Остров Данилы

Остров Данилы

Повесть

Пролог
Такие кабаки лепят именно что в кино, когда хотят создать атмосферу забулдыжного пошиба. Дескать, сюда приходят не вечернее платье демонстрировать, сюда поговорить идут по душам, в выражениях не стесняясь. Здесь, однако, опрятненько, но без излишеств. Это, видимо, от хозяина зависит. А хозяин тутошний из художников, бывших. Можно сказать, не удавшихся. Зато творческую натуру чуйствует, и держит фасон. Мебель ломать не позволяет, а полицедействовать - сколько душеньке угодно. “Ну!” - прозван кабак в просторечье. Не ахти, конечно, да что поделаешь. В каталоге иначе. Кому приспичит, отыщет.
Здесь я и познакомился с Данилой Василичем. Оказавшись за одним столиком, мы некоторое время молча потягивали пивко, а затем, как водится, разговорились. Узнав, что я литератор, он попросил меня ознакомиться с его дневником.
Впрочем, это скорее записки, а не дневник, потому что явно ощущается: делались они спустя какое-то время после событий. Возможно даже, автор хотел придать им некую литературную форму – скажем, повести о любви. Потому как вначале текста зачёркнуты несколько установочных, что ли, фраз. Мне удалось разобрать лишь: «Итак, познакомился я с ней в первый же день пребывания в Коломбо… Нет… Надо бы всё по порядку…»
Далее я привожу текст целиком, ничего не меняя, разве что поправляя стилистические погрешности, - мне он показался любопытным, хотя, повторю, и неполным: заметны временные пропуски (может, выдранные страницы?), поэтому прибавляю кое-где некоторые подробности его устных рассказов.

***
С утра – только вхожу в свой офис – телефонный звонок:
- Данила Васильич? - голос секретаря директора деревообрабатывающего завода Анны Сергевны. - С вами хочет встретиться Феликс Суренович…
Что за срочность? Третьего дня на даче виделись – мы с ним соседи. Обычно не он, а я его разыскиваю: через него идут ко мне заказы, древесина без очереди…
Еду. Семь с половиной минут на моём BMW.
Анна Сергеевна, пожилая, строгая с виду дама, без очереди впускает меня в кабинет.
У Феликса за гостевым столиком средних лет мужчина - дорогой костюм, короткий ёжик пепельных волос, благородный облик…
Феликс Суренович, выходя мне навстречу по ковровой дорожке и полуоборачиваясь к гостю, знакомит:
- Господин Плющев, Геннадий Лексеич, первый советник российского посла в республике Шри-Ланка, а также директор тамошнего Русского культурно - коммерческого центра. Слыхал про такой остров, Цейлон? Мечту всех путешественников и торговцев! Бывшую английскую колонию.
Крепкие рукопожатия. Рассаживаемся. Анна Сергевна приносит кофе.
- К делу? – и голос приятен, и проницательный взгляд каких-то тоже пепельных глаз. – Я уже навёл о вас справки, так что не удивляйтесь. Есть возможность купить на острове чайную плантацию, а то и две… Вы как на это смотрите?
Я никогда ещё не был за рубежом. И о бизнесе вне своей страны пока не думал. Потому – в затруднении.
- Всё зависит от цены, - говорю.
- Среди ваших друзей есть банкир. Среди моих – порядочные бизнесмены. На паях осилим.
- Надо с ребятами потолковать, то есть с моими компаньонами…
- Это само собой.
Мы ещё посидели, допили кофе, пообсуждали разные разности, даже незаметно перешли на «ты». Для себя выяснил: дипломат он многоопытный, обладает большими связями и в МИДе России и в Шри-Ланке. Вхож там во все круги – что президентские, что оппозиционные.
Но почему я? – размышляю уже в машине. - Почему на мне остановили выбор? Ах да, он уже навёл справки… Плющев… А что, собственно, мог он обо мне узнать? Так, вехи. Баланс предприятия…
«Берендей» мы открыли в восемьдесят седьмом – кооперативы тогда разрешили. Нас четверо: Домнев Артур, Буев Семён, Ивлев Руслан и я. Помещение арендовали на одном из заводов города, станки купили, набрали специалистов. Хорошо дело двинулось. Где-то до девяносто первого без сучка и задоринки. Потом с директором завода разошлись. Ему лично мы пять тысяч платили (тогда это были деньги!), вдруг показалось человеку мало. И с нового года он начал нас прижимать: электричество отключать, по технике безопасности проверки то и дело устраивать… ну, та ещё психология номенклатурщика. Плюнули мы тогда и переехали в одну деревню неподалёку от города, в заброшенный клуб. Четыре стены и больше ничего. Продали машины, купили станки, материалы… их через неделю украли. Времечко тогда шаталось – не пойми чего кругом и всюду. Стали мы гонять из Одессы машины, родственник у меня там был с автоцентром. Сорок восемь машин успели продать. После этого стало не выгодно. На границе мзду заломили выше крыши. Но всё же мы успели встрепенуться. Выкупили кафе в городе, открыли магазины – «Продукты», «Оружие», пекарню построили. Тут ещё с обществом «Динамо» завязались (мы-то все четверо охотники, каждый сезон – вперёд, труба зовёт; и подумали: чего каждый год лицензии выкупать…), взяли сорок гектаров угодий в аренду: три охотничьи базы, егеря и прочее. И потянулся к нам народец – банкиры, министры… Дела решались на удивление легко, деньги крутились с максимальной отдачей. И мы не скупердяйничали – отстёгивали и на реставрацию церквей, ветеранам помогали, детям-инвалидам – обеды праздничные, подарки… Школу в той деревне, где у нас не очень заладилось, отремонтировали – причём, с нуля: электричество, тепло… а это трансформаторы, столбы… И так, в целом, до нынешнего девяносто четвёртого мы неуклонно двигались в гору. Шутки ради можем в настоящий момент обнести наш город каменной стеной и охрану выставить, дабы, так сказать, пресечь в корне любые поползновения новоявленных реформаторов. А что, интересная мысль. Но, похоже, мне предложили нынче дельце поинтереснее.
Ну что ж.

В офисе я с ходу изложил ситуэйшн и с любопытством наблюдал за своими компаньонами.
Руслан выглядит как ребёнок, которому подарили игрушку с непонятным механизмом, и он пока не знает, что сказать, но глаза его подёрнулись мечтательной поволокой. Буев постукивает пальцами по столу и делает при этом каменное лицо... это его выражение мне в последнее время особенно неприятно... Почему? Ну потому хотя бы, что Семён оказался совершенно не пригодным в нашем деле: никакой инициативы, да и порученец никудышный. Как-то я ему всё высказал и, видимо, зря. Теперь он крепко держится за Домнева. Артур же, когда прокручивает в голове варианты, цепляет на нос непроницаемые очки. Сейчас к тому же обкусывает с пальца заусеницу. В прошлом он районный прокурор, чрезвычайно полезен был на этапе становления нашей фирмы, да и сейчас со своими связями... Мы с ним как те два медведя в одной берлоге. Следовало бы давно развестись полюбовно и остаться при этом друзьями, а не начинать очередное мероприятие. А то в спорных вопросах получается всё время пятьдесят на пятьдесят: Артур плюс Семён, я плюс Руслан. Но Руслан… Он, конечно, малый хороший, смекалистый, легко сходится с нужными людьми, но поддаётся влиянию (как-то так получается, что Домнев его подминает в моё отсутствие, и тот аж чуть ли не в рот ему заглядывает), поэтому моего верного Русланчика постоянно надобно держать при себе.
Ну да послушаем.
- Заманчивые перспективы, - говорит Артур.
Так, воображение зашевелилось.
- Ты генеральный, тебе и решать, - это обтекаемый Семён, в его произношении генеральный звучит как гениальный.
- Ой, ребята! – а это восторженный Руслан. – В Индейском океяне купаться будем! Ананасы жрать!
- А кто-нибудь что-нибудь о поставках чая знает?
Тут же Руслан подсаживается к компьютеру и начинает шелестеть клавишами. Артур снимает очки и я не вижу в его глазах… ничего, совсем ничего.
- Значит, надо съездить посмотреть. Кого, Руслана возьмёшь?
- Ой, ребята, завалим страну чаем! – бормочет  Руслан.
- Надо бы всем вместе посмотреть, чтоб потом не было разногласий.
- Всем – это после. А для начала купите с Русланом камеру, привезёте кино. Мы же с Буем тут поднапряжёмся. Видимо, кое-что придётся здесь продать.
Ну что ж, кажется, Артура захватывает азарт, это обнадёживает.

Спустя две недели состоялась встреча в кабинете управляющего местного отделения стройбанка, на которой присутствовали: сам управляющий Рюмин – этакий кругленький, пухленький, улыбчивый; представитель от продавца плантации в лице Плющева; один из наших будущих компаньонов с подачи Плющева – Берц из Питера (весьма внушительная... туша, под два метра ростом и около двухсот кило веса, в прошлом центровой сборной СССР по регби) и мы четверо. Разговор сугубо деловой, со скрупулёзным подсчётом будущих девидендов от деятельности плантации, затем поехали обедать. В ресторане Плющев преобразился, из строгого, суховатого чиновника превратился в балагура, таки сыпал смешными историями из жизни народностей острова, об экзотике тропиков, об изобилии дешёвой рабочей силы... и кстати, о том, как воюют там наши лётчики на наших же МИГах.
- Представляешь, сижу как-то вот также в ресторане, и чего-то не в духах был. И подходит ко мне, сразу чувствую, нашенский мужик и под шэфэ. Мол, прошу пардону, можно присесть? Садится, достаёт документ: лётчик я. И что? – спрашиваю. Рожа, говорит, у тебя кислая. Кто обидел? Скажи, и завтра же я его разбомблю. Как разбомбишь? А очень просто, скажу: перепу-утал… они ведь, это, о-очень похожи – сингалы эти с тамилами. А я не могу, когда обижают моих земляков! Говори координаты!
Забавно было наблюдать, как колышется от смеха громоздкий Берц и слеза умиления катится по его распаренному оплывшему лицу. К слову: Берц контролирует питерский игорный и чайный бизнес.
А Рюмин, вижу, насторожился, спрашивает:
- Так у них там, что же, Геннадий Лексеич, война идёт?
- А как же, дорогой ты мой Пётр Саныч, и давно, всё власть поделить не могут. Но воюют, надо отдать им должное, по-умному.
- Это как же?
- Да в пустыне своей. Причём, с перерывами на обед. Зайдёшь в кафешку, а там и те и другие, спорят, понимаешь, кто кому  нос утёр на сей раз. Остальная же территория у них в полной неприкосновенности. И пришлых не трогают. Мы ж для них инвесторы. И та и другая сторона в нас нуждается. Так что ты и этому здрасте и этому здрасте.
- Короче, здрасте вам, - встревает Руслан, - наше вам с косточкой… кисточкой тоись. Чем они там, кроме чая торгуют? Чё им привезти-сбагрить?
- Ну, вы у нас сами спецы по торговле. Посмотрите, прикинете.
- Да-да, - это мне Артур шепчет, - это он хорошо заметил. Оглядись там, Даня, на все четыре стороны.
Я киваю: будь спок, не промахнёмся.
Словом, настроение у всех рабочее. Берц вот только мне подозрителен, очень уж блатняга из него прёт. А так ничего парняга, был бы только чуток поменьше, а то, блин, голову устал задирать.

