Первая глава нового романа Кольца мостов

Кольца мостов

Мост всегда был мистическим символом перехода в другой мир. Отражения мостов в Петербурге создают  замкнутый круг, в котором с виду все одинаково - как внизу, так и наверху.  Это было задумано для того, чтобы дать нехорошему месту положительную энергию. Таким образом, Петр Первый думал, что  мосты образуют магические кольца, защищающие город.  Но все изменилось с тех пор, как мосты в городе стали разводными.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Нинка шла по мосту Володарского. Мимо нее, обдавая вонючими выхлопами, с грохотом проносились машины и автобусы. Черный дым, вырываясь из автомобилей, смешивался с паром и накрывал пешеходов грязно-серым туманом. Они брели в этом тумане будто призраки, стараясь по возможности не дышать. Мокрый снег, словно соревнуясь с ветром в жестокости, лупил с размаха прямо в лицо.  Мост под ногами подпрыгивал и дребезжал, его металлические швы, казалось,  вот-вот  разойдутся, открывая пешеходам путь в черную бездну. Там, внизу бурлила и клокотала осенняя злая Нева, готовая поглотить любого, кто к ней приблизится. Люди брели по мосту из последних сил, и  казалось, что стоит  лишь на минуту перестать перебирать ватными ногами и заглянуть в пропасть между железными скобками, и ты навсегда окажешься там, в ледяном аду.
Женщина шла, ничего не замечая вокруг. Волосы намокли и слиплись комом, в сапогах хлюпала вода. Долгие месяцы Нинка горела изнутри ядовитой  ненавистью, день за днем она сжигала ее внутренние органы. Сегодня она поняла, что если ничего не предпримет, то скоро рассыплется мелкой трухой, как старый гнилой гриб в осеннем лесу. И вот сегодня она, наконец, посмотрела в глаза той, другой.
Она тихо вошла в парикмахерскую и  села в углу на старый ободранный стул. Это была маленькая занюханая цирюльня с помпезным названием «Салон красоты Изабелла». Располагалась она в подвале. Нинке показалось, что там царила полная антисанитария – она бы в жизни не доверила свою голову «изабеллам» из подобного свинарника. На полу, явно еще со вчерашнего дня, разноцветным ковром лежал пестрый слой волос. Кудрявые рыжие локоны переплелись с черными и были присыпаны сверху голубоватой старушечьей сединой. Казалось, человеческие волосы были везде, они так и норовили залететь в рот, чтобы заскрипеть на зубах.  В кресле ТОЙ САМОЙ парикмахерши сидела сиреневая бабушка-облако. Сквозь нее  пробивался свет лампочки, делая бабулю абсолютно невесомой.
- Я вот, доча, покрасилась, как ты  говорила Иридой. А потом высохла. Но на себя гляжу в зеркало и не узнаю. Какой-то фонарик фиолетовый на башке. Люди на улице  оборачиваются вслед. Доченька ты помоги мне, дуре старой.
- Верочка Игоревна, дорогая. Не надо в следующий раз лить на себя весь флакон. Только капельку, чтобы освежить седину. Волос изнутри уже пустой, он окрасится мигом.
Нинка сидела и, пользуясь случаем, спокойно рассматривала эту тварь, воровку, мразь. Так мысленно про себя она всегда ругала Катерину. Это помогало ей не плакать.
 К счастью, в салоне была очередь, поэтому никто не обратил внимание на болезненно бледную молодую женщину с синяками под глазами. В Питере таких пруд пруди – тонкокожие выходцы с другого света. Идут по Невскому проспекту, глаза опустили, уголки рта тянутся к земле, словно привязанные к ней невидимыми нитками. Кажется, будто в этих людей уже ничто не способно вдохнуть жизнь. Первые дни после приезда в Северную столицу Нинка смотрела на них с большим  удивлением, а потом и не заметила, как сама стала такой же. Морской румянец быстро стерся унылыми дождями и выцвел под серым небом Петербурга.
Она смотрела как та, что забрала, высосала сквозь коктейльную розовую трубочку ее  жизнь, грациозно двигается по периметру небольшой комнатенки. Мерзкая гадина, вавилонская блудница.  Парикмахерша порхала как бабочка туда-сюда, шутила с коллегами и одновременно стригла плечистого военного. Катерина была настоящей русской красавицей – серые глаза с поволокой и коса до попы. Нинка рядом с ней казалась себе черным иссохшим деревом, в которое ударило молнией.
