В. Д. Кренке- Воспоминания. Шипка в 1877 году

                Предисловие:

     О Викторе Даниловиче Кренке (1816–1893) надо бы писать повесть - Повесть о Настоящем человеке. Всё, что мы знаем о нем, из его публикаций, писем, статей современников и исследователей, говорит о нем, как о честном, обстоятельно ответственном, отважном военном, человеке неравнодушном, болеющем за порученное дело и гражданине.
     Удивительным откровением становится вся его жизнь с малолетства. Хотя все, что с ним происходило, было, делом его собственных рук.
     Вот отзывы о нем сослуживцев:
     «Генерал Кренке был из числа тех, редко встречающихся начальников, которые понимают свою обязанность не в том, чтобы подписывать официальные бумаги, в указанном для этого месте, и распекать своих подчиненных, а в том, чтобы всегда и во всем служить им образцом и примером. Уже не говоря про то, что Кренке превосходно знал то дело, во главе которого он был поставлен, в качестве руководителя, начальник бригады, с первых же дней по вступлению в должность, проявил изумительную энергию и деятельность.
     С раннего утра и до поздней ночи Кренке работал, работал неустанно, всегда был чем-нибудь занят, везде и всюду поспевал!.. Бывало, не успеешь встать с постели и наскоро выпить стакан чаю, как уже видишь издали спускающуюся с горы для осмотра лагерных работ, высокую фигуру Кренке. Этот визит повторялся ежедневно с такой точностью, что мы, офицеры, проверяли по нему свои часы: «идет Кренке – значит 6 часов утра».
     И чем только не занимался этот феноменальный труженик? Помимо своих прямых, служебных обязанностей, начальник бригады давал частные уроки, репетировал своих детей, писал и помещал статьи в разных изданиях, составлял всевозможные проекты и руководства для нижних чинов, внимательно следил за текущей литературой и, от времени до времени, устраивал домашние вечеринки, на которые, без всякой церемонии и малейшего стеснения, могли явиться все желающие, в полной уверенности, что, придя к Виктору Даниловичу, они встретят не строгого и требовательного начальника, а радушного и гостеприимного хозяина, одинаково любезного и внимательного к своим дорогим, желанным гостям. На все у нашего генерала доставало времени. Просто непостижимо, когда этот человек спал и отдыхал от занятий!
     Бывало, увлекшись гуляньем в пресловутом «Шато», возвращаешься домой в 2 – 3 часа утра; смотришь, – в угловом окне одноэтажного домика, где жил бригадный командир, мимо которого приходилось проезжать, светится огонек... Это Кренке сидит в своем кабинете и работает: пишет, переводит с иностранных языков, а может быть составляет приказ, который всегда и всеми прочитывался с большим интересом. А на другое утро, в обычный час, этот же самый Кренке, проработав за письменным столом чуть не всю ночь, как ни в чем не бывало, появлялся на саперных работах, обходил их и делал свои всегда толковые замечания. Такова была работоспособность генерала Кренке!
    Поверит ли, читатель, если я ему скажу, что этот, заваленный массой неотложных дел, бригадный командир, во время зимних стоянок, т. е. расквартирование рот по деревням и местечкам, объезжал все ротные помещения и сам экзаменовал всех солдат по всем предметам им же составленного курса, не исключая закона Божьего. Мало того! Произведя диктовку, Крепко клал эти четвертушки в свой портфель, и на другой год привозил обратно, чтобы сличить диктовку каждого солдата и удостовериться, в какой степени он сделал успехи в грамматике и правописании.
     Немудрено, что Кренке, показывая, как нужно служить, зорко и внимательно следя за всем ему подведомственным, устраивая торжественные акты, на которые присутствовал чуть не весь Киев, высоко поставил звание сапера и довел свою бригаду до такого блестящего состояния, в каком она никогда не была ни до него, ни после него». (Детенгоф А. «Забытый герой» // «Русский архив». 1905. Т. 118. Август. С. 551–553).

     Существующие несоответствия с определением места рождения В.Д. Кренке (даже на сегодня), на наш взгляд, причина слишком беглого исследования всего его жизненного пути, так как о месте рождения, он сам рассказывает в опубликованных им воспоминаниях (мемуарах):
    «Родился я 13-го июня 1816 года, в городе Торопце, Псковской губернии. Отец мой, после Аустерлицкой кампании 1805 года, в числе других немцев, был вызван в Россию в лекаря, поступил в Петербургскую медицинскую академию и последовательно был военным медиком в артиллерии, уездным врачом в Тороповце и в Старом Осколе Курской губернии и одесским городовым врачом. Он был человек кроткий, добродушный и вечный труженик. Мать моя, коренная русская дворянка Анна Николаевна, урожденная Латынина, была крутая, характерная женщина…»
(Кренке В.Д. «Кадетский быт двадцатых-тридцатых годов» // «Исторический вестник». 1882. Т. 8. С. 110).

    В «Русской старине» 1888 приводятся следующие сведения:
    Кренке, Виктор Данилович, генерал-лейтенант, родился 1816 г, июня 13-го, произведен в офицеры в гренадерский саперный батальон 1834 г. января 30. Тридцать лет служил в Инженерном корпусе, с 1864 по 1866 был окружным интендантом Петербургского военного округа, с 1866 по 1869 был начальником 26-й пехотной дивизии, затем по болезни зачислен в запас. В 1877 принимал участие в обороне Шипки, в 1878 г. был начальником военных сообщений в Болгарии.
(4-го марта 1882 г.)

                А. Одиноков


                В.Д. КРЕНКЕ

                ШИПКА в 1877 ГОДУ
                (Отрывок из воспоминаний генерал-лейтенанта В.Д. Кренке)