В эти полтора месяца до отлёта на Цейлон мне приходилось крутиться, как никогда прежде: вся энергия и мысли работе, лишь поставленной цели. Кто знает, вполне может себе представить, сколько сил тратишь на преодоление массы непредвиденных противодействий, недоверия, зависти даже… И всё бы ничего, имей я дома понимание и моральную поддержку. Увы. Как водится, в самый неподходящий момент, в твоих тылах начинается возня…

Я приехал домой далеко за полночь. Думал, все спят, наскоро перекусил и потихоньку лёг. Стал было задрёмывать, как почувствовал, что Ада шевельнулась, затем повернулась ко мне лицом. Я напрягся - это уже не первая попытка поговорить со мной начистоту, образумить меня.
- Не надо, Адуль, – попробовал я предупредить её воспитательный порыв, - сколько можно одно и то же. Ты ведь всё равно не говоришь, что думаешь на самом деле, - и я отвернулся. Но знал, Ада помолчит-посопит, но приготовленную порцию своих соображений всё равно выложит, назидательно, с першинкой обиды. Это неизбежно.
- Куда ты ломишься? Ты даже языка тамошнего не знаешь, тем более ни обычаев, ни традиций, ни культуры. Какие хоть там законы? Религия какая?.. Тут тебя, по крайней мере, и власти знают, и нужные люди заинтересованы в тебе... гуртом, можно сказать, обхаживают... Всем нужен... И ты всех знаешь - и друзей своих и недоброжелателей... и всё у тебя складывается  достаточно благополучно... тьфу-тьфу! Только-только на ноги, можно сказать, встали. Стабильность обрели. А на острове этом ты кто? - чужак, чуть оступился и... никому до тебя дела нет. Может, и рады будут твоему провалу. Приехал, понимаешь, скажут, шустрый больно. Политика опять же... Кто с кем там борется - опять пока распознаешь, тысячу шагов неверных сделаешь...
О, как правильно она рассуждает, по полочкам всё раскладывает, аж темечко заломило. Кабы знала она, сколько и какой информации я за это время почерпнул, сколько всего передумал! Нет, ей ухваченную в горсть синицу надобно удержать. Когда хоть она такой стала? А ведь до некоторых пор мы были всегда заодно. Даже в самые трудные наши дни. Когда же эта пора закончилась?.. Что же получается? Трудности - сплачивают, благополучие – наоборот?.. Или здесь что-то другое? Где-то читал: его ритм стал шибче. В результате – зубчики её и его механизмов начинают несовпадать. Ерунда, конечно.
- О каком благополучии ты говоришь? – Начинаю заводиться. - О какой такой стабильности? Сегодня одно, завтра другое. Вчера президент парламент расстрелял, завтра расстрелянные отомстить попробуют. Передел собственности по новой методе и так далее. Война гражданская... Где она, откуда эта твоя уверенность в завтрашнем дне? Лично я ни в чём не уверен. Поэтому, наоборот, считаю: уж если пошёл такой фарт, надо закрепиться там, на острове, закрутить дело...
«Стоп! Я хочу её переубедить?.. Да и не о том, похоже, у нас речь. Все эти газетные аргументы – дымовая завеса.»
- Ну не знаю. И ещё, ладно б ты один,  своими деньгами лишь рисковал - сам за себя бы и отвечал. А то потом кредиторы твои тебе же голову и оторвут.
Нет, она права, конечно. Но эта её правота меня не греет, не убеждает. Почему? Только ли потому, что это не её мысли, тут и тёща и тесть, да и мать моя в стороне не осталась, и прочие родичи извилинами шевелят - всем есть до меня дело? А как же - ишь я какой крутой нынче, и они при мне животики и подбородочки выпятили. А как я рухну завтра - и они со мной вместе? Как всё же дорожат люди достигнутым, своим общественным положением… И это, наверно, правильно, в их понимании. Но… какая у неё морщинистая шея… Да, я смотрел вполглаза и видел лишь её состарившуюся, дряблую кожу на шее и маленький кадык, бегающий вверх-вниз и разглаживающий при этом на мгновение морщины. И боялся признаться себе, что давно не люблю это лицо, всю эту женщину целиком…

В комнату заглянула дочь:
- Вы что? Вы знаете, сколько время? Уже скоро вставать, а вы тут дискуссии разворачиваете. Бу-бу-бу, бу-бу-бу, стены трясутся!
Когда дочь была маленькая, мы боялись, что она умрёт. Диатез, аллергия, астма... Что мы только не предпринимали. И вот одна врачиха нам посоветовала срочно сменить климат - месяц-другой и будет поздно. И даже адрес нам дала в Душанбе... Ну мы, естественно, как ошпаренные, быстренько поменялись квартирами с теми людьми из Душанбе и на паровоз - ту-ту! А в Душанбе дочке вырезали гланды и спросили: зачем это вы из Москвы приехали в Таджикистан, разве в столице Союза такую операцию сделали б хуже? Вот как. Но поезд, что называется, ушёл. Никто уже с нами меняться на московскую область не пожелал. Однако через некоторое время мы всё равно вернулись. Квартира так и пропала. Прихожу я к той врачихе: «Ну?!» - спрашиваю. Она на колени повалилась, прощение просить... Не убивать же. Оказывается, ей нужно было родственников перетащить… Жили у матери сначала, я работал, где придется.  В основном украшал пионерские лагеря, деревянные фигуры вырезал, художничал, короче. Потом помогли заново прописаться, вступить в молодёжный стройкооператив, и потихоньку всё стало налаживаться.

Я так и не уснул этой ночью. Когда Ада притихла, перебрался в другую комнату на диван. Но и тут раздражение не оставило. Этот противный зуд, точно паутиной накрыло!
Вырваться - куда-нибудь, но вырваться... пусть в неизвестность, но вырваться - вдруг там лучше! Я точно боялся сказать себе это раньше. А дочь? Но разве не захочет она приехать ко мне, к морю? Были б деньги…
Утром на кухне я сказал, глядя в её невыспавшееся болезненно-бледное лицо:
- Ты-то чего закипишилась? Вот съездишь туда ко мне со своим Владиком, посмотришь... Там, кстати, необыкновенный климат, что ни растение - то лекарство... Что ты, не читала проспектов, кино не смотрела? Все кричат: Цейлон, Цейлон! Вай-вай-вай! Какая замечательная, необыкновенная страна! Попугаи, обезьяны - вот компания какая! Приедете, как мартышки по пальмам попрыгаете, на ми-ир посмотрите, чёрт вас побери совсем!
- Да чего ты сам распсиховался,- дочь присела рядом на табурет, обняла меня за плечи. - Прямо чудной сделался. Я думаю, матери кажется, что ты слинять хочешь от неё... Ты посмотри на себя в зеркало. У тебя ж глаза шальные сделались.
«Может, ты и права… слинять. Слинять ко всем чертям!»

Ещё в детстве я научился «выкапывать» себе воображаемую «норку», куда скрывался, когда меня доставали неприятности. Там я успокаивался, набирался сил для дальнейшей жизни. Вот и теперь, уже закоренелым взрослым, устав, утомившись от этих людей, от этих двуногих хищников настолько, что в глазах делается темно, я закапываюсь в постель и начинаю себе представлять, будто нахожусь один на необитаемом острове в тёплом океане. Строю себе хижину, собираю съедобные плоды, охочусь из лука и пращи… ну всё, короче, что полагается в подобного рода уединении. И так, окружённый приятными заботами, засыпаю. Сны же после моих медитаций, как правило, легки, не отягчены действительностью и я просыпаюсь уже опять свеж и готов даже на подвиги – хоть в позитивном, хоть в негативном плане. И главное при этом, я помню, знаю, что если понадобится, вновь могу скрыться в своей хижине на необитаемом острове. Однако я никогда не предполагал исполнить это (бегство?) в реальности. Как-то так вот получалось, что о загранице я даже не задумывался никогда: все интересы мои - житейские, коммерческие, какие угодно – проецировались всегда на почву под ногами (возможно, от недостатка воображения), так что если и можно обозвать меня диссидентом, то лишь единственно в смысле придумавшего себе уютный мирок, где никто не кусается и не клевещет, потому как никого и нет, тем более - ни рулетки, ни казино, ничего такого, о чём грезят любители роскошной жизни. Словом, детская игра. Но вот, надо же, сейчас мне кажется, что Остров явился ко мне именно из этой игры. Материализовался, так сказать, вывалился из поднебесья. И я вполне осознанно готов рассматривать его как дар свыше. Мои медитации, мои регулярные «побеги» сыграли свою роль в воплощении этой мечты. И может быть, даже в распределении – там, наверху: кому чего, а мне – остров и бунгало на нём.

До отлёта чуть больше двух часов. Я возбуждён - возможно, оттого, что впервые, как ни смешно, отправляюсь за рубеж. Хотя, собственно, что смешного? Миллионы людей и не помышляют об этом; это я нечаянно взлетел на гребень волны... теперь, главное, удержаться.
Улетающие: я, Руслан, Берц, Плющев, Конт – юрист-международник, как представили его мне, из московской конторы, этакий кучерявый малыш с проницательными угольными глазками. Знает, между прочим, чуть ли не с десяток иностранных языков, участвовал в связке с Плющевым при оформлении многих успешных коммерческих сделок (так говорят). Я с ним если не подружился, то сошёлся вполне по-приятельски. Я ему: Валера, не подведи. Он мне: борода, не дрейфь.
Последние нервные минуты перед регистрацией... и вот мы следуем через VIP зал. Комфортабельный лайнер, я на таком ещё не был. Билеты в бизнес-классе, стюардессы-очаровашки желают приятного полёта: впереди 12 часов над океаном и... даст Бог: из промозглой осени Московии попадём на счастливую землю (так переводится Шри-Ланка)… Берц пытается втиснуться между мной и Контом, но тщетно, пришлось мне ему уступить своё место у прохода, он поднял ручку кресла и кое-как поместился. И сразу:
- Вмажем? – и тянет из кармана плоскую бутылку с виски. Никто из нас не против.

Сколько раз слышал я раньше это слово – Коломбо! - и по телевизору видел. И - надо же! - сподобился приобщиться. Но первая мысль, едва мы высунулись из самолёта на трап: хуже даже, чем в Дудоне, где мы делали посадку и где Руслан прикупил видеокамеру. И через минуту - хуже, чем в парной, если туда зайдёшь одетым и минут пять будешь искать при тусклом от сырого и раскалённого пара забытый веник. Вот уж действительно рыбье ощущение - из воды да на раскалённый песок выброшенной… И только глаз дрожит радостно - пальмы, океан вдали, небо без единого облачка - всё другое, невиданное. И трепетное, неистребимое чувство - ожидание сказочно необыкновенного.
Вокруг же мелконький народец, чёрные лица, незнакомый тарабарский язык: бухмася-бахмася, сямася-сямабах. Нас встречают, получаем багаж и уже мчимся в гостиницу. Нет, какое там - шикарный отель! - “Ренессанс”, - где в нашу честь расцветает огнями символическая ёлка. Осаждают корреспонденты, забрасывают вопросами, слепят  фотовспышками. Затем приводим себя в порядок у себя в апартаментах и едем ужинать в японский ресторан гостиницы Хилтон.
Или я настолько ошеломлён, или сказался длительный перелёт, смена поясов, климата, или это от вонючего их сакэ, но в мозгах... туман - не туман, что-то желеобразное. Одно желание - быстрее добраться до номера и принять душ... нестерпимо жарко, нестерпимо душно, да мы ещё в шерстяных костюмах, потому как в них деньги... Однако в холле Ренессанса  кондиционеры возвращают нас к жизни. И я отправляюсь с Контом в ночной клуб. Немного посидели, послушали музыку, выпили шампанского…
- Ничего?
- Нормально, Валера, - но впечатления, против ожидания, уже не те. Похоже на явное пресыщение. И всё-таки я соблазнился посмотреть ночной Коломбо.
И тут у меня, должно быть, крыша поехала... со мной стало твориться что-то странное: я - точно впервые влюблённый паренёк, брошенный в нежную, сладкую ночь: мир вокруг показался свеж, пахуч, осязаем настолько, что впору застрелиться! Может, мне что-нибудь подсыпали? Я хватаюсь за карманы - на месте ли деньги?! В голове какие-то повторы, будто сон смешался с явью... И так бывает? Бог ты мой!
Закатываемся в элитный клуб, где развлекается златая молодежь. Шампанское, танцы. И приглянулась мне стройная, длинноногая. И я всё порываюсь пригласить её, да кто-то всё опережает, либо сама по себе из моего поля зрения исчезает она в этих сполохах цветомузыки. Выходим с Валерой уже на широкую лестницу, ведущую от клуба к стоянке такси, обоняние дразнят неслыханные ароматы, и тут эта самая девица по ступенькам каблучками тук-тук. Я к ней - на своём диком английском:
- Хэлло, мадам! Скажите, что это за город такой? Прям заблудился, ей-богу!
- Говорите по-русски, а то ничего не понимаю.
Какой голос – серебро!
Оборачиваюсь к Валере, попросить хочу: переведи, мол. А его и след простыл. И тут только понимаю: не нужен нам переводчик!
И покатили мы с незнакомкой в манящую тропическую ночь, в долгожданную прохладу, фейерверк иллюминации…

