Иван

Она сразу узнала его звонок — сначала неуверенно длинный, а потом короткий, больше похожий на предсмертный писк подбитого воробья. Иван возвращался домой, как всегда, ни с чем. Анна поспешила к двери, на ходу вытирая руки, испачканные рыбьей чешуёй. Она понимала, что каждая минута на счету — он уже замёрз.

Муж не вошёл, а словно вплыл в квартиру, с трудом удерживая в руках два тяжёлых мешка с картинами. За спиной — рюкзак с различными приспособлениями и оставшейся провизией. Он вернулся с «Вернисажа», где безуспешно пытался продать свою живопись. У всех продаётся всё, но только не у него. Это какой-то заколдованный круг, и как из него выйти — вопрос открытый.

- Иван, как сегодня?

Анна с надеждой смотрит на мужа, который с трудом снимает задубевший на морозе рюкзак.

- Сейчас! - цедит сквозь зубы заледеневший Иван.

Он роется в карманах старого полушубка, и его посиневшие руки не сразу находят в самой глубине несколько скомканных банкнот.

- Вот, по-моему, долларов двадцать. - протягивает он жене долларовые бумажки, как будто они жгут ему руки и ему хочется скорее избавиться от них.

Через некоторое время Иван уже лежит в ванне, не чувствуя своего тела. Температура воды намного выше необходимой для нормального человека, но это его не трогает. Глаза его смыкаются, чувство блаженства охватывает всё тело. Обмороженные руки мерно покалывают, стараясь как можно быстрее пропустить кровь к кончикам пальцев. Те оживают, начиная слабо шевелиться.

Вспомнилось лето: август, Белый дом, танки и он, кричащий во всю глотку, что фашизм не пройдёт. И что «они» не понимают, что творят. Мелкий дождь смешивал грязь с кровью, вытекающей из ссадины на лице, но он не чувствовал этого — на его глазах вершилась история — рождалась новая свободная Россия, по крайней мере, ему тогда так казалось.

— Вань, ты не заснул? Спину не потереть? - забеспокоилась Анна.

- Нет, спасибо, я полежу ещё. - скорее прошептал, чем произнёс Иван.

Ивану было стыдно, что он, мужчина в расцвете сил, не может обеспечить семью. Да, он закончил «Строгановку», да, у него высшее образование, но кому нужны сейчас его интерьеры, когда мир рушится, когда всё перевернулось с ног на голову. Хорошо хоть педагогика спасает, конечно, на сто рублей сейчас не разгуляешься, да ещё и Анна в «декретном» сидит, как назло.

«Зубков, Иван? ! Вот так встреча! Поди, года два твою «рожу» не видел. Ну как ты? ! Что ты? ! Где ты? ! Чего такой кислый, как молоко вчерашнее. А-а! Денег нет? ! Так это, брат, у кого они сейчас есть, только если у воров и взяточников, которые прут всё, что плохо лежит. С голоду не умираешь, и то слава богу!» — говорил Юрка, однокашник Ивана.

Он дышал здоровьем и молодостью и был лет на пять моложе Ивана.

- Слушай, пойдём, я тут «кафушку» открыл, дёрнем по одной, Анька и не заметит. Да ты как? ! Не развёлся ещё? - продолжал он.

Иван и не заметил, как заснул в ванной. Хорошо хоть захлебнуться не успел. Встрепенулся, потёр глаза, а воспоминания так и ползли в голову. Да, действительно так всё и было — именно он, Юрка Сухоруков, и предложил ему работать в «Измайлове».

- Ты, брат, бросай своё «искусство», Ван-Гога из тебя всё равно не получится. Пора делом заняться. Я вот достаточно хорошо пристроился — акварельки «гоню», правда, на это всё год ушёл, прежде чем первые покупатели пришли, но сам знаешь — «без труда не вытянешь рыбку из пруда». Пока я свои пейзажи лепил, представить не можешь, сколько я дорогой бумаги в мусорку отправил. Ты просто должен найти своё что-то и с этим выходить на «Вернисаж».

— Вань, открой дверь, я уже волнуюсь. Ты живой там? - продолжала вопрошать жена.

