Воспоминания о моей маме

МАМА

Я лежу наверху русской печи, неожиданно проснувшись ночью. Зима, маленький домик в глухой сибирской деревне. Мне 6 лет. И вижу - за кухонным столом сидит моя мама, под светом керосиновой лампы она проверяет школьные тетради. На часах-ходиках – час ночи. Потом подобную сцену я ви-дел много раз, в других городах, домах и квартирах. Но общим было одно: моя работающая по ночам мама.

Моя мать Екель Анна Ивановна родилась в многодетной немецкой семье в городе Камышине, Сталинградской области. А раньше, до 1917 года, она называлась Царицынская губерния.

У неё было четыре брата и четыре сестры, и в семье она была предпо-следним ребёнком. Отец её был высоклассным краснодеревщиком, мать – домохозяйкой. Моя бабушка по матери была из довольно зажиточной семьи, родители на её свадьбу подарили ей маленький хлебный магазинчик. А отец бабушки Георг Шульц был мастером-техником по мельницам. Очевидно, в то время они жили относительно неплохо, до тех пор, пока отец мамы не ушёл из семьи. Но в это время её старшие братья и сёстры уже успели подрасти, и совсем молодыми начали работать. Мама вспоминала, что голодовку в 20-х годах они смогли с трудом пережить только благодаря старшему брату Роберту, который служил в кавалерийском полку и делился своим продовольственным пайком с семьей.

Голодовки в Поволжье были довольно частые, и в дореволюционное время,  но особенно они усилились в 20–е и 30-е годы ХХ века. Частые засухи, а в первые годы советской власти почти 100% изъятие хлеба, неумолимо вело к массовому голоду в Республике Немцев Поволжья и гибели сотен тысяч людей. Однажды,  моя сестра Валя, уже в зрелом возрасте спросила маму:
-  « Откуда у тебя такой большой шрам на ноге»?
И та ответила:
-  « Во время голодовки у меня так распухли ноги, что после неё, во вре-мя лечения, в ноге образовался громадный сквозной свищ, так, что при накладывании на него бинтовой повязки,  она проваливалась насквозь ноги. Мелкие раны затянулись и стали почти незаметны, а эта осталось навсегда».

В 1921 году, когда маме было 11 лет, её семья переехала в город Бальцер, в АССР Немцев Поволжья. Здесь в этом же году она начала учиться в первом классе девятилетней школы, в которой в 1928 году закончила семь классов. В этом же году она уехала в город Марксштадт и поступила на учёбу в Марксштадское педагогическое училище. Здесь же она, очевидно, вступила в комсомол. Зная её характер, могу смело предположить, что она была весьма активной комсомолкой.

В молодости мама была красивой девушкой, ярко голубые блестящие глаза, которые всегда внимательно и с интересом смотрели на жизнь, и в них легко угадывался оптимизм и любовь к людям. Эти качества характера она пронесла через всю свою жизнь, несмотря на все многочисленные несчастья, которые преследовали её очень часто.
Очевидно, именно за это и полюбил её мой будущий отец, с которым мама часто встречалась по комсомольской и пионерской работе, учась в пед-училище.



В 1931 году мама вышла за него замуж. Отцу в то время было уже 26 лет, и у него это был второй брак, и от первого брака у него был сын Илья, 1929 года рождения. Я могу только догадываться, чем завлёк её мой отец. Мама почти никогда и ничего не рассказывала об отце, и у неё было много уважительных причин для этого. Моя старшая сестра Женя,  в праздничных беседах, за столом, в уже зрелом возрасте, отзывалась о нём всегда очень хорошо: умный, весёлый, энергичный, спортивный, всегда во всех делах проявлял активность и хорошие организаторские способности. Играл на мандолине, сочинял стихи. Работал в райкоме ВЛКСМ, затем райкоме партии. Партия направила его на учёбу в Московский университет.

Сразу же после замужества мама уехала к мужу в город Москву, где он в это время учился в университете. С 1931 по 1933 год она работала учителем немецкого языка в школе № 16 Краснопресненского района города Москвы. Здесь в 1933 году у них родилась дочь, моя старшая сестра Женя.

В 1933 году отец окончил университет, и его направили работать редактором газеты машино-тракторной станции в село Визенмиллер АССР НП.  А мама работала здесь учительницей начальных классов. В 1935 году отца пе-ревели работать в город Энгельс, редактором газеты «Роте-Югенф» и они снова переехали всей семьей туда. С августа 1937 года по сентябрь 1940 ма-ма работала учительницей неполной средней школы № 4. А потом с сентября 1940 по 1 сентября 1941 года трудилась учителем начальных классов в школе № 18 города Энгельса.

В большой бабушкиной семье мою маму все любили, у неё был очень покладистый, спокойный характер. И недаром моя бабушка Анна Григорьевна Екель (Шульц) жила почти всё время именно в семье моей мамы. Моя мама любила свою мать и у них были очень тёплые отношения между собой.

В 1936 году в их семье родилась дочь, её назвали Валентиной.
В 1936 году в СССР и, конечно, в республике НП начались массовые политические репрессии. И моему отцу тоже не удалось их избежать. Сначала его временно отстранили от работы редактора газеты «Роте-Югенф», а в 1937 году приговором Особого совещания при НКВД СССР от 10 апреля 1937 осудили по статье 58, пункт 10 УК РСФСР «антисоветская агитация и пропаганда» к трём годам лишения свободы. Основанием для приговора послужил донос его сослуживца, работающим с ним в редакции газеты. Донос он написал, после допроса в НКВД, вероятнее всего, с применением пыток. В доносе было указано, что мой отец ещё в 1934 году в своём кабинете редакции газеты МТС в Визенмиллере рассказывал анекдот про Сталина. Эту информацию я узнал, прочитав книгу А.А. Герман «История республики немцев Поволжья".

Отец получил, по тем временам, небольшой срок лишения свободы, очевидно, на допросе он сразу признал свою вину и раскаялся. И в те времена ещё учитывали пролетарское происхождение «врагов народа». Ведь его отец был чабаном, а он сам начинал свою трудовую деятельность, будучи ещё очень молодым, докером. Наказание он отбывал на Колыме, работал на золотых приисках прорабом в «КолымРуд».

Работая на этой должности, он, очевидно, не привлекался к общим работам (не добывал руду в шахтах), где условия труда были почти нечеловеческие, так как через три года, после окончания срока он остался работать там же ещё на год  вольнонаёмным. И вернулся в семью в г. Энгельс весной 1941 года прилично одетым, с подарками и деньгами,  в квартиру, где проживал до заключения, по адресу берег Волги, дом № 2 кв. 32.

Хотя отец и выжил после лагеря на Колыме, а очень многие там и сгинули, всё же для моей мамы, наверняка, эта была громадная трагедия. В то время быть членом семьи «врага народа» было очень тяжело морально, ведь большинство советских людей считали их действительно врагами. Иногда и их родственники  тоже так считали. По рассказам старшей сестры Жени (хотя полностью доверять её словам я бы не рискнул), после осуждения отца маму с двумя маленькими детьми, а Жене было в этот момент четыре года, а Вале – не было и года, выгнали с работы и из квартиры. И их спасло, то, что отец предложил, и мама согласилась расторгнуть их супружеские отношения. После этого она была восстановлена на работе.

Во время этих мытарств, простудилась и  заболела её младшая дочь Валя и скоропостижно умерла от менингита. В нашей семье об этом никто не любил вспоминать, и я узнал об этом уже в зрелом возрасте. С этого момент моя бабушка приехала и стала постоянно проживать в их семье.

 Моя мама никогда не говорила на эту тему ни с кем, она хорошо усвои-ла, что болтать и охаивать советскую власть нельзя. И хорошим наглядным примером для этого был для неё её собственный муж. Наверняка, после этого у неё возникло постоянное чувство страха, которое её преследовало до конца жизни. И не без оснований. Ведь было много случаев, когда родствен-ников «врагов народа», репрессировали вслед за ними.