Утром, проснувшись, долго лежу, не открывая глаз. Припоминаю, что происходило со мной вчера. Вроде бы всё без эксцессов. Мне на удивление покойно, ничто не беспокоит... Да! - сообразил-таки: - у меня совсем не болят ноги. Я так привык уже к этой ноющей, тянущей боли, что в первый момент, обнаружив её отсутствие, даже трогаю колени - на месте ли?
- Странно.
- Что? - Кэтрин стоит у зеркала, накинув мой халат, расчёсывает свои ржаные, слегка вьющиеся волосы. - Что ты сказал? - и замирает, глядя на меня в зеркало. И ощущение у меня такое, будто знаю эту красивую женщину тысячу и одну ночь.
- Я как маленький мальчик, получивший долгожданный мячик.
- Значит, заслужил, - и она округлым жестом указывает на рассыпанные у нашей кровати пачки с долларами.
Вслушиваюсь в мелодичный звук её голоса - слегка шершавого и ласкающего одновременно, с едва заметным акцентом - и с каким-то сладостным умиротворением чувствую, а затем и осознаю, что во мне не шевельнулось - нет! - досадного разочарования… Однако, чёрт возьми, с чего это я вчера деньгами хвалился? А там ведь около сотни тысяч. Другая бы спокойненько могла загрузиться и поминай как звали.
- Должно быть... Ты представляешь, у меня совсем не болят ноги!
- Да? А почему?.. В смысле, отчего они у тебя болели?
- Да прыгнул однажды... с большого трамплина.
- Да? Ты у нас спортсмен?
Потягиваюсь, зеваю до звона в ушах, ещё раз прислушиваюсь к своим ощущениям: нет ли всё же червоточинки? И ничего такого не обнаружив, смеюсь:
- Да, был спортсмен, да только не лыжник. А прыгнул по дурости… в восьмом классе. Катался с двумя подругами на лыжах по лесу, и выехали мы случайно на большой трамплин. Это на Яхроме. Может быть, даже слыхала, там международные соревнования проводятся. Вот. И одна из моих подруг возьми да и скажи - она мне тогда жутко нравилась: «Не побоишься прыгнуть?» - «Но у меня,- говорю,- лыжики не те, беговые лыжи-то, узкие...» - «Ну так и скажи,- говорит,- что боишься». Я поворачиваюсь и - на трамплин. Прыгнул. Как дотащили меня домой, не помню.
- Значит, такой ты...
Я почесал мизинцем кончик носа:
- А в четвёртом классе я поспорил, что буду ходить без шапки в любой мороз. Тут же закинул её на дерево. Стало быть, уже тогда я чувствовал, что попаду в тёплые страны. И встречу там свою прекрасную даму. Слушай, я не очень вчера хулиганил?
- Да нет вроде. Только стену какую-то всё возвести собирался.
- Какую стену?
- Вокруг Коломбо, я так понимаю.
- А-а-а… это у меня бзик такой.

Утром - в Русском культурном центре (он тут же, в отеле). Первым делом сдал деньги в сейф Плющеву. Ему известны мои ночные похождения, опасается, как бы меня не обчистили.
Приехал секретарь президента доктор Джайлат в белой униформе члена парламента. Чёрные курчавые волосы, умные чёрные же глаза. Плющев меня информирует: «Грамотный, собака, закончил Оксфорд, на здешнем политическом олимпе имеет внушительный вес, коррумпирован (а это нам на руку), и кстати, не дурак выпить, хоть по ихним законам это воспрещено. Чинопочитание обожа-ает! Но это меж своих, меж своих…»
Дело обставляется таким образом, будто вопрос о покупке плантации решён и срочно нужны деньги!
На ланче доктор Джайлат уточняет (это в переводе Плющева):
- Значит, ребята, ситуация следующая. Если вы действительно намерены тут у нас окопаться, то вам надобно поспешить  до президентских выборов, то бишь до первого ноября. Только в этом случае я способен вам помочь.
- Что же ваш президент, не рассчитывает на второй срок? – спрашивает Руслан.
- Как у вас в России говорят: человек предполагает, а Господь Бог располагает.
Я склоняюсь к Конту:
- Что скажешь, Валера?
- Пока ничего. Договора на руках пока ещё нет, - и он поворачивает свои пустые ладони кверху.
Я встал из-за стола, подошёл к окну, за которым вдали плавится океан, а внизу бесшумно и хаотично снуют машины. Хорошо бы Домнева сюда дёрнуть, всё же он юрист. А ведь не поедет. Не любит он визировать бумаги… Я в чём-то сомневаюсь? Тебе же сказано: пока что сомневаться не в чем. Гляжу на Берца, он и тут со своей плоской бутылкой…
После ланча был вызван местный юрист. Вместе с Контом, они ушли составлять документы по созданию совместного предприятия “Росланко”, которое будет покупать плантацию. Доктор Джайлат выступает как местный партнёр. Распределение долей... И - пикантная подробность, вброшенная как бы между прочим: чтобы вывести местного партнёра из компании, надобно заплатить ему  четверть миллиона долларов наличными. Другими словами, автоматически происходит удорожание плантации. Так что о двух плантациях речи уже не ведём, с одной бы разобраться. Ближе к ночи пытаюсь созвониться с домом… то есть до России.

День второй проходит как давешний - встречи, незнакомые люди, новые проекты, обещания большой удачи.
Жара начинает изнурять! Отправляемся в магазин покупать лёгкую одежду. В качестве переводчиков нам сопутствуют Кэт с подругой Светланой, миниатюрной шатенкой-хохотушкой, ну прям игрушечка заводная. Именно она больше остальных покатывается со смеху над примеряющими эти самые шорты и майки. Нет, мы-то с Русланом ничего выглядим. Но Берц! У него, оказывается, природный дар комика. Выходит из примерочной в майке до пупа и шортах, которые перетянули его пополам, точно подушку пуховую:
- Ну как? – физиономия при этом плутоватая.
- Сними сейчас же! – машет руками Светлана, и Берц с видимым испугом начинает поспешно сдирать с себя обновы, вихляясь при этом, раскачивая животом из стороны в сторону и гримасничая так, будто выдирается из железных оков.
Едва отыскали ему подходящий размер, но потешились на славу.
Руслан же, как я заметил, приглянулся Светлане: она так придирчиво оглядывает его в новой униформе, так тщательно подбирает цвет и фасон - а чего особо подбирать – шорты да майка, да сандалии? Я, к примеру, выбрал сразу всё белое… И мне начинает казаться: мужа она себе подбирает – не меньше: соринки снимает, перед зеркалом поворачивает.
Вечером в номере – уже вчетвером - отмечаем Светланин день рождения. Хитрости старого Ашира, конечно – все эти своевременные дни рождения…
Кстати, послезавтра они – Кэт и Свет –  улетают за новой группой туристов в Польшу.
Когда мы с Кэтрин остались вдвоём, я неожиданно для себя спросил:
- Извини, забыл поинтересоваться… тебя там муж не ждёт… случайно?
- Ни случайно, ни специально. Разве я не сказала тебе вчера?
Откровенно говоря, не помню.
- Как же так? Такая женщина… и никто не…
- Ну почему «не»? Была я замужем. Да только у него одни интересы, у меня – другие. И всё. Он теперь женат на другой, дети уже есть. Ты хотел спросить ещё о чём-то?
Да, мне хочется расспросить о её прошлом в подробностях, но хочется, чтобы она сама, без моих наводок.

На плантацию выезжаем в шесть утра. Зной палит уже, точно тебя в микроволновку задвинули. Микроавтобус, правда, выше всяких похвал: кондиционер, удобные кресла, стерео.
По российским меркам, 120 кэмэ вовсе не расстояние, но здесь мы преодолеваем их за пять часов: скорость все держат не более 40, а плотность движения такая, что представляется, будто вся эта урчащая, коптящая, пёстрая, раскалённая масса - один бесконечный конвейер.
Руслан вертится во все стороны - старается заснять на видео всё подряд. Берц прихлёбывает виски из плоской бутылки и тычет пальцем в очередные достопримечательности:
- Давай-давай накручивай. Чем больше твои кореша увидят кина, тем быстрее раскошелятся.
Плющев в пробковом шлеме напоминает мне англичанина-колониста, поглядывает на нас с улыбкой и непрерывно о чём-то разговаривает с шофёром-негром. Я начинаю завидовать людям, знающим иностранные языки.
А вдоль шоссе и впрямь сплошная экзотика – пальмы, мартышки, аборигены, торгующие фруктами, о которых я и не слыхивал никогда.
Проезжая через город Колди, захватываем управляющего плантацией, звать Генри – сухощавый, подвижный, с простодушной смуглой мордашкой.
- Хэлло, - говорит он, выказывая два ровных белых ряда зубов. Он садится рядом с Берцем и превращается чуть ли не в пятилетнего ребёнка, настолько мал и тщедушен или, напротив, настолько громоздок сосед.
- Ну, умостился? – смотрит Берц на него свысока.
- Йес, хозяин, - отвечает Генри в восхищении, задирая голову. И все мы отчего-то смеёмся.
Плантация. Кругом горы, их подножья покрыты чайными кустами, однако произрастает здесь и кофе, и орех, и гвоздика, и лавр, и даже рис, и много такого, название чего сходу и не запомнишь. Воздух слегка разрежен, пьянит.
Нас приглашают в офис. Угощают доморощенным чаем. Вкус – божественный нектар! После церемонии чаепития ведут на фабрику. Работники и работницы приветливы, с неподдельной охотой рассказывают об имении, чаеводстве, показывают машины в действии, мы же залезаем в каждый закуток.
Чуть позже поднимаемся на возвышение к жилому дому, больше похожему на замок в английском стиле. С площадки второго этажа открывается вид на озеро Виктория – прозрачный голубой алмаз, вправленный в тёмно-зелёный малахит… Все мои сравнения, впрочем, основаны на русской природе и годятся лишь отчасти…
Все мы заметно измотаны впечатлениями, и если начистоту, ошарашены даже, повергнуты в оторопь и этакую меланхолию, когда в глазах нечто вроде золотого тумана: не верится, что скоро мы станем хозяевами всех этих щедрых красот и богатств.
- Ну, блин,- уже в автобусе восклицает Берц, - закачусь теперь в кабак и буду пережёвывать увиденное. Да, Генри?
- Йес, хозяин.

Вестей из Дублинска пока никаких. Плющев с Берцом начинают подгонять насчёт денег. Берца я давеча спросил:
- Лёня, ты-то чего тормошишь? Хочешь увеличить свою долю – раскошеливайся.
- Не, маэстро, мне нужно местечко под твоей крышей. Так что оставайся генеральным. Я попозжее закручу ещё дельце, - и многозначительно ухмыльнулся.
Есть над чем подумать.
Наконец из Дублинска сообщили, что 22 сентября прилетит курьер. На это же число заказываются билеты на Мальдивские острова. Пару дней каждый предоставлен сам себе. Я с Кэтрин рано утром уезжаем в Нуа-релли - курортное местечко: природа напоминает среднюю полосу России, воздух свеж и даже прохладен (отвыкли), дорога ещё краше, чем при поездке на плантацию. Кругом дивные водопады, реки, озёра, буйная растительность. Заехали в национальный парк, покатались на слонике. Домой вернулись разбитые от усталости, обалдевшие от впечатлений.
- Светлана с Русланом небось пожалеют, - еле выговорил я уже в номере отеля, валясь на постель, - что не поехали с нами.
- А ты будто не знаешь, что они рассорились.
- Не знаю.
- У неё теперь ставка на Лёню.
- На Берца? О-очень интересно. А твои какие планы?
- Я сама по себе.
- Не понял.
- Пойду приму душ.

Познакомились с хозяином плантации Рауфом, он владелец ещё десятка плантаций, только в другой части острова, ресторанов, магазинов; как и доктор Джайлат депутат парламента, консул; обаятельный крепыш, с чёрной бородой, но голубыми глазами. Мы с ним внешне похожи, только моя борода седая и курчавая.
Почему продаёт? Хочет расширить поле деятельности в другой сфере.
Передали ему задаток, остальную сумму обещали выплатить до 1 ноября.

Прилетел курьер, Сергей Глотик (мой школьный товарищ, между прочим), с деньгами, которые немедленно перекочевали прямиком в сейф Плющева, при этом он показал мне расписки  в получении денег от здешнего юриста и Рауфа на предыдущие суммы.
Завтра улетаем на Мальдивские острова на три дня. В наше отсутствие  юристы подготовят документы к подписанию. Прощальный ужин, ночной клуб... я не сразу почувствовал, что Кэтрин обижена. Она спросила – мимоходом - отчего я не беру её с собой в завтрашний вояж? Я что-то ответил легкомысленное... мол, не я организовывал, но в следующий раз - обязательно и непременно! После ужина Кэтрин ушла к Светлане.

