Васильево озарение

Василий  Попов  не  спеша,  шел  в  управление.  Его  давнишний,   но  еще  сносный   костюм,  считавшийся  у  него  парадным,  сидел  на  нем  как  на  колу.  А  тщательно  выглаженные  стиляжьи  брюки,  покроя  шестидесятых,  были  коротки  по  самые  щиколотки  и  не  могли  прикрыть  разные  носки:  черный  и  синий.  Через  каждые  сто  метров  он  выуживал  из  бокового  кармана   пиджака  небольшую  одежную  щетку  и  демонстративно  смахивал  с  костюма  пыль.  Свою  маленькую,  плешивую,  похожую  на  тыкву  голову,  на  которой  бултыхалась  замусоленная,  где-то  им  откопанная  фетровая  шляпа  -  держал  гордо.  Пыля  стоптанными   туфлями  и  красиво  держа  палку,  словно  трость,  подобранную  для  отпугивания  собак,  важно  вышагивая,  приближался  к  магазину.
Этот  среднего  роста,  худощавый  мужик,  со  скуластым,  опухшим  от  пьянки   лицом,  бойкий,  но  ленивый  в  работе,  в  любой  среде  чувствовал  себя  свободно,  как  рыба  в  воде,  будь  то,  простой  люд  или  великие  мужи  мира  сего.  Когда  был  трезв,  любил  читать  романы,  детективы,  сказки  детям  и  мечтать.  Настрогав  пятерых  детей,  пустил  их  жизнь  на  самотек,  а  сам  потихоньку  спивался.  Работать  с  ним  не  хотели  даже  скотники,  опасаясь  его  недельных  загулов.  И  с  каждым  загулом,  в  свое  оправдание,  он  находил  себе  очередные  болезни:  пневмония,  радикулит,  астма,  а  были  и   такие,  про  которые  не  слышали  не  только  сельчане,  но  и  врачи  мучились  в  догадках,  к  какой  части  тела  эта  хворь  относится.  Начальство  ему  не  верило,  но  и  с  работы  «он  был  подсобным  рабочим»,  его  не  выгоняли, жалея  его  детей.  Денег  он  тоже  не  получал -  получала  жена.  Однако  на  бутылку  он  ее  раскручивал,  клянясь  всеми  святыми,  завязать  пить.  Выпивая - добрел.  Бросал  пить,  делался  вредным,  придирчивым,  ставя  из  себя  невесть  что…  Даже   пенсионерка  Марья  Васильевна,  степенная,  рассудительная  женщина,  высказалась  на  счёт  его  у  магазина:  «Гордый – то,  ну  прям  Король  в  сартире  и  на  паршивой  козе  не  подкатишь»!   А  Марья  Васильевна  просто  так  на  людей   не  кидалась,  значит  было  за  что.  А  за  что?  Только  ей  известно.
Сейчас  он  был  трезв  и  не  обращал  внимания  на  односельчан,  с  некоторыми  не  желал  здороваться,  считая  это  ниже  своего  достоинства.
-  Васек! – донеслось  от  магазина.
За  углом  магазина  стояли  его  дружки,  маня  бутылкой.  Василий  задумался:  «  Свернуть  или  не  стоит»?  Но  любовь  к  зеленому  змию  взяла  верх.  Свернул.
-  Ты  что,  Васек,  прям  весь  при  параде? – спросил  красноносый,  с  большими  как  у  « Чебурашки»  ушами,  Николай.  Куда ходули - то  навострил?   В   район,  что ли?
-  К  преду  иду,  на  собеседование,  -  заважничал  Василий  и  почесал  себя  за  ухом. -  Кое - что  решить  нужно. 
-  К  преду?!   Это  дело…  А  мы,  плеснуть  тебе  хотели.
Василий  втянул  тягучую  слюну  и  почесал  палкою  лоб,  поднимая  и  опуская  её  концом,  шляпу.
-  Выпить  оно  конечно  можно…   Боюсь,  пред,  учует.  Дело  сорвется.
-  Пред  не  дурак!  По - роже  определит,  что  ты  с  похмелья.  Варёный  рак  бледнее  выглядит.
-  Не  с  похмелья,  а  от  пьянки   отхожу.  И  вообще!  Я  уже  эту  гадость,   почти  два  дня  в  рот  не  беру.  Смотреть  и  то  противно.
-  Два  дня-а…  -  протянул  с  иронией  кривоногий  Егор.  -  А  кто  вчера  у  тебя  на  задах,  на  брюхе,  по  лопухам  к  забору  полз?  Я  твою  синюю  робу  с  оторванным  воротником  из  тысячи  узнаю.
-  Искал,  кое – что,  -  быстро  и   деловито  ответил  Василий.
-  Видать,  это  кое – что  тяжёлое?  С  трудом  по  забору  поднялся,  весь  в   репьях,  будто  ежик  клубком  свернутый,  одна   лысина  на  солнце   сверкает?
Василий  хотел  возразить  Егору  в  грубоватой  форме,  но  его  неожиданно  перебил  Николай.
