13. Третий путь

  Чтобы не отстать от общего течения жизни, мне, конечно же, следовало держаться  компании своих неприятных однолеток. Особенно в начальный период половых мутаций. Всем нам предстояло обратиться в брутальных мужчин, и вместе сделать это было гораздо легче. Однако преимущества стаи были полностью мною проигнорированы. О силе, которой обладает группа, я в то время ничего не знал, к тому же отношения с внешним миром всё сильнее меня утомляли. В тринадцать лет я решил, что мне нужно больше отдыхать, стал чаще уединяться дома, а, восстановив силы, не спешил растратить их во дворе, как раньше.
  Стоя у окна на кухне, я задумчиво смотрел на улицу, которая когда-то приносила мне столько великих радостей, и чувствовал, как какая-то обволакивающая мягкая сила (судьба?) не пускает меня туда. Надо сказать, я не очень ей сопротивлялся. 
  А что, собственно, теряю?
  Снова и снова перебирая в уме обитателей двора, я неизменно приходил к одному выводу: не так уж часто мне было с ними хорошо. Большинство экспонатов этого паноптикума (наедине с собой я временами становился высокомерен) годилось разве что для футбола, но общаться с ними было не очень-то интересно – в то время я уже довольно много читал и даже успел подпортить себе книжками зрение.
  Так я стал подростком-отшельником.
  Я бы солгал, если бы написал здесь, что одному мне было совсем не скучно. Нередко меня посещала тоска. Но улицы моей мечты – безопасного, красивого места с весёлыми не унижающими достоинство играми, интересными разговорами и вечерним костром, улицы без подлости сверстников и произвола старших – не существовало в реальности. По этой причине, жалеть мне было не о чем. За окном виднелись вонючая мусорка, кривая выбивалка, поломанные качели и томящиеся в предбаннике взрослой жизни хмурые недомужчины.
Мой исход из суетного мира поначалу немного озаботил родителей. Но, вскоре они стали понимать пустынничество сына, как попытку спасти душу с помощью прилежной учёбы, и успокоились. Заполняя меня до краёв, свет учения должен был вытеснить всё дурное. Откуда родителям было знать, что я никогда не отдавался благотворной силе общеобразовательных наук безоглядно. Внутренний тайник, так самоотверженно оберегаемый мною от уличной шпаны, был закрыт и для школьных учителей с их предметами.
  Я не стал убеждённым отличником. Меня совсем не тянуло к хулиганам. Это был какой-то третий путь. Скажем так. Хотя вряд ли я шёл куда-то целенаправленно…
  Учился я, тем не менее, довольно хорошо. Но любимых уроков, кроме «физры» у меня не было, поэтому и в близкие отношения с преподавателями я не видел нужды вступать. Понимая, что могу вводить их в заблуждение своим ровным усердием, я не считал для себя позволительным принимать иные проявления благосклонности, кроме выставляемых в дневник «пятёрок». Другими словами, даже своих самых доброжелательных учителей я откровенно дичился.
  Надо сказать, получалось это у меня неплохо. Ведь после пятого класса, дома я уже вовсю практиковал одиночество. Я был, как Маугли, воспитанный самим собою, и при случайной встрече со взрослыми белыми людьми, старался отбежать на безопасное расстояние. Моя отстранённость, должно быть, вызывала у них недоумение.

  Вроде способный мальчик… Мог бы поучаствовать в олимпиаде по физике…
  Или подналечь на математику… Имел бы преимущество при поступлении в хороший вуз…

  Сам же я очень хорошо понимал, что до «умнички» сильно не дотягиваю. Мой ум был слишком занят собой. В то время как ему нужно было забыться. В математике, физике,  программировании, экономике… на худой конец – в теории автоматического управления, которую углублённо изучали в институте. Только в таком самоотверженном состоянии он мог открыть для меня «дорогу к успеху». Но сознательно заставить свой ум углубиться в какой-либо перспективный предмет надолго, я не умел. Там, на глубине предмета всегда не хватало воздуха. Дышать нужно было осторожно, маленькими порциями. Я сбивался, был неуклюж, быстро упускал его, и ум юрким поплавком выныривал на поверхность. Он как будто боялся, что за время его отсутствия, на поверхности жизни случится что-то важное и интересное.
  Конечно, временами я бывал очень расстроен своей нерасторопностью в обращении с умом. Но тех коротких нырков, на которые мы с ним всё же оказывались способны,  вполне хватало для прилежного выполнения школьных и институтских заданий.
Это позволяло мне не огорчать учителей и преподавателей, и тем самым оберегать свой внутренний мир от внешнего, любое вмешательство которого казалось мне, вследствие моей загадочным образом повышенной чувствительности, бесцеремонным.
  Теперь же, сидя в кабинете начальницы отдела АСУ ТП Савостиной Анастасии Сергеевны, я понимал, что эффективность моих жизненных навыков подвергнута большим сомнениям.