Савельев-3

Он вдруг вспомнил свою первую натурщицу, которую предложили ему друзья. «Аркаша, не стесняйся, за неё заплачено». Сами они не могли воспользоваться её услугами, так как уезжали на шашлыки, но с ней уже рассчитались заранее, а Савельев оставался в городе один, сославшись на необходимость поработать лишний день. Однако что из этого вышло? Едва она успела раздеться и принять «рабочую» позу, как он с жадностью набросился на неё и тут же, на свежих досках подиума, от которых ещё пахло смолой, овладел ею. Она не сказала ни слова.

А потом они пили кофе, доедали какие-то пряники, о которые можно было сломать зубы, и смотрели друг на друга... Мало понимая, что, собственно, происходит?.. Он снова тащил её на диван, она не сопротивлялась, только изредка постанывая, скорее для театрализации действа, нежели от чувств. К утру он выдохся до такой степени, что ему казалось, что всю нижнюю часть тела ему отняли после какой-то немыслимой операции, а остался функционировать только мозг, да и то местами, и несколько пальцев рук… Это была молодость, а что он из себя сейчас представлял, знал не понаслышке... Хотя, чего греха таить, иногда забывался...

Да, было многое в жизни Аркадия Ильича Савельева... Чего говорить об этом... Скорее всего, в его жизни происходило столько событий, что все и не перечесть. А жизнь его уже прошла... Это он знал хорошо. И давно уже расставлены все точки над «i», хотя в свои пятьдесят девять лет он выглядел весьма достойно. Но силы были уже не те. А вот куда он их растерял и на кого потратил, так и повисло в воздухе неразгаданным вопросом...

Разве можно уследить за всем — где их терять, а где беречь и копить? Судьба разбросала их по крупицам, и теперь собрать сил нет. Мысли о прожитых годах навевали грусть. Но в то же время в Савельеве жило осознание, что всё это было не зря. Ведь каждая мелочь, плохая она или хорошая, — это винтик из твоего большого механизма жизни. Потеряй один — и ход замедлится, сломай больше — остановится всё. И тогда придётся не катить по жизни с ветерком, а ползти по взрыхленному полю, мечтая хотя бы голову к небу задрать и вздохнуть свободно.

Он вспоминал свои молодые годы, когда силы были неиссякаемы, а жизнь казалась бесконечной. Теперь же он смотрел на мир немного иначе, более зрело и философски. И хотя годы брали своё, Аркадий Ильич не жалел о прожитом. Да и чего жалеть? Видно, пришло время посидеть на скамейке в парке и полюбоваться тем, как падают листья. Всему своё время.

Час прошёл незаметно. Погрузившись в свои думы, он не сразу осознал, что женщины, приходившей на аттестацию, больше нет рядом. Она, видимо, попрощалась с ним, но он этого даже и не заметил, как с ним это нередко случалось.

Тихий шелест закрывающейся двери и её удаляющиеся шаги не нарушили его размышлений, не вывели из задумчивости. Лишь потом, словно вынырнув из глубокого сна, он осознал, что остался один. В такие моменты остро чувствуешь одиночество, где бы ты ни находился в это время.

Да что она ему?.. Но мелькнувшая за окном тень вернула его к чувству реальности. «Она», — пронеслось у него в голове. Дверь шумно распахнулась. На пороге стояла Любовь Владимировна. Да, именно она, Савельев почувствовал это сразу. Недаром он был художником — в каждом движении, взгляде этой женщины он замечал что-то особенное. Её глаза профессионально впились в него, и уже через секунду она заговорила:

— Вы и есть тот Аркадий Ильич?

— Я, — ответил он, подтверждая ей своё имя. — Я к вам из пятьдесят пятой поликлиники направлен. Ну, чтобы там в бумажке написать... Ну, в общем, что я инвалид.

— Ладно, ждите, я сейчас переоденусь и приду. Вы же понимаете, вы у меня такой не один... Ну, договорились? Ждите.

Она скрылась за дверью, а Савельев остался стоять в ожидании. В этот момент он тонко почувствовал некое смущение, напоминающее чувство, охватывающее тебя на свидании при первом знакомстве.

Она исчезла так же быстро, как и появилась. И снова ожидание... Савельев рухнул на диван, будто силы разом оставили его. Только сейчас он осознал, как вымотался. Многочасовая работа за мольбертом не так утомляла, как это бесцельное, никому не нужное ожидание.

Но сейчас, сидя на мягком диване и зная, что до назначенного срока осталось всего несколько минут, Савельев ощущал странное чувство облегчения и радости. Даже корабль, висящий на стене, не так раздражал его, как это было полчаса назад. Хотя тот по-прежнему продолжал свой бессмысленный бег по синюшным волнам, будто пытаясь найти выход из своего вечного плена.

