О том, как я пошла в школу Надины истории

О том, как я пошла в школу (3-я часть трилогии "Надины истории")

В сентябре я собиралась пойти в первый класс. Я уже знала, что дети берутся из таблеток. Если родители хотят мальчика – то мама пьет голубую таблетку, если девочку – то розовую. Знала, что я совершеннолетняя,  потому что родилась совершенно летом – в середине июля. Знала, что дед Мороз не летает весь год и не смотрит за нами, как мы себя ведем, а прилетает только в декабре, и приносит подарки всем, даже отъявленным шалунам.
Мне купили синий портфель с буратино. Выгладили форму, белый фартук и воротнички. Заплели косы корзинкой и навязали огромные белые пышные банты. Долго думали, прикалывать ли звездочку с молодым Лениным или нет. Ленин остался дома.
 Теперь я как Вера ходила в школу!
…
Учительница была нормальная. Худая, в очках. Как ее звали, я сразу не запомнила. Когда она говорила,  в уголках ее губ скапливались белые слюни, я смотрела на них, думая о том, откуда они там берутся, и куда потом исчезают, и не могла сосредоточиться на том, что она нам говорила.
Первое время мы учились без оценок. Писали палочки и закорючки, учили буквы и цифры. Было скучно. Мама сказала, что всю домашнюю работу нужно делать сначала на черновик, а уже потом – на чистовик. Я приходила со школы быстро рисовала все заданные узоры, шла гулять и ждала маму с работы. Потом с ней на кухне я переписывала все в классную тетрадку, и большим горем было наклонить какую-нибудь полосочку сильно вправо или сильно влево – лист тут же вырывался маминой рукой, и зарисовка причудливого орнамента начиналась с самого начала. Утром мы складывали тетради с домашней работой на святую из святых – стол Арины Александровны.   И ждали жетонов. Они были вместо оценок. Если Арине Александровне работа нравилась – получи жетон! Она их рисовала сама и раскрашивала разноцветными фломастерами. Я каждый вечер любовалась этими жетонами, и показывала их маме.
Первые оценки нам начали ставить по МХК. Что такой МХК – точно я не знала. Это не русский, не математика, и даже не труд. Я запомнила, что это что-то про Бога, и что ведет этот предмет не Арина Александровна, а другая тетенька. Она приходила к нам в длинной юбке, сапогах и кофте с очень большим толстым воротником. На ее руке было большое кольцо с выпирающим камнем. Я засматривалась на это кольцо и хотела потрогать его пальцем – гладенькое оно или шершавое.
Как только она к нам приходила, в классе делали затемнение - задергивали плотные желтые шторы и включали диапроектор. И учительница по МХК начинала показывать нам слайды. Слайды были из древней жизни, об Иисусе и еще каких-то людях. Мне нравилось сидеть в темноте, разглядывать лица детей и любоваться кольцами учительницы. Запомнить я не могла ровным счетом ничего. Понять было еще сложнее. Бог, которого я знала, жил на небе, и смотрел, чтобы я хорошо кушала. Я его никогда не подводила. Иногда баба, когда я у нее жила, меня перекрещивала, и я понимала, что она как бы говорила  Богу, что я внучка хорошая, и ем сносно, поэтому наказывать меня не надо, а надо опекать и защищать. И мне было приятно от этих перекрещиваний.
Слайды же вносили полную неразбериху. Кто Бог? Тот, кто на небе? Или Иисус? Если тот, кто на небе, то почему его нет на слайдах – мне очень хотелось на него посмотреть. Если Иисус, то тогда где тот, кто на небе? Кто все остальные люди, я не понимала вообще.
Она ходила к нам полгода. И потом у нас был открытый урок. На задней парте сидела Арина Александровна, а учительница по МХК показывала свои слайды и по журналу спрашивала детей о том, кто изображен на картинке.  Когда пришла моя очередь, я встала, покраснела, и сказать мне было нечего. Я догадывалась, что один из людей – Иисус, но не знала, как правильно сказать: «Иисус» или просто «Исус». Я стыднела и молчала.
- Ну, не знать этого! Ковалева?! …. Ну, не знать Деву Марию и Иисуса…. Садись, два!
Я села, мои щеки пылали огнем, и ком подкатил к горлу. До этого были одни жетоны…. А тут первая оценка! Два!
