Владимир Николаевич и электричество

 


  Шло себе электричество, шло по проводам, а Владимир Николаевич взял да пустил его по старому следу. Он замкнул разъединитель и, подняв голову, посмотрел на получившийся от движения сильной руки сноп разноцветных искр, который так напугал косившего неподалеку младшего машиниста Грача, что тот охнул и выронил литовку.
  Было шесть часов утра. Именно в этот момент времени надлежало перевести питание трансформаторов с высоковольтной линии В-2 на линию В-3, о чем было написано в журнале технических распоряжений размашистым почерком начальника электроцеха: дежурному персоналу, работающему в ночь с такого-то на такое-то число по вахте с 20-00 до 8-00, перевести питание с линии В-2 на линию В-3 в 6-00 утра, дата и подпись. А Владимир Николаевич был добросовестным работником. Раз написано в шесть, значит, в шесть. Он положил рычаг, которым поворачивал привод разъединителя, на приваренный к мачте ОРУ стальной ящик и, отряхивая от ржавчины руки, отправился отключать вторую линию. Сделав это, он не торопясь, вразвалку, пошел к младшему машинисту.
  Тот сидел на обваловке мазутного хранилища и сосредоточенно искал что-то в снятом сапоге. Увидев подходящего электрика, он сказал тоном, в котором чувствовалась скрытая обида:
  - Могли бы хоть свистнуть. Я чуть в штаны личинку не отложил. Хорошо, что сфинктер надежный. Иной раз пукнуть трудно.
  Владимир Николаевич ничего не ответил и молча присел на землю рядом с Грачом. Достал сигарету, закурил. Медленно лег на спину, подложив под голову тяжелые руки. И, щурясь, стал смотреть на восходящее солнце. Если бы младший машинист умел читать чужие мысли, то он сразу почувствовал бы пробежавший по спине холодок от раздумий лежащего вблизи неподвижного электрика.

  Электричество мгновенно, как только ножи оказались достаточно близко от приемников, в очередной раз нырнуло в это локальное пространство. Оно заходило на ранее обследованные и поэтому уже неинтересные ветки по нескольким причинам. Во-первых, ему просто доставляло удовольствие пробежаться по проводнику и по пути прозондировать его кристаллическую решетку, иной раз исправляя дефекты её структуры, если проводник ему нравился, или от гнева, точнее, от какого-то похожего на гнев чувства, полыхнуть коротким замыканием, если кабель был старый, и изоляция никуда не годилась. Во-вторых, может, в каком-нибудь месте изменили схему или поставили новое оборудование, а это следует знать, ибо электричество знало все схемы, какие существовали в мире, наперечет, поскольку было вездесуще и донельзя любопытно.

  Владимир Николаевич медленно сел и щелчком отправил догоревший окурок в окружающее пространство. Оглядел с ног до головы Грача, глаза его пылали сатанинской радостью. Выпятив нижнюю губу, он сказал хриплым, несмазанным голосом:
  - Ты почему, шланг, технику безопасности нарушаешь? На тот свет захотел?
  Он присовокупил бы еще множество вполне заслуженных ругательств, но Грачу невозможно было положить палец в рот: тут же откусил бы и не посмотрел, что человеческая плоть. Он перебил Владимира Николаевича уместным, но риторическим вопросом:
  - Вы про шаговое напряжение? Так я ноги от земли не отрывал.
  Если бы людские глаза умели стрелять так же, как автоматическое стрелковое оружие гвоздит чрезвычайно твердыми пулями, то младший машинист в одно мгновение тихо и аккуратно прилег бы на покрытую неопределенного цвета растительностью землю и покойно умер, поскольку глаза Владимира Николаевича выпустили по нему, по крайней мере, два полных рожка смертельных латунных снарядов.
  Изрешетив взглядом грудь и голову Грача, Владимир Николаевич успокоился.
  - При чем тут шаговое напряжение? Ты силовой кабель чуть косой не перерезал.
  От раскаяния подбородок Грача сделал попытку достать грудь.
  - А я думал, что хожу неправильно.
  Владимир Николаевич искоса взглянул на младшего машиниста, потом повернул голову в противоположную сторону и, глядя вдаль, тихо сказал в присутствующий вокруг него пустой воздух:
  - Да-а-а.
  Покряхтывая, он медленно поднялся. Отставив локти назад и в стороны, он уперся ладонями в поясницу и начал изгибать спину во всевозможных направлениях. Поясница его издавала тихие, но явно слышные звуки, напоминающие не то потрескивание, не то пощелкивание. Горестно поиграв лицом, электрик несколько раз моргнул, вращая при этом глазами в глазницах. И вот его глаза остановились, он строго посмотрел в лицо Грачу. Его хриплый, похожий на кашель голос вдребезги разбил стеклянную утреннюю тишину, незаметно образовавшуюся вокруг.
  - Что уселся? Пошли уже. Тебя на сколько кум отпустил, а?
  Грач резво подскочил.
  - Евгений Юрьевич ничего мне на этот счет не говорил, - сказал он с невинным видом.
  Но его мухлёж сразу же был раскрыт проницательным электриком.
  - Ты это брось! У-у, шланг!
  А про себя он подумал: вот так-то, браток, ты уже помечен. Но ты ведь сам виноват. Зачем тебе понадобилось идти со мной на ОРУ? Лебеду косить? И зачем она тебе? А так… Искры выбрали тебя.

  Но напрасно думать, что только возможные изменения в цепях заставили электричество войти. Нет, оно надеялось отыскать приманку. Ведь приманки же существуют, откуда-то оно знало это наверняка. Правда, доселе ни разу с ними не сталкивалось. А если приманка будет, значит, оно, наконец–то, встретится с Первым из Восьми.
  Электричество терпеливо ждало этого момента и в то же время боялось его. Поскольку не знало, что последует за этой встречей. Сейчас оно вольно плескалось в море медных и алюминиевых проводов, опутавших своей паутиной весь земной шар, и было само себе хозяином. А что будет дальше? После встречи? Об этом оно не имело ни малейшего представления.


