Сказы деда Савватея. Соблазн

- Матрёна, Мотька! Иде ты? Куды сховалася?
     В дверях горницы появилась свекровь. В тяжёлой плотной юбке, плисовом жакете и цветастом тканьёвом платке до поры пристроенном на плечах. Волосы, гладко зачёсанные, узелком скатаны на затылке и убраны под волосяницу-кику.
- Так я пошла в церкву, к обедне,- произнесла она с постным выражением лица, поджав и без того тонкие губы.
- Жди мужиков с ярманки, приедуть - покорми. Шти в чугуне на припечке, каша пшённая там жа, а кисель - на лавке у окна стынить. Гляди не слизывай шкурку с яго, узнаю - пришибу, бестолочь!
     Развернувшись неуклюже на пороге, как  самоварная кукла в своих юбках, она вдруг вспомнив, резко выкрикнула через плечо:
- Да за квашнёй сляди, мотри шоб не убёгло тесто, обминай! Господи! Дал же Бог таку дурёху в хату!
     Мотя, припав к окну, проследила как подняв юбки свекровь краем плетня, выбирая ногами места посуше, пошла в сторону церкви. Над селом монотонно-призывно разливался звук колокола приглашая прихожан в храм.
     Подперев голову рукой, облокотившись на подоконник, Мотя призадумалась. Вспомнился родимый дом, мать с батюшкой, старая бабушка, братья и сёстры, большая семья, дружная. Пришла пора и отдали Мотю в другое село, за пятьдесят вёрст, в крепкий дом, зажиточный. Муж  хороший, грех обижаться. Попусту не ругал и не бил, так кое-когда по пьяной лавочке вдарит разок-другой и спать валится. Тесть, тот добрейшей души человек, в работе весь, поэтому и дом в достатке. Вот свекровь-мамушка крута, не приведи Господь!
- Отходить, чё под руку подходить! Рушник будить али рубель, а можа и скалка, давай уноси Бог ноги!
     Мотя увидела муху, жужжащую у стекла, ловко поймала сделав ладошку ковшиком и стёрла по переднику.
- Неча тута жужжать!
     Спохватившись побежала на кухню. Там, в квашне под рушником, пупом поднялось тесто.    Сполоснув руки и быстро вытерев, смазала слегка маслицем и принялась обминать. Тесто жалобно пищало выпуская кислые газы в нос Моте. Укрыв его потеплее, пошла посмотреть на кисель. Ну ничего не могла с собой поделать, любила с детства кисельные шкурки-пенки и никто в родительском  доме не ругал её, только беззлобно подсмеивались над причудами девушки.      
- А здеся  ураган Спаси Боже! Старая баушка вкусно варила овсянай кисель, язык проглотишь. Можа попробовать нямного, как этот-то удался-ли ноне? С краешку маненько отщипну, авось не убудить.               
     Мотя поддела ножом толстую жирную корочку с овсяного киселя, отправив в рот сладостно зажмурилась от удовольствия. Переждав немного подумала:
- Криво как-то, враз заметять. Тут блястить, а тут  нет, надо сровнять от греха подальше.
     Она решительно сняла оставшуюся пенку и причмокивая съела.
- Ну как жа вкусно! Прям душа с телой растаётся!
     Утерев рот, Мотя потянулась до хруста  и вдруг пошла мелким шагом, перебирая  по домотканным  дорожкам обутыми в вязанные носочки ногами с притопом, подбоченившись, поочерёдно поводя плечами:
- Ой мать, моя мать, дай понежиться поспать, дай поспать понежиться, погулять потешиться!
- пропела она громко.
- Скоро мужики приедуть. Хоть ба продали излишки овса, кака ни кака - деньга. Можа кубовую юбку-шерстянку справлю сабе к Покрову.
     Немного посидев, помечтав об обновке, вдруг ощутила Мотя подбирающееся волнение к душе, тяжесть какую-то.
- Пойду гляну на кисель, авось всё выправилось тама.
     Ничего подобного, предательски блестит кисель, как только сваренный:               
- Чё делать? Можа подуть на няго, затянется?
     Наклонившись, принялась Мотя дуть на кисель, но ничего в его внешнем виде не поменялось.
- Господи! Што я за дура такая! Накликала на свою головушку бяды!
     Мотя заплакала от безысходности и плохого предчувствия:               
- Чё таперь будить?
     В исступлении кинулась она в передний угол, к образам. Подняла в мольбе руки и обратила свой затуманенный слезами взор к иконе. На неё, с почерневшей от времени, освещённой тусклым огоньком лампадки иконы, с укором взирал лик Господа. Мотя, преисполненная искреннего раскаяния, обратилась ко Христу вложив в просьбу всё своё смирение и кротость:
- Господи, Господи! Смилостивись надо мной грешной! Натяни Господи шкурку на кисель, пока маманька от обедни не вернулась!
     Выражение лика на образе не изменилось. Огонёк лампадки треснув раз-другой выровнялся, продолжая гореть ровным тусклым светом.