Глава 12

Провинциальная жизнь имеет свои особенности. Например, что бы ни случилось, все становится событием.
Благодаря этому еще до наступления весны Гримо получил возможность нарушить оцепенение, в которое погрузился его господин.
На этот раз местное дворянство было взбудоражено известием, что свое поместье посетил герцог де Вандом, которому не так давно было позволено вернуться во Францию.  Он приехал со старшим сыном, герцогом де Меркeр, а вслед за ними прибыла и мадам де Вандом с младшим отпрыском.
На самом деле эта поездка была вынужденной. Неугомонному семейству настоятельно рекомендовали держаться подальше от Парижа. Герцог не посмел ослушаться – рекомендация исходила от самого короля, за спиной которого нетрудно было разглядеть тень Ришелье.
Франсуаза Лотарингская последовала за мужем, хотя ей лично было позволено остаться. Однако знающие люди шепнули, что так будет лучше: сейчас Испания и Лотарингия очень беспокоили Ришелье, а, значит, и короля тоже. Пусть сама Франсуаза вне подозрений, но это вряд ли относится к ее лотарингским родственникам.

О том, насколько далеко зашло беспокойство кардинала и вызванные этим подозрения, можно было судить по аббату де Прео, иначе маркизу де Шатонефу. Маркиз очень отличился в делах маршала де Марийака и герцога де Монморанси. Оба раза он председательствовал в суде и оба раза неугодные Ришелье были отправлены на свидание с топором палача. Казалось, нет более надежного способа доказать свою преданность, и тем не менее, стоило просочиться слуху, что маркиз пал жертвой чар герцогини де Шеврез, как в конце февраля он был вынужден сдать государственные печати, хранителем которых он был. Маркиза обвинили в том, что он был посредником в тайных переговорах с Испанией и Лотарингией, которые вел от имени мадам де Шеврез. Теперь Шатонефу грозило тюремное заключение.

Франсуазе так часто напоминали о том, что она дочь старого лигиста герцога де Меркер и племянница герцога Лотарингского, что даже если бы у Сезара де Вандома было желание забыть о родне жены, ему бы это не удалось. То, что ее отец родной брат королевы Луизы де Водемон, а женой дяди была Клод, сестра французских королей, не очень помогало делу. Лотарингский дом всегда вызывал косые взгляды, а бурная заговорщицкая деятельность мужа Франсуазы, в которой очень рано и очень активно стали принимать участие их сыновья, и вовсе превращала эту семью в головную боль для Ришелье.

Франсуаза сочла за лучшее не искушать судьбу и не дожидаться, пока подозрительность Ришелье найдет повод связать все воедино – Шатонефа, Шеврез, их переговоры с Испанией и Лотарингией, родных Франсуазы и вечно мятущегося Сезара де Вандома. А что если кардиналу вздумается вспомнить, что Сезар только что приехал от самых границ Лотарингии?
Не стоило злить кардинала, и мадам де Вандом приложила все усилия, чтоб отъезд ее семьи из Парижа состоялся как можно скорее.

Конечно, провинциальные дворяне ничего этого не знали. Они просто спешили засвидетельствовать свое почтение важным особам в надежде быть допущенными сделать это лично.
Расчет Гримо оправдался. Как только он упомянул имя Вандомов, граф тоже стал собираться с визитом. В его случае не сделать этого было бы просто неприлично.
Но прежде ему пришлось заняться своим гардеробом. Он не обновлял его очень давно и обойтись старыми запасами не представлялось возможным.
Заказ был сделан у лучшего портного Блуа. Гримо мог только догадываться, в какую сумму обошлась графу новая «экипировка» –  новым было все, от белья до плаща,  от сапог до перьев на шляпе.
Серебряный с чернью камзол мог показаться излишне скромным, если бы не кружево, Замысловатого ажурного плетения серебряная нить холодно блестела как изморозь под зимним солнцем. Это выглядело изысканно и необычно.
Граф велел сбрить себе бородку, которую снова отпустил после приезда из Ла Фера, и теперь на оголенном болезненно-бледном лице глаза казались особенно светлыми и прозрачными.
Волосы, которыми он давно не занимался, отросли почти до неприличной длины, но граф, по всей видимости, не обращал на это внимания. Эти длинные локоны, небрежно рассыпанные по плечам, придавали ему вальяжный вид, который еще больше усиливала немного ленивая манера двигаться.

Оглядывая графа, Гримо вспомнил книгу Светония «Жизнь двенадцати цезарей» которую граф нередко читал. На иллюстрациях были изображены торсы императоров, бюсты патрициев и застывшие в своей классической красоте головы античных богов. Холодные, равнодушные, пресыщенные. Граф смотрел таким же взглядом. Как человек, который  познал жизнь и смерть, и не ценит ни то, ни другое.

