Дерево? Человек? Дерево!

   Нет, это не псы, это тучи смотрят в затылок и пытаются гавкать в спину громом. Хотя для Заоблачных это могут быть и собаки. Тогда наши собаки – их тучи? Лучше не думать: метафизическая шелуха плавит разум не хуже гамма-излучения. Так же можно лишиться камбия!
 
   Констатация – лучший друг противников философии – противников пустозвучия. Созерцание ведет к просветлению. Констатация идентична созерцанию? Снова скатываемся! Стоп! Только то, что перед глазами!

   А перед глазами:
а) – Небо цвета грязной (слово, которое вас запутает! не замусоренной, не пошлой, не жестокой!) земли. Серое, с налетом коричнево-зеленого. Словно, Мир перевернулся и подвесил себя за ногу.
б) – Земля цвета грязного (нет, нет, все еще речь именно о «грязном», не замусоренном, не пошлом, не жестоком!) неба. Вернее, как это грязное небо. Горизонт почти стирается. Бытие обращается в лист цветной-серой бумаги, на котором появляются детские рисунки: мы, люди и деревья.
в) – Псы-тучи. Тучи-псы. Пойди теперь разбери, на какой стороне больше правы! Еще сухо, но до дождя осталось десять. Девять.
г) – Ветер. Почти живой. Готов забраться внутрь, вывернуть, расшвырять, распотрошить и сбежать. Унестись.
д) – Толпа людей колышется на этом ветру. Он иногда несет и кружит выпавшие волосы, сгребая их в маленькие импровизированные кучки.

   Странно, что кто-то может считать их разумными! Сетует на неуважение к ним. Будто, они тоже чувствуют боль, кричат и плачут. Кто-то считает их такими же, как деревья! А кто-то и того выше: поклоняется им. Ищет помощи и заступничества! Вздор!   

   Восемь.

   Все вышеописанное мы созерцали со стороны кедра. А теперь посмотрим с точки зрения людей (пусть вас не удивляет абсурдность предложенного, заставьте работать фантазию).

   На тропинке, по которой в другой реальности могла пританцовывать девочка, неся бабушке пирожки, стоит кедр. Коротко остриженную крону треплет ветер. И вы не поверите, но он, ветер, абсолютно такой же! Никаких различий: непоседливый и слегка безумный. Островат, но самую малость. Сколько лет кедру определить не представляется возможным. Чуть старше среднего возраста: это выдают и морщинки на коре, и толщина ствола. Несколько сухих листьев пробиваются в кроне. Кто знает, возможно, их и больше, но они тщательно закрашены. Мощные ухоженные корни оставили глубокие следы в жиже позади. Отметины и шрамы, что затянутся с дождем.

   Семь.

   Перестали быть и людьми тоже! Теперь мы наблюдаем за полной картиной и всеми силами воздерживаемся от метафизики. Лишь смотрим.

   Кедр вяло и нехотя переступает с корня на корень, иногда подпинывая слежавшиеся комья грязи. Идет куда-то. Путь лежит через толпу. Дышать становится легче, но кедр, как и мы, не может принять на веру абсурд: в этом заслуга людей. Нет. Нет. Нет! Абсолютнейшая недоказанная глупость (в отличие от других глупостей, этой даже не удосужились привести аргументов!). Будто бы люди, эти «куски ландшафта», бесполезные, годные лишь для удовлетворения эстетического (еще один полнейший вздор!) чувства, будто бы они способны производить углекислый газ! Дескать, дышат (неслыханно! их сравнили с деревьями даже в этом!) они кислородом, а выделяют этот самый углекислый газ, так необходимый нам, деревьям!

   Кедр, персонифицируя свою злость, размахивается и ударяет левой веткой одного из людей. Не сильно. Лишь чтобы снять напряжение. Слышится крик, чем-то отдаленно похожий на скрип дерева. Вот! Попадаем в свои же ловушки! Незачем сравнивать несравнимое! Люди кричат не от боли, да и как они могут ее почувствовать без луба-то? Просто ветер раскачивает их чересчур сильно… Просто один человек ударился о другого… Просто, все просто.

   Шесть.