                I

     Главнокомандующий действующей армией, его императорское высочество великий князь Николай Николаевич, перенес, 25-го июня 1877 года, свою квартиру из Зимницы в Румынии в Болгарию и расположился биваком в 5-ти верстах от Систова, при селении Царевичи.
В Царевичах предполагалось пробыть несколько дней, но так как вечером 26-го июня получено было известие, что генерал Гурко со своим передовым отрядом занял Тырново, то главнокомандующий 27-го числа выступил также на Тырново вместе с 8-м корпусом генерала Радецкого. Корпус этот составлял тогда и авангард, и вместе с тем наши главные силы.
В полдень 30-го июня, главная квартира прибыла в Тырново, а генерал Гурко с последними частями своего отряда пошел далее на Габрово, передовые же части его отряда уже были далеко впереди.
     В звании состоявшего в распоряжении главнокомандующего, я следовал при главной квартире и 30-го июня, прибыв в Тырново, внезапно заболел лихорадкой или слабым тифом. Семь дней пролежав в постели, 8-го июля я мог стать на ноги, а 9-го июля пользовавший меня лейб-хирург Обермиллер посоветовал мне идти к завтраку великого князя, посидеть для развлечения, и я, едва передвигая ноги, пошел к великому князю с решительным намерением просить увольнения из армии, о чем письмом предупредил и семью свою. Я сознавал свою немощь, боялся быть бесполезным бременем для армии; все видели, что я действительно был болен; время для увольнения из армии больного старика было самое удобное: все ликовало от наших успехов и побед, два дня, кажется 5-го и 7-го июля, были торжественные молебны, по случаю взятия Никополя и перехода Гурко за Балканы, провозглашалось торжество нашего оружия, в полевом штабе громко говорили, что с падением Никополя наш правый фланг совершенно обеспечен, что мы смело и быстро можем идти вперед.
     Понятно, что при неудачах наших я и не подумал бы просить увольнения из армии, оставался бы до конца делить общую участь. Но только что я показался великому князю, его высочество, не дав мне произнести слова, сам обратился ко мне с ласкою, как бы дружески, чтобы я отправлялся на Шипку, чем скорее, тем лучше, и устроил бы там дорогу, которая должна служить главным нашим путем за Балканы. Великий князь прибавил, что он надеется, что я справлю это дело, и приказал мне обратиться к начальнику штаба, генералу Непокойчицкому, за всем, что мне нужно. Стоявший тут же помощник начальника штаба, свиты его величества генерал-майор Левицкий, сказал мне, что сюда уже вытребована команда 7-го саперного батальона с двумя офицерами, что он даст знать этим офицерам, чтобы они ту же минуту явились ко мне; на замечание мое, что необходимо, по крайней мере, одно отделение полевого инженерного парка с инструментами, Левицкий отвечал, что распорядится этим.
Спустя два часа времени, ко мне явились 7-го саперного батальона подпоручик Владимир Александрович Романов и прикомандированный к тому же батальону военный инженер поручик Виктор Михайлович Иванов. Эти два офицера, а вскоре и третий, поручик Владимир Сергеевич Юрьев, были постоянными моими спутниками во все время пребывания моего в Турции, о них мне придется часто и много говорить.
     Мы условились, чтобы в тот же день выступить по дороге на Габрово. Команда при них состояла всего в числе 20 сапер. В 8 часов вечера я откланялся великому князю и Непокойчицкому. Главнокомандующий сказал мне, что при первой возможности пришлет в мое распоряжение целый саперный батальон, а начальник штаба прибавил, что я могу брать рабочих от ближайших пехотных частей. Отделение инженерного парка замешкалось сбором так, что мы выступили из Тырнова хотя и 9-го же числа, но в 11-м часу вечера, имея при себе проводником и переводчиком болгарина Стоянова, присланного мне, по моей просьбе, тырновским губернатором, генерального штаба генерал-майором Домонтовичем.
     Стоянов воспитывался в России и был весьма развитый и любезный болгарский патриот, веровавший в освобождение Болгарии от турецкого ига и мечтавший о том, что Тырнов сделается столицей Болгарии. Стоянов впоследствии играл видную роль в Болгарии.
10-го июля, не столько для отдыха саперной команды, следовавшей пешком, сколько для моего личного отдыха, я расположился на ночлег в городе Драпове, в 20-ти верстах от Тырнова, а 11-го числа утром прибыл в Габрово. Здесь я повидался с начальником 9-й пехотной дивизии, генерал-лейтенантом, генерал-адъютантом князем Святополк-Мирским, который рассказал мне о неудачной первой атаке нашей на Шипку с северной стороны, причем обвинял себя только в том, что поторопился донести об огромном числе людей без вести пропавших, потому что после донесения большая часть этих людей подошла к своим ротам.
На просьбу мою дать мне рабочих для устройства дороги, Мирский отвечал, что решительно не имеет возможности исполнить это, что из всей дивизии собственно в его распоряжении находятся только 7 рот Орловского полка, в ослабленном составе после потерь, понесенных при атаке Шипки, и самое большое, что он может уделить мне, это 20 – 25 человек. При этом князь Мирский говорил мне, что он не понимает распоряжений полевого штаба, что не знает, подчинен ли он генералу Гурке, что здесь, в Габрове, он с дивизионным штабом и с бригадным командиром Дерожинским находится всего при 7-ми ротах Орловского полка, что остальные 8 рот этого полка, с двумя батареями артиллерии занимают Шипкинские высоты, что бывшему тут же Минскому полку приказано немедленно идти на Сельвию, и передал, как самую свежую новость, что турки в значительных силах показались у Плевны и, что наша 5-я пехотная дивизия имела неудачное дело под Плевной.
     С 20-ю саперами и 25-ю рабочими Орловского полка невозможно было приступить к постройке шоссе на Шипку, и я обратился к габровскому окружному начальнику, капитану Туркестанского стрелкового батальона Михаилу Николаевичу Маслову, чтобы он собрал болгар на работу. Маслов был еще новичком на своем посту, но очень скоро освоился и с делом, и с болгарами, и был до того энергичен, что удивлял всех и каждого, кто только обращался к нему.
     Оставив инженера Иванова в Габрове помогать Маслову в сборе рабочих болгар, я с Романовым и командою сапер и орловцев, в числе всего 45 чел., выступил из Габрова 12-го июля утром и расположился в 7-ми верстах от этого города, при начале Шипкинского подъема.
     Ловкий, энергичный В.М. Иванов, очаровывавший всех своим даром слова, скоро сдружился с Масловым и оба, общими усилиями, собрали из Габрова и окрестных селений до 500 болгар и успели запастись для них печеным хлебом на 3 дня.
13-го июля, Иванов прибыл ко мне, а утром 14-го числа подошли рабочие. После небольшого отдыха, с полудня 14-го числа приступили к работе, все предварительные распоряжения для которой были уже сделаны. Вечером 15-го июля я послал первое донесение, № 16, начальнику штаба Непокойчицкому:
     «При всех энергических настояниях не удалось собрать рабочих ранее полудня 14-го числа. К тому времени собрано до 500 болгар, 25 рядовых Орловского полка, наряжаемых для полицейского надзора за болгарами, и 20 сапер. Сегодня прибыли еще 150 болгар. Постройка новой шоссированной дороги началась в 7-ми верстах от Габрова, с того места, где начинается Шипкинский подъем. Дорога прокладывается в 4 сажени ширины и только в некоторых местах, во избежание чрезвычайной ломки камня, суживается фута на два. К вечеру 15-го числа, в 1 ; дня, совершенно отделано дороги 375 саженей и разрабатывается еще 95 саженей. Разработано самое дурное место Шипкинского прохода; впереди работа будет легче, и, надеюсь, пойдет быстрее. Совершенно отделанная часть дороги никак не хуже Тырновского шоссе».