Она постучала в ванную комнату. Дверь скрипнула и приоткрылась. Муж, как сваренный рак, лежал в ванной и тупо смотрел в потолок.

За чаем Анна рассказала, как звонила Катя, её старая подруга, и обещала привести завтра вечером заказчика — иностранца. Может, что купит. Иван обжигался чаем, вспоминая все эти бесполезные встречи, которые, кроме как к выпитой бутылке «русской водки» и пустых разговоров, ни к чему не приводят. Стало грустно. Но вечер следующего дня подкатил незаметно. Супруги пробовали убраться в комнатах, но ничего толком не изменилось. Развал он и есть развал, и как ни переставляй вещи с места на место, лучше не станет. Плюнули.

- Да ладно, подумают, что это не квартира, а мастерская, а для мастерской и так сойдёт. Вот только сейчас картины красиво развешу и все эти порванные обои загорожу. Ну как, Ань, класс? - размышлял Иван с веником в руках.

Звонок в дверь прервал столь логичные рассуждения.

- Это «они», но что-то рано? - сказал Иван. — Пойди, открой и подержи их в прихожей — я успею закончить.

Прихожая наполнилась звуками: иностранной речью, чьим-то радостным повизгиванием, но это, конечно, Катька, она не может без «щенячьих восторгов».

- Ваня, к тебе пришли! - «предательски» прозвучал радостный возглас жены. – Катя со своими друзьями.

Он нервно вытирал руки какой-то несвежей тряпкой.

- Вечер добрый? - выдавил художник.

Иван протянул руку молодому крепкому мужчине. Только потом осознал, что тот являлся лишь телохранителем своего пузатого, всклоченного хозяина. А на английском Иван не говорил из принципа, считая русский самым великим языком, на котором, по его мнению, должны были общаться все народы мира! Хотя сам имел вечный трояк по «русскому» на протяжении всего обучения в школе. Одно как-то успокаивало его, так это слова директора театра, в котором Иван имел счастье работать: «Все истинные художники безграмотны», и это очень радовало молодого человека.

Джек, так звали заказчика, долго рассматривал каждую картину. Трудно было сказать, что его больше интересовало: качество холста или живопись, но он дотошно изучал каждый подрамник, наверное, только не нюхал. Ивана это всегда бесило. Он достал заранее приготовленную бутылку «Горбачевки» — «святое», какой иностранец откажется от такого? Сразу нашлись и рюмки, и тарелки с сыром и ветчиной. Выпили за дружбу народов — Джек повеселел, но это другое дело! Теперь хоть о чём-то можно было поговорить. Так и пошло всё по известному сценарию: как бы невзначай появилась ещё одна бутылка. Стали обниматься. Молодой охранник внезапно предложил обменяться женами, долго объясняя Анне, что на Западе это давно практикуют. Катька танцевала на столе, и никто не заметил, как из школы вернулся сын.

Только наутро сильно болела голова. Иван допытывался у жены, сколько же продали картин и, главное, сколько выручили. Анна отнекивалась, но по лицу было видно, что немного.

- Слушай, Вань, может быть, ты дома посидел бы с Ксюхой, а я на работу пошла, мне уже звонили несколько раз, они там без меня совсем зашиваются, и пользы для всех нас больше было бы. А? - начала разговор жена.

Анна погладила мужа по голове, от чего он только больше скукожился.

- Что, болит? - поинтересовалась она.

Иван молча повернулся к стене. Глаза устало сомкнулись, воспоминания стали вытеснять тихий голос жены.

Он отчётливо помнил тот первый день, когда пришёл на «Вернисаж». Вместе с огромной толпой художников он вышел на перрон станции метро «Измайловский парк» и направился вверх по ступенькам, а затем по аллее, которая когда-то вела к стадиону. Теперь же она стала главной «тропой жизни и надежды», ведущей к заработку хоть каких-то денег. Это было банально, но без них невозможно, как бы ни считал себя «великим» художником.

Иван много писал, надеясь на признание, но каждый раз совершал одну и ту же ошибку. Он писал своё, вкладывая в картины всю душу, но мечта стать настоящим художником была слишком высокой. Анна, его жена, часто говорила ему, что нужно быть просто ремесленником и ориентироваться на рынок.

