу, председателю месткома профсоюзной организации и заявил, что я своей подписи не поставлю, то парторг взревел:
     - Слушай-ка, ты! Начальник депо попросил его включить в список, а ты тут ещё будешь выпендрёж свой показывать! Не подпишешь – катись отсюда! Завтра же пиши заявление и катись туда, откуда приехал!..
     Эти слова меня, конечно же, «задели за живое», и на следующий день я отнёс заявление на увольнение в райком комсомола. Собравшееся через два дня бюро райкома не дало «добро» на моё увольнение, но я уже «закусил удила» и всё же настоял на своём, поплатившись за это записью в трудовой книжке «уволен за отказ от комсомольской работы».
     Вернувшись в Благовещенск к серьёзно заболевшей матери, я попробовал устроиться на работу – меня, прочитав запись в трудовой книжке, никуда не брали, везде я получал отказ. Только через два месяца, используя кое-какие связи своей сестры, уже работавшей к тому времени старшим бухгалтером, мне удалось устроиться на городскую кондитерскую фабрику, на которой я и проработал до призыва в армию в  службе главного энергетика.
    
     Армейская служба проходила в разных местах: под Уссурийском, в Приморье на границе с Китаем, в Советской Гавани, в Спасск-Дальнем, а затем, в связи с Карибским кризисом, на Украине в Сумской области, где мы замещали дивизион, отправленный на Кубу.
    По возвращении домой после срочной службы я был приглашён на прежнее место работы, где, как говорят, прошёл путь от дежурного электрика до главного конструктора, пройдя все ступеньки роста и параллельно учась на вечернем отделении института. Я определил для себя цель: конструировать, создавать разные автоматы, облегчающие людям тяжёлую и монотонную работу, механизировать, а там, где нужно, и автоматизировать производство. Поэтому я решил перейти на заочное отделение Дальневосточного политехнического института имени Куйбышева в городе Владивостоке на специальность «Автоматизация производственных процессов».
     В это же время мне на жизненном пути встретилась та «моя половинка», о которой я в тайне всегда мечтал. Мы поженились. Через некоторое время на свет явился плод любви – дочь!  Жизненные условия в связи с теснотой (мы проживали в однокомнатной квартире без каких-либо удобств и вместе с моей матерью) стали не выносимы, и я стал делать пристройку  к дому. Учёба, конечно же, была заброшена, и я был уже готов к тому, чтобы вообще бросить институт, тем более, что из института пришло письмо, в котором говорилось, что я работаю не по профилю избранной специальности, и надо либо перейти на другую работу либо бросить институт. В критический момент моя жена и, поддержавшая её решение, моя мать заявили, что они настаивают на моём отъезде во Владивосток с тем, чтобы я там окончил институт и приобрёл желаемую профессию «на всю оставшуюся жизнь». Я до слёз был благодарен им тогда, благодарен им и сейчас! Так удалось в 1972 году окончить институт, и в том же году появился на свет «второй плод любви» - сынишка, любимец всей семьи.
     По окончании института я работал инженером-конструктором на заводе, главным энергетиком, ведущим инженером центральной службы релейной защиты и автоматики в энергопредприятии, затем главным конструктором снова на заводе. За время работы в разных должностях я объездил бывший Советский Союз вдоль и поперёк, побывал во многих городах, на многих открытых и закрытых предприятиях.
      Параллельно, хоть и отрывочно, я вёл свой дневник, в который записывал наблюдения, мысли, выводы, а иногда и набрасывал сюжеты будущих литературных произведений, записывал стихи,   «вспыхивавшие» в голове по поводу того или другого душевного состояния. Я не терял надежды, что когда-нибудь, в спокойной обстановке мне удастся сесть за стол и заняться другим творчеством – литературным, которое где-то внутри меня всё время напоминало о себе, стараясь выйти наружу, на поверхность и проявиться в виде сборника стихов, собрания сочинений, рисунков.
     Подкравшаяся болезнь заставила меня сменить место работы – я ушёл на педагогическую работу в один из местных средних учебных заведений - колледжей, где получил высшую категорию и звание «Почётный работник среднего профессионального образования». Я горжусь этим званием, как и медалями «За доблестный труд», «Ветеран труда» и рядом других наград.
     Сейчас у меня всё более и более появляется время для занятия литературным трудом, и, думаю, вскоре я ему отдамся полностью – надо успеть реализовать задумки. Понимая, что книжная литература всё более и более утрачивает к себе интерес и падает на неё спрос, мне удалось усовершенствовать свои знания и навыки в компьютерной технике и, я думаю, свои произведения мне удастся разместить в Интернете для предложения «интересующимся пользователям» (однако видеть именно книгу в хорошем переплёте со своими произведениями намного, признаться, приятнее, да и пользоваться книгой  читателю при чтении тоже, уверен,  удобнее)…

     Приведённый выше автобиографический очерк, конечно же, не в полной мере раскрыл все перипетии моей жизни, да и цели я такой не ставил. Всё остальное, что «осталось за кадром», так или иначе нашло отражение в моих произведениях, так как любой писатель в свой труд всегда вкладывает частицу своего «я», своё видение, суждение, умозаключение либо оценку события, явлений, свой жизненный опыт.
     С этими словами я отправляю Вас, дорогой читатель, к моим произведениям как в прозе, так и в стихах, в том числе к стихам для песен.

                Автор.