  Владимир Николаевич был среднего роста мужчиной, получившим ширину плеч и атлетическую фигуру от занятий в отрочестве гимнастикой. Волосы его, бывшие когда-то рыжими, серебрились сединой. Или, вернее, в седине проглядывала рыжина. Стригся он коротко, но лоб его украшал небольшой чубчик наподобие наполеоновского. Как всякий нормальный человек, он в конце смены принимал душ. После помывки его чубчик вставал дыбом. Это обстоятельство придавало его облику что-то залихватское и даже несколько разнузданное.
  Лицо Владимира Николаевича всегда было чисто выбрито. Нос его с большими дырами ноздрей, несколько великоватый для его физиономии, сидел точнёхонько между двух изрытых оспинами щек. Иной раз – украдкой - Владимир Николаевич изучал его содержимое при помощи указательного пальца. Надев очки и полюбовавшись на очередной улов, он доставал из кармана носовой платок и тщательно вытирал им нырявший за добычей в носовую полость палец.
  Губы его были похожи на куриную попку. Если читателю будет угодно представить себе, как выглядели его входные ротовые складки, то пусть вспомнит, как выглядит аналогичное устройство у известного телеведущего Николая Сванидзе, чрезвычайно неряшливого и зачуханного еврея с грузинской фамилией.
  В облике Владимира Николаевича присутствовало что-то военное; литой стриженый затылок ли, аккуратно побритая – с ровным кантиком – шея в многочисленных твердых складках ли были тому причиной, непонятно, но факт оставался фактом: от Владимира Николаевича прямо–таки разило какой–то чилийской военщиной. И ходил Владимир Николаевич как на плацу: четко сгибая руки в локтях перед грудью и с силой отбрасывая их назад. Передвигался же Владимир Николаевич обычно никуда не торопясь, но в случае аварийной ситуации запросто мог развить приличную скорость.
  На работе Владимир Николаевич переодевался в неоднократно стираную полевую военную форму без звездочек на погонах. Судя по оторванным ниткам, крепившим когда-то звездочки к ткани, до него обладателем этой формы был старший лейтенант или полковник. Сам Владимир Николаевич утверждал, что форма эта досталась ему от потенциального зятя, офицера каких-то там секретных войск, живущего с его дочерью на общечеловеческих основаниях: без штампа в паспорте и ненужной официальщины.
  Раз в месяц Владимир Николаевич сдавал форму в стирку. В эти дни он носил брезентовую геологическую ветровку с нефтяной вышкой и непонятными черно–красными кубами на эмблеме, красовавшейся на левом рукаве, и черные свободные джинсы. С обликом его при этом происходили интересные перемены: его милитаристичность(?) куда-то испарялась, и, словно ниоткуда, перед вами возникал степенный плотник с карандашом за ухом, зашедший замерить рулеткой дверную коробку или старые оконные рамы.
  На смене Владимир Николаевич был всегда обут в войлочные ботинки с молнией посередине, те самые, которые в народе зовутся «Прощай, молодость». Исключение составляли только самые жаркие июльские дни. Тогда Владимир Николаевич обувался в плетеные кожаные сандалии на босу ногу.
  Он страшно любил разные игры. Кубики, «мандавошка», карты, нарды, «пи…юк», пятачки, - ему не было равных в этих играх. Обыгрывая своих партнеров, он радовался этому, но не сильно, чтобы не расстроить  их и не потерять навсегда возможность и в дальнейшем обыгрывать этих простаков. Выиграв заключительную партию, он закуривал сигарету, прищуривал один глаз, так, чтобы дым от сигареты не ел его, и хриплым, как терка, голосом с короткими лающими интонациями говорил о последних ошибках, допущенных противником в игре.
  После того, как его оппонент по служебным или другим каким делам покидал место сражения, Владимир Николаевич негромко обращался к сидящему рядом человеку:
  - Лёнька-то, хы-хы, уже два "сушняка" получил, - а его серые глаза при этом лучились озорной радостью фаворита карточной музы.
  Он был любимцем Фортуны. Даже в самой безнадежной партии, когда его поражение было неизбежно и спасти его могло только чудо, можно было не сомневаться, что чудо произойдет. Но особенно ему везло на растущей луне и в полнолуние. В эту пору он громил своих партнеров одного за другим, да так, что только перья летели.
  Проигравшие, считая, что теория вероятности на их стороне, и что рано или поздно Владимир Николаевич просто обязан проиграть, звали сразиться с непобедимым электриком игровую элиту цеха в составе двух пожилых мужчин с худыми суровыми лицами (такими лица становятся от злоупотребления крепким чаем, именуемым в народе «купчиком»), которые давно отошли от Большой игры, но иногда–таки давали мастер–класс молодым для того, чтобы еще раз показать свой высокий профессиональный уровень и заткнуть рты разным выскочкам. Но когда проигрывали каталы, все только разводили руками и говорили: наверно, ты в детстве, Владимир Николаевич, не один пуд дерьма сожрал, раз тебе так везет. После этого рабочий люд вдруг вспоминал, что он на работе и расходился по своим местам. А Владимир Николаевич почивал на лаврах.
  Работал Владимир Николаевич на трех работах. Не то, чтобы ему были сильно нужны деньги, или он был трудоголиком, нет. Просто одно время он сильно пил. Запоями. Раз от разу запои становились все длиннее и длиннее. И Владимир Николаевич, в конце концов, принял волевое решение бросить пить, потому что в краткий миг Откровения, какой бывает перед наступлением белой горячки, крепко понял, что водка ещё никого и никогда не сделала счастливым.
  Когда человек бросает пить, у него появляется уйма свободного времени. Поэтому, чтобы не запить снова, нужно найти себе какое–нибудь занятие. По объявлению он нашел сначала одну подработку, потом товарищи подкинули ему вторую. Так что теперь его основная работа стала для него чем–то вроде санатория, ибо там он не поднимал ничего тяжелее ложки и всегда имел возможность выспаться.
  В общем, заканчивая описание героя, можно сказать: Владимир Николаевич был обыкновенным среднестатистическим человеком мужского пола с планеты по имени Россия. Но это была видимая часть его жизни. О его настоящей жизни не знал никто. Как у айсберга видна только одна десятая над поверхностью воды, а девять десятых находятся ниже уровня океана, так и у Владимира Николаевича большая часть его жизни оставалась совершенно неизвестной для окружающих.