В январе 1937 года мама поступает в Энгельский вечерний педагогический институт (немецкое отделение) и одновременно работает учителем в школах города Энгельса, о чём я уже написал ранее. В институте она проучилась только четыре года, и не сумела его закончить, по независимым от неё обстоятельствам.

А эти обстоятельства были следующие:
28 августа 1941 года был издан Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья». Всем немцам Поволжья предписывалось в течение суток подготовиться, собрать толь-ко личные вещи и товарными вагонами, оборудованными для перевозки людей эвакуироваться в районы Сибири, Казахстана, Алтайского края. Я не буду здесь делать оценку правильности этого указа, для меня он очевиден. Но по советским немцам  был нанесён ещё один страшный удар, и, к сожалению, очередной, но не последний.

Папина семья в это время жила в городе Энгельсе и состояла она из жены (моей будущей мамы), дочери, сына и тёщи. Сына Илью отец забрал к себе в Энгельс сразу же после своего освобождения из места заключения, ведь Илья жил до этого с дедушкой и бабушкой в Марксштадте. Узнав об Указе, отец срочно выехал на автомобиле из Энгельса в Марксштадт за своими родителями, так как он хотел, чтобы они были вместе с ним во время спецпереселения. Он испугался, что если при проведении депортации они не поедут вместе с ним, то непременно потеряются на необъятных просторах этой Родины-мачехи. Но, при этом, он допустил (как я могу судить по косвенным данным) большую ошибку – его родители должны были быть отправлены другим эшелоном, с другой ж/д станции, у них уже были изъяты личные документы. Это, я думаю, в дальнейшем сыграло роковую роль в их жизни.

Указ о депортации был подписан 28 августа, а уже 4 сентября семья моего отца и тысячи других семей немцев Поволжья были загружены в эшелоны и отправлены на восток страны. Поражает беспрецедентный масштаб этой операции, в течение несколько суток организовать переселение сотен тысяч человек на тысячи километров! И это, в условиях войны, когда фашисты уже приближались к столице СССР. Вряд ли в мировой истории можно по масштабу найти подобное событие! Во всяком случае, я о таких случаях не слышал.

Семья отца доехала до станции Боготол, Восточно-Сибирской ж/дороги, где её и ещё несколько семей выгрузили на  этой станции и на телегах увезли в село Лазарево, Тюхтетского района, Красноярского края. Это 33 км. севернее Боготола. По рассказам сестры Жени село Лазарево находилось в глухой тайге. Зато там было очень много грибов и ягод. Приняли их там хорошо, поселили в большой дом, снабдили продуктами питания (картошка, мука). 

Мою маму уже 1 октября 1941 года приняли здесь на работу учительни-цей начальных классов и немецкого языка в 5-7 классах. Отец сразу же был назначен бригадиром в колхозе. Его отец, Фридрих Генрихович работал в колхозе конюхом. А мать, Елизавета Фридриховна не работала. Моя сестра Женя пошла учится во второй класс, а сводный брат Илья – в 6 класс. По вос-поминаниям сводного брата Ильи жили они там вполне сносно, колхоз был зажиточный, у семьи отца был свой огород.

Но, неплохая по тем временам жизнь родительской семьи, продолжалась недолго. Уже в январе 1942 года отца через военкомат мобилизовали в так называемую «трудармию» и направили в Кировскую область, Кайский (Верхнекамский) район, посёлок Лесной. Здесь располагалась колония К-231, в которой и проработал до 1947 года мой отец.

После отъезда отца отношения моей мамы с родителями отца резко ухудшились. Её свекровка, Елизавета Фридриховна,  и раньше её недолюбливала, ведь мама была второй женой отца, а они полюбили первую жену отца и своего внука Илью, и, очевидно, считали маму виновницей разрушения семьи. Зная прекрасный характер моей мамы, я уверен, что она ни в малейшей степени не виновата в ухудшении их отношений. Чего нельзя сказать о моей бабушке, Елизавете Фридриховне. По рассказам сестры Жени у неё был довольно скверный характер. И вот ей в голову пришла совершенно безумная идея уехать втроём отсюда к своей дочери, которая жила в Балахинском районе Красноярского края, после спецпереселения с Поволжья.

Несмотря на длительные уговоры своего мужа, Фридриха Генриховича не уезжать из Лазарево, она всё же настояла на своём. Внука Илью они тоже взяли с собой, хотя мама была категорически против этого, она тоже долго уговаривала Илью не ехать, но не сумела его убедить. Как потом он вспоминал – ему были более родные дедушка и бабушка, которые его воспитывали с самого рождения, ведь его мать ушла из семьи, когда он был ещё младенцем. Но и сейчас ему было всего 13 лет, и он не смог принять правильного решения. Очень скоро он горько об этом пожалеет. И бабушка с дедушкой тоже.
У бабушки и дедушки денег купить билет на поезд не было, и у мамы для этой поездке  – тоже, у неё у самой было двое иждивенцев. И всё же это не остановило их, в августе 1942 года они втроём пешком отправились в путь. До Ужура они шли пешком 7 дней, а это даже расстояние по прямой на карте 134 км. А по дороге – не менее 170 км. В Ужуре они уговорили водителя попутной грузовой машины довести их до Балахты, это тоже ещё не менее 100 км. дороги, правда, на автомашине.

Я до сих пор не могу понять, как они отважились отправиться в это опасное и очень трудное путешествие, почти без денег, с внуком-подростком. А ведь они были уже далеко немолодые, деду было 61 год, а бабушке – 56 лет. Бесстрашные и мужественные были мои предки, однако им явно не хватало благоразумия.

Их дочь – Элла Фридриховна Шиллер (Роот), жила с двумя детьми в зве-росовхозе (по-моему, там разводили соболей), недалеко от районного центра Балахта. Её муж – Шиллер Давыд, тоже, как и мой отец, с 1942 года находился в трудармии. Элла была беременна и вскоре родила третьего ребёнка. Жили они все семь человек в одной комнате,  легко представить условия такой «лёгкой», жизни! И они были вынуждены отдать Илью на проживание в другую семью, где он, по его собственным словам «батрачил» на чужих людей.
В 14 лет он пошёл работать учеником электросварщика, да так и прора-ботал им до самой пенсии. Он был сварщиком высокой квалификации.  В школе он больше уже не учился. Дедушка умер в феврале 1945 года, как вспоминал Илья - «фактически от голода». Бабушка умерла 7 марта 1946 года, и на неё моя сестра Валя по запросу в ЗАГС-е Балахты получила свиде-тельство о смерти. А на дедушку никаких документов найти не удалось, а это говорит о том, что при переселении их у него с собой не было, так как его отец, нелегально, без документов, вывез его и мать эшелоном со своей семьёй. Просто исчез человек и всё – нет документов, нет человека. Можно представить в каком страхе он в это время жил, без документов, под страхом быть в любую минуту арестованным.

Мой отец прибыл как трудмобилизованный в Вятлаг МВД 16 февраля 1942 года. Вначале он работал переводчиком в лагере военнопленных нем-цев, а затем начальником лесных бирж (начальником лесоскладского хозяй-ства) в лагерном пункте № 17. Я почти ничего не знаю о жизни трудармейцев, да и пишу я о своей маме, и поэтому не хочу подробно об  этом писать. Но всё же очень кратко опишу. Условия жизни в колонии К-231 были очень тяжёлые, но у отца они были значительно легче, чем у большинства трудармейцев, которые работали на валке и заготовке леса.

Посёлок Лесной, или «соцгородок», как его тогда называли, был распо-ложен прямо посреди огромных непроходимых болот: глухое бездорожье, плотные зудящие тучи комарья и мошкары, постоянная сырость и повышенная влажность - все эти и другие таежные "прелести" изводили обитателей поселка и окружающих его зон. В начале 1946 года отец, очевидно, был пе-реведён из трудармейцев в вольнонаёмные, а это разрешали делать только для особо отличившихся в труде. Ему выделили отдельный домик за зоной. И он сразу же после этого написал маме письмо и пригласил её приехать к нему с семьей. Она после долгих раздумий и сомнений согласилась и поехала. Да, жизнь не остановишь, несмотря на её почти невыносимые условия!