     По мере успеха работы, я 17-го июля поднялся со своим станом на 3 версты выше, 20-го числа подвинулся еще на 3 версты, а 23-го июля перешел на вершину Шипки, к горе св. Николая. За работой шоссе наблюдали трое: лично я, Романов и Иванов, последний при этом часто ездил в Габрово к Маслову, сбирать болгар и запасал для них хлеб. Болгары высылались на работу бесплатно, им давали только хлеб; заготовка хлеба разложена была на город Габрово и окрестные селения также бесплатно, и потому неудивительно, что болгары и выходили на работу и работали очень неохотно; за рабочими требовался бдительный надзор, и все-таки они и днем и ночь убегали с работы целыми париями, иногда в 100 и более человек.
     Работа была действительно чрезвычайно тяжелая, дорога высекалась часто в огромных обнаженных скалах; мы были первыми пионерами для такой работы в этой дивной по красоте своей местности. Мы прокладывали путь молотом, ломом, киркой, мотыгой и взрывами динамита. Балканы с первого взгляда представляются грозно величественными, но скоро однообразием своим утомляют глаз. Подъем на Шипку с северной стороны представлял извилистую, узкую дорожку, перерезанную огромными камнями. Дорожка эта часто превращалась в тропинку, по которой с трудом можно было проводить вьючного осла. Подъем с южной стороны был далеко в лучшем состоянии, и болгары говорили нам, что не только на Шипкинском проходе, но и на всех перевалах через Балканы, подъемы с южной стороны лучше, чем с северной; турки не только не исправляли северных подъемов, но, казалось, умышленно портили их.
     Погода с 10-го по 29-е июля была прекрасная, вполне благоприятствовавшая работе, и хотя поручение, возложенное на меня, не соответствовало ни чину моему, по прежнему служебному положению, но я был доволен, и это благотворно повлияло на мое здоровье; я стал заметно укрепляться в силах.
     Генерал Гурко со своим летучим отрядом пошел за Балканы без обоза, который оставался у подъема на Шипкинский перевал, у того места, откуда мы начали разработку дороги. Когда мы вновь устроенною дорогою поднялись на три версты, на то же расстояние поднялся и обоз Гурки, но 20-го июля мы были озадачены отступлением всего обоза Гурки. Скоро со стороны Шипки показался отступающим и вьючный обоз с заводными лошадьми, бывшими при Гурке, и пронеслась молва, что Гурко, атакованный огромными массами турок, принужден был отступить. С тылу, со стороны Плевны, вести доходили еще печальнее. Эти толки дошли и до рабочих моих болгар; побеги их с работы усились, а оставшиеся на лицо работали лениво, как бы сознавая бесполезность работы, или, что еще хуже, болгарам казалось, что при неудачах наших они работают в пользу турок, но я с Ивановым и Романовым бодрствовали, не ослабляя энергии, и подвигались вперед и вперед.
     22-го июля, проехавший со стороны Шипки, штаб-офицер Казанского драгунского полка передал нам, что отряд Гурки отступил на Балканы двумя колоннами, одна с самим Гуркой направилась в Ханкиойский проход, а другая под начальством генерал-майора Рауха – на Шипку; что оба брата герцоги Лейхтенбергские, Николай и Евгений Максимилиановичи, на Шипке, голодные, не имеют даже солдатского сухаря. Я послал их высочествам булку и компот из слив и груш, за что они впоследствии усердно благодарили меня.
     21-го июля, началось переселение болгар; жители Иени и Эски-Загры, Карлова, Казанлыка и окрестных селений, после отступления Гурки, бежали за Балканы в направлении на Тырново. 21, 22 и 23-го июля, особенно 22-го, вся дорога, нами возводимая, буквально была загромождена бежавшими болгарами, которые уходили со своим скарбом; тянулись пешие семьи, навьючены узлами; тянулись и бесконечные обозы на волах и буйволах, вьюки на ослах, всадники на лошадях, сидевшие на одной лошади сам-друг и сам-третей; на ночлегах они располагались таборами в несколько тысяч человек.
     Скрип телег, крик ослов, плач и женщин и детей, производили на нас потрясающее впечатление. Все бежавшие болгары были одеты в лучшие платья, очевидно, с целью спасти их, но женщины шли босыми, ноги их по каменной дороге были изрезаны до крови, большинство из них голодало; солдаты наши делились с ними последним сухарем. Многие умирали на дороге; у колодцев лежало по нескольку трупов; в томительный зной бежавшие болгары опивались холодной водой и тут же умирали; многие женщины рожали на дороге. Мы, строители дороги на Балканы, бывшие свидетелями этого ужасного бегства народа, сознавали, что обаяние имени русского будет потеряно для болгар, так как русский отряд не мог защитить их от ярости турок.
     Подъезжая на работу, я догнал одну молодую болгарку, одетую хорошо, но усталую, изнуренную, голодную, с окровавленными ногами и несущую грудного ребенка; от голода и усталости у нее запеклись губы, иссякло молоко, и она едва была в состоянии произнести несколько слов. Я посадил ее в свой экипаж, дал стакан красного вина, булку, рубль денег и подвез до той партии, от которой она отстала; проговорить благодарность она не могла, а только плакала. Это было 22-го июля 1877 года, и какая странная случайность: почти на том же месте, 13 января 1878 г., я опять нагнал эту женщину; она возвращалась домой, веселая, счастливая; я ее не узнал, но она меня узнала, и кучер мой узнал ее; она приостановилась, усердно кланялась и опять заплакала. Кучер мой из малороссов заметил мне, что это добрая встреча, что и мы, Бог даст, благополучно возвратимся домой.
     25-го июля, уехали оба герцога Лейхтенбергские; Николай Максимилианович, по болезни, на Габрово и далее на Тырново, а Евгений Максимилианович в Ханкиой. Вслед за ними уехал и генерал-майор Раух. поручив командование шипкинским отрядом начальнику болгарского ополчения, генерал-майору Николаю Григорьевичу Столетову. Тогда же известили Столетова, что князь Святополк-Мирский отозван из Габрова, что в этом городе оставлен генерал-майор Дерожинский, которому поручено было командование всеми тремя передовыми отрядами: на Шипке, на Бердяке и в Габрово.
     Официальных известий мы ни откуда не получали, но по слухам знали, что главная квартира главнокомандующего из Тырнова перешла сперва в селение Болгарини, а потом в Горный Студень, что в Тырнове остался генерал Радецкий со своим штабом, а корпус его разбит на отряды. Скоро стали доходить до нас слухи, что между Иени и Эски-Заграми Сулейман-паша формирует армии, в которой производятся ежедневно усиленные ученья. Оставшиеся на Шипке, Столетов с флигель-адъютантами полковниками князем Вяземским и графом Толстым и полковником Депрерадовичем начали заботиться об укреплении шипкинской позиции; я помогал им с состоявшею при мне горстью сапер.
     Не получая ответа на первое свое донесение, я, 27-го июля, за № 17, послал второе донесение Непокойчицкому, на которое также не получил ответа; я писал:
«Шоссированной дорогой, в 4 сажени ширины, к вечеру 27-го июля, пройдено всего 9 ; верст, достигнута высшая точка Шипкинского перевала и 27-го числа начат спуск к селению Шипке. Первые 3 версты подъема круты, тяжелы для лошадей, четвертая верста горизонтальная, остальные 5 ; верст, хотя и представляют большею частью постоянный подъем, но не очень крутой и не тяжелый для лошадей. Спуск к Шипки составит от 5 до 6 верст – не более. Замедление в работе произошло от следующих причин: двухдневное движение более 30000 болгарского народа с семьями и домашним скарбом, бежавшего из Карлова, Тени и Эски-Загры и Казанлыка – на Габрово, на два дня почти прекратили работу дороги; нескончаемые хлопоты со сбором на работу болгар, которые по ночам уходят с работы иногда двумя сотнями и более, и в последние дни мы частью отвлечены заложением фугасов из турецкого пороха; фугасы закладываются с турецкими гранатами для усиления позиции на перевале. Если, доведя дорогу до самого селения Шипки, не получу особого приказания, то, не распуская рабочих, возвращусь к стороне Габрова, для исправления дороги от Габрова до шипкинского подъема, на протяжении около 7 верст. Это дорога местами очень плоха, особенно необходимо устроить обходы около мостов, которые чрезвычайно опасны и уже был пример несчастного падения с моста четырехконной фуры Орловского полка».