  Мурлыкнув, электричество стало вращать ротор электродвигателя. Оно проделывало это не одну сотню миллионов раз. Двигатель был трехфазным асинхронным, стандартной компоновки, для умеренного климата. Оно стало кувыркаться в создаваемых им самим электромагнитных полях, но вдруг почуяло что-то неладное.
  Это был не запах, - у электричества не было обоняния, - но, скорее, оно почувствовало нечто, похожее на постороннее присутствие. На присутствие чего–то такого, чего быть не должно. Но оно есть. Это нечто было настолько древним, что электричество не сразу отыскало в своей памяти случай похожей природы.
  Должно быть, по всему миру на одну секунду произошла посадка напряжения. Ибо электричество вспомнило, как ощущается она, ее жертва. Вспомнило – и сразу потеряло ее след, потому что объект вышел из зоны чувствительности его электрических щупалец.



  Наверно, друзья, знакомые и сослуживцы Владимира Николаевича сильно удивились, если б узнали, что Владимир Николаевич вовсе не тот, за кого себя выдает. И что лет ему от роду не сорок девять, а шесть тысяч четыреста шестьдесят семь. И что он не коренной сибиряк, а атлант, да, да, с той самой мифической Атлантиды, описанной Платоном. И что он жрец высшей касты – Первый из Восьми Патриархов Елла, до сих пор служащий своему свирепому богу.
  Когда–то он действительно был Первым из Восьми, но это было так давно. Сейчас он остался единственным живым представителем некогда всемогущей Восьмёрки, правившей в те далекие времена всей Ойкуменой.
  Странная штука случай. Одних он возносит на самый верх, других низвергает в бездну. Одних, заблудившихся в лесу, выводит за десять минут из непролазной чащи на дорогу, других, знающих местность как свои пять пальцев, затягивает в трясину на болоте размером три на три метра. И примеры можно продолжать до бесконечности.
  Случай имеет над всеми живущими абсолютную власть.
  Эти Восемь, в принципе, были бессмертны. Им не грозила смерть от старости, переохлаждения, болезни или другой какой напасти. Единственной вещью, от которой они не были защищены, была случайность, которая, как правило, возникала в виде форс–мажорных обстоятельств: землетрясения, наводнения или извержения вулкана.
Живи эти семеро в наше время, они, без сомнения, попали бы в Книгу рекордов Гиннеса за самую нелепую кончину. Разумеется, посмертно. Одного из них, Гайду Нахера, подхватил и унес огромный орел, когда тот на своем огороде пропалывал грядки, и выпустил из когтей где–то над Атлантическим океаном, устав нести неимоверную тяжесть, ибо Гайда был очень толстым человеком. И Нахер погиб, прямой наводкой угодив в желудок рыбы–белозубицы, как раз в тот момент всплывшей из морской бездны на поверхность и раскрывшей для какой–то своей надобности огромную, как междугородный автобус, пасть. Другого, Еклода Андеда, расплющило в лепешку массивным каменным блоком, который упал со строящейся стены, разрушенной взбесившимся слоном. Последним из семи погиб Акзим Габал, больше известный человечеству как академик Рихман, соратник Ломоносова по изучению атмосферных явлений.
  Смерть его повергла Владимира Николаевича в уныние, ибо Габал оставался единственным связующим звеном с канувшей в небытие Родиной, и недоумение, а почему, мы расскажем чуть позже.
  На самом деле Стеклова – фамилия Владимира Николаевича по паспорту была Стеклов – звали Баалос Кента, но поскольку он жил в данный момент в России, то соответственно взял себе псевдоним, совершенно не похожий на свое настоящее имя. Он соблюдал заветы предков.



  Считается, что электричество не существует само по себе. То есть, чтобы оно возникло, нужно совершить определенные действия. Например, потереть эбонит шерстью, изготовить гальваническую пару или вращать проводник в магнитном поле.
  Как же так, воскликнет читатель, а электрические емкости? Конденсаторы и подобные устройства? Да, но они только сохраняют на своей поверхности заряд, который сам по себе в них не возникнет.
  На самом деле, все это выдумки физиков. Электричество может существовать само по себе, оно самодостаточно. А то, что мы называем электричеством, есть только побочный эффект существования некоей сущности, которую Патриархи Атлантиды называли Елла.
  На Атлантиде (мы говорим: на Атлантиде, ибо это был остров, тут историки не ошиблись) было развито искусство прорицания. В нынешнее время, существуй оно (искусство) до сих пор, а не те жалкие осколки древнего знания вроде астрологии, карт Таро или гадания на кофейной гуще, это была бы целая индустрия, имеющая годовой доход ничуть не меньший, чем, например, такая отрасль народного хозяйства, как энергетика. Это понятно. Ибо практически каждый человек на Земле хочет знать свое будущее, разве что за исключением фаталистов.
  Но если соотнести привычку атлантов регулярно раз в неделю наведываться к личному прорицателю с существующими на сегодняшний день в России привычками, аналогичными ей по своему смыслу и содержанию, то получится, что атланты тоже любили ходить в баню, так как этот обычай является здоровым и полезным в нашей культурной традиции.