   А еще сок! Человеческий сок! Это вообще веет тонким ароматом шизофрении: собирать и пить этот мерзкий горько-терпкий человеческий сок! На шее (лучше там, потому как из других мест сок может не течь вовсе) делается надрез и вставляется пластиковая трубочка. Кедр сам видел эти затянувшиеся раны на высохших, состарившихся людях. Эту отраву даже продают! Продают! Прививают росткам ложные ценности! Сам кедр этого никогда не пробовал и не собирался…

   Тучи, меж тем, перекрашивают небо все сильнее, одним своим видом предрекая скорое появление дождя. Ветер ликует! Кедр ускорил шаг: хотелось добраться до дома не вымокнув, а то в этой толпе и спрятаться-то негде. Все люди были ощутимо ниже его. Некоторые повалены, видимо из-за позавчерашней бури. Их грязные ступни вырваны из земли. Кедр сначала обходил их, но, поняв, что тратит, таким образом, слишком много времени, стал ступать прямо по лицам и рукам. Он любит этот приятный еле различимый треск. Это напоминало об огромных загородных толпах, где они с женой любили гулять в молодости. Подумать только, раньше он был намного терпимее… Или в нем плескалось больше безразличия? Ничего в его жизни не менялось от наличия или отсутствия людей. Они ни прямо, ни косвенно не влияли на его окружение. Только на дочку, совсем юный росток. Но кедр искренне надеялся, что  ее «хуманофилия» со временем увянет.

   Пять.

   Живет он совсем неподалеку, в уютном домике с карликовой толпой во внутреннем дворике (невнятное увлечение дочурки буддизмом переросло в настоящую страсть). Жизнь, как жизнь, ничего выдающегося. Особенно в сравнении с некоторыми другими садами. Он, жена (искренние когда-то чувства еле тлели в нем… да и в ней…), дочь (не понимал, не понимает, но верил, что будет) и пять канареек. Вот птиц он любит, в отличие от людей. Не просто любит: птицы – его страсть! Птицы – нить, на которую была нанизана вся его жизнь, жизнь его сада. Как его росток боготворит людей, так кедр боготворит птиц. Их чарующее пение погружает его камбий в транс, их коготки щекотят кору. Его работа, его досуг  связаны с птицами. Птицы послужили причиной его знакомства с женой. Птицы подарили ему ту часть смысла жизни, которая не досталась от дочери. Птицы. Птицы! И птицы не любили людей. Сторонились их, пугались, словно опасались, что люди сейчас же оживут, запрут их в клетях, а перьями украсят свои головы. И кедр перенял это у птиц. Сначала нехотя, а затем все более и более убеждаясь в правоте своих пернатых любимцев. Были, конечно, исключения, но исключения всегда легко убить. То есть, забыть.

   Четыре.

   Переступив через очередное тело, и машинально вырвав прядь волос у покосившейся блондинки (та даже не вскрикнула, или это ветер стал чересчур резок?), кедр покинул толпу и вышел на дорожку, что вела к его дому. Дорожка была выложена гравием, а слева от нее бежала изгородь, чтобы отделить сад кедра от соседнего сада, где жили две очаровательные березы. Изгородь была ручной работы (ее подарил кедру на именины младший брат – искусный человечник), изготовлена из двух сотен рук, что, переплетаясь, составляли сложный узор. С краев ее обрамляли ступни. Создавалось впечатление, что она растет прямо из земли. Красота! Кедр выпустил из ветки светлые пряди, и ветер, этот проказник, мигом подхватил их, оживил. Фантазия помогла дорисовать их обладательницу, что, словно живая, кружилась в танце тут же, прямо перед кедром. Чего только не привидится, если не щадить себя и работать сутки на пролет! Кедр почесал крону, дивясь самому себе: откуда все эти глупые образы? Дочь. Однозначно, это ее влияние! Слишком много ей позволялось последнее время! И как только она еще разрешает им с женой топить камин? С ее-то взглядами!

   Кстати! Органы для камина! У него совсем вылетело из головы, что они кончились! Поворачивать назад, возвращаться в лес и покупать их, было слишком долго. Ленно. Да и дождь уже рядом.

   Три.

   Брать из сада топор, идти в толпу и набирать их самостоятельно - еще хуже.

   Два.

