Душенька

ВНИМАНИЕ: Рассказ "Душенька" опубликован в сборнике с одноименным названием "Душенька", Брисбен, Австралия 2006 г. В журнале "Жемчужина", 2007 г. На личном сайте автора http://tamaleevwriting.yolasite.com
Случай, когда беспомощную старуху, по доброте её, обманули и оставили без крыши над головой, действительно произошёл в Брисбене в 2005-2006 г.г. Ввиду того, что суд по делу Душеньки тянулся долго, а подобных случаев в Австралии было несколько, все имена и подробности - изменены. (На фото - настоящая расцветка буганвилии; обложка - работа автора).


     В ту самую минуту, когда к покосившимся ржавым воротам довольно большого участка подъехала полицейская машина, в окне дома, сплошь заросшего буганвилией, дрогнула занавеска и на секунду мелькнуло чьё-то лицо. И сразу исчезло. Только занавеска ещё тихонько покачивалась.
     Как назло, сегодня моросило с утра. Два констебля, высокий мужчина с рыжей бородкой, и женщина, совсем ещё молоденькая блондиночка, вышли из машины и, раскрыв зонты, не спеша направились к дому. У калитки они остановились: буйные кусты красной, фиолетовой и жёлто-оранжевой буганвилии, в тон ржавчине, так разрослись, что замуровали крохотный проход надёжней всяких замков. Блюстители порядка оглянулись: покосившиеся ворота тоже заперты; придётся изрядно потрудиться, чтобы их открыть.
     Минуя озёра слякоти, констебли прошли по мокрому участку и выбрались на дорожку, что вела к крыльцу. Перед крыльцом стояла огромная лужа. Они остановились, - почему-то они не спешили преодолеть её и подняться к двери. Постояв немного, полицейские вернулись к машине, сели, и там начали о чём-то переговариваться. Казалось, они кого-то ждали...
     Вся эта история была настолько удручающе простой, что на первый взгляд казалась естественной, а потому особенно жуткой. Даже их, закалённых законом констебелей, тоска брала оттого, что беззащитную старуху обманом выживает из собственного дома некая парочка «новых рашенс», которых та, по доброте своей, имела неосторожность приютить, не приняв для этого некоторых легальных мер предосторожности. За последнее время таких историй много, - сейчас в газетах почти что всего мира гремят истории о пресловутых «рашенс», которые, как гром среди ясного неба, нарушают спокойный уклад жизни на капиталистическом западе. История этой старухи, то есть, мисс Ходянко, тоже нашумела в местных газетах. Однако, пострадавшая официальной жалобы им, констеблям, не подавала. Следовательно у них не было законных оснований вмешиваться в это дело.
     Вмешаться пришлось совсем по другой причине. Дело даже не в том, что старушка не подчинилась требованию новых хозяев освободить дом. А в том, что она, «подарив» свой дом посторонним лицам, в течение двух месяцев продолжала, уже незаконно, получать пенсию. Кроме того, она не отзывалась на повестки из суда. В рамках закона, жульничество такого рода считалось серьёзным преступлением: обман федерального правительства или налогового отдела карался сурово. И старушке, - несмотря на то, что ей было уже далеко за восемдесят, для острастки и назидания, и формальности ради, - грозила тюрьма на 6-8 месяцев. Таким образом, блюстители порядка пришли для того, чтобы лично известить бывшую владелицу дома, мисс Ходянко, о том, что её, для выяснения создавшегося положения, вызывают в суд. Конечно, из гуманных соображений, в случае надобности, констебли намеревались также, вежливо и корректно, предложить старушке помочь перебраться в дом для престарелых...
     Между тем, мелкий дождь припустил и скоро ударил ливнем; ветер усиливался с каждой минутой; точно от гнева, почерневшее небо застонало, угрожая в любую минуту разразиться бурей. К счастью, в конце улицы показалась высокая худощавая фигура под зонтом: это был переводчик. Его вызвали, потому что за сорок лет жизни в Австралии владелица дома, «этник рашен», почти что не говорила по-английски, - с некоторых пор, по долгу службы, полиция научилась хорошо разбираться в «этник» и что «нью рашенс». Завидев молодого человека констебли вышли из машины и, уже втроём, решительным шагом направились к воротам.
     Кроме забора, ветки буганвилии почти что сплошь затянули стены старого дома, мешая полицейским подойти к двери. Словно намеренно, они цеплялись и хлестали, стараясь достать непрошенных гостей длинными и острыми, как гвозди, шипами. Ветки навалились разноцветной громадой на покосившуюся железную крышу и своей тяжестью продавили маленький навес над крыльцом. Поэтому сверху, как из ведра, на ступеньки лила вода.
     Констебль с рыжей бородкой отрывисто постучал в дверь. Никто не ответил. Но в доме кто-то был, в этом не было ни малейшего сомнения. Он постучал ещё раз.
     На крыше, над самой головой, хрипело и скрежетало, точно кто-то стонал: «Прочь, прочь, бездушные... Дайте человеку спокойно дожить свой век...»
    Блондиночка-констебль смутилась и нерешительно проговорила:
     - Скверная история получается.
     Но её коллега, не получив ответа на стук, в очередной раз обратился к переводчику:
     - Будьте любезны, позовите женщину на своём языке! Она же нас всё равно не поймёт.
     - Марфа Мироновна, - крикнул переводчик, - откройте! К вам из полиции. Повестка из суда.
Опять тишина. Переводчик был русский; он вдруг вспомнил, что старушка отзывается только на своё прозвище: - Душенька! – снова позвал он. - К вам с повесткой пришли...
     Полицейские обошли вокруг дома. На всякий случай ещё раз поднялись на крыльцо: ведь ясно же, в доме кто-то есть! Блондиночка в синей форме, стараясь не наколоться на иглы буганвилии, с трудом подтянулась, ухватилась рукой за выступ дома и - заглянула в небольшое кухонное оконце. Вдруг она вздрогнула и отпрянула назад. Подала знак товарищу и что-то тревожно проговорила. Тот решительно взялся за ручку двери. Но дверь не поддавалась. Тогда он изловчился и, поддав плечом, вышиб дверь...
     Ворвавшись в дом, констебли бросились к старушке, - она сидела, навалившись туловищем на край стола. Как видно, она что-то готовила, прежде чем ей стало плохо: голова, вернее, щека, почти что лежала на раскатанном слое теста; одной рукой старушка придерживала скалку, другой - судорожно сжимала край стола. Если бы не размокшее тесто под щекой, – на лице ещё оставались следы недавних слёз, - могло бы показаться, что она всего-навсего задремала. Констебль с рыжей бородкой мигом осмотрел помещение, переводчик попробовал было что-то старушке говорить. Почти что одновременно, не теряя ни секунды, блондиночка набрала номер скорой помощи, потом позвонила ещё куда-то. И только после этого подошла и присела на корточки рядом со старушкой.
     Скоро послышался вой амбуланса. Быстро, бережно, без суеты старушку уложили на носилки; и сразу – маска, кислород, искусственное дыхание...
     - Сердце... Качай... - долетели тихие, обрывистые фразы медперсонала. - Может быть, ещё можно спасти...

     С незапамятных времён Марфу Мироновну никто не называл по имени и отчеству. За безграничную доброту и наивность, ещё в молодости её прозвали «душенькой». И действительно, она была одним из тех добрейших созданий, кого за глаза называют «блаженными»: в конце концов, кто ещё мог просить подаяния на харбинских папертях только за тем, чтобы тут же всё раздать нищим? Приехав в Австралию, Марфа Мироновна этого уже не делала, то есть, на паперти не стояла. Но только потому, что русские, по старой памяти, сами ей давали, зная, что этот человек всегда найдёт, кому помочь...
     Почему-то с возрастом Марфа Мироновна стала ходить немного вразвалку. А теперь ещё, как на грех, с её чуть раскосого лица, печёного яблочка, никогда не сходила блаженная полу-улыбка. Кто знает, за это ли, или за её неисправимую доверчивость к людям, которая давно уже начала переходить всякие границы, некоторые считали её странной, даже глуповатой.
     Только это неправда, при всём чудачестве и простоте, глупой эта старушка ни в коем случае не была. Никто же не виноват в том, что Марфа Мироновна до самой старости осталась неграмотной. Жизнь была такая. Родилась она в Забайкалье; в революцию, когда ей было года три, родители бежали в Китай и обосновались в Трёхречье. Конечно, в их посёлке была начальная школа, но, - какое уж там ученье! – с самого детства, да и всю остальную жизнь, она знала один только тяжкий труд на земле.
     А насчёт «странности»... Да кто из нас в конце концов не странный? Каждый по-своему... Только никто в этом не признается. А Марфа Мироновна признавалась. И потому имела на это право. Этим она оправдывала свою единственную, но очень сильную сильную страсть: старушка любила сообщать всем имена своих предков, погибших в революцию, она поминала их за каждой обедней и, видимо в память их, никогда не упускала случая везде подписывать своё имя...
     - В грамоте-то мало чего умею, но имя своё подписать могу! – с гордостью докладывала она встречным и поперечным.
     Русским, конечно. Она бы и рада, рассказать об этом австралийцам, но они её не понимали. Потому что за сорок лет жизни в Австралии Марфа Мироновна так никогда и не научилась говорить «по-англицки».
     Когда Марфа Мироновна окончательно состарилась, кто-то из русских, почтения ради, пробовал перекрестить её из «душеньки» в «бабку Марфу». Да только ничего из этого не вышло.
     - Кака така «бабка»! - жаловалась друзьям мягкая, чувствительная старушка. - Никому я не «бабка». Нет у меня семьи. Одна я, как перст… - и на новое прозвище не отзывалась.
