Следы на черепице

Давно «сидит» во мне это воспоминание. Но только сейчас,  почему-то, зародилось желание связать его с сегодняшними реалиями, записать размышления с нотой исторической грусти и аллюзиями.

Дела служебные дважды приводили меня в Киев еще в те времена, когда у нас была большая страна, «союз нерушимый» — гигантская общность, некий  «резервуар», скрепленный обручем коммунистической партии. И хотя в этом «резервуаре» уже тогда булькали и лопались отдельные пузыри  будущих острых противоречий, «обруч» был еще достаточно крепок.

Возможно, из-за моих корней, уходящих в псковскую старину, история  всегда вызывала во мне благоговейный трепет. Казалось, смахни вековую пыль, вглядись сквозь дымку в голубую даль, и найдешь в ней, истории, духовную поддержку, объяснение происходящего и предвосхищение будущего.  Поэтому, оказавшись волей судьбы в Киеве, «матери городов русских», я не мог пройти мимо святынь — Киево-Печерской Лавры и Софии Киевской.

Наконец-то это сбылось: освободившись от служебных дел,  стою в Софийском соборе — главном храме  Киевской Руси и с волнением рассматриваю убранство собора, частично сохранившиеся древние мозаики и фрески. В своде алтаря величественная фигура молящейся Богоматери - Оранты. Строгое, одухотворенное лицо, роскошество красок: ярко синее одеяние на теплом золотом фоне, накидка из шелковой ткани в рельефных складках и необычная деталь — белый, с каемкой платочек за красным пояском Богородицы. Фигура объемная, живая и величественная.

В центральном куполе — огромное мозаичное изображение Христа-Вседержителя. Непривычное изображение: не одухотворенный молодой человек тридцати трех лет от роду, а умудренный жизнью пожилой мужчина с большими, «греческими» глазами, с лучиками морщин на щеках и около глаз, суровый и аскетичный.

Поражаюсь искусству византийских мастеров: собор был заложен еще в 1037 году великим князем Ярославом  после  его победы над печенегами, на эти изображения русских богов взирали в 1240 году воины хана Батыя, разграбившие святыню, но и сегодня религиозные и светские композиции собора, его мозаики и фрески оставляют сильное впечатление. Все так, но главное потрясение  ждало меня впереди.

Экскурсовод провел нас на боковую галерею, где на столах были разложены артефакты, сохранившиеся еще со времен строительства собора и найденные при его реставрации. Прохожу вдоль выставки, и вдруг останавливаюсь пораженный: на столе лежит большой кусок черепицы, которой крыли собор, а на ней цепочка глубоких следов козы и рядом четкие отпечатки босых  ножек ребенка лет четырех. Воображение живо нарисовало  картину: на солнечной лужайке рядом со строительством разложены для просушки листы еще сырой глиняной черепицы. К ним приставлен маленький сторож, какой-нибудь Мирослав, русоголовый, в длинной рубашонке, с хворостиной в руках, чтобы отгонять животных. Не уследил ребенок, забралась бродячая коза на полянку, и, позабыв все, зная, что его ждет наказание, припустил Мирослав за козой прямо по сырым глиняным листам, оставил свой  след в вечности.
 
 Тех, кому довелось быть родителями или испытать счастье общения с внуками, не могут оставить равнодушными следы детской ножки. Вот и я внимательно рассматриваю отпечатки, наверное, розовой пяточки ребенка, маленьких пальчиков и думаю: прошло около тысячи лет с того солнечного дня, как сложилась судьба этого древнего киевлянина, ровесника собора? Дала ли тогдашняя политическая обстановка шанс нашему герою хотя бы элементарно выжить? А если суждено ему было сгинуть, то ради чего, во имя какой великой цели? Был ли он хозяином своей судьбы, или всего лишь пешкой в руках тогдашних кукловодов?

Чтобы ответить на эти вопросы, хотя бы предположительно, надо углубиться в события, происшедшие на Руси до и после закладки Святой Софии. А время это было наполнено делами смутными и кровавыми.