Рано утром отправляемся в аэропорт. Наш состав: я, Глотик, Плющёв с женой, Берц с… действительно, со Светланой. Вот почему Руслан в последний момент отказался…
Начинается с накладки. Берц не влезает в кресло и нас из аэропорта везут в отель на берег океана. Весь день загораем, купаемся. Наконец-то увидел я океан у ног своих!
Вечером ужинаем на берегу и наблюдаем закат солнца. По-моему, в России таких красок нет. Теперь могу сказать: пейзажи Рериха вполне реалистичны.
- Как считаешь, Свет?
- Я не разбираюсь в живописи. Но мне нравится.
- Что именно?
- Чего ты пристал к даме, - вмешивается Берц.
- А ты, Лёня, вообще помалкивай. Из-за тебя в самолёт не пустили. Не мог как-нибудь сложиться?
- Это как бы, интересно, я сложился? Так, что ли? – Он валится на песок и, поджав голову и колени к пузу, становится похож на огромный шар. От неожиданности все смеются.
- И как это мы не догадались в рюкзак его положить. Закатили бы в багажное отеделение и все дела.
- Это ж какой нужно рюкзак!
- Да-а, - сомневается Лёня, - закатили бы, как же. Попробуйте-ка сейчас. Если получится, то завтра так и сделаете.
И мы впятером пытаемся шар-Лёню перекатить по песку хотя бы на метр.
- Ладно, - первым сдаётся Глотик, - есть же, в конце концов, грузчики для таких тяжестей.
Кстати, Серёга в прошлом боксёр-тяжеловес, так что мог бы поднапрячься, но, подишь ты, - Берц… хотел сказать: Берц есть Берц. Недаром аборигены при его виде шалеют, как ребятишки.
- Тебе надо в буддизм переходить, - говорит Плющев, отряхивая ладони от песка, - хор-роший Будда из тебя получился бы.
- Это правда, очень похожи вы, Лёня, на Будду, - подтверждает жена Плющева Рая.
- Похож – не похож, а ковёр-самолёт заказывать придётся для этого Шарлёни, - задумчиво замечает Серёга.
Словом, не скажешь, что кто-то расстроен задержкой. Океан, солнце, белый песок… Рерих, одним словом.
На следующий день, чуть забрезжило, всё-таки улетаем.  Дальше быстрая череда впечатлений, как в калейдоскопе. В столице Мальдив, Моле, нас ждёт гидросамолёт, минут сорок лёта и пересаживаемся на Смит-бот, ещё примерно час и - наша конечная стоянка. Сначала становится жутковато, очень уж малюсенький островок, не дай бог шторм, так точно смоет к едрене-фене вместе с бунгало и пальмами. Или тут не бывает штормов? Океан спокоен, ласков. Впервые вижу такую прозрачную  и голубую воду, дно просматривается до последнего камешка, рыбы снуёт меж кораллов и у меня замирает дух, словно при падении… в шкатулку с драгоценностями.
- Как думаешь, Дэн, нас отсюда заберут? – Берц устроился под тентом в кресле, прихлёбывает виски и прикладывает к носу неочищенный лимон. – Не очень-то нравится мне твой Рауф. Загрёб деньжат, а нас на остров, а?
- Так мы ещё много ему должны.
- Когда всё заплатим, ему придётся плантацию отдавать. А тут - навар и нам - капут. Что скажешь, Ген Лексеич?
Плющев лежит на полотенце под другим зонтом, поворачивает голову:
- Если б вас одних… со мной не посмеют: международный скандал.
- Ха! А крокодил съел – так и скажут. Что с него взять, с крокодила?
- Тебя съешь, как же. В самолёт не помещаешься, не то что в желудок.
- Ну! – Берц сдавливает лимон и до меня долетают брызги. – Так я расправлюсь с каждым, кто позарится на мои денежки.
- Кстати, про денежки, - выходит из бунгало Глотик, щурясь от солнца. – Выронил я в самолёте пачку баксов, так что вы думаете?.. догоняет меня лётчик почти у аэровокзала и – возвращает. Честный какой! И вознаграждение не взял, зараза.
- А ты бы не отдал? – интересуется Берц.
- А ты?..
Я гляжу, как Светлана с Раей  идут под ручку по кромке прибоя, меряя шагами окружность нашего островка. И вдруг остро ощущаю, что мне не достаёт Кэтрин - оказывается, я уже привык делиться с ней мыслями.

По возвращении в Коломбо меня ждёт неприятное сообщение: пока мы были на Мальдивах, Кэтрин улетела и не оставила даже записки.

В Русском центре происходит торжественное подписание меморандума о регистрации совместного предприятия “Росланко”, мы получаем печать, штампы, бланки. А назавтра Плющев договорился о встрече с президентом Шри-Ланка. Повезём гипсовый бюст президента - это наша давнишняя дипломатическая задумка: созвонились с маститым русским скульптором, пригласили на остров - и вот уже кое-что... За нами (“А может, скорее за бюстом?” - шутит Руслан) заедет доктор Джайлат.

Резиденция президента. Проходим через специальную зону досмотра и попадаем в мрачноватый зал. Всё  выдержано в тёмных тонах, отделано резными деревянными плитами. Кондиционеров нет, зато охрана за каждым углом и кустом.
Приносят чай, как могут развлекают, через несколько минут приглашают в кабинет.
Президент - высокий, костистый - приветливо встречает нас. С каждым здоровается за руку. Приходят художники, скульпторы, оценивающе осматривают наш подарок - бюст, вроде остаются довольны, хотя сходство с оригиналом весьма отдалённое. Входит слуга и приглашает в столовую. Пища вегетарианская, однако, вкусная, много фруктов и всё это запивается ключевой водой. Президент благословляет нас на труд в Шри-Ланке, обещает всяческую помощь.
На следующий день обедаем в ресторане “Гон-Конг”. Во время обеда приносят фотографии, на которых мы запечатлены в обществе президента. Вся обслуга ресторана во главе с директрисой смотрят на нас с нескрываемым восхищением...
Вроде бы всё идёт хорошо, можно только радоваться. Но у себя в номере я почувствовал одиночество и тяжесть на сердце. Долго ворочаюсь в постели... Закрываю глаза и вижу Кэтрин, освещённую утренними лучами, косо идущими в наше окно снизу от океана, вижу также зеркало, у которого она в то первое утро стояла, причёсываясь. И так маюсь часов до трёх ночи... Вдруг междугородний звонок. Кэтрин! Собирается вернуться в Шри-Ланку, спрашивает:
- Ты не против?
Она уже положила трубку, а я всё ещё в столбняке.

Ещё один весьма радостный звонок, наш банкир Рюмин высылает деньги и 15 октября прилетает опять Глотик также с внушительным взносом от моих компаньонов.

В один день пришли деньги от банкира, прилетел Глотик, встретил Кэтрин… Вечером торжественный ужин…
Плющев осторожно (впервые) заметил, что если до первого ноября вся сумма не будет выплачена, то для нас начнутся трудности... попросту говоря, деньги могут пропасть.

Руслана отправляю домой, в Россию, до нас доходят слухи, что не всё там ладно.

Мы с Кэтрин уезжаем на берег океана…
- Какие-то проблемы? - Кэтрин смотрит сквозь приопущенные ресницы. Ветерок слегка шевелит её волосы.
- От Руслана никакой информации. Странно. Договорились, что позвонит сразу по прилёту.
Мы у самого берега на веранде под тентом.
- Ты знаешь, у меня такое чувство, что мы с тобой знакомы лет триста. А ведь я о тебе ничего не знаю.
- А я о тебе.
- Вот и давай рассказывать друг другу…
- Замечательная мысль! Кто начинает? Я? А почему не ты? Ну ладно. Я буду днём, а ты ночью. Договорились? – и она смеётся.
Мне нравится, как она смеётся, естественно, мягко. Мне нравятся её движения, жесты, она вся мне нравится - целиком, до единой чёрточки. И я даже пугаюсь иногда такому совершенству.
- Отец у меня рабочий, мать домохозяйка. Ты думал, я из принцесс?
- Нет, я думал, что ты шпионка.
- Шпионка?
- Ну да. Работаешь на Плющева и Джайлата, они ж сговорились меня выпотрошить и выбросить.
Она смотрит на меня строго, но вскоре не выдерживает и опять смеётся.
- Ладно, пусть так. Но до этого я работала провинциальной актрисой.
- Правда?
- Да. Но, сам знаешь, что такое провинциальный актёр.
- Откуда же мне знать.
- Нищета. А хотелось большего. И вот когда я разочаровалась в сцене, вернее – в своём таланте, то закончила курсы английского языка и подалась в турбюро. Хотелось повидать мир. Объездила весь ближний восток… Да, забыла: у меня две старшие сестры, которые живут – одна в Питере, другая – во Владимире, замужние. Так что…
- Что?
- А давай искупаемся. – И она, сбросив с плеч полотенце, хотела встать.
И тут я внезапно, словно прозрел,  увидел, какая она есть… она перестала ускользать от моего взгляда. То есть даже не внешне, а вся целиком…
- Подожди секунду!
- Да что такое?
- Ты - моя женщина. Моя. Понимаешь?
- Что?
- Не надо оказывать мне сопротивление.
- Ты о чём?
- Я тебя ждал… может быть, всю жизнь.
Она внимательно на меня смотрела.
- Что-то мешало нам всё это время поговорить откровенно.
Кэтрин всё также молча смотрела на меня.
- Так, будто между нами что-то стояло. Твоя обида на меня, возможно.
- Теперь уже нет?
- Сейчас нет. И я обещаю… я постараюсь, чтобы обида твоя прошла совсем. Может, мы подходим друг другу, понимаешь?
Кэтрин рассмеялась, и в смехе её прозвенела растерянность.
- Ты знаешь, мне хочется тебя ласкать, как ребёнка. А ты знаешь, что ты красива? И тобой движет в первую очередь не корысть. Не знаю, как ты, а я понял, что ты – для меня. Не открывайся больше никому, не делись больше ни с кем своими секретами, чувствами. Не говори, что ты любима.
- Почему?
- Ты не знаешь, что такое зависть?
Она пошевелила губами, прежде чем ответить:
- Знаю.
- Дело не в ревности.
- Я знаю.
- Я представляю тебя, знаешь, какой?
- Какой?
Я поднялся из кресла и обошёл вокруг неё.
- Ты в лёгких туфельках, в коротком полуоткрытом платье… и вообще, платье, точно перламутровые крылышки. Готовые вот-вот приоткрыться для полёта. Именно чувствуется готовность полететь мне навстречу. А причёска наподобие этой, но слегка приподнята, вроде как шляпка. И вуаль. Должна оставаться некая тайна.
- Мне страшно.
- Тебе нечего бояться меня, ваше само совершенство.
- Да?
- Последнее время я думал, что влюбиться по уши в моём возрасте возможно лишь во сне. Только во сне так трепетно, так нежно, так искренно… Видит Бог, я ошибся!
Не знаю, что это на меня накатило, но… мне бы не хотелось, чтобы Кэт восприняла всё это лишь как моё артистическое кривляние.
Чуть позже, взяв такси, мы отправляемся по магазинам, где Кэтрин долго выбирает себе обнову и останавливается на жемчужного цвета платье от Диора. К нему я присовокупил золотое колечко. Потом мы покупаем дорогого вина и кое-что из продуктов и, вернувшись в отель, уже никуда на ужин не выходим.

