Пал Палыч

Он часто бывал в этой аптеке и его там знали как постоянного клиента. Они слышали, что он художник, и к тому же очень хороший. Однажды, под Новый год, он зашёл, чтобы поздравить их с праздником, и принёс большой подарочный календарь со своими рисунками. После этого весь коллектив аптеки проникся уважением к Павлу Павловичу Лунину, и без рецепта выдавали ему все необходимые лекарства.

Однако сегодня был особый случай. Его не волновали ни валидол, ни аспирин, ни другие подобные препараты. Ему были нужны стимуляторы потенции. Пал Палыч, мужчина уже не первой молодости, понимал, как важно бывает подстраховать себя в таких ситуациях. Сегодня как раз такой случай.

Этим вечером его должна была посетить молодая особа, которая решила посмотреть картины и просто поболтать. Он познакомился с ней на "Крымском" в одной из художественных галерей. Знакомство прошло обычно: поговорили о живописи, о жизни, конечно, о погоде. Когда она узнала, что он художник, да ещё и живописец, то с огромным удовольствием приняла приглашение посетить его мастерскую и посмотреть работы. А час назад он получил от неё сообщение: "Буду сегодня вечером, если ещё ждёте меня, - я приду!"

За окном стоял обычный осенний день. Своей сыростью и промозглостью он напоминал все остальные дни позднего ноября, когда осень уже всё сказала, а зима застряла в очередной пробке где-то за городом.

Пал Палыч, полный радостных ожиданий, не знал, что делать. Для профилактики он выпил сердечные, успокоительные и ещё какие-то таблетки, но сердце продолжало возбуждённо биться, набирая обороты. Нельзя сказать, что такие неожиданные посещения были редкостью для него, отнюдь нет. Бывало и не такое, чего там говорить, но после инфаркта, который случился год назад, он вёл замкнутую жизнь, не позволяя себе никаких вольностей. Пожалуй, это первый случай, когда он допустит выход из уже накатанного жизненного графика, понимая, что эта встреча не сулит ему ничего хорошего, но сдавать назад не хотелось — процесс был запущен, и надо действовать, а не сидеть на месте.

«Что же делать? — лихорадочно думал он. — Ведь всякое может случиться. События могут развиваться по-разному: попьём чаю, там конфеты всякие, шампанское… А вдруг на большее потянет?»

И вот он в аптеке, где его хорошо знают и готовы обслуживать без очереди, лишь бы он приходил. Постоянный клиент на особом счету.

«Ну, что же взять? Что взять, их здесь так много "возбуждалок" всяких… Может посоветоваться с кем-нибудь?» — лихорадочно размышлял Лунин.

— Сиалес? — неожиданно выпалил он.

Лиля, миловидный провизор, которая ни один год знала Лунина, удивленно посмотрела на него поверх очков.

— Пал Палыч, вы точно решили брать это?

— Да, Лиля, точно! Только давайте быстрее. Я очень спешу. Какая вы, всё-таки, любопытная? Не забывайте, я мужчина… пока, ещё… Хотя для вас я навсегда останусь сердечником.

— Тысяча сто. — бесстрастно произнесла провизор.

Лунин нервно отсчитал, понимая, что это последние наличные деньги в бумажнике, - карточка валялась в мастерской. Хорошо, что эти захватил, а то попал бы в щекотливое положение.

— Ой, Лиля, только не надо пакетика, я в карман положу — раздражённо произнёс он.

— Хорошо, хорошо, как скажите… Желаю удачи? — она ехидно улыбнулась, многозначительно переглядываясь со своими коллегами.

— Да и ещё, самое главное, Пал Палыч: берегите себя! Не перенапрягайте организм. В вашем случае это не безопасно… — добавила Лиля.

На улице его встретил колючий дождь. Он поднял воротник, раскрыл зонт и, шлёпая по лужам, направился в мастерскую, которая находилась совсем рядом, в Спасоналивковском, на верхнем этаже старинного дома.

Ни с того ни с сего вспомнилась жена, которой он давно не звонил. Супруги не были в разводе, но и совместного проживания не получалось. Любовь давно прошла. Детей не было, остались только терпимость и некоторые житейские обязанности, которые переросли в чистую формальность. Каждый погрузился в свои дела и заботы, которых было немало, но все они в той или иной мере касались их творческой деятельности: галереи, продажа картин, выставки и разные другие мелочи, которые затягивали с головой.

