Хранитель. Глава вторая

                ***

                - Папа, а что такое Черкес?- Это мой сын. С трех лет он начал задавать мне свои каверзные вопросы.

                - Не что, а кто. Так наших адыгейцев зовут, - ему сейчас двенадцать, но задавать свои вопросы он так и не перестал, - Черкес – это на каком-то местном наречии означает головорез.

                - Интересно, а город Черкесск они основали? А как быть с Новочеркасском или Черкасами? Или они в честь кого-то другого названы?- Вот такие каверзные вопросы. Ничего не поделаешь. Приходится на них отвечать.

                - Черкесами или Черкасами еще казаков раньше называли…

                ***


            Жизнь не удалась. Лалух осознавал это  всем опытом прожитой жизни. Он сидел один возле ручья и плакал.  Конечно, десятилетние мужчины уже не плачут, и он это знал и не одобрял, но поделать с собой ничего не мог. Он специально забрался в такую даль, что бы его никто не смог увидеть.  Это были слезы обиды и досады в основном на себя  самого.  Ну почему он не такой мужественный и ловкий, как все его братья? Почему он мог застыть столбов во время игры, думая совершенно о постороннем. Почему, когда все играют в мужские игры, например, в коня, или бегают вперегонки, или рассуждают об оружии, ему хочется уйти в горы? Хочется ходить по тропинкам, взбираться на скалы или просто искупаться в каком-нибудь ручье.

 Его всегда тяготило чье-то присутствие рядом, и, едва справившись с домашними делами, он стремился уединиться. Его всегда манили горы или море. Хотелось сначала залезть на макушку их горы, той к которой как ласточкино гнездо прилепилось их селище. Туда он забрался в 5 лет. Было трудно. Он выбрал для подъема неудачное место и едва не сорвался с водопада, потом изодрал руки о куст ажины, мужественно прошел мимо змеи, которая грелась на камне, мешая идти вперед. Наконец уже заполдень  он все-таки долез до макушки.  Там было красиво. Вершину горы венчала поляна, словно огромная лысина макушку великана, а по поляне тут и там были разбросаны огромные камни, поросшие коричневым мягким мхом. Один камень стоял в центре и был самым высоким и даже имел что-то похожее на спинку. Сидеть на нем было очень удобно. С поляны был виден кусочек моря, а если стать к нему лицом, то спину прикрывали горы, словно какие-то сказочные огромные ступени, уходящие в бесконечную даль. Вид был торжественный и завораживающий. Даже в мечети, куда Лалуха  уже брали с собой взрослые мужчины, было не так красиво и интересно. Он провел на поляне какое-то небольшое время, но когда пошел назад,  с ним приключились интересные вещи. Солнце, вдруг, из полуденного резко перескочило на вечер. Он и не заметил, как уже стало смеркаться. В тот день ему могло здорово достаться  от матери. Его не было дома целый день, и искать его поднялись всем аулом. Все уже потеряли надежду, когда в сумерках он вышел из леса прямо на своих старших братьев - близнецов Осила и Нураза.  От хорошей порки его тогда спасло лишь особое к нему расположение главного старейшины селища старого и мудрого Авгура, которого уважали далеко за пределами их города. Он что-то тихо, но очень внушительно  сказал матери, и гневные искорки в ее глазах, готовые в любую секунду разразиться страшной бурей, вмиг потухли. В глазах осталась лишь усталость, боль и немного тоски, как будто она только, что потеряла близкого человека. Лалух  так и не смог понять, что означал тогда тот печальный материн взгляд.

 Потом были другие горы и выше, и, может быть красивее, чем его первая гора, но такой, как эта он уже больше не встретил. Иногда он опять возвращался на ту горную поляну, и сидел на том большом камне, любуясь морем, но после с ним происходили непонятные вещи. Когда он возвращался,  время, как будто, срывалось и мчалось вскачь, словно  взбесившийся жеребец. Но на этом странности не кончались. Он ни разу не встретил на поляне людей, хотя она была совсем недалеко от селища. А однажды, когда он пошел туда с мальчишками, что бы показать им это чудо, он вообще не нашел на горе никакой поляны. Его тогда сочли просто чудаком, и особо дразниться не стали, но с тех пор он никого не пытался туда водить…
          
 Лалух умылся из ручья, посидел еще немного на камне, окончательно успокаиваясь, потом решительно поднялся и пошел в сторону аула. Нужно было успеть до полудня. Сегодня его ждал серьезный разговор с отцом. Опаздывать было никак нельзя. Он уже почти мужчина, и должен отвечать за свои поступки. Селище встретило привычными звуками. Люди занимались повседневными делами. Труд – изнурительный, каждодневный, в поте лица своего никогда не был популярен у его народа.  Вся домашняя работа делалась с радостью и удовольствием, что не совсем соответствовало канонам новой религии, которую с таким упорством пытались привить им от турок. Люди не спорили. Они со всем соглашались, но делали все по-своему. Даже местный мулла ничего с этим не мог, да и не хотел делать. Благо, он был из местных и душу народа знал не понаслышке.

  Места здесь благодатные и еды хватает на всех. Местные держали скот и домашнюю птицу, выращивали огороды, сажали возле домов фруктовые сады, разводили в больших количествах лесной орех. Здесь он звался Фундук. В лесах было тоже полно всяких ягод и плодов, а ближе к зиме созревал «хлеб отцов»». Так местные называли благородный каштан – орех с мягкой кожурой, который растет на высоких деревьях. Почему  хлеб отцов? Потому, что каштановые деревья встречались только рядом с дольменами.  Этот орех хорошо брали приезжие купцы, но местные продавать его не спешили. Его меняли на пшеницу и кукурузу, но, в основном ели сами. В горах были построены специальные коптильни. Каштан коптили  и запасали на зиму.   