А вечером настала моя очередь рассказывать о себе.
- Так вот, рос я - как принято упоминать в старых романтических повестях - хилым, впечатлительным, угрюмым, мне даже с яслей помнится - все меня обижали. Но до поры... Однажды в песочнице меня побил один бутуз, отнял совок, машинку и прогнал. Пожаловаться в тот момент мне было некому, поэтому я не стал выть, а притаился поблизости за углом какого-то ящика или сарая и стал ждать. Наконец мой обидчик позабыл обо мне и отдался игре трофеями, ну что-то там возил, насыпал, строил из песка... Девочки в пёстреньких платьицах вокруг него копошатся, и он изображает из себя победителя.
Вообще смешно и странно смотреть из взрослой жизни на себя тогдашнего - вроде и не о себе, и в то же время щемит… До сих пор помню ту острую обиду. Веришь?
- Верю. – Кэтрин поглаживает мне левую сторону груди.
- Значит, я выждал - причём, ты ж понимаешь, что это происходит не на уровне мысли, а на уровне некоего инстинкта скорее, и стал подкрадываться. Я даже не знаю, что у меня оказалось в руке. Но я стукнул его по затылку, он упал, вскочил, огорошенный, увидел меня, накинулся было, но я-то был во всеоружии, и я вновь долбанул его своим орудием, черт-те каким предметом, и он опять сел на песок и завыл... потом побежал прочь - жаловаться, я же несколько метров его преследовал и лупил по спине. Потом я вернулся в песочницу, молча собрал свои вещицы, на девчонок не глядел, но чувствовал их восхищённые взгляды... и не испытывал никакого подъёма от своей победы, а тем более упоения от их благосклонного внимания. Наоборот, я отчего-то в ту минуту их презирал. Это предательское в них... только что играли со мной, только что смотрели мне в рот, но явился более сильный и они тут же про меня забыли, случилась новая метаморфоза и вновь интерес их ко мне окреп... Короче, повернулся и ушёл. К тому же я, вероятно, опасался мщения. Всё ж таки мой противник был на голову меня сильнее. И в самом деле, через какое-то время прибегает мать обиженного... А дело происходит во дворе - справа деревянный двухэтажный дом на восемь квартир, слева такой же... целый ряд таких домов, длинный ряд опять же сараев, палатка, магазинчик... очень всё это хорошо помню. И среди двора начинается разбирательство.
«Бандиты! Ты бандит, и сына воспитываешь таким же!» - это мать обиженного кричит. Отец мой ещё ничего не понимает, он играет в домино с соседями под клёном, хлопает глазами, даже смотрит поверх очков на женщину, трёт подбородок, косит глаз на меня, спрятавшегося за стволом дерева, покашливает, прочищая горло.
«Ээ-э.. фу. Погодь. Чего верещишь-то?» - что-то в этом роде он ей говорит. Муж этой бабы не вмешивается, стоит в сторонке, похмыкивает, он-то знает, кто такой мой отец, уже пробовал его кулаков, поэтому его, похоже, слегка потряхивает перспектива выяснения отношений. Но баба его - она не из таковских, она своего сына в обиду не даст. «Нюр, ну ты погодь. Толком хоть объясни чего... к чему орёшь-то. Я тебя трогал? Мы с твоим Федькой, что ли, поцапались?.. Ну?..» - «Да твой Дениська! Дениська твой по башке Толику настукал! Л-лопатой!»
Отец мой глядит на белобрысого Толика, вцепившегося в материн подол, нюнившего до сих пор, вылезает из-за стола, и я вдруг вижу хитрый проблеск в правом глазу моего отца - тогда ещё папки, а я его так звал чуть ли не до смерти, пап-пап-пап – и неожиданно успокаиваюсь. Я пока не знаю, что можно куда-то бежать и прятаться - двор для меня ещё мало знаком, - я ещё всецело во власти и под защитой своих родителей, как цыплёнок - сразу бегу под крыло. Так поступил я и сейчас. Матери поблизости не было, потому я укрылся вблизи отца. А он, между тем, вылезает из-за стола, его напарники тоже - я это всё подмечаю - тоже похмыкивает кто, кто почёсывается - им развлечение... Отец, уже не обращая внимания на орущую тётку, к которой я теперь испытываю не столько страх, сколько интерес - чую развитие интриги, если можно так сейчас сказать обо мне тогдашнем. И вот - Василий Петрович поправляет очки и рукой подзывает к себе маленького гундящего Толика: «Поди-поди сюда, пострел». – «У-у! - цепляется тот за ногу мамочки, - не пойду!»
«Нюр, - говорит тогда мой отец, - посмотри на своё чадо. Никаких ран я на нём не замечаю. Одни сопли - больше ничего. А потом... сколько твоему?»
Женщина вдруг перестала верещать.
«А чего тебе?!»
«Ну чего-чего, сколько годков, спрашиваю?»
«Ну...» - и она говорит сколько.
«Та-ак. А теперь взглянем на другого. Ну-к ползи сюда, - это он уже в мою сторону. Мне это совершенно не нравится, так как я не уразумел, очевидно, сути дела, однако ослушаться я не могу, хотя по-детсадовскому опыту уже знаю, что, как минимум, меня поставят в угол, и, набычась, медленно, боком, подхожу. Отец берёт меня ладонью за макушку, также поступает и с Толиком, и ставит нас спина к спине друг к дружке. - Нюр, ну вот смотри. Твой поболе моего на целую тыкву. А? А, мужики, так? И во-още, крупнее. Моему ещё четырёх нету. Так это... чего ты хочешь от меня? Кто бандит? Я? Он? Или он? - Батя мой пошлёпал слегка Толика по попке.- В штанах у него никакого груза. Вполне приличный барчук.»
За доминошным столом начинают открыто посмеиваться. Тётя Нюра выдёргивает из отцовых рук своё сокровище, даёт ему крепкий подзатыльник, затем, уже орущего, тащит за руку к своему дому. А я - что-то вдруг осознав в этом любопытном мире - гордо шагаю с лопаткой на плече по направлению к песочнице и знаю, знаю теперь, никто меня не посмеет тронуть... Если что - и я оглядываюсь на доминошный стол под тополями - есть, есть кому меня - и не то чтобы даже защитить, а навести некую справедливость - тоже весьма любопытная вещь.

Из Дублинска звонок от Домнева:
- Надо уладить выплату процентов и дивидендов, разобраться с вкладчиками, - говорит. – Прилетай.
- Что? – спрашивает Кэтрин.
- Надо лететь в Москву. Какие-то напряги.
- Ты вернёшься?
- А… есть сомнения?
- Я буду тебя ждать.

В Шереметьево встретил Руслан.
Зима! Мороз! Отвык. Мчимся в Дублинск - сквозь заснеженные ели и сосны.
Не заезжая домой, сразу в офис. Здесь точно Мамай прошёл: нет ни телефонов, ни компьютеров, ни телевизора, нет вообще никаких вещей. Домнев с Буевым увезли всё по своим квартирам - подальше-де от бандитов.
Между нами происходит неприятный разговор, меня обвиняют в том, что я затеял афёру с плантацией и соблюдаю выгоду только для себя, и живу в Коломбо в своё удовольствие. Денежные расписки и объяснения в расчёт не берутся. Вдрызг разругавшись, расходимся.
Сильно болит голова. Может, смена климата?
Дама обстановка не менее угнетающая. Жена плачет, рассказывает невероятные слухи обо мне. Кроме того, чья-то добрая душа доложила ей о Кэтрин. Упрёки, слёзы, даже угрозы. Куда податься? Собираюсь и ухожу к матери.

Утро в конторе началось с анонимных угроз по телефону. Затем приходят компаньоны и вручают мне “чёрную метку”: все трое (Домнев, Буев и Руслан) написали расписки, что не претендуют на имущество нашей фирмы, всё, мол, оставляют мне (а вместе с ней и долги), а сами выходят из состава учредителей. На несколько минут я потерял дар речи. Затем, в ярости накричав на них, я подписал все ихние требования и, хлопнув дверью, ушёл.
На перекрёстке мне посигналила «Нива», то был егерь Василий. Решил поехать с ним на охотбазу и напиться.
С утра никак не мог сообразить: то ли приснилось, то ли на самом деле упрашивал с пьяну Василия выстрелить в меня - на охоте, дескать, всякое случается... Но если и не приснилось, то обратился я не к тому человеку. С виду Василий – нескладный, высокий, худой - невзрачный, словом. Но как преображается он в лесу. Город, кстати, ненавидит. О природе же, о звериных повадках может говорить часами. Подвыпив, любит пофилософствовать на тему бытия-жития. И соврёт - не дорого возьмёт. Но большого терпения и выдержки... стрелять по пустякам не станет (мои ж проблемы для него - “пустое”: “Брось ты всё, слышь! Перебирайся ко мне...”).

Звонок Плющева из Коломбо: напомнил, что подошёл срок платить Рауфу очередной куш, через Центробанк. Я дал согласие. Из оставшихся денег в банке просит на проведение русско-ланкийского фестиваля, объясняя это рекламой для “Росланко”, и обещает добиться отсрочки проплат на месяц. Положение безвыходное - соглашаюсь.

Еду в банк к Рюмину. Он, как и прежде, вальяжен, мягок, мямлит что-то, но подлинного смысла я не нащупываю. Спрашиваю прямо:
- В чём дело? Откуда этот гнилой ветер?
Он мнётся, но затем, посмеиваясь, говорит:
-  Да неважные делишки у нашего банка. А кроме того, сказывают, ты гражданство тамошнее принял. И, стало быть, всё под себя подомнёшь и тебя не достать...-  вздыхает: - Ни денег, ни чаю... ах, как чаю хоться. - И смеётся.
Выкладываю свой последний аргумент:
- Если не заплатим этот последний кусок, все предыдущие выплаты собаке под хвост!
- Сдам тебя в ФСК, у меня там хорошее знакомство. Опишу всё твоё имущество.
- А что, разве не твоя идея фальшивого контракта на поставку чая, – напоминаю, - чтобы избежать налогов…
- А ты попробуй докажи. Ответчиком будешь ты один.
Когда он, всё ещё улыбаясь, провожал меня до двери, я дал ему в морду.

Несколько дней на улице не показываюсь. Иногда приезжает Руслан и, отводя глаза, информирует: Домнев с Буевым наняли бандитов и те уехали в Коломбо искать меня.
Теперь опасаюсь каждого звонка телефона и в дверь. Зарядил ружьё и брожу по квартире. Мерещится незнамо что. Или я на грани помешательства, или чутье, в самом деле, подсказывает - кончен бал. Но и так продолжаться тоже больше не может, надо что-то предпринять. До Нового 1995 года остаётся два дня и я решаюсь выйти из подполья. Момент самый подходящий - вернулись бандиты из Коломбо и поиски моей персоны уже ведутся по Дублинску. Поручаю Руслану объявить, что я дома и буквально через час на двух машинах приезжают бандиты (хорошо ещё мать ушла в это время: она чувствует, что со мной произошла беда - все от меня шарахаются, как от прокажённого, квартира осаждается кредиторами, мои же должники попрятались, ни одного не смог найти за это время.)
Боже, выручай!

Что было. Угрозы: ну всё, как в кино… Итог: заставляют все долговые расписки переписать на меня.
Уехала одна бригада, приехала другая (в моё отсутствие Буев с Домневым поменяли крышу, и в результате я теперь между двух огней... ну теперь-то я знаю, с какой стати появился в нашей компании Буев, вот кто мафиози... а я-то считал его недотёпой!) И всё сначала.
Единственное, чего они, похоже, не учитывают – так это то, что я готов... к последнему шагу: прежде чем они начнут приводить свои угрозы в действие, я хочу сам пощекотать им нервы. Ружьё и пара гранат есть, обещали достать пистолет. Чуть только вот приду в чувство (болит уже не только голова, но и сердце), выйду сам на охоту.

Недалеко от дома упал - сердце. Пришёл в себя лишь на следующий вечер, лёжа дома, под капельницей. Кто меня доставил  - не спрашивал: полное равнодушие.
На следующее утро пришёл Василий-охотник, напомнил о слиянии с природой. Затем Рюмин с утешениями, к вечеру – Руслан с Буем наведались: видно, допетрили, что если я помре, отвечать за все дела и долги придётся им.
Через несколько дней оклемался, опять начал искать деньги. Ездил в Москву в страховую компанию, встречался в Госдуме, был в мэрии, ездил в Калязин к друзьям. Всё безрезультатно.
Ночью думаю о Кэтрин.

31 декабря. В гости приехали дочь с зятем. С полчаса посидели за столом, затем ушли, прихватив с собой мать. Я же с ружьём сел около окна и стал ждать “гостей”. Очень боюсь за дочь. Сейчас я в том состоянии, когда готов... готов стрелять в каждого, кто вломится в мой дом. Только б не случайный человек...
Вот никогда б не подумал раньше, что моя психика так слаба.
Прилетел Берц. Завтра приезжает ко мне. Этому-то что нужно? Чего это он сорвался с золотого песочка?
Ездили на охотбазу. Пробовали охотиться, да где там. Те, кто приехал с Берцом, напились и отбыли восвояси. По-моему, Берц приезжал понюхать, каковы мои финансовые возможности. Я всё ждал от него какого-то слова, фразы... не дождался. Но подручные его поглядывали на меня, как на зверя, на которого тут же накинутся, последуй команда. Красноречивее всяких слов.
Впрочем, нет, фраза была, он обронил её, будто проговорился, отвечая на собственные мысли. Мы поотстали от остальных охотников, потому что он не мог идти быстро из-за одышки и ещё потому, что постоянно прикладывался к фляжке с коньяком. И вот, глотнув в очередной раз, сказал:
- Хреново не то, что в заднице мы все, а то, мой френд, что не свои денежки вложены. Придётся, если что, возвращать. Ну да ладно, держись. Жди звонка моего… оттель. Завтра улетаю.
Когда я поравнялся с ним и заглянул в лицо, он лишь подмигнул мне и снял с плеча ружьё:
- Пошумим, говоришь?