   Неприятные сложные мысли атаковали его камбий, будто ток, которым, ради эксперимента, мучают несчастную мышь. Весь его ствол моментально среагировал на раздражение: Где-то глубоко под корой, в самой сердцевине, боль свила гнездышко. И чем больше в кроне кедра вертелись мысли о зябком, непрогретом доме, тем отчетливее он понимал, что гостью эту не выгонят обыкновенные обезболивающие. Ему нужно просто вздремнуть. Выспаться. И плевать он хотел на дела и обязанности! Ими он займется, придя в себя (сначала придет домой, а затем уже – в себя).

   От ветра становилось хуже. Он, словно пытаясь помочь, выдувал боль из кедра, а она, в свою очередь, все сильнее и сильнее цеплялась за него, как паразит ни за что не хочет покидать тело хозяина. Как многоножка-двухвостка, хватающаяся конечностями за кафель, с которого ее смывают мощной струей воды. Как…

    …Хватит!

   Кедр чувствовал мысли, словно они были материальны! Внутри его ствола, его древесного тела, велась настоящая война. Рассуждения, вооружившись умозаключениями, пытались прорвать кордон, который кедр возвел вокруг своей боли, чтобы не допустить к ней неприятеля. Чтобы боль эта не активизировалась под натиском, не принялась защищать себя, распространяясь по нему все дальше и глубже. Так уже бывало с ним, и неоднократно. Это мучило кедр. Мучило, будет мучить. И мучает сейчас! А виной всему – липкая метафизика, в которую, если залезешь, то уже не отделаешься никакими силами! А еще этот проклятый ветер!

   Один.

   Дом уже рядом. Кажется, стоит протянуть ветку, и она упрется в ярко-зеленую дверь. Каждый шаг, каждое движение корня, стремительно приближавшие его к цели–сну и дававшиеся с боем, наполняли его спокойствием. А вид входной двери, изготовленной из трех-четырех добротных мужских спин (кедр немного разбирался в породах людей, снова заслуга дочери), и вовсе – радостью. Украдкой глянув вверх, перед тем, как ступить на порог, он уперся взглядом в огромную, но мягкую синюю тучу. Она закрывала собой половину неба, упрятав в складках солнце, и вот-вот готова была разродиться грозой. Хоть молнии пока и не появились, божественный сценарий их явно предусматривал. Как и гром, который, вероятно, должен был послужить спусковым крючком.

   « Видимо, этот пес не кто иной, как сторож Райских врат,» - резюмировал увиденное кедр. Мысль тут же ринулась в атаку, а боль плотнее обхватила его луб. Кедр охнул и потянул на себя входную дверь, которую его сад никогда не запирал. И вовремя!

   - Бабах!! -  оглушительный треск на миг всецело завладел пространством.

   Дождь!

   Дождь обрушился на землю сплошной стеной, будто сверху вниз излились околоплодные воды. Скоро что-то должно было родиться! Но что? Услужливая трясина философствования единовременно подсовывала до тысячи различных вариантов, ни один из которых не тянул на оригинальность. Пустые слова – пустые мысли, годные лишь для пережевывания. Даже не жвачка (вкус, который можно было выбрать, опираясь на свои предпочтения) – смола!

   Кедр не промок. Дом вовремя укрыл хозяина. А там, где мгновение назад были сухие камни, уже, будто почки, завязывались ручьи. Вода заменила воздух (дождь!). Весь мир погрузился на дно вселенского океана, а тучи из собак обратились в дельфинов, резвящихся на поверхности под серым небом. Люди не могли дышать в таких условиях! Людям нужен кислород, а не вода! Кедр не видел их сейчас – запирал дверь, - но отлично представлял, что происходит в толпах. Так было в грозу всегда. И его всегда до отвращения пугало это зрелище! Будто оно подтверждало то, с чем он никак не мог смириться: люди не то, чем они кажутся. Люди сакральны, а его дочь всецело права.