     Вот так и получилось, что из имени нарицательного, «душенька» стала именем собственным, и старушка, которой было уже далеко за восемдесят, навсегда осталась для всех Душенькой…
     Маленький полуразрушенный домик Душеньки, на высоких столбах, стоял на довольно большом участке. Не то, чтобы Даттон Парк был самым дорогим районом города, но вот улица Хайгейт Хилл, вернее, многие дома на ней, и особенно Душенькина хибарка, - потому что стояла высоко на горе и потому что оттуда открывался вид на реку и на Брисбен-сити, - все они давно уже превысили миллион.
     Много лет назад, когда Душенька покупала этот дом, он почти что ничего не стоил. И купила-то она его лишь по той простой причине, что ей, как и всем русским, хотелось жить поближе к Вуллунгаббе, куда из Даттон Парк всегда можно дойти пешком. В этом стремлении не было ничего удивительного, потому что русские построили себе там две церкви и, в те времена, русских было - на каждой улице и в каждом дворе - столько, что Вуллунгаббу и в шутку, и всерьёз, называли «русской Габбой». Никто не мог тогда предвидеть, что пройдут годы, и дома в этих краях баснословно поднимутся в цене, что престарелые русские со своей «Габбовки» медленно, но верно, потянутся вслед за детьми и внуками в самые престижные, но самые отдалённые пригороды Брисбена, что по этой причине последние двадцать лет жизни Душенька проведёт в одиночестве, а друзей и знакомых, с которыми можно всласть наговориться, видеть будет только по воскресеньям или большим праздникам в церкви...

     Не всё ли равно, кто посоветовал Душеньке приютить молодую пару, Гутю и Савика Протокиных? Старушка только помнила, что эти славные ребята впервые пришли к ней в дом, когда на дворе стояла скверная погода, такая плохая, что хуже и не придумать, когда от сырости и холода нестерпимо ныли её старые кости. В такие дни Душенька острее всего чувствовала своё одиночество, и потому, как же было говорунье не радоваться, когда под её крышей оказались две живые души?
     Протокины оказались очень скромными, даже застенчивыми. Всё беспокоились, что будут хозяйку в чём-то стеснять.
     - Марфа Мироновна, ведь, вы можете поселить нас с Гутей порознь, скажем, даже в разных домах... - нерешительно сказал Савик, - ну, чтобы не мешать вам своим присутствием...
     - А чего «мешать»? - не поняла старушка. - Со мной живите. А ишшо: я для вас - Душенька!
     - Да мы уж как-нибудь... перебьёмся, - осторожно вмешалась Гутя. – Честно, бабуль, любое из ваших самых скромных владений нас вполне устроит: работать мы умеем, не ленивые, и если  надо – что-то починим, приберём. Да и вам самой так удобнее будет...
     - Чего вдобнее-то? - опять уставились на Гутю раскосые, прозрачно-слезливые глаза старушки.
     Но Протокины, как на грех, были очень стеснительными. А тут ещё кто-то наговорил им, неизвестно кто наплёл чепухи, будто у неё есть какие-то другие дома...
     - Каки таки «владения»? - дивилась старушка. - Один у меня дом-то. Вот, со мной и живите.
     Душенька полюбила Гутю и Савика, как родных детей. Правда, из «детского» возраста они давно вышли, и приходились друг другу мужем и женой, но были они до того милые, и такие с ней обходительные, что скоро старушка не могла даже представить себе, как она вообще жила без них раньше. С тех пор, как в доме поселились эта «пара голубочков», так Душенька называла своих милых жильцов, каждое утро по всему дому разносился дурманящий, сдобный аромат: это она, ни свет, ни заря, вставала и заводила пироги, пекла шанежки, и баловала Гутю с Савиком так, как не каждая мать родных детей балует.
     - Как же их не побаловать-то, не пожалеть? - рассказывала старушка едва ли не всем своим знакомым, - поди, не легко ребятам приходится! Глянь-ка: бьются изо всех сил, чтобы как-то обосноваться в новой стране.
     Почему-то не все знакомые проявляли к Душенькиным жильцам сочувствие. Иные даже с сомнением покачивали головой. Но молчали. Во-первых, потому что знали, что Душенька их всё равно не послушает. А во-вторых, потому что весёлая, разбитная Гутя действительно работала по ночам в ресторане кельнершей. Днём она, вероятно, тоже где-то служила, потому что исчезала из дому в одни и те же часы, и частенько вид у неё бывал измученный. Зато Савик... Вот тут было посложнее. С первого дня приезда он всем объявил, что его, как редкого русского специалиста, пригласила на работу некая австралийская фирма. Но какая фирма – умалчивал, просто избегал говорить об этом. Поэтому Душенька никак не могла удовлетворить любопытство своих многочисленных знакомых. Она и в самом деле не знала, где он, как и что... и даже не была уверена, работает ли Савик вообще, потому что он, часто оставаясь дома, запирался на весь день у себя в комнате. Одно только было ясно неискушённой жизнью старушке: Савик был чем-то занят. И, как она скоро смекнула, деньги у него водились немалые.
     Между тем, Протокины были с Душенькой очень ласковы, так ласковы, что старушке все откровенно завидовали.
     - От своих-то не всегда дождёшься такого внимания... – говаривали ей знакомые.
     - И-и-и, касатики, это ишшо не всё! – сияла в ответ старушка: - Савик-то ишшо и хозяин хороший!
     И в самом деле: в течение первого же месяца пребывания Протокиных под крышей Душеньки, в доме совершенно вывелись муравьи и тараканы, от которых старушка страдала годами. Следующим полем действия «голубочки» наметили крыс. Но тут их ждал сюрприз. Всю свою жизнь Душенька боялась и не любила каких-либо перемен. Истребление же крыс она считала крупной переменой:
     - Ведь, жили себе... годами не переводились. Они же не виноваты, что развелись! - сетовала растревоженная старушка, но в конце концов согласилась.
     В полуразваленной хибарке был непочатый край работы. Самым серьёзным, пожалуй, было то, что в доме даже в хорошую погоду стоял тяжёлый запах плесени.
     - Это всё, бабуля, из-за вечной сырости у тебя внизу, под домом, - осторожно завёл как-то разговор Савик. - Плесень попадает через щели в полу наверх, в квартиру. Вредно это...
     - Ишшо чего придумал! - отмахнулась Душенька. - Кака така плесень? Люди век с этим жили, и ничего...
     Старушка упорно не сдавала позиций. Но и Савик не отставал. Как-то вечером все трое сидели за столом и мирно пили чай.
     - Бабуль, а, бабуль, - снова заговорил Савик, - а штакетник всё-таки снять надо: зачем он закрывает нижнюю часть дома?
     - Там крысы в темноте всё ещё шастают... – поёжилась Гутя.
     - И лужи никогда не просыхают. Плесень...
     - И-и-и, сынок, пущщай! На мой век и того хватит, - весело отмахнулась Душенька, стараясь, на сколько можно, оттянуть перемены, которых она панически боялась.
     - Чего хватит, здоровья или сырости? – протянула Гутя, крепко зажимая нос, потом громко чихнула и начала отчаянно сморкаться.
     Савик уже хотел было указать Душеньке на пагубные последствия плесени - острое воспаление Гутиной носоглотки - как вдруг над головой раздались странные звуки. Звуки, похожие на шаги, передвигались с места на место, точно кто-то грузный не спеша ходил по потолку. Гутя резко выпрямилась, Савик застыл с ложкой в руке: вот эти же самые шаги они оба уже не раз слышали по ночам. Стыдно сказать, доходило до того, что Гутька ночью в ужасе пряталась под кровать... Но вот, шаги неожиданно остановились. Савик уже вытер со лба холодный пот и облегчённо перевёл дыхание, но в это время опять кто-то пробежал по потолку и грузно упал.
     Душенька, как ни в чём не бывало, потягивала чай. А над самым столом, снова поднялась возня. Так прошло минуты две. Ни жива, ни мертва, Гутя подняла глаза вверх, к дощатому потолку: тусклая лампочка едва освещает почерневшие дощатые стены кухни; из щелей в потолке - между таких же почерневших досок - зашевелилась и посыпалась на средину стола пыль, грязь. И вдруг с потолка что-то полилось...
     Втянув голову в плечи, Савик и Гутя молча переглянулись.
     - Что это, бабка с нечистым знается? - одновременно ахнули оба.
     - Ан, ничего подобного! - встрепенулась Душенька. - Это Яшка привет посылает: он так есть просит.
     Встав из-за стола, старушка направилась к окну.
     - Кормить, кормить его пора...
     В распахнутое окно ворвался аромат летней ночи. Шаркающей, старческой походкой Душенька не спеша прошла к шкафу за ножиком. Потом засеменила к холодильнику. Достала оттуда припасённые очистки фруктов и стала их мелко нарезать. Вдруг отчаянный женский визг резанул тишину небольшой кухонки. Душенька в страхе оглянулась, и ничего не могла понять: над столом видна была только Гутина голова. Сползая всё дальше со стула, Гутя судорожно хваталась пальцами за край стола и неподвижными глазами в ужасе смотрела в сторону открытого окна. Невольно Душенька опять оглянулась: в проёме кухонного окна висела, головой вниз, покачиваясь, довольно крупная морда зверька, напоминающего собой огромную, пушистую крысу; зверёк нетерпеливо перебирал в воздухе лапками, точно чего-то ждал. А дальше всё произошло очень быстро: прежде чем Душенька успела подойти и протянуть в небольшие цепкие лапы яблоко, Савик изловчился и - послал в зверя ботинком...
     - Ты чего, очумел?! - набросилась на Савика старушка, подбирая рассыпанные очистки. - Это же Яшка, мой приятель-поссум! Он такой обиды не стерпит. Не придёт больше...
