Альхесирас

Мы были очень уставшими. Обычный человек к концу рабочей недели чувствует усталость и стремится покинуть надоевший город. Он может провести день с любовницей, а вечером посетить театр с любимой женой. Или съездить на рыбалку. Многое может сделать обычный человек, живущий в семье и в большом городе.

Но мы, моряки, возвращающиеся из дальнего рейса, чувствовали себя иначе. Если бы я попытался выразить свои эмоции, мой компьютер отметил бы их красной чертой, а издательство не приняло бы мой текст к печати. Мы действительно очень устали.

Пять месяцев, проведённые на острове Свободы, сделали своё дело. Психика экипажа была напряжена, как вода в Персидском заливе. Мы хотели только одного — скорейшего возвращения домой и захода в европейский порт, где можно было бы потратить деньги, заработанные с таким трудом. А у нас накопилось достаточно валюты, чтобы потратить её, как может тратить только истинно русский моряк. И мы постарались это сделать. Но об этом чуть позже.

Сейчас за бортом была Атлантика, и уже вторую неделю за бортом монотонно серела вода. Дни тянулись унылой чередой, похожие один на другой, как скалы в предрассветном тумане.

Команда напряжённо ждала новостей из Новороссийска: в какой порт нам разрешат зайти. Но мы так и не дождались этих новостей. Начальству, видимо, нравилось держать нас в неведении. Поэтому все сплетни, домыслы и предположения стекались на корму — излюбленное место нашего отдыха.

«Курилка» — это слово всегда вызывало у меня отвращение. Особенно «курилка» на нефтеналивном судне, где искре негде упасть. Она представляет собой замкнутое пространство с одним иллюминатором, площадью не более пятнадцати квадратных метров. В ней стоят несколько металлических лавочек, урны с водой, и человек двадцать разгорячённых мужиков, пускающих изо рта сизый дым, иногда даже кольцами. Да, это всё было, но на других танкерах. Наш первый помощник считал себя «демократом». Тем более, что он был «своим человеком», из бывших механиков. Он разрешил курить на корме, на свежем воздухе. Такой привилегией пользуются далеко не все экипажи.

Наш незамысловатый досуг скрашивали шахматы, нарды, домино и другие игры, которые помогали «убивать» время. Рядом, в кают-компании, можно было сразиться в настольный теннис. Но главное были не это, а новости, которыми каждый день полнилась корма. Новостей, как таковых, не было вовсе, но их тут же придумывали, интерпретируя каждый на свой лад.

О чём здесь только не говорилось: о событиях в Советском Союзе и во всём мире. О новостях парохода говорили всегда шёпотом, кривя физиономии и украдкой поглядывая по сторонам. Главная обсуждаемая новость: с кем последний раз спала наша повариха? Как правило, этот счастливчик стоял на вахте и не мог слышать этих слов, а когда он появлялся на палубе, все с ухмылкой косились в его сторону. Он, ничего не подозревая, спокойно курил свою «Приму» и многозначительно сплевывал за борт. А мы завидовали ему: «Вот, гадёныш, повезло же!»

А в это время танкер, не обращая внимания на наши пересуды, неумолимо приближался к Европе. И чем ближе была земля, тем более напряжённой становилась обстановка внутри экипажа.

Альхесирас! — наконец, прозвучало из уст нашего первого помощника, нашего партийного лидера. Роль помполита на судне была непростой: следить за моральной устойчивостью экипажа, не допускать антисоветчины и т.д. От него напрямую зависела судьба каждого из нас: будешь ты моряком дальнего плавания, или твоя карьера закончится на ржавом буксире… в каком-нибудь захолустном порту… Поэтому помполитов везде и всегда боялись, но только не мы. Петрович, как за глаза его все называли, был наш парень!

Альхесирас? Что это? Мы пока не знали. Мы хорошо знали Гибралтар, Канары… В конечном счёте, можно было зайти на Мальту, — а тут совершенно непроизносимое слово! Я и по сей день с трудом его выговариваю.

