Деревня Луга

                1.

             Деревня еще спала. Летний сон короток и чуток. Едва редкие звездочки стали тускнеть, истошно заорали петухи. Поорали и замолкли. С тяжелыми вздохами во дворах, одна за другой, поднялись коровы, зашумели тугими пенистыми потоками и гулко зашлепали парными лепешками.
В избе Камелиных, не зажигая керосиновую лампу, возилась у печки, гремя чугунами и ухватами, хозяйка Валентина. Камелин Александр запрягал лошадь в телегу, стоящую под окнами избы. На печке спал их сын Колька.
Небольшая изба вмещала большую русскую печь, широкую деревянную кровать, деревянные скамейки вдоль стен. На стене, у печки, висел шкафчик с немудреной посудой. Между двух окон, выходящих на деревенскую, заросшую травой улицу, стоял стол. Между столом и кроватью располагался сундук, в простенке висело мутное зеркало.  Бедная изба Камелиных , мало чем отличалась от других, послевоенных, изб сибирской деревни. Бледный предутренний свет, льющийся в окна, и всполохи огня из зева печи, освещали это неприхотливое убранство.
 По единственной деревенской улице ходил бригадир Пашка Климов, стучал палкой в переплеты оконных рам и оповещал хозяев: кому и на какую работу собираться. Из окон, чаще всего, выглядывали хозяйки, иногда высовывалась лохматая мужичья голова. Они молча выслушивали  Пашкины распоряжения и так же молча хлопали створками рам, закрывая окна.
      Пашка - младший брат Осипа Климова. И не было  в деревне врагов больших,  чем братья  Климовы. Еще в молодости Пашка изувечил Осипа в драке. И остался Осип хромым на всю жизнь.
Потом Пашка испоганил невесту Осипа и бросил ее, отнял крестовый отцовский дом, после смерти родителей. Война не примирила братьев. Осипа на фронт не взяли. Он так  и ходил за лошадьми, женившись на вдове - солдатке.
     Пашка из Германии привез не только медали за боевое отличие, но и  всякого барахла несколько чемоданов и даже невиданный в деревне инструмент - пианино. Инструмент этот стоял в крестовом Пашкином  доме  как молчаливый упрек человеческой глупости и жадности, изредка лишь, когда кошка прыгала сверху на клавиши, издавая бессмысленные звуки, неожиданные и жутковатые в деревенской тишине.
     Деревня жила по разному. Война закончилась без малого десять лет тому назад и особого богатства,  этой сибирской деревушке, взять было неоткуда.  Медведева Васенья , проводившая мужа на фронт, как осталась в покосившейся избенке с пятерней ребятишек, теперь уже подросших, так и мыкалась в ней. Зато братья Кислицины Илья да Никита, отгрохавшие перед войной рядом два крестовых дома, и теперь хлебали щи понаваристей.
     Бригадир, согнувшись, заглянул в окошко избы Медведевой Васеньи. На столе тускло горела керосиновая лампа с сильно закопчённым стеклом. На скамейке, у окошка, сидел парень Демка, сын Васеньи, чистил картошку.
     “Демка,- спросил его бригадир,- мать где?”
     “Леший знает где её черти носят,- ответил Демка, без особого почтения как к своей родительнице так, в особенности, и к бригадиру,- не свет не заря запустилась по деревне соли искать”.
    “Скажи ей,  чтобы табак шла пасынковать,- распорядился бригадир.
    “Ладно,- мотнул головой Демка,- скажу”.
Солнце, между тем, краешком выглянуло из-за гор, осветило деревню, речку за огородами, белые пятна гусей на берегу. Гуси, с восходом солнца, радостно загоготали и оглушительно захлопали крыльями. 
    Тетка Нюра - жена Кислицина Никиты  отворила окно, громко, на всю деревню, икнув выплеснула из чашки горячие ополоски прямо в задумчивую физиономию пса Верного. Пес, обиженно тявкнув, повизгивая не столько от боли сколько от обиды, забился под высокое крыльцо дома. Бригадир, дошедший до крестового дома Никиты, с усилием дотянувшись концом палки до оконной рамы, постучал.
     “Тетка Нюр, сено метать,- зычно крикнул он.
     “Чичас иду. Лихоманка тя унеси,- услышал он в ответ.