  Младший машинист Грач расхаживал по главному щиту управления. Он засучил рукава до локтей, а руки наоборот спрятал в карманы брюк так глубоко, что была видна лишь узкая полоска загорелой кожи: необъятная ширина казенных хэбэшных брюк и глубина бездонных карманов запросто позволяли сделать это. Грач одним глазом посматривал на показания приборов, а руки его жили по–другому, совершая в карманах немые движения.
  Младший машинист был среднего роста и нормального телосложения мужчиной, несколько кряжистым на вид и в соответствии с этим обстоятельством слегка медведковатым в ухватках. Голова его еще только–только начала седеть, но чуб, растущий посредине лба, был весь седой, хотя возраст его еще не пересек сорокапятилетний рубеж. Если младшего машиниста возможно было бы подстричь под горшок, да отпустить ему усы подковой, да одеть в шаровары и косоворотку с кушаком и смушковую шапку, то он выглядел бы как самый настоящий гоголевский парубок.
  Лицо его обычно было чисто выбрито, но иногда он позволял щетине немного вылезти из кожи, для того, чтобы проверить, растет ли еще она, или наконец-то можно больше не тратиться на бритвы. Глаза его довольно–таки глубоко сидели в орбитах. Взгляд его серых очей был мертвенный и в то же время какой–то отвлеченно–романтический, пламенный: эх, посадить бы всех воров–политиков во главе с Путиным в тюрьму, а к кормилу власти допустить честных и порядочных коммунистов, вот началась бы жизнь! Не жизнь, а сказка! Смотришь, и «Дачная амнистия» заработала бы!
  Грач обожал разные занятия, к которым у обычного человека не лежит сердце, например, программирование, в котором он ничегошеньки не понимал, но был твердо уверен, что если читать умные книжки и ежедневно по несколько часов кряду пялиться в монитор, то он обязательно овладеет этой мудреной областью человеческого знания.
  Жил Грач в садовом домике. Он приобрел участок вместе с домиком за умеренную цену; бесплатными подручными средствами кое–кое–как приспособил домик для сибирского климата, отремонтировал печь. Через несколько лет его жилище обросло бытовыми приборами; также Грач наладил канализацию. Потом срубил баню, пристроил второй этаж. И стал жить–поживать, коротая в одиночестве пустое время, не занятое работой на станции.
  … Однажды вечером, возвращаясь домой, он услышал в кустах какую-то возню и женский плач. Грач сразу же полез туда, поскольку был донельзя любопытным и обожал встревать в разные дела, его не касающиеся. Там он обнаружил плачущую полураздетую девушку, от которой попахивало спиртным.
  Грач быстро выяснил у девушки, как ее зовут, и как она здесь очутилась в таком непотребном виде.
  История оказалась банальной. Оксана - так звали девушку - занималась дорожной проституцией. Говоря на языке дальнобойщиков, была «плечёвкой», "плечевой". То есть не имела постоянного места съема, а тусовалась туда-сюда по матушке-России с каким-нибудь веселым экипажем огромного, как линкор, грузовика. Последний дальнобойщик, с которым она путешествовала по стране, был горячим парнем родом откуда–то из–под Пензы. Однажды он вусмерть напоил ее джином-тоником и без всякой видимой причины выкинул из машины рядом с каким-то полустанком, ютящимся на территории Сибири. После падения она кое–как очухалась и побрела на гудки электровозов. И заблудилась в некстати оказавшихся на ее пути кустах.
  Грач отвел Оксану к себе домой, а там истопил баню и привел девушку в надлежащий им, девушкам, вид. После чего обнаружил, что Оксана весьма недурна собой и вообще очень даже ничего. Оксане некуда было идти; Грач был не против приютить ее. Под влиянием этих простых факторов той ночью возникла еще одна крепкая дачная семья.
  Вскорости Оксана родила Грачу – одного за другим – трех погодков-сыновей. Когда младшему исполнилось пять лет, Оксана покинула приютивший ее, как оказалось, лишь на время дом, растворившись в беззвездной ночи.
  Погоревав положенное время, Грач стал в одиночку воспитывать детей, как подсказывала ему совесть. Иногда он вспоминал Оксану, гадая, что же с ней случилось. Иной раз она ему снилась: таинственно улыбаясь, она звала его куда-то, маня к себе легкими движениями невесомых кистей и плавно кивая головой куда-то налево.
  И прошло более десяти лет, прежде чем Грач вновь увидел ее.

  Почему–то женщины, пришедшие во власть, сразу же теряют свою женственность. Хотя они также как остальные жительницы планеты Земля мажут помадой губы и наносят тени, красят ногти, делают стильную прическу и по–депутатски стильно одеваются, следят за кожей лица, шеи и рук, носят дорогие колготки и украшения, но все их усилия быть не депутатом, но женщиной, пропадают втуне. И это понятно. Поскольку здесь имеет место замещение женского сознания на деловое. А оно не имеет пола. И бизнес–хватка новоявленной леди проскальзывает во всем: в манере ходить, в манере обращаться к собеседнику, в манере кушать скромную депутатскую еду, в манере вести дела. А какой мужчина захочет иметь искренние и нежные отношения с существом, лишь внешне похожим на женщину, но по сути своей таковой не являющейся?
  Может быть, женское начало трансформируется у них в нездоровый материнский инстинкт, объектом которого является все население страны – от розовощеких младенцев до глубоких стариков. И депутатам–женщинам необходимо излить на них свою цистерну выдержанной четырехлетней легитимной государственной любви, и чтобы никто не оказался обделенным. А обделенных, если таковые будут, непременно найдут и приведут в ближайшие пункты раздачи государственной любви либо сотрудники милиции, либо судебные приставы.
  Разумеется, все вышесказанное не относится к спортсменкам–чемпионкам, певичкам и прочим симпатюлям, прибившимся к брегам власти при помощи секретного постановления правительства, согласно которому в коридоры власти вхож любой, имеющий высокий рейтинг среди депутатов. То есть, если о каком–либо известном человеке трижды в течение дня упоминали в разговорах в курилках, то все: ничто не убережет его от всплытия в паразитическую псевдоэлиту, грабящую то, что осталось от некогда великой страны.
  Бывшие спортсменки, певицы и прочие непростые домохозяйки гордо несут свои пока еще не оплывшие жиром тела по бардовым дорожкам зала заседаний. И воспринимаются мужской частью Госдумы в общем и целом положительно. Ведь на ком–то должен отдыхать взгляд во время чтения какого–нибудь скучного законопроекта. Само собой, им строго–настрого запрещено думать, принимать участие в прениях и выступать за трибуной, хоть бы и по бумажке. Потому что они нужны вовсе не для этого.