Пал Палыч ежедневно пропадал в мастерской, ссылаясь на то, что работает над серией картин. Жена не вылезала из своей маленькой галереи, которую с горем пополам смогли открыть недалеко от Тургеневской, в старом здании. Оно числилось как памятник архитектуры, и с этим были связаны различные сложности: кто-то давно положил на него глаз.

Художник в тайне догадывался, что столь быстрое становление галереи жены прошло не без помощи определённых спонсоров, но он закрывал на это глаза. Они четверть века в супружестве без особых волнений и катаклизмов, - это далеко немалый срок для пары, ведущей элитарный образ жизни.

Но в последнее время что-то стало происходить с ним. То, что ещё вчера казалось таким превосходным, интересным, манящим – сегодня обесценилось в одночасье. Это как шампанское с конфетами после Нового Года, пожалуй, «селедочки» захотелось! Хотя он мало себе представлял, что это такое — "селедочка"? И вытащит ли она его из депрессии, которая, как чёрная туча, навалилась на него после инфаркта, который случился с ним тем летом, в ту изнурительную жару, когда горели торфяники. 

В Москве стоял невыносимый смог, казалось, проникающий во все уголки города. Дышать было невозможно, и многие люди носили марлевые повязки, смоченные холодной водой, которые хоть как-то помогали им дышать.

Пал Палыч Лунин, художник, не покидал Москву и продолжал писать, несмотря на невыносимую обстановку. Как можно было отказать «серьёзному человеку», который предложил за свой портрет внушительную сумму? Два дня он работал над портретом, а на третий день не выдержал и упал — сердце не выдержало. Хорошо, что у заказчика была хорошая охрана, и через сорок минут Лунина доставили в Бакулевку.

Сейчас он чувствовал себя хорошо, хотя и не без одышки поднялся на третий этаж особняка, где располагалась его мастерская. Привычным движением он открыл дверь, и она спокойно подалась, впуская своего хозяина.

Пал Палычу было за пятьдесят, и, как многие мужчины в этом возрасте, он стал всё чаще обращать внимание на молодых женщин. Это не только увлекало его, но и стимулировало к жизни, заставляя следить за собой и быть всегда в форме. Однако романов он старался не заводить, так как не хотел лишних проблем — дел и так было много.

Но в то же время он постоянно испытывал чувство одиночества, которое заполняло его с головой. Единственным спасением в такие моменты была работа. Он подходил к холсту, брал в руки кисти, и тоска постепенно отпускала — на душе становилось тепло и уютно. Удивительно, но помощь законной жены он категорически отвергал, по причинам, известным только ему.

Пейзажи Лунина нравились многим, но основными его почитателями были женщины за шестьдесят. Они постоянно толпились у его картин на вернисажах, произнося одни и те же заученные фразы: «Как это мило, как на фотографии» или «Ну, "живой" — Левитан!». Хотя они были немногим старше его, Пал Палыч называл их «милыми моими старушками».

Войдя, он разделся, помыл руки, как всегда любил делать, приходя с улицы. Для него было важно избавиться от вездесущих бактерий, а главное — смыть с рук «чёрную» ауру, в чем он был полностью убеждён.

Художник сел в любимое кресло и включил телевизор, не испытывая к нему особого интереса. Он делал это просто так, чтобы заполнить помещение звуками. Тишина, как правило, давила на него, не давая плодотворно работать.

Теперь можно было расслабиться и спокойно подумать о том, что делать дальше, как подготовиться к предстоящему визиту незнакомки. Где-то внутри себя он понимал, что лучше бы она и вовсе не приходила, но отказать уже было неудобно. Да ладно — будет, что будет?

Лунин окинул взглядом свою мастерскую. Сколько же сил было вложено в неё, сколько всяких мытарств пришлось претерпеть и беготни по разным инстанциям! И вот оно, его «детище», с широченным окном, выходившим в тихий Московский дворик, который ещё никто не успел «застолбить» под стоянку — спасало большое количество старых деревьев, растущих здесь ещё с прошлых времён.

Этот факт очень радовал художника. Можно было распахнуть окно и наслаждаться свежестью старых клёнов, которые даже при небольшом ветре били по стеклу своими ветвями, стараясь ворваться вовнутрь мастерской. Он чувствовал их одушевленность, часто разговаривая с ними. Да и с кем ему здесь разговаривать? Вокруг него, сиротливо притулившись к стенам, стояли холсты. Их было много. Они были повсюду…

Его окружало целое «полчище» пейзажей, портретов и других картин, которые постепенно начинали его раздражать. Сколько было разных желаний: быть, иметь, достичь любыми путями? И он добивался этого. Вот только зачем? Чтобы в очередной раз, втолковывать какой-нибудь расфуфыренной заказчице, какая это прекрасная работа и что именно она украсит её прихожую?

