Сказы деда Савватея. Опростоволосилась

    Холодной и снежной зимой 1907 года Пётр Данилович Ракицкий, помещик Воронежской губернии  возвращался в своё родовое имение под Острогожск. От железнодорожной станции, в санях укутанный поверх изящного пальто тёплым овчинным тулупом, ехал мечтая о домашнем тепле и уюте.
    Возвращался он из Богемии, с курорта в Карловых Варах, где проходил курс лечения от болезни почек.Принимал там известные на всю Европу ванны  с минеральной водой, грязевые обёртывания и различные другие действенные на взгляд докторов процедуры. Сказать, что ему  полегчало не мог, морщился от боли кутаясь в меховую медвежью полость. В Богемии климат мягкий, Россия же встретила его метелью и заносами. И вот когда до конца пути вёрст с десяток осталось, поднялась пурга,  дороги ни зги не видно. Кружило, выло и переметало, закручивало так, что лошади в бессилье понять где тракт, тянули в разные стороны. Постоялого двора или почтовой станции не предвиделось. На последней слуга Григорий наполнил горящими угольями  грелку под ноги барину, да она давно остыла. Хоть и не далеко до дома, прийдётся однако где-то остановиться скоротать время, подождать пока угомониться метель. На пути встретилась одна деревенька, утонувшая по самые крыши в сугробах. В окнах темно, время-то позднее. Глядь, в крайней избе теплится в окне огонёк еле заметный сквозь снежную круговертицу. Свернули с тракта. Кучер кнутом постучал в низенькую дверь и для верности в окно. Вскоре там появилось испуганное лицо старушки.
- Открывай, бабка! Не студи барина, шибче, шибче давай!- перекрикивал завывание ветра кучер.
    Григорий помог Петру Даниловичу выбраться из саней и на непослушных ногах, отсиженных за долгий путь проследовать к избе. Кучер накрыв потные спины лошадей попонами двинулся за ними. Вошедших окутал смрадный дух овчины, кислой капусты и мочи. В углу за печью на тонких ногах стоял покачиваясь недавно народившийся телёнок, большими глазами своими с интересом наблюдая за непрошеными гостями. Пётр Данилович брезгливо закрыл нос свой батистовым кружевным платочком, но это мало чем помогло, дух в избе щипал глаза, но деваться некуда, надо терпеливо ждать. Расположившись на скамье он всматривался в темноту окна,  а там бесновалась непогодь. Так прошел целый час.  В избе полумрак, свеча на столе да лампадка у икон, скудный свет. Хозяйка, вынужденная коротать время с непрошеными гостями, терпеливо сложив руки на переднике, сидела у печи на скамье. Время от времени клюя носом, всхрапывая, потом испуганно вскидывала голову и с недоумённо-виноватым лицом оглядывала гостей, дескать простите, прикорнула маненько. Пообвыкнув в непривычной для себя обстановке, наконец барин обратился к ней:
-Бабка! Как звать-то тебя?
-Ульяною, батюшка.
-Одна ли ты живёшь?
-Да почитай что одна пока.                -А где же все твои?                - Сын с невесткой в город подались, на ярмарку, а внуки у другой бабки гостюют.
-А поставила бы ты Ульяна самовар что ли, кипятку надо, чаю попью.
Ульяна  вздохнув встала со скамьи, нехотя полезла за печь, пошуршав там достала большой самовар с трубой и принялась на загнетке ножом расщеплять лучины на розжиг. Потом вынесла его в холодные  сени где налив самовар водой  вскипятила. Григорий достал всё необходимое для чаепития.
    Долго отдуваясь и кряхтя пил чай Пётр Данилович.
-Вкус странный. Ты бабка ничего в воду не добавила часом?- шутейно спросил барин.
-Господь с тобой, батюшка, нешто можно, мы православныя? А вода у нас скусная,- испуганно и обиженно поджав губы ответила Ульяна.
-Ну-ну, не серчай. Глядите-ка, метель вроде улеглась, тише стало.
    Все прислушались. Действительно за окном наступила тишина.
Непрошеные гости собрав пожитки свои покинули избу приютившую их и двинулись дальше в путь.
    Прошло месяца четыре. Наступила весна возвестив о своём приходе гомоном птиц и буйством цветущих садов. Как - то в один из погожих дней  по подсохшей после весенних грязей дороге к избе Ульяны подкатила коляска и с неё сошёл  в сопровождении слуги Григория, Пётр Данилович Ракицкий. С лужка, где прибивала  колышком к земле обрывок верёвки  с привязанным к ней уже подросшего телка, увидала его Ульяна и обомлела.
-Батюшки светы,  никак приехал!
    Она поспешив к дому и поздоровавшись с барином низким поклоном пригласила войти. Сев на скамью Пётр Данилович спросил пристально глядя на Ульяну:
-Ну бабка сказывай, так чем ты меня всё же напоила в тот раз?
    Кинулась ему в ноги Ульяна запричитала, завыла:
-Прости меня барин окаянную! Опростоволосилася я! Не хотела тебе зла, так вышло!
-Ежели признаешься не поскуплюсь, дам целковый серебром, говори не бойся. Я выздоровел после твоего чаю, почки не беспокоят больше.Чего намешала, признавайся! Вы ж тут в деревне все бабки - ведьмы, что за зелье, говори!
-Ой, Господи! Уж не пойму как и признаться, боязно! Да и не ведьма я вовсе, напраслина это, грех Вам барин!               
-Сказывай мне, не прибью!                Пожевав губами в сомнении Ульяна всё же утерев нос фартуком, решительно выпалили:
-Я тот самовар уж давно не ставила, одной-то мне не надоть его. А  тебе барин согрела, да после как вы уехали решила воду вылить, а там варёные тараканы! Пара горстей, можа больше. Говорю же давно не ставила его! Прости, прости Христа ради, не доглядела!
    Услышав это Пётр Данилович закатил глаза, на лбу его выступила испарина и он  сполз со скамьи без чувств. Только Григорий сунув  под нос нюхательную соль привёл барина в себя.                А целковый он всё же бабке дал. Обещался ведь.