     С трудом переводя дыхание, Гутя и Савик снова сели за стол. Разговор не клеился. Но дело было вовсе не в том, что оба почувствовали себя неловко, - хотя, справедливости ради, всё-таки нельзя забывать, что в этих диких австралийских краях водятся животные, такие же дикие, как и их хозяева. Нет, дело было вовсе не в их смущении. А в том, что ни один из Протокиных не имел ни малейшего желания привыкать к подобного рода экзотике. И в том, что для этого нужно было срочно изобрести достойный способ воздействия на старуху. Или какой-то другой способ...
     Посидев из вежливости ещё немного, Савик с Гутей сослались на усталость, на массу «дел», и ушли к себе, плотно прикрыв дверь. А Душенька, она уже забыла про выходку Савика и злополучного Яшку. Забыла, потому что осталась в кухне одна. Старушка растерянно оглянулась:
     - Каки таки дела! – проворчала она озабоченно. - Только мучат себя здря! И чего им так много работать? Всё одно им всё оставлю...

     Душенька уже давно об этом думала. О завещании, то есть. Она твёрдо решила покончить с прежним, на некую богадельню, и переписать всё своё имущество на Протокиных. В самом деле, кому, как не «голубочкам», родненьким, ненаглядным, оставит она всё после своей смерти? Даже с Ильёй, племянником своих давних знакомых, советовалась. Только странно: Илья, который всё на свете знает, долгое время отговаривал её от такого шага, упорно не соглашаясь помогать в этом деле; а когда, наконец, уступил, то поставил условие:
     - Смотрите, Душенька, до поры, до времени, об этом никому ни слова! - несколько раз повторил он. - А Протокины, тем более, ничего не должны знать!
     «А чего бы их, «голубочков», не порадовать? - раздумывала Душенька, сидя в пустой кухне. - Авось, помянут потом старуху». От мечтаний и скуки глаза её начинали слипаться. Только назойливая мысль, что Илья зачем-то велел ей молчать о завещании, да ещё тянул время, не давала покоя.
     Мерно тикали в углу часы, на полу что-то шуршало, за окном тихонько поскрипывала боганвиллия. Старушке ничего больше не оставалось делать, как закрывать окошко и отправляться спать. «Ну, чего бы им со мной ещё не посидеть? – опять вздохнула она, шаркая мимо запертой двери «голубочков». - Вот ведь, всегда так: сами не спят, про меж собой чтой-то долго говорят. А чего говорят - знать мне про то, вишь, не положено…»
     Но сон не шёл к Душеньке. Наверное, потому что из-под двери комнаты Гути и Савика проглядывала полоска света и слышались приглушённые голоса. «Вставать-то им рано!» - снова охала, старушка, поворачиваясь на другой бок и натягивая на голову подушку: она понимала, что подслушивать чужой разговор - не годится. Но вот если бы на её месте был какой-то другой человек, а не она, - ну, тогда другое дело...
     - Идиот! - прошипел сдавленный голос Гути. - Всё бы тебе поскорее... Выждать надо. Случай-то ещё...
     Дальше трудно было разобрать, что она говорила. Но тут вдруг взорвался Савик:
     - Так ведь, они же... - дальше последовало что-то шёпотом. - Что, память коротка? - опять не выдержал он.
     - Да тише ты, псих! - опять прошипела Гутя. - Чего панику развёл? Всё равно нужен случай... - и дальше опять был шёпот. - Пойми же, бестолочь, ты им не нужен без... А как приберём всё к... там и само всё как-нибудь...
     Однако, кому охота сидеть ночью за чужой дверью только для того, чтобы, сквозь ночные скрипы и шорохи, слушать чью-то болтовню? Всё равно ни один нормальный человек не смог бы разобраться в этих странных, сумбурных обрывках фраз. Скоро из комнаты Душеньки послышался храп.
     А между тем, звуков в доме было больше, чем достаточно. Даже прибавилось. Потому что к ночи поднялся ветер, и теперь буганвилия с визгом скребла по крыше, высказывая Савику обиду за его выходку со зверьком. Зверёк же, тот самый поссум, как ни в чём ни бывало, закончил обход своих владений и снова поднял возню на крыше, устраиваясь на ночлег над самой спальней Савика и Гути. Стучать в потолок, пробовать его гнать, не было никакого смысла: ещё наступишь нечаянно на Шушеру...
     - Ты что, не мог истребить эту окаянную крысу? - раздался спросонья злой голос Гути. - Теперь шастает по всему дому...
     - Спи! Чтоб тебе... - дальше последовало нечто такое, что среди ночи тоже звучит плохо.
     Вместо ответа, об дверь спальни со всего размаху ударилось что-то мягкое, затем раздался писк и что-то шаркнуло в сторону. Удивительно, что ни ругани, ни ворчанья Савика не последовало. Значит, это Гутя запустила в крысу подушкой...
     Утром оба встали в самом скверном расположении духа. Если, вообще, можно сказать «встали», потому что их ночь была совершенно разбитой: почти до двух часов они говорили о «тревожном»; потом ещё час - о «деле»; после этого - странные шорохи и беготня на потолке, и обрывки кошмарных снов, не давали обоим сомкнуть глаз. А под утро, ещё и рассвет толком не забрезжил, где-то поблизости разразились диким хохотом кукабарры.
     - Экзотика! Будь она... – едва слышно процедил сквозь зубы Савик.
     - Потерпи, скоро этому... – как эхо, почти что одним дыханием отозвалась Гутя.
     Договарить не было никакой нужды: что-что, а уж понимать друг друга они с Савиком умели с полслова.
     С утра во дворе слышался тоскующий голос Душеньки:
     - Яшка, Яшенька... Выйди, дорогой, отзовись! Что же я буду без тебя, старая, делать..?
     Старушка обходила дом уже в третий раз и, не переставая, всё звала «приятеля». Очень уж боялась она, что зверёк разобиделся за вчерашнее и теперь, чего доброго, вздумает уйти из родного гнезда. За Душенькой, тенью, неслышно следовала стая кошек.
     - Сузанночки, детки мои, - время от времени увещевала старушка кошек, которых, кстати, звали всех одним именем, - потерпите чуток: всем будет завтрак, всем... Только помогите мне сперва Яшку найти!
     Когда Савик с Гутей вышли в кухню, на плите, издавая нестерпимый запах, что-то варилось. Гутя с неудовольствием поморщилась: после бессонной ночи её тошнило. А тут ещё перед самым окном на дерево уселась огромная стая белых с жёлтыми хохолками попугаев. Резкий, пронзительно-грубый крик этих крупных птиц во много раз превосходил хохот кукабарры.
     - Экзотика... – опять проговорил вполголоса Савик, но так, что это было выразительней всякой брани, и оглянулся, подыскивая, чем бы запустить в окно.
     И хорошо, что не нашёл: по лесенке, не спеша, в сопровождении кошачьей свиты, поднималась Душенька. Любопытно, однако, что когда она вошла в кухню, ни одна из кошек не переступила порога - все они, ухоженные, красивые, так и остались сидеть перед дверью.
     Видно было, что старушка чем-то расстроена. Какое-то время она крепилась, – сняла с плиты печонку, растёрла всё, чем-то заправила, и пошла кормить Сузаночек. Во двор, кстати. Потом опять поднялась наверх. Села у стола и – расплакалась.
     - Что ты, бабуля? – всполошилась Гутя и присела на корточки возле Душеньки.
     - Да Яшка... Как я теперь без него буду?
     Что-то вроде угрызения совести шевельнуло жёсткое выражение Савика. Но тут, когда его лицо совсем было прояснилось, под потолком опять послышались знакомые, грузные шаги. Савик поднял голову, прислушался: шаги направлялись в угол кухни, туда, где в жестяной, насквозь дырявой пристроечке-нише, - наследие ещё первых австралийских поселенцев, – ютилась дровяная печурка. Он знал, что Душенька не пользовалась этой печкой много лет, - круглая железная труба её, дюймов десять диаметром, упиралась прямо в низенький жестяной потолок. «Странно... только австралийцы могли такое соорудить! - мелькнуло в голове Савика. И вдруг все за столом насторожились: вот шаги приблизились к печке; и опять возня... Дальше Савик ждать не стал: мигом оказавшись у печки, он сорвал заслонку и, как только грузное тельце, поднимая тучу пыли, сажи и старой золы, шлёпнулось вниз, снова закрыл её...
     Дико округлив глаза, беглец смотрел из своей тёмной западни на людей. Теперь Савик мог разглядеть его хорошенько: ну, как есть, огромная крыса с большим пушистым хвостом! Не доверяя зверьку, он всё же полностью чугунной конфорки с печки не снимал.
     - Яшенька, милый ты мой! – просияла Душенька, увидев своего любимца.
     Рук, однако, к нему не потянула. И Савика остановила:
     - Нельзя. Без перчаток никак нельзя: ещё взбесится, сердешный... Страху-то какого натерпелся.
     Если бы Савик хоть раз в жизни послушал доброго совета, не пришлось бы Гуте сидеть с ним полдня в больнице, ждать, когда ему промоют царапины, укусы, или когда сделают укол от столбняка. Во всяком случае, - считала Гутя, - теперь этот ... может ругать только самого себя.

     Ввиду морального ущерба и прочих чувствительных увечий, полученных от Яшки накануне, Душенька  дала Савику, наконец, полное и безоговорочное право хозяйничать и в доме, и во дворе, и вообще, заводить порядки на своё усмотрение. Только приятеля-поссума не позволила трогать, да буганвилию ни словом не упомянула, в надежде, что он скоро про этот куст забудет.