     28-го июля, слухи о том, что армия Сулеймана-паши сосредоточивается у Ески-Загры, усилились, и я послал в Тырново Ф.Ф. Радецкому телеграмму:
«Если в Тырново пришел саперный батальон, то нельзя ли прислать две роты с гальваническими фурами для усиления фугасами позиции на Шипкинском перевале и для усиления постройки военной дороги; главнокомандующий хотел усилить меня саперами; прошу скорого ответа».
     Радецкий отвечал, что в его распоряжении нет ни одного сапера.
     29-го июля, прошел слух, будто бы Сулейман отходит от Ески-Загры по направлению на Иени-3агру, и что партии башибузуков, рыскавшие по эту сторону Ески-Загры, скрылись в направлении на Казанлык. Под влиянием этого слуха, мы сделались спокойнее и старались укрыться от внезапно наступивших холодов и дождей. Июльскую ненастную погоду на Балканах можно сравнить с петербургским октябрьским или ноябрьским ненастьем и все-таки осенние петербургские дожди не настолько пронизывают, как балканские; петербургские осенние туманы не настолько мрачны и темны, как стоявшие на Шипке с 29-го июля по 2-е августа 1877 года. Тучи проходили часто не над нами, а между нами; не падая в виде дождя, они мочили нас хуже дождя. В палатках постели, платье, белье, вещи внутри чемоданов – все было мокро, притом так было холодно, что никакая одежда не согревала, и такой сильный ветер, что мы едва могли удерживать палатки.
     30 и 31-го юля и 1-го августа, у меня не оставалось ни одного рабочего; все они куда-то исчезли. С утра 2-го августа я стал их вновь собирать, и чтобы согреться, перенес свой стан на южный склон Балкан, расположась почти посредине его у бывшего постоялого двора. Сюда же перенес свою палатку и Столетов, имея при себе две дружины, а впереди, в самом селении Шипка, была расположена одна дружина и сотня уральских казаков под командою есаула Кирилова. Таким образом, я с рабочею командою попал на самый передовой пост нашей армии.
     Днем не было никакой опасности, а на ночь меры осторожности усиливались. В четыре холодные, сырые дня, с 29-го июля по 2-го августа, слабый шипкинский отряд потерял из строя много больных лихорадкой и горячкой; заболел и мой Романов, но скоро оправился; из болгарских дружин усилились побеги; это не было дезертирством, а самовольною, временною отлучкой, с целью обогреться в ближайших селениях. В эти дни пало много лошадей, но хуже всего было то, что по нераспорядительности интендантства, отряд наш крайне нуждался в хлебе, до такой степени, что по просьбе Столетова я выдал на его болгарские дружины 72 пуда хлеба. Этот хлеб мой Иванов заготовил для рабочих, но так как рабочие разбежались, то хлеб можно было передать голодным.
     Фураж же для лошадей заготовлял тот, кому принадлежали лошади; на Шипку в то время не показы¬вался ни один интендантский чиновник, ни агент от товарищества по продовольствию армии; фуражом служили немолотая пшеница и кукуруза, срезываемые с полей, оставленных бежавшими болгарами.
     С 3-го до полудня 7-го августа, продолжалась работа дороги на южном склоне Балкан. На этом склоне, до появления армии Сулеймана-паши, успели отделать 1 ; версты дороги. Всего на Шипкинском перевале построено было шоссе на 11 верст длины. За вычетом прогулов, работа производилась 18 дней, ежедневно обращалось на работе от 500 до 1000 человек, но таких дней, когда работало до 1000 человек, было не много, приблизительно можно считать, что в средний день было 650 рабочих, или обратившимися всего на работе 12000 человек. А если считать всех высылавшихся на работу и потом убегавших с нее, то будет около 18000.
     Не знаю, на каком основании в книге г. Зыкова «Война 1877 – 1878 годов», на странице 503, сказано: «в этой работе в 10 дней переменилось болгар до 3000 человек, сошедшихся из 70-ти слишком деревень» (вместо 70-ти деревень вернее поставить цифру 17).
В распоряжении генерала Столетова находилась экстраординарная сумма; я просил его о возвращении мне 12 р. 40 к., истраченных на осмолку фугасов, но в отчете Столетова показано, что выдано генерал-лейтенанту Кренке на устройство шоссе 12 р. 40 к. Таким образом, по официальному отчету значится, что на постройку шоссе длиною 11 верст, шириною 4 сажени, истрачено 12 руб. 40 коп.
    Князь Черкасский и приближенные к нему лица, по гражданскому управлению в Болгарии, впоследствии укоряли меня за скупость, почему я не назначил поденной платы болгарам, хоть по одному франку в день, да на хлеб и приварок еще по-франку, всего по два франка в день на человека, что составило бы всего от 7-ми до 9-ти тысяч рублей; расход не велик, и великий князь главнокомандующий, по доверию ко мне, вероятно, беспрекословно утвердил бы его. Говорили, что я мог бы назначить поденную плату и солдатам, постоянно находившимся на работах.
     Я возражал, что при командировании меня на постройку дороги не было и помину о найме рабочих, что мне не дали ни одной копейки на примерный расход, значит, не желали расхода; сам же я и по закону, и по убеждению не мог отважиться на расход казенных денег, не получив предварительного на то разрешения; мне не было известно, на каких основаниях брали болгар на работу в других пунктах театра войны; не отрицая трудности работы, я находил, что болгары могли и должны были потрудиться для своего спасения, если русские жертвовали для них и трудом, и людьми, и деньгами своими, а солдаты, участвовавшие в работе, получали некоторое денежное вознаграждение тем, что суточные приварочные деньги они почти не расходовали; прекрасный приварок доставался им почти даром; мясо, овощи и крупу они добывали безвозмездно.