У него было всё, что нужно художнику: положение в Союзе, звания, заказы, квартира, правда, она принадлежала жене, но он же не собирался разводиться, хотя показывался там всё реже. Была дача, но она давно дышала на ладан. Он не мог вспомнить, когда последний раз красил её и приводил в порядок. Дом достался ему от отца и теперь совсем брошенный стоял на участке, который давно зарос лесом, забор покосился, и кое-где уже начал падать, но ехать туда и что-то делать, Лунин не имел никакого желания, да и силы уже ни те. Времени тоже не хватало. Правда, была машина, и он её использовал. Он не только ездил сам, но и наваливал в неё кучу холстов, а на даче — возил в ней дрова для камина. Но что же делать сейчас, когда всё, что с таким трудом доставалось, в одночасье стало совсем ненужным?

— Не знаю я! — почти закричал художник. — Не знаю! — уже более спокойно произнёс он.

Пал Палыч встал, подошёл к старинному буфету с цветными стёклышками, вспомнив, как они увлекали и радовали его в детстве! Роскошный старинный буфет был привезён из родового гнезда, где он родился и вырос.

Бутылка коньяка дрожала в его руках, он налил рюмку и выпил.

— Для расширения сосудов. — дежурно отметил Лунин.

Вдруг в кармане «злобно заворчал» мобильник. Как же он ненавидел этот назойливый звук, напоминающий рык медведя, поднятого из берлоги! С трудом и некой брезгливостью, как будто это была скользкая лягушка, он выудил его из кармана брюк.

— Да? Соня, ну, конечно, рад! В котором часу? В девять вечера? Конечно, жду, да, да. На третий этаж. Там цифра ещё золотая 31. Да, жду с нетерпением, приходите.

Пал Палыч засуетился, пора готовится. До встречи — час. Ладно, там чай, в холодильнике торт. Шампанское забыл купить, но ничего — выпьют коньяка.

Надо хотя бы посмотреть, что из себя представляет эта таблетка. Лунин достал из кармана очки. Буквы были очень мелкими — не разобрать.

Ни долго думая, выпил. Таблетка как таблетка, даже немного сладкая, чего он только не пил за последние полгода. Вдруг звонок жены.

— Дорогой, ты сегодня ночевать приедешь?

— Ты что–то подозрительно интересуешься этим, не подозреваешь ли меня в чём-нибудь? — решил атаковать муж.

— Да нет, просто давно не спали вместе. В конце концов, могу я соскучиться, да и тебя надо немного потормошить. Я тут без тебя Тайский массаж освоила. Приезжай!

— Анна, Бога ради, не строй из себя любящую жену, — не очень-то у тебя получается. Ко мне сегодня вечером заказчики приходят. Ну, помнишь по той серии пейзажей из Суздали?

— Паша, ты просто «бегемот», смотри не пожалей, такое не каждый день предлагаю, но да ладно, что с тобой делать? Счастливых тебе переговоров, я пошла спать. Устала что-то… Пока.

Лунин ещё некоторое время сидел в кресле, глядя в окно, за которым угасал очередной день. Он давно превратился в вечер, который уже готов был плавно перейти в сумерки.

"Ба, время уже половина. Пора накрывать на стол. Вдруг она придёт раньше, посидим, чайку попьём", — размышлял Пал Палыч.

Он достал из холодильника торт, который припас по этому случаю, и чашки из старинного сервиза. В хрустальную вазочку насыпал конфет. Вроде бы всё готово…

Вдруг страшно сдавило сердце — как же хорошо ему была знакома эта боль! Но эта была куда сильнее привычной… Она поразила всю грудь…

Соня с трудом припарковала свою машину в тесном одностороннем переулке. Все места были заняты, и ей ничего не оставалось, как бросить её у мусорных баков. Она спросила у прохожих, где дом номер шесть, и твёрдым решительным шагом направилась по указанному адресу. Чем ближе она подходила к трёхэтажному особняку с большой замысловатой мансардой, тем тише становился её шаг.

"Зачем, зачем я иду туда? Опять моя дурацкая любознательность. Ну, кому это надо? — думала она. — Опять эта тяга познания чего-то нового? Нет, тут, наверное, другое. Ой, только не говори, что он тебе понравился. Он тебе в отцы годится. Ладно, посижу немного и домой, а то как-то неудобно — обещала же".