-  Ну,  раз  тебе  противно… - Тогда  извини…
-  Я, не в том  смысле  противно, - что  противно,  а  в  том,  что  подташнивает,  - боясь  оказаться  в  пролете,  закрутился  как  вошь  на  гребешке,  Василий.  - Всю  ночь  не  спал – тошнило.  Наверное,  малосольным  огурцом  вчера  отравился.  Сижу  на  крыльце,  маюсь…  и  вдруг,  мысля  меня,  озаряет!  Люську  пришлось  разбудить,  обрадовать.  Нечего  спать,  когда  у  мужика  идеи  в  голове!  Она  конечно,  категорически  против…  но  это,   от  плохого  воспитания  и  образованности.  Однако,  как  и  я,  восьмилетку  кончила.  Вернее   не  кончила,  а  отсидела  от  срока  до  срока,  как  на  зоне.  Ничего… подучим!   Вам  пока  про задумку  не  скажу.  Дело  уж  больно  щекотливое.  С  предом,  посоветуюсь,  тогда   и  потолкуем,  -  он  боком  привалился  к  деревянной  стене  магазина,  положил  на  лоб  ладонь,  показывая  всем  видом,  что  сильно  озабочен,  и  облизнувшись,  посмотрел  на  бутылку,  -  Ладно -  плесни.  Чёрт  не  выдаст,  свинья  не  съест.
Николай,  наполнил  стакан  и  протянул.  Василий  понюхал  содержимое,  передернулся  и,  не  глотая,  без  задержки,  вылил  в  рот.  По  привычке  крякнул,  вытер  губы  рукавом   и,  поправив  палкой   съехавшую  на  лоб  шляпу,  оглядел  деловито  мужиков:
-  Ну,  мне  пора… Пьянка  -  пьянкой,  а  дела - делами.  Вы  тут  будете  или  куда  умыкнёте? 
-  А  что? – спросил  кривоногий  Егор.
-   Если  будете  здесь,  то  возвращаясь,  я  донесу  до  ваших  голов,  свой  задуманный  жизненный  проект. 
Мужики,  с  деревенской  простотой  и  любопытством,  уставились  на  Василия,   всем  видом  выказывая  свою  заинтересованность  к  его  проекту.  Проект  может  выражаться  в  денежной   компенсации,  а  лишний  рупь  карман  не  дырявит  и   по  утрам  избавляет  от  тошноты. 
-  Хорошо,  Васек…-  Если  что,  ищи  нас  в  кустах  за  магазином.
Дверь  председателя,  была  приоткрыта.  Василий  просунул  в  проем  голову,  и  осмотрел  кабинет.  Председатель  сидел  за  полированным,  светло – коричневым  столом  и  что - то  писал.  Василий  не  решительно  постучал  по  косяку  и   тихо   спросил:
-  Можно? 
Приподняв  голову,  председатель  посмотрел  на  воспалённое  лицо  Василия  и  указал  рукой   на  стоящий  у  стола,  такой  же  светло – коричневый   стул.
Василий  деловито  прошел  в  кабинет,  поставил  стул  боком  к  столу   и,   бесцеремонно  развалившись,   закинул  ногу  на  ногу.
-  Ну,  рассказывай  Василий,  что  тебя  ко  мне  привело?  -  не  отрываясь  от  дела -  поинтересовался   председатель.
-  Я,  Юрий  Петрович,  пришел  к  тебе  как  интеллигент  к  интеллигенту,  с  просьбой.
Председатель   посмотрел  из - под  нависших  бровей  на  Василия  и  загадочно  улыбнулся:
-  Ну,  раз,  как  интеллигент  - валяй!
-  Просьба  у  меня  не  шибко  затруднительная  и  вполне  выполнимая.  Куб  досок  нужно,  в  срочном  порядке.
-  И,  на  какие  такие  нужды?
-  Решил  я  отделиться  от  домочадцев.
Председатель  отложил  в  сторону  ручку  и  пронизывающе,  будто  под  рентгеном,  осмотрел  его  худую  плоть.
-  Ты  это  что  прохвост  задумал?  Мало  того  что  плохо  работаешь,  у  семьи  деньги  пропиваешь,  вдобавок,  бросить  решил?  Совсем  совесть  потерял?  Не  бросишь  озоровать,  поговорим  по -  другому  и  в  другом  месте.
-  Петрович,  ты  меня  не  понял, - перебил  Василий. - Бросать  я  их  не собираюсь.
-  Так  какого  же  лешего,   спрашивается,   решил  отделяться?
-  Сейчас  объясню: -  Василий,  нервно  снял  шляпу  и,  рукавом  вытер,  холодный,   потный  лоб. -  Задумал  я,  написать  книгу,  про  нашу  колхозную,  жизнь,  а  для  этого,  нужен  покой  и  тишина.  Вот  я  и  решил  отгородить  отдельный  кабинет.  Понимаете  для  чего?  Что б   с  мысли  не  сбивали.
Председатель  успокоившись,  улыбнулся  и,  прикрыв ладонью, как  козырьком   насмешливые  глаза,  сказал:
-  Ну,  если  так  обстоит  дело,  то   пойду  тебе  на  встречу,  только  с  одним  условием:  Ты  бросаешь  пить  и  начинаешь  трудиться   на  совесть.
-  Пить,  конечно,  бросить  можно,  а  вот  на  счет  работы  обещать  ничего  не  могу.
-  Что  так?  Устал  что ли? 
-  Да  нет…  Хочу  встретиться  с  интересными  людьми,   разузнать   о  их,   житие – бытие.  Разведать  всю  подноготную  колхоза,  чтобы  книга  была  толстой  по  содержанию.  А  на  это  время  нужно,  сами  понимаете.
-  Да-а-а…  С  работой,  у  тебя,  действительно  затруднения,  -  с  иронией,  произнес  председатель.  Вот  только  не  толстой,  а  полной…
-  Что  полной? 
-  Книга  говорю,  должна  быть  полной  по  содержанию.
-  Да  хрен  с  ней!  Пусть  будет  полной,  какая  разница.  Я  тебе,  Петрович,  по  секрету  скажу.  Я  ведь  в  душе  не  только  писатель,  но  и   поэт,  как  Пушкин.  Но  так  как  с  рифмами  много  возни,  решил  свою  задачу  упростить  и  написать  книгу.  Писать – это  вам  не  стихи  сочинять,  таланту  много  не  надо.  Что  увидел,  что  узнал,  то  и  фиксируй.  Конечно,  и  стихи  в  книгу  вставлю  про  наших  героев,  если  они  этого  заслужат.