Уже 1 сентября 1946 года она начала работать учительницей в Имской начальной школе Кайского района Кировской области. Найти этот населённый пункт я не сумел, похоже, он исчез из современной карты и в реальной жизни. Очевидно, в конце марта месяца 1947 года мама лежала в роддоме в посёлке Рудничный, это несколько десятков километров от дома в п. Лесной, где они жили. Она была беременной и готовилась родить меня и сестру Валю, то есть мы были близнецами. Роддома в Лесном, конечно же, не было.

И тут на маму и её семью обрушивается  ещё одна страшная трагедия! 2 апреля неожиданно умирает её муж и наш с сестрой Валей отец. По воспоминаниям сестры Жени это произошло так:
Отец пришёл в обед домой покушать, а до этого он на работе сильно простудился. Ему стало плохо, и он прилёг отдохнуть, но встать он больше уже не смог, потерял сознание и долго хрипел, задыхался. В доме в это время была моя бабушка Анна Григорьевна и старшая сестра Женя (ей было в это время девять лет). Сестра побежала в лагерный пункт, который располагался рядом,  и пыталась найти доктора, но его не оказалось на месте, ей сказали, что он уехал куда-то.
Так отец и умер, не дождавшись медицинской помощи. В свидетельстве о смерти, выданной маме 19 апреля 1948 года в графе «причина смерти» - указано – отёк лёгких в результате перерождения сердечной мышцы. А по бытовому это, очевидно, будет звучать так: надорвал сердце непосильным трудом. А ведь ему в то время было всего 42 года! Время расцвета для муж-чины!
Когда маме сообщили о смерти мужа, я не знаю, да это и так не важно. Очевидно, после нашего с Валей рождения, то есть после 13 апреля. Я представляю, с каким ужасом она узнала об этом! Остаться одной с четырьмя иждивенцами на руках, из них двое новорожденных, престарелая мать и совсем маленькая старшая дочь в этой глухой таёжной тайге, рядом с лагерными зонами. И не удивительно, что из-за такого стресса у неё пропало грудное молоко, и нас  с Валей не чем было кормить. Спасло нас от голодной смерти лагерное начальство колонии К-231, оно дало указание подарить из своего подсобного хозяйства моей маме козу.

Вот жестокие парадоксы жизни: ни наш отец, ни мы, его дети, друг друга так и не увидели. Жестокая судьба развела нас!
И, несмотря на то, что в апреле 1947 года у неё умер муж, и в этом же месяце мама родила близнецов – меня и сестру Валю, она уже в сентябре продолжила работать учительницей начальных классов на станции Има, которая располагалась в нескольких десятков километров от посёлка Лесной, и до которой можно было добраться только по узкоколейной железной дороге.
Вот какой вынужденный героизм приходилось совершать женщинам маминого поколения!

Конечно, оставаться здесь дальше жить, маме не было никакого смысла, и она попросила разрешения уехать в город Минусинск, в котором жили после спецпереселения её две сестры. И она получила такое разрешение. В апреле месяце, то есть через год после нашего рождения и смерти мужа она уехала в город Минусинск Красноярского края. Я не могу представить, как она смогла с двумя годовалыми детьми на руках, с малолетней дочерью и престарелой матерью (ей было в это время уже 76 лет) добраться туда. Скорее всего, ей помогали товарищи по работе и просто чужие люди. В эти тяжёлые и суровые годы взаимовыручка и помощь были обычным делом.

В июле 1948 года она уже работала воспитателем в Минусинском доме ребёнка, в котором мы с сестрой Валей будем жить ещё два года. Но здесь она проработала всего один месяц.
И здесь на мою маму обрушивается страшная болезнь – рак левой молочной железы. Организм её не выдержал этих сверхтяжёлых психологических и физических перегрузок и сломался!

Она, чтобы побороть эту болезнь, трижды ложилась под нож хирурга, для чего ездила на операции в Горький (Н. Новгород). Ей полностью удалили левую грудь, часть левой половины легкого, искромсали левое плечо, после чего у неё стала плохо подниматься левая рука. Мы с сестрой Валей всё это время жили в Минусинске в доме ребёнка, а бабушка с сестрой Женей в селе Кривинское. Хирург, оперирующий маму, обещал ей, что она проживёт после этого максимум 5-6 лет, но она прожила значительно больше, и умерла от остановки сердца, которое полностью износилось, а не от рака.

И, несмотря на свалившиеся невзгоды, она уже в августе 1948 года дала согласие на переезд в село Кривинское Минусинского района (это где-то около 25 км. от Минусинска), где ей предложили работать преподавателем немецкого языка в Кривинской семилетней школе. Очевидно, в Минусинске ей не нашли ни работы, ни жилья. А в Кривинском мы жили в домике для учителей, который располагался рядом со школы. Домик был поделён пополам на двоих квартиросъёмщиков, и в каждой половине было по одной комнате. А было нас уже в то время в семье пять человек, однако я, почему-то, не помню, что бы мне было тесно в это время. Человек ко всему привыкает!

Этот домик в деревне называли «Белый дом», и  в нём мы прожили 10 лет, с 1948 по 1958 год. Зимой я с сестрой Валей спал наверху русской печи, на ней мама готовила пищу и выпекала очень вкусный хлеб. Электричества тогда в деревне ещё не было, оно появилось, очевидно, где-то в 1955 году, когда я уже учился во втором классе. Я помню, как я начал учится в первом классе: сидели в тёмной комнате, класс поделен пополам двумя рядами парт,  в правом ряду сидим мы - первоклашки, а слева – второклассники. Урок ведёт одна учительница с обоими классами по очереди.

Кино привозили в колхозный клуб по воскресеньям, кинопроектор работал от дизель-генератора. В кинозале мужики курили махорку, а женщины плевали семечки на пол. Киноленты зачастую были трофейные, старые, часто рвались, что вызывало бурю негодования у зрителей. Мама, кроме основной работы, совмещала её с обязанностями библиотекаря и поэтому домой она приходила довольно поздно, уделять нам много внимания, естественно, не могла. Но всё же мы никогда не ходили голодными и оборванными, а она не ложилась спать, пока не сделает всё что нужно.

Должности библиотекаря в школе не было предусмотрено, и эту работу мама выполняла бесплатно. Она в своей жизни очень часто оказывала бескорыстную помощь тем, кто у неё её просил, и работала она тоже бескорыстно, так уж было настроено и воспитано советской властью её поколение. Мою маму часто её сослуживцы и родные называли беспартийной коммунисткой. И это коммунистическое мировоззрение её поколение пронесло до конца, жаль только, что верхушка КПСС не захотела сохранить эти ценности. 

Мама иногда брала меня с сестрой Валей с собой в школу на украшение новогодней ёлки, ещё тогда, когда мы и школьниками-то не были. Вот весёлое было время! Ставилась большущая красивая ёлка в центре спортзала, а на ней висело очень много игрушек, и все очень красивые! А как она пахла! Мама вместе с другими учителями, стоя на табуретке, вешала игрушки, которые мы ей подавали. Сначала на ёлке участие принимали все ученики школы, учителя устраивали с ними новогодние викторины, весёлые игры, хороводы, дарили подарки, некоторые были в новогодних костюмах. Я даже помню, однажды одел вывернутый наизнанку мамин полушубок - изображал медведя.