                II

     Утром 4-го августа, вышли из Казанлыка черкесы и башибузуки, в числе до 150 человек; наша уральская сотня, под командою есаула Кирилова, атаковала их; бой между ними, на наших глазах, продолжался часа два; башибузуки отступили и скрылись из вида.
     С этого дня я оставил при себе третьего саперного офицера, 4-го понтонного батальона, подпоручика Юрьева; он находился в составе наскоро сформированного конно-пионерного дивизиона, в передовом отряде Гурки и упраздненного после отступления этого отряда.
     5-го августа, Кирилов со своею сотнею намеревался рекогносцировать Казанлык, но, встреченный сильным огнем башибузуков и турецких жителей из домов, принужден был отступить, причем три казака были убиты и сам Кирилов легко ранен пулею в лоб, вскользь. Последнему болгарскому обозу, стоявшему у селения Шипки, приказано было немедленно перевалить на северную сторону Балкан.
     6-го августа, ничего не предпринималось, ни с той, ни с другой стороны.
Не понимаю, каким образом в рапорте генерала Столетова на имя командира 8-го корпуса, от 2-го сентября («Военный Сборник», ноябрь 1877 г., страница 71), вкралась ошибка, будто турецкая пехота у Казанлыка показалась рано утром 6-го августа; это было положительно 7-го числа. Тут же есть и другая ошибка, будто бы Столетов 6-го же августа просил меня об устройстве на Шипкинском перевале возможно большего числа динамитных фугасов. Об этом был разговор 28-го июля, перед отправлением мною депеши Радецкому, когда Столетов впервые узнал, что у меня есть до 50 пудов динамита, и что я воспользуюсь им, когда добуду гальванические батареи. До того же времени мы пытались применить артиллерийские запасы к воспламенению мин; этим занимались Романов и Иванов с артиллерийскими офицерами, но проба не привела к хорошим результатам.
     7-го августа, рано утром, замечены были разъезды башибузуков со стороны Янины, селения, лежащего на восток от селения Шинки, откуда можно было пробраться в Габрово на Травну, минуя Шипкинский проход, – и вскоре вдали за Казанлыком показалась турецкая пехота. Генерал Столетов притянул к себе последнюю болгарскую дружину из селения Шипки и оставался на половине южного шипкинского спуска. До полудня я продолжал работу на шоссе и был как бы посторонним зрителем приближения турецких войск.
     Около 2-х часов дня, Сулейман-паша на восток от Казанлыка выстроил свою пехоту в три линии, в каждой по 14 таборов, всего 42 табора. Хотя турецкая армия находилась от нас слишком в 12-ти верстах расстояния, но с высот, занимаемых нами, при помощи биноклей можно было следить за движением каждого табора. При этом сыпались разные замечания на счет турок: один говорил, что Сулейман-паша делает парад своим войскам в нашу честь; другой полагал, что Сулейман-паша, зная многочисленность нашего отряда, развертывает свои силы, чтобы застращать нас; третий подметил, что один из таборов походит на кучу связанных болгар и т. п.
     В это время Столетов читал мне донесение свое Дерожинскому, а чрез него и Радецкому, в котором говорил о появлении турецкой армии, решительном намерении Сулеймана-паши атаковать Шипку и просил помощи из Габрова. Возражая Столетову, я говорил: «так писать даже и не по-рыцарски; вы знаете, что опасность угрожает одинаково и Шипке и Габрову – через Янину и Травну, может быть, Сулейман-паша пойдет прямо на Габрово, там только 5 рот Орловского полка, может быть, Сулейман-паша одновременно атакует и Габрово, и Шипку, что же будет, если Габрово останется без защиты?»
     Столетов смягчил свое донесение и вместо слов о решительном намерении атаковать Шипку, сказал, что Сулейман-паша, по-видимому, намерен атаковать Шипку. На замечание мое, что теперь наше место не здесь, на южном склоне, а на главной позиции, и что я еду к горе св. Николая, Столетов ответил, что только пообедает и поедет туда же.
     В 4 часа дня палатка моя была разбита посредине шипкинской позиции, у турецких домиков, рядом с палаткой князя Леонида Дмитриевича Вяземского. Вяземский в звании командира бригады в болгарском ополчении оставался на шипкинской позиции старшим, пока Столетов был впереди. Я предложил Вяземскому, чтобы он от себя послал нарочного в Габрово к Дерожинскому с донесением, что неприятель в таких-то силах, выстроился там-то, но что еще нельзя определить, куда направлен будет его удар, на Шипку или Габрово, или вместе на оба эти пункта.
     Поднявшись на гору св. Николая вместе с Вяземским и почти со всеми артиллеристами, мы увидели, что турецкая армия приближалась к южной подошве Балкан и, как казалось, в среднем направлении между селениями Яниной и Шипкой. Это подтвердило справедливость моего возражения Столетову, что еще нельзя говорить о решительном намерении неприятеля.
Пред сумерками, 7-го числа, мы обошли позиции и осмотрели расположение артиллерии; я указал места для помещения резерва; тут Вяземский и другие частные начальники говорили мне, чтобы я объявил свое старшинство и принял бы на себя командование войсками.
     На это я промолчал, а теперь могу сказать откровенно, что рассуждал так: советовать и даже руководить обороной я могу и, не командуя ничем, но принять команду самовольно есть уже преступление; просить же разрешения на то было поздно, и если бы Шипка пала, хотя бы я и не остался живым, все-таки явилось бы общее нарекание на меня; каждый имел бы право сказать, что виноват старик, сунувшийся не в свое дело. Притом я был уверен, что такой прямой, честный человек, как Николай Григорьевич Столетов, всегда примет добрый совет (1).
________________
(1) – В дневнике генерал-майора Федора Михайловича Депрерадовича, изданном под заглавием: «Из воспоминаний о русско-турецкой войне 1877 – 1878 годов бывшего командира 1 бригады болгарского ополчения в 1881 году» - вкралась ошибка. В дневнике 8-го августа, на стр. 156, говорится: «Столетов полагал, что неприятель ни в каком случае не решится атаковать позицию с фронта от селения Шипки и произведет здесь только демонстрацию, а попытается двинуться в обход на Травну или Габрово, - послал флигель-адъютанта Вяземского осмотреть ущелье, ведущее от Янины к Травне». Это было не так; Столетов, с первого появления Сулеймана-паши, с утра 7-го августа, был убежден, что удар обрушится на Шипку и не ошибся в том, а я предостерегал Столетова, чтобы он преждевременно не доносил начальству и решительном намерении неприятеля.
Далее: не 8-го, а 7-го августа, в сумерки, в беседе с кн. Вяземским я заметил, что необходимо хорошо осмотреть Янинский проход на Габрово, и князь Вяземский сам вызвался произвести эту рекогносцировку на рассвете 8-го августа, я только советовал Вяземскому взять с собой таких казаков, у которых лошади надежны, и ехать прямо на Травну, а Столетов только разрешил князю вяземскому ехать на рекогносцировку и послал еще штаб-ротмистра Лукашева осмотреть южную часть Бердекского прохода.
_______________

