Не место для героя

  В маленьком городке, на берегу бескрайнего моря, никогда ничего не происходило, не происходит и никогда не произойдет. Конечно, случались и здесь захватывающие, волнующие события, вроде прорвавшего водопровода, приезда болгарского цирка, починки водопровода и отъезда болгарского цирка, но событий, о которых пойдет рассказ, никто не ожидал. Да и чего можно ожидать, попивая горькое вино и зевая глядя на покачивающиеся кривые сосны. Скука, коррупция и евро ремонт, расселились здесь за пластиковыми оконными рамами. Пьяными зигзагами бродили прохожие, проносились ржавые колымаги, на которых лаяли из-за кривых заборов вонючие шавки.  Летом море омывало сточными ссаками набережную, зимой штормило черными, холодными волнами, пытаясь смыть этот город. Горы нависали серыми скалами. Из непролазных джунглей доносились звериные крики любителей природы. Жители города орали везде, куда только могли добраться в своем пьяном угаре, поджаривая  мясо неизвестных животных, ломая сучья на диких пальмах. Так, горы вокруг города, постепенно превратились в выжженные, загаженные камни. Оставалось только одно место, которого не коснулись полоумные любители дикого отдыха - небольшой заповедник, добраться до которого не так то и просто. Именно там и берут начало события, потрясшие весь город и окрестности вокруг на многие мили. А началось все как всегда в понедельник, ведь в понедельник все и начинается.

Понедельник.
   Джон встал с первыми криками попугаев, когда бледное солнце еще только касалось вершин спящих гор. У Джона не было будильника. У Джона мало что было. В его бревенчатом, покосившемся доме стояли кровать и комод. Над комодом висела старая сабля, оставшаяся в наследство от прадеда, циркового артиста, глотателя сабель. Рядом висела в рамке его черно-белая фотография, на фоне цирка-шапито. В темной кухне, как единственный зуб во рту у Джона, белел холодильник. Будильник Джону был не нужен. Иногда он мучился бессонницей и мог не спать неделями. Еще у него был ночной энурез и аллергия на апельсины, но этой ночью он спал крепко. Встав с широкой дубовой кровати, Джон сделал разминку - отжался от пола, поиграл пудовой гирей. Умывшись и позавтракав, он надел на себя форму с блестящим нагрудным значком «Егерь», огромные болотные сапоги. Взял охотничий ремень и ружье с оптическим прицелом. Выйдя во двор, он покормил пса, отвязал его от цепи, завел старый уазик. Пес вскочил на сиденье рядом и Джон не спеша поехал по ухабистой горной дороге. Пес дожевывал кинутый ему кусок вяленого слоновьего хобота. Фары еле освещали кривую дорогу. Солнце пробивалось первыми лучами через свисающие лианы. В джунглях наступало утро.
   Джону на вид было лет сорок. Он был широкоплеч и крепок. Его лицо, с мужественным подбородком, уродовал ужасный шрам. Ото лба, через бровь, на широкую скулу, багровел он вечной отметиной от брошенного в лицо топора. Джон лихо вел машину, слушая хрипящее и еле уловимое в таких диких местах радио. Пес сидел рядом, навострив уши. Это был огромный пес, помесь добермана и волка. Одно ухо у него было наполовину откушено в смертельной схватке с медведем. Когда-то в молодости, лишившись пол уха, пес защитил своего хозяина от свирепого медведя и продолжал верой служить ему и сейчас. А свой шрам Джон получил в пьяной драке в придорожном баре, заступаясь за честь несчастной слепой женщины. Это было год назад. В тот день Джон тихо попивал виски, сидя в темном углу, когда неожиданно в бар вошла слепая женщина и попросила воды. Кто-то из пьяной компании, сидевшей в другом конце, протянул ей стакан с виски и несчастная, сделав несколько глубоких глотков, в ужасе отшатнулась и закашляла.  Джон сделал пьяной компании замечание. Замечание переросло в драку. Пьяных было шестеро, и всех их Джон знал как заядлых браконьеров и алкашей. Кулаки Джона с глухими ударами входили в грудные клетки, крошили зубы, ломали носы. Шестеро растянулись на полу, среди разбитых табуреток и перевернутых столов. Джон вернулся к женщине, в страхе замершей у стойки бара. « Не бойтесь»,- сказал он ей, - « они не причинят вам вреда». В этот момент кто-то очнулся и бросил в Джона топор. Истекая окровавленным лицом, ослепленный заливающей глаза кровью, Джон успел узнать убегающего из бара человека. Это был Педро – старый контрабандист, педераст и браконьер. Джон попытался догнать его, пробежал несколько кварталов, но вскоре понял, что серьезно ранен и вернулся. Слепой женщины уже не было. А шрам остался на всю жизнь.