— Слушай, давай так! Здесь стоит Филипыч, здесь я, а ты влезай между нами, — объяснял новичку Сухоруков.

Юрий был завсегдатаем и чувствовал себя здесь как дома. Иван же только начинал свой путь в искусстве и немного смущался. Он стал потихоньку распаковывать вещи, искоса наблюдая за окружающими. Всё было незнакомым и чужим, и только Юрка скрашивал его одиночество.

— Парень, тебе нужно «прописаться», — ухмыляясь, произнёс Сухоруков, многозначительно глядя на друга. — Надеюсь, ты понимаешь, о чём я говорю?

— Без проблем, — ответил Иван, шаря рукой в пустой сумке. Наконец он нащупал ускользающий от него предмет. — Вот!

Они пили из пластмассовых стаканов, закусывая баранками — больше ничего не было. Солнце и свежий воздух сделали своё дело, и после первого стакана Иван почувствовал, как «поплыл». Он вообще редко пил, только по особым случаям, но чтобы вот так — стакан сразу, — такое случалось с ним только в юности и то не от большого ума.

Как он возвращался домой, Иван не помнил. До дома было далеко, сначала нужно было сесть в метро. Милиция не останавливала его. После «вернисажа» таких, как он, было много. Они мирно тащили свои пожитки, рассаживаясь в вагонах, и иногда тут же засыпали. Каждый мечтал о будущих победах и признании.

Но творчество эфемерно, а вкусы публики непредсказуемы. Сегодня покупатели клюют на белые берёзки у прудика, поросшего камышом, а завтра подавай закорючки под Миро или Кандинского. Что делать? Какой выбрать единственно правильный путь — вот что волновало Ивана весь этот год, который он провёл в «Измайлово».

Он потянулся, взглянув на часы. Часы показывали полдень. Голова прошла, пора вставать. На кухне он нашёл записку от Анны — она ушла в магазин с Ксюхой, значит, надолго.

«Господи, как же люди каждый день пьют? Какое же здоровье лошадиное надо иметь? Тут один раз переберёшь, теперь неделю очухиваться будешь», — подумал Иван.

Он нашёл в холодильнике старый кефир и жадно припал к стакану. Стало легче. Надо что-то делать, но что? Опять эти цветочки «строгать»? Как это надоело! У других покупают такую чушь, на которую рука не поднимется писать.

Иван подошёл к окну и взглянул во двор. Тот ответил ему тополиным пухом. Было начало июня, то благодатное время, когда всё только начинается, когда лето впереди. Когда ты переполнен надеждой, что можно ещё что-то успеть сделать в жизни! Были бы силы, а умение найдётся. Но как же быстро пролетает это время, а с ним исчезают мечты. А жизнь незаметно утекает, как вода между пальцев, когда хочешь напиться из ручья.

Телефон настойчиво тарахтел.

— Звонков? Иван?

— Да.

— Иван, это я, Анастасия, помнишь? Ну, из главка, Анастасия Федоровна! Я ещё к вам в художественную школу на Щукинскую приезжала с инспекцией. Потом говорили много о том, как разгребать всё это болото рутины школьной. Помнишь, ещё в кафе сидели?

— Да? — с трудом начал вспоминать художник.

— Ты чего такой не живой? Случилось что? Или так, депрессия глушит?

— Нет.

— Ну ладно, с тобой, видно, сегодня особо не поговоришь. Есть очень приятная новость для тебя. Сосредоточься, только сейчас от меня вышла одна директриса школы №7. Она умоляла меня найти стоящего человека, который смог бы открыть отделение живописи в их музыкальной школе, она реформируется. Теперь это будет школа искусств. Ну, ты понимаешь, кого мне ещё предложить, кроме тебя, ведь ты всегда один и не можешь, чтобы кто-то тобою понукал, одно слово – личность. По рукам? А то смотри, я ей уже пообещала, теперь дело за тобой.

— Согласен.

Иван записал телефон, надо было звонить. Он недоумевал, откуда взялась Анастасия в такой трудный час, когда дома, кроме вчерашних трёхсот долларов, ни копейки. Это явно знак сверху. Он почесал затылок, взял трубку и набрал номер школы.