     Но Савик ничего не забывал. Буганвилия, решили они с Гутей, подождёт, а что касается истребления Яшки - для того, чтобы полезть на чердак, всегда найдётся предлог. И он уже нашёл было предлог – крышу, дескать, проверить. Да только это оказалось не так просто: как и многие дома стиля «Квинслэнд», Душенькино жилище стояло высоко на столбах, а для ползучих и бегающих, это - настоящее раздолье...
     В своё время русские, приехав из Харбина, диву давались: - «И зачем только было строить этакие нелепые избушки на курьих ножках?» Австралийцы объясняли им, что, дескать, змеи не заведутся и, вообще, летом прохладнее. Но Протокины не задавали подобных вопросов, они благоразумно оставили своё мнение при себе. Только работали. Бегали вдвоём - вверх и вниз, туда-сюда, ездили со свалки на свалку, как оголтелые, так, что в глазах Душеньки зарябило. И лишь изредка, вполголоса, перекидывались ничего не значущими фразами, вроде: - «Ничего, всё равно мы потом...» или «В любом случае, нам это...»
     Так или иначе, но уже в конце недели из-под дома было убрано множество самого разнообразного хлама, снят пресловутый штакетник, и земляной пол, весь в чёрных лужах, стал понемногу подсыхать. Но самое главное, в крысоловке с визгом билась здоровенная, до сих пор неистребимая Шушера. Если бы Душенька не видела всего этого своими глазами, если бы ей только рассказали, что такая вещь возможна, она бы просто не поверила. Она уже не знала, как и благодарить-то «голубочков»...
     Но у Савика была отменная память, причём настойчивая.
     – Бабуль, у тебя что, везде... и в других домах такой же непорядок? Ты только скажи, всё тебе исправим, починим. Понять надо: дождь попадает - гниёт всё...
     То ли старушка не поняла, о чём он говорит, то ли не расслышала, обдумывая что-то своё, только она никак не реагировала на предложение Савика. Впрочем, она и не собиралась заниматься пустяковыми разговорами: разве она не говорила раньше «голубочкам», что нет у неё других домов? А потому:
     - Прощения просим! Тесто пора ставить....
     Конечно же, Душенька понимала, что житейские заботы совершенно не оставляли Протокиным свободного времени, и потому, при всём желании, они не могли подолгу сидеть с ней вечерами. Редко удавалось перекинуться с ними в картёшки - когда в «дурачка», когда в «Акульку», а то ещё пасьянс раскладывали. В другие игры старушка не играла; наверное, оттого, - соображала она, - «голубочкам» с ней скучно. Она бы и рада их чем-то потешить, например, рассказать о своей жизни в Китае, но каждый раз бедные ребята зевали от усталости и уходили пораньше спать.
     Душеньку терзало одиночество. Очень уж любила она эти редкие уютные вечера, когда Протокины могли задержаться за вечерним чаем на лишние полчаса. Наверное потому она решила употребить последнее, самое надёжное, как ей казалось, средство. И как только она раньше об этом не вспомнила? Вот так и получилось, что вечером следующего дня, когда Савик с Гутей поднялись было из-за стола, Душенька не утерпела и предложила «голубочкам» сыграть в свою самую любимую игру, в «подписи».
     Протокины не сразу поняли, о чём старуха говорит. Поэтому в тот вечер, впервые за всё время, Душенька получила возможность облегчить душу и рассказать ребятам немного о своей жизни в Китае: поля, тяжкая работа на земле, учиться не пришлось. Наконец, довольная собой, она заявила:
     - Мало чего в грамоте умею, но подписываться могу!
     - Да ну, бабуля, - после некоторого молчания протянул Савик, - неужели и впрямь можешь?
     Душенька покрыла каракульками старый конверт. Скоро она испещрила листок, который так кстати оказался под рукой. Она вошла в азарт, и готова была ставить свою подпись на чём угодно – знай, только подставляй!
     Всё это было так неожиданно, что Гутя и Савик, ошеломлённые, притихли. Похвалили старушку, конечно. Но потом оба молча переглянулись и, сославшись на головную боль, всё-таки ушли спать.
     Решив, что она «голубочков» чем-то обидела, Душенька не на шутку расстроилась. Всю ночь не смыкала глаз, и промучилась до утра. А утром – извиняться...
     - Вот ещё! Придумала! – смущённо буркнул Савик, с досадой подхватывая со сковороды подгоревшую гренку. - Никто на тебя, бабуля, не в обиде! Давай, лучше делом займёмся, чем...

     «Всё-таки Савик хозяйственный, - думала Душенька, наблюдая за Протокиным издали, - только память  больно слаба...»
     И в самом деле: как-то утром, приколачивая новую ступеньку в самом низу лестницы, Савик, как видно, совершенно забыл, что уже об этом спрашивал, и опять начал деловито выяснять, нет ли у Душеньки ещё каких-либо владений, где требуется хозяйский глаз:
     - Ну, скажем, какой-нибудь старой хибарки в городе или за городом, где надо что-то починить, приколотить, или тараканов вывести... Бесплатно, разумеется. Нам с Гутей и в голову-то никогда не придёт брать с тебя деньги за работу. Это за твою-то доброту...
     Старушка была тронута до слёз его готовностью всегда во всём помочь. Только одно ей было невдомёк:
     - И-и-и, чего ты, касатик, талдычишь, як дурень какой: «владения, владения...» С чего ты взял, што у меня ишшо дома? Один вот у меня дом и есть.
     Казалось, Савик всё ещё не верил, видно было, что он чем-то не удовлетворён. Но спрашивать перестал.
     Душенька была на седьмом небе. И неудивительно. Во-первых, Савик убедил её, что память у него есть, и вопроса о «других владениях» больше не поднимал. А во-вторых, с тех пор как старушка научила «голубочков» играть в «подписи», Протокины стали проводить с ней долгие вечера, и, вообще, начали проявлять к ней особую нежность.
     В угоду старушке, Протокины теперь часто играли с ней в карты, смотрели в альбомах выцветшие старые фотографии и не зевали, слушая бесконечные рассказы о жизни в Китае. Конечно, они знали, что больше всего на свете этот милый «одуванчик» любит игру в «подписи». Но это было больше ради неё, Душеньки, и только если ей этого очень, очень хотелось, потому что, естественно, ни Гутю, ни Савика такие игры занимать не могут. И вот тогда, как истинные герои, Савик с Гутей спать рано не уходили, а терпеливо и подолгу просиживали со своей хозяюшкой за столом.
     Хорошие это были вечера! Душенька блаженствовала. Ей даже казалось, что она как бы выросла в собственных глазах: ведь, глядя на исписанные листы, «голубочки» восторгались её каракульками. Они настолько отдавали хозяйке своё внимание, что, когда по кухне случайно пробегала шальная мышь, или в углу что-то назойливо и сонно стрекотало, или даже Яшка, болтая в окне лапками, смотрел в кухню и ждал яблок, Савик с Гутей ничего не видели, не слышали, не замечали...
     Душенька с нетерпением ждала своего заветного часа. К этому часу у неё в кухне на свежей скатёрке уютно поблёскивали три пузатенькие кружки, посреди стола дымился пирог, а на плите нетерпеливо свистел чайник. А в конце вечера Савик выносил ещё и бутылку вина. О чём только не говорили тогда своей бабуле Гутя и Савик! Они давно уже объявили старушку «своей», и потому, не стесняясь, расказывали ей о своей прошлой жизни. Казалось, у них не было от старушки ни одной затаённой мысли, ни одного секрета; они даже делились с ней радостями, горестями, но ещё чаще - смешили её.
     - Именины фирмача праздновали мы. В бане. Ну, выпили, как полагается. А потом взяли, да вместо юбиляра... с дуру-то... банщика стали мыть!
     - Чай, брешешь! - удивилась старушка и широко раскрыла глаза. - Каки таки именины в бане?
     - Да только банщик-то потом оказался, - продолжал Савик, - вовсе не банщик, а один из приближённых нашей районной шишки: компанию он, вишь, в баню привёл. Да только пока он, с этаким авторитетом, друзьям тазы и венички распределял, мы не разобрались и - решили сами его помыть...
     - Каки таки сышки? - совсем выпучила глаза Душенька. – Чего это, сышкам дома уж и помыться негде?
     Так прошло месяца два-три. И всё было хорошо. Вот только стала Душенька замечать, что её «голубочки» стали нервные, как бы подавленные, а Савик - так тот вздрагивал от малейшего шороха. Скажем, поздно вечером заслышит что-то на улице и - сейчас же выйдет во двор. Один, без Гути. И долго доносятся из темноты чьи-то тихие, напряжённые голоса. К нему и раньше изредка заходили какие-то незнакомые люди, но, странное дело, он всегда разговаривал с ними на улице.
     С некоторых пор странные ночные гости стали наведываться к Савику чаще. Всегда неожиданно и всегда поздно вечером. В дом они по-прежнему не заходили, только перенесли место переговоров со двора на лестницу, к самой входной двери. Их было трое. По обрывкам разговора Душенька поняла, что эти люди «вроде бы и русские, да только не наши...».
     - Чего ты, Савик... пригласил бы в дом! - сказала как-то старушка, выглядывая из-за приоткрытой двери с выражением жгучего любопытства.
     Незнакомцы ей вежливо кивнули, но порога не переступили и остались стоять в темноте.
     Однажды краем уха Душенька услышала, что гости от Савика что-то требуют. И ещё на этот раз она сумела рассмотреть, что все они были очень хорошо одеты, до неё донёсся даже запах какого-то необычного одеколона. Старушку охватил совершенно непонятный страх. А тут ещё Савик вернулся в кухню сам не свой. Ни с кем не говорил. Сразу к себе ушёл. Только на Гутю успел сорваться, наговорил ей столько неприятного...