   Джон съехал на обочину горной дороги и остановил уазик. Взяв ружье и выпустив пса, он хлопнул дверью и направился в джунгли. Это был обычный обход заповедника, какой Джон делал каждое утро. Всю жизнь он проработал егерем и знал эти места как свои двадцать пальцев. Пес забежал вперед и скрылся в высокой траве, откуда вскоре послышался его громкий лай. Джон пробрался через осоку и увидел лежащего в траве муравьеда. Нос муравьеда попал в капкан. Несчастное животное обессиленно лежало, не в силах больше бороться с ужасной судьбой. Пес перестал лаять, и виляя хвостом, смотрел на хозяина. Джон наклонился над муравьедом, погладил его щетинистую шерсть. Зверек вздрогнул. « Не бойся, малыш»,- сказал Джон, - « я не причиню тебе вреда». С этими словами он разжал капкан, смазал рану зеленкой. Муравьед весело побежал в джунгли, радостно фыркая. В этот момент где-то раздался выстрел. Джон встал. Эхо прокатилось по склонам гор. Пес навострил уши. « Идем, Шарик!» - скомандовал он псу, и они поспешили на звук выстрела. Пробираясь сквозь чащу, Джон услышал еще несколько выстрелов. Кто-то проник в заповедник, начав кровавую охоту.  Вскоре Джон и Шарик вышли на вершину небольшого холма и затаились. Внизу проходила тропа, единственный путь из заповедной зоны. Джон снял с плеча ружье. Вскоре Шарик тихо зарычал, глядя куда-то сквозь лианы. Джон вскинул ружье и посмотрел в оптический прицел. По тропе шел человек с тушей кабана на спине. На поясе у него висели совсем маленькие тушки кабанчиков. Из них сочилась и капала на траву темная кровь. Браконьер убил самку с детенышами и теперь направлялся проверить свой расставленный на муравьедов капкан. Джон выстрелил. Фонтанчик пыли взвился в полуметре от браконьера. От неожиданности тот замер. Шарик с рычаньем бросился вниз по склону. За ним, ловко перепрыгивая со скалы на скалу, устремился Джон.  Через мгновение они были на месте. Пес злобно лаял, пытаясь ухватить человека за сапоги. Джон направил ружье ему в спину. Браконьер поднял руки, и туша кабана упала в пыль.
- Ты арестован за браконьерство, - сказал Джон.
Человек обернулся и опустил руки. Это был Педро. Тот самый Педро, так ловко метнувший в Джона топором и изуродовавший ему лицо. Узнав Джона, Педро затрясся от страха. Теперь он понурил голову и стал похож на одного из убитых им маленьких полосатых кабанчиков.
- Может, ты отпустишь меня? – тихо произнес он, – забудем прошлое. Я тебе хорошо заплачу. Пять тысяч динаров тебя устроят?
Джон молчал, направив ружье на Педро. Пес сидел рядом, готовый в любую секунду броситься на браконьера по приказу хозяина.
- Хорошо. Сколько ты хочешь? – не унимался Педро. – Пять тысяч мало? Я дам тебе десять, мы расходимся и забудем старые обиды.
Джон сел на камень, достал карманную рацию. Жаркое южное солнце было в зените. Джон снял шляпу, устало вытер пот с лица, проведя рукавом по шраму.
- Я могу простить тебе топор, - сказал он, - но вот убийство самки кабана с детенышами – этого я простить не смогу. С этими словами он нажал на кнопку рации и вызвал полицию. – Идем со мной, - скомандовал он, - поднимай тушу и пошли. Педро стиснул зубы, обреченно посмотрел на Джона, кряхтя поднял тушу и медленно зашагал вперед. Джунгли трещали в след миллионами цикад, провожая браконьера и егеря аплодисментами.
   Возле дома уже стояла машина полиции. Джон поставил уазик рядом. Полицейский стоял возле машины и молча смотрел, как Джон бросил перед ним тушу кабана, связку мертвых кабанчиков, ружье, патроны, окровавленный капкан и под конец вывел из уазика нервно озирающегося по сторонам Педро. Полицейский недовольно плюнул в дорожную пыль, составил протокол задержания, забрал с собой все улики, посадил Педро на заднее сиденье машины и исчез в облаке пыли. Джон долго смотрел в след удаляющемуся патрулю, потом взял ружье и вошел в дом. Солнце садилось, освещая багровым закатом дикие заросли бамбука. Так прошел понедельник. И это было только начало. Ведь вторник был не за горами.