  Грач редко смотрел телевизор. Но в этот вечер включил его, потому что один сведущий в телевизионных программах человек сказал, что сегодня вечером будет обсуждаться дачная амнистия.
  За трибуной Госдумы холодно красивая женщина–депутат размыто-неопределенных лет гневно клеймила раскаленным добела клеймом различных мерзавцев–бюрократов, мешающих ее согражданам занять необходимый для прописки и проживания метраж под скудным российским солнцем. Она ругала бедных чиновников, на чем свет стоит, видимо, нисколько не сомневаясь в том, что телезрители – люди недалекие, и даже не догадываются о том, что никакой разницы между ней и представителями власти на местах нет, ибо кормушка у нее и местных властей одна, а именно наши народные карманы, поскольку как раз оттуда черпаются средства на тотальную борьбу с населением.
  После каждого особо едкого пассажа она неуловимым движением поправляла свою прическу. Проговорив минут десять, она взяла стоящий поблизости стакан с водой, так, как это делают все женщины, беря фужер с шампанским, то есть изящно отставив мизинец в сторону, промочила горло и поставила его обратно.
  Грач заворожено смотрел в экран. Нет, нет, говорил он себе, этого не может быть. Не может быть, чтобы Оксана стала депутатом. Но ведь это ее жесты, ее, и никого другого: он хорошо помнил возвратно-поступательные движения ее ласковых рук. Но все-таки если бы не голос сердца, Грач вряд ли признал ее.
  Он сидел, замерев. И смотрел, и смотрел на нее. И щемящая сердце радость от находки давно потерянного и давно уже оплаканного любимого человека сдавила ему грудную клетку в нескольких местах.
  Ярополк, средний сын Грача, игравший на полу рядом с отцом, что–то сказал и вдруг увидел на глазах его слезы.
  – Что с тобой, папа? – спросил он. – Ты плачешь?
  – Ну, что ты, сынок, – ответил Грач. – Просто соринка в глаз попала.
  И, взяв с тумбочки сигареты, пошел покурить на улицу.
  С тех пор Грач начал разбираться в политике.


  – Балик, проснись, – чья–то рука легонько тронула плечо Кенты. – Мне нужно с тобой поговорить.
  Баалос открыл глаза. Рядом с ним на ложе сидел отец. Баалос еле узнал его в колеблющемся свете факелов: отец был одет в свободную черно–красную хламиду, расшитую приплюснутыми золотыми звездами с одним длинным лучом и странную плоскую круглую шапочку, к самой середине которой был пришит длинный постромок с красным помпоном на конце, свешивающийся с края шапочки. Черный – цвет смерти, вспомнил Кента, а красный – цвет власти. Тогда что значат золотые звезды? Он хотел было спросить об этом отца, но тот приложил палец к губам, призывая сына к молчанию.
  – Балик, слушай меня внимательно и не перебивай, – тихо сказал отец. После этих слов он пристально и как–то тревожно взглянул в лицо Кенте, отыскивая известный лишь ему одному знак. – Сегодня ночью, когда ударит Третий бубен, я вступлю в схватку с Неизвестным богом. Никто не ведает, выйду ли я из этой схватки победителем, или меня заберет Тьма. Прорицатели ничего не могут сказать на этот счет – тень Неизвестного не дает точно прочитать знаки раскинутых в полночь костей, – он подсел ближе к Баалосу и цепи, которые тот не заметил на отцовой одежде, тихонько зазвенели. – Вот что надлежит сделать тебе, сынок, - отец потрепал Баалоса по плечу. – Когда ударит Четвертый бубен, ступай в хранилище Зеры и там жди вестей. Или я, если останусь цел, или Гемон Бодрак, Стоящий на Шаг Позади Меня, расскажем тебе о поединке. – Он обнял Кенту и поцеловал в лоб. – А теперь мне нужно идти, сынок, - он встал и, не оглядываясь, пошел к выходу из покоев. Цепи, опоясывающие его фигуру вдоль и поперек, мелодично позвякивали в такт быстрым шагам.
  Кента лег на левый бок и начал смотреть на горящие на колоннах факелы. Сквозь полусомкнутые веки он смотрел на свет факелов, который преломлялся на его ресницах на несколько разноцветных лучей, удлиняющихся и укорачивающихся безо всякой зависимости от чего бы то ни было. Кента стал ждать Четвертого бубна.


  Владимир Николаевич закрыл глаза и вновь открыл их. Но мигающая зеленая лампочка, сигнализирующая о том, что силовая установка принудительно - по защите - отключилась, так и продолжала мигать, и звон, и укрощенный человеком рев сигнализации не прекратился. Он протянул руку и до упора повернул рукоятку против часовой стрелки, и какофония оборвалась, как по волшебству. После технического действия Владимир Николаевич обошел сборку и произвел нужные для отключения силовой установки от высоковольтной сети стандартные меры. Потом вытащил здоровенный керамический предохранитель на один бог знает сколько Ампер и убрал его в сделанный из жестяной канистры из-под моторного масла ящик для инструментов. Теперь все было готово для жертвоприношения.
  Владимир Николаевич не был злодеем. Ему не нравилось отправлять на тот свет людей. За свои долгие годы жизни он, конечно же, препроводил на тот свет не один десяток бедолаг, но делал это всегда чрезвычайно деликатно: мгновенно действующим ядом или внезапным ударом какой-нибудь тяжелой железякой по голове, и только по крайней необходимости. Грач, в общем-то, ему нравился. Своей простотой, граничащей с убогостью, что ли. А юродивых никогда на Руси не обижали. Или тем, что до самого конца отстаивал свои идиотские взгляды. А теперь этого отца троих ребятишек ему следует отправить на небеса. Вот такая, понимаешь, штука.
  Или необязательно на небеса. Может, Грач приглянется Елле, и тот оставит живым его сознание. Никто не может знать наверняка, как все сложится после обряда Обретения Плоти. Поскольку Владимир Николаевич не имел никакого опыта в выполнении этого обряда, а знал его лишь чисто теоретически; ведь Владимир Николаевич был лишь номинальным главой касты жрецов, Первым из Восьми Патриархов. А все технические и теоретические вопросы решал Акзим Габал, некстати погибший – о, ирония случая! – от разряда дикого атмосферного электричества.
  Тогда этот случай поверг Владимира Николаевича в полное недоумение, ибо Габал знал об электричестве все и не мог допустить какую-либо оплошность. Перед своей кончиной Габал успел закончить теоретические разработки, касающиеся обряда Обретения Плоти, и передать их Первому Патриарху, но объяснить что, как и почему он Владимиру Николаевичу, к сожалению, не успел.


