Зотов-2

Они часто приезжали в Паршино. Держа на поводке своего померанского шпица, гуляли по улочкам посёлка, и эта пара выглядела особенно очаровательно. Я старался не беспокоить Сергея разговорами, когда они были вместе, не желая разрушать их идиллию. Но, несмотря на внешнюю неприступность, внутри их отношений назревал серьёзный конфликт.

Она стремилась к спокойствию, а он продолжал увлекать её на вечеринки с друзьями, где по-прежнему был центром внимания. Его поиски престижной работы стали со временем не более чем прихотью избалованного ребёнка. Он не осознавал, что его поезд уже ушёл, и не мог смириться с этим, опуская планку своих возможностей до среднего уровня, а возможно, и ниже.

Наступал новый век, и выстраивались новые отношения. Начальниками организаций, куда он приходил на собеседования, всё чаще становились молодые люди до тридцати лет, а Сергею незаметно подвалило «полтинник». С этим нужно было смириться, но он не мог. Он по-прежнему видел себя молодым, красивым и заносчивым парнем, легко говорящим на английском и играющим на гитаре в кругу своих поклонниц. Да, это было, но только в прошлом.

— Серёга, опустись на землю, — часто говорил я при наших редких встречах на даче.

Обычно мы виделись, когда он приезжал без жены. Можно было хоть душу излить и поболтать спокойно. Но в основном наши разговоры сводились к одному и тому же: что в очередной раз фирма, в которой он работал, развалилась, и он оказался на улице и вот уже как три месяца без работы. Но он не унывал. А чего унывать? Он всегда был под хмельком, в бодром «рабочем» состоянии…

Но однажды в очередной его приезд я не узнал его. Он осунулся и постарел.

— Что с тобой? — спросил я. — Умер кто-то?

— Нет, хуже — Машка ушла…

— Да ладно. Как ушла? Вы же жили душа в душу. Чего ты заливаешь?

Мы сидели на поваленном дереве в лесу. Он курил без передышки. Заканчивая очередную сигарету, долго думал, куда деть бычок, но, не найдя нужного места, втирал его в землю, считая, что это лучший выбор в данном положении.

— Да, это всё я, дурак. Надо было мне с ней ругаться? Всё из-за ерунды какой-то. Пьяный был. Довёл её, ну, понимаешь, как это всегда бывает. А потом ещё сказал: «Если не нравится, то можешь проваливать». Но это просто… Что с пьяного дурака взять? А она собралась и ушла. Да ещё и вещи все забрала.

— Ну и где она сейчас? — поинтересовался я.

— Как где? У себя на Курской. В квартире матери. Там ещё и брат живёт. Нигде не работает, зашибает. Она туда и сына младшего перетянула. Против меня настраивает. Говорит, чтобы с отцом не виделся, а то плохо будет.

Я был ошеломлён этой, казалось бы, банальной историей. Думал о том, что если Маша ушла (это безропотное создание, я по сей день её тембра голоса не знаю), то до какой степени нужно было её довести.

Зотов смолил сигарету за сигаретой, а я смотрел на него и не понимал, где тот холёный хлыщ в импортных штанах, за которым всё женское население нашего посёлка стояло в очереди…

Солнце давно поднялось над лесом, принося с собой умиротворение и тепло. Идти домой совсем не хотелось. Сергей никак не выходил из моей головы, и я побрёл в лес, чтобы походить по тропинкам и спокойно ещё раз всё обдумать и взвесить. Тем более, что воспоминания продолжали волновать меня, выводя из душевного равновесия.

Наши воскресные встречи продолжались. Он сам шёл на них. Ему надо было высказать наболевшее. А я старался прилежно выслушать его, хотя понимал, что помочь ничем не могу. Советы часто бесполезны, тем более если к ним особо не прислушиваются. Вот я и молчал, а говорил в основном он.

— Но ты пойми, — начинал Зотов. — Я каждое утро езжу к ней на Земляной Вал. Я хорошо знаю, когда она появляется с собачкой, а потом идёт на работу. В это время я стараюсь подойти, заговорить, но она делает вид, что не замечает меня, что я пустое место. Нет, но ты можешь представить это? Что я ей такого сделал? Мы толком и не ругались никогда. Ну, если так, по мелочам. В очередной раз ничего не добившись, я уезжаю домой. И так каждое утро. Постоянно шлю ей на работу факсы. Так, мол, и так, Маша, давай сегодня вечером встретимся там-то и там-то и обсудим сложившиеся между нами отношения.

— А почему факс? — поинтересовался я. — Чего позвонить трудно?

— Да она трубку не берёт!

И теперь каждый свой приезд ныл о том, какой же он одинокий и что никто его не понимает и не подскажет, как жить ему дальше?

Однажды я заговорил с ним о Боге. Он даже и не понял, о чём я говорю.

— Ты знаешь, как это ни странно звучит для ушей мирского человека, но ведь на всё воля Божья, — разъяснял я. — И то, что от тебя Маша ушла, это тоже его воля. Понимаешь?

— Не-а.

Я понял, что мои слова бесполезны. А он мне опять про факсы, которыми он забросал её работу; а у неё никакой реакции на это — как чужая стала. Ни на какие уговоры идти она не собирается. Говорит, что только сейчас и почувствовала настоящую жизнь. А я слушал его и думал о том, до какой же степени ей надоела эта неустроенность быта и неуверенность в завтрашнем дне, постоянное безденежье, а тут ко всему прочему и его гонор, берущий свои корни с незапамятных времён. 