Я тащилась до дому, раскручивая в воздухе сменку. Не сказать родителям я не могла. Сказать же им, что я за Бога получила два! …
- Боженька, помоги! Боженька, помоги…, - шептала я.
   Дома я рассказала все, как было.
- Черт знает что! Чему их там сейчас учат?! – После слов папы стало как-то спокойно. А потом мама узнала, что эта оценка – не в журнал, а просто так.
Боженька мне помог.
…
Мама говорила, что больше всего на свете она терпеть не может врунов и воров. Быть вором или вруном – это самое страшное, что только может быть с человеком. А еще мама говорила:
- Все тайное всегда становится явным!
 Я не врала родителям никогда.
В субботу мы собрались ехать на день рождение к моей двоюродной сестре в другой город. Ехать я хотела очень! Мама быстро собирала нас в дорогу, а папа занимался во дворе машиной. В магазин за хлебом сбегать было некому. Мама отправила меня! Дала мне одну голубенькую бумажку, и сказала, что будет смотреть в окно, как я иду, и предупредила, чтобы я не забыла посмотреть машины, когда буду переходить дорогу. Я еще спросила:
- А мне одной бумажки точно хватит?
- Точно! Тебе еще сдачу дадут.
И я пошла. Идти было интересно. Все взрослые смотрели на меня и думали: «Ох, какая же молодец эта девочка! Такая маленькая и вот уже сама, одна, без родителей идет в магазин за хлебом!». А я всем видом показывала, что полностью с ними согласна.
В магазине тетенька на кассе тоже подумала, что я молодец, и неожиданно вместо одной моей голубенькой бумажки, дала мне четыре желтых и еще копейки!
- Вот так да! – подумала я. – В первый раз одна пошла в магазин, и такая удача. Четыре бумажки вместо одной! Да еще и копейки.
Я вышла из магазина, и побежала домой. Но случайно заметила киоск, в котором продавали газеты, конверты, карандаши, ручки и другую мелочь.  Я подошла к нему, встала на цыпочки, и начала разглядывать, что там внутри. Увидела я только то, что лежало у стекла в первом ряду – это были ручки. Одну я приметила сразу – такая была у Сережки Никитина из нашего класса. Он хвастался, что она ему досталась тайком от папы. На ручке была нарисована тетенька в пышном платье, а когда ручку опускаешь вниз, платье исчезает, и тетенька стоит на каблуках и в одном черном купальнике. Я полюбовалась этой ручкой, и вдруг подумала:
- А не купить ли мне эту ручку в подарок на день рождение моей двоюродной сестре? Все равно в магазине мне дали много денег, и если я потрачу несколько копеечек на ручку, то ничего страшного не будет. - Я дотянулась до окошечка и пальцем показала на  ручку.
- А у тебя денег хватит? – Спросила продавец.
Я показала ей все деньги, какие у меня были. Она взяла четыре моих бумажки, и отдала мне ручку с тетенькой в черном купальнике. Я отошла от ларька, и не знала, что мне теперь делать. Назад дороги не было. И денег тоже не было.  Только копейки. И ручка. Стоять долго я не могла, потому что мама могла заволноваться обо мне, и пойти меня встречать. И я пошла домой.
Я осторожно зашла в прихожую, как ни в чем не бывало, поставила сетку с булкой белого, и кинулась в детскую. В детской к счастью никого не было. Я легла на пол и швырнула ручку далеко под кровать. Мама крикнула меня из кухни:
- На-а-адя! Где хлеб?
- В сетке, в прихожей.
Я подумала, может мама не заметит, что сдачи мало. Ведь она дала мне всего одну бумажку. Всего одну. Я надеялась, что мама не рассчитывала получить с одной-одинешенькой бумажки сдачи, аж, четыре желтых рубля!
- На-а-адя! А, где сдача?!
Я заволновалась. И побежала на кухню к маме.
- На тумбочке, мам.
- Там копейки, а остальное?!
Земля ушла из-под моих ног.
- Мне так дали  в магазине…
- Как так? Я тебе дала пять рублей! Тебе должны были дать сдачу – четыре рубля и восемьдесят копеек! Копейки все, а рубли где?!
- Не знаю… мне так дали… в магазине…
- Ну, как это так. Ничего не понимаю. Ну, видят же, что ребенок. Неужели хватило совести обмануть. Бессовестные какие.