Председатель  от  души  рассмеялся,  рассматривая  исподлобья,  серьезного  Василия.  А  Василий  не  мог  взять  в  толк,  что же  смешного  он  сказал - нервничал.  Взыграло  самолюбие.  Как  это  так,  ставить  на  попа    его  смысл  жизни  это  знаете…  не  кошке  живот  почесать.
-  Зря  ты,  Петрович  усмехаешься!  Натуру  мою  ты  не  знаешь!  Если  я  что  удумал,  то  с  курса  не  сверну, -  он  вскочил  со  стула,  и  что-то  бурча  под  нос,  забегал  по  кабинету. - Я,  Петрович,  стишок  в  раз  могу  сложить.  Если  сомневаешься,  задай  тему,  тогда  и  посмотрим,  кто  над  кем  посмеется…
-  Ну,  хорошо  Василий,  я  тебе  верю.  Ты  только  сядь  и  не  маячь  у  меня  перед  глазами.  От  твоей  беготни,  у  меня  голова  кружиться.  Это  о  чем   говорит?  А  о  том,  что  с  такими   вот,   как  ты,  я  все  нервы  вымотал,  и  заблаговременно  постарел,  а  ведь  я  ещё  не  на  пенсии.
-  Петрович,  ты  меня  с  толку  не  сбивай,  а  задай  тему,  чтобы  опосля не  было  пересудов  с  твоей  стороны.  Не  люблю,  когда  меня  за  идиота  принимают. 
-  Хорошо…  Вот  тебе  тема, – сдался  председатель. - Продвижение  нашего  колхоза,  к  светлому   будущему. 
Василий  заложил  руки  за  спину,  подошел  к  окну  и  задумался,  посматривая  на  магазин,  у  которого  крутились  его  дружки.
-  Готово. Слушай.  -  И,  повернувшись  к  председателю,  уселся  на  низкий  подоконник   и   уставился  на  люстру. 
                Наш  колхоз  как  бронепоезд,
                Прет  вперед,  пыхтя  парами,
                Магазин  не  будем  трогать,
                Обойдем  его  задами.
Петрович  схватился  за  живот,  и  залился  неудержимым  смехом.
-  Ну,  Василий,  молодец!  Порадовал,  так  порадовал!  Да  тебе  в  нашей  художественной  самодеятельности,  цены  не  будет.
-  Что  тут  смешного? – опять  насупился  Василий,  поглядывая  то  на  председателя,  то  на  люстру,  по  которой  ползала  жирная,  зеленая  муха.  Ему  до  безумия  хотелось  ее  прихлопнуть,  но  его  сан,  этого  не  позволял.  «Писатель  все же,  не  хухры -  мухры»!
-  Объясни  мне  Василий,  почему  это  ты,  наш  магазин  избежать  хочешь?  Он  что  тебе,  поперек  горла  встал?
-  Объясню…   Выражаясь  языком  поэта,  это  означает:  что  в  магазин  за  водкой,  заходить  не  будем.
-  Тогда  выходит,  что  ты,  со  своими  собутыльниками,  пойдешь  к  бабкам  за  самогоном?..  Не  так ли?
-  Это  еще  почему?
-  У  тебя  так  выходит.  Большинство  самогонщиков,  у  нас,  где  живут?
          -   На  задах, - ответил  озадаченный  Василий.
-  А  самогон  где  гонят?
-  В  банях…
-  Вот  и  получается…  Бани  на  задах,  самогон  там  же.  Подумай…
-  Ладно,  Петрович,  убедил,  здесь  я  дал  маху.  Из-за  этого  я  и  хочу  писать  книгу.
-  Ну,  что ж.  На  счет  досок  я  тебе  помогу.  Пиши  заявление  на  правление  колхоза,  мы  его  рассмотрим,  и  думаю,  как  многодетному  отцу,  выделим  -  за  полцены.  Да  и  как  не  выделить,  - улыбнулся  он,  -  все ж  будущая  гордость  колхоза  просит.  А  на  счет  работы,  подумай…   Писатель,  это… - он  указал  пальцем  в  потолок. - С тебя  должны  пример  брать,  И  детям  твоим  рассказывать,  какой  у  них  был  отец.   Еще,  какие  просьбы?
-  Пока  все, - ответил  Василий,  ощутив  в  душе  гордость  и  прилив  сил.

Друзья,  были  за  магазином:  кто  сидел,  а  кто  уже  мерно  посапывал,  завалившись  в  кусты.
Простодушный,  бесхитростный  Николай,  с  интересом  и  даже  с  какой-то  гордостью  за  Василия,  слушал,  как  прошла  встреча  с  председателем  и  о  чем  велась  речь.
-  Ну,  ты,  Васек,  да-а-ешь! -  Прям,  так  и  сказал: – дерзай  науку?
-  Да…  И  еще  говорит,  что  не  попросишь,  я  тебе  дам  бесплатно,  только  поставь  наш  колхоз,  на  высшую ступень... 
-  Вот  это  да!  -  наливая  в  стакан,  и  морщась  от  дыма  папиросы,  прилепленной  к  нижней  губе,  не  переставал  удивляться  Николай.  -  И  стишок  говоришь,  ему  понравился?
-  Еще  бы!  -  Василий  залпом  осушил  посудину.
Николай,  похлопал  по  его  худому  плечу  и,  с  трудом  произнося  слова,  попросил:
-  А,  мне,   м - можешь,  что – н - нибудь  выдать?