     Поздно вечером, 7-го августа, Столетов с южного склона прибыл на позицию и расположился в палатке князя Вяземского; тотчас были собраны к нему все начальники отдельных частей и составился нечто вроде военного совета (2).
________________
(2) - Это было в ночь с 7-го на 8-го августа, а не с 8-го на 9-е, как пишет Депрерадович, на стр. 157 и 158.
________________

     Моя палатка, как уже сказано, стояла рядом с палаткой Вяземского, и я слышал все, что говорилось в собрании у Столетова. Столетов составлял подробную диспозицию обороны, и когда на заявление Вяземского, что я советовал отделить резерв, Столетов не принял этого совета, то я вошел к нему в палатку. Все, видимо, были очень довольны моим появлением; я сказал Столетову: «Николай Григорьевич! резерв необходим, он или нанесет решительное поражение туркам, или спасет нас от окончательного поражения, тогда только можно упорно отстаивать свой пост, когда знаешь, что в случай неустойки есть близкая помощь». Столетов согласился оставить резерв, назначил командира 1-й болгарской дружины подполковника Кесякова начальником резерва и приказал ему давать помощь по требованию начальников отделов обороны, т. е. начальника фронта, тыла, правого фланга и левого фланга.
     Я решительно восстал против такого распоряжения и говорил, что такое распоряжение уничтожит резерв; начальник отдела по чувству самосохранения будет просить помощи и резерв может получить неправильное назначение. «Резерв должен состоять в личном вашем распоряжении, говорил я Столетову, и только по личному или письменному вашему приказанию, или по приказанию вашему, переданному начальнику резерва лицом, ему известным, он может расходовать резерв».
     Потом я говорил, что при таком слабом отряде, как наш, много четыре начальников отделов, достаточно двух: фронт и левый фланг поручить князю Вяземскому, но с тем, чтобы под его ведением собственно фронтом командовал временно-командовавший Орловским полком подполковник Хоменко, а правый фланг и тыл поручить полковнику Депрерадовичу. Флигель-адъютанта полковника гр. Толстого тогда еще не было на Шипке; с прибытием его предполагалось поручить ему командование фронтом позиции.
     Затем толки о второстепенных предметах продолжались уже без меня, часу до 3-го ночи, или, вернее, утра 8-го числа.
     Шипкинскую позицию составляло вновь устроенное шоссе. Фронт позиции (южная сторона) примыкал к горе св. Николая, бывшая командующей точкой над всею окрестностью, но самая гора св. Николая так не обширна, что представлялась как бы высоким холмом и потому не могла доставить никакой защиты флангам позиции от окружающих высот. Наша позиция с левого фланга, или с восточной стороны, совершенно открывалась Бердекским высотам, а с правого фланга, или с западной стороны, - высотам Лысой горы; и те и другие высоты тянулись почти в параллельном направлении к шоссе.
     Бердекские высоты отстояли от шоссе от 1 ; до 2 верст, а от Лысой горы от 2 ; до 3 верст. Тыл позиции примыкал к скалистой высоте, на которой находился турецкий редут слабой профили, названный нами тыльным редутом. Длина позиции, от горы св. Николая или, вернее, от высшей точки Шипкинского перевала до северной стороны тыльного редута, по изгибам шоссе, составляла 2 ; версты, и не только на этом 2 ; верстном протяжении позиции не было ни одного аршина земли, где бы можно было укрыться от выстрелов, но и следующие 2 ; версты, по изгибам же шоссе, на север к стороне Габрова до перевязочного пункта Орловского полка, точно также обстреливались турками.
     Сообщение производилось только по шоссе, и чтобы со стороны Габрова прийти к горе св. Николая, надобно было последние пять верст проходить под беспрерывным огнем. Турки, понимая это, направляли огонь свой преимущественно на шоссе, а когда по шоссе шла группа людей, то по ней стреляли залпами. Шоссе тянулось на голой скале, близ него не было деревьев, за которыми можно было бы укрываться от выстрелов; к нему беспрестанно примыкали то голые скалистый высоты, то глубокие, крупные овраги, а вся местность по обе стороны представляла волны гор с крутыми подъемами и глубокими обрывами, большею частью покрытыми или лесом, или колючим кустарником. Камень на шоссе был мягкой породы, от большой езды он скоро измельчался и распыливался, а при дожде обращался в грязь, так что и новое натуральное шоссе, где и почва и подпочва были каменные, все-таки требовало большого ремонта и на нем легко образовывались глубокие выбоины.
     Вообще, позиция наша представляла как бы лощинку среди окружающих ее высот, да иначе, и быть не могло; позицией служило шоссе, а для проложения дороги, понятно, выбирались места менее возвышенные и, для удобства сообщения, высоты были по возможности обходимы. Только совершенный недостаток в материальных средствах заставил меня обход около горы св. Николая, или южный спуск Шипкинского прохода, направить по крутому восточному склону св. Николая; спуск по западному склону был бы значительно отложе, но и значительно длиннее восточного; при исследовании западного обхода, инженер Иванов наткнулся на следы турецкой нивелировки горы.
     При проложении шоссе я руководствовался только задачею устроить дорогу для наступательного движения армии, или для удобства сообщения в тылу армии. Если бы тогда можно было предвидеть, что шоссе сделается оборонительной позицией, как бы осажденной, крепостью, то, конечно, удлинив несколько шоссе, можно было бы воспользоваться некоторыми возвышениями, которые прикрывали бы шоссе с боков.