— Алло, добрый день. Это Зубков, Иван Сергеевич, вас беспокоит. Я от Анастасии Федоровны, ну, из главка, которая... — достаточно робко начал он.

— А, это Ванечка. Я давно жду, когда же ты объявишься. — особо не церемонясь, начали на том конце провода.

Этот «Ванечка» и сразу на «ты» с непривычки резанули ухо, но он решил промолчать.

— Так когда тебя ждать? Если можно, давай сегодня, дело неотложное. Пиши адрес.

    Иван, словно в полусне, искал карандаш по столу, а затем нацарапал адрес на подвернувшейся коробке с чаем. С трудом разобрав адрес, он понял, что должен идти, и, недолго думая, собрался и вышел, плохо представляя, куда и зачем.

Директриса встретила его с приторной улыбкой, выражая благосклонность. Они общались, как давние знакомые. Вошли в небольшую аудиторию, напоминающую заброшенный старый кабинет. В ней стояли стол, десять мольбертов, спрятанных в углу, и несколько банкеток. Стул был только один, для учителя, и тот сломанный.

— Ну вот, Ванечка, мы и пришли. Это твой класс. Не смотри, что он маленький, стены всегда можно раздвинуть. Вопрос совсем в другом: учеников пока нет, а это уже твоя забота. Пиши объявление, вешай внизу, может, кто-то из музыкантов откликнется, и начнешь потихоньку. Месяца тебе хватит? Да, я о главном забыла: пока сто двадцать, а потом, как себя покажешь. Ладно? Ну вот и хорошо, посиди, обдумай, с чего начнешь, и, как там говорят, попутного ветра. Давай, Ваня, мне пора! — произнесла директриса и ушла.

Он сел за стол, подперев голову руками, и стал меланхолично рассматривать класс, а в голову лезли совсем другие мысли.

Вспомнил свою мастерскую, где работал с учениками. Кто-то поступал в институт, кто-то занимался для себя, но всем было хорошо и уютно, пока не грянули перемены. Однажды, вернувшись в мастерскую, он увидел, что дверь не заперта, а изнутри раздавался ужасный шум. Не сразу заметив рабочих за пеленой пыли, он приоткрыл дверь. Удивлению его не было конца: со стен сыпалась штукатурка, покрывая картины толстым слоем пыли. Ему спокойно объяснили, что он здесь больше не «хозяин», и если успеет за час вывезти свои пожитки, то пусть будет счастлив, а то они начнут сбивать потолки, и что лежит внизу и вдоль стен, их мало волнует. Так прораб распорядился!

«Неужели это и есть моя высшая точка?» — думал Иван.

Он встал, прошёлся по комнате, прильнул к окну и с радостью заметил, что комната имела балкон. Посмотрел вниз — обычный двор, обычные люди, спешащие по своим делам. Вдали можно было разглядеть станцию метро «Рязанский проспект». Всё было банально и серо.

— Нет, не всё так плохо, как кажется. Я знаю, в чём моё счастье! Вот если бы от метро до этого класса протянулась очередь из одних учеников. И все бы они спешили записаться на мои занятия, а я бы стоял на балконе и смотрел на них, на солнце, и кричал во всю мощь — как же хорошо жить на белом свете! Вот это да! — размышлял Иван.

Размышления Ивана на этом закончились. Он отошёл от окна, как-то сразу сник, поймав себя на мысли, что и Манилов бы думал так же.

Дома Анна встретила мужа упреками: «Она крутится, как белка в колесе, а он пропадает, где — неизвестно, когда нужно хоть что-то по дому помочь — его днём с огнём не сыщешь, — она не лошадь, чтобы пахать за всех».

— Лучше я на работу выйду, от этого толку больше будет, а ты сиди дома с детьми, Ван Гог вшивый, — еле сдерживала себя жена.

Она достала ворох неиспользованных талонов, что–то поискала, отложила талоны на водку.

— Сходи хотя бы водку купи, а то слесарь приходил, я последнюю бутылку отдала. Чем теперь расплачиваться, спичками? — произнесла она.

Шли дни, незаметно пролетело лето. К сентябрю у Ивана набралась группа учеников — одни музыканты, но всё равно люди творческие. Он хорошо понимал: такие продержатся не больше месяца. Ну ладно, пускай хоть так, а там видно будет.