      Бригадир пошел дальше исполнять свои обязанности, оповещать народ. Тем временем, солнышко совсем высунуло из-за синих гор Саян свою круглую физиономию и ласково осмотрело светлый мир и копошащихся в нем людей.
    “Сынок, ты пойдешь седни волокуши- то возить,- спросила мать Кольку все еще спавшего на печке.
      “Пойду мам,- отворачивая мордашку, от назойливого солнечного луча, сонным голосом ответил Колька.
       “Тогда вставай, а то опоздаешь,- сказала мать напоследок,- достань суп в загнетке, поешь. Обед я тебе собрала в сумку. Я ушла, сынок, вставай”.
     Колька, свесив с печки босые ноги, сполз задом на скамейку, стоящую около, вышел в прохладные сени, пахнущие мукой и керосином, потом в ограду и ослеп от яркого солнца. Ступил босыми ножонками на, успевшие нагреться, доски низенького крылечка и, оттянув резинку трусишек, помочился прямо с крыльца. Наскоро сполоснул физиономию из приколоченного к стене дома рукомойника. Похлебал супу, схватил сумку с обедом и через окно выбрался на улицу.
    Улица была пустынна. Она заросла густой, низенькой травкой. Лишь в колее, выбитой колесами телег, не было этой живучей зеленой растительности. Трава приятно холодила ступни босых ног и Колька, вприпрыжку, запустился по ней на конюховскую.
     На конном дворе никого не было. Народ уехал метать сено, а Колька, стало быть, опоздал. Он едва сдержал слезы.  Плакать в одиночестве не было резону, жалеть его все равно было не кому. Он заглянул в конюховскую. Деревянные гвозди, на которых обычно висит лошадиная сбруя, были пусты. В ноздри ударил резкий стоялый запах дегтя, лошадиного пота и табачного дыма. На полу валялись окурки самодельных цигарок и подсолнечная шелуха. Справа от входа, в углу за печкой, стоял деревянный топчан. На топчане был брошен старый войлочный потник. Колька любил, особенно зимой- в жарко натопленной конюховке, забраться на этот топчан, слушать разговоры мужиков.
     В простенке, между окон, висел большой черный аппарат. В углах таился полумрак. Кольке стало жутковато в полутёмном, пустом помещении. Он выбежал во двор, на солнышко.
     В загоне лошадей не было, лишь в дальнем углу загона лежала, закрыв глаза, старая кобыла Маруська, никому теперь ненужная лошадь, которую конюх Осип кормил из жалости. Маруська у Кольки интереса не вызвала. Он подошел к крытому стойлу, в котором беспокойно бил копытом жеребец Орлик, рыжий красавец. Колька боялся и любил Орлика.
   “Его-то не обзовут рыжим,- подумал мальчишка. Орлик, почуяв постороннего, нервно всхрапнул и гулко ударил копытом по деревянному полу.
    “Не балуй, варнак рыжий,- раздался над Колькой хриплый голос конюха Осипа Климова. Колька вздрогнул и виновато улыбнулся.
    “Опоздал никак?- Колька молча кивнул.
    “А волокуши возить охота?- снова спросил Осип. Колька снова кивнул.
    “Только не на ком”.
    “Розочку бери”.
    “Каво?- не поверил Колька,- Розочку?”
    “Бери, бери,- сказал конюх,- её выбраковали”.
     Сердце у мальчишки затрепетало. Ему дают Розочку. Она на колхозных бегах не раз завоёвывала призы. Была гордостью колхоза.
     “И сейчас он, на ней, верхом! Все, держись пацаны. Вечером он им всем покажет. Серёжка Лукин, с его Стрижём, теперь у него в кармане.”
       Осип подвел к нему гнедую, стройную кобылу. Набросил ей на спину Колькину телогрейку, подсадил мальчишку и тот, не торопясь и не опускаясь до ребячьего восторга, с достоинством, выехал с конного двора.
                2.
        Бригадир стогомётчиков Григорий Потапкин назначил Кольку разъездным копновозом.