Вторник.
   Джон проснулся от громких криков и лая собаки. На дворе стояла жаркая, душная ночь. Встав с кровати, он выглянул в окно. За забором плясали огни, раздавались нечеловеческие крики и ругань. Джон быстро одел джинсы, взял ружье и вышел на крыльцо. В этот момент в темноте, раздался хруст ломающейся калитки, и во двор вломилась толпа людей с факелами. Их было шестеро. Все были пьяны, еле держались на ногах. В руках у них были факела. В мутных глазах, уставившихся на Джона, отражались языки пламени, в кривых ртах поблескивали золотые зубы. Впереди всех стоял Педро. В руке у него был ржавый револьвер. Он довольно улыбался, посматривая на Джона и озираясь по сторонам.
- Ну что? Ты думал ты герой? – сквозь зубы произнес Педро. – А то, что мой кузен начальник полиции, ты не подумал?
  Толпа довольно засмеялась. Педро резко вскинул револьвер и выстрелил в лающего на привязи пса. Тот взвизгнул от боли и затих. Джон поднял ружье, но в этот момент прозвучал еще один выстрел. Джон почувствовал резкую боль в ноге и тут же упал на крыльцо. Кто- то подбежал к нему, ударил в лицо и выхватил ружье из рук. Со всех сторон посыпались удары. Джон попытался закрыть голову руками и потерял сознание. « Ну, все, хватит», - услышал он откуда-то голос Педро, - «сожгите этот дом».  Джон вновь потерял сознание. Очнулся он, лежа на крыльце. Вокруг плясали языки пламени. Превозмогая боль, Джон отполз по ступеням на пыльную землю. Ползком, окровавленный и еле живой, он подполз к будке, рядом с которой лежал мертвый пес. Джон погладил его шерсть, прикрыл остекленевшие глаза рукой и растянулся рядом. Глядя в ночное, усеянное звездами небо, он слышал, как трещит и рушиться его дом, объятый пламенем.
   Утром, когда уже давно проснулись самые поздние из спящих попугаев, приехала машина полиции. Джон стоял во дворе возле свежей могилы пса, с ногой, перемотанной кровавой тряпкой поверх джинсов. Опершись на лопату, он смотрел на холмик земли перед собой. Вокруг дымились остатки сгоревшего дома. Двое полицейских вышли из машины. Неторопливо подошли к Джону.
- Протяните, пожалуйста, руки вперед, - сказал один из них. Джон послушно протянул руки. На запястьях щелкнули наручники.
- Вы обвиняетесь в умышленном причинении вреда здоровью, избиении нескольких человек прошлым летом, - произнес один из полицейских. – Так же вы обвиняетесь в ложном обвинении человека в браконьерстве, подбрасывании ему улик, в виде мертвых животных и незарегистрированного ружья. Вот постановление шерифа о вашем аресте.
Полицейский протянул в лицо Джону официальную бумагу, подписанную шерифом, кузеном Педро. Джон опустил голову. Под ногами лежали дымящиеся угли сгоревшего дома. Полицейские довольно улыбались. На глаза Джону навернулись слезы. Он вытер их скованными наручниками руками, посмотрел в наглые лица полицейских и сказал:
- Я готов выслушать все обвинения, выдвинутые против меня.
- Это еще не все, - произнес полицейский и ударил Джона в живот. Джон осел на колени. – Нам приказано записать, что ты сопротивлялся аресту, в результате чего сам сжег свой дом. А собаку нам пришлось застрелить, так как ты спустил ее на нас.
Джон оперся на руки и попытался встать, но получил еще один удар и свалился на землю. Полицейские довольно засмеялись. Джон оперся наручниками на теплые угли сгоревшего дома, и вдруг, среди черных головешек что-то блеснуло. Это была старая сабля, доставшаяся Джону в наследство от прадедушки, циркача болгарского шапито. Ее рукоять сама легла в ладонь Джона, теплым металлом согрев руку. Джон привстал на колени, сжал рукоять и рванул. Лезвие сверкнуло сталью, освободившись наконец из плена обгоревших ножен, как молния рубит надвое ночное небо. Отрубленная рука, с зажатым между пальцев листком бумаги, упала в пыль. Следующим ударом Джон отсек второму полицейскому голову. Голова отлетела в сторону, тело повалилось на землю, словно подкошенный эвкалипт, фонтанируя кровью. Полицейский корчился от боли, пытаясь достать из кобуры пистолет, прижимая обрубок к груди. Джон подошел к нему сзади и вонзил саблю между лопаток. Клинок вышел через сердце. Полицейский захрипел и затих. Джон встал ему на спину ногой, выдернул саблю. Взяв  пистолеты, сняв браслеты наручников, бросив саблю на заднее сиденье, он завел полицейский автомобиль, включил мигалку и вжал педаль газа в пол. Машина рванула с места, засыпав пылью и мелким гравием два окровавленных трупа. Попугаи восторженно кричали из опушки, провожая уносящийся в сторону города автомобиль птичьими аплодисментами. Вторник только начинался.