«Вернисаж» в Измайлове ничего не приносил, кроме постоянной нервотрепки. По жизни Иван мог многое, но унижаться перед каждым, предлагая им «бред сивой кобылы», как он называл свои работы, — было выше его сил. С одной стороны, он хорошо понимал, что делает он и вся эта «измайловская братия» — просто чушь болотная. С другой стороны, ему каждый раз хотелось принести домой хоть какой-то заработок.

Жизнь в «Измайлово» шла своим чередом: кто-то продавал, другие пили, третьи приходили от безысходности — хоть какие-то крохи заработать, но у них ничего не получалось, а кто-то и то, и другое вместе. Летом некуда было скрыться от жары, и «продавцы», изнемогая от палящих лучей солнца, прятались за своими же картинами, потеряв надежду, что их кто-то когда-то приобретёт. Лица их были красны и обветрены, губы в трещинах, глаза постоянно просящие или очень угодливые, но чем не гладиаторы перед боем.

Таким был и Зубков, особенно когда он натягивал свой импровизированный тент над картинами, а ветер рвал из рук парусиновое полотнище. Ему всегда казалось, что он капитан яхты, идущей в кругосветку, но «маршрут» каждый раз был изучен до мелочей: сначала шли «быстроходы», по-другому, просто перекупщики. Они наскакивали, как саранча на горох, быстро сбивая цену, но брали оптом. Отдать всё им — это значит потерять надежду, значит опять появиться дома с копейками в кармане. Надо ждать, и все ждали. Основной «вал» приходился часа на два пополудни. Вот когда сбывались основные надежды, но это не про Ивана. Он всегда в это время скромно сидел за своими работами и безропотно ждал попутного ветра, но стоял мёртвый штиль. И так продолжалось полгода, а потом наступила зима со своими трескучими морозами и снегом, который покрывал всё вокруг, в том числе и выставленные картины.

Зима. Спасение от холода было до банальности простым — играли в футбол. Играли в валенках, в полушубках, с азартом, до криков и мата, но потом все обнимались и шли пить водку, ну, а если за это время кто-то ещё и «продастся», то «обмывание» длилось до самого вечера, и тогда становится уже всё равно, продал или нет и сколько штук – это было вторично. Главное, что всё хорошо, что ты ещё достаточно молод и жизнь хороша, да и мороз сразу отступает на второй план.

— Эй, парень, ты слышишь, оглох что ли? — послышался чуть глуховатый голос.

Окоченевший Иван не сразу понял, что это к нему. Перед ним стоял некто и что-то ему говорил с явно кавказским акцентом.

— Оружие продаёшь? — продолжал подошедший.

Замёрзший Иван даже не реагировал.

— Слушай, я тебе говорю, ствол есть? — повторил подошедший.

— Нет, — просипел Иван. Он не узнал своего голоса. Да и голосом это слабое шипение трудно было назвать.

— Как нет, слушай, меня к тебе послали, перестань дезу гнать? — возмутился подошедший.

— Нет, сказал же! — уже «возник» Иван.

И только сейчас до него дошло, что это блатной. Не было ни испуга, да вообще ничего не было. Только мороз. Иван решил всё-таки поинтересоваться.

— Откуда вы взяли, что у меня оружие? — спросил он.

— Хм, да я вижу, что не фраер! — ответил подошедший.

Молчание.

— Ну, прости братан, не поминай лихом. Обознался видно.

Странный человек ушёл. Иван стоял, мало чего понимая, что произошло. Подошли ребята.

— Вань, это кто был?

— Не знаю.

— Не знаю, не знаю, а ты знаешь хоть, что наши танки вчера в Грозный вошли?

Иван много чего не знал. И то, что началась первая Чеченская война. А ранней весной этого года убьют Влада Листьева, и то, что лихие девяностые только начинались, и то, что он уже больше никогда не придёт продавать картины в «Измайлово», а возобновит свою педагогическую карьеру, вернётся к тому, что, видно, было предначертано ему судьбой, но тогда он ещё не знал этого. Было просто холодно…

       2012г.*)