  Владимир Николаевич немного волновался перед началом обряда. Он подряд проиграл несколько партий в кубики. Он разлил свою кружку с чаем. Он курил сигареты каждые полчаса. Младший машинист Грач заметил эти тревожные признаки, но не придал этому значения.
  Наконец стрелки на ручных часах Стеклова сели на шпагат. Шесть часов. Сотрудники предприятия, работающие в день, уже покинули территорию станции. Добираться с работы своим ходом домой было долго и неудобно, поэтому народ был дисциплинированный и никогда не опаздывал на служебный автобус, выезжающий с территории станции без пятнадцати шесть.
  Владимир Николаевич тщательно продумал легенду, согласно которой Грач попадал под действие электрического тока по своей глупой доброй воле. Начальник смены, знавший непростой характер Грача, поверит всему, что расскажет ему электрик о несчастном случае; к тому же начальник смены и электрик были кумовьями.
  Владимир Николаевич встал из-за стола, за которым обычно проходили карточные или иные игорные баталии, и недовольным хриплым голосом, какой бывал у него, когда он проигрывал в кубики, небрежно бросил через плечо сидящим за столом людям-сотрудникам, что уходит в электроцех. Зажав в зубах дымящуюся сигарету с пластмассовым фильтром – с некоторых пор Владимир Николаевич курил только «Вест» - положил на стол рядом со своей кружкой зажигалку и вышел из помещения ГЩУ.
  Согласитесь, шесть тысяч четыреста шестьдесят семь лет – более чем приличный возраст. И человек, доживший до таких лет, стопроцентно имеет какую-нибудь возрастную хворь. Например, слабое зрение. Или больные ноги. Или, как у Владимира Николаевича, слабую память. Ибо Владимир Николаевич забыл, какое напряжение надобно подвести к обреченным на всемирную славу (в случае благополучного завершения) конечностям Грача, чтобы обряд Обретения Плоти прошел без сучка без задоринки.
  Логически поразмыслив, Владимир Николаевич рассудил, что сто десять киловольт – цифра, конечно, фантастическая, преувеличенная, и, следовательно, для обряда никак не годящаяся. Попав под такое напряжение, тело Грача сначала мгновенно высохнет, при этом уменьшившись в размерах раза в два, а потом обуглится. А зачем электричеству вселяться в тело какого-то высохшего, как сушеная вобла, карлика?
  Лет около двадцати пяти тому назад Владимир Николаевич ездил в пионерский трудовой лагерь в качестве организатора производства по сбору моркови с полей совхоза-миллионера «Ильменский». В далекие советские времена каждая школа имела в шефах какой-нибудь крупный завод, центральную автобазу или другую какую организацию, снабжавшую ее, школу, в порядке шефской помощи бэушными чугунными радиаторами отопления, рассохшимися обрезными досками в циклопических количествах, двухсотлитровыми бочками с мороженой краской и прочим громоздким промышленным товаром. И средняя школа №15 не была исключением и имела в шефах Тепловую станцию №1. На общем собрании сотрудников станции, проводившемся перед началом летних каникул, на котором стоял вопрос (в России от «Собачьего сердца» никуда не деться!) о полезном для государства летнем досуге школьников, большинством голосов было решено отправить юных подшефных в трудовой лагерь «Ильменка», находившийся при одноименном совхозе. Владимира Николаевича выбрали главным организатором мероприятия, потому что он обратил на себя всеобщее внимание громким наглым  храпом, поскольку в те времена еще сильно поддавал.
  Заметив пьяного и, мало того, спящего сотрудника, начальник Тепловой станции с радостью всхомутал на Владимира Николаевича летний детский отдых.
  Начальник долго и нудно говорил о партийной чести и о человеческой совести; о детях, которым необходимо привить в их слабом возрасте правильные жизненные ориентиры в виде раннего трудового стажа, и тут же о пьянстве как раковой опухоли, разъедающей изнутри здоровое ядро трудового коллектива; о труде, как основном продукте человеческой деятельности, и еще о всякой ерунде, никак не связанной с обсуждавшимся вопросом. Он затронул бы еще множество доселе незатронутых тем, поскольку был, без сомнения, талантливым демагогом, но тут заметил, что на камчатке кто-то курит. Это привело его в ярость, потому что начальник станции не переносил табачного дыма, и ярость его выплеснулась на головы всех-всех сотрудников, находящихся в красном уголке. Начался страшный ералаш. Опытные люди в возникшей неразберихе быстро слиняли со скучного собрания, а поскольку все сотрудники имели опыт в подобных делах, то, в конце концов, в помещении никого, кроме начальника, секретаря собрания и Владимира Николаевича, не осталось. Секретарь, Иван Кузьмич Остановко, страшный жулик и пройдоха, которого никто и никогда не видел работающим, но при всем этом на удивление проворный и умеющий чрезвычайно быстро писать от руки, уже составил по всем правилам документ, согласно которому общее собрание коллектива выбрало Владимира Николаевича Стеклова своим полномочным представителем в детском трудовом вопросе.
  Также секретарь составил список проголосовавших за кандидатуру электрика и даже поставил напротив их фамилий подписи, как две капли воды похожие на оригиналы.
  Начальник Тепловой станции быстро пробежал глазами документ, увидел напротив своей фамилии собственную небрежную закорючку, хмыкнул, снял очки, подышав, протер стекла полой пиджака и водрузил их обратно на нос, похожий на окурок сигары. Он хотел сказать Владимиру Николаевичу что-то очень нужное, что-то, может быть, даже задушевное, но посмотрев на него, увидел, что тот до сих пор спит. В сердцах плюнув, начальник достал из кармана печать станции, которую всегда носил с собой, подышал на нее и прижал к бумаге, навалившись всем телом. Судьба Владимира Николаевича была решена.
  …Однажды в один из дней трудового отдыха в «Ильменке» Владимир Николаевич вместе с Евгением Васильевичем (приезжим журналистом и по совместительству мужем одной из школьно-лагерных учительниц) и подшефными ребятишками отправились на рыбалку. От лагеря до Берди было километров около трех. Пройдя большую часть пути, будущие рыбаки попали в сильную грозу. Прятаться было негде – вокруг была голая степь. Мгновенно промокнув до нитки, они, чтобы не простыть, бегом стали возвращаться обратно в лагерь. И вдруг сверкнула молния, которая как огромное, нестерпимого блеска копье, поразила Евгения Васильевича прямо в голову.
  То, что осталось от мужа-журналиста, никак нельзя было принять за труп взрослого человека. Скорее, это был умерший голодной смертью и после нее подвергшийся мумификации негритенок, над телом которого кто-то зло подшутил, нарядив в одежду взрослого человека.
  После этого случая Владимир Николаевич пил, не просыхая, неделю.
  И сейчас, прикидывая так и эдак, под какое смертельное напряжение подвести Грача, Владимир Николаевич вспомнил этот случай и решил, что триста восемьдесят вольт так же хорошо сделают свое дело (тут все зависит только от времени выдержки под током, подумал он), как и сто десять киловольт, да к тому же шкуры Грачу не попортят. Елла вселится в крепкое, почти непобитое быстрыми электронами человеческое тело.