Я готова была умереть, только бы все это закончилось.
- Нет, я пойду сейчас туда! Ну что это такое. Ну, видят же, что ребенок! – не унималась мама.
- И сдались ей эти четыре рубля! – думала про себя я, трясясь от страха, и вспоминая, что «все тайное становится явным». Мама пошла одеваться. Я металась по детской из угла в угол.
- Вера! Вера, иди-ка сюда. Ну, иди! Тсс! Только тсс! – Вера подошла ко мне.
- Чего тебе?
- Вера, иди, скажи маме, что я купила ручку Маринке в подарок, и у меня закончились бумажки. Я боюсь. Иди, пожалуйста.
Вера пошла, а я полезла под кровать  доставать ручку.
Меня отругали. Мама сказала, что раз я так поступила, то на день рождение мы не поедем. Что вруны не ездят на дни рождения. Я сидела и плакала, а Вера меня жалела.
- Что это за ручка такая, что стоит целых четыре рубля, ну-ка покажи?
Когда мама увидела тетку в купальнике, то сказала, что папе лучше об этом не рассказывать. Мы не сказали и на день рождение поехали.
…
Когда мы учились во втором классе, Арина Александровна задала нам домашнее задание: написать распорядок своего дня. Мы написали это в тетрадках по природоведению и сдали. Я не знаю, как писали другие дети, я же посмотрела в учебник на девочку, которая делает зарядку, прочитала распорядок дня этой школьницы, и аккуратно перенесла его себе в тетрадь, добавив только кружок выжигания, рисования и секцию дзюдо, куда я ходила. Перечитала, распорядок мне понравился, и с легким сердцем тетрадка по природоведению отправилась в мой портфель. 
В четверг у нас была контрольная по математике, а в пятницу Арина Александровна зачитывала за нее оценки. Двойки, тройки и четверки. Пятерка была только у меня. Мне было приятно, но как то стыдно. Потом она начала нас всех ругать, и хоть я и написала контрольную на пять, мне казалось, что провинилась я не меньше других. Арина Александровна так долго на нас кричала, что в уголках ее рта скопилось чрезмерно много слюней, которыми она уже начала изрядно брызгать.  Потом она забыла про математику, и вспомнила, про природоведение, которое должно было быть вообще на следующей неделе.
Арина Александровна сказала Конуркину встать перед всем классом. Вовка Конуркин был второгодником, и пришел к нам в класс в сентябре. Он встал и опустил голову.
- Конуркин, объясни-ка мне, пожалуйста, что это за графы в твоем распорядке дня: «просмотр сериала «Просто Мария» с семи до восьми вечера, и «просмотр сериала «Санта-Барбара» с восьми до девяти?!
Конуркин молчал. Мое сердце замерло и направилось в сторону пяток.
- Это что за обязательная бразильская программа для ученика второго класса?! – она листнула страничку. – А отход ко сну в одиннадцать-двенадцать ночи – это как понимать?! – и она резко бросила тетрадь на парту Вовке. Тетрадка звучно влепилась в деревянную крышку стола, и над классом повисла густая тишь.
- Я не понимаю, почему, одни дети успевают и зарядку сделать по утрам, и учится на пятерки, и в три секции ходить, а другие, Владимир Конуркин, тем временем смотрят «Просто Марию»!
Те самые «одни дети», от волнения не могли и дыхнуть полной грудью. Я смотрела «Просто Марию» и вечером, и утром повтор, еще до школы. Учились мы все равно с обеда, и после того, как я отводила Любашу в садик, делать было нечего. А «Санта-Барабару» мы смотрели с папой и мамой, и потом еще Вере рассказывали, что там было, потому что она приходила с тренировки уже поздно, когда все заканчивалось. Я думала об этом, а в моей голове тысячами ярких лампочек горела надпись «все тайное становится явью!». А если Арина Александровна узнает, что я наврала? И что я, как Конуркин, и как все дети в нашем классе, разбираюсь в любовных передрягах  Марии Лопес и Хуана Карлоса?
