Франц

   Зачем вы так глядите на меня? За что судите? Ведь не моя в том вина, - честное слово! – что вы лежите тут, практически без движения, а я приставлен к вам, будто охранник. Я всего лишь слуга, что исполняет распоряжения. Нет, разумеется, я тотчас могу отказаться подчиняться, я – свободен и волен делать то, что вздумается, но кому станет проще от этого? Я потеряю заработок, смею вас заверить, дорогая, не такой уж никчемный, и не смогу поесть сегодня; а ваше положение не изменится ни капли. Приглядывать за вами приставят кого-нибудь другого, ведь вы сейчас, целиком и полностью,  - и тело, и душа, и разум – во власти Доктора. Он решает, что полезно вам, а что – навредит. А мы – лишь послушные его словам пчелы. Если Доктор решит, что вашему организму пойдет на пользу сутки обходиться без воздуха, мне придется все это время простоять рядом с вами с подушкой. Хоть мы и станем ближе, мне бы этого не хотелось, поверьте. Видите? Сейчас ваше положение намного лучше, чем может быть. Да и мое. Честное слово, приказ оставить вас без дыхания не доставил бы мне такого удовольствия, как возможность сидеть и любоваться вашим лицом. И почему такая очаровательная девушка попала сюда? Воистину, неисповедимы пути Божьи! Расскажите о себе, пожалуйста. Чем вы занимались в той, Другой жизни? Вы могли бы быть студенткой в любом университете – в том, который бы больше вам приглянулся. Или работать медицинской сестрой; возможно, мы могли бы стать коллегами, попади вы к нашему Доктору. Прошу простить меня за мрачный каламбур! Не злитесь! Не закрывайте глаза! Прошу! Вы и так всегда молчите, и, чтобы не сойти с ума, охраняя вас, мне приходится без умолку болтать уже который час! Ваше нежелание говорить вполне понятно – протест. Рассчитанный ход, чтобы повлиять на меня и приблизить, как вам кажется, свое спасение. Абсолютно напрасно, надо сказать, вы это затеяли. Я совсем не могу помочь вам освободиться. Доктор знает, что делает. Доктор знает, как вам будет лучше. Зато, если вы смиритесь с моим обществом, и примите его, я могу стать вашим другом. За нашими беседами время, отведенное вам на этой койке, пролетит незаметно. Клянусь, я не собираюсь тяготить вас больше, чем это уже происходит. Почему бы вам не согласиться со мной? Но вы все молчите, а теперь еще и ваши ультрамариновые глаза скрылись от моих карих…

   Мне правда очень грустно видеть, как вас мучает эта ситуация. Не переживайте! Одна черная полоса рано или поздно обязательно сменится другой – белой! если вы будете расстраиваться, то ваши замечательные соломенные волосы побелеют раньше срока! Хотя, я считаю, даже в старости вы не утратите красоты. У вас она подобна горам: века понадобились, чтобы довести ее до совершенства, передавая по женской линии, века же уйдут и на ее разрушение. Вот! Наконец-то! Я заметил, как вы улыбнулись! Едва уловимо, одними щеками, но все же! Буду считать это маленькой победой, первым шагом на пути к вашему благодушию…

   Кстати, вам удобно? Может быть, взбить подушку? Или принести другую, мягче? Ничего не хотите? Пить? Есть? Молчите…

   Может быть, вам будет интересно послушать про меня? Про то, как я попал сюда? Морщинка, словно змейка, проползла в одно мгновение по вашему лбу, и я догадываюсь, что это и был ваш ответ. Отрицание. Но не переживайте, не переживайте, я совершенно не обижен отказом. Меня греет уже то, что у меня получилось наладить с вами контакт…

   Чем же развлечь вас? О чем поговорить? За то время, что вы молчите и слушаете, а я, будто пытаюсь языком во рту перемолоть в пыль кофейные зерна, темы исчезают, как рисунки, нанесенные водой на раскаленное железо. Сомневаюсь, что вас обрадует обсуждение анатомии или механики – двух тем, в которых я действительно силен. И вовсе не потому, - Боже упаси, если вы так подумали хоть на секунду! – что я считаю вас недостаточно образованной! Просто у «технических» бесед душу нужно искать много глубже, чем у «гуманитарных», или, тем более, «метафизических». А я бы искренне желал одухотворить этот разговор. Чтобы после того,  как мы расстанемся, он жил сам по себе в какой-либо другой реальности, и, возможно, принял бы самый причудливый вид…

   Кажется, вы погрустнели? Или это игра света в комнате, да моего воображения? Я догадываюсь, что вопросы эти ничего не изменят, но не задать их для меня равносильно капитуляции во время военных действий. Всегда есть шанс, что вы ответите именно на этот вопрос, что именно он разворошит что-нибудь в вашем сердце: хоть это и вотчина Доктора, я рискну осторожно туда пробраться…