- Женщина, вы на стрижку?
Любовница ее мужа метелкой подметала волосы. Светлые, рыжие, черные – большое гнездо из человеческих голов.
 Не помня себя от горя, Нинка схватила ножницы, лежащие на краю столика, и кинулась на соперницу. Та  успела увернуться, а крепкий военный на лету поймал Нинкину руку с орудием убийства.  Началась паника, девки завизжали, а Нинка стремглав бросилась на улицу.
 Очнулась она на мосту, глядя вниз в темный водоворот. Что-то подталкивало ее прыгнуть вниз, но мысль о мести не давала покоя. Как же так? Она, Нинка будет лежать в гробу холодным трупом, а эти двое радостно кувыркаться в ее постели и в ее квартире. Это было не справедливо. Гадина должна поплатиться за все. За то, что вот так, одним щелчком наманикюренных красных ногтей, разрушила ее жизнь.
Из воды медленно выплыло лицо соперницы, длинные волосы по-журнальному красиво раскинулись на волнах. Обнаженное тело слегка покачивалось. Русалка, прищурив серые глаза, улыбалась. Потом начала хохотать. Нинка нащупала в кармане ножницы, которые, когда в парикмахерской началась заварушка, по инерции спрятала в карман. Она достала их и стала срезать  волосы с головы, бросая  в воду.
- Будь ты проклята, будь ты проклята, - твердила она.
Русалка-парикмахерша закружилась в водовороте из волос. Она была опутана ими, словно гигантская рыба, попавшая в сеть. Ясноглазая красотка перестала томно улыбаться, теперь она кричала от боли и звала на помощь.
Вода исчезла, и Нинка оказалась на песчаном берегу. Море ушло куда-то вдаль, за горизонт, обнажив до неприличия жизнь маленьких обитателей. То тут, то там валялись ракушки, внутри которых шевелились рачки; беззвучно извивались морские звезды; под ногами на удивление резво  шмыгали крохотные черепашки. Нинка попыталась схватить одну, но она спряталась за камни. Отлив. Нинка сняла туфли и побрела по ребристой песчаной поверхности, где, судя по всему, еще недавно стояла вода. Вскоре морские существа закончились и под ногами стали возникать предметы человеческого быта – расчески, фотографии с вырезанными глазами, поломанные свечи, разрезанные подушки. Перья, много перьев летало кругом. Нинка так засмотрелась на странные предметы, что чуть не наступила на метлу. Преградив ей путь, седовласый дед сосредоточенно сметал раскиданный кругом хлам. Он был в резиновом темно-зеленом переднике – классический сердитый дворник из детства. Нинка заметила, как старик ловко поддел метлой из березовых веток длинную белокурую прядь волос. Вспомнилось, как летом делали с девчонками кукол из одуванчиков.  Надо было оторвать цветок, потом поделить его стебель на несколько ниточек-частей и опустить  в воду. Разрезанный стебель превращался в кудряшки, которые становились головой для цветочной куклы.
- А че мост-то разведен был?
- Нет, кажется. Ведь еще не поздно.
- Ну и что ты тогда приперлась сюда, дура, если не разведен? Ой, беда-беда с вами.
Дед закряхтел, подцепил еще одну прядь и сунул в холщовый мешок. – Ты пойми, глупая, если мост сведен был, значит, круг замкнется. Сильно болит?
Нинка только теперь заметила кровавое пятно на платье, чуть ниже груди. Оно было совсем маленьким и засохшим.
 - Не получилось тебе горе сбросить, только хуже сделала, голова бедовая. Придется мне этот мешок на другую сторону тащить. А толку-то никакого. Потому как, если мост сведен, по нему  ветром всю дрянь обратно и пригонит. Да еще и чужого нацепляет. Ох, дурное ты, баба, дело затеяла. Нехорошее. Может, заберешь свой мусор обратно?
Нинка посмотрела на увесистый мешок и покачала головой. Она вдруг почувствовала сильную слабость и осела на песок. Из дырки в груди сочилась черная кровь.
Дед снял с  метлы прутья, взвалил тяжелый мешок на спину и, кряхтя, пошел вдоль моря, по пути накалывая палкой мусор, словно охотясь на больших рыбин.