Произошли кое-какие изменения. Заявились Домне-Буевкие бандиты с неожиданным предложением: я меняю прежнюю крышу на ихнию и на их деньги выкупаю-таки плантацию, естественно, при их долевом участии. Испрашиваю согласия своих бандюг, обещаю им откупные и под новой крышей начинаю...
Впрочем, дальше обещаний дело не двинулось. Правда, дышать стало немного легче. Регулярно прочёсываю Москву и близлежащие окрестности в поиске всё тех же пресловутых дензнаков.
В Калязине обещали два миллиарда рублей. Если выгорит, то всё сладится. Хоть бы, хоть бы…
Обещания Калязина так и остались обещаниями.
От грядущих неприятностей сосёт под ложечкой.

И всё же удача отвернулась от меня не совсем. Обнадёживающий звонок из Коломбо: к Берцу прилетел товарищ из Питера с известием, что перевёл на счёт “Росланко” деньги. Срочно вылетаю.
Та же бессонная ночь полёта. Мысли, мысли, мысли... И вот посадка.
Мчусь в отель и, хотя употел, сразу к Берцу.

Небольшая неточность. Переведены не деньги, открыт аккредитив на эту сумму. Идём в банк, получаем подтверждение, что это равнозначно.  Слава аллаху! Делаем запрос в Швецию, договариваемся в банке об обналичивании, вызываем на послезавтра Рауфа подписывать титул собственности.
Но это завтра, а сейчас к Кэтрин!

Вот уже пару часов мы гуляем с ней по улочкам окраины Коломбо, заходя в разные магазинчики, подолгу разглядываем всякую всячину. Кэтрин не настроена ничего покупать (с ней это бывает) - ей хочется просто глазеть, прицениваться, хотя при этом она не забывает, посмеиваясь, напомнить своё коронное изречение: «Твои деньги - мои деньги, а мои деньги - мои деньги». Может, от того, что сегодня было не так жарко (или я уже привык, или на подъёме?), я испытываю давно не посещавшее меня спокойствие, даже умиротворение. С выражением благодушия на лице (я вижу себя в зеркалах, которые кругом и всюду, точно сторожат всякое движение посетителей) я вслушиваюсь в переговоры Кэтрин с продавцами и машинально стараюсь затвердить некоторые почему-то трогавшие моё ухо слова местного наречия. В одном из таких, нашпигованном разнообразным дешёвым ширпотребом, магазинчике, Кэт никак не может втолковать пареньку-продавцу, что она хотела бы посмотреть - тот разговаривает хотя и на сингальском, но с каким-то чудным акцентом.
- А, - вдруг говорит Кэт,- пойдём отсюда! - И уже на улице: - Ну а теперь, милорд, изволь промотать всё, что я не истратила на тряпки и побрякушки.
- М?
- Шибко-сильно кушать хочется. - И она, ухвативши мой локоть, повлекла меня в давно облюбованный ею ресторанчик “ Три попугая”.
Нас усадили за столик в дальнем углу у раскрытого  и запахнутого прозрачной кисеёй окна и пучеглазый кельнер, приняв заказ, степенно, но достаточно расторопно отправился на кухню.
Кэтрин, обмахиваясь веером, оглядывает посетителей, а я, в тысячный уж раз, любуюсь ею в профиль то слева, то справа, в зависимости оттого, в какую сторону поворачивала она свою прекрасную головку.
- О! - воскликнула она вдруг вполголоса. - Погляди, до чего респектабельная дама!
Я повернулся в указанную сторону и увидел шествующую между столиками высокую статную женщину в вечернем платье, уже в годах, но сохранившую в облике и осанке преобразованную, так сказать, в утончённую породистость былую красоту и грацию в поступи. Можно было б даже пофантазировать о принадлежности её к древнему дворянскому роду.
- Не хочешь ли познакомиться? - спросил я, лукаво улыбнувшись.
- Ты её знаешь? Может, у неё и дочь имеется столь прекрасной наружности?
- Пани Моника, - окликнул я даму и поднялся ей навстречу.
- О, любезный друг! Рада тебя видеть цветущим и бодрым. Ты сегодня с обворожительной девушкой.
Я познакомил женщин и предложил панне Монике присесть за наш столик. В это время с другого края стола приблизился официант с заказом и стал ловко сгружать с подноса тарелки с фаршированной рыбой, посыпанной сверху разноцветными специями. Я вдохнул аромат, идущий от блюд и неожиданно чихнул, да так, что не удержавшись на ногах, сел на стул:
- Вот так отдача! Как из ружья! Послушайте, милейший...- я хотел спросить у официанта о специях, но вновь чихнул. - Ой, батюшки вы мои! Извините, - и быстро поднявшись, я направился в туалетную комнату, зная по опыту, что коли уж начал чихать, то остановиться смогу не раньше пятнадцатого чиха. Когда ж вернулся, пани Моники не было за столиком, её, похоже, не было уже и в зале. В лице же Кэтрин что-то изменилась, она вроде как слегка осунулась и потому глядела не то строго, не то с каким-то пронзительным любопытством.
- А где?... А, и бог с ней. Надо же, расчихался. Ты не пробовала рыбу? Нет там никакого тротилла? - но глянув на её кисти рук, лежащие на скатерти как-то безвольно, я поднял на Кэтрин глаза.- Что-нибудь?..
Она пошевелила губами, усмехнулась и чуть дёрнула левым плечом:
- Оказывается, ты у нас сексгигант.
- Что?
- Пани Моника очень довольна, что ты не обходишь стороной её заведение. Немного, правда, беспокоилась, что ты подзабыл её в последнее время, но теперь она спокойна, так как моя персона, видишь ли, не хуже её девочек. - Что, нечего ответить?
В первое мгновение я действительно остолбенел, затем:
- Но... ведь... ты уезжала. Помнишь, после Мальдив? Я думал, насовсем.
Кэтрин резко встала и быстрым шагом вышла на веранду и сбежала вниз по брусчатым ступенькам широкого крыльца.
- А не дурак ли я? - облокотившись, я подпёр подбородок. Затем ещё раз оглядел зал в поиске пани Моники, непроизвольно выругался: - Старая калоша! Бордель свой вздумала рекламировать?!.
Нет, ну правда, бывает же! Идёт-идёт всё нормально, привык уж, и вдруг какой-то нелепый выверт, несусветица! Ну совсем не по тексту…
- Что прикажете? - поинтересовался официант на ломанном русском, слегка склонившись над столом.
- Счёт. И чёрт меня дёрнул, в самом деле!..
- Как вы сказали?
- Счёт, пожалуйста!
- Сию минуту.

Не могу найти Конта… оказалось, уехал, со мной не простясь. М?

Приехал Рауф со своими старейшинами и... наступил полнейший крах. Оказывается, что аккредитив не обеспечен и банк денег не может дать. Уж эти тонкости бухгалтерии! Я в растерянности, потом все начинают обвинять меня: я-де сорвал программу, деньги потеряны и всё летит к чёртовой бабушке. Это напоминает мне плохой спектакль. Что делать, что делать?!
Рауф в гневе выходит из зала. Я догоняю его в коридоре и хватаю за плечо:
- Хочешь сказать, плакали мои денежки?! Комедию ломать вздумали со мной!?
- Я не виджел твоей денежкю ни раз! Скольки можно тянут? Это вы комедь, а не я.
В коридор выбегает переводчик и пытается нас разнять.
- Как не видел?! Я ж тебе несколько раз лично из рук в руки!..
- Ты мене, а я – твоей Плющев. Он сказал: надо официально банк. Через.
Я невольно делаю шаг назад:
- Как, как, как…- поворачиваюсь к переводчику. – Что он сказал?
- Так и сказал, - продолжал Рауф на русском. – И Джайлат спращай. Ещё?
Оглоушенный я возвращаюсь в зал, ищу глазами Плющева, но его нет – Берц кивает на другую дверь и я бегу вдогонку.
Он ждёт меня в кабинете за столом, смотрит как-то брезгливо.
- Что это значит? – голос у меня срывается.
- Что именно?.. Но ты присядь.
Я плюхаюсь в кресло, но тут же вскакиваю вновь:
- Рауф сказал, что не видел никаких денег!
- Ну это он врёт. Кое-что он получил. Не сомневайся.
- Кое-что?!
- А ты думал как? Никого не надо было подмазывать? Или те связи, что ты приобрёл, ничего не стоят?
- Кого конкретно подмазать?
- А какого цвета Мерседес у доктора Джайлата был, помнишь? А теперь?
- А ты… ты, значит, чист? – и подхожу вплотную, лацканы пиджака его в кулаки зажимаю. – Дочек своих за мой счёт обеспечить?..
Сам себе говорю: спокойно, но чувствую, что мозги начинают плавиться…
Очнулся у себя в номере, врач делал кардиограмму. Я сказал:
- У меня нет денег. Уходите.
- Всё оплачено. Вам нельзя волноваться.
Тут я вижу у окна Кэтрин.

Берц не звонит (хотя живём в одной гостинице), почему? Разве только мои деньги улетели в трубу? От Плющева также ни слуху - ни духу...
Так что – крах-таки, окончательный?

Прилетел Глотик. По своей инициативе, говорит. То есть без денег для дела. Но оплатил мой счёт за номер в отеле. В разговоре нечаянно выясняется, что вместе с ним в самолёте летели - вроде бы - бандиты и, как он понял, к Берцу. Этому подтверждение - звонок Плющева и Берца о назначении встречи в бизнес-центре.
У меня часы с руки упали на пол – обе дужки из-под ремешка вылетели и застёжка расстегнулась.
Похоже, начинается настоящий полтергейст.

Я проводил в этом небольшом зале множество встреч и переговоров, но только сегодня обратил внимание, как тут, в сущности, неуютно - этот большой круглый стол, кресла, шторы на окнах слишком официальны... или же это мне сейчас только так кажется? А раньше до этого не было дела? Настрой был другим?
Присутствуют, кроме меня, Плющев, Берц, Глотик (по моей просьбе), и эти двое, приехавшие из Америки, русско-американских мафиози, связанные с Япончиком, который недавно - показывали по телевизору - присел. Один крупный, крепкого телосложения, с холодным, подёрнутым льдистой поволокой презрения взглядом: он слушает мои объяснения с видом глубочайшей скуки, то и дело вздыхает и жмурится, через равные промежутки времени (как и Берц) наливает в стакан глоток из бутылки, которую принёс с собой и, подмигнув кому-либо, выпивает. Другой куда приятнее. Похож на умудрённого опытом чиновника, заеденного текучкой дел и собственной семьёй, с тихим, ровным, немного осипшим голосом и кроткими карими глазами - казалось, всё понимающими и сочувствующими. Именно он заговорил, выждав: не прибавит ли ответчик - то бишь я - что-либо ещё.
- Вы знаете, уважаемый, Данила Василич, - и смотрит на меня, как отец, с укоризной (зарылся, мол, братец, по неопытности): не хочется ему со мной поступать сурово, строго, но… урок воспитания необходим, - мы люди достаточно тёртые и даже искушённые в подобного рода делах (работа такая, понимаете?), то есть прекрасно представляем все ваши трудности. - Он смотрит на Берца, который быстро кивает (почему-то он кажется мне сегодня меньших размеров - оттого, что волнуется?). - Но! - На секунду-другую “чиновник” призадумался, так что живые и тёплые глаза его остановились и сделались жёсткими и даже колючими, хотя он в этот момент и обращён был внутрь себя. - Ваши трудности - это ваши трудности. Существо дела состоит в том, что вам поверили, а вы - несмотря на все ваши оправдательные аргументы - обманули. Так? Или скажем - разочаровали. И теперь для нас, обманутых-разочарованных, вопрос очень прост - либо вы нам в течение месяца возвращаете вложенные нами деньги, либо... - мафиози ласково глядит мне в глаза: - Вы знаете, сколько в Америке стоит, к примеру, здоровая почка? Или печень? Сердце? Я вам скажу: вывезя вас аккуратненько в Штаты и сбыв там вас, так сказать, на запчасти, мы не только вернём потраченные здесь баксы, но и прибыль поимеем. Вот так. А дальше, как говорят наши соотечественники: думай голова - картуз сошьют.
Я перевожу напряжённо-растерянный взгляд сперва на Плющева, который сидит, скромно потупившись, словно ничто его не касается, затем на Глотика - этот явно ошеломлён.
- Да-с,- продолжает ласковый мафиози. - Вы были во главе проекта, вы его завалили, вам и ответ держать. Однако есть запасной вариант. - Он опять внимательно меня рассматривает, точно ещё раз взвешивая, стоит ли вариант этот предлагать, и - говорит, преодолевая как бы свою неуверенность: - У вас, нам известно, на руках гарантийное письмо за подписью управляющего банком, где прописаны обязательства осуществить оплату всего проекта. Так вот, вы нам - оригинал этого письма, и мы забываем о вашем существовании. М? Чем не выход? Разве не банкир подвёл вас на последнем этапе? Тут можно даже о сговоре задуматься. Платили, платили и когда осталось чуть-чуть – бац! Нет? А ведь человек он не бедный. По нашим сведениям, строит себе шикарную виллу... на один фундамент потратил не меньше, чем на весь ваш проект. Не думаю, что жену и детей своих он ценит дешевле. Так как?
- Я не могу на это пойти. – отвечаю, подумав секунд десять, и не узнаю своего голоса.
- Вы даже не взвесили, как следует, зачем так торопиться? В вашем распоряжении месяц. Это не мало. Но это всё, что мы вам можем предложить. Да и то лишь потому, что никто не считает вас заведомым мошенником. Мошенников мы видали. И не надо кипишиться... то бишь ребячиться…
После стрелки Глотик посчитал меня, по-моему, блаженным. Через день он улетел с моим письмом в ФСК, которое должны вскрыть в случае моей смерти или пропажи, там я изложил положение дел как на острове, так и в Дублинске. Перечислил все имена. А также заверил, что в случае их бездействия мои друзья способны за пару часов собрать до семидесяти человек с оружием и самостоятельно разрешить все вопросы.
Зачем писал? Не знаю. Испуга – во всяком случае, панического – уже не было.