   Хоть вы и не хотите слушать, а я все же расскажу вам о моем храме. Ой, то есть шраме, прошу прощения за оговорку. Возможно, вы не идете на контакт со мной именно из-за этого «украшения»? Что ж, это тоже меня не печалит, я уже привык к такому отношению. Не вы его начали, не вам и заканчивать. Просто хочется, чтобы вы знали: в том, что я был изуродован, не было моей вины! Ни капли! Женская ревность, сложенная с женскими заблуждениями и умноженная на нож, дают меня со шрамом во всю правую щеку. Шрам-храм. Храм-шрам. В каком-то смысле это увечье и есть мое божество. Тот, кто обитает в храме. Темное божество, и я приношу ему в жертву людей: и тех, с кем я общался раньше, и тех, кого я никогда не знал, да уже и не узнаю. О, возможно я испугал вас, уведя в дебри философствования? Прошу, не бойтесь! Слова о жертвах – всего лишь метафоры! Я лишь хотел обозначить исчезновение из моей жизни практически всех людей. Уродство, хоть внешнее, хоть внутреннее, отпугивает. Но, судя по вам, отношение ко мне не изменилось. Это замечательно! Еще раз хотелось бы извиниться за мои неосторожные мудрствования. Возможно, я хочу произвести на вас более хорошее впечатление, чем на остальных людей. Все же, вы мне очень нравитесь. Нет, я никоим образом не хотел оскорбить вас! Я вижу за этим молочно-розовым лицом, прежде всего, человека. Человека! Широкое сердце, которое, возможно, однажды вместит еще и меня – вашего надзирателя…

   Вновь вы хмуритесь, я наболтал лишнего…

   Дверь хлопнула! Вы слышали? А, я и забыл – это бесполезно. По правде сказать, разговаривать с вами я тоже не должен был. Доктор рассердится, если узнает, что я нарушил его распоряжение, и не заплатит мне. Просто вы настолько очаровательны, что я не смог побороть искушение, и попытался вовлечь вас в беседу. А вдруг вышло бы? Но все попытки оказались тщетны. Как бы то ни было, знайте: я восхищаюсь вашей красотой, я восхищаюсь вашей решимостью и намерением, во что бы то ни стало, преодолеть это испытание с безмолвной стойкостью. Я желаю вам как можно скорее покинуть это место и не возвращаться больше сюда. Будьте счастливы, дорогая. Я бы поцеловал вас на прощание, но боюсь оскорбить. Не держите на меня зла за мое надзирательство и за то, что сейчас я верну на место крышку гроба, и вы опять погрузитесь в темноту. Это не мои прихоти, поверьте. Надеюсь, я хоть чем-то скрасил ваше пребывание здесь. Уж ваше волшебное лицо точно скрасило мое! Прощайте!


*  *  *

   Секционный зал. Пустые столы. На одном – труп мужчины (лет сорок; черно-серые волосы средней длины, не ухоженные; недельная щетина; брови густые, сросшиеся; глаза открыты – карие; на лице свежий шрам, пересекающий правую щеку и глаз (глаз вытек); глубокая рана на левом боку под ребрами). Справа от стола стоит девушка (двадцать – двадцать два; блондинка с пышными волосами ниже лопаток, дорогая прическа; голубые глаза; французский маникюр (бесцветный лак, кончики красные); минимум косметики; легкое летнее льняное синее платье). Хлопает дверь. Сзади к девушке подходит молодой человек (ее возраста; темноволосый, стриженый «ежиком»; гладко выбритый; родинка над наружным углом правого глаза; глаза карие; в левом ухе маленькая сережка-кольцо; одет в вылинявшие джинсы и мятый несвежий медицинский халат) и кладет ей на плечи руки. Девушка вздрагивает и оборачивается:
   - Испугалась?
   - Просто ты подошел тихо…
   - Ничего себе! Дверь так бабахнула, я думал этот приятель сейчас подскочит!
   - Знаешь, когда ты сказал, что ты доктор и позвал к себе, ты не упоминал, что работаешь в морге! И не смейся! Я ведь могла оказаться одной из дурочек, что, увидя таракана, сначала визжат, как сирены, а потом падают в обмороки! А у трупа и вовсе скончаются!
   - Этого же не произошло. По человеку сразу видно, что шокирует его, а что – нет. Учитывая то, как ты говоришь… черт, как же мне нравится, как ты говоришь!
   - Это все пять лет филологии! И, да, комплементы в морге теряют часть своего шарма. Расскажи лучше о нем…
   - Нам бы бежать уже. Опоздаем, ведь, к началу. Гоголь ждать не будет!
   - В двух словах. В любом случае, тебе еще все это убирать.
   - Только халат. Остальное – не мои обязанности. А о нем я и так почти ничего не знаю…
   - Ну, хоть что-то. У всех есть истории. Без истории нет индивидуальности…
   - Твой язык сводит меня с…
   - Ну, не здесь. Пожалуйста, что это за человек?
   - Странный интерес…
   - Привыкай, я такая.
   - Э - эх. Это не мой клиент, его Д. вскрывает. Вроде, извращенец какой-то. Залез, зачем-то, в квартиру к девчонке, - может быть, следил за ней до этого, не знаю – напал на нее. Она не промах оказалась: сначала по лицу его кухонным ножом полосонула, а потом в живот по рукоятку всадила. Селезенка, наверное, в клочья! Он умер еще у нее в квартире.
   - Ясно…
   - Влюбилась, пока разглядывала?
   - Скорее уж он меня разглядывал! Хоть бы глаз оставшийся ему закрыли! А то жутковато… Еще ветер этот, будто говорит кто-то…
   - Да, брось ты! Сама же говорила, что тебя не пронять этим! Пойдем уже, опоздаем, ведь!

   Парень и девушка уходят. В дверях она оборачивается и, прощаясь, улыбается. Только ямочки появились на щеках.

25.06.2011
(10:41 – 17:50)