       “Разъездным - это хорошо. Интересно. Побываешь в каждом звене. А то не приведи бог попасть к Микитихе. Заездила бы, курва,- думал Колька, запрягая Розочку в волокушу. Грубые оглобли волокуши оскорбляли благородное животное. Кольке было жаль Розочку. Но радость обладания была сильнее чувства жалости. Тем временем день набирал силу. Солнце припекало. Колька, млея, гладил ладошкой атласную шею Розочки. Она, все понимая, казалось улыбалась ему, подмигивая фиолетовым глазом. Работали споро. До обеда поставили большой, на двенадцать волокуш, зарод. Григорий Потапкин, спустившись с зарода по перекидной веревке, объявил отдых. Народ потянулся к зароду. Все расположились у него в тени. Достали из сумок свеже очищенные белые головки лука с сочным зеленым пером. Достали большие бутыли с молоком- завернутые в чистые тряпицы, колобки желтого сливочного масла, куски толстого с мясными прослойками, усыпанного крупной солью и чесночными  дольками, сала. Достали туески с наваристыми щами и холодным, остро бьющим в нос, хлебным квасом, пышные булки пшеничного хлеба. Обедали.
После обеда старшие прилегли в тени отдохнуть. Парни заигрывали с девчатами. Пацаны убежали к ручью, журчавшему по дну ложка, попить через трубки пиканов родниковую воду.
Убегая вместе с ребятишками, Колька углядел, краем глаза, как Демка Медведев грубовато балуется с Надей Ситниковой - красивой, озорной девушкой, Колькиной соседкой. Отметил это обстоятельство и тут же забыл о нем.   
Ему сейчас нельзя было отвлекаться. Следовало быть собранным. Он чувствовал, что предстояла схватка с Сережкой Лукиным. Его давним соперником и обидчиком, который, конечно же, не простит ему Розочку.
Мальчишки неторопливо потянули из ручья студеную воду, покувыркались на травке. Ждали. Колька не подавал виду, что боится. Серёжка был старше и сильнее. Колька - настырнее. На стороне  Сережки были братья. Кольку поддерживал один его друг, тщедушный хохленок, Борька Геренко. Сережка, чувствуя поддержку, наливаясь злостью, начал задираться.
“Ну ты , рыжий , дрейфишь?”
Колька не отвечал, копил в себе злость. Серёжка, подойдя вплотную к Кольке, подставил подножку, уронил его. Колька вскочил. Мальчишки вцепились в рубахи друг друга, старались опрокинуть противника. Им это не удавалось. Они пыхтели, раскрасневшись. Подошли большие парни, начали подзадоривать их. Неожиданно Колькина нога угодила в сусличинную нору, они оба упали. Сережка оказался сверху. Кольке удалось вывернуться на бок и, казалось, он вот- вот освободится. Но Серёжка, обхватив его шею двумя руками, начал душить его. В глазах у Кольки потемнело, он захрипел. Ему стало жутко. Он почувствовал, что умирает от удушья. Тело его обмякло, но Серёжка все давил и давил. Борька Гиренко пытался помочь другу, но братья не давали. Борька, заглядывая в посиневшее лицо друга, всхлипывал:” Люди добри, дывытесь Мыкола вмер”. Демка Медведев, увидев, что дело принимает нешуточный оборот, отшвырнул Сережку.
Колька лежал на земле и не плакал. Слез не было. Было нестерпимо стыдно. Он не осознавал причину возникновения стыда, лишь болезненно ощущал этот стыд. Мальчишка пока не понимал, что это стыд унижения. Но однажды ощутив, он его уже никогда не забудет. Он вспомнил Розочку. Мысль, о благородном животном, успокоила и он задремал, пригревшись на теплой земле. Во сне привиделась мать. Она и другие деревенские бабы, на подводах, возвращались домой с покоса. Пели протяжные песни на разные голоса. У матери в руках были кустики земляники для него, Кольки. Солнце, в его сне, садилось за горизонт, окрасив оконные стекла домов в малиновый цвет. Сильно пахло земляникой. Колька очнулся. Носом он уткнулся в земляничный куст. Окончательно успокоенный, он вскочил и помчался к своей ненаглядной Розочке.
                3.
После обеда начали метать второй зарод.  Колька направился верхом на Розочке, запряженной в волокушу, в звено Демки и Нади. Они ни когда его не обижали, по этой причине он любил к ним ездить. Демка, здоровенный парень, сено на волокушу накладывал один. Надя едва успевала граблями подскребать за ним.  Сейчас они сидели, привалившись спинами к копёшке сена, ожидая копновоза. Демка травинкой водил по губам Нади. Она пыталась поймать её. Подъезжая к ним, Колька неожиданно для самого себя, пукнул. Демка и Надя рассмеялись. Колька смутился и покраснел.