Василий  польщен  был  вниманием,  которое  ему  оказывали  и  проникся  глубоким  уважением  к  собеседнику,  тем  более,  у  того  недопитая  бутылка    вина.  А  это  о  многом  говорило.
-  С  удовольствием.  Вот  придёт  «Муза»  тогда  и…
Николай  приподнял  бутылку  и  прищуренно  посмотрел  через  её  коричневое  стекло  на  солнце.
-  Тут  на  двоих  не  хватит.  На…  из  горла,  пока  не  пришла.
Василий  непонимающе  посмотрел  на  друга,  сунул  горлышко  в  рот  и  забулькал,  торчащий  кадык,  как  клапан  у  помпы,  гулял   вверх - вниз,  вверх - вниз.  Допив,  кинул  пустую  бутылку  в  кусты  и  по - царски  восседая  на  бревне,  влюблено  и  гордо,  посматривал  на  Николая. 
-  Маловато… - пробурчал  тот,  себе  под  нос. - И-идем,  к  Ва-а-люхе.  Попросим,  до  получки…
-  И - идем.
Обнявшись,  и  поддерживая  друг  друга;  качаясь  и  спотыкаясь,  побрели  за  добавкой.
В  магазине,  Василий,  прижался  к  отопительной  батарее  у  входа,  вцепился  в  неё  руками,  а  Николай  пошел  выпрашивать.  Продавщица  в  штыки:
-  Ничего  я  вам  не  дам  и  не  просите.  И  так  лыка  не  вяжете.  Вам    займи,  ваши  жены  меня  со  света  сживут.
-  Ва-а-люх,  ты  понимаешь,  это  т-талант.  Это  поэт  с  большой  буквы,  -  уговаривал  Николай.  -  Ему  доверено,  про  наш  колхоз  писать  книгу.  Даже  сам  Петрович,  -  он  поднял  руку  и  сунул  пальцем  в  лампочку,  висевшую  над  его  головой,  -  это  запро - ка-то-ли-ро-вал.  Во-о…  слово,  мать  его  в  душеньку,  и  не  выговоришь… - смутился  он. - И  стих  он  Петровичу  сложил.  И  не  про  че  нибудь,  а  про  твой  магазин.
-  Из  вас  поэты,  как  из  меня  балерина.  Окромя,  как  водку  жрать,   ни  на  что  больше   ума  не  хватит.  Слова  не  выговариваете,  не - то,  что  стихи  писать.
-  Эт  ты   зря!  Обижаешь  Василия,  обижаешь!   Если  хочешь,  он  в  раз  тебе  стих  скумекает.
-  Да  дай  ты  им  окоянным… - заступились  бабушки,  пришедшие  за  покупками  и  уставшие  ждать  очереди.  -  А  то  ведь  не  отвяжутся…  Отдадут  чай… 
-  Ладно… -  сдалась  Валентина.  А  то  и  впрямь  не  отвяжитесь… -  Посмотрела  на  притихшего  Василия,  нагнулась  к  стоящему  у  прилавка  Николаю  и  тихо  спросила:  -  А  что,  он  и  впрямь  в  этом  деле, - того? 
-  Еще  бы!  Он  и  мне   обещал,  когда  «Муза»  придёт.
-  Попроси,  пусть  сочинит…  Я  вам  тогда  задарма  бутылку  дам.
Николай  к  Василию  с  уговорами:  тот,  для  приличия  помялся,  как  красна  девица  перед  выданьем  и,  как  бы  нехотя,  согласился.  С  трудом   оторвавшись   от  батареи,   подошел  к  прилавку,  поставил  на  него  локти  и,  зажав   виски  и  щеки  руками  - минут  пять  стоял  без  движения;  даже  бабушки,  и  те замерли,  с  любопытством  посматривая  на  посапывающего  поэта. 
-  Ты  что  там,  уснул… что ли? - не  выдержала  Валентина.  -  Мне  ведь  работать  надо,  люди-то  ждут. 
-  Валь,  дай  человеку  с  мыслями  собраться.  Это  тебе  не  пряники  взвешивать,  -  заступился  Николай.
Василий  откинул   назад  голову и  напыщенно  заговорил:
                Валентина  за  прилавком
                Улыбается  с  утра
                Может  в  долг  дать  и  за  деньги
                Ну,  ко  всем  она  добра.
Николай,  покачиваясь,  стоял  у  прилавка  и  влюбленными  глазами,  смотрел  на  Василия.  От  жалости  к  стихам,  непроизвольно  пустил  слезу  и,  смахнув  ее  указательным  пальцем,  сдвинув  шляпу  Василия  ему  на  затылок,  поцеловал  его  затяжным  поцелуем,  в  лысину.
-  Во-о-т!  Слышали?  Это  Кутузов!  Это…  Как  его,  в  душеньку  его  мать!  Герой  нашего  времени!  Во-о-т!   
Не  то,  что  бабушки,  даже   виды  видавшая  Валентина,  хоть  ей  и  было  смешно,  удивилась.   Как  у  него  складно  получилось,  потом  серьёзно,  с  грубоватым  оттенком,  спросила  у  Василия:
-  Кому  и  чего  она  там  даст?  А - а?!
-  Товар,  Валь,  только  товар.  – Поспешил  объяснить  Василий.
Она   достала  из  ящика,  стоявшего  у  прилавка,  бутылку  «Портвейна»  и    поставила  на  прилавок,  пригрозив:
-  Больше  чтоб  я  вас  здесь  не  видела.  Ясно?
Друзья   взяли  бутылку  и   довольные,  поспешили  к  выходу.