   В полицейском участке, в душном кабинете шерифа пытали слепую женщину. Женщина сидела посреди кабинета, привязанная к стулу. С разбитой нижней губы на платье капала кровь. Шериф плеснул ей в лицо водой из алюминиевой кружки. Оконный вентилятор развивал ее мокрые волосы. Женщина очнулась, приподняла голову и что-то пробормотала.
- А я уже подумал, ты ее убил, кузен, - сказал сидевший в углу Педро.
- Профессионализм не пропьешь, - ответил шериф, вытирая пот со лба. – Ну что, ты дашь свидетельские показания против этого ублюдка, Джона Иглесиаса? – он склонился над лицом несчастной женщины. Женщина продолжала что-то невнятно бормотать.
- Что?! Я не слышу! – заорал шериф.
В этот момент в коридоре раздались крики и прозвучали выстрелы.
- Это еще что такое? – шериф приоткрыл дверь кабинета. В этот момент его голову пробила пуля. Шериф рухнул на пол, забрызгав стены кровью и мозгами. Педро подскочил на кресле, раскрыв рот. Дверь распахнулась и в нее вошел Джон. В руках у него были пистолеты. На поясе, перевязанная  бечевкой и касаясь пола, болталась окровавленная сабля. Джон посмотрел на женщину. Несмотря на ее плачевный вид, он сразу узнал в ней ту самую слепую, за которую заступился прошлым летом в баре.
- Джон! Что случилось? – промямлил пятящийся к окну Педро. – Ты только успокойся и давай поговорим. Сколько тебе надо? Двадцать, тридцать тысяч динаров? Ты только скажи и…
  Джон разрядил в Педро две обоймы. Кровавый кусок мяса, только что предлагавший откупиться, дергаясь рухнул на пол. Джон подошел к слепой женщине, отвязал ее от стула. « Не бойтесь, они больше не причинят вам вреда», - сказал он. «Грасиас», - промолвила она, смотря на Джона карими, невидящими глазами. Где-то в коридорах ниже послышались крики полицейских и топот приближающихся сапог. Джон раскрыл окно, привязал веревку к раме и выбросил конец наружу. «Спускайтесь вниз!» - прошептал он женщине, подвел ее к окну и помог спуститься с третьего этажа. Из кармана шерифа торчала связка ключей. Схватив ключи, Джон быстро запер дверь. Топот полицейских, бегущих вверх по лестнице, становился все ближе. Медлить было нельзя. Быстро подобрав ключи к сейфу, Джон распахнул его. В сейфе лежали сумки, набитые динарами, динамитные шашки, пакеты с наркотиками. Взяв сумку с деньгами, набив ее пакетами, Джон расставил под дверью динамитные шашки и поджег одну из них. Ловко схватившись одной рукой за конец веревки, держа в другой сумку с деньгами и наркотиками, он спустился вдоль стены во двор. Там его ждала слепая женщина. Схватив ее за руку, он побежал к машине с надписью «Шериф».  Раздался взрыв. На машину посыпались куски битого кирпича. Все заволокло пылью. Сев в машину, Джон завел автомобиль, и пробив железные ворота рванул прочь. Позади, объятый пламенем, полыхал полицейский участок. Рядом сидела незнакомая слепая женщина. На заднем сиденье лежала сумка, набитая деньгами. Куда ехать Джон не знал, но об одном он знал наверняка - делать ему здесь больше нечего.
  И это было правильно. В маленьком городке, на берегу бескрайнего, синего моря, вряд ли что-то произойдет. В этом скучном, пораженном коррупцией месте, жители еще долго будут помнить о событиях двух летних, жарких дней, пока у них опять ни прорвет водопровод или снова ни приедет болгарский цирк-шапито. Море будет ласково омывать набережную летом, зимой штормить, пытаясь смыть город в пучину морскую, а горы будут вечно нависать над городом серыми, выжженными от кострищ скалами. Здесь нет и никогда не будет места для героя.