Конуркина было жаль. Он не был вором. Не был он, как выяснилось, и вруном. Просто он не умел подлизываться. А мы все умели. И я уже тоже. Я жалела Вовку, боялась, как бы Арина Александровна не узнала про мой обман, и мне было интересно, правда ли она верит в то, что Конуркин - один-одинешенек, кто из нашего класса смотрит «Просто Марию» и «Санта-Барабру»? И интересно, смотрит ли она их сама длинными, одинокими вечерами, проверяя наши тетради? И почему у нее нет мужа и нет детей? А потом прозвенел звонок, и мы пошли бегать на перемену.
Конуркину сказали к уроку природы составить новое расписание дня и жить по нему. И он составил.
…
Когда я училась в третьем классе, зимой папа летал в командировку в Москву. Он вернулся домой поздно вечером. В тот день я первый раз в жизни увидела салатовый цвет. Красивый, приторный, ядовитый жёлто-зелёный. Это были шнурки для кроссовок. Один шнурок – мне, другой – Вере. Мы собирали волосы в хвосты и обматывали их этими салатовыми шнурками. Так в школе не ходил еще никто.
Еще папа привез целый блок сникерсов! Мама поставила коробку на балкон, и каждый вечер доставала нам по одному батончику, который мы по линейке делили на три части. Люба съедала сразу. А Вера делала вид, что съела, а когда я дожевывала последний кусочек – доставала свою часть сникерса и ела ее у меня на глазах. Я сидела и завидовала.
Папа привез нам ласины: черные и фиолетовые. И Вере еще достались туфли-лодочки на каблуках. Такие туфли у нас в городе не продавали, даже по талонам.
Весной в школе отменили форму, и нам разрешили одеваться в любую одежду. Я любила свое коричневое школьное платье, поэтому все равно его носила, но теперь одевала под него фиолетовые ласины и салатовый шнурок на голову.
Вера несколько раз сходила в школу в лодочках на каблуках, и у нее появились большие болючие мозоли. Туфли ей сильно сжимали ногу, так что ходить было невозможно. И они стояли в шкафу. Неделю я выпрашивала, чтобы мне разрешили их одеть в школу. После майских праздников мама сдалась! Мои кудри раздувал теплый ветер, утреннее солнце заставляло приятно щуриться, и я, цокая каблуками, в фиолетовых ласинах и с салатовым шнурком на голове, шла в школу. Мои шаги эхом разлетались по всему школьному двору. До той поры в нашем классе только один человек ходил  на каблуках – это была Арина Александровна. Мое сердце трепетало от счастья!
На улице уже пахло кострами, в которых жгли мусор, и в открытые окна проникал гул города. Мы знали, что через несколько дней закончим третий класс, и уйдем из начальной школы. Учиться не хотелось. 
У нас было чтение, и Арина Александровна вышла из класса. Мы бегали по классу, кидались мокрой тряпкой, кричали «э-ге-гей» в открытые окна, казалось еще чуть-чуть, и наша классная комната начнет раскачиваться, как маятник. Арина Александровна открыла дверь, мы затихли и принялись смотреть в открытые учебники.
- Читайте со следующего абзаца по цепочке. Первый ряд, первая парта, начинайте!
Я сидела на третьем ряду с Таней Козиной, и нам было смешно. Просто смешно без всякой на то хоть какой-либо малюсенькой причины. Мы отворачивались друг от друга, успокаивались, но как только поворачивались обратно, в ту же секунду начинали трястись от смеха мелкой дрожью и зажимать ладошками рты. Я дрожащей от хихиканья рукой написала на куске белой промокашки: «Пук-пук-пук», - и положила этот листок на стул Сережке Никитину, который сидел за первой партой впереди меня. Козина лопалась со смеху. Чтобы заглушить в себе нарастающую волну хохота, я отвернулась от нее, посмотрела в окно, и вдруг увидела, что Арина Александровна стоит рядом со мной. Она взяла со стула Никитина листок промокашки, прочитала его, и направилась к своему столу. Мне еще было смешно, но недолго. Она встала у стола и въедливым взглядом начала меня буравить.
- Ковалева! Встань! Это ты претендуешь окончить третий класс отличницей? Я не ошибаюсь?
Впервые в свои почти десять лет я стояла у всех на виду в ожидании всеобщего позора. Я покраснела и опустила голову.
- Или ты думаешь, что если каблуки одела, на полметра выше остальных стала, так все можно тебе?!