— Да что вы все так испугались: это испанский порт, находящийся рядом с Гибралтаром, и является его альтернативой. Только принадлежит он Испании, — не то, что его соперник, Гибралтар, по сей день являющийся колонией Великобритании. Так что, давайте, товарищи моряки, заказывайте валюту, завтра приходим. Ура! — восторженно подытожил помполит.

Но Петрович ещё не закончил свой текст: …потом я понял, что это было лишь только вступление.

— А сейчас — давайте о главном: в связи с тем, что экипаж судна проделал большую работу, выдержав серьёзные испытания, — я бы сказал, в нечеловеческих условиях тропической жары. Так вот, мы тут посоветовались с капитаном и пришли к единому мнению, что вас, настоящих советских моряков, надо хорошенько поощрить! Думали, думали — и пришли к единому мнению: завтра, в увольнении на берег, каждому будет разрешено пронести на борт судна до литра спиртных напитков: хотите вина, хотите водки — выбирайте на свой вкус… Вы это заслужили. Только призываю вас быть благоразумными — не употреблять спиртное: всё и сразу! — тут он помедлил… и почти выдавил из себя. — Вот теперь я закончил.

Прогремело такое громкое «Ура!», что казалось — пароход развалится надвое! Но этого не случилось, хотя, вполне могло произойти позже… Но и там фортуна была на нашей стороне, — наверное, мы просто «везунчики».

Наутро пришвартовались. Всё, как всегда, даже как-то очень обыденно: без единой помарочки. Получили валюту — песеты. Они приятно наполняли наши карманы. Настроение — ближе к космическому, — шатались по улицам, торговались на рынке, — сумки уже были набиты товаром, нужным и не совсем: ну, конечно же, джинсы! Различные ремни, шузы, батники, жвачка… Но, самое главное, я купил два виниловых диска!

— Я думаю, нам пора! — заключил Петрович, проходя мимо очередного магазина. Пропустить его мы не могли. Зашли, купили литровую бутылку неизвестной мне водки, попросили открыть. В этом магазинчике не было предусмотрено распивать спиртные напитки. В нём не было даже барной стойки. Мы попросили стаканы… купили сервелат, хлеб… Нож взяли тут же, — с прилавка, при этом немало испугав хозяйку, — тем более, что мы общались, в основном, на «русско-английском» наречии, которое она почти не понимала. Объяснять приходилось на пальцах.

Налили по полстакана и выпили, и с такой сверхъестественной жадностью, что, наверное, так не пил воду путник, пересекший пустыню. Закусили колбасой, но вышла промашка, — укус сервелата крепко застрял в зубах! Трудно было разъединить челюсти: их прочно склеила колбаса, но водка была выпита… Глаза лезли на лоб… дыхание останавливалось. Хорошо, что нос ещё функционировал, — схватив кусочек хлеба, я жадно стал впитывать его аромат! Отпустило.

Только сейчас я заметил глаза хозяйки. Это было нечто! Трудно описать их выражение: наверное, так смотрели люди на трехдневного Лазаря, восставшего из гроба, — она вся тряслась от увиденного!

Не каждый день ей приходилось видеть четверых мужчин, с загорелыми лицами, ищущими глазами, — больше напоминающих пиратов из старых фильмов про море: говорящих на непонятном языке, пьющих водку чуть ли не из горла и закусывающих колбасой предварительно тонко её не нарезав.

Вместе с ней тряслась трубка телефона: она явно хотела вызвать «службу спасения». Мои собратья чувствовали себя гораздо лучше, однако старались закусывать только хлебом. Я кое-как разлепил зубы и стоял, глупо улыбаясь. В глазах всё плыло, я терял равновесие… Каким образом я оказался на борту, помню смутно, а скорее всего, вообще не помню. Это хорошо ещё, что мне не надо было нести вахту — я заступал на неё только в середине следующего дня.