     Гора св. Николая составляла оплот нашего фронта; на ней была построена батарея на 8 девятифунтовых орудий – батарея Дроздовского. Орудия можно было поворачивать направо, к стороне Лысой горы, и налево – на Бердекские высоты.
     При подошве горы, по другую сторону шоссе, или на восток, была исправлена турецкая батарея, вооруженная 7-ю турецкими дальнобойными стальными орудиями, с захваченными турецкими же снарядами по 70 на каждое орудие. Эта батарея, названная стальною, могла действовать и на Бердек, и по лощине между Бердеком и св. Николаем, и частью обстреливала подъем на перевал с юга по шоссе; левее этой батареи стояло одно турецкое же горное орудие, не дальнобойное.
     Батарей командовал подпоручик артиллерии Касимский. Впереди этой батареи и левее по склонам гор, а также и правее николаевской батареи или на запад от нее, были устроены нами ложементы (3) для пехоты. Всего на фронте было 16 орудий. Фронт был не длиннее 100 саженей, а в глубину позиция местами суживалась до широты шоссе.
     От горы св. Николая к Габрову, или по северному склону, в одной версте от высшей точки перевала, у самого шоссе, находилась старая турецкая казарма; в ней был устроен перевязочный пункт для подания первой помощи; около казармы, направо или на запад, помещен резерв, а налево или на восток, по склонам, было устроено несколько ярусов ложементов для болгарских дружин. Эти ложементы и составляли наш левый фланг, правее их, или южнее, были устроены Юрьевым мины и невдалеке находился пороховой погреб. Правее шоссе или, на запад на скалистом кургане, была исправлена турецкая батарея; ее вооружили 4-мя четырехфунтовыми орудиями – то батарея Поликарпова или полукруглая; впереди ее были ложементы, а несколько южнее фугасы Романова. Батарей Поликарпова оканчивался наш правый фланг.
     Тыл составляли: высокий курган по левую сторону шоссе, или на восток от него, на котором было исправлено турецкое укрепление, названное нами круглою батареею, или батарей Бенецкого; она была вооружена также 4-мя четырехфунтовыми орудиями; южнее батареи был вагенбург (4) из войсковых повозок, прикрытый ложементом. Еще севернее, на скалистом кургане, далеко превышающем и круглую и полукруглую батареи, по правую сторону шоссе, находился турецкий редут слабой профили, названный тыльным редутом; он не был занят нами до 11-го августа.
    В ночь с 7-го на 8-е августа, когда Столетов составлял диспозицию обороны, Шипкинский отряд составляли:
    2 батальона или 10 рот Орловского полка, из которых 8 рот назначены были для занятия стальной и николаевской батареи и ложемента с правого фланга, а 2 роты поступили в резерв (5).
____________________
(3) – ложемент - окоп для, укрытия пехоты или орудий.
(4) – вагенбуг - укрепление из повозок военного обоза.
(5) – В воспоминаниях Депрерадовича, на стр. 157, вкралась ошибка: он говорит, что несколько рот Орловского полка занимали тогда селение Зеленое Древо. Селение это тогда вовсе не было занято нами.
____________________

    5 дружин болгарского ополчения, ослабленных боем у Эски-Загры и болезнями. Из них 3 дружины назначены в ложементы левого фланга, одна в резерв и одна, оставленная временно Столетовым на половине южного склона Балкан, должна была поступить в прикрытие стальной батареи.
    24 орудия, как было сказано, стояли на позиции и 4 горные орудия, батареи Константинова, поступили в резерв. 3 сотни казаков разных полков, поступивших на Шипку из упраздненного передового отряда Гурки; но лошади у казаков были до того измучены, что для них требовался продолжительный отдых.
    Я не был согласен со Столетовым в пользе оставления одной дружины на южном склоне Балкан и говорил, что дружина, эта, при своем отступлении, может заслонить собой наш огонь, может на плечах своих подвести к нам неприятеля и лишить нас возможности встречать его дальним огнем. При несоразмерности наших сил с неприятелем, мы тогда не могли и помышлять об активной обороне.
    Необходимо заметить еще, что как на совете, в ночь с 7-го на 8-е августа, так и гораздо ранее, были голоса, которые советовали занять Лысую гору и Бердекские высоты, но я решительно восставал против этого, говоря, что покуда положительно не определится, какую помощь и когда мы можем получить, до тех пор нельзя разбрасываться с нашим слабым отрядом, особенно теперь, в виду страшных сил неприятеля.


                III

     На рассвете 8-го августа, по отъезду Вяземского и Лукашева на рекогносцировку, я вместе со своими офицерами, Ивановым, Юрьевым и Романовым, вышел на шоссе. Все еще спало, на Шипке царила тишина, утро было прелестное, мы спокойно обходили позицию, как бы по-хозяйски присматривались к ней. При этом было решено, не затевать больших работ, не утомлять солдата – пусть они отдыхают перед предстоящим боем. Иванову поручено было собрать повозки военного обоза, разбросанные по всей позиции и при склоне круглой батареи устроить из них вагенбург, прикрыв его эполементом (6), приспособленным к обороне. Юрьеву поручено заложит ложементы и фугасы на левом фланге позиции, а Романову то же самое на правом фланге и на фронте у николаевской батареи. Так как в нашем распоряжении был только динамит, а из бывших у нас двух гальванических батарей одна разбилась при падении фуры, в которой она везлась, то мы решили воспламенять мины стопином (7).
__________________
(6) -  эполемент - невысокий вал, служащий прикрытием от выстрелов неприятеля в открытой местности.
(7) - (7) г. Зыков в книге своей «Война 1877 – 1878 годов», на стр. 503, говорит: «Тотчас по окончании шоссе принялись было за устройство укреплений на перевале. Генерал Кренке хотел прочно укрепить гору св. Николая, прорыть безопасные траншеи для сообщения между различными частями отряда, блиндировать помещения для стрелков, минировать гору и т. п. Небольшая команда сапер начала уже было эту работу, но при самом начале ее к Шипке подошла армия Сулеймана-паши. Таким образом, пришлось нам ограничиться почти одними лишь турецкими укреплениями, которые были найдены нами на Шипке в июле месяце, после бегства турок с перевала».
В действительности было не так. Шипкинское шоссе не было кончено к появлению армии Сулеймана; подъем на гору с северной стороны был кончен; шоссе было построено и на самом перевале, и начат был шоссированный спуск по южному склону Балкан, но до селения Шипки или до казанлыкской дороги оставалось провести шоссе еще верст на 5. Работа шоссе прекращена в полдень 7-го августа, когда турецкие войска развертывались у Казанлыка. В самом начале августа носились настойчивые слухи о приближении турок, и я, предвидя, что шоссе не может быть кончено до появления неприятеля, мог бы в последние дни всех своих рабочих вместо постройки шоссе употребить на усиление шипкинской позиции, но в то же время доходили до нас и отрадные, хотя, к сожалению, ложные слухи, что будто бы нанесено сильное поражение туркам и под Плевной, и под Белой. Я мог ожидать, что на выручку Шипки придет целый корпус, и для облегчения наступательных его действий, должен был торопиться постройкою шоссе, да это составляло и сущность возложенного на меня поручения. Точных указаний о положении дел в нашей армии мы тогда ни откуда не получали.
Далее: во время продолжения работы шоссе, из состоявших при мне офицеров двое, Юрьев и Романов, работали по усилению шипкинской позиции; они исправляли турецкие батареи, вновь возводили ложементы, пороховые погреба, закладывали фугасы, им дано было несколько сапер из команды, при мне состоявшей, а рабочих к ним наряжали от болгарских дружин и Орловского полка. Наконец, о блиндировании помещений для стрелков мы и не мечтали; при наших средствах невозможно было, и говорить о том.
__________________