“Смотри Колька, выскочит короста на спине у твоей красотки,- смеясь сказал Демка.
            “  Не выскочит,- буркнул в ответ мальчишка. Увидев, какую гору сена Демка наворотил на волокушу, Колька возмутился.
            “Ты Демка, если не жалеешь Розочку, пожалел бы Надю”. Демка, посмеиваясь, привязал сено к волокуше веревкой.
            “Смейся, смейся,- продолжал Колька,- вот выросту- женюсь на твоей Наде тогда посмеёшься”. 
             “Женилку сначала отрости,- продолжая  подшучивать над Колькой, отправил Демка копновоза к зароду.
              И не любил Колька ездить в звено к тетке Нюре Микитихе. Зловредная баба - эта Микитиха. Угодить ей было не возможно. К чему- ни будь да прискребется. То не так к валку подъедешь, то резко с места волокушу тронешь. И другие бабы у нее в звене такие же. Толстая Верка и Даша преподобная.
               Тихонько подъехав к ним, не нарочно- просто Розочка так ходит, Колька услышал разговор:” И где этого копнавоза только черти носят, парнишку- то Камелинского?  Неуворотный и страшной какой-то он у них”.
                Колька направил лошадь прямо на ненавистных ему баб. Они, увидев нависшую у них над головами кобылью морду, разлетелись как куры с насеста, кудахча. Долго орали они на пацана. Колька, не обращая на их вопли внимания, подвернул волокушу к валку, как положено, и улегся на спине, у спокойно стоящей, Розочки.  Жара и дурманящий запах сена уморили его. Задремал мальчишка на спине у Розочки. Бабы, наметав сено на волокушу, притянули его веревкой и скомандовали Кольке трогать. Он не услышал этой команды. Микитиха, рассвирепев, ткнула черенком вил Розочке под хвост. Лошадь рванула. Колька кубарем скатился на землю, оказавшись под волокушей. Там его крутнуло и выбросило, взъерошенного, на свет божий. Напуганные, до полусмерти, бабы схватили его, ощупывая кости. Ревели и бабы и Колька.
                Григорию Потапкину, бригадиру стогомётчиков, Колька заявил, что больше в звено, к Микитихе он не поедет по той причине, что она тычет вилами кобыле под хвост.
                “Да она что сдурела, курва,- возмутился бригадир,- дотычется у меня. Я ей самой ткну под хвост чем следует”- пообещал Григорий, под веселый гогот мужиков.
       
                4.
Под вечер завершили второй зарод. Укрепив его вершину перевичками. Григорий по верёвке спустился с зарода. Сели паужинать. Колька допил оставшееся молоко. Хлеб отдал Розочке. Он с нетерпением ждал упоительного момента гонок. А люди радовались теплому лету, доброму травостою, большим зародам сена.
И вот, наконец, подводы, с усталыми мужиками и бабами, тронулись. Копновозы верхом, налегке, неторопливо двигались легкой рысцой впереди них, до первого поворота. Как только мальчишки  скрылись от взглядов взрослых, ударили нахлёстышами уздечек по крутым лошадиным бокам и вперёд, галопом! Рубашки, пузырями, вспухли над их спинами. Лошади, предчувствуя скорый отдых, неслись так, как будто не они только что целый день  таскали тяжёлые волокуши сена.   
               Братья Лукины держались вместе,  на всю ширину дороги. Посредине Серёжка на своём сером Стриже. Колька не торопил Розочку, ждал подходящего момента и он настал. Лог, с его крутыми откосами, закончился. Впереди простирались широкие луга и земляничные поляны. Розочка без усилий вырвалась вперёд и устремилась домой. Теплый воздух тугой струёй  бил Кольке в лицо. Ему почудилось, что он летит над землёй и нет  под ним лошади. Это всё Розочка. На других лошадях такого  восторга он ни когда не испытывал. Отчаянный, не ведомый ему доселе, восторг овладел им.
              По силе чувства испытанный им восторг был равен стыду унижения. Это было вдохновение. Оно пришло к нему впервые. И в этот миг,  неказистый деревенский, мальчишка родился второй раз. Он родился поэтом.