Однако кое-что человеческое ему оказалось не чуждо. Он надел старые сапоги, велев Гримо аккуратно уложить новые и взять с собой. Гримо был удивлен – он не представлял, что его хозяину известны подобные уловки, о каких в свое время рассказывал Базен, чей господин так же брал с собой чистые сапоги, перчатки, а иногда и чулки, чтоб потом переодеть в укромном месте и поражать дам умением сохранять чистоту и свежесть среди парижской грязи.
Ехать предстояло верхом. Граф, около трех месяцев не садившийся на коня, по привычке отказался от услуг конюха и, поставив ногу в стремя, махнул в седло. На мгновение Гримо показалось, что ему просто не хватит замаха. Лицо графа заметно покраснело от усилия, но он все же сумел удержаться. Зло сощурив глаза и упрямо сжав губы он резко дернул поводья:
- Пошел!
У Гримо сдавило сердце – видели бы его сейчас друзья-мушкетеры!
Однако на слуг Вандомского замка он произвел должное впечатление. В их поведении не было даже тени снисходительности, с какой они встречали местных дворян. А когда госпожа де Вандом распорядилась как можно скорее провести графа де Ла Фер в гостиную, он вырос в их глазах до небес.
Франсуаза радостно улыбнулась, увидев графа, но тут же эта улыбка стала смущенной. Ее щеки слегка порозовели и она застенчиво опустила глаза. Похоже, до нее только сейчас со всей очевидностью дошло, что граф очень красивый мужчина и, принимая его наедине, она может дать пищу ненужным толкам.
Парижские нравы никак не сказались на ней – она была все так же стеснительна и строга к себе, как и тогда, когда только что вышла из монастыря.
- Рада видеть, что Вы не забыли меня. Хотя я едва узнала Вас – Вы очень изменились.
- Ваша светлость, может я изменился, но неизменной осталась признательность Вам за честь, которую Вы оказали Ла Феру, посетив его.
Франсуаза потупилась. Она понимала, что за светскими комплиментами графа скрывается только хорошее воспитание, но она чувствовала большое искушение увидеть там нечто большее. Чтоб не поддаться этому искушению, она позвала слугу и попросила пригласить господина Франсуа – своего младшего сына.
- Я бы хотела представить его Вам, граф. Надеюсь, Вы еще будете здесь, когда герцог де Вандом и герцог де Меркер вернутся из Блуа. Я бы хотела познакомить Вас со всей моей семьей. Я знаю, что Ваши отцы – Ваш и моего мужа – были близкими друзьями, мне бы хотелось, чтоб сыновья продолжили эту славную традицию.
Младший сын герцога де Вандома пока не был наделен никакими титулами, хотя их обилие у его отца и матери сулило ему прекрасное будущее.

Ему было семнадцать. Высокий, даже слишком высокий для своего возраста, физически развитый, чуть надменный он напомнил графу Бекингема. Не лицом, а горделивой посадкой головы и манерой себя держать – как первый среди лучших.
У него были очень красивые и густые белокурые волосы, которые он унаследовал от отца, а тот, в свою очередь, получил от матери – Габриэль д'Эстре. Черты лица были крупноваты и могли показаться грубыми, если бы не правильность форм. Он нисколько не растерялся при виде неизвестного мужчины и спокойно слушал, как мать представляла ему графа, попутно расхваливая сына на все лады.
Атос усмехнулся про себя – легко, когда ты красив, молод и знатен, хранить олимпийское спокойствие. В свое время он сам был не лишен этой юношеской самоуверенности.
Франсуаза еще не успела закончить свой рассказ о том, как была гостьей в Ла Фере, как доложили о герцоге де Вандом.

Сезару было под сорок, но выглядел он старше, хотя явно следил за собой. Лицо было холеным, волосы тщательно уложены, бородка и усы напомажены, но черты лица еще крупнее, чем у сына, и еще грубее.
Герцог де Меркер – 21-летний первенец герцога – был больше похож на Франсуазу. Он тоже зашел поприветствовать мать и, в отличие от отца и брата, был немного смущен неожиданным присутствием постороннего. От нее ему передалось не только внешнее сходство, но и многие черты характера. Он испытывал неловкость, стараясь как можно лучше ответить гостю и не находя в себе ни светской легкости отца, ни беззастенчивой самоуверенности брата.
Сезар быстро выяснил, кто такой граф де Ла Фер и тут же записал его в свои единомышленники:
- Граф, Вы поймете меня, как никто! Склонять голову перед этим выскочкой Ришелье и кому! Нам! Ваш отец… да, я хорошо его помню. Он был преданным другом короля. Жаль, я мало времени в детстве проводил в Куси – мы могли бы общаться.
- Я вырос в Берри.
- Правда? Ну это все равно. Я не припомню, я видел Вас при дворе?
- Возможно. Но это было давно – мы были детьми.
- Да, Вы правы.
Сезар извинился перед женой и сыновьями и увел графа с собой – он не желал отказываться от удовольствия изругать Ришелье на все корки в присутствии понимающего человека.
Графа отпустили только накормив обедом,  измучив четырехчасовой беседой и взяв клятву, что он будет бывать у Вандомов пока они не уехали.

В Бражелон Гримо привез своего хозяина совершенно обессиленного. Герцог де Вандом вымотал его до предела и Гримо полагал, что граф, исполнив светский долг, больше шагу не сделает в сторону Вандома.
Но он ошибся. Граф стал бывать там регулярно, хотя каждый раз это требовало от него немалых усилий и денежных затрат. Гардероб пришлось существенно дополнить. Герцог де Вандом пытался также занимать у графа денег, но этому мягко, но решительно, воспротивилась Франсуаза.
Гримо должен был бы радоваться, что граф перестал сидеть дома, но вместо этого Гримо трясся от страха.
Репутация Сезара де Вандома была известна. Со временем до Блуа тоже дошли слухи о последних событиях – об аресте Шатонефа и новой ссылке герцогини де Шеврез. Вокруг Сезара образовалась пустота. Гримо казалось, что он воочию видит, как герцога затягивает темный омут, куда он тащит за собой его господина.
Но герцог – сын Генриха IV. Сколько раз уже это обстоятельство спасало ему жизнь, когда другие шли на плаху.
Гримо до смерти боялся, что граф де Ла Фер зачем-то хочет стать этим другим.
Но неожиданно все закончилось. Когда за Шатонефом  захлопнулись ворота Ангулемского замка, где ему суждено было просидеть 10 лет, герцогу де Вандому было позволено вернуться в Париж. Его непричастность к делам Шатонефа была доказана.
В Бражелон снова вернулись тишина и покой.

Только тишина была гробовой, а покой напоминал могильный.