     Один раз Савик страшно сорвался на Гутю на глазах изумлённой Душеньки. Это случилось дней через пять-шесть после того, как старушку напугал запах незнакомого одеколона. Ночные гости пришли опять. Вызвали Савика в сад. И там, в темноте, долго его били.
     К счастью, Душенька ничего об этом не знала. Только потом, когда из-за приоткрытой двери она увидела Гутю, в слезах, с окровавленным Савиком на лестнице, ей стало ясно, что произошло что-то ужасное. Пошатнувшись, старушка ухватилась за край стола и мелко-мелко задрожала.
     - Это же дичь, держать такое в секрете! - донёсся из-за двери сдавленный шёпот Гути. - Идиот! Без помощи старухи нам всё равно не обойтись...
     Она встала, намереваясь попросить у Душеньки немного ваты.
     - Я тебе покажу вату, шалава! – превозмогая боль, разразился бранью Савик. – Я тебе твой язык... - и Гутя, ударившись об косяк двери, покатилась прямо к ногам обомлевшей Душеньки.
     Бедная старушка и без того была потрясена: - «Ведь, Гутя пожалела его, - лихорадочно проносилось в её мозгу, - зачем же он с ней так грубо?» Душеньке показалось, что не то её самоё, не то Гутю, убивают... Несчастная, она совершенно не переносила, просто панически боялась, повышенных, раздражённых голосов. Минуты две Душенька молча переводила выпученные глаза с плачущей Гути на окровавленный висок Савика, потом тяжело перевела дыхание и с трудом опустилась на стул...
     Больше Савик не позволял себе подобных выходок по отношению Гути. Во всяком случае, в присутствии старушки. И ещё он понял в этот вечер, что дальше скрывать от Душеньки свою жизнь нельзя – неровен час, ещё попросит их с Гутькй съехать с квартиры! Тогда все планы их рухнут. Значит, каким-то образом придётся ей объяснить, что произошло. Но как, и что сказать?
     Гутя была очень обижена на Савика. Но, как человек умный, прекрасно понимала, что сейчас не время сводить личные счёты, что надо срочно находить выход из создавшегося положения.
     Впрочем, выход искать не пришлось, он сам представился, и довольно скоро. Благо, что у Протокиных давно уже вошло в привычку регулярно развлекать Душеньку. Подкинув раз-другой «дурачка», Савик осторожно заговорил:
     - Бабуль, а, бабуль, а твой кустик-то о-о-чень сильно разросся. Резать его надо!
     - И-и-и, сынок, на мой век и того хватит! – отмахнулась Душенька, хитро посмеиваясь: ему-то, Савику, невдомёк, что придёт день, и они с Гутей здесь будут хозяевами. – Так что, не трожь мою буганвилию!
     - Да у неё шипы, бабуль, что твои иглы!
     - Каки таки иглы?
     - А такие, что нас с Гутькой вечно режут. К двери мешают подходить.
     - Пушщай мешают! - поёжилась старушка, вспомнив страшных гостей Савика. - Этак покойнее. А не то, всякие тут ходють...
     - Да ладно, ничего страшного... - нерешительно проговорил Савик, обдумывая, что сказать Душеньке дальше. - И ты, бабуля, шибко не печалься об этих всяких...
     Савик не успел договорить, потому что за дверью послышалось сдержанное покашливание как раз «этих, всяких». Он резко встал и быстро вышел за дверь. Вслед за ним выскользнула из кухни Гутя. И вот, впервые за всё время, до испуганной старушки – причём без всякого подслушивания с её стороны - донеслись приглушённые обрывки фраз:
     - Поделиться надо. Ведь, мы уже теряем... И тогда всякое может....
     Вдруг в разговор вмешался злой шёпот Гути:
     - Коль вы поспешите... и нас... раньше времени... только старуху уморите! И тогда вам шишь... ни черта... А ну, прощевайте!
     Савик и Гутя вернулись в кухню притихшими. Затаив дыхание, Душенька не решалась расспрашивать. Ждала, что сами ей расскажут. И разве можно от неё теперь что-либо таить?
     - Вот что, бабуля, - после небольшого молчания, тяжело вздохнул Савик: - знаешь ли, вот «эти, всякие», что нам с Гутей докучают... Короче: придётся нам с тобой расставаться!
     Савик понуро замолчал. Душенька смотрела на него во все глаза и ничего не понимала. Ей стало страшно, на глазах выступили слёзы. Наконец, слово за слово, Протокины поведали старушке, что им - Савику и Гуте - скоро придётся уезжать обратно в Москву. Потому что фирма, которая год тому назад вызвала Савика, объявила себя банкротом, и теперь он без работы.
     - И к тому же, у нас до сих пор нет постоянного места жительства! - подхватила разговор Гутя, которую в этот момент точно осенило...
     - А у меня - что, не постоянное, что ль? - выпучила глаза Душенька. - Поди, уже год как живёте.
     Старушка расплакалась навзрыд: - «Как это, расстаться с «голубочками»? Но ведь, она без них затоскует!» А сказать Протокиным раньше времени о том, что Илюшка помогает перевести её завещание с богадельни на них, «голубочков», нельзя: Илюшка строго-настрого запретил. «Большая волокита будет, - твердил он ей с самого начала. - Вот и молчите. Никому ни гу-гу. А не то, ведь, вам что-нибудь напортят...» Душенька недоумевала: - «А чего портить-то? Богадельня не пропадёт, а вот «голубочки» мои пропадут...» Медленно тикали часы; разговор не клеился; не то что в карты, старушке даже в «подписи» играть не хотелось. А у Гути с Савиком от недавнего разговора за дверью и выпитого вина, кружилась голова и начали слипаться глаза. Душенька снова залилась слезами.
     - Да как же это, расставаться? – не могла успокоиться старушка. - Вы скажите, что живёте у меня!
     - Ну, живём, живём... - нехотя промямлил Савик. – Но это доказать надо, бабуля. Доказать. На бумаге доказать, понимаешь? А не то нас без жилья и без работы обратно отправят: такие здесь порядки.
     - Ну? Подписать чего надо? - встепенулась Душенька. - Чего там, давай, всё подпишем! Только бы вас не...
     - Вот ты, бабуля, умный человек: сразу видно! - заметно оживился Савик. - А эти, власти австралийские... Они нас без конца засыпают анкетами: без подписи и знать ничего не хотят!
     «Умный человек»! Старушка даже выпрямилась. Приосанилась. Впервые в жизни кто-то назвал её «умной». Это было самое больное место Душеньки: конечно же, она догадывалась, что люди, хотя и любили её, но всё же считали недалёкой. Помнится, как не раз сетовала она, рассказывала друзьям, что Протокиным туго приходится в Австралии. Но те только смеялись над ней: "Знаем, знаем уже этих пройдохиных! Врут они тебе всё! А ты веришь". И вот теперь Савик похвалил её...
     - Так чего подписывать-то будем? - воинственно подбоченилась Душенька. - А ну, давай, тащи сюда бумаги! Пушщай только посмеют вас...
     Бравым росчерком старушка поставила свою подпись в тех местах, где указал Савик. Она вошла в азарт, и с радостью исписала бы весь лист, если бы он ей только позволил...
     - Ну вот, бабуля, спасибо тебе огромное! - сказала Гутя, нежно целуя старушку. - Вот уж теперь-то нас никуда не прогонят...
     - Да чего ж... Живите себе сколько угодно! Я только рада буду.
     Савик открыл шампанское. На этот раз все трое просидели в кухне почти что до двух часов ночи.
     Но самое удивительное - это то, что ночные гости больше Савика не трогали. Даже наведываться стали реже. И только одна Душенька никак не могла успокоиться. Пусть она не понимала разговоров этих странных, неприятных людей, но всё, что было связано с ними, пугало её. Теперь она даже вечером спать не ложилась, пока не увидит в окне свет знакомых фар «голубочков»...

     Незаметно пролетело полгода безоблачного блаженства. За это время Протокины привыкли к своему новому положению «постоянных квартирантов» и заметно поуспокоились. И вдруг в один прекрасный день Савик сказал Душеньке:
     - Вот что, бабуля, нам нужно с тобой серьёзно переговорить: тебе скоро придётся отсюда куда-нибудь перебираться. Только ты не беспокойся, Гутька тебе всё устроит - можно в дом для престарелых, или в какую другую богадельню…
     - И-и-и, касатик, зачем же мне из своего дома уходить-то? – удивилась Душенька. – Поди-ка, сама для себя всё делаю: силы ишшо есть, вот только сердце иногда побаливает... Не-е-т, сынок, своё-то - оно всегда своё!
     Казалось, Гутя не слышала этого разговора - она стояла спиной к столу и бренчала посудой. Савик помолчал немного, потом опять тихо и серьёзно сказал:
     - Вот то-то и оно, бабуля, что дом теперь не твой. Он – наш. Ты же сама его нам отписала. Помнишь бумаги-то?
     Душенька смотрела на него во все глаза и ничего не понимала.
     - Как, отписала? Чего отписала?
     Савик нетерпеливо перебил:
     - Всё очень просто: в официальном документе ты поставила свою подпись, и таким образом перевела свой дом на нас с Гутей. Подарила, то есть. Дарственную подписала. Поэтому дом теперь наш.
     Душенька тяжело опустилась на стул. И всё-таки не сразу сообразила, что в её жизни произошло что-то непоправимое.
     До самого вечера старушка глядела перед собой, не понимая, что вокруг неё происходит. А вечером по её лицу скользнула тревожная тень, она сразу как-то осунулась, обмякла. Даже чай пить не стала, а задрожав всем телом, поднялась и ушла к себе. Ночью её мучила бессонница. Не то во сне, не то наяву, ей мерещилось что-то страшное, но что именно, она не знала, и только в голове тревожно стучало: «Как же это: мой дом теперь - не мой? Зачем, куда я должна перебираться?» Так промучилась Душенька до утра.
