Не ходите, девки, в баню...

- Светка, это нечто! – полыхает жаром телефонная трубка, - ты только представь: на берегу реки... всё суперски, в деревенском стиле! Нам баню отдают на весь вечер, да ещё и забесплатно! Когда ещё так повезёт?!
- Подумать надо, - колеблюсь я, - на субботу, говоришь?
- Ну, да! А вокруг – снега... тишина... да о таком только мечтать! И от города недалеко, и полное уединение! Пропаримся, в снегу выкупаемся... посидим, поболтаем, в конце концов! Что тут думать, трясти надо! – и Нинка смеётся, вспоминая бородатый анекдот.
Если бы я знала, чем закончится этот поход в баню, я бы предпочла-таки не «трясти», а думать, наверное.

На наше счастье баня оказывается действительно великолепной.
Правда, машину приходится оставить у дороги; но спускаться по тропинке среди хрусткой снежной белизны, улегшейся округлыми сугробами с обеих сторон, даже в кайф – настоящая зимняя сказка!
Деревянный домик, внешне крошечный, оказывается внутри намного шире и выше; а высокое, добротно сколоченное крыльцо возвышается над затаившейся под снегом стылой речкой капитанским мостиком, не меньше.

- Девочки, вы только гляньте, - взвизгивает эмоциональная Нинка, - а мебель-то какая! Ну, Васька, ну удружил!
И она тут же давит на кнопочки своего красненького телефона и громогласно орёт: «Васька, спасибо!!! Баня – чудо!!!», и мы морщимся от пронзительности её голоса.
- Нинок в своём репертуаре, - саркастически хмыкает Ольга.

За грубым, из тяжеленных брёвен сколоченным столом места хватило бы не только на нас пятерых, а на целую футбольную команду. Поэтому приходится выбирать из двух вариантов: либо скромненько занять уголок стола-полигона, либо расположиться по центру, игнорируя пустующие длинноты лавок, тянущихся в обе стороны от избранного нами центра.
Оказывается, неведомый нам Васька «удружил» ещё и неожиданным сюрпризом: бутылкой отменного самогона, уложенного заботливой рукой в деревянную кадушку.

Что там «минус двадцать пять на улице», когда бушует в крови неостудимый самогонный родник - клокочет горячими гейзерами и завихряется бездонными водоворотами, пузырится и пенится, выдавливая любую мысль из глубины на мелководье?
Уже после третьего стакана мы, сверкая под удивлённо-пучеглазой луной голыми распаренными телами, слетаем по высокому крыльцу в снег: хватаем горстями, растираем его по коже, обсыпаем друг друга, захлёбываясь от восторженного удивления – снег-то совсем не холодный!
- Аааааа!!! – визжит худенькая Юлька, выкарабкиваясь из сугроба, в который её случайно мы столкнули, - девчонки, да вы все рех-ну-лись!!!
- Хорошо-то каааааак!!! – кричит в звёздное небо дебелая сибирячка Любаша, и испуганные зычным эхом звёзды начинают истерично подмигивать.

По возвращении оказывается, что не все мы вышли из снежной купели Афродитами обновлёнными.
- Свет, - тщательно выговаривает непослушным языком Ольга, - посмотри: что это у меня на груди... зелёное?!
Я пытаюсь стряхнуть странные изумрудные пятна, расплывшиеся на Ольгиной груди. Но ещё никому не удавалось стряхнуть с кожи невесть откуда взявшуюся в снегу зелёнку.
Ольга чуть не плачет, потом концентрирует взгляд на мне и возмущается, округлив глаза:
- А у тебя нет!... Ты с какой стороны от крыльца снег загребала – с левой или с правой?!
- Не знаю, - с вялым энтузиазмом утомлённого натуралиста исследую я свою грудь, - может, с левой... а может, с правой...
- Значит, я брала снег с другой стороны... – сосредоточенно делает глубокомысленный вывод Ольга.
И успокаивается.

Даже это мелкопакостный «звоночек» не смог предостеречь нас от продолжения - бутыль с самогоном убавляется на глазах.
Алкогольные гейзеры будоражат кровь, холодный сильный душ после парной даёт обманную уверенность в абсолютной трезвости, тосты и анекдоты становятся всё витиеватее и продолжительнее, а рассказы всё невразумительнее.