А потом обычно был новогодний бал, ученики старших классов, в основ-ном девочки, танцевали вальс, а мама им играла на пианино «собачий вальс». А однажды она в такой новогодний праздник напугала меня. На этот Новый год к нам тоже пришёл Дед Мороз, но он как-то сразу же меня насторожил. И хотя она и голос пыталась изменить, и загримирована была неплохо, всё же мамины глаза я-то сразу узнал! И я подумал, что моя мама превратилась в Деда Мороза! И испугался сильно, а вдруг она так и останется Дедом Морозом? А мама так и не призналась нам позже, в этом перевоплощении. И, конечно, согласие быть Дед Морозом она делала вынужденно – в школе в то время был один мужчина и тот был директором школы.

Наша старшая сестра Женя заканчивала седьмой класс в этой же школе. И это было, по моим расчётам, где-то в 1948 году. После окончания седьмого класса наша сестра Женя поступила учиться в Минусинское педагогическое училище и жила там же.

Как семья спецпереселенцев мы состояли на учёте в спецкомендатуре МВД, которая находилась в Минусинске, и мы не имели права никуда уехать без разрешения властей. А мама должна была каждый месяц в определённый день прибыть туда лично и тем самым подтвердить наше присутствие на месте проживания. Самовольный отъезд считался тяжким уголовным преступлением.

Помню как зимой, в сильный мороз она одна, поехала в Минусинск на санях, запряженной лошадью, при этом надела на себя солдатские ватные брюки и полушубок. А от деревни до города было никак не меньше 25 км. В это время зимой другим способом добраться было невозможно. Можно было, конечно, пешком, но это было ещё тяжелее. Нет сомнений, что ей было страшно отправиться в такое путешествие, но не поехать было нельзя, не явишься вовремя в комендатуру – можешь получить тюремный срок. Однажды летом она возвращалась из Минусинска из такой поездки в кузове грузовой машины, оборудованной скамейками для сидения, скамейка, на которой она и её попутчики сидели, упала, и ей сильно придавило обе ноги. Потом она довольно долго не могла ходить.

Очевидно, где-то в году 1952 на маму навалилась новая болезнь - экзема. Особенно сильно она проявлялась у неё на ногах. Это болезнь нервов, и анализируя сейчас это время, мне становиться понятно, почему именно тогда она ей заболела. Закончился срок жизни, который ей обещал хирург, делавший ей операцию по удалению раковой опухоли. То есть она каждый день проживала как последний. И не мудрено было заболеть. Мне в это время было всего 5 лет, но я прекрасно запомнил эту страшную картину: мы с сестрой Валей спим на кровати в комнате, и я внезапно просыпаюсь от непонятных звуков. Вижу, что мама сидит недалеко от нашей кровати, её ноги опущены в тазик с водой, и она, наклонившись, чешет руками свои ноги и стонет от боли. При этом раздирает ногтями экземные коросты и из них тут же начинает течь кровь. Я очень сильно испугался, вскочил с кровати и подбежал к маме и с криком:
- «Мама, не надо, не надо!» схватил её за руку, не давая ей дальше этого делать. Тут же проснулась и подбежала к ней сестра Валя, и тоже схватила маму за руку.  Мама очень долго лечилась от этой болезни народными средствами, но полностью излечиться смогла только тогда, когда с помощью своего брата Роберта, легла на лечение в госпиталь академии им. Фрунзе в Москве. Но это  было уже в то время, когда мы с сестрой Валей уже подросли и дядя Роберт вернулся после заключения и ссылки в Москву.

Все 10 лет, что мы прожили в селе Кривинское, мама очень много работала, ведь ей одной нужно было кормить и одевать четырёх иждивенцев. Заниматься специально нашим  воспитанием и опёкой у неё, конечно, не было времени. Но, лучшее воспитание – это личный пример. И она прекрасно это делала. Всегда выдержанная, спокойная, вежливая, никогда не повышала голоса. Уважительно относилась ко всем, с кем ей приходилось общаться. Даже если они и не заслуживали такого обращения. Она была педагог «от бога». Ведь она практически нас с сестрой не наказывала. Крайне редко ставила нас в угол.

Но, однажды она очень сильно на нас рассердилась. А дело было так: наша бабушка хранила в сундуке свою одежду, которую она приготовила, чтобы  на неё похороны эту одежду на неё надели. Она тщательно скрывала от нас эту одежду, но разве от нас можно что-нибудь спрятать? Однажды, когда бабушка спала, мы залезли в её сундук и на самом дне нашли эту одежду, и при этом разворошив все остальные вещи в сундуке. Когда мама вечером пришла домой из школы, бабушка со слезами на глазах смогла только воскликнуть:
- «Нюра, Нюра!», показывая пальцем на сундук. Мама схватила нас с Валей за руки и потащила в тёмный чулан. Мы страшно перепугались, там ведь жили мыши, и было очень темно!! Мы истошно кричали:
- «Мама! Мама! Не надо, не надо»! И мама не рискнула нас затолкать в этот ужасный чулан! Дети, всё-таки очень жестокие создания! А наша мама сильно любила свою мать!

Очень часто мы с сестрой летом целыми днями были представлены сами себе, ни какой опёки, ни какого контроля, полная свобода действий. В компании друзей, на речке, в лесу, везде мы сами себя развлекали. И нико-гда нам не было скучно. Правда эта свобода действий иногда заканчивалась не всегда благополучно для нас. Помню, как однажды я провалился под лёд, и ещё один раз чуть не утонул, переходя вброд на стремительном перекате реки, проколол насквозь ржавым гвоздём свою правую ладонь, как упал с высокой спортивной лестницы во дворе школы, сломав при этом только мизинец правой ноги. Но я не помню, чтобы мама ругала нас за эти происшествия, она, очевидно, была фаталист, ведь сама выросла в большой семье в свободной обстановке и считала, что так и должно быть.

При спецпереселении из Поволжья две сестры мамы попали в Минусинск, это – Эмилия Ивановна Виноградова и Паулина Ивановна Гекман. Эмилия Ивановна была замужем за русским, он был военный врач, моряк. Умер он ещё до войны, заразившись от моряка, спасая ему жизнь. Тетя Миля, так мы её звали, могла не ехать в Сибирь по указу о депортации, так как была женой русского. Но она всё же поехала вместе со своими сёстрами. А до этого весной 1941 года она отправила своего сына Валентина в пионерлагерь под Ленинградом, и его там захватила война, и их пришлось срочно  эвакуировать в Ленинград, где он с трудом выжил во время блокады. И только после снятия блокады она смогла его привезти к себе в Минусинск, где она жила с дочерью Евгенией.

Когда мы с сестрой Валей подросли, мама стала иногда брать нас с собой в Минусинск, и мы заходили в гости к тёте Мили, я даже запомнил их большой двухэтажный деревянный дом на берегу Енисея рядом с мостом. И она к нам в гости в село Кривинское летом иногда приезжала. Женщина она была довольно грубоватая, могла иногда и крепкое словцо выдать при детях, маме это, конечно, не нравилось, она морщилась, бросала на неё осуждающий взгляд, а тётя в ответ на это только смеялась. Но отношения их к друг другу были всегда очень добрые, они никогда не ссорились, и так было всегда.

Вторая мамина сестра Паулина, или Полина, как её все обычно звали, тоже в это время жила в Минусинске, она с мужем Гекман Александром Иоганнесовичем также была переселена сюда. Он, Гекман А.И. с 1938 года и до депортации был председателем Совнаркома, т.е. СНК АССР НП, а по-современному - председатель Совета министров республики. И также как и мой отец в январе 1942 год был отсюда, как трудмобилизованый, отправлен в Вятлаг НКВД, Кировская область, в колонию К-231. Был он там секретарём партийной организации, правда, недолго – до осени. Возможно, он там и встречался с моим отцом, но это мне неизвестно. Затем был переведён в другой лагерь, в Базстрой (Свердловская область). Здесь в 1944 году его и ещё нескольких бывших высших руководителей АССР НП обвинили в антисоветском заговоре, следствие в Свердловске и Москве длилось 2 года, к ним на допросах применяли пытки, и в 1946 году его осудили через Особое совещание на 4 года ИТЛ. После освобождения в 1948 году он уехал в город Бийск, Алтайского края, где работал инженером-энергетиком на спичечной фабрике. Когда к нему смогла туда приехать из Минусинска моя тётя Полина с двумя сыновьями, Эдмундом и Феликсом, мне доподлинно неизвестно, но, очевидно, не позднее 1953 года, так как в мамином архиве сохранились их фотографии оттуда и именно этого года. Я совсем не помню ни тётю, ни своих двоюродных братьев, ведь мне в это время было менее 6 лет, или, потому что, очевидно, мама редко бывала у них в гостях.