Остались мы одни с Кэтрин, воспринявшей, кстати, моё поведение с полным пониманием, хотя упрёков обрушила выше крыши (благодарю Бога, что она вернулась ко мне).
- И что им 200 тыщ баксов, тьфу! Ты потерял куда больше.
- Дело принципа.
- Надо бежать, Даня.
- Знаешь, я постепенно свыкаюсь с мыслью, что я попросту дурачок. Почему? Меня нагрели, обобрали? А мне до сих пор кажется, что всё наладится, плантаторы дадут мне отсрочку, мне вдруг несказанно повезёт - то есть на голову свалится откуда-нибудь куча денег и нарисуется хэппи-энд. А бандиты - вовсе не бандиты, шутники. Приехали, пошутили, а завтра опять приедут, скажут: ладно, с кем не бывает, вот тебе мульён и давай восстанавливай свой авторитет. Как ты на это смотришь? Ведь нужно же им отмывать свои краплёные денежки, а?
- Слушай, давай лучше о прошлом.
- О прошлом? Почему о прошлом?
- Ну, мне нравится, когда ты рассказываешь о себе. Кто это к тебе приезжал?
- Глотик?
- Странная фамилия.
- Мог бы стать известным боксёром. И была бы его фамилия не странной, а очень даже знаменитой. Кстати, знаешь, как я с ним познакомился?
- В школе, небось.
- Да. Приходит в наш седьмой класс этакий круглолицый алтаец… запамятовал, по какой причине они переехали. А у нас второгодников было человек шесть. Ну и верховодили. Новичков же обычно подвергают проверке – кто чего стоит, чем дышит и как с ним себя держать. Стали шпынять. Он же паренёк оказался не из робких, так что не обошлось без потасовки. И вот он, ещё разгорячённый, помятый, обозлённый, усаживается за свою парту, а я его и спрашиваю (моё ж место было прямо за ним): ну как, мол, живой? Он окрысился: тебе-то что? – Да так, - отвечаю, - жалко выглядишь. Тогда он, долго не думая, хлоп меня по роже. Я – ему. Тут учитель в класс вошёл. Ладно. Но этим не закончилось. На переменке я ему: продолжим? Продолжим. Вышли мы  с ним во двор, за школу, под окна туалета. А мороз стоял – градусов тридцать, такая была зима. Пока шли, уже и окоченели, в пиджачках-то. Встали друг против дружки, а у обоих зуб на зуб не попадает. Слышь, говорю, может потеплее местечко поищем? Давай, говорит, можно у меня на квартире, дома сегодня никого. Приходим сразу после уроков к нему, сняли пальто, прошли в единственную комнату и начали. Я хоть к тому времени имел уже третий разряд по боксу, но, вижу, он мне не уступает, напротив – того и гляди одолеет. Тут он поскользнулся на коврике и упал на колено. И был у меня момент вымазать ему крепко, да вот что-то не смог… что-то удержало. Тогда он у меня спрашивает: чего ты, пожалел? Да нет, говорю, подумал, с какой стати мы друг дружку лупцуем, когда настоящие враги не дремлют. Вот так и подружились. С тех пор сколько мы отбили разных атак всяких там Царьков, Шич, Ям, Додонов… всё это шайки тогдашние. Позже к нам ещё двое присоединились – Генка Грачёв и Вовка Кущ. Кущ борьбой занимался, а Генка нам контрольные по математике щёлкал.
- Что же помешало твоему Глотику стать великим боксёром?
- А что нам мешает чаще всего? Служил он в спортроте и на одном соревновании – я не помню названия – выиграл у… Ульяшов, кажется. Классный боец, мастер международного класса, какого-то там кубинца крутого размазал… Да. И вот выходит наш Глотик на поединок и видит, что тот гроссмейстер с ним вроде как играет в кошки-мышки. Не понравилось это Серёге и он его нокаутировал, да так, что челюсть сломал, и вынесли того с ринга на носилках. После этого решили они в роте обмыть победу. Выпили, мало показалось. Серёга сел руль «зилка» и в магазин. Перевернулся, сломал руку, челюсть… и всё. Карьера на этом закончилась. А природный был боксёр. Поначалу его мой отец тренировал, всё нахвалиться не мог. А Серёга и правда, как будто родился со всеми боксёрскими навыками. Его по сути и обучать не надо было, лишь опыт приобретай да форму поддерживай. Чутьё, реакция, красота движений…
- Стало быть, и ты у нас боксёр?
- Ну я-то… так. Средненько. Я ж тебе говорил: рос хилым, болезненным. И заниматься стал лет с одиннадцати. Как раз отец от нас ушёл, и я остался один на один со своими обидчиками. Впрочем, в секцию записался вместе с товарищем-одноклассником, тогдашним моим самым близким дружком Витькой Козловым. Он, правда, вскоре оставил секцию - выматывающие нагрузки, особенно тяжкие поначалу, да и ездить надо было неблизко... А записался я как-то вдруг, со зла... В соседнем доме жил некий Кутя (кажется, это и есть фамилия), он был лет на шесть старше меня. Как-то на футбольном поле, вернее, рядом, в ауте, этот Кутя надо мной издевался. Идёт футбол, а он, поглядывая за игрой, заламывает мне то руку, то ногу, я скрежещу зубами, охаю-ахаю, матерюсь, обзываюсь, а он посмеивается и продолжает измываться... “А, так ты ещё и обзываешься...” - и вырваться я не могу, он сильнее. И я его тогда возненавидел. И решил стать боксёром и отомстить.
- Отомстил?
- Отомстил, если это можно так назвать. Но много позже.
Мы встретились с ним на ринге на первенство военного округа. Мне тогда было пятнадцать, а ему, стало быть, двадцать один. Он выступал от военного училища, а я от нашей спортивной школы (которую почему-то как раз переименовали из детской спортивной просто в спортивную). Он, похоже, меня не узнал, я же не стал... тем более, до выхода на ринг он позволил себе обидные высказывания в мой адрес: «Я даже и не знаю, робя, как быть. Как бы не зашибить случайно это юное дитя...» Впрочем, эти его подколы лишь обозлили меня. Иначе я мог и не выдержать его ударов. Это было для меня впервые, когда я с трудом переносил тяжесть ударов... То есть удары его были настолько для меня сильны, что даже через локти, через перчатки мне было страшно больно. И два последних раунда я старался уходить от его кулаков уклонами, нырками... Когда же он понял, что проигрывает по очкам, то прямо-таки рассвирепел. И только, пожалуй, память об его измывательствах надо мной в детстве помогла мне вытерпеть и сохранить уравновешенность. В конце последнего раунда он пошёл, что называется, ва-банк, тем более почувствовал мою усталость и не боялся уже встречных ударов. Я же постарался помочь ему утвердиться в мысли, что нахожусь на последнем издыхании, и едва он раскрылся, глуша меня под рёв зала своими тяжёлыми свингами, я провёл удар по печени. Никто из зрителей, казалось, не заметили этого моего удара. И перестали шуметь лишь тогда, когда Кутя остановился, точно вспомнил нечто ужасно важное, затем поднял руки  к лицу и стал опускаться на колено. Я б успел его ещё несколько раз ударить, пока не подоспел рефери, но не стал. Я глядел ему в глаза и мне почему-то очень хотелось, чтоб он меня хотя бы сейчас вспомнил... Не знаю, узнал ли, не знаю. Скорее всего, нет, а гримаса растерянности на его лице происходила, должно быть, всё же от боли и неожиданности.

Месяц пролетел незаметно. Живём так же: ночь разговариваем, день спим. День с ночью перепутались. В ресторане отеля не едим, иногда Катя выходит купить хлеба, колбасы, но и этому приходит конец. Пришёл опять счёт за номер. Никакие переговоры (“Вот-де приедут мои товарищи, всё оплатят...”) с администратором не помогают. Нам отключают телефон и запрещают пользоваться кухней. Хотя и жрать больше нечего. Несколько дней поголодали, потом один из портье ночью притащил нам огромную банку растворимого кофе - мы до этого многих баловали щедрыми чаевыми, так что из благодарности, должно быть... а может, и с ведома администрации: опасались, что помрём - им такая слава тоже ни к чему. И вот - стало полегче, заказываем просто горячую воду - и днём и ночью дуем кофе.
День в день позвонил Берц, спросил, что я решил.
- Денег нет, Лёня.
- А письмо?
- Не могу.
- Ну что ж, тебе жить… Кстати, с завтрашнего дня на всю сумму включают счётчик и… жди гостей. Да, ещё… кхм!.. не старайся убежать.
- Спасибо за предупреждение.
Это я сказал уже после того, как был дан отбой.
Да, пора драпать. Незачем дразнить гусей.
На ночь дверь в номер подпёрли креслом, хоть какое-то самоуспокоение. Ночь напролёт играли в шахматы, говорили о том, что нас ждёт.
Днём Кэтрин ушла якобы за покупками, а вечером ушёл и я – через подвальные помещения и гараж… За квартал от отеля всё ещё ждал погони или засады, но обошлось.
Эпилог
По жужжащему людским говором Ярославскому вокзалу неспешной походкой завсегдатая идёт Сергей Глотик. Вид его достаточно опрятен, но сразу видно - без законного женского пригляда: на нём белые, хотя и не первой свежести кроссовки, спортивные синие штаны с зелёными лампасами, распахнутая болоньевая куртяшка цвета плесени, свитерок старенький, также неопределённого окраса, но пока ещё не штопанный, а на затылке кое-как шапчонка вязанная соломенным гнёздышком пристроилась, вроде случайно упала с крыши. Идёт, значит, он, поигрывает ключиками от машины, как принято в любом среднего пошиба кино, и прицельно выхватывает, что ли, возможных пассажиров или кого-то конкретно ищет - словом... Эге, вот он кого-то узрел, притормозил, ноги скосолапив, стал приглядываться ненавязчиво, но цепко, затем бесцеремонно пробрался сквозь колени сидящих на скамьях пассажиров с их вещами и плюхнулся рядом со спящим мужиком лет пятидесяти, изрядно потеснив сухощавого дедка в очечках, испуганно и молча отодвинувшегося. Некоторое время Сергей разглядывает спящего, после чего поддаёт локтем в бок.
- Подъём, бродяга, пора уж.
«Бродяга» нехотя размежил веки и повёл  неожиданно ясными и осмысленными глазами, а ведь спал, присвистывал даже.
- А, Глотик... лом тебе в ротик.
Глотик заржал - видимо, довольный, что разбуженный отреагировал адекватно способу пробуждения.
- Я тебя ещё вчера заприметил, но ты, извини, как в унитаз провалился. А сегодня, дай думаю, прошвырнусь. На Ленинградском - рыжие, но не курчавые, на Курском, наоборот, одни курчавые, но не рыжие. Так что вот энтот муравейник третьим будет по счёту. Ну, и давно бомжуешь?
- Да как сказать,- «бомж» потянулся, позёвывая, открыв на обозрение сплошь золотые зубы.
- Видать, не очень давно,  найдёныш ты мой, раз ещё золотишко цело,- Сергей шлёпнул по истёртому джинсовому колену “найдёныша”. - Собирай манатки - пойдём играть в прятки. - И на всякий случай заглянул под лавку - убедиться: нет ли вещей?..
- Не беспокойся,- сказал «найдёныш».- Все мои шмотки - в стране кокосов. Здесь только вот куртку в аэропорту купил. За семь долларов. Ништяк?
В машине Глотик вкратце излагал свои житейские обстоятельства:
- Поначалу таксовал, как меня жена турнула, в машине бока отлёживал... Ничего тачка? Старушка, но рычит. Да, так вот. А потом, когда климат испортился, я на вокзал, навроде тебя.
- А машинёнку где ж прятал?
- Бомжику копейку кинешь - он за сторожа. Даже рад. Они закалённые, черти. Кстати, слыхал, одного бедолагу намеднись пымали, а он и говорит: я профэс-сор. Хотели его в психушку сдать, а потом всё ж позвонили - он им номерок дал,- действительно, учёным оказался, с мировым именем. Изучает сопротивляемость организма в условиях, так сказать, нашего дна. Так вот. Потом гляжу, моей выручки лишь на ремонт тянет. Надо что-то кумекать. Познакомился с одними сутенёрами - извозом у них подрабатывал,- ну и решил своё... свою фирму открыть в натуре. Сейчас трёхкомнатную квартиришку снимаю, четырёх сучек молоденьких зафрахтовал. Явились к нам, видишь ли, тугриков подзазашибить.
- Откуда?
- Да всё оттуда же - две с Украины, две с Беларуси. А чего, дома сбрешуть - робили, мол, в инофирме, да погорели... Хе-хе. Ничего девчонки, ладненькие, весёлые. Так что, Данила Василич, ты нос кверху - в гарем едем. В притончик. Хе-хе!