Савельев закрыл глаза и на мгновение позволил себе представить, что этот миг ожидания — всего лишь иллюзия, и вот-вот всё изменится к лучшему. Никто для этого ему не нужен, впрочем, как и эта врачиха. И в этот момент ему показалось, что корабль на стене ожил и исчез, словно растворившись в воздухе, как только что сделала она...

— Дорогой мой, вы давно ждёте? Не устали? Прошу меня извинить. Вы даже не представляете, как тяжело порой совмещать всё, что на меня навалилось. Сами понимаете — работа... Сейчас я здесь, а уже через минуту — в другом месте. И везде меня ждут. Да, ждут... Всем нужна, — подытожила Любовь Владимировна, слегка устало улыбнувшись. — Жизнь такая, знаете ли, динамичная. То тут, то там, всё время в движении.

Савельев встал, не успев вставить в эту скороговорку ни одного слова. К примеру: «Ну да что вы», «Стоит ли так переживать», «Да я всегда готов». В общем, ещё много чего можно было нагородить, высказывая свою любезность. Но главное не в этом. В нём что-то торкнуло... Это было то необыкновенное, щемящее чувство, которое по жизни он испытывал, и не раз: это ощущение настоящей женщины!..

Правильно, женщин очень много: прекрасных и добрых, милых и разных. Но есть среди них такие, на которых достаточно лишь раз взглянуть, чтобы в груди разгорелся огонь. Не огонь любви, а огонь первобытной страсти, что влекла наших предков друг к другу. Они не размышляли о состоянии своих чувств, не составляли брачных контрактов. Они просто были вместе, делили простые радости — например, обгладывали косточки бедного животного у костра, тесно прижавшись друг к другу в середине пещеры.

И вот он почувствовал то же самое. Как под гипнозом двинулся за врачом в её кабинет, ведомый лишь мановением её руки, обещавшим неведомое, но столь притягательное приключение.

— Идёмте на кафедру, там будет спокойнее… — пригласила врач.

— Что вы имеете в виду? — вырвалось у Савельева невольно.

— Аркадий Ильич, постарайтесь взвешивать свои слова. На кафедре сейчас никого нет, и нам никто не помешает спокойно обсудить все вопросы. Насколько я понимаю, вам нужно подписать какой-то документ. Ничего страшного, подпишем. Мне по поводу вас звонили…

Савельев шёл сзади, пожирая глазами каждую складку её платья. Он легко представлял себе формы и весь её облик — в его положении это было нетрудно. Его воображение рисовало перед ним её образ во всех деталях.

Как же тяжело быть художником! Порой так хочется закрыть глаза на несовершенство мира, не видеть и не замечать ничего вокруг, чтобы не испытывать разочарования, но не тут-то было. Подобное не про этот случай. Здесь всё наоборот. Он был пригвождён к её облику, как к распятью.

Через несколько минут он уже утопал в мягком кресле, а Любовь Владимировна сидела за столом, поддерживая голову рукой в изящной позе «я вся во внимании». Волны её роскошных распущенных волос мягко обрамляли лицо. Она в упор смотрела ему в глаза, словно пытаясь разгадать его душу и уловить первые признаки недуга.

Савельев же трактовал эту сцену по-своему, хотя ему было всё равно. В его чуть помутнённом сознании она превращалась то в загадочную Софи Марсо, погружённую в глубокую мысль, то в чувственную Монику Беллуччи, излучающую нежность и силу, то в харизматичную Шэрон Стоун, способную одним взглядом передать целую гамму эмоций.

И в этой атмосфере, наполненной полутонами и намёками, он ощущал себя на съёмках пикантного эпизода.

Он вдруг почувствовал, как в его сердце начинают зарождаться нежные чувства. В этот момент он осознал, что, возможно, начинает влюбляться в неё. Но затем он постарался прогнать эту мысль, убеждая себя, что это всего лишь возбуждение, вызванное близостью и привлекательностью этой женщины. Однако осознание того, что это его волнует и порядком заводит, лишь усиливало переживания.

— Нет, давайте возьмём такой пример... — достаточно нервозно начал Аркадий Ильич. — Вот представьте: я одеваюсь на работу, застёгиваю куртку, и вдруг одна пуговица не влезает в петлю. Я в такой ситуации готов порвать куртку или просто надеть другую, лишь бы не возиться с этой петлёй. Но подходит жена и спокойно, как будто это пустяк, застёгивает всё. Я надеюсь, вы понимаете меня? Она проявляет терпение и аккуратность в мелочах, а я в такой ситуации теряю самообладание.