Тётя Полина умерла в Бийске в 1957 году, а Александр Иоганнесович женился второй раз на грузинке, уехал с ней в г. Батуми, где и умер в 1994 году, в возрасте 86 лет.
Моя старшая сестра Евгения закончила Минусинское педучилище в 1952 году и была направлена по распределению учителем в школу в селе Жерлык, Минусинского района. Учась в училище, она на танцах познакомилась со своим будущим мужем Виктором Андреевичем Браневским, он с малолетства рос сиротой, его отец – бывший польский офицер бросил жену и троих маленьких детей. И вернулся в Польшу. Его мать вскоре после этого покончила с собой и их приютила родная тётя, которая жила в Минусинске.

В 1955 году после окончания срока отработки в школе в Жерлыке сестра Женя вышла замуж за Браневского, но так как у него не было своего жилья, то им пришлось жить в маминой школьной однокомнатной квартире в Кривинском. А в ней в то время уже жили мама, бабушка, я, сестра Валя. То есть, жить новобрачным практически было негде. Вот тогда мама и приняла решение отвезти бабушку Анну Григорьевну на жительство к своей младшей сестре Евгении Ивановне Рокель (Екель).

Она во время спецпереселения с мужем Генрихом Рокель и с двумя до-черями попала в Казахстан, в Кокчетавскую область. Бабушка в последний год до отъезда сильно болела, почти не вставала с постели, и как маме удалось её отвезти к своей сестре, для меня осталось загадкой. Если я не оши-баюсь, в это время мы с сестрой Валей были в пионерском лагере, где-то в Минусинском районе. У меня нет сомнения, что мама очень неохотно расста-лась с бабушкой, она ведь очень любила свою мать, но желание семейного благополучия своей  старшей дочери Жени, конечно же, возобладало. Бабушка как-то незаметно удалилась из нашей жизни, к своему стыду я даже плохо помню её лицо, но зато хорошо запомнил её большие натруженные руки, которые очень часто помогали мне. Прожила она в Казахстане недолго, меньше года и её похоронили там же, в селе Ново-Сухотино, Красноармейского района, Кокчетавской области, 31 марта 1957 года.

А всего она прожила 85 лет, что очень даже неплохо, учитывая её весьма нелёгкую жизнь, она ведь родила 10 детей, из них 8-х подняла на ноги, и все её дети выросли очень хорошими людьми.
Муж маминой сестры Евгении Рокель (Екель) Генрих Рокель, как и почти все мужчины немцев Поволжья прошёл через трудармию, но, однако, он  после освобождения, в семью не вернулся, а уехал к другой женщине на Украину. А ведь у него в этой семье росли две дочери. И пришлось тёте Жене одной их растить, она больше так и не вышла замуж. Такая же судьба была и у моей мамы, и её сестры Эмилии и ещё у тысяч немецких (советских) женщин, ведь многие их мужья умерли в трудармии, не выдержав в них непосильных условий жизни. Но они мужественно преодолевали все трудности и, при этом, умудрялись сохранять  оптимизм и жизнерадостность. Вот таким оптимистом и была моя тётя Женя, и я запомнил ей почти всегда улыбающейся, слегка насмешливой.

В ноябре 1956 года моя старшая сестра Женя родила дочь Олю, и это произошло прямо в домике около школы, в котором мы жили в селе Кривин-ское. В этой деревне, конечно, не было роддома и больницы, и я не помню, было ли вообще здесь какое-нибудь медицинское учреждение. Был, по-моему, какой-то медпункт, а в нём медсестра, вот её и позвали принять роды у сестры.
Муж сестры Виктор Браневский успел поработать в колхозе трактористом, а в деревне был небольшой магазинчик, так он и там успел поработать экспедитором. Но условия проживания в этой крохотной школьной однокомнатной квартирке (а нас уже жило в ней 6 человек) были совершенно невыносимы. Получить квартиру в колхозе было совершенно невозможно, построить свой домик – тоже было нереально. Вот Браневский и задумал уехать из деревни в город, в котором получить квартиру было более реально. В это время уже началось строительство Красноярской ГЭС, по радио часто об этом говорили, приглашали работать на этой стройке.

Моя двоюродная сестра Женя Виноградова после окончания техникума в Красноярске, осталась там работать, вышла замуж, они с мужем получили квартиру на Покровке, и к ним из Минусинска переехала её мать – Виноградова Эмилия Ивановна. Где-то весной 1958 года Браневский поехал на разведку в Красноярск, останавливался у Виноградовых, съездил в Дивногорск, устроился на работу, ему сразу же дали комнату в бараке около площади Строителей.

А теперь я, думаю, пришло время рассказать о старшем брате моей ма-мы, Роберте Ивановиче Екель. Он тоже, как все мальчишки его поколения, очень рано начал работать. Он родился в 1902 году и в момент Октябрьской революции ему уже было 15 лет. Потом, естественно, комсомол, рабфак. В Бальцере, где он жил в семье своей матери, в первые годы гражданской вой-ны был сформирован красноармейский кавалерийский полк, где он служил инструктором по физподготовке. Оттуда его направили учиться в военную академию имени Фрунзе, в Москву, и которую он окончил с отличием. Его оставили преподавателем в академии, он женился на москвичке, у них родилась дочь Ада. Вся жизнь до этого у него складывалось прекрасно.

Но в 1937 году всё внезапно рухнуло. Почти весь преподавательский со-став академии был обвинён в военном заговоре, арестован, осужден военным трибуналом, многие из них были расстреляны, а остальные получили длительные сроки заключения, и один из них и был мой дядя Роберт Иванович. После окончания следствия моей маме разрешили свидание с ним, так он на нём её не смог узнать, или же не захотел. Мама объяснила это тем, что у него было тихое помешательство. Очевидно, что их пытали с особой жестокостью. Заключение он отбывал где-то в Казахстане, его освободили примерно в 1954 году, то есть он отсидел в лагерях аж целых 17 лет! Потом ещё два года ссылки в Абанском районе Красноярского края, где он возглавлял женскую бригаду лесозаговителей. Уже в ссылке ему разрешили переписку с родными, и маме сообщили, где он сейчас находится. А до этого она много лет безуспешно пыталась его разыскать.
После окончания ссылки в 1956 году он сразу же приехал в гости к моей маме в село Кривинское. Я запомнил его приезд, помню, как они вдвоём с мамой шли по берегу Енисея в сторону колхозных садов и о чём-то горячо бе-седовали.
Ему предоставили квартиру в Москве, почти в центре, восстановили в партии, дали военную пенсию, ведь он ещё до репрессий уже был в звании подполковника бронетанковых войск.  А бывшая его жена вскоре после его ареста в 1937 году сразу же вышла вторично замуж.

Ещё помню, что где-то сразу после нашего переезда из деревни в Дивно-горск, он прислал нам из Москвы большую посылку полную шоколадных конфет, я никогда до этого не кушал так много и таких вкусных конфет. Потом я несколько раз встречался с ним, но об этом я напишу попозже.

В августе 1958 мы всей семьёй, под руководством Виктора Браневского со своим нехитрым скарбом, который мы несли на своих руках, отправились из Минусинска до Дивногорска на теплоходе. Так закончилась наша десяти-летняя жизнь в деревне, у меня о ней остались только хорошие воспоминания, но у мамы, конечно, это были самые трудные годы в её жизни.