После ванны Данила Василич лежал на диване, закрыв глаза, слышал, как Сергей несколько раз заглядывал в комнату, но не подавал повода себя потревожить. Ему сейчас ни о чём не хотелось распространяться. Наконец тот не выдержал и покашлял:
- Слышь, командор, давай по сотке-другой жахнем, покуда мои пчёлки с нектаром не слетелись. Без специальной подготовки они могут затормошить, пока пёрышки почистят. Слышь?
Выпить хотелось. Данила Василич хотел об этом ещё в машине сказать, но утерпел. Он открыл глаза, погримасничал, изображая пробуждение.
- М?
Глотик показал растопыренные большой палец с мизинцем:
- Угу?
- У-гу.
И Данила Василич пошёл за ним на кухню.
Выпив, он минуты три не вникал в то, о чём ему толкуют, смотрел в окно на замусоренный двор... Затем вздохнул:
- Ты о чём?
- Я всё о Кэтрин. – Сергей налил по второй. - Что ты говорил о ней?
- Да ничего не говорил. Чтобы лететь, нужны деньги. Объехал всех своих, кому в своё время помогал. У кого в самом деле нет. У кого... Две недели погостишь, и как только речь о деньгах заведёшь, так сразу... Уж как мне обязан Граф, ну ты его знаешь, а и тот... Ну и чего, разругались, и я дальше по кругу. А Кэт звонила, я как раз у своей жены был. “Так, опять за своё!” Я развернулся и адью.
- Совсем?
Денис Васильевич вздохнул.
- Натерпелась со мной!.. Кэт я имею в виду. Поначалу-то я шиковал, а позже всё заложил и перезаложил: часы, перстни...
- Как же она теперь там одна?
- И опять случай. Познакомился я с соотечественницей в магазине. О, говорит, вы русский, давайте я помогу вам с продавцом договориться. И оказалось, её сестра из Калязина и знакома с моим другом. А сама она попала на остров ещё в студенческие годы. Познакомилась в институте с пареньком-сингалом (у нас же тогда многие учились из третьих стран, соцориентировались), поженились. Он у неё теперь профессор - мистер Мальвиль. Позже и мать туда перевезла. Вот у них-то и живёт теперь Кэт.
- Ну а жена?
- Жена? Буквально через месяц, как я с Катрин познакомился (я ж раз в месяц в Дублинск прилетал), она звонит и попадает на жену. Вот Ада мне и говорит: ты человек для меня потерянный. Я могу считать себя свободной? Да, говорю, можешь...
Сейчас вот слух до меня дошёл: Кэт в России, приехала к родственникам, какие-то ещё во Владимире у неё дела. Звонил я, да она в больницу родственника навещать пошла. Больше не стал. Зачем я ей... такой. А жена... Понимаешь, она вплоть до того, чтобы всё продать и уехать к чёрту на кулички. А как продать? Дочь в этой же квартире с мужем, внук. Да и не в этом дело. Живёшь, живёшь и вдруг обнаружишь, что рядом-то и нет никого, кто бы тебя понимал по-настоящему. Сохранять видимость? Знаешь, не могу. Уже не могу. Сижу вот на вокзале, в кармане и пятачка нету, а как подумаю воротиться и... тошно делается.
Потом у Рауфа жили - хозяин плантации, ты помнишь, - вот он пригласил в свой дом, высоко в горах. Мы двое с Кэтрин белые, остальные вокруг чёрные, мусульмане. На улицу нельзя было выйти. Мы же в шортах, а их женщины и лица не открывают. Старики вслед плевались. Но с финансами там было попроще. И так три месяца. После этого перебрались на плантацию. Я руководил там ремонтом бунгало, пробовал сам заниматься художеством своим... но для них это дико - белый человек ходит с долотом или топором... А я туда весь свой инструмент захватил. И знаешь, работая там, я… ощутил, что всё как-то не так, не то… и красоты надоели, от которых допреж балдел. И теперь мне кажется, что я был счастлив лишь когда занимался резьбой по дереву. Вот так. «И отрада в сердце, и дышать легко, ясность и покой…» Не помню, чьи стихи.
А затем уж я в Россию подался, думал - приеду, дела поправлю недельки за две, ан вишь - на полтора года растянулось. Кэтрин в ноябре звонила, плачет, ждёт, говорит. Ведь она из-за меня всё, по сути, бросила. И ведь ничего, ладили мы с ней. Три месяца когда в горах жили, ни разу не поругались. Когда я уезжал, сказала: понимаю, ты насовсем. Но я ей обещал…
- Ну а здесь чего, в Москве?
- Есть кое-какие зацепки. Позже, позже поговорим и об этом. Ты-то как, надолго этот свой бизнес затеял?
- Пока не загребут. Если что предложишь - брошу со всем удовольствием.
С “прилётом пчёлок” квартира превратилась... впрочем, нужно ли сравнивать что-то с чем-то?
- О, какой представительный мужчина, с бородой, пожаловал к нам в гости! - писклявым голоском пропела первая, полненькая и с кругленьким личиком, высыпая на стол кульки и скидывая плащик.- Нэмэдленно познакомь, Сергей Игнатич.
- А ты не утомилась, Пискля?
- А это разве клиент? Хотя такого клиента...
- Ладно, марш умываться.
Вторая - крупная, томная, с большими удивлёнными глазами - протяжным манерным баском представилась:
- Лидия Па-ална,- и протянула пухленькие пальчики не то для пожатия, не то для поцелуя.
- Мошка,- сказал Сергей Игнатич,- сделай маникюр прежде.
Третья - (“Трещотка!”- не колеблясь определил её прозвище Данила Василич) впорхнула, похлопала густо намазанными ресницами, быстро-быстро прощебетала что-то, тут же упорхнула в комнату, через минуту, уже в неглиже, опять сунулась на кухню: «Сидим? Очень замечательно!» - исчезла, мелькнула из комнаты в ванную, из ванной в комнату, повертелась у трюмо, и всё при этом безумолку:”Так-так! Так мы и чувствовали! Оч-чень распрекрасно, очень-очень,”- включила фен, выключила, запела:
- Та-ли-ла, ти-ти-ти, ри-ти-ти...  Мальчики, де-евочки, тра-та-та, пам-пам-пам...
- Ну затарахтела, - усмехнулся Сергей.
Четвёртая, высокая брюнетка, плавным движением подняла руку и пошевелила пальчиками, с хрипотцой произнесла:
- Привет, - на мгновение задержала взгляд на незнакомце и чему-то слегка улыбнулась.- Серёженька, я завтра отгул, ладненько?
- О делах, Верочка, потом. Сейчас же я вам буду представлять заморского гостя! Итак, заморский барон, владелец чайной плантации, друг президента Острова “Ку-ку”, и хороший, между прочим, художник...
- Без штанов, - вставил Данила Василич, перебивая дифирамб.
Муха оказалась самой доверчивой, так как невольно при последних словах заглянула под стол на ноги гостя.
- Ты расскажи им лучше про себя. Как ты занимался контрабандой, как скотч от твоей волосатой груди отдирали и ты вопил на всю гостиницу...
- Про себя я им уже всё рассказал.
- Ну и я расскажу, только попозже.
- А может, сейчас,- затараторила Трещотка, - так интересно, так интересно. Обожа-аю слушать приключения. Особенно про заграницу.
- Тихо, я сказал! - Глотик поднял палец.- У меня тост!
- О том, чтоб всем нам поехать на Остров? - усмехнулась брюнетка Вера и зазывно посмотрела на “барона”.
- Хорошая мысль, - оценил Сергей,- вот поработаем по ударному, девочки, и сообща махнём на островок.
- А что, разве барон и владелец чайной плантации не способен нас пригласить? На собственный кошт, так сказать, - это Вера продолжала ехидничать.
- Тебе разве не сказали, на сегодняшний день барон без штанов? Помолчи. Задача барона состоит в другом: навести дипломатию, подготовить почву для приземления. Тут нужна голова. А наша с вами задача обеспечить финансирование. Чего не ясно?
- Замечательно, - сказала Вера, - проститутки отныне, значит, заодно с дипломатами.
Теперь уже Данила Василич поглядел на брюнетку.
- Ну вы мне, вообще-то, дадите тост произнести?
- Ну дайте, дайте человеку сказать,- пропела томная Лидия Павловна и ещё больше распахнула свои удивлённые глаза.
- Погоди, - вскочила Муха, - музыку выключу.
- Тьфу! - Сергей повернулся к Даниле Василичу. У того, однако, в глазах прыгали шальные бесенята. Он сказал:
- Я давеча повесил на грудь картонку, а надпись на ней такая:” Подайте мне - я хочу жить лучше вас!”
- И что, подавали? - встряхнула в изумлении своими сиреневыми кудрями Пискля.- Правда, что ль?
- Ты это к чему? - спросил Сергей.
- Вот что, - сказал Данила Василич, - давайте без тоста, выпьем просто так.
- Принято, - сказала Вера.
Однако трёп продолжался:
- Эх, правда, накоплю долларов и помчусь на ваш остров, тепло...
- ...светло и мухи не кусают.
- Я и здеся не кусаюсь, - заметила Муха. - Нужна ты ему. У него там есть официальные публички. Я вон где-то читала, не то по телику...
- Ты и читать-то разучилась с тех пор, как...
-... про тайскую любовь.
- Китайскую, чай.
- Тайскую, говорю. Барон, а барон, сколько стоит такая любовь на острове?
- А ты в жёны попросись.
- И попрошусь. Небось там и двух можно иметь. Мусульмане, они ж...
- У нас скоро у самих закон о многожёнстве примут. Ты скажи лучше, сколько сегодня набрала?
- А тебе чё?
- Ну-у, интересно.
- Свои считай. Когда домой-то собираешься? Мамка с папкой, чай, заждались в своей деревне.
- Не, её жених дожидает. Он ей наказ дал: больше трёх за смену не пропускать.
- Да ладно болтать. Надоело!
- Слушайте, девки, кончай базарить. Мужики уж заскучали. Пора мартини лопать. Наливай!

- Ну ты как насчёт десанта, может, и правда высадимся? Мои пташки загорелись идеей. Берца заодно подзорвём? Как он там, кстати?
- Там своих борделей хватает. Берц как раз по этой части… но его уже дважды подрывали.
- Да ты что!
«А что, - подумал Данила Василич уже когда в доме все затихли и он остался сам с собой наедине, - если в самом деле…» Ему очень хотелось хотя бы ещё раз увидеть Кэтрин.

***
На днях я встретил Данилу Василича в электричке. Он ехал в гости к внуку: дочь его переехала в другой город с новым мужем.
- Как дела?
- Да так, нормально.
- Чем занимаешься?
- Подсвечники деревянные вырезаю. На продажу.
И он рассмеялся, показав свои золотые зубы.
- А живёшь… извини, проживаешь где?
- Ты хотел спросить, с кем?

Когда он вышел, я смотрел в окно: на перроне стояла женщина с небольшой вуалью на шляпке… Данила Василич подходил к ней. Вроде бы к ней…
А может, мне показалось. Может статься, это и не так, и женщина с вуалькой не Кэт. Ну да какое мне до этого дело.