- Нет, ты понимаешь?! – горячится Нинок, в лицах и жестах изображая что-то длинное и путанное, - она говорит: ты мол, сама посмотри! А я... вот так подошла к окну, глянула вниз...
Нинка, разведя руки в стороны, наклоняется и...
Раздаётся резкий удар головы об стол – наша подруга отрубается на полуслове, буквально вписавшись лбом в поверхность стола. Мы испуганно её тормошим, но это бесполезно: она спит беспробудно!
- Хорошо, что топчан есть, - поджав губы, цедит трезвая Юлька, - ничего, пару часиков поспит и протрезвеет.
С трудом выволакивая обморочноподобную Нинку из-за стола и перетаскивая к широкому топчану, мы наивно радуемся тому, что ни разу не приложили бедную, затуманенную крепким первачком, головушку ещё обо что-нибудь, кроме стола.

Под траурно-ошеломлённое молчание по поводу утраты одной пятой части нашей бравой кампании мы приканчиваем самогон без тостов, коротко и решительно.
Чередование жаркой парной с ледяным душем делают своё дело: употреблённый первач дисциплинированно растекается по клеточкам и жилочкам и съёживается до незаметности. И очень даже вовремя: пора бы и по домам отправляться, семьи-то ждут, волнуются!
Дело за малым: надо навести порядок и разбудить нашу, самогоном утомлённую, Нину.

С первым мы справляемся легко и быстро. А вот со вторым...
Нина не просыпается. Ни от потряхивания, ни от криков, ни от хлестанутой в отчаянии пощёчины, ни от вылитого на грудь стакана холодной воды.
Абсолютно бесчувственное тело не реагирует ни на что.
- ...осподи, - нервно вздрагивает Оля, - да с ней в таком состоянии можно всё, что угодно сделать!
Мы переглядываемся и читаем в глазах друг друга то, что нам очень бы хотелось с Нинкой сейчас сделать.

Одевать бесчувственного взрослого, оказывается, гораздо сложнее, чем одеть спящего маленького ребёнка.
С огромным трудом мы натягиваем одежду на павшую от самогонной коварности подругу: её руки и ноги пугающе выгибаются в разные стороны и грозят оторваться при малейшей возможности.
Шуба же становится и вовсе непреодолимым препятствием: чудесная шёлковая подкладка отторгает любое поползновение, ускользая от своей обморочной владелицы.
Бедная Нина просто... вытекает из своей, уже застёгнутой на все пуговицы, шубы, и с грохотом растекается по деревянному полу.
- Лопатой собрать, да в шубу закинуть, - мрачно констатирует Ольга.

Второй раз Нина «вытекает» уже на крыльце: в наших руках остаётся только пустая шуба, прикрытая шапкой.
- Нам её так не донести, - мрачно пыхтит Люба, пытаясь засунуть Нину в шубу как в мешок, - что делать будем?
Кого-то осеняет идея: использовать одеяло с топчана, и я уже несусь за ним, спотыкаясь и чертыхаясь.
В одеяле бескостная Нина стекается в клубочек: такой маленький и аккуратненький, такой тяжёленький клубочек, который нам надо протащить по узкой тропинке вверх – к машине.
Тропинка, почему-то, оказывается раза в три длиннее и градусов на пятнадцать круче. Но мы Нину больше не роняем! Ну, только когда сами падаем... это же не в счёт, да?

Закинув Нино-тело на заднее сиденье, и чуть отдышавшись, мы понимаем, что кому-то сейчас придётся возвращаться назад, в баню, чтобы отнести прихваченное по крайней нужде одеяло.
- Ничего, Нина отдаст! – и потная, паром исходящая Ольга сердито швыряет одеяло в машину.
- В таком состоянии её к мужу везти нельзя, - с трудом выговаривает запыхавшаяся Юлька.
И мы решаем отвезти её ко мне.

Открыв дверь и увидев изнемогающих под тяжестью тела в одеяле Любашу и Ольгу, муж впадает в ступор. Потом хмыкает и удивлённо говорит:
- Ничего себе... сходили девки в баню...
И моим отчаянным криком «Это не я!!! я тут, внизу, одеяло держу!!!» заканчивается этот чудный банный поход.

Ох, не ходите, девки, в баню...