Хорошо помню как уже в сумерках, мы тащились с тяжёлыми домашними вещами от набережной реки Енисей до площади Строителей и я всё время спотыкался об корни деревьев, которые пересекали тропинку. Никаких автобусов, никаких других транспортных средств нам никто не предоставил. Не бояре приехали, а чёрная рабочая кость! Мы начали здесь новую жизнь практически с нуля, имеется в виду, что у нас в тот момент из вещей почти ничего не было, кроме самого необходимого. Но у меня было очень хорошее, радостное чувство и ожидание только хорошего. И прожили мы в бараке на улице Центральной, около площади Строителей вшестером в одной комнате всю зиму. Но я не помню, чтобы мне было тесно, ведь и в селе Кривинское мы жили не намного лучше.

1 сентября 1958 года мама начала работать библиотекарем в школу № 3 и по совместительству учителем немецкого языка, а мы с сестрой Валей начали учиться в 5–ом классе этой школы. Весной 1959 года мы всей семьей, как впрочем, и другие семьи, помогали строителям быстрее закончить строи-тельство 8-ми квартирного дома на улице Клубной, и летом мы всей семьей вселились в 2-х комнатную квартиру в этом дом. Она был вполне благоустро-енная. В этой квартире родилась дочь моей старшей сестры Жени – Светлана Браневская. Но в этой квартире мы прожили совсем недолго, уже в 1960 году Виктор Браневский добился получения новой 3-х комнатной квартиры на улице Центральной, около площади Строителей. В ней была даже ванна с водогрейной колонкой, и унитаз – предел наших мечтаний. Мы втроём с мамой и сестрой Валей жили в одной комнате, и в ней из мебели ничего не было кроме трёх кроватей и тумбочки.

1 сентября 1959 мама была переведена во вновь построенную школу № 2, расположенную в Школьном переулке, и опять же библиотекарем и по со-вместительству преподавателем немецкого языка. Она почти всю свою жизнь проработала на двух работах! А я перешёл на учёбу в эту школу в 6 класс.

А теперь, очевидно, пришла очередь написать немного о сестре моего отца Лидии Фридриховне Роот (Миллер). В сентябре 1941 года она с мужем Генрихом Миллером и двумя детьми: сыном Виктором Генриховичем Милле-ром и дочерью Эльвирой Генриховной Миллер из Марксштадта была переселена в Казахстан, в село Александровка, Кокчетавской области. В 1942 году Генриха призвали в трудармию и он попал на строительство «Челябинскметаллургстрой», где проработал каменщиком до 1946 года. В этом же году его семье разрешили приехать к нему во 2-ой городок МВД города Челябинска. Потом они жили в деревне недалеко от Челябинска, жили, по словам Эльвиры, очень тяжело, плохо питались и много и тяжело работали.
27 июня 1949 года Генрих Миллер умер. Тетя Лида в 1954 году вторично вышла замуж за Шефер, который умер в 1961 году. В 1998 году тётя Лида с сыном Виктором и его женой, внуком Андреем и его женой уехали на ПМЖ в Германию. Тётя умерла там в мае 2002 года в г. Даллау, а её сын Виктор – в июне 2010 года. Эльвира Меллинг с мужем тоже уехала в Германию. Где и живёт там по настоящее время.

Так как моя мама работала библиотекарем в школе, у меня была возможность беспрепятственно подходить в библиотеке к книжным полкам, выбирать любую книжку, даже явно не детскую и читать её. И я этой возможностью пользовался в полной мере, и мама мне разрешала читать любую книжку. В этот период я много читал, читал всё подряд, читал даже по ночам.  И очень быстро почувствовал резкое ухудшение зрения. Я уже не видел с задних рядов в классе, что пишут на классной доске, пришлось пересесть на первый ряд, но, вскоре, и отсюда я тоже стал плохо видеть.

Мама поехала со мной в Красноярск, в глазную поликлинику, мне подобрали очки, и мама сразу же купила мне очки. Они были очень некрасивые, с круглыми стёклами, «старушечьи» и я, конечно, стеснялся их носить на улице, пользовался ими только в школе на уроках. Мама написала своему брату Роберту в Москву письмо с просьбой купить мне красивые очки, и он вскоре прислал мне очень красивые немецкие очки. У него, как у реабилитированного, было много льгот, в том числе и покупку дефицитных вещей. Я их долго носил, до тех пока, учась в институте на втором курсе, мне их не сломал сосед по комнате в студенческом общежитии.

Мама, несмотря на свою постоянную занятость, летом довольно часто возила нас с сестрой в Красноярск на различные культурные мероприятия: мы смотрели фильмы в кинотеатрах, спектакли в драмтеатре, представления в цирке «Шапито», гуляли в городском парке культуры и отдыха, я там катался на разных аттракционах и на детской железной дороге. Бывая в Красноярске, мама почти всегда бывала в гостях у своей сестры Эмилии Ивановне Виноградовой, она жила с дочерью Женей и внуком Павлом на правом берегу, на улице Семафорной. И она приезжала иногда к нам в гости в Дивногорск с дочерью и внуком.

Однажды мама взяла меня в Красноярск, мы ездили в бибколлектор, где мама получала новые книги для школьной библиотеки. Вот где было ну очень много книг! У меня глаза разбежались, все книги очень интересные, новые, красивые! А нам дали совсем немного из этого богатства!

Очевидно, где-то в году 1961, когда мы уже жили в трёхкомнатной квартире на улице Центральной, мы все едва не погибли при пожаре в этой квартире. А это произошло таким образом: Виктор Браневский в это время начал сильно пить, он ночью закурил папиросу лёжа на диване и заснул, не погасив её. Диван стоял в большой комнате, а мы втроём, мама, я и сестра спали в своем комнате, а сестра Женя с дочерями спала в другой спальне. Сначала загорелся диван, на котором он спал, а с него огонь перекинулся на стены комнаты, потом перескочил в квартирный коридор. В этот момент первая проснулась наша мама, она громко кричала: «Пожар! Пожар!» Мы выскочили на лестничную площадку, мама стучалась в двери соседних квартир. Браневский пьяный метался по квартире, хотел попасть в ванную комнату, с тем, чтобы набрать там воды для тушения огня, но огонь очень быстро распространился по всему коридору, и перекрыл ему проход туда. Хорошо, что наши соседи оказались дружными, смелыми и организованными, они встали в цепочку и из соседней квартиры быстро передавали ведра с водой, а мужчина со второго этажа энергично заливал пламя. Так фактически мама спасла всех нас от смерти - не проснись она вовремя, мы бы задохнулись в дыму или сгорели в огне пожара.

После этого случая мама обратилась к властям, чтобы её семье предоставили отдельную квартиру, и довольно быстро мама получила двух комнат-ную квартиру на улице имени Патриса Лумумбы.
После окончания 7-го класса я с моими друзьями-одноклассниками захотел поступить учиться в Дивногорский гидротехнический техникум, его только что открыли в доме на 18 квартале. Мама была не очень рада этому решению, но, и не была категорически против этого.  Мы уже подготовили документы для поступления, но одна из моих учительниц убедила маму, что это делать не разумно. Она сказала: «Виктор - достаточно способный мальчик и вполне сможет поступить в институт, отговорите его доучиться до 10 класса». Что мама и сделала. И я ей благодарен за это. Кстати, друзья мои вскоре тоже отказались от этой идеи.

И всё же, так как наша семья жила весьма скромно, зарплаты у учителей и тогда были довольно маленькие, я после окончания 8-го класса, а это было в 1962 году, решил пойти работать и одновременно учиться в школе рабочей молодёжи. Мой друг-одноклассник Володя Замышевский тоже также решил поступить. Мама была категорически против этого! Но всё же я был достаточно настойчив и поступил по своему и сейчас не жалею об этом. Мне в то время ещё не было и 16 лет, принимать на постоянную работу в таком возрасте трудовое законодательство запрещало. Но отец моего друга, Иван Петрович Хавалджи поручился за меня и меня приняли на работу в бригаду, в которой он был бригадиром. Прекрасно помню, как я пошёл первый раз на работу. Встал утром, собрался идти, а мама закрыла дверь и спрятала ключ от замка. Но пока она была на кухне, я открыл окно и выпрыгнул на улицу, благо жили мы на первом этаже.
На свою первую зарплату я купил маме ножную китайскую швейную ма-шинку, прекрасная вещь, красивая, удобная, мама давно мечтала именно о такой. И вот мечта её сбылась, и она была очень рада, и я, конечно, тоже был рад и гордился собой!