   Это было как неизлечимая болезнь, вроде СПИДа,  о существовании которой ты, разумеется, знаешь из телевизора, но даже помыслить не можешь о том, что подобное случится с тобой.  Нинку не удивляло, что вокруг все рушилось, летели обломки чужих судеб, подруги регулярно звонили, рыдая в телефонную трубку, а в судах шли безостановочные процессы разводов. Суд такого-то района постановил, что вы - больше не жилец. По крайней мере, с этим человеком...  Ну и что с того, все это не про нас. Мы - зрители, что бок о бок сидят на мягком диване и, лузгая семечки, смотрят бесконечный телесериал о жизни других. Нинке казалось, что Семенов был всегда, она с трудом помнила жизнь до него. Они столько всего вместе пережили, что срослись мозгами и душой похлеще, чем иные сиамские близнецы. Пятнадцать лет она прожила в полной уверенности что, они смотрят на жизнь глазами единого существа, и невозможно было даже представить, как один глаз вдруг переползет на затылок и станет заглядываться на особи другого пола.
Нинка верила своему мужу больше, чем себе и это, наверное, было самой большой ошибкой в ее жизни. Это позже она узнала, что, оказывается, мужчины меняются каждые семь лет и значит,  проснувшись однажды утром можно найти у себя под боком незнакомого бородатого хмыря. При этом Хмырь находится в состоянии полной амнезии, не помня ничего хорошего о былых супружеских годах, искренне недоумевая, что он тут делает и для чего ему семья. Вроде бы все как обычно – он уходит на работу, целует дочь перед сном, пылесосит в воскресенье ковер, но при этом «чужой» внутри него растет и ширится. Он нашептывает ему волшебные сказки об иных мирах, где волоокие нимфы ждут его в свои объятия. Где все ярче, острее, волшебнее. Где его любят и главное хотят.
Дело в том, что Семенов никогда не был секс символом  в глазах Нинки. Ближе к ночи они оба, как правило, были  вымотаны до предела, и  любовь в постели у них случалась крайне редко, в большинстве случаев так, для здоровья. Нинка, по наивности думала, что это в порядке вещей. Ведь человеком, как известно, руководит  сексуальная энергия, и если ее направить в другое, более полезное русло, то она сможет принести неплохие плоды. Так видимо, рассуждал и сам Семенов. Работа занимала весь его мужской потенциал, в кровати регулярно ночевали мобильный телефон с ноутбуком, а для Нинки  со временем  там практически не осталось места. Задумываться над процессом вытеснения у нее  времени не было, потому что вскоре после свадьбы родилась Сашка, и первые три года с момента появления этого маленького чудовища, прошли, будто в коме. Сашка была  тем ребенком, от которого  любой человек начинал сходить с ума. Когда ей был всего лишь год, они с Семеновым насмерть разругались, споря, кто будет мыть полы, а кто сидеть с ребенком. Оба безумно хотели мыть полы, потому что лишние полчаса с маленьким монстром означали полное физическое и эмоциональное истощение на весь оставшийся день. Каким образом грудной младенец умудрялся заставить весь мир вертеться вокруг него, до сих пор  остается для Нинки загадкой. В четыре года дочь доводила всех до умопомрачения своими истериками. А если на них не реагировали, то Сашка начинала орать странные песни, в жутком звучании которых даже сам Пельш не угадал бы ни одной мелодии. Обычно это происходило в тот момент, когда Нинка обращала свое внимание на кого-нибудь еще, кроме дочки. Даже если это была соседка, с которой Нинка, спускаясь вниз по лестнице, на секунду зацеплялась языками - Сашка начинала выть свою «волчью песнь»,  и все сразу разбегались от них как от чумных. Чего, впрочем, она  и добивалась. Еще будучи несознательным младенцем, Сашка свила у Нинки на голове гнездо, основательно туда заселилась и вовсе не собиралась без боя сдавать захваченные территории.  Но самый кошмарный случай произошел, когда  Нинка впервые выехала за границу в Турцию. Первый раз в жизни она узнала, что такое настоящий курорт  - вылизанные  пляжи, чистое как вода в стакане, Средиземное море, шикарный номер и еда  в любых количествах за шведским столом. И хотя Нинка сама выросла на море, их городок  не шел ни в какое сравнение с заграничными землями. В Керчи, откуда Нинка была родом, местные жители считали туристический сезон чем-то вроде страды, тяжелой работой в индустрии отдыха и развлечений. За те четыре месяца, что население России наслаждалось отпуском, им нужно было заработать деньги на весь оставшийся год – после распада СССР город так и не оправился от безработицы. Когда закрыли копировальную фабрику и рыбзавод, всем пришлось бороться за выживание. Практически каждая семья сдавала отдыхающим комнаты и квартиры, по возможности переезжая на лето к родителям, или ютясь в одной комнате со стариками и животными. Под жилье приспосабливались сараи, курятники, расширялись и достраивались собачьи будки. В преддверии сезона над довоенными одноэтажными домиками то тут, то там вырастали вторые и третьи этажи, делая их похожими на ласточкины гнезда.