Проснулся я от страшной головной боли. Ломило всё тело. Сил не было никаких.

Но было утро. Пароход шёл своим курсом, не обращая на мои мучения никакого внимания. Я проспал всё: и ужин, который бы не помешал моему отравленному организму, и как судно ушло в море без лоцмана, потому что капитан не удосужился вызвать его, решив на свой страх и риск сэкономить… Я проспал всё, к своему счастью.

А что я узнал утром, повергло меня в шок. Хорошо ещё, что я не совсем ясно воспринимал окружающую действительность… И то, что я узнал, через пелену моего ещё не протрезвевшего ума, показалось мне лишь голливудским боевиком, а не страшным настоящим.

В ту ночь на судне не спал я один: все остальные «бодрствовали», и многие — с особым усердием. А случилось то, что и должно было случиться: ребята просто выпили! — всё, что принесли на борт, — всё и выпили… При этом пили все: и первый помощник, и капитан, и старпом… Пили матросы и мотористы, радисты, — и даже горничная пила!

Хорошо… а как же отшвартовались? Каким образом вышли в море — между прочим, ночью? Это оставалось загадкой. Нет, никто не управлял судном… а каким образом это делалось? — вот вопрос?

На мостике были: в доску пьяный капитан и «почти трезвый», по сравнению с ним, — старпом. Он и взял на себя управление. В машинном отделении работали два человека — оба трезвые: мой друг Леха (язвенник, хроник), трезвый как стёклышко, с чьих слов я потом всё это записал, — и стармех, немного под хмельком, но такой мастер мог бы вообще лежать на плитах, но при этом управлять каждым, даже самым мельчайшим, механизмом. Чувство долга в нём было превыше всего. Трезвым был ещё один человек, который не принимал никакого участия в этой круговерти — это ваш покорный слуга, — я спал у себя в каюте, всеми брошенный, и, на счастье, забытый… А может я просто не делал никому зла… и поэтому не вошёл… в длинный список «жертв».

Итак, всё то же утро, после бурной ночи… Я ещё ничего не знаю… и не вижу особых изменений, — но чувствую, что всё не так, как раньше: во-первых, пусто… Вчера были люди, и каждый занимался своим делом… А эти "тени", напоминающие людей, встречающиеся мне на пути, стараются сразу улизнуть в сторону, тщательно скрывая свои, не в меру измятые, лица.

Кают-компания встретила меня холодно. Вокруг тихо, столы прибраны, расставлены приборы и никого… Я сел за столик и приступил к завтраку. После вчерашней «колбасы», у меня во рту маковой крупинки не было…

— Саня, это ты? Как же я рад тебя видеть! Правда, ты зеленоватый немного… но ничего, — зато цел, что о многих других не скажешь… Как чувствуешь?

Алексей, наверное, только сменившийся с вахты, подсел ко мне.

— Ты давай ешь, сегодня всё равно завтракать никто не выйдет… Так что — поешь вдоволь! Может легче станет…

Он смотрел на меня, как на утопленника, которого недавно выловили из воды.

— Алеш, ты не крути, — расскажи лучше, что это всё значит? — перебил я его. — Где люди? Куда все подевались?

— А ты что, проспал всё и ничего не слышал? — как-то даже с легкой обидой начал Алексей. — Здесь же «Варфоломеевская ночь» была! А может и того хуже… Там хоть гугенотов били, а тут сам чёрт не разберёт, кто кого… В общем, народ порезвился. Выпили хорошенько! Практически весь запас, который принесли с берега… А ты знаешь это сколько? Другой раз, на неделю бы хватило, …у многих ещё с Кубы кое-что оставалось… Пили все, — понятно, в разном количестве, но все, — и капитан, и Петрович… Я не знаю, как это ещё старпом вовремя остановился, — наверное, профессиональное чутье: знает, что через час отходить надо. Отшвартовались… — ты видел когда-нибудь, чтобы два троса на берегу оставить? Лоцман, на своём катере, до последнего что-то в «матюгальник» орал, но его никто не слышал! Как же, на мостике сам Колумб со своими подручными, — только, я думаю, если бы великий мореплаватель столько выпил, мы и по сей день не знали бы, что Земля круглая. Хорошо, — старпом путь прокладывал, но он тоже не святой, после стакана водки не каждый правильно пеленг возьмёт. Вот он и взял — на Марокко, по прямой, — видно, решил, что так короче будет, …только куда? — на тот свет, наверное, — закончил Алексей.