Летом 1963 года во время моего отпуска моя тётя Эмилия Ивановна Виноградова взяла меня с собой в поездку и отдых в город Сухуми. А она повезла своего внука Павла Врублевского для того, чтобы он поправил свое хилое здоровье. Ехали мы на поезде через Москву и, конечно, остановились на недельку погостить у дяди Роберта Ивановича. Я впервые был в Москве и, безусловно, она на меня произвела сильное впечатление! Благодаря дяди, я побывал даже в Кремлёвском дворце съездов на балете «Лебединое озеро» и в Оружейной палате Московского Кремля. Меня очень удивил оптимизм и жизнерадостность моего дяди, проведя столько лет в страшных сталинских лагерях, он не озлобился на советскую власть.

В 1964 году я закончил 10-й класс ШРМ и вместе с другом Петей Хавалджи поступил учиться в Новосибирский инженерно-строительный институт. А мама в августе этого же года перевелась в школу № 5, которая располагалась рядом с нашим домом на улице Лумумбы и которая была построена совсем недавно. Ей, очевидно, перед уходом на пенсию решили дать возможность побольше заработать, да и она уже стала часто болеть, и ей было просто тя-жело ходить по этим дивногорским горам. Когда меня провожали в Новоси-бирск, в институт, на ж/д вокзале в Красноярске мама с трудом сдерживала слёзы, сестра Женя плакала, а у меня в горле застрял комок, и на душе было очень тревожно.

Мы с другом Петей предусмотрительно взяли направление от строительства КГЭС в институт, и мы шли вне конкурса, но я поступил бы всё равно и по конкурсу. Но по этому направлению мы получали стипендию от строительства, и она была 40 рублей в месяц, а государственная стипендия тогда была 35 рублей. А 5 рублей в то время были приличными деньгами. Кроме того мама мне присылала 30 рублей каждый месяц. Вот на эти деньги я и жил пять студенческих лет. Летом в каникулы я вместо отдыха приезжал в Дивногорск, и в СМУ «Сантехмонтаж» работал в бригаде, зарабатывал себе на одежду и обувь.
В сентябре 1965 года мама ушла на пенсию, она не смогла больше работать по состоянию здоровья. Вся её предыдущая жизнь, которая прошла в тя-желейших условиях полностью измотала её организм. Но всё же в этом году летом она и её две сестры – Эмилия Ивановна и Евгения Ивановна по пригла-шению своего брата Роберта побывали у него в гостях в Москве.

В начале марта 1968 года сестра Валя вышла замуж за Денисова Владимира, свадьбу организовали комсомольскую, в кафе «Романтика». Меня Валя пригласила на свадьбу, со мной на ней была и моя будущая жена Наташа Шаповалова. А мы с ней зарегистрировали свой брак 29 марта этого же года. На мою свадьбу из родственников приехала только моя мама. А я из институтского общежития переехал в квартиру родителей жены, где мы с ней здесь прожили до окончания института, т.е. до июня 1969 года. Но моя жена не сразу уехала в Дивногорск, так как она была на последнем месяце беременности и решила рожать в Новосибирске.

9 июля этого года в Новосибирске у нас родилась дочь Елена, мне об этом сообщили, когда я уже жил у мамы в Дивногорске и работал в СМУ «Сантехмонтаж». Я сразу же приехал в Новосибирск, и забрал свою дочь из роддома и отвёз её в квартиру её родителей. И потом снова уехал в Дивногорск, продолжать свою трудовую деятельность. Осенью Наташа с дочерью приехала ко мне в 2-х комнатную квартиру моей мамы на улицу Патриса Лумумбы. В январе 1969 года моя сестра Валя родила дочь Татьяну, и уже в августе этого же года она с мужем и дочерью уехала в Дагестан, на строительство ЧеркейГЭСстроя. Примерно в это же время туда уехала и семья Браневских.

В августе 1970 года меня призвали служить в ВС СССР на два года, в военно-строительную часть Сибирского военного округа. Сама в/часть располагалась в Новосибирске, однако меня сразу же отправили в длительную ко-мандировку в Алтайский край, на ж/д станцию Калманка, которая располагалась в 25 км. южнее краевого центра Барнаула. Здесь только что приступили к строительству военного аэродрома и военного городка Барнаульского воен-ного лётного училища. Так как я 4 года обучался в институте военно-инженерной  специальности, то я начал службу с воинского звания лейте-нант. А первая должность в армии у меня называлась производитель работ строительно-монтажного участка.

В сентябре 1969 года моя жена была зачислена в штат СМУ «Сантехмонтаж» инженером ПТО, так как была направлена по распределению института на место работы мужа. А с июля 1970 года она вышла туда на работу, когда дочери Лене исполнилось год, и проработала там до января 1971 года. А с дочерью в это время нянчилась моя мама. В январе 1971 года моя жена уво-лилась с работы и с дочерью Леной уехала к своим родителям в Новосибирск.
Уже в марте этого года она начала работать проектировщиком в Военпроекте.
Летом 1971 года мама уехала к дочери Вале, в Дагестан. Валя, очевидно, захотела работать, и мама стала нянчить её дочь Таню. Когда мама долго не жила в Дивногорске, она оставляла доверенность на получение пенсии дочери Жене, а она потом посылала её пенсию по почте, туда, где в это время жила мама. Доверенность выдавалась на три года, а потом нужно было ехать в Дивногорск и лично хотя бы один раз получать пенсию. Поэтому, в уже в 1973 году мама поехала в Дивногорск, и взяла с собой внучку Таню.

Все последующие годы в основном мама жила в Дагестане, в семье до-чери Вали, с короткими выездами в Дивногорск. К нам она приезжала до-вольно надолго дважды, в те годы, когда мои дочери шли учиться в первый класс: в 1976 году, когда начала учиться Лена и в 1979 году – начало учёбы дочери Юли. И это было в Новосибирске. Мама совершенно справедливо счи-тала очень важным именно первый класс, ведь именно в это время закладываются основы хорошей учебы на будущее. А она была опытным и очень хорошим педагогом, и многому смогла их научить.

Однажды, когда мама в очередной раз поехала из Дагестана в Дивногорск, она в поезде очень сильно заболела. У неё поднялась температура те-ла более 40 гр. она бредила, лёжа на полке в вагоне. Соседи вызвали бригадира поезда, а он вызвал на ближайшей станции скорую помощь. Они выне-сли маму из вагона, и отвезли в больницу. У неё обнаружили опоясывающий лишай (герпес). Она там пролежала более двух недель, а потом снова села на поезд и доехала до дома. Я об этом узнал значительно позже, мама скрыла от меня этот случай, и сёстры мои тоже не захотели сразу сообщить, очевидно, по её просьбе. Уже значительно позже сестра Женя сообщила мне об этом в письме. Когда я встретился с мамой много лет спустя, я спросил её: «Что же случилось, почему ты так сильно заболела в поезде?» Она ответила: «Я сидела долго в зале ожидания на ж/д станции Адлер, там были сильные сквозняки, вот я и простудилась».
В 1981 году меня перевели служить, по моей просьбе, из Новосибирска в Красноярск. И у меня появилась возможность чаще бывать в Дивногорске, приезжать в гости к маме и сестре Жене. Чаще мы ездили всей семьёй, но иногда я ездил туда и один. Хотя мои постоянные и длительные командировки не позволяли делать это так часто, как я бы хотел. Но я  с мамой регулярно переписывался, поздравлял с праздниками, с днём рождения.
В 1982 году мама в очередной раз приезжала в Дивногорск, и её при-гласила её сестра Евгения Ивановна Роккель (она в это время жила в городе Юрга, Кемеровской области) отдохнуть в санатории-профилактории. Об этом событии сохранилась фотография- мама здесь выглядит сильно постаревшей, ведь после выхода на пенсию уже прошло 17 лет, и ей было в это время (на фото) 72 года. Но на лице – улыбка, сразу видно доброго и жизнерадостного человека!