Проснулся  Василий  в  два  часа  ночи,  от  невыносимого  сушняка.  Во  рту,  будто  кошки  нагадили.  Не  помня,  как  добрался  до  дома,  и  что  происходило  с  ним  в  этот  день, - ломал  голову;  вспоминая  отдельные  эпизоды  из  прошедшего  дня.  Встал.  Пошел  на  кухню  и  с  жадностью  выпил  кружку  холодной,  колодезной  воды.  Закурив,  вышел  на  крыльцо, - подумал:  « Что  за  натура…   Сначала  все  помнишь,  а  потом  провал - втянул  папиросный  дым – затошнило.  – Вот  черт!  -  зло  швырнул  папиросу,  в  густую,  покрытую  росой  траву.  Окинув   бегло,   необъятные   просторы  и  восхитившись  красотой  природы,  попытался  срифмовать  слова, - не  получилось.  -  Нет,  лучше  книгу  пойду  писать,  стихи  успеют.  Вот  удивиться  Люська   когда  встанет,  увидев  начало  моей  книги».  Мягко  ступая  словно  кошка,  прошел  на  кухню.  Нащупав  выключатель – щелкнул.  Свет  ударил  в  глаза.
-  И  тут  черт  ногу  сломает! – пробурчал  он,  посмотрев  на  стол,  накрытый  красной,  в  белую  клеточку,  клеенкой.   -  Крошки  за  собой  убрать  бояться…  Прям  беда  с  ними…  И  в  кого  только    уродились?  Отделяться  надо,  в  срочном  порядке.  В  такой  обстановке  работать  невозможно.  От  одного  вида,  мысли  как  тараканы  разбегутся.
Снял  висевшее  на  гвозде   полотенце,  с  какой – то  дотошностью  протер  стол,  погонял  им  мух  и  тараканов,  которые  при  свете,  летали  и  носились  по  столу  как  угорелые,  и   удручённо  сказал:
-  Травить  вас  заразы  надо!  Все  загадили!  Время  у  меня  нет,   с  вами  заниматься.  Вот  напишу  книгу,  я  вас  тогда…  -  огляделся,  и  увидел  на  подоконнике  смятый  листок.  Карандаш  валялся  рядом  с  печкой.  Положил  листок  на  стол  и  аккуратно  разгладил  его  ладонью.  Уселся   на  скрипящий   табурет,  посмотрел  в  окно  в  рассветную  даль,  записал:
Наш  поселок  стоит  как бы  в  низине,  окруженный  с  правого  бока  озером.  Бросил  писать,  подумал: - « А  если  сесть  к  нему  задом?  Тогда  получится,  он  меня   сзади  окружит? -  А-а-а!  Пойдет  и  так. - Отмахнулся  он.  -  Если  кто  спросит,  объясню,  почему  справа, - и,  почесав  карандашом   за  ухом,  продолжил  писать».  Наш  поселок  небольшой,  но  кучковатый.  Все  дома,  сцепившись  заборами,  стоят  по  соседству.  Некоторые,  правда,  как бы  презирая  общественную  жизнь,  стоят  в  стороне  обособленно.  Ну  и  ложили     мы   на  них  мешок  овощей!   Единоличников  и  раньше не  любили,  не  то,  что  щас  в  1969году.  Без  них  воздух  чище.  Наш  колхоз  и  без  таких  как  они  цветет  и  лезет  в  гору  от  урожаев  и  надоев,  с  приплодами.  Еще  бы!  У  нас  такая  высокая  рождаемость…  А,  какие  производители!  Взять  хотя  бы   быка   «Буяна».  У  того  сейчас  не  сосчитать  сколько  сыновей  и  дочек  появилось  на  свет.  У  « Мишке», - тоже  быка,  у  того  поменьше,  но  он  и  моложе.  Еще  догонит!  Я  в  него  верю,  как  в  себя.  Конечно,  не  только  на  ферме  есть  хорошие  производители,  есть  и  в  селе.  У  Степана  Куликова  восемь  голов.  Он,  значит,  будет  на  третьем  месте  за  быками.  Малость  отстает.  Да  разве  нам  за  быками  угнаться! -  Он  озадаченно  почесал  лоб  и  поразмыслил: - «Вот  если  бы   бабы  как  телки,  паслись  в  одном  табуне,   то  с  быками  можно  было  бы  и  потягаться.  Возможно  даже,  и  превзошли  бы  их по производительности.  Потому  что  наши  мужики,   физически  крепче  быков  и  проворнее.  Бабы  про  то  знают  и  мужиков  за  это  уважают.  Иные  дерутся  из-за  мужиков,  не  будем  указывать  пальцем,  но  от  меня  они  живут  через  три  дома». - Так,  на  четвертом  месте  у  нас  Битюков  Иван.  У  того  шестеро  и  все  рыжие.  Смешно  смотреть  на  их конопатые  рожи,  все  как  подсолнухи   в  цвету». - Опять  почесал  лоб:   слово  « рожи»   вычеркнул  написал  «лица» - посчитав,  слово  «рожи»  грубым,  неотесанным,  выражением. -  А  я,  значит,  получаюсь,  на  пятом  месте,  у  меня  их  пятеро  и  все  в  меня. - Василий  самодовольно  улыбнулся,  потянулся,  задрав  руки  к  потолку,  находя  своих  детей  самыми  красивыми  на  свете  и,  продолжил. -  В  этом  вопросе  я,  конечно,  отстал  от  мужиков.  Но,  как  сочувствующий  коммунистической  партии,  могу  догнать  их  в  одночасье;   если  этого  потребует  матушка   «Родина»  и   если  к  моим  ста  рублям,  прибавят  еще  двадцать,  на  мелкие  расходы.  Я  на  них  куплю  тетради,  авторучки  и  разные  принадлежности.  Вообщем  всё  то,  что  нужно  для  дела.  «Что-то  не  то… -  подумал  Василий.  -  Зря  я  про  свои  нужды  описываю.  Как – то  не  по  партийному  получается.  Что - то  мелко - буржуазное.   Шантаж,  какой - то.  «Дадите, - значит  сделаю!  А  не  дадите, - шишь  вам»!  Совсем  не  по  партийному!  Это  просто  от  неопытности  или  задумчивости,  а  может  от  переживаний,  -  денег – то  не  хватает,  а  на  книгу,  немало  потребуется.  Пока  зачеркивать  не  буду,  чтобы  не  забыть.  Но  выделить  придётся. - Он  жирно,  подчеркнул  всё  предложение.  -  Потом  схожу  к  Петровичу,  может  премию  подкинет  или  помощь,  какую,  выпишет».
