Глава 2

Жизнь в Бражелоне поначалу очень отличалась от той, к которой привык Гримо за годы мушкетерской службы. Граф не пил и пытался заниматься делами. Однако надолго его не хватило.

Пустота оказалась еще страшнее, чем отчаяние и горе. Миледи была его кошмаром, но боль привязывала его к жизни. Пока человек способен чувствовать хоть что-то – он живет.
В Бражелоне же не было ничего, кроме пустоты. Ни боли, ни облегчения. Ни страдания, ни радости.
Ни любви, ни ненависти. Ни жизни, ни смерти. Вообще ничего.

Граф часами сидел и смотрел совершенно пустым взглядом перед собой и Гримо был почти рад, когда хозяин снова начал пить.
Пусть это недостойная жизнь, но все-таки жизнь. Плохое настроение лучше, чем бесчувственность, когда хозяин равнодушно принимает все – даже непослушание. Да, Гримо позволял себе и такое, пытаясь вывести господина из себя, добиться крика, ругани, побоев – чего угодно, лишь бы в тусклых глазах загорелась живая искорка.
Вино справилось с этим лучше.
Граф стал похож на себя прежнего. Мрачного, опустошенного, но, как ни странно, живого.
Гримо был бы счастлив найти другое лекарство, но что может сделать слуга?
Он смирился с тем, что вино – это единственное, что связывает графа с миром живых.
Когда наступил сентябрь, природа спохватилась, и порадовала всех необычайно теплой и сухой погодой, словно лето и осень поменялись местами.
Граф тоже не усидел дома. Пить в четырех стенах он уже не мог и колесил по окрестностям Блуа, удостаивая местные кабачки своим посещением.
Он мог не опасаться неприятных встреч. Местная знать не знала его в лицо, да и в таких местах не появлялась.

Пару раз граф нарвался на ссору и одна из них закончилась поединком.
Все это живо напомнило Гримо старые времена. Перед ним снова был прежний мушкетер Атос. Уверенный, спокойный, привычно пожавший плечами, прежде чем обнажить шпагу. Легкое опьянение нисколько не помешало ему, как никогда не мешало раньше.
Когда они направлялись назад, в Бражелон, граф усмехался и качал головой. Казалось, его самого удивило, что он еще способен на такое мальчишество. Они не успели отъехать и пол-лье, как граф остановил коня.
Он ничего не сказал, но Гримо был мастером читать по лицу хозяина. «Черт побери! Я совершенно не хочу ехать домой!»
Графа явно потянуло на подвиги.
Подумав немного, он повернул коня в сторону Вандома.

Вандом уже тогда славился своими садами и цветниками. Местные жители до самозабвения обожали все, что цветет и зеленеет и в сентябре Вандом и его окрестности были просто райским местом. Граф остановился в одной из деревушек, щедро разбросанных вокруг внушительного Вандомского замка. В трактире он приказал накрыть себе стол во дворе, в дальнем углу роскошного сада, подальше от любопытных глаз.

Однако Гримо не пришлось долго радоваться. Приподнятое настроение, вызванное мальчишеской выходкой, скоро улетучилось, и граф снова помрачнел. Он по-прежнему очень напоминал мушкетера Атоса, только теперь это был Атос в его самые черные минуты.
Он отказался от ужина и приказал удвоить количество бутылок. Нечего было и думать, что после этого они смогут вернуться в Бражелон, так что Гримо пошел узнать есть ли в трактире свободные комнаты.
Комната нашлась и довольно приличная.
Гримо осталось только сообщить об этом хозяину и ждать, что истощится первым – погреб трактирщика или упрямство его господина.

Сад был восхитительным, но, казалось, это только подстегивало Атоса в его желании напиться и не видеть всей этой красоты.
Когда он выпил все, что хотел, была глубокая ночь. Такая же бесподобная, как и день. Благоухающая, нежная, напоенная изысканными ароматами цветов, в которые вандомцы вкладывали всю свою душу, все мечты и всю страсть, на какую были способны. Такая ночь создана для любви и именно поэтому она вызывала в графе отвращение.
Он не стал будить Гримо, который заснул прямо в саду, на траве, так и не дождавшись, когда его господин утолит свою жажду падения.

Граф пил немало, но все-таки до такой степени напивался редко.
Сейчас он был сам себе противен и в глубине души рад, что никто не видит, как он вынужден хвататься за деревья, потому что иначе не устоит на ногах.

В трактире все спали. Он едва поднялся по лестнице и ввалился в первую попавшуюся комнату, где была открыта дверь. Сознание отключилось раньше, чем он успел ощутить приятную прохладу простыней.