- Слушай, может быть, тебе стоит пойти преподавать в школу? Всё же это постоянные деньги, - предположил я.

Он посмотрел на меня так, словно я зачитал ему смертный приговор. Все мои советы были бесполезны. Он продолжал жаловаться на жизнь и ездить на велосипеде в магазин за пивом. После этого он ложился спать в холодном доме, где развалилась печка, не был подведён газ, а сейчас и денег, и желания не было. Куда же ушли все его накопления?

Ответ был прост: он выкупил у своих двоюродных братьев их доли в доме, став его единоличным хозяином. Теперь никто, кроме него, не посещал  дачу. Когда младший сын приезжал в Паршино, он ночевал у друзей, где придётся, но к отцу не приходил. После аварии он возненавидел его. Иногда можно было увидеть его фигуру с палочкой, медленно идущую по улице.

Старший сын не вылезал из Москвы, всё время проводил за компьютером и на работе. Однажды его бабка упала на кухне, но он увидел её только через час, когда в дверь позвонили. Ему пришлось идти открывать. Они с другом подняли её, усадили на табурет, а сами вернулись к компьютеру, как ни в чём не бывало. Как она осталась жива, один Бог знает.

- Ты помнишь Нину, ну Нину, этого скульптора знаменитого внучку? — как-то раз начал Зотов. — Так вот, я тут как-то заезжал к ней. Ты знаешь, у нас ещё с ней были отношения… Вот я и решил вспомнить молодость. Купил цветочков, бутылочку, конфетки. Пришёл. Ты не поверишь, я её не узнал. Квартира вся обшарпанная, мебели почти нет. Один старый комод, в котором она всё держит, что ещё осталось, и то, наверное, только бутылки пустые. Конечно, она обрадовалась мне. А ещё больше — моей бутылке, которую сама половину из горла и вытянула, пока я раздевался. Я думал, хоть столик накроем? Ну сам понимаешь, туда-сюда… Я на неё как посмотрел, мне страшно стало. А ты помнишь, какая она в молодости была? Кровь с молоком!

Сергей замолчал, видимо, воспоминания нахлынули разом.

— Мы немного посидели, поговорили о том о сём, а потом я собрался и ушёл. Она выпила мою бутылку, даже не предложив мне. Когда я собрался уходить, она спала в кровати, даже не пошевелившись.

Наши случайные встречи с Зотовым на даче повторялись с периодичностью раз в год и были похожи одна на другую. Порой казалось, что мы и не расставались, а просто сидели на лавочке и вели один и тот же разговор — о поиске ему работы, о том, что Машка по-прежнему живёт у себя, хотя стала изредка наведываться на дачу. И о том, что он предъявляет ей претензии, потому что она не исполняет свой супружеский долг, хотя обязана это делать по закону.

— Нет, ну ты сам посуди, — говорил он. — Мы не в разводе. Она моя законная жена, а не даёт. А я же мужчина, мне для здоровья полагается. Я что, теперь по чужим бабам бегать должен? Да я только свистну, ко мне знаешь сколько набегут.

— Ну так вот, — продолжал он, — я ей говорю, что так нельзя, ты должна войти в моё положение. А она так преспокойно отвечает: тогда плати. Нет, ты слышишь, моя жена и плати. Я сначала разозлился, а потом притих и говорю: а сколько? А она говорит: на билет до Москвы дашь, и то хорошо. Ты представляешь, всё, что на пиво откладывал, пришлось ей отдать. Это грабёж среди бела дня.

С каждым летом я стал видеть его всё реже и реже. Что с ним, как он там, даже соседи и то не ведали. Недаром говорят: сегодня пан, а завтра пропал. Кто бы мог подумать тогда, в далёкой нашей молодости, что такой парень, от которого все девки сохли, превратится в согбенного жалкого человечка, который, наверное, и по сей день всё работу ищет. Но если теперь, только дворником в МИДе, и то навряд ли. Уж больно вид неприглядный.

Наступил ноябрь. Я решил заклеить окна на зиму, а то в холодные зимы, особенно когда ветер дует, создаётся впечатление, что ты на улице спишь…

Стало вечереть. Побросал всё, решил пройтись по воздуху. Я люблю прогуливаться на вечерних зорьках, пока солнце ещё не зашло за соседние дачи и не станет совсем темно. Люблю смотреть на закат, любоваться вечерними красками. Прогулка эта получилась короткой. Не рассчитал с одеждой. Начал замерзать. Пришлось возвращаться.

Дом Зотова, мимо которого я проходил, ввёл меня в полное уныние. Огромные, вековые кусты акации давно облетели и открыли неприглядный вид, который скрывали всё лето. Деревянный забор покосился влево, от этого полуразрушенная калитка приоткрылась, как бы приглашая войти, но я не испытывал никакого желания это сделать. Тем более, что продрог до мозгов костей. Солнце уже село, а со стороны леса показалась огромная малиновая луна, которая, как смогла, окрасила своим цветом окрестности, но при этом сам дом погрузился в полную темноту, представляя собой обитель мрака и безысходности. Окна были темны, и по заросшей тропинке было видно, что его давно никто не посещал. Вдруг моё внимание привлекло какое-то белое пятно на калитке. Я решил подойти. Этим белым пятном оказался лист бумаги, неуклюже вырванный из ученической тетради. На нём простой шариковой ручкой, видно второпях, было написано – «ПРОДАЁТСЯ!»

                2011г.*)