     Весь следующий день Душенька ходила с помертвевшим лицом. Ни на что не реагировала, забыла покормить Яшку, а кошек – она даже не слышала их жалобного мяуканья...
     Видя, что старушка не на шутку растревожена, Гутя метнула в сторону Савика предупреждающий взгляд. Потом подошла к старушке и ласково обняла её за плечи.
     - Да ты не беспокойся, бабуля, мы тебе поможем перебраться отсюда. Я завтра всё узнаю, выясню, куда тебя можно пристроить... так, чтобы тебе хорошо было. А тут нельзя оставаться. Сама посуди: мы собираемся делать ремонт, везде будет грохот, пыль, грязь...
     Потянулись полные смутной тревоги дни, бесконечно долгие недели. Никуда Душенька, как ей велели Протокины, и не думала перебираться. По вечерам они вместе чай тоже не пили. И вообще, «голубочки» стали часто где-то пропадать. Иногда даже ночевать домой не приходили.
     Наступил очередной пенсионный день. Утром Душенька собралась пойти в банк. Она уже оделась, взяла сумку и, чуть вразвалку, не спеша направлялась к двери, когда в кухню вошёл Савик.
     - Ну, что, бабуля, съезжаем? - угрюмо начал разговор Протокин. - Мы с Гутей раздумали делать ремонт: в конце недели придут бульдозеры, дом сносить будем. К тому времени тебя здесь не должно быть. Сама понимаешь... грохот, разворот. Не с твоим это здоровьем...
     - Куда же я пойду из собственного дома? - всплеснула руками Душенька и расплакалась. - Да неужто у вас сердца нет, «голубочки» вы мои?
     Савик заметно терял терпение:
     - Правила, бабуля, правила: потому как теперь мы здесь хозяева, тебе уже нельзя оставаться. Иначе придётся платить нам ренту. Но лучше – съезжай...
     Плечи Душеньки мелко затряслись. Гутя метнула на Савика острый взгляд и подошла к старушке.
     - Не плачь, бабуля. Не надо так расстраиваться, - сказала она, обнимая её. - Как знать, может ты ещё вернёшься сюда: уголочек для тебя всегда найдётся, и притом недорого. Только это будет уже совсем новый дом. А пока тебе совершенно необходимо переехать, ведь, здесь скоро такое пойдёт... Не плачь. Завтра же мы поедем с тобой искать новое пристанище.
     Но Душенька была безутешна: неужто ей, на старости лет, по чужим углам ходить?! С большим трудом упросила Протокиных, Гутю, то есть, позволить ей ещё какое-то время оставаться в доме - за плату, конечно. Скрепя сердце, «голубочкам» пришлось согласиться и почти на два месяца отложить свои планы.
     Ноги у старушки дрожали, подкашивались. Но в банк всё равно придётся пойти: надо скорее получить пенсию, чтобы заплатить Протокиным ренту и хоть как-то оттянуть страшный день...
     - Дело, конечно, не в деньгах, - вмешалась великодушная Гутя, - но пусть будет так, коли ты того хочешь, - и повезла старушку в банк на машине.
     В прохладном полумраке мраморного помещения Душенька ждала своей очереди. У дальней стены, в мягком кресле, положив ногу на ногу, сидела Гутя и говорила с кем-то по мобильному телефону. Расстояние между фигурой в кресле и очередью каким-то образом успокаивало старушку, как бы отдаляло от неё страшное, неизбежное. Она даже облегчённо перевела дыхание: уж теперь-то, хоть на какие-то два месяца, в её жизни настанет покой.
     Ни в каком, даже самом кошмарном, сне не могло бы присниться Душеньке, что в банке её может ожидать такое потрясение. Прожив сорок лет в Австралии, она почти не говорила по-английски, но всё же кое-как разобрала, что ей уже два месяца почему-то не выплачивают пенсию. Она разволновалась.
     - Как это, не платют? – залопотала старушка кассиру по-русски. - Почему это, не платют?
     В банке давно знали милую «олд герл» и привыкли, что в этих случаях надо срочно вызывать переводчика. Таким образом Душеньке сумели объяснить, что банк здесь ни при чём, что пенсию ей недавно прекратили выплачивать по распоряжению правительства, поскольку она, мисс Ходянко, «подарила» своё имущество, а именно дом, стоимостью более полмиллиона, посторонним лицам. И что самое главное: в течение последних двух месяцев она, мисс Ходянко, получала пенсию незаконно, по ошибке или недосмотру отдела общественного благосостояния, и потому должна будет вернуть эти деньги государству.
     И всё-таки из всего сказанного Душенька поняла мало. Но платить-то Протокиным всё равно надо! В панике решила она тогда снять деньги с текущего счёта. Конечно, у неё там и раньше не было «алмазных гор», но сотенки три-четыре, остатки от пенсии, всегда водились. И сейчас бы лежали там, кабы старушка не поистратилась, ублажая своих «голубочков» почти что больше года. Нет, она нисколько не жалела об этом, кабы могла, она бы и больше на них истратила. Но...
     - Жить-то как? - в ужасе ахнула Душенька и странная боль застучала в её мозгу. - Жить на что буду?
     Боль перекинулась в левое плечо, ударила в руку, потом что-то с силой начало давить в боку. Последнее, что мелькнуло в угасающем сознании, было: - «Батюшки! Это чего ж, никак мне на людях стало плохо..?»
     Служащие банка вызвали скорую помощь. Всё время, пока Душеньку укладывали на носилки, Гутя стояла рядом и заботливо поглаживала почти что безжизненные старческие руки. И только потом поехала домой.
     В больнице Душеньку без промедления помчали в неотложку и оказали помощь. И только потом уже, когда старушка совсем пришла в себя и окончательно успокоилась, ей очень любезно и очень подробно объяснили, что, поскольку она, мисс Ходянко, с некоторых пор, вместе с пенсией, потеряла право на бесплатное лечение, лекарство и больницу, то теперь ей придётся за всё заплатить...
     «Как потеряла? Чего потеряла?» - опять застучало в голове несчастной старушки: она решительно ничего не понимала. Пришлось вызвать соц-работника. И тот, через переводчика, подтвердил, что «...Да, действительно, мисс Ходянко - вместе с пенсией - автоматически лишилась социальных льгот, включая бесплатное лечение, больницу и лекарства, по той простой причине, что она, мисс Ходянко, своё полмиллионное имущество, то есть, дом, «подарила» посторонним лицам...»
     Во избежание непредвиденных осложнений, Душеньку держали в больнице под зорким наблюдением два дня. Потом отпустили.
     В тяжёлом молчании Гутя везла старушку домой.
     Но сразу обсудить создавшееся положение с Протокиными не удалось - им нужно было срочно лететь куда-то по делу. Поэтому, едва переступив порог, Душенька бросилась к телефону.
     - Беда, Илюшка! Я без крыши осталась: они отняли... - с трудом проговорила старушка и заплакала. - И денег тоже нет...
     В трубке повисло молчание. Не потому, что Илья Душеньку не расслышал или не понял, а потому что у него бешено заколотилось сердце: неужели могло произойти то, чего он боялся, что предсказывали знакомые русские? Нет, он надеялся, что всё скоро и просто выяснится...
     - Постой, старая, не лей слёзы! Тут просто какое-то недоразумение.
     - Илюшка, приезжай! Скажи, чего теперь делать-то? Дом отняли, уходить велят... А куда я денусь? - и старушка снова заплакала.
     Не прошло и полчаса, как грузная фигура Ильи уже маячила в проёме двери Душенькиной кухни.
     - Не бредишь ли, старая? - участливо запыхтел Илья, пытаясь разобраться в сумбуре слёз, причитаний и обрывков фраз. - Как это, «нет пенсии»? Слушай, Душенька, твой дом - не торт, чтобы его просто так вот, взять да и «подарить»...
     - Чего ты, Илюшка! Непонятливый какой. А ну, смекай: в госпитале мне сказали, что, потому как я подарила свой дом жильцам, так теперь сама всё и потеряла.
     - Да как же ты могла его «подарить»? В Австралии это делается в присутствии трёх официальных лиц: адвоката, врача и соц-работника. А тебе нужен ещё и переводчик. Где они были, почему не присутствовали при передаче имущества? Без них в Австралии такие дела не проводят. Нет уж, старая, - облегчённо вздохнул Илья, - здесь что-то не так…
     - Так, ведь, гонят меня, выселяют, говорят: «Лучше сама съезжай!»
     - Кого... тебя выселяют? Послушай, Душенька, а ты Протокиным какие-нибудь документы случайно не подписывала? - вдруг насторожился Илья.
     - И-и-и, касатик, чего там... Их же выгнать грозились. Из Австралии-то.
     - Что ты подписывала???
     - Ну, как это «чего»: что они живут у меня, и всё. Дали бумагу, я и подписала. Я же им верила! - разрыдалась Душенька.
     Некоторое время Илья сидел молча, опустив низко голову, взъерошивая пальцами волосы. «Вот ведь, - давило у него в груди, - точно в воду смотрел, сердцем чуял, что с этим дурацким завещанием... Не надо было давать глупой старухе ставить там свою подпись! Господи, зачем я ей не помешал? Ведь, тянул, сколько мог. А тут – на тебе... Ну, да что теперь об этом..!»
     Илья поднял голову, в изнеможении потёр широкими ладонями одутловатое лицо, глаза, потом встал и направился к двери.
     - Душенька, ты Протокиных не бойся. И никуда не съезжай! - сказал он на ходу. - Я к тебе скоро опять приду.