Я почесал затылок и машинально посмотрел в иллюминатор.

— Чего ты там смотришь? Мы уже вывернули давно, — а так тебя бы сейчас верблюды вместо жвачки использовали… С какой-то «итальяшкой» в десяти метрах разошлись… Вот, где фильм ужасов, — а ты спал! Я, как раз в это время, на корму покурить вышел… — так чуть сигарету не проглотил… — Алексей замолчал, глядя на пробегающие за бортом волны.

А я в это время думал о своём… Вот судьба! Мы были на волосок от гибели, но об этом, наверное, половина экипажа знать не знала… Гибралтарский пролив — это узкие ворота из Атлантики в Средиземное море. Суда снуют туда-сюда, как пчёлы в улей. Умудриться проскочить между ними и никого не задеть — это судьба! Если бы мы делали это специально, то наверняка врезались бы в кого-нибудь… Но этого не случилось. Алексей рассказал всё, что знал, — а знал он достаточно.

— Но самые «кровавые» события разгорелись около полуночи, в радиорубке, — продолжал рассказчик. — Ты же сам хорошо знаешь, какие у нас радисты. Напишешь в радиограмме любимой своей: и целую, и не могу без тебя больше — только жди… Ну, сам понимаешь… а они, вместо десяти, раздирающих душу слов, пишут два: — люблю и скоро буду, …а за остальные — денежки себе в карман. Вот Слон и старший матрос решили разобраться, по справедливости. Усидели по бутылочке и пошли. Слон крут бывает, особенно, когда подшофе. Как ты понимаешь, разговора у них спокойного не получилось. Отвертки в ход пустили. Старший радист — в лазарете, помощник — с синими глазами, в радиорубке заперся. Да это что?! Капитан и тот с фингалом ходит… а о Петровиче и говорить нечего: повеселился на славу, все лицо исцарапано, — наверное, к Дуне приставал… В общем, кроме нас троих… — ну, понимаешь… я со стармехом, в «машине» всю ночь простоял, — тебя уже будить не хотели, — видели вчера, как на борт поднимали: но точно! — особо важный груз… Что с тебя взять: ты и сейчас ещё в себя не пришёл, — иди проспись лучше, а то в полдень тебе на вахту заступать.

Я походил немного по судну, оно больше напоминало «Летучий Голландец» из мистических фильмов, — никого, а движется… и, судя по расположению солнца, на данный час, — в правильном направлении.

Четвертый механик, мой непосредственный начальник, появился только на второй день пути — угрюмый, в синяках, левая рука не сгибалась. Люди ходили молча, не разговаривая друг с другом. Почти у каждого были какие-либо повреждения: кто в бинтах, кто в зеленке… у кого глаз завязан, как у великого полководца. А до дома — неделя. Надо перышки начистить. Скоро женщин на борт принимать будем, — а тут ничего не работает … «Подремонтироваться» надо, — но я-то знаю, что к приходу в Союз все, как огурчики будут, жены и не догадаются, чем их мужья ещё неделю назад занимались!.. А всё отчего? — да всё оттого же: от нехватки женского пола, на душу мужского населения, в рейсе…

Я стоял, смотрел на однообразный берег Северной Африки и думал, — что ж мы за народ такой: сегодня будем «морды» бить, а завтра — жизнь друг за друга не пожалеем!.. Недаром говорят: русская душа — потёмки.

                2013г.*)