Посидел,  подумал  над  текстом  и  зашуршал  снова  по  листу.
 С  такими  производителями  как  у  нас,  поголовье  фермы  и  поселка  растет.  А  это  значит,  мы  будем  с  молоком,  мясом  и  защитниками  нашей  любимой,  непобедимой  « Родины».  У  одного  меня  только  трое  защитников,  не  говоря  про  Степана  Куликова.  У  того  целых  шесть  и  все  как  быки  здоровые,  словно  их  « Буян»  делал.  Все  в  колхозе  трудятся.  Хорошую,  калымную  работу,  уж  не  пропустят, - «заразы»!  Василий опять задумался:   «Поэтому  Степан  и  живет  припеваючи.   Сейчас,  наверное,   радуется, - сволочь…  что  я  его  на  третье  место  за  быками  поставил!   Ехидничает  поди   на  до  мною,   гад,   что  я  на  последнем  месте…  Он  всё  время  меня  подкалывает! - Василий  от  злости  даже  побагровел,  представив  ухмыляющееся,  самодовольное  лицо  Степана.  -  Вычеркнуть  что ли  его  из   книги,  чтоб  не  издевался  над  отстающими.  Ишь…  волю  почуяли!  Чуть  сверху,  и  нос  к  верху! - Поскреб  карандашом  макушку. - А-а-а,  ладно!  Пусть  радуется.  Мы  люди  не  гордые.  Да  и  в  долг  он  мне  всегда  дает,  а  то  еще  обидится  и  давать  перестанет.  А  здесь  уж  не  открутится! – Василий,  потянулся,  похлопал  ладонью  по  губам,  - Что-то  голова  трещит?  Наверное,  малость  передумал? -  посмотрел  на  старые  часы  «Зим»,  которые  он  и  в  бане  не  снимал.  В  бане  хвалился  мужикам  и  спорил  с  ними  на  стакан:  что  они  пылеводонепроницаемые,  бросал  их  демонстративно  в  тазик  с  водой  и  самодовольно  щерился,  посматривая  на  удручённых  мужиков,   а  часы  как  ни  странно,  тикали  и  даже  время  точное  показывали. -  Елки  -  палки,  почти  час  писал!  Трудиться  на  износ  тоже  вредно.  Чокнуться  от  перенапряжения  можно»! 
Он  аккуратно  сложил  листок  вчетверо;  засунул  за  резинку  трусов,  чтобы  не  потерять  или  дети  не  разорвали,  и  пошел  спать  в  сени,  там  у  него  была  индивидуальная  кровать,  куда  его  постоянно  ссылали,  как  на  «Колыму»,  чтоб  не  портил  воздух  перегаром;  там  же,  он  и  мечтал  отгородить  себе  кабинет,  для  творчества. 
Проснулся   от  толчка  в  бок.  Рядом  стояла  жена  и  зло  смотрела.
-  Ну,  что,  горе  писатель?  Опять  весь  поселок  обзанимал?  Вечером,  как  свинья,  на  карачках  приполз, - скотина! 
-  Деревня!!!  На  карачках!  Могла б  и  культурней  выразиться…  Ползком,  например.  И  ругаться  бросай.  Нечего  дурные  примеры  с  доярок  брать!  Неудобно  мне  за  тебя.  Муж  культурный,  а  жена  черт – те  че!  Что  люди – то  скажут? 
-  Эт  надо ж,  за  один  день  культурным  стал!  Культурные,  как  свиньи  не  нажираются!  Они  рюмками  пьют,  и  с  хорошей  закуской… 
-  Мы  тоже  не  лаптем  щи  хлебаем!  И  закуска  не  хуже  ихой!  Вчера,  например,  бычками  в  томатном  соусе  закусывали,  -  напыщенно  ответил  он.  -  И  пил  я  по  делу - интервью  брал.  А  не  веришь,   на, - прочти  и,  медленно,  с  издевательским  наслаждением,  вытащил  из  трусов  помятый, исписанный листок  и  сунул  жене  под  нос.
Кое - как   разобрав  его  каракули,  Люся  с  силой   и  отвращением, швырнула  листок  на  кровать. 
-  Ишь,  какой  умный  выискался!  Прибавь  ему  двадцатку  на  тетради,  а  рожать  и  кормить  мне!?   Знаю  я,  на  какие  тебе  тетради!  И  показала  ему  посиневший  от  напряжения,  кукишь.  -  Я  только  тогда  соглашусь  рожать,  если  ты  мне  из  двадцати,  будешь  отдавать  пятнадцать.  На  пропой,  тебе  и  пятерки  хватит. 
-  Ты  совсем  обнаглела…  Даже  охамела!  - лицо  Василия  перекосило,  будто  лимон  разжевал.  -  Я  значит,  ночами  не  спи  - ломая  голову  над  книгой;  ходи  по  поселку -  собирая  данные,  а  денежки  тебе?    Му - у - драя!   