     Не теряя времени, Илья начал выяснять, что же именно произошло. Звонок в городское управление, и - ему подтвердили, что, да, действительно, «Дома за Марфой Мироновной Ходянко больше не числится». Ещё один-два звонка – и он узнал наверняка, что мисс Ходянко, действительно, лишена всяких льгот и привилегий. Имея в горсовете свои «ходы и выходы», Илья сумел установить, что, да, дарственная грамота действительно скреплена подписью Душеньки. Но сделана грамота не на два имени, Гути и Савика, а только лишь на имя одного Савика. А вот, знает ли об этом сама Гутя – ещё вопрос...
     Утром следующего дня Илья опять сидел у Душеньки. Сообщил всё, что узнал. Старушка молча выслушала. Но плакать она уже не могла. Разве что слёзы, изредка, как бы сами собой, тихо скатывались по безжизненному, морщинистому лицу. Так она и сидела в углу, прислонясь к спинке дивана, маленькая, поникшая. В кухне царило давящее молчание.
     Вдруг Душенька слабо позвала:
     - Илюша, а, Илюшка, чего делать-то? Не на улицу же мне... - и снова умолкла.
     Илья во все глаза глядел на неподвижную фигуру на диване: одна; крышу над головой украли, а теперь и жить не на что. Конечно, никто старуху «на улице» не оставит - ни правительство, ни харбинцы, ни он сам, пока жив. Но не в этом всё дело. А в том, что - только в эту минуту Илья полностью осознал, точно его осенило свыше - в жизни этой по-детски простодушной, наивно-доброй старушки произошло что-то очень чудовищное, непоправимое. Теперь ей, должно быть, очень страшно жить на белом свете...
     Он опустил голову и до боли сжал виски.
     Вечером, когда Илья уехал, Протокины опять появились в доме. Сказали Душеньке, что их планы снова неожиданно изменились и теперь они, как законные хозяева, уже требуют, чтобы Душенька освободила помещение. Сроку дают три дня. В противном случае, им придётся подать в суд.
     - Какой такой суд? А как же два месяца..? - растерялась Душенька.
     Боясь шелохнуться, до утра просидела на кровати. А утром, когда Протокины уехали, позвонила Илье.
     Илья не поверил, что эти проходимцы могут подать на старуху в суд.
     - Да что ты, старая, они тебя просто пугают! Пусть только сунутся: их же самих тогда посадят! Только они не дураки и сами хорошо об этом знают. Я уже точно выяснил: ваша сделка была незаконной. То есть, Протокины совершили подлог. Адвоката же, который за хорошую мзду приготовил им нужные документы - так, что в нужный момент им оставалось только получить твою подпись - я знаю ещё по школе: он и тогда был подлецом. Кстати, если дело дойдёт до суда, с него тоже полетит голова...

     Конечно же, история Душеньки наделала шума на «русской Вуллунгаббе» и сейчас же разнеслась далеко за её пределы. Но история была настолько кощунственной, что поначалу добропорядочным обывателям трудно было в такое поверить. То, что старушка осталась без крыши над головой, да ещё и без всяких средств к существованию - это в Австралии-то! – большинству казалось просто невероятным. Но ещё труднее было представить, что теперь Душеньку могут посадить в тюрьму. А дело было вот как...
     Подарив свой дом посторонним лицам, по австралийским законам, престарелая хозяйка обязана была немедленно сообщить об этом в целую сеть государственных учреждений. Потому что в связи с этим она теряла не только все блага страны, но ещё должна была заплатить за свой «дар» крупный государственный налог.
     Душенька ничего этого не сделала. И, кроме того, «незаконно» получала пенсию. Вот и получилось, что, помимо социальных учреждений, в эту историю было вовлечено ещё и федеральное правительство. Денежный вопрос на Западе рассматривается намного серьёзнее всех остальных: каждый стремится возместить свои убытки. Таким образом несчастной старушке предложили немедленно вернуть долги. В противном случае, «за обман властей», ей грозили лишением свободы.
     Чтобы спасти Душеньку, если не от «сумы», то хотя бы от тюрьмы, Илья повёл её к доктору: первым долгом, считал он, нужно доказать, что старушка действительно не знала того, что подписывала, что её обманули.
     Кто-то из знакомых пробовал давать Илье напутственные советы: - скажи, мол, врачу то... скажи это..; скажи, мол, что старуха не совсем того...
     Но Илья не желал никого слушать, его благородное сердце возмущалось: как это, выдать Душеньку за ненормальную? Он действует правильно, во всём следует букве закона. Так или иначе, но когда они с Душенькой вернулись от врача, в справке значилось: «Сим удостоверяю, что мисс Ходянко находится в совершенно здравом уме. Подпись.»
     Это событие вызвало на «русской Вуллунгаббе» возмущений не меньше, чем само жульничество Протокиных. Правда, мнения были разные.
     - И какой же врач ... мог выдать такую идиотскую справку? Старуха-то всегда была, как говорится, «с приветом», - поражались одни.
     - Всё-таки наш Илья глуп, туп и неразвит: положим, Душенька чудит, но, конечно, она в здравом уме... Только для чего это было доказывать? - удивлялись другие. - Может, он с Протокиными тайком дружбу водит?
     И только в одном все были абсолютно согласны:
     - Этот законник даже не понимает, как он старухе навредил! Ведь, докажи он, что Душенька слабоумная и, следовательно, не отвечала за свои поступки, тогда все права и социальная защита оказались бы на её стороне...
     Но Илья и на этот раз никого слушал. Просто дал всем понять, что дела Душеньки ведёт он, и потому просит ни во что не вмешиваться.
     Всё-таки Илья оказался не так уж прост. Он правильно сказал Душеньке, что Протокины своими праздными угрозами только отравляют ей жизнь, но, в действительности, никогда не осмелятся подать на неё в суд. Поэтому не их вина, что бедной старушке начали присылать одну за другой повестки из суда, требуя, чтобы она немедленно явилась на рассмотрение дела.
     Опять же, если бы Душенька хоть раз послушала Илью и отозвалась на одну такую  повестку, неприятность могла бы довольно скоро уладиться. Ведь, всё, что нужно было сделать старушке, это - явиться в суд и, через переводчика, объяснить, что она, мисс Ходянко, является жертвой обстоятельств. Что у неё и в мыслях не было обманывать правительство, да ещё в стране, которая с такой лаской её приютила и законы которой она, мисс Ходянко, глубоко почитает. А для пользы дела, вместо того чтобы дома исходить слезами, ей лучше бы в суде разок-другой прослезиться...
     Никакие уговоры на свете не действовали на Душеньку. На повестки она не отвечала. Никуда не ходила. И, вообще, по целым дням боялась выйти из дома. Она была в отчаянии. Не то что ночью, ей даже наяву стало казаться, что за ней вот-вот придут и арестуют. Оставалась одна надежда: умягчить Гутю и Савика. Она была уверена, что это именно они хотят прислать за ней полицию, и потому по-прежнему ставила для них с утра пироги.
     Так было и в это дождливое утро. С той лишь разницей, что, когда старушка осторожно выглянула в окно, то ей уже не померещилось - к дому и в самом деле подъехала полицейская машина. Душенька в ужасе всплеснула руками и залилась слезами: - «Пусть меня все оставят в покое! Никуда я из своего дома не поеду!» Но мысли в голове перемешались, закружились, иногда какая-то одна выступала ярче других: «Пирог! Надо закончить пирог! «Голубочки» придут вечером голодные…» Душенька кинулась к столу: «Может, обрадуются? Может, позволят ей ещё немного пожить здесь?» Надо спешить! Дрожа всем телом, старушка опустилась на стул и судорожно ухватилась за скалку. Но слёзы мешали, они текли везде – на руки, на стол, на тесто, которое почему-то стало от этого прилипать к лицу...
     Звонка в дверь Душенька не слышала.

     Увидев на улице народ, полицию, амбуланс, Илья сразу понял, что с Душенькой произошло что-то серьёзное.
     - Сердце только что остановилось, - долетело до него издали. – Качаем: раз, два... может быть, ещё можно спасти...
     Он подошёл к носилкам, склонился над Душенькой и, с трудом сдерживая слёзы, тихо зашептал:
     - Держись, старая, не сдавайся! Каких-нибудь полгода потерпи, а там всё может уладиться...
     В дом Илью пропустили только после того, как он представился полицейским и объяснил, что ведёт официальные дела мисс Ходянко. Вкратце поведал блюстителям порядка о том, что происходило под крышей старушки в течение года и что, по его мнению, могло пагубно отразиться на её здоровье. Ещё сказал, что дело по поводу жульничества Протокиных передано на рассмотрение в Верховный Суд. О том, что мисс Ходянко составила новое завещание на Протокиных, которым безгранично верила, Илья умолчал. «Коль у них, защитников порядка, не было оснований заступиться за старуху, - вдруг мелькнула, поразившая его самого мысль, - так незачем их посвящать в... Всё равно к ним это отношения не имеет».
     Точно почуяв что-то недоброе, вслед за Ильёй к дому подлетели на «ситрояне» Савик и Гутя. Поставить машину во двор не смогли - как раз в эту минуту с воем и миганием выезжал из ворот амбуланс. С каменными лицами, но вежливо и учтиво блюстители порядка обратилась к Протокиным с вопросами. Потребовали удостоверение личности. На скверном английском Савик с трудом объяснил констеблям, что ему надо спешить и что его раздражает эта неуместная задержка; однако документы на дом показал: вот, мол, «мы хозяева!»
     Минуя большие лужи, неслышными шагами поднялся Илья вслед за Протокиными наверх, прошёл в кухню. Он хотел с ними сразу переговорить, но ни Савика, ни Гути нигде не было видно. «Наверное, у себя закрылись», - с горечью усмехнулся Илья, нащупывая в нагрудном кармане последнее завещание Душеньки. Если бы старушке не стало плохо, то он, скрепя сердце, был бы вынужден передать ей документ сегодня...