Первый день отдыха в Турции. Нинка шла к морю вдоль зеленого газона, покрытого цветущими кустарниками олеандра. Летали стрекозы, в траве мелькали ярко-зеленые спинки ящериц. Разве могла эта сказочная тропа вести к воде? У них, ближе к сезону, дорога к морю покрывалась уродливыми палатками, как подросток в период полового созревания, прыщами. Там продавали шашлыки, хачапури и чурчхелу. Сами местные их не ели, прекрасно зная, как и из чего это сделано. Когда Нинка была ребенком, мама заставляла их с сестрой ходить по пляжу, продавать пиво и раков. До сих пор по ночам у нее в голове кричит пронзительный голос Ляльки, сестры – «Свежие раки, холодное пиво. Пиво-раки. Пиво-рыба»
Иногда раки были такие старые, что разваливались в руках, но люди на пляже все равно их ели. Они приезжали отдыхать, и им было все равно. Приезжие надолго не задерживались, поэтому претензии к продукции предъявляли редко. Только один раз произошел случай, после которого мама перестала их посылать с товаром на пляж. Один мужик купил у Нинки раков, но уйти она не успела – он сразу попробовал этот морской полусгнивший труп.
- А ну-ка иди сюда, цыганка.
Мужик потащил десятилетнюю девочку к своей подстилке на песке. Там сидела еще пара его друзей. Несмотря на утро – уже изрядно пьяные.
- Смотрите смертельный номер, она сейчас съест эту вонючку, что продала нам за тридцать рублей. Думают, что можно  говном нас кормить.
Под дружный гогот мужик стал засовывать Нинке в рот раковый хвост. Она выплюнула рака, и он упал в песок. Но мужик поднял его и стал запихивать ей хвост вместе с песком. Нинка отбивалась изо всех сил, но он был сильнее. Девочку вырвало, но к счастью прибежала сестра и стала громко звать на помощь. Мужики струхнули и отпустили их.
 Уже в мае на пляже появлялись странные люди с огромными попугаями на плечах и печальными мартышками в детских штанишках на привязи. Гастролеры предлагали отдыхающим за деньги сфотографироваться с животными. В летний сезон их городок превращался в маленький зоопарк. По улицам водили пони, предлагая покатать детей. Один предприниматель даже покрасил свою лошадку черной и белой краской и утверждал, что ему привезли настоящую африканскую зебру. На солнцепеке краска поплыла, и под маской зебры оказалась старая кляча Лизка, катавшая до этого детей в зоопарке Феодосии.
 Еще было множество рептилий: ящерицы, змеи, удавы. Все они лежали вдоль дороги к морю в картонных коробках в тени акаций, ожидая своего звездного часа.  Там же томились тропические птицы. Яркие попугаи с подрезанными крыльями и ободранными хвостами иногда жалобно и пронзительно вскрикивали Нинке вслед. Нинка смотрела на этот привозной цирк и думала – как же, наверное, бедные зверюшки  ненавидят детей, этих маленьких злых карликов, с их вечным – а можно погладить?  Один  попугай сумел удрать из тюрьмы и приполз ночью к ним под порог. Сестра услышала, что кто-то скребется, и подумала, что это кошка. А когда открыли дверь, то обнаружили  зеленую, наполовину ощипанную птицу.