-  А  ходить  беременной,  мучатся  рожать,  легче,  да? Сам  вот  роди,    тогда  и  забирай.  А  пока  и  пятерки  хватит.  Ишь  что  захотел!  Как  агроном:  «Пшеничную»,  да  «Коньяк»  пить?!  Фигу  тебе  с  маслом!  Не  успел  книгу  написать,  а  уже  зазнался.  Так  вот!  Пока  не  отдашь  пятнадцать,  рожать  не  буду,  -  и,  грохнув  дверью,  выскочила  из  дома  и  побежала  на  коровник,  находившийся  за  задами  их  дома.   
-   Теперь  на  весь  поселок  разнесет,  -  с  тревогой  пробурчал,  Василий.  -  Вот  дурак!  И  что  не  согласился?  И  пятерки  хватило бы.   А  не  хватит,  один  черт  выпрошу.  Вечером  договорюсь.  Она  баба  отходчивая. 
Надев  костюм,  наспех  попив  чайку  с  маслом,  зашел  к  детям  в  спальню.  Укрыв  их  свалившимися  на  пол  одеялами  и  поцеловав,   отыскал  на  половину  разрисованную  тетрадь;  заткнув  за  ухо  карандаш  и  плотно  прикрыв  дверь,  вышел  на  свежий  воздух.  Вздохнул  угнетённо   несколько  раз,  и  направился  на  ферму - мучаясь  в  догадках:  « Разболтала  жена  про  пятнадцать  рублей  или  нет?  Если  разболтала,  то  с  доярками  на  чистоту  не  поговоришь.  Да-а-а!  Денек  у  меня  сегодня  скверный!  В  коровник  хоть  и  не  заходи...  Будут  попрекать:  деньги  от  детей  отрываешь!  Я  что,  детям  враг   что ли?  Мне  для  них  ничего  не  жалко,  я  для  них,  даже  пряники  на  той  неделе  покупал,  а  она  в  штыки!  Вообще…  безголовая!  Пропустить  бы  для  смелости   и  на  душе  б  полегчало.   К  скотникам  что  ли,  свернуть?  У  них  в  это  время  есть  -  сообразили,  поди…   Потом  найду  зав - фермой,  разузнаю  про  надои,  ну,  а  после  и  с  передовиками  потолкую».   
Василий  сходил  на  силосную  яму,  находившуюся  на  краю  посёлка,  и  не   прогадал.  Скотники,  угостили  его  самогоном:   он  подобрел,  повеселел  и  в  знак  благодарности  и  солидарности,   записал   жалобы   на  продавщицу  Вальку,  « якобы  Валька,   хранит  дома  вино,  но  им  «Змеища»  с  утра  не  дает.  Им  приходится  брать   плохо  выгнанный  самогон   и   травить  им   свой  слабый   организм,  а  работа  у  них  тяжелая.   И  от  этого  пития,  после  двух  бутылок  на   брата,  организм  не  выдерживает,  мужики  отрубаются,  и  не  могут  довести  дело  до  конца,  а  в  конце  месяца  лишаются   премий   и  других  привилегий.  И  всё  из-за  неё,  из-за  Вальки»!
-  Мы  её  пропесочим,  - обещал  Василий,  уходя  на  ферму.
          Поговорив   с  зав - фермой,  и  записав,  что  его  интересовало,  пошел  беседовать  с  доярками.
Деловито  прохаживаясь  с  тетрадкой  и  карандашом  по - мычащему,  гремящему,  кричащему  коровнику, -  брал  интервью.  Помуслякав  карандаш,  записывал  все  сказанное  и  увиденное. 
-  А  кто  у  нас  сегодня  в  передовиках? 
-  Галка  Исаева,  -  смеялись  доярки. 
-  Так  Галь…  Обрисуй  мне  свою  жизнь,  а  я  зафиксирую. 
-  Некогда  мне  с  тобой  балаболить.  Ходишь тут… людей  от  дела  отрываешь!   Распинайся  здесь  перед  тобой.   Следователь  что ли?! 
-  Не  следователь,  но  чином  не  ниже.  Я  пишу  книгу, про нашу  трудную,  можно  даже  сказать:  каторжную  жизнь,  в  которой  мы  презираем  все социальные  блага,  меняя  их  на  кирзовые  сапоги  и  мозоли  на  руках. 
-  Бедный,  заработался!  Аж  перевернуло  всего!  Шел  бы  лучше  жене  помог,  чем  бумагу  портить! 
-  А  я  по - твоему…  прохлаждаюсь  что ли?!  Для  вас  же  стараюсь. 
Василия  окружили  доярки.  Смеялись.  Просили  зафиксировать  и  их  фамилии. 
-  Всех  запишу,  не  волнуйтесь,  но  сначала  передовиков…  гордость  нашего  колхоза.  Галь,  мне   некогда,  у  меня  и  другие  объекты  есть.  Вон  их  сколько – показал  на  доярок. 
-  Вот  и  дуй  к  другим,  а  то  прилип  как  репей  к  заду.
-  К  твоему  заду  не  грех  прилипнуть, - смеялись  скотники.
-  Шалопаи!  -  отозвалась  она,  грозя  кулаком  и,  перевела  взгляд  на  Василия.
-   Говорят,  ты  вчера  за  стишок,  у  Валюхи,  бутылку  заработал?   Правда  это  или  бабы  брешут? 