Через некоторое время она уже настойчиво звонила в дверь под номером 31. Тишина…

"Да что это такое, со мной пошутить решили?" — подумала она.

С силой толкнув дверь, она легко подалась вперёд.

— Пал Палыч, вы что, гостей не встречаете? Идите сюда, а то я обижусь, — произнесла она, продолжая толкаться в маленькой прихожей.

— Ну ладно, тогда я сама, — произнесла она и шагнула в мастерскую.

Соня сразу почувствовала, что здесь что-то не так… Стол был накрыт, люстра светила всеми своими лампочками. Лунин сидел в кресле спиной к Соне, и, наверное, поэтому ничего не слышал — телевизор был включён на полную громкость. Но Соня успела заметить, что его руки как-то странно свисали, почти касаясь пола. Рядом валялся флакон с каким-то раствором. Соня подошла к креслу.

— Пал Палыч, я пришла? — чуть наигранно произнесла она, тронув его за плечо.

Лунин качнулся и, как-то неуклюже, завалился на правый бок. Девушка вскрикнула от неожиданности, отпрянув назад.

Анна вовсю жала на педаль газа. Она хорошо знала своего мужа. Если он не приехал по её просьбе, а на предложения, связанные с интимом, он всегда легко откликался, значит, кто-то ему мешает, и это, конечно же, женщина. Нет, она уже давно не ревновала его, тем более сама позволяла себе разные вольности. Это всё так. Но сейчас её глодала обида. Она предложила ему всё, а он отказался.

Был вечер. Ленинский проспект в сторону центра был пуст, и она гнала, предчувствуя нехорошее. Анна свободно проскочила «Октябрьскую» и после Французского посольства повернула направо.

Двор был запружен машинами, да ещё и «скорая» пробивала себе дорогу на выезд. Холодок недоброго предчувствия стал проникать в душу, а тут пришло и ясное понимание — это Паша? С ним, что-то случилось? Сколько за этот год вызывали "скорую", она и не припомнит сейчас.

Анна вбежала на третий этаж. Дверь в мастерскую была открыта. На Пашином кресле сидела незнакомая девушка и плакала.

— Вы кто? — вырвалось у Анны.

— Я… я… — стала запинаться Соня. — Я?… Я никто. Я просто в гости зашла.

— А если вы никто, тогда что вы делаете в чужой мастерской? — спросила Анна.

— Мы с Павлом Павловичем познакомились неделю назад… — продолжала мямлить Соня.

— А мы 25 лет назад. Ну ладно, ныть, где он? — произнесла Анна.

— Кто? — спросила Соня.

— Паша!… Муж мой… — ответила Анна.

— Скорая… потом инфаркт… Я так испугалась… Я думала, что он умер… — заплакала Соня.

— Ты что, его любовница? — спросила Анна.

— Нет, я просто… — ответила Соня.

Девушка с мольбой посмотрела на Анну. Та не знала, что делать. Злоба перемешивалась с жалостью к мужу и к этой незнакомой девчонке.

— В какую повезли? — спросила Анна.

— По-моему, в «Первоградку», тут близко… — ответила Соня.

— Да, как-нибудь без сопливых разберёмся. Чай не первый год… — иронизировала Анна.

Лунин лежал в каталке голый, лишь покрытый простыней. Приёмная «Первоградки» была отделана белым кафелем, и от этого казалось, что в помещении ещё холодней, но он ничего не чувствовал, кроме раздирающей боли в груди.

Подходили какие-то люди, потом отходили. Много и быстро писали, громко спорили. Наконец, два санитара неприглядной наружности двинули каталку в сторону лифта. Они вопросительно смотрели на доктора…

— В реанимацию, наверх… Совсем плох… — произнес доктор.

Лунин видел себя маленьким, в поле, среди высокой травы. Светило яркое солнце и слепило глаза. Хотелось купаться. Он бежал вниз, к речке, которая сверкала, искрясь на солнце, как рыбья чешуя. С разбега он влетел в воду, ощутив всю живительную её прохладу. Но вдруг вспомнил, что не умеет плавать. Он стал кричать, барахтаться, но никто не слышал, только над головой по-прежнему светило невыносимо яркое солнце, которое потом, незаметно для него, превратилось в огромную круглую лампу, но этого он уже не мог видеть и чувствовать, как и всего остального…

На похороны пришли представители Союза художников, Анна, и какая-то девушка, которая всё время держалась поодаль…


                2011г.*)