   Сейчас, когда небо отмывало землю от скверны, когда даже вольные птицы предпочитали укрываться в своих гнездах, свитых из травинок, пуха и волос, люди вели себя не как всегда. Глаза их, обычно тусклые и безжизненные отверстия в коже, наполнялись некой первобытной энергией и тоской, блестели от капель, катящихся по лбам и лицам. Их головы, одна за другой, оборачивались лицами к небу. Словно люди ждали ответов на свои бессвязные вопросы. Из их ртов (боже, о, как они похожи на наши дупла!) не доносилось привычных криков и стонов, а лился утробный гул, подобный песне. Песне не только без слов, но и без различимой мелодии. Это пугало кедр, и он предпочитал лишний раз не сталкиваться с подобным.

   Поэтому он торопился в сад.

   Поэтому плюнул на органы для растопки.

   Поэтому не позволял боли обручем из шипов впиться в его крону.

   Он боялся, что все, с чем он жил, весь скептицизм, взращенный им внутри, может не устоять перед этим зрелищем. Как не устоял его любимый росток. Тогда бы рухнул его персональный мир…

   Поэтому в подобные часы кедр стремился закрыться дома, занавесить окна шторами в павлинах и слушать пение своих канареек. И ни о чем не думать, прячась от мыслей за психосоматической мигренью.

   Ему это не удалось.

   По обыкновению всех пришедших в прихожей встречало зеркало, что висело слева от входа в массивной раме. А в зеркале был он. Или она, если приходили дочка или жена. Но сейчас отражался совсем не кедр, а нечто иное. Человек. Мужчина лет пятидесяти с чуть вьющимися седыми волосами глядел на него из зеркала испуганными зелеными глазами. Все лицо в морщинах, хоть до истинной старости еще далеко. Идеально прямой длинноватый нос, щеки гладко выбриты, ямочка на подбородке, выпирающий кадык над ослабленным галстуком. Одет он был в строгий черный костюм. В руке – портфель.

   Кедр обомлел. От удивления, от неожиданности. От страха. На какую-то секунду в воспаленном лубе (мозгу?) мелькнула мысль, что это его отражение. Кедр сглотнул смолу (слюну?) и опустил взгляд на свою  ветку. А увидел руку! Длинные худые пальцы с ровными подпиленными ногтями. На безымянном простое обручальное кольцо, без узоров. Пальцы эти била мелкая дрожь. Кедр ощущал ее всем телом (стволом?), всей кожей (корой?).  Он открыл не свой рот, который неизвестно откуда возник на этом чужом предмете, в котором томилось его сознание, напряг голосовые связки, термин, которого он даже не знал до сегодняшнего дня, и захрипел. На крик его не хватило. Чужие ноги согнулись под тяжестью чужого тела, и кедр опустился на пол в прихожей, все так же подвывая. Он не мог отвести взгляда, крепившегося к этим отвратительно-зеленым глазам, от незнакомой ему руки. Что это? Откуда это? Как?

    - Папа? – испуганный голос совсем рядом. – Папа что такое? С тобой все в порядке?

   Кедр повернул голову на шее – зайдя в толпу с топором, он рубил их бессчетное количество раз – и взглянул на свой росток. На доченьку, которая, услышав стоны отца, очутилась рядом. В комнате приглушенно клекотали канарейки, он слышал это ушами. Ушами! А перед ним стояло оно. Молодая девушка семнадцати лет с русыми волосами, заплетенными в косы. На ней были просторные штаны восточного покроя и топик с маргаритками. На тонкой шее – крест на цепочке. На тонкой босой ноге – татуированная змея. Человек.

   - Па… - начала она вновь, но не окончила фразы.

   Появились силы закричать. Громко-громко, выплевывая весь абсурд, который, не уместившись полностью в голове (такой маленькой для подобного объема!),  забил собой оставшиеся полости. В говорящее чудовище полетел портфель – рефлекторный акт самозащиты. Девочка, взвизгнув, увернулась. Теперь в ее глазах было даже больше испуга, чем в отцовских. А кедр (кедр?), продолжая кричать, нащупал дверную ручку и выскочил на улицу. Навстречу деревьям, что недвижно и молчаливо стояли на своих местах.
                        
   А там бушевала гроза. Вода заливала лес, вода заливала город. Весь мир. Капли стучали по крышам, кронам, зонтам, тротуарам, траве. Выбивали ритм вселенной, которая устроена так просто-сложно. По камням, по воде, по спинам коров, по окнам. По веткам и листьям, по рукам и волосам.

                17.09.2011. 23.11