Я хотела провалиться в самые недра земли, ниже самых глубоких полезных ископаемых, вместе со своими лодочками, только бы не чувствовать на себе ее взор и взгляды моих одноклассников. Арина Александровна выбросила листок в урну, в классе начали дальше читать по цепочке, а я не знала, можно ли мне сесть обратно, или еще нет, и поэтому стояла, склонив голову как можно больше вниз, и как бы прижимаясь всей своей душой к деревянным полам нашего класса. Козина все еще всхлипывала от смеха, а мне было уже совсем не смешно. Прозвенел звонок.
После этого дня туфли-лодочки навсегда остались стоять в шкафу.
…
Я закончила третий класс с одной четверкой - по русскому.  Мама с папой решили, что меня нужно перевести в другую школу. В физико-математическую. Я не хотела, но чувствовала, что дело это решеное, да и впереди у меня было целое лето! Целые, еще нетронутые и ни дня не беганные каникулы! А дальше – хоть потоп. Другая школа – значит, другая.
Вера сказала, что нужно купить Арине Александровне подарок, чтобы ей было не обидно, что она учила-учила меня три года, а я возьми, да и уйди в другую школу. И мы пошли искать подарок. Арина Александровна уже не набирала себе новый класс, потому что ее сделали школьным психологом, и Вера предложила купить ей книгу «Тело человека. Справочник для психолога». Я согласилась. Дома я перелистала этот справочник и увидела в нем совершенно голого схематичного мужчину. Каждая схема была подписана: и голова, и плечи с руками, и живот со спиной, и все-все, что ниже. Я расстроилась. Мало того, что я подкачала и не закончила третий класс на одни пятерки, мало того, что  посмела надеть туфли на каблуках и писать непристойные записки, так теперь еще и эта книга. С голым схематичным дядькой. Что скажет Арина Александровна?
- Спасибо! – сказала она, и пожелала мне удачи в новой школе. От сердца у меня отлегло, я подумала: «Только бы она не открывала эту книгу при мне», и быстро вышла из ее кабинета. Так мы с ней и расстались.
…
В сентябре я пошла в новую школу. Пахло в ней чем-то чужим и невкусным. Фамилии у детей были странные и резали слух, а новые одноклассники казались мне какими-то некрасивыми. В столовой давали кашу. На переменах делать было нечего, бегать по коридорам пятиклашкам было уже неприлично. Учителя говорили быстро и непонятно. Мне там было плохо. Не то, чтобы я скучала по старой школе. Просто я все время хотела домой. То и дело вспоминались вот-вот закончившиеся каникулы: деревня, босые ноги, речка, лес, ягоды и грибы, покос, проливные дожди, шалаш, рыбалка. 
Я боялась опоздать в новую школу, поэтому выходила из дома за час до начала занятий. Еще шел сентябрь, солнце, обнадеженное бабьим летом, разгоралось золотистым блином на утреннем небе. Я шла в школу. Медленно и тяжело давался мне каждый шаг. Я подняла голову и посмотрела на небо, в свободный простор голубого небесного клочка. Села на лавочку и заплакала. Домой. Мне хотелось домой. Слезы барабанной дробью падали на асфальт, и, я, стесняясь прохожих, наклонила голову и закрыла руками лицо.
Вдруг запахло какой-то ветхостью и продовольственным магазином. Я подняла глаза – рядом со мной стояла сгорбленная старушка в теплом расписном платке и с палочкой в руке. Перед моими густо заплаканными глазами поплыли картинки детства: баба, кошка с отмороженным ухом, Сашка Рубец, куриные яйца, молоко с чесноком и медом, поросята, коровы, баня и … баба Нюра. Я пристально посмотрела на старушку в платке. От нее пахло старостью.
Она села рядом. Я вдыхала запах ее лет, и понимала,  что я хочу всегда быть молодой. Уметь прыгать на одной ножке и играть в резиночки. Пахнуть шампунем и карамельками. Ждать каникул и выпрашивать шоколадки. Заплетать в школу косички и собирать летом землянику. Смотреть мультики и качаться на качелях. Играть в войнушку и носить мыльницы. Быть всегда Надей Ковалевой и никогда не быть бабой Надей, и никогда-никогда не пахнуть продовольственным магазином.
Старушка сидела на лавочке молча и улыбалась мне. Я застыдилась своих молодых нечаянных слез, вытерла кулаками глаза и побежала в школу, размахивая в воздухе сменкой.