При этом на трассе, в машине, на скорости 140 километров в час я могу пройти в сантиметре от встречной машины... Даже не моргнув глазом, действую решительно и, возможно, немного рискованно. Но в повседневной жизни я иной: мелочи выводят меня из себя.

Любовь Владимировна продолжала разглядывать Савельева, а он всё говорил и говорил…

Ну вот, например, я совершенно не выношу звука каблуков, когда они раздаются у меня за спиной. Как правило, я останавливаюсь и пропускаю человека вперёд, но не всегда это происходит из галантных побуждений, как может показаться. Иногда я просто стараюсь сдержать раздражение, которое вызывают у меня эти звуки.

Недавно произошёл случай, который чуть не привёл к конфликту. Мы с женой вышли из «Ашана» с полными сумками и собирались ехать домой. Но она вдруг спросила, сможем ли мы заехать в её любимый магазин. В тот момент я еле сдержал эмоции, и только из-за этого мы не задержались. Пока мы шли к машине, я еле успокоил себя.

Конечно, я считаю, что такое поведение не красит интеллигентного человека. Мне неудобно говорить об этом, но я уверен, что многие люди испытывают нечто похожее. Ведь наше поведение и реакции тесно связаны с нашей сущностью и внутренним миром.

— Аркадий Ильич, а давайте по существу, а то уж очень много лишних слов, — произнесла Любовь Владимировна.

Она опустила руки на колени, при этом не забыв поправить свои пышные волосы.

— Ну же, я жду... Начинайте.

В голове Савельева всё помутилось. Это всегда бывало так, когда он видел перед собой объект своих вожделений. При этом он не знал, что делать? Конкретно, с чего начать? Он думал о том, как бы не обидеть её каким-нибудь неловким движением. И сейчас, на какую-то долю секунды, ему показалось, что он потерял сознание, но это только показалось, не больше... А на самом деле, он весь напрягся, превратившись в натянутую струну. Вдруг встал, подошёл вплотную к врачу, она при этом даже не пошевелилась. Нагнулся к ней и жадно поцеловал её в губы. Любовь Владимировна не отталкивала его, а наоборот, обвила его шею руками и притянула к себе.

Савельев хорошо понимал, что назад дороги нет, есть путь только вперёд. Он поднял её со стула, положив на стол, немало удивляясь, откуда берутся силы. Он чувствовал, как мешают канцелярские приборы, которые он вовремя не убрал со стола. Он знал, что надо делать в такой ситуации. Одним ловким движением смёл всё на пол, освобождая место для своей драгоценной ноши. Жаркие поцелуи приводили его в исступление. Он пытался расстёгивать блузку, но пуговицы, как назло, не поддавались. Тогда она сама помогла ему, и через секунду он уже видел её обнажённую грудь. Аркадий никогда не думал, что столько сил может уйти только на то, чтобы добраться до женской груди. Но было поздно. Он ощутил, как силы покидают его. Он прильнул к ней, покрывая поцелуями, но вдруг почувствовал резкую пощёчину. Потом ещё одну...

— Аркадий Ильич, очнитесь! Вы, кажется, в бреду. Понюхайте, это нашатырный спирт, сейчас всё пройдёт. Да, теперь я понимаю: вам действительно необходимо лечение в стационаре, — говорила Любовь Владимировна, заботливо склоняясь над больным, который полулежал в кресле. Его глаза были закрыты, а губы беззвучно шевелились, повторяя что-то, возможно, имя той единственной, с которой он пребывал сейчас, но ему помешали. Но врач ничего не могла разобрать.
 
Савельев приходил в себя, а врач, быстрым и чётким почерком, сосредоточенно что-то записывала в его бумагах. Порой она бросала взгляд на своего подопечного, как бы проверяя его реакцию на происходящее.

Через полчаса художник уже направлялся к метро. В воздухе парили снежинки, кружились и играли на ветру, словно маленькие сказочные балерины. Но Савельев старался изо всех сил вспомнить, что же произошло в кабинете у врача. В голове всплывали фрагменты воспоминаний, но среди них была лишь манящая белизна... чего-то неуловимого, что он не мог чётко сформулировать.

«Так это было?.. Или всё-таки нет?..» — размышлял больной, пытаясь собрать воедино разрозненные кусочки воспоминаний.

Через неделю на ВТЭКе вновь подтвердили инвалидность Савельева. Председатель комиссии, глядя на его документы, заметила:

— Батенька, с таким диагнозом, что вам тут понаписали, вас в больницу надо определять, а вы ещё по улице расхаживаете, как нормальный!.. Вот так-с, вам лечиться надо...

Савельев слушал её слова, и в его сознании медленно складывалась картина происходящего. Но некоторые детали всё ещё ускользали, оставляя после себя ощущение недосказанности и по-прежнему манящей к себе тайны. 

                2012 г.+к)*