  Электричество на всем земном шаре находилось в смятении. Так вот она какая, ее жертва! Но почему электричество не чувствовало ее раньше, ведь оно неоднократно бывало в этом локальном пространстве? Только теперь электричество внезапно осознало, что непонятно кем созданный и как действующий экран мешал почувствовать ему жертву.
  Электричеству не терпелось попробовать ее на вкус, если прибегнуть к человеческой терминологии. Каким-то пятнадцатым чувством электричество ощущало, что развязка близка, и когда оно соединится со своей жертвой, то наконец-то встретится с Первым Патриархом. И тогда настанет момент истины.


  Для того чтобы заманить Грача к себе в электрическое отделение, у Владимира Николаевича давно была припасена китайская детская игрушка «Забавные Нотки» (на упаковке было написано «Забавные Потки»), издающая звуки, похожие не то на треск разрываемой толстой ткани, не то на храп пьяного, не то на хрюканье рассерженного подсвинка. Что забавного в этих звуках нашли китайские умельцы, и какая радость от этих звуков была детям, было совершенно непонятно. Зайдя в отделение релейного устройства собственных нужд, он открыл приготовленную для обряда ячейку и нажал на кнопку, включающую дурацкую игрушку.
  Услышав необычные звуки, обладающий острым слухом Грач отправился выяснять, что там за вакханалия захрюканов: вход в отделение релейного устройства находился на главном щите управления. Он зашел в РУСН, хотя в должностной инструкции черным по белому было написано ни в коем случае не входить туда, увидел открытую дверь одной из ячеек и подошел к ней, решив, что, может быть, с Владимиром Николаевичем что-то случилось, раз он так хрипит, и заглянул в нее.
  Как только послышались шаги Грача, Владимир Николаевич быстро выключил игрушку и притворился чрезвычайно занятым работой человеком. Из ячейки торчали только его ноги, обутые в войлочные ботинки на резиновом ходу; тело его скрылось глубоко в пасти электрической установки. Ноги его, время от времени, совершали - независимо друг от друга – необдуманные движения, лишь иногда встречаясь для того, чтобы почесать одна другую.
  Понаблюдав непродолжительное время скупую пляску ботинок, Грач не выдержал и спросил Владимира Николаевича:
  - Это не вы сейчас хрипели?
  Владимир Николаевич продолжал работать, как ни в чем не бывало.
  Грач повысил голос.
  - Это не вы тут, часом, хрюкали?
  - Что, что ты там бухтишь? – замогильным голосом – так показалось Грачу - отозвался электрик.
  - Я говорю, с Вами все в порядке?
  - В порядке все со мной, - неприветливым тоном отозвался электрик и вылез из нутра стального шкафа с электротехнической начинкой. – А что это ты обо мне печешься? В зятья набиваешься?
  - Да я странные звуки услышал, как будто кто-то хрипит, - ответил Грач.
  - И ты решил, что это я, - с сарказмом сказал Владимир Николаевич. - Конечно, больше-то некому!
  - Мне послышалось, будто это из РУСНа, - промямлил Грач.
  - Что, у тебя глюки, что ли? – наглым тоном задал риторический вопрос электрик. – Иди, помой уши компотом.
  Грач решил обидеться и уже оторвал ногу от пола, чтобы сделать первый шаг назад, в сторону ГЩУ, но тут Владимир Николаевич сменил гнев на милость и сказал Грачу примирительным тоном:
  - Не сердись, Олег Акимыч, с кем не бывает, я и не такое здесь слышал, - и добавил, как будто только что вспомнил что-то важное. – Ты лучше помоги мне вот сюда предохранитель поставить, я один не могу. Славка с Вованом должны были все сделать, да не успели, вот Андрей (так звали начальника электроцеха) меня и попросил, чтобы я вкатил масляник и поставил предохранитель. А одному мне никак не справиться. Ну что, поможешь? Не в службу, а в дружбу?
  Грач был обидчивым, но отходчивым человеком.
  - Отчего не помочь, помогу, - отозвался он. – А что делать-то нужно?
  - Я сейчас разожму контакты, - Владимир Николаевич показал Грачу, какие контакты разожмет, - а ты в этот момент поставишь вот сюда предохранитель, а потом защелкнешь вот эти замки. Понял, Олег Акимыч?
  - А меня током не ё…т? – забеспокоился Грач.
  - Ты головой-то думаешь, прежде чем спросить?! – с сарказмом заметил электрик. – Меня, значит, током не бьет, а его ударит! Как ты думаешь, полез бы я в необесточенную установку? Ну, что скажешь, шланг?
  Грач слегка покраснел. Ему было стыдно. Он напрочь забыл Правила техники безопасности и требования Правил по охране труда при работе с электротехническими устройствами, хотя сдавал экзамены по Правилам не более двух месяцев назад.
  - Ну, где там ваш предохранитель? – спросил он.
  Владимир Николаевич достал из жестяного ящика с инструментами керамический предохранитель и подал его Грачу.
  - Я сейчас масляник вкачу, а ты его поставишь, - распорядился электрик.
  Он вкатил громыхающую железом раму масляника в ячейку и незаметно для Грача потихоньку щелкнул рубильником: установка встала под напряжение. Затем, придерживая ногой норовящую закрыться дверь ячейки и разжав контакты, скомандовал:
  - Ставь, Олег Акимыч!
  Грач взял одной рукой предохранитель и попытался вставить оба его конца между двумя сведенными контактными медными пластинами. Но пружины, сжимающие пластины, были жесткими и не уступали нажиму Грача. Тогда Грач решил отогнуть отверткой пластины и вставить сначала один конец предохранителя, затем повторить процедуру и вставить второй. Он взял широкую плоскую отвертку из ящика электрика и вставил ее жало между двумя пластинами. Разжав их, он взял предохранитель и засунул один его конец между разведенными контактами.
  - Смотри-ка, получилось! – сказал он с гордостью и повернулся к Владимиру Николаевичу, чтобы принять словесную награду.
  Но вместо этого получил пронзительный взгляд серых глаз электрика прямо в лицо.
  - Ты предохранитель поставил? – спросил его напряженным тоном электрик.
  - Нет еще. Да там недолго осталось, второй конец только затолкать.
  - Тогда что не ставишь? Мне тут некогда с тобой лясы точить. Давай, ставь скорей, а то мыться уже пора идти. Времени-то, знаешь, сколько? Семь часов доходит.
  - Ага, я махом, - радостно отозвался Грач.
  Он отверткой развел контакты и уже примерился воткнуть между ними вторую ножку предохранителя, как отвертка отчего-то сдвинулась из своего неустойчивого положения – а Грач продолжал на нее давить – и, сорвавшись, с силой нырнула в полное смертельного электрического тока нутро установки, впустив в тело Грача рой отрицательно настроенных к нему электронов. В последнее мгновение Грачу будто бы показалось, что отвертка не сама сорвалась, а соскользнула со своего места из-за Владимира Николаевича, толкнувшего его под локоть, но это воспоминание мгновенно погасло в небытии, как гаснет окурок, брошенный равнодушной рукой в темную воду.
  И, как писал Курт Воннегут в «Deadeye Dick», смотровой глазок Грача закрылся навсегда.