              Толпа маленьких всадников была ещё далеко, когда Колька подъезжал к деревне. Солнце садилось. Синие отроги Саян бросали прохладную тень вечера на теплый мир людей. На конный двор Колька въехал не спеша, боялся гнева конюха дяди Осипа за галоп на уставшей Розочке. Спутав Розочку, Колька повесил сбрую в конюховскую, на деревянный гвоздь, и уже собрался идти домой - как его окликнул конюх.
            “Слышь - ка, завтра возьмёшь другова  коня,- сказал Осип, густо намазывая дёгтем ось телеги и надевая на неё колесо.
            “Пошто, дядя Осип?- упавшим голосом спросил парнишка.
            “Пашка забирает Розочку,- ответил Осип, не поднимая головы. Подозрительно долго возясь с чекушкой, которая никак не хотела лезть в узкую прорезь тележной оси. Из Колькиных глаз брызнули слёзы, и он убежал плакать на сеновал. Здесь его и нашёл Борька Геренко.
            “Мыкола,- позвал он друга,- гайда на ричку. Усе хлопци там”.
             На речке ребятишки шумно плескались в тёплой, прогретой солнцем воде. Колька хмуро, ни на кого не глядя, разделся. Серёжка Лукин, чувствуя его злость, не стал с ним связываться. Колька с берега, с разбега нырнул в ласковые воды речки Шуша, поплавал, поплескался. Вода смыла пот и усталость. Стало легче. Кто- то крикнул:” Ребя, Володя Верёвкин кино привёз”. Мальчишки убежали. Колька тоже выбрался  на берег, ушел в кусты отжимать трусы. Продев одну ногу в, уже отжатые, трусы. Он замер. Из воды возникла богиня. Он ни когда не видел греческих скульптур и картин Сандро Боттичелли, но то, что вот это богиня он точно  знал, он чувствовал.
             Она была бронзового оттенка в лучах заходящего солнца. Малиновые капли воды стекали у неё с плеч и драгоценными самоцветами падали в реку.  Золотым был нимб ее пышных волос. Пушок под мышками, когда она, подняв руки, укладывала косу на голове, слегка золотился. Тёмным золотом отливал пушок внизу живота. У Кольки слегка защемило сердце. Это была Ситникова Надя. Ему стало стыдно, но он не уходил, любовался прекрасным женским телом. Он проник в тайну его бытия.
             Очнувшись, Колька тихонько выбрался из кустов и, умиротворённый, подошёл к Борьке, который сидя на корточках, пытался развязать тугие узлы на мокрых штанинах и рукавах его, Колькиных, брюк и рубашке. Это была месть братьев Лукиных. Однако эта их мелкая пакость, не взволновала Кольку. Он взял свою одежду и вместе с Борькой отправился домой. В деревне, киномеханик Володя Веревкин, повесив на школьную стену белую простыню, демонстрировал кино прямо из кузова ЗИС-5, где и находилась передвижная киноаппаратура.  Солнце ушло. Редкие летние звездочки слегка обозначали высокий потолок этого вселенского кинозала. Мужики и бабы сидели на принесённых из дома скамейках и табуретках, желубили подсолнечные шляпы и напряжённо смотрели фильм. Колька смотреть не стал. Впервые кино его не заинтересовало. Он ушел в свою избу. Прилёг на родительскую кровать и заснул. Было тихо. От этой тишины он и проснулся. В избе было темно и пусто. За окнами чернела ночь. Ему показалось, что мать умерла, и он остался один во всём этом чужом и враждебном мире. Колька испугался и крикнул:” Мама!” Никто не отозвался. Ему стало жутко. Он поднялся и выбежал в ограду. Здесь было светло. Круглая луна сияла мягким серебряным светом. Испуг растаял. Красота мира вновь наполнила сердце мальчишки немым восторгом. Он услышал, как тугие струи молока бьют о стенки подойника. Это мать, в стайке, доила корову.
               “Мам,- позвал её Колька.
               “Я здесь, сынок, ступай спи. Я скоро”.
                Колька вернулся в избу, снова лёг на кровать и опять уснул, успокоенный. Пришла мать, перенесла его на печку.
                “Мам ,- спросил сонный мальчишка,- я шибко страшной?”
                “Да кто тебе это сказал, красавец, ты мой ненаглядный,- поцеловала мать его в выгоревшие волосёнки,- спи давай. Утром рано вставать”.