Зимой 1984 года, когда мама одна жила с внучкой Таней Денисовой в новой квартире Денисовых в Махачкале, у неё резко ухудшилось здоровье. Она с трудом ходила, стала при ходьбе задыхаться. Валя отвезла её в Дубки, где ей в местной больнице провели тщательное обследование, в том числе рентген лёгких. Врач была страшно удивлена и испугана, так как у мамы по-ловина левого легкого отсутствовала, она так и сказала Вале: «Как она, вообще, живёт с такими легкими»? Но ни врач, ни сестра Валя не знали (а я знал), что ещё в 1948 году маме почти полностью вырезали левое лёгкое, когда удаляли раковую опухоль молочной железы. Я значительно раньше случайно увидел её рентгеновский снимок. Мама попросила Валю отвезти её в Дивногорск. Она сказала ей: «Я хочу умереть в Дивногорске, и там же похоронена». И Валя уже весной отвезла маму в Дивногорск.

Мама в это время жила в однокомнатной квартире в 8 кв. доме на 18-ом квартале. Вскоре после её приезда я приехал к ней в гости, и воочию убедился, что она действительно очень сдала, ведь когда мы с ней пошли в гости к Браневским, на улицу Комсомольскую, она очень медленно шла, а поднимаясь на 4-ый этаж, задыхалась и очень часто останавливалась для отдыха. К этому времени у неё уже совсем не было зубов, ей давно изготовили вставную челюсть, но она не смогла ей пользоваться, так как, когда она её вставляла в рот, её начинало тошнить. И пищу ей приходилось жевать деснами. И конечно, только мягкую. Я спросил маму: «А почему у тебя нет совсем зубов»? Она ответила: «Я сожгла эмаль зубов соляной кислотой, когда лечила язву желудка». А и не знал, что у неё была язва желудка. Она никогда не жаловалась на свои болезни, и на плохое самочувствие, всегда мужественно преодолевала их, и не докучала ими никого.

В дальнейшем вплоть до 1987 года мы довольно часто приезжали в гости к маме, к сестре Жене. Иногда я ходил в гости к сводному брату Илье Роот. Когда мы приезжали к ним в гости, мама всегда была очень рада, и хотя было заметно, что ей всё чаще уже тяжело давалось это общение, но всё же она ни разу не подала виду, что ей нездоровиться. По нашему приезду мама и Женя  всегда устраивали чаепитие, и даже пили вино, мы с собой привозили подарки, всякие сладости. Мама улыбалась, разговаривала с нами, она на глазах оживала. Вспоминали прошлое, даже иногда и песни пели. Однажды, когда я во время застолья громко рассмеялся, мама сказала: «Как же твой смех похож на смех твоего отца, просто копия»! Мама не любила вспоминать про своего мужа, слишком тяжелы были эти воспоминания. Как-то один раз, в очередной наш приезд, мама спросила у меня:
- «Скажи Витя, а мы построим коммунизм»? И я честно ответил ей: «Я не вижу не малейших признаков, которые бы указывали на возможность по-строения коммунизма в нашей стране в обозримом будущем. Наоборот, осно-вы социализма разрушаются, массовые хищения соцсобственности, коррупция, КПСС – оторвалась от народа, загнила и разлагается. Всё это неумолимо ведёт нас к гибели»! И мои слова оказались пророческими! Ведь этот разговор происходил в 1986 году. Мама потом больше меня об этом не спрашивала. Мне легко было догадаться, какие мысли возникли у неё после моих мрачных прогнозов. Ведь их поколение терпело величайшие лишения, гибли миллионами, для того чтобы построить коммунизм в СССР и во всём мире! И очень хорошо, что она не дожила до развала СССР, уничтожения КПСС, реставрации капитализма в России.

В 1986 году из-за ухудшения здоровья мама была вынуждена переехать из своей квартиры в квартиру дочери Жени на Комсомольскую улицу. Женя уже в это время жила там практически одна, с мужем Виктором Браневским она развелась, и он уехал в Минусинск. Младшая дочь Светлана уехала на Дальний Восток. А в свою квартиру мама прописала Олю Субботину с мужем и дочерь. Оля не захотела жить в квартире своей матери.

В 1987 году я с большим трудом сумел перевестись служить в Воронеж. За месяц до отъезда мы всей семьёй съездили попрощаться с мамой и сестрой Женей. Самочувствие у мамы было плохое, но всё же она нашла в себе силы с трудом подняться с постели и посидеть в кресле и поговорить с нами. По телевизору показывали интересную передачу, но мама её не стала смотреть, и поэтому я спросил её, почему она не смотрит телевизор. На что она ответила: «Я почти ничего уже не вижу». Когда мы начали прощаться, у меня сердце сжалось, я понял, что живой маму я уже больше не увижу.

А в августе мы втроём переехали в Воронеж. Лена уезжать из Красноярска категорически отказалась, она закончила 1-ый курс института, у неё уже в это время здесь был жених. Мама после нашего отъезда прожила ещё почти год, но уже почти не вставала, и всё же продолжала писать нам письма, где ни слова не упоминала о своей болезни. В гости к ней в этот год приезжала моя дочь Лена, она писала нам, что здоровье её все время ухудшается. Но память и разум у неё работал до самого конца нормально, однако, её сильно изношенное сердце работает всё хуже и хуже.

7 июля 1988 года, когда я находился в командировке под Тулой, мне сообщили о том, что умерла моя мама. И хотя я уже знал, что это скоро произойдёт, всё же это известие меня потрясло! Не хотелось этому верить! В ночь этого же дня на грузовой машине я уехал в Воронеж, и в ночь на 8.07 уже вылетел самолётом в Красноярск. К моему приезду племянница Оля Субботина с мужем Сергеем уже провели подготовительную работу по организации похорон и утром 9 июля мы похоронили маму. Когда мы ехали на кладбище пошёл мелкий дождик, и мне показалось, что, природа как будто вместе с нами оплакивала маму. Но я не плакал, меня в этот момент охватило какое-то оцепенение. Место для могилы было выбрано удачно, в её изголовье растут берёзки, кладбище находиться прямо в лесу. Красиво, летом птички поют. Я думаю, маме оно бы, безусловно, понравилось. Мама прожила 78 лет, вся её жизнь была посвящена работе и детям, для себя она практически и не жила никогда.
Ещё очень долго и часто моя мама снилась мне,  и была она там всегда молодая и красивая!
Наша мама была настоящая арийка – стойкая, твёрдая, в её характере не было никакого слюнтяйства, избыточной, так называемой, материнской любви. Она выражалась только в её постоянной заботе о своих детях, мужа, матери, её сестёр и брата. Многие свои благородные черты характера она смогла передать своим детям, но, к сожалению не все, и не в полной мере. И моя любовь к маме тоже выражалась внешне довольно эмоционально скупо, но от этого она не становилась меньше (так, во всяком случае, я в то время считал). У меня с ней была какая-то внутренняя, внешне незаметная духовная связь, и только мы с ней её явно ощущали, и это началось ещё в молодости и продолжалось всю мою жизнь. Я и сейчас часто оцениваю себя её глазами, и довольно часто эта оценка явно в не мою пользу. Слишком правильным и порядочным человеком для своей эпохи она была, такие люди нужны для коммунистического общества, о котором она так мечтала, но, к сожалению, не смогла дожить!