 А еще у них было море. Одно огромное, изобильное.  Этого изобилья хватало на всех. Здесь было полно рыбы. Рыба шла косяками. Ее ловили, засаливали, потом сушили. В основном продавали, ну, а самую вкусную ели сами. Рыба здесь очень вкусна и костей в ней очень мало. Да и чешуи зачастую тоже нет. Есть ее одно удовольствие.  Излишки продуктов продавали здесь же у моря.  А на прибрежных скалах совсем не глубоко водились вкусные мидии. Зная эти изобильные края с дружелюбными жителями, сюда охотно заходили корабли и кораблики, что вели торговлю с греками и турками. Гавань здесь, правда, была очень неудобной. От моря сразу же начинались большие глубины, и пристань было не построить, а местная речка, хотя и немалая, постоянно  меняла свое русло. Судно можно было завести в устье реки только при помощи местного лоцмана.  Зимой же этот маленький порт становился и вообще недоступен из за постоянных зимних штормов. Да в это время и торговля замирала. Ну, какой сумасшедший капитан, скажите мне, рискнет своим судном и грузом за призрачную надежду на прибыль.
 
            Подходя к дому, Лалух заметил необычное оживление. Возле ворот у коновязи стояла лошадь главного старейшины, тут же вертелись соседские мальчишки, а чуть дальше стояли небольшой  стайкой  девушки  и что-то увлеченно обсуждали. Лалух, открыл калитку в воротах и прошел по дорожке к дому.  Было еще не так тепло, как летом, и входная дверь в дом была прикрыта. Он вошел в дом и, моргая со света, затоптался у порога. За столом в молчании сидела вся семья. Именно вся. Обычно за стол садились только мужчины, но сейчас за столом сидела и мама и бабушка Зара, и даже старшая сестра Биба. Должно было случиться что-то действительно необычное, что бы все вот так собрались за одним столом.  А во главе стола сидел не дед Юнус, как всегда, а главный старейшина. Лалух нерешительно затоптался, не зная, что делать, но все молчали, с интересом рассматривая его.  Наконец тишину нарушил главный старейшина Авгур.
 
            - Входи. Садись,- он придвинул Лалуху  табурет, -  разговор предстоит серьезный, и лучше встретить тебе такие вести сидя.
Лалух сел, обводя удивленным взглядом свою такую знакомую и, в то же время, ставшую такой незнакомой родню. Он чувствовал себя по другую сторону какой-то преграды, что отделяла его от близких. Авгур не дал ему времени на раздумья. Прокашлявшись, он заговорил снова:

            - Решено на семейном совете отдать тебя в учение. Сейчас соберут твои вещи, и завтра на рассвете я отведу тебя к жрецу в ущелье Барсов.

             Лалух похолодел. Такого подлого тычка он от жизни не ожидал.  Случалось, что мальчишки были слабы здоровьем, или недалекого ума, так тех хоть к мечети пристраивали. Мулла их обучал, как надо разговаривать с аллахом, совершая намаз по нескольку раз в день, моля бога об их исцелении. Многим это помогало и через год другой они возвращались в семью совсем окрепшими, или уходили учиться дальше в медресе. Ну, а его-то за что? Он не слаб телом, освоил многие домашние дела и даже знал некоторые лечебные травы. Мог остановить кровь, или унять сильную боль в животе. За что? Чем он не угодил? Утренняя обида вспыхнула в нем с прежней силой, и он опять чуть не расплакался. В комнате повисла тягостная тишина. Он опустил голову, что бы никто не заметил его полные слез глаза, и вдруг ему на плечо легла большая твердая рука.  Не смея повернуться, он скосил глаза и увидел отца, стоящего возле него. Это была еще одна неожиданность. Отец никогда не ласкал его, считая это вредным для воспитания настоящего мужчины. Он стоял, положа руку на плече Лалуха, и ободряюще молчал. Авгур же после неловкой паузы продолжал:

            - Если ты считаешь это обучение наказанием, то совершенно напрасно. Скажи мне – ты многих учеников жреца знаешь? Ни одного? А почему?
Лалух невольно стал следить за нитью разговора и пожал плечами в знак своего незнания.

            - То, что я сейчас скажу не должно выйти из стен этого дома, - он обвел всех грозным взглядом и, не найдя возражений, продолжал, -  жрец – это дух нашего народа. Сильные соседи пытаются навязать нам свое понимание Бога, и у них это получается. С этим ничего не поделаешь, и если не мулла, то поп или ксендз все равно пришли бы в наши края. Сопротивляться этому – значит начать войну, а война, даже если мы и победим, лишит нас возможности пользоваться защитой наших предков.  Этого мало, кто знает, но основным нашим защитником от войны и является жрец. Он уже в солидном возрасте и решил подготовить себе смену. Так вот – его выбор пал, как раз на тебя. Не понимаю за что такая честь? Ты, вроде бы, ничем не отличаешься  от своих сверстников. Ну, да жрецу виднее. Так, что ты должен гордиться этим, а не сидеть, свесив нос, как будто тебя кто-то продает в рабство.

Лалух удивленно поднял глаза, и встретил понимающий и ободряющий взгляд старого Авгура. На душе полегчало. Жизнь уже не казалась такой пропащей. Авгур поднялся из-за стола и не прощаясь пошел к выходу. В дверях он обернулся:

            - Выезжаем завтра с рассветом, - не терпящим возражений тоном изрек он и захлопнул за собой дверь. Семья так и сидела, будто придавленная известием. Никто не решался пошевелиться или сказать слово.
       ПРОДОЛЖЕНИЕ  http://www.proza.ru/2013/02/03/683