                “Надо будет завтра в зеркало посмотреть,- усомнился мальчишка и уснул теперь уже до утра. Ему снилась красавица Надя, его ненаглядная Розочка. Потом их образы, в его сознании слились, в единое целое, имеющее женское, для него пока материнское, начало. Любовь теплом проникла в спящую пока душу мальчишки, заполнила её всю, подняв её до пределов космоса.
                5.
                “Поднимайся, сынок,- будила его мать,- к тебе дядя Осип пришёл”.
                Сон мгновенно улетучился. Колька вскочил.
                “Глянь в окно,- сказала мать.
                К изгороди палисадника был привязан Стриж, запряжённый в конные грабли. Рядом стоял конюх, курил самокрутку.
                “Это мне?- изумился Колька.
                “Тебе,- подтвердил Осип.
                “А Серёжка?”
                “Он с отцом своим будет коров пасти”.
                Колька любил Ванюшкин лог. Его простор. Любил в нём берёзовые, светлые колки, покосное разнотравье. Здесь он впервые проскакал на лошади галопом. Это было давно. Так ему теперь казалось. А тогда, год назад, спокойная кобыла Каштанка пошла под горку плавными махами. Это было впервые и так не обычно, так прекрасно, что Колька от радости заплакал, а люди подумали - от испуга.   
                Колька сгребал сено. Ровные его валки ложились позади конных граблей. Стриж был послушен и неутомим в работе. Мальчишка получал истинное удовольствие от такой прекрасной работы. Он сам себе был и работником и хозяином. Ни кто на него не кричал, не командовал им. Светило солнце. Тишина и мягкая духовитость разнотравья успокаивали. На душе у мальчишки было светло и радостно. Он сгрёб всё сено в валки. Помог копновозам свозить сено к зароду. Закончив работу, отвёз грабли на конный двор. Распряг Стрижа, отпустив его в табун. Делал он всё основательно, так как делают своё дело взрослые мужики. Это был уже не сопливый копновоз, а серьёзный работник. День закончился, и день этот был прожит не впустую. Он собрался уже идти домой, когда Осип ошарашил его известием о том, что сено теперь будут метать тракторами и грести его станут тракторными граблями.
                Колька молча ушёл домой. Больше мать его не будила по утрам. Он целыми днями пропадал с пацанами на речке. Там у них появилась новая забава. По речке Шуша стали сплавлять брёвна с отрогов Саян в Енисей. Мальчишки катались на плывущих брёвнах, а из тех, что застревали у берега, выковыривали янтарную сосновую смолу, на жвачку.
              Как- то Петька Лукин, младший брат Серёжки, предложил идти в Ванюшкин лог играть на зародах сена. Все согласились. Мальчишки гурьбой забирались на самый верх, уже просевших стогов, скатывались с них, а чтобы не разбиться о землю, верхний слой сена с зародов они сбрасывали вниз.
             Вечером пошёл дождь и пролил, до основания, все стога. Колхоз остался без корма. Всех пацанов родители выпороли нещадно. У Кольки отца не было дома, а мать только и сказала:” Эх сынок, что ж ты наделал- то?” И отвернулась от него. Лучше бы уж выпорола как всех.
                6.
             Через несколько дней повесился конюх Осип Климов на хомутном гвозде, в  конюховке.  Его похоронили на кладбище. Бабы тихо поплакали, мужики помянули самогоном. Причины называли разные. Кто-то говорил, что братец довёл, кто- то, что болел Осип шибко. Один Колька догадывался об истинной причине, но он молчал. Да его, пацана, ни кто и не спрашивал. Помнили люди Осипа не долго. У каждого свои заботы о трудном  хлебе насущном. Заботы эти не дают возможности отвлечься от тяжёлого крестьянского труда.
              И лишь Колька Камелин помнил дядю Осипа всегда. Он один знал, как мог любить и страдать этот хромой деревенский конюх.
                ЭПИЛОГ.
               Ну вот и всё. Со времени изображённых событий прошло чуть менее десяти лет, а деревни Луга не стало. Земляничные поляны и широкие луга распахали и, сначала, засеяли, а потом и вовсе забросили.  Речка Шуша обмелела. Дама сломали и развезли по округе на срубы и дрова. Затерялся в дальних краях след Кольки Камелина. Братья Лукины спились. Борьку Гиренко на охоте, в Саянах, по неосторожности, застрелил напарник.
                Не стало деревни Луга, а жаль. Хорошая была деревня.