-  Было  такое  дело…  Скрывать  не  стану… 
   От  гордости,  что  слава  бежит  впереди  его,  он   резко  откинул  в  сторону  голову,   «это  вошло  у  него  уже  в  привычку»,   да  забыл,  что  на  голове  вместо  волос  находится  полюбившаяся  ему  за  два  дня,  шляпа.  И  эта  шляпа,  сорвавшись  с  головы,  как  летающая  тарелка,   плавно  приземлилась  в  транспортер   с  жидким  коровьим  навозом.  Разразился  хохот.  Василия  подтрунивали  и  это,  действовало  ему  на  нервы.  Не  теряя  самообладания,  думая  про  себя:  «что  по  умственному  развитию  он  выше  всех  на  голову»,  взял   лопату,  стоящую  у  кормушки  и  утопил  ею,  в  навозе   шляпу.  От  выпитого  его  повело  и  потянуло  на  подвиги,  хотелось  доказать  всему  человечеству,  что  он  чего – то  стоит  и  шокировать  присутствующих   своим  талантом.  Искоса,  вызывающе,  посмотрев  на  односельчан,  - подождал  когда  поутихнет  смех,  потом,  сказал: 
-  Ну  что,  повеселились?    Отвели   душонку?!  Пока  вы  тут  ржали   как  лошади,  я  сочинил  стих  и  посвящаю  его  лучшей  доярке,  Галине  Исаевой. 
 Растолкав  толпу,  он  с  трудом  взобрался  на  кормушку,  ухватился  рукой  за  трубу,  идущую  к  поилкам,  задрал  нос  кверху  и,  вытянув  вперед  свободную  руку  -  вошел  в  роль.  Читал  громко,  с  чувством,  чтобы  каждый  мог  понять,  что  творится  в  его  душе,  когда  он  доводит  своё  «детище»,  до  людских  умов. 
                Галя  за  сиську  нежно  схватила,
                Дергала  часто,  не  чуя  усталость,
                Не  заблуждайтеся,  сиська  коровья,
                Галина  сиська  под  кофтой  осталась.
В  коровнике  стоял  не  то  смех,  не  то  рев.  Кто  валился  в  кормушки;  кто  выбегал  из  коровника  за  угол,  зажимая  слабые  места,  боясь  не  дотянуть  до  пункта  назначения,  а  кто  просто  зажав  живот,  давился  от  смеха  -  зная,  что  торопиться  за  угол  уже  поздно. 
Покрасневшая  от  стыда  и  ненависти  к  поэту  Галя,  схватила  метлу  и  ну  охаживать,  этой  метлой,  незаменимого  человека  в  посёлке,  при  этом  выкрикивая:
-  Козел  плешивый!  Дебил,  хреном  напуганный!  Я  тебе  сволочь,  вышибу  любовь  к  поэзии!  Не - то,  что  на  чужие…  На  сиськи  своей  жены  смотреть  перестанешь!  Ублюдок!
Прикрывая  свою  бесценную  голову  руками,  где  находилось  так  много  не  высказанных  фраз,  расталкивая  людей,  он  как  воробей  летел  к  выходу,  боясь  оставить  в  этом  аду  не  только  шляпу,  но  и  голову.  С  трудом  оторвавшись  от  погони,  проклинал  Галю  за  её  умственную  отсталость,  её  некомпетентность  в  стихосложении  и  крутой  нрав,  не  подходящий  передовику  производства.  « Вычеркну… -  думал  он. -  Таким  как  она,  вечные  памятники  сооружать  нельзя.   Не  место  им  в  истории,  тем  более   в моей  книге.  Это ж  надо,  женщина,   а  хуже  сапожника.   Сплошной  мат!  И  как  только  язык  поворачивается?   Бескультурие  какое - то!  Сиськи!   Сиськи!  Не  понравились  ей  сиськи.   А  как  назвать,  вымя  что ли?  Бестолковая!  Во – первых,  не  в  рифму,  а  во - вторых;  когда  доят,  не  за  вымя  дергают,  а  за  сиськи.  Деревня!  Культуру  таким,  еще  прививать  и  прививать.  Интересно?   А  что  это  моя  сегодня,  из-за  пятнадцати  рублей  разозлилась?  Мне  их  пока  никто  не  давал,  может  и  не  дадут.  А  ей  отдай,  и  рожать  не  хочет.  Вот  дура,  так  дура.  Да-а-а!  А  с  книгой,  погодить  придется - выждать,  когда  люди  наберутся  ума  и  культуры  тогда  и»…
Он  шел,  поднимая  пыль  стоптанными  и  хлопающими  по  пяткам  туфлями;  смотрел  на  поле  засеянное  пшеницей,  на  пташек,  снующих  над  его  головой,   на  стадо  коров,  пасущихся  в  пойме,   на  лес,  зеленой  стеной  стоящий  за  золотистым  полем  и  от  всего  этого,  его  организм  насыщался  какой – то  космической  энергией  и  слова  бушевали  в  голове,  как  море  в  штормовую  погоду  и  просили  подобрать  им  нужное  место  в  строчке,  но,  увы…  « Что-то  она  в  моей  голове  повредила, - думал  он.  -  Совсем  мысли  кособоко  пляшут!   Но  нас,  поэтов,  прошедших   огонь,  воду  и  медные  трубы,  скверным  словом  не  замарать  и  метёлками  не  запугать.  Нас  игнорируют,  уничтожают,   а  мы  как  «Феникс»,  из  пепла  возрождаемся.  И  так  будет  всегда!  -  Его  ненависть  доходила  апогея,  хотел  нецензурно  выразиться,  даже  полный  рот  слюней  набрал,  чтобы  харкнуть,  но  вовремя  опомнился:
- Негоже,  культурному  человеку,  ниже  завалинки  опускаться,   сказал  он  и  с  сожалением   посмотрел,   на  коровник.