В 1015 году умер великий князь Владимир, оставив после себя двенадцать сыновей от нескольких браков. «Стол киевский» занял старший нелюбимый сын Святополк, находившийся при жизни князя Владимира в заточении. Святополк в русской истории получил прозвище Окаянный, за то что, избавляясь от соперников, убил трех братьев: Бориса, Глеба и Святослава. Следующим на очереди был Ярослав Владимирович, князь новгородский. Предупрежденный сестрой Предславой, он собрал войско и нанес поражение Святополку на берегах Днепра при Любече. Но братоубийственная война продолжалась с переменным успехом, и только в 1019 году Ярослав окончательно сел в Киеве на столе отцовском и дедовском.
 
Нашему Мирославу повезло: его детство и юность совпали с относительно спокойным периодом правления Великого князя Ярослава. В 1036 году после смерти на охоте его младшего брата Мстислава, воинственного князя черниговского, Ярослав взял его волость и стал «самовластцем в Русской земле» по выражению летописца.
 
Мир, основанный на ощутимой военной силе,  стабильность, отсутствие гражданской войны, позволили Киевской Руси при Ярославе, прозванном Мудрым, достичь наивысшего могущества. Время было благоприятное для широкого строительства (Святая София, Золотые ворота), законотворчества (Русская Правда), для «книжного учения», развития торговли и ремесел.

 Примечательны строки письма дочери Ярослава Мудрого, отданной в 1051 году замуж за французского короля Генриха I. Обращаясь к отцу, она пишет:  «В какую варварскую страну ты меня послал; здесь жилища мрачны, церкви безобразны и нравы ужасны». На архивных государственных бумагах того времени красуются четкие подписи Анны Ярославны на латыни и кириллицей рядом с крестами безграмотных французских чиновников и самого Генриха I.
 
Страна жила мирной, созидательной жизнью, без внутренних и внешних угроз вплоть до смерти князя Ярослава Мудрого в 1054 году.
А что же маленький киевлянин Мирослав, как он?  Малыш, скорей всего, рос в семье строителей, становился мальчиком, затем юношей, помогал старшим, осваивал мирную профессию, благо дел было полно: Киев в те годы превратился в один из крупнейших городов Европы, соперничавший с Константинополем, — согласно летописям, в нем было четыреста церквей и восемь рынков.

Перед смертью Ярослав Мудрый разделил  Русь между пятью сыновьями.  Свой, киевский стол поручил старшему сыну Изяславу и наказал другим сыновьям: «Слушайтесь его, как меня слушались». И действительно, у братьев долго не было повода к ссоре, но были обиженные племянники — князья-изгои, сначала Ростислав, затем Всеслав, князь полоцкий.

Здесь надо сказать несколько слов об изгоях и княжестве Тьмутаракань, его роли в истории Руси. В те времена существовал жестокий обычай, согласно которому князь, осиротевший раньше, чем его отец по старшинству смог занять стол киевский, навсегда лишался такого права (изгонялся) и должен был вместе со своим потомством довольствоваться одной какой-то волостью, которую дадут ему старшие родичи. Не все мирились с таким порядком. Не смирился и Ростислав, сын рано умершего старшего сына Ярослава Владимира. В 1064 году Ростислав вместе с другими именитыми искателями счастья бежал в далекую Тьмутаракань, изгнал оттуда двоюродного брата своего Глеба Святославовича и сел на его место. Он был не первым и не последним князем-изгоем, которого манила Тьмутаракань, «застепное приволье», где обещанием добычи можно было легко собрать храбрую дружину из местных народов и вернуться  отыскивать себе волостей. Вот почему на протяжении многих лет Тьмутаракань в русской истории служила постоянным убежищем тогдашней «несистемной оппозиции» — князей - изгоев и иже с ними.