     В 7-м часу утра подошел ко мне Столетов и сообщил, что он приказал своему начальнику штаба, подполковнику Рынкевичу, наблюдать за неприятелем или с николаевской батареи, или с уступа на южном склоне Балкан. Стали подходить старшие офицеры отряда и я, обратясь к ним, сказал, что надобно быть готовым на всякий случай, что мы можем отбить 20, 30 нападений, но на 31-м нападении наша длинная линия может быть прорвана и потому, в этом крайнем случае, надобно знать, куда собираться отряду. Столетов торопливо сказал: «я уже подумал об этом и выбираю гору св. Николая».
Я спокойно заметил: «как же вы, Николай Григорьевич, хотите добровольно отрезать себя от сообщения с Габровым». Столетов возражает, что гора св. Николая командующая. На это я отвечал, что там гарнизон останется без зарядов, без хлеба и воды, и тыл св. Николая все-таки совершенно открыт выстрелам неприятеля.
     Столетов горячо говорит: «мы везде подвергнемся той же участи и я решаю избрать редюитом (8) гору св. Николая».
______________________
(8) – редюит - опорный пункт в полевом или долговременном укреплении.
_________________________
    «Нет, ваше превосходительство, говорю я, редюитом должна быть круглая батарея вместе с тыльным укреплением; в этом отношении нам нельзя полагаться на личный свой авторитет, спросите присутствующих». Все, конечно, согласились с моим мнением; тогда Столетов сказал, что и он соглашается. Это было первым и единственным пререканием моим со Столетовым, затем мы были во всем согласны.
     После полудня 8-го августа возвратились кн. Вяземский и Лукашев и сообщили, что на Травно-бердекском проходе все покойно и нет признаков близкого соседства турок. Тогда стало очевидным, что удар обрушится на Шипку. Вскоре подошел ко мне один из лучших офицеров болгарских дружин, командир 1-й дружины подполковник Кесяков, служивший прежде в Преображенском полку, родом болгарин, высокий, стройный мужчина. Он, очевидно, уловил минуту, когда я был один и спросил меня, слышал ли я, что турки еще усилились вновь подошедшими таборами, что теперь всех таборов до 60; да ответ мой, что не слыхал об этом, что уже более двух часов не видел Столетова. Кесяков продолжал: «да, тяжелая доля выпала на нас, и что будет с нами завтра, одному Богу известно, солдатики предчувствуют беду, мои ратники справедливо говорят, что верно за грехи отцов они должны страдать; сознают безнадежность нашего положения и, что участь их может быть еще хуже той, которую потерпели товарищи их под Эски-Загрой, и говорят: «почему это нас несчастных болгар ставят везде под первую пулю». Я отвечал: «правда, одному Богу известно, что будет с нами завтра, но хуже смерти ничего не может быть; сколько бы ни было турок, им не выбить нас с позиции; они могут нанести нам страшную потерю, но атаки их будут нашим спасением; посмотрите кругом: откуда бы турки ни бросились, всюду горсть людей может отбить сотни нападающих, а что болгарские дружины вторично попали в критическое положение – это случайность войны». При этом я привел себя в пример: «вот и мне, по-видимому, дано было самое мирное поручение, а я, может быть, попаду в самое отчаянное дело».
     Заслышав выстрелы с николаевской батареи, мы пошли туда и узнали, что по турецким таборам, переходящим от селений Янины и Шипки по направлению на Шейново, Столетов приказал сделать несколько выстрелов; что к туркам новых подкреплений не прибывало, но подошли многочисленные обозы, которые подняли страшную пыль, и сначала казалось, что шли новые таборы. Я тихонько сказал Кесякову: «вот видите, черт не так страшен, как его малюют». Он ответил: «понимаю, к чему это относится».
     Переговорив с Романовым о месте расположения фугасов при горе св. Николая, и поверив перестановку орудий на стальной батарей, на случай направления выстрелов по южному склону шоссе, я уже в сумерки медленно возвращался в свою палатку. По вечерам обыкновенно на всех биваках раздавалось громкое пение песен, но 8-го августа, как и 7-го, слышно было пение в полголоса и уже не песен, а молитв; солдатики с большим чувством пели: Отче наш, Верую, Херувимскую, Царю-Небесный, Достойную, Святый-Боже и проч.

     В 10 часов вечера подошли на Шипку остальные 5 рот Орловского полка из Габрова, а в 12 часов, кн. Вяземский, войдя ко мне в палатку, тихо сказал: «пойдемте, дело начинается, турки наступают по шоссе к горе св. Николая». Тревоги не били, но весь отряд поднялся; мы пошли к стальной батарее. К приходу нашему ружейная пальба уже затихла, и оказалось, что турки сделали небольшое движение вперед от селения Шипки и несколькими ружейными залпами заставили отступить оставленную там 4-ю болгарскую дружину Редкина. С дружиною отошла и сотня казаков; на южном склоне оставлен был только сильный казачий разъезд.
     Ночь была прекрасная, лунная. Около 3 часов я возвратился в свою палатку, но было уж не до сна, да и не многие спали в тяжелый канун предстоящей битвы. Сделав обычные заметки в своей памятной книжке, заочно простившись с семьей и послав ей благословение, я сел за письмо к великому князю главнокомандующему, в котором излагал посмертную просьбу относительно семьи своей. Но не ладилось писание, и много черновых пришлось разорвать.

                В. Кренке

Источник: «Исторический вестник». 1883. Т. XI. Январь. С. 110 – 128.

Окончание следует…