 Когда Нинка взяла ее на руки, она скрипучим голосом сказала – «дерьмо, вот дерьмо»  У попугая была сломана лапа, она так гноилась, что пришлось ее отрезать. Капитан Флинт остался жить у них, и со временем его мироощущение изменилось на более позитивное.  Тело покрылось новыми перьями (оказалось что старые он выщипал сам от стресса), а в сердце проснулась любовь к Нинке. Лялька, сестра, прочитала в книге, что большие попугаи – однолюбы и выбирают в фавориты только одного члена семьи. Капитан Флинт выбрал Нинку – только ей он позволял чесать ему шейку и полностью копировал ее голос и интонации. Он даже спал вместе с ней, примостившись на одной ноге на спинке старой железной кровати.
 Вместе они мечтали, что однажды уедут на родину Флинта, в далекую Австралию и останутся там навсегда. Нинка вычитала, что на родине попугаев и кенгуру мало незамужних женщин, поэтому австралийцы с радостью принимают в свои ряды эмигранток.
Когда в их доме появился Семенов, попугай его возненавидел всеми фибрами пернатой души, словно чуя, что добром эта история не кончится, и далекие тропические страны навсегда останутся для них мечтой. Один раз он так цапнул его за губу, что пришлось зашивать ее хирурга. Возможно, Флинт предвидел, что в будущем у Нинки нет никакой Австралии, лишь холодный Петербург, где не то, что попугаи, даже люди выживают с трудом. Ближе к отъезду Нинкин любимец заболел и сдох. Наверное, летает сейчас счастливый в пестром попугайском раю, пока Нинка мучается на севере за них двоих.
Итак, Турция. Эта поганка Сашка, как всегда, все испортила. Ей было уже 5 лет – возраст, в  принципе, вполне сознательный. То самое время, когда в маленьком человечке, как молодые яблочки в саду, начинают созревать пороки. Однажды, когда они плавали в бассейне, к Нинке стал кадриться инструктор по дайвингу. Нинка живописно возлежала в отсеке с гидромассажем, а он, присев на край, пытался назначить ей свидание. Сашка  в оранжевом спасжилете плескалась в большом бассейне, солнце отражалось в свежехлорированной воде, и ничто не предвещало неприятностей. Парень был и впрямь ничего, статный мусульманин с голубыми глазами, и Нинка уже решили вечером с ним прогуляться на дискотеку и покурить кальян. Но вдруг наткнулась взглядом на перекошенное лицо менеджера. С глазами полными ужаса он плескал воду на кафельную, небесно-голубую  стенку бассейна к которой прилипла увесистая  коричневая какашка. И эту какашку мог сделать только один-единственный человек в этом месте, а может и во всем мире - нинкина несносная дочь. Почтенная публика  была в шоке и, мигом передумала купаться. Туристы повыпрыгивали из воды, несмотря на жару. Плавающее дерьмо в бассейне и впрямь зрелище не для слабонервных. Сгорая от стыда, Нинка затащила ребенка в гостиничный номер и отлупила изо всех сил. О свидании с красавцем инструктором можно было забыть - с этого дня она старалась избегать людных мест до конца отпуска. И хотя многие ей потом говорили – ну, что ты злишься, подумаешь, ребенок постеснялся проситься  в туалет, с кем не бывает, бла, бла, бла… Она твердо знала - все , что ее дочь Александра делает в своей жизни, она делает сознательно и с умыслом. Маленький дьяволенок, для которого детство - это только прикрытие. Даже в тринадцать лет Сашка не изменилась, просто школа,  репетиторы, музыкальная школа отвлекали ее от родителей и не оставляла времени для нервотрепок. А на выходные Нинка старалась отправить ее к подруге - сил для войны на домашнем фронте оставалось все меньше.
Семенов позвонил Тусе, когда она ехала в маршрутке домой. Он сказал, что с Нинкой случилась беда, она пыталась покончить с собой и сейчас лежит в больнице. Семенов все уладил и в психушку ее не отправят, но надо, чтобы кто-то из близких был рядом. Себя к этой категории он уже не относил.
Когда Туська прибежала в больницу, Нинка уже пришла в себя после укола снотворного и была удивительно спокойна, даже весела. Семенов заселил ее в палату люкс, и она наслаждалась покоем и одиночеством. Все пережитое накануне казалось страшным сном. Рана на груди немного побаливала, но была не такой уж глубокой. Она словно вскрыла огромный чирей, из которого, наконец, вылился гной, копившийся месяцами, и теперь боль потихоньку отступала.