     Илья давно носил завещание при себе. Не отдавал, находя для этого любые предлоги, потому что к тому времени, как Душенька его подписала, о проделках Протокиных уже ползли тёмные слухи. Но Душенька обожала своих «голубочков», она не желала ничего слышать. Теперь, когда Илья узнал, какая в жизни Душеньки разразилась драма, он уже не мог заставить себя передать ей бумаги, и тянул, как говорится, волынку. «Пусть лучше богадельня, чем...» - негодовал он. Неизвестно, сколько бы так продолжалось, если бы не сама Душенька: она даже сейчас не имела против Гути и Савика зла, она и теперь готова была сделать для них что угодно, лишь бы только вернуть их расположение, любовь и ласку. И потому не проходило дня, чтобы старушка не позвонила Илье, напоминая, что «голубочков» пора уже «порадовать». Под конец - настаивала.
     И вот сейчас амбуланс мчит Душеньку в больницу. Один Бог ведает, выживет ли старая, выдержит ли её сердце все эти потрясения...
     В доме царила гнетущая тишина. Протокиных нигде не видно. Точно во сне, Илья подошёл к старой печурке и развёл огонь. И вдруг где-то в комнате послышался негромкий голос Савика:
     - Гутька, чего тянешь..? Звони скорее - замки менять надо!
     - Идиот! - шёпотом огрызнулась Гутя. - Старуха ещё жива. Вдруг вернётся... Пусть хоть полиция уедет...
     Тут дверь скрипнула, и оба появились на пороге.
     Илья стоял возле разгоревшейся печи. Все трое сразу увидели друг друга.
     - А вы что здесь..? Кто пропустил? - набросился на него Савик.
     - Теперь в этом доме - мы хозяева! – подошла с другой стороны Гутя.
Илья молча посмотрел на Протокиных. Потом вынул что-то из нагрудного кармана и не спеша разорвал.
     - Надолго ли? Хозяева, то есть? - насмешливо протянул он, бросая в огонь обрывки бумаги. - Потому как, сойдёт вам с рук эта подлость или нет, ещё вопрос. Но хоть таким образом, по завещанию, вы ничего не получите!
     Пламя взлетело и разом обуглило добычу. Красным светящимся веером оседали искры на ржавую поверхность конфорки.
     По расширенным зрачкам обоих Протокиных Илья понял, что Душенька, как условились, секрета не выдала: они действительно ничего не знали о завещании. Но тут, точно что-то сообразив, лицо у Савика побелело, нижняя челюсть отвисла и задрожала... ещё немного, и он бросился бы на Илью.
     - Подлюга! Гадина! – захрипел Савик в бешенстве. - Только раньше времени-то не радуйся: дом всё равно наш!
     - Спокойно! – грозно проговорила вполголоса Гутя: - полиция ещё во дворе.
     Савик сразу осел.
     - А что касается вас, - с ненавистью повернулась она в сторону Ильи, - так ведь, оригинал завещания всегда можно найти...
     Сложив на необъятной груди руки, Илья невозмутимо наблюдал за Протокиными: очень хотелось ему нанести этим нелюдям последний удар - сказать о предыдущем завещании на богадельню, которое Душенька переделывала в их пользу и которое теперь может опять быть в силе, и что о последнем документе не знала ни одна живая душа. «Нет... пожалуй, не стоит, - раздумывал Илья. - Незачем это, и к тому же - слишком рискованно».
     Присутствие Ильи, особенно его молчание, изводило Протокиных. Но тот, как ни в чём не бывало, подошёл к телефону и начал набирать номер больницы, чтобы справиться о здоровье Душеньки - по его расчёту, старушку должны были уже привезти. Тут нервы Савика не выдержали...
     Потеряв самообладание, он кинулся к Илье, оттолкнул от телефона, с силой рванул аппарат и запустил его в дверь Душенькиной спальни. Гутя едва успела отскочить. Но вдруг, что-то сообразив, Савик метнулся в комнату хозяйки. И там, в вечном сумрке из-за постоянно опущенных занавесок, начал выворачивать ящики.
     - Да постой же ты, ирод! – ахнула Гутя.
     Илья не расслышал, что Савик пробурчал ей в ответ. «Жди меня, Душенька, жди меня, старая! - молился он в душе, сбегая по лестнице, - жди, не сдавайся, я к тебе еду...»
     Прошло больше часа. Во дворе уже никого не осталось. Дождь опять припустил, из-за свинцовых туч на улице стало темно, от налетевшего урагана над домом качались провода.
     Гутя осторожно выглянула из двери и с опаской посмотрела вверх. Но тут молния вспорола небо, неистово загрохотал гром и в доме погас свет. Она юркнула обратно в прихожую.
     - Гутька, а замки-то? Сейчас вызывай! Где мобильный..? - раздался в темноте голос Савика.
     - Ну, какой же дурак поедет в этакую погоду? – проворчала Гутя, набирая номер.
     Дозвонилась с трудом. И только для того, чтобы ей сообщили, что мастерская стала, потому что в их районе, совсем рядом с ними, буря повалила у дороги дерево и электричество отрубило сразу во всём районе... Но линия на сотовом телефоне была плохая - голос на другом конце, как на волнах, то пропадал, то слышался опять, и ещё этот австралийский акцент! Всё, что Гуте удалось под конец разобрать, это: ветки огромного эвкалипта, падая, потянули за собой и - оборвали провода...
     Савик был в ярости, он не желал терять ни одной минуты.
     - Нет уж, я дом больше так не оставлю! Ведь, теперь ещё неизвестно, когда бульдозеры примутся за работу...
     Дождь хлестал сильнее прежнего, молния не переставала полосовать черноту вокруг, то и дело гром разрывал небесную твердь.
     Буганвилия мешала Савику быстро сбежать вниз, она цеплялась за одежду, больно хлестала по лицу, в кровь пробороздила руку. Страшно чертыхнувшись, Савик рванулся в сторону, но, потерял равновесие, поскользнулся и упал - сначала на мокрый коврик, который прикрывал глубокую трещину в полу, потом на мокрые ступеньки, потом с грохотом покатился вниз. И там, внизу, подняв брызги грязи, со всего размаху шлёпнулся в лужу возле дорожки.
     На какую-то долю секунды вспышка молнии осветила всё вокруг. Видно стало, как Савик выбрался из грязи. С проклятиями ринулся к машине. Минуты две колёса зверски буксовали в размокшем грунте, - старуха так никогда и не удосужилась подвести к воротам приличный въезд! Но вот, он с трудом вывел машину из осевшей колеи и - рванул на дорогу. И понёсся. В том направлении. где повалило дерево, где сорвало провода...
     Услышав визг покрышек, Гутя выскочила на крыльцо. Где-то недалеко хлопнула дверка автомобиля. Но вот опять вспышка молнии - стало видно, как Савик выскочил из машины и направился к упавшему дереву, видимо, намереваясь оттащить с дороги ветки... И вдруг у Гути от ужаса подкосились ноги, её затрясло, как в лихорадке: "Провода... провода на мокрой дороге! - стучало в голове. - Его же током убьёт..!"
     - Идио-о-о-т!!! – эхом отозвался и потонул в стоне бури страшный женский вопль.

     Говорят, у каждой истории есть свой конец. Но это не так. Потому что любая история, это – чья-то жизнь, а у жизни – нет конца.
     История Савика, хотя он и погиб, тоже продолжается: она таится в злоключениях Гути, которую после его смерти ожидало множество горьких сюрпризов и неудач; история эта чёрной тенью ходит за его сообщниками; она зловеще маячит и грозит его брошенной семье в Москве. Об этом одном можно было бы написать совершенно новый рассказ. Но, что нам до людей, которые другим причиняют одно только горе? Вот разве, пожалеть их надо, потому что чужие слёзы всегда отольются...
     Другое дело - Душенька. Подумаешь о ней, и улыбнёшься.
     В тот день буря скоро утихла. Илья просидел в больнице у постели старушки остаток дня и всю следующую ночь. Несколько раз сёстры приводили её в чувство, но через некоторое время она опять впадала в глубокое беспамятство. А на рассвете, когда сёстры распахнули окна, нежный лёгкий ветерок, догоняя солнечный луч, тихонько пролетел через всю палату, чуть коснулся лица Душеньки и навсегда успокоил её измученное долгой жизнью сердце.
    Всматриваясь в лицо старушки,  Илья то и дело вытирал покрасневшие глаза, в недоумении покачивал головой и - невольно улыбался: впервые за долгое время на лице Душеньки было удивительно мирное выражение; и ещё казалось, что она знает какой-то секрет, о котором другие пока не подозревают...
     Домик Душеньки стоит до сих пор. Богадельня намеревается сдавать его бедным. А пока там никто там не живёт. Ничто не нарушает тишины. И только иногда, когда налетит ветерок и ласковое солнце позолотит верхушки эвкалиптов, на крыше скрипнут и закачаются длинные, цепкие ветки фиолетовой, оранжевой и красной буганвилии. В такие минуты так и кажется, что вот-вот раздастся топот под потолком, потом распахнётся окно и в нём появится Душенька с яблоками для Яшки, а из кухни потянет запахом пирогов.
     Как-то безмятежным, тихим летним вечером Илья проходил мимо дома Душеньки. Остановился. Вошёл во двор. «А я знаю, я разгадал твой секрет, старая! – вдруг подумал он, озираясь вокруг: - Ведь, ты ничего не потеряла, потому что ты любила... И была права. Если память о твоей безграничной доброте живёт и после смерти, значит, была права...»

                2005 г.       © Тамара Малеевская.