В то же время на северо-западе поднялся другой потомок изгоя, Всеслав, князь полоцкий, который в 1066 году «подступил под Новгород, полонил жителей, снял колокола у св. Софии». Пришлось старшим Ярославичам — Изяславу, Святославу и Всеволоду укрощать крамольника, и «произошла злая сеча, в которой много пало народу».
 
Как знать, может быть, в этой сече сложил свою русую голову наш уже почти тридцатилетний Мирослав, пал жертвой княжеских прихотей и амбиций. А, может быть, погиб чуть позднее в последующих усобицах киевского князя с осиротелыми племянниками, не получившими волостей. «Начались те времена, когда по земле сеялись и росли усобицы и в княжих крамолах сокращался век людской, когда в Русской земле редко слышались крики земледельцев, но часто каркали вороны, деля себе трупы, часто говорили свою речь галки, собираясь лететь на добычу» (С.М. Соловьев. История России с древних времен, т.2, с.341).

Такова, скорей всего, печальная судьба маленького киевлянина, оставившего след на черепице. Его ровеснику, собору Святой Софии, тоже достались тяжелые испытания, но, несмотря ни на что, он выстоял и, умудренный всем виденным и пережитым, призывает нас сегодня делать правильные выводы из исторического прошлого.
 
В быту говорят: «все мы вышли из детства», имея в виду, что уже в раннем возрасте формируются черты будущего взрослого человека. Думается, что это выражение можно распространить и на общественное устройство, ибо Киевская Русь — это «детство» нашей государственности. Но уже в этом «детстве» проявились черты и особенности нашего этноса, которые остались живы и играют огромную роль до сего времени.

Кто был в России первым западником? П.Я. Чаадаев?  Нет, не он. Как пишет Л.Н. Гумилев: «При дворе Ярослава  (вон, еще когда! — Г.Н.) по-прежнему сохранялись три партии: одна — западническая, другая — исключительно национальной ориентации, считавшая, что Русь может соперничать с любыми коалициями западных держав, и третья, стремящаяся к миру и дружбе с Византией. Западников возглавлял Изяслав Ярославич (старший сын великого князя), национальную партию — Святослав Ярославич (сидевший в Чернигове), провизантийскую — Всеволод (княживший в Переяславле, третий сын Ярослава». Не правда ли, очень современно звучит. Замените отжившую Византию на другую современную супердержаву, и вы получите расклад при сегодняшнем «дворе». А расслоение российского общества на западников и славянофилов (почвенников) — видимо, тот крест, который нам нести до скончания века.

Сохранилась в наше время и другая достопримечательность Киевской Руси — Тьмутаракань, не в прямом географическом смысле, а как среда обитания  оппозиции. Пусть теперь это «место встречи» называется иначе. Как и прежде там кучкуются «князья», лишенные власти, набирают дружину из легковерных и рассерженных горожан, а в тайных думах у князей одно: «идти добывать красного стола княжеского», волостей, власти и денег.

Усердно молятся они, повернувшись лицом к Западу,  бьют поклоны и будто не замечают, что Запад   растерялся, запутался в проблемах и  сам не знает, что делать. Забывают, что Россия — не Швейцария и даже не Германия, и кафтан, сшитый по западным лекалам, непременно лопнет на  российской спине.

А что народ? Ему, уставшему от всех передряг, «белых» и «красных», от перестроек и пустой болтовни либералов, «просто хотелось пожить». Недоуменно читает он на лозунгах «князей»: «Свободу слова!» и думает: а что, разве этой свободы мало? Вон, какие бранные слова раздаются из «Тьмутаракани», гулко разносится "эхо" с забугорной направленностью, поэты на страницах новых газет в словах не стесняются — и ничего. Какой ещё свободы надо? Или смуты захотелось?

Вот так можно увидеть в истории Киевской Руси приметы сегодняшнего дня. Многое повторяется. Но хочется надеяться, что народ поумнел, и не допустит, чтобы наступили вновь «те времена, когда по земле сеялись и росли усобицы,  и в княжих крамолах сокращался век людской».

Январь 2013 г.