  Владимир Николаевич уже заканчивал обряд. Ему оставалось лишь проткнуть икры Грача небольшим древним бронзовым трезубцем, что должно было символизировать сакральную связь Грача с Землей, затем зажечь брусок, сделанный из янтаря (по-гречески «электрона»), и вставить его в ритуальный подсвечник, стоящий неподалеку. И, сказав обрядовую фразу на родном языке, готовиться встречать воплощение своего Бога в шкуре младшего машиниста.
  Но, к сожалению, в самом конце обряда все пошло сикось-накось. Владимир Николаевич понял это, когда услышал, как начальник смены благим матом зовет его со щита:
  - Эй, кум, иди скорей сюда, у нас посадка!
  И только теперь Владимир Николаевич обратил внимание, что он находится в полной темноте. Помещение РУСН было расположено внутри цеха, и окон, выходящих на улицу, в нем не было. Поэтому освещалось оно исключительно искусственными источниками света. А они все погасли, причем он совершенно не заметил момента, когда это произошло.
  Чертыхаясь про себя, Владимир Николаевич поспешил на зов кума. На ощупь он добрался до входа в ГЩУ, где было светло от незадернутых шторами окон.
  - Что случилось, кум? – выйдя на освещенное пространство, спросил он суетливо бегающего взад-вперед начальника.
  - Глубокая посадка, кум! – начальник смены перешел на шаг. – Перейти на вторую секцию можешь?
  - Нет, - покачал головой электрик. – Вторая линия в ремонте.
  - Ах, черт, точно, Кузнец же в журнале еще вчера написал, что… А почему аварийное освещение не работает? Оно же питается от аккумуляторной батареи! – начальник, закурив, начал постепенно успокаиваться. – Вообще, черт знает, что творится. Звоню в диспетчерскую – телефон не работает! Пытаюсь с сотового позвонить – аккумулятор сел! Просто светопреставление какое-то! Кстати, ты Грача не видел? Он, вроде, к тебе в РУСН пошел. А он мне нужен. Схему по газу пусть на паровом котле разберет. Ежова я отправил на водогрейный. Больше-то никого нет!
  - Подходил он ко мне, это да, - электрик пожал плечами. – Что-то хотел спросить. А потом ты закричал, и я пошел на щит. Так что где он сейчас, хер его знает.
  - Надо, значит, его по громкой связи объявить, - решил начальник и подошел к телефону. Снял трубку и со злостью швырнул ее обратно. – Вот западло, телефон-то не работает!
  - Владимир Николаевич, - продолжал он, - возьми фонарик и пошукай этого младшего машиниста и в РУСНе, и по цеху. Электричество дадут, сразу растапливать котлы нужно будет. А схемы до сих пор не разобраны. Ну, давай, кум, иди.
  Владимир Николаевич взял дежурный шахтерский фонарик и включил лампочку. Но она, как он и ожидал, не зажглась. Показав начальнику, что фонарик не работает, электрик повесил его назад на гвоздик.
  Начальник был вне себя.
  - Сколько раз говорил всем вахтам: разрядился фонарик – поставьте на зарядку! В электроцехе для того специальный человек есть, который этим занимается. И сейчас, когда фонарик нужен позарез, он оказывается без зарядки. Нет, я это так просто не оставлю!
  Тем временем Владимир Николаевич закурил, приводя мысли в порядок.
  - Кум, а тебе не кажется странным то, что все электрические приборы и источники питания вышли из строя одновременно? – задал он начальнику смены вопрос.
  - Совпадение.
  - Ага, совпадение. А мне почему-то кажется, что это не совпадение, - электрик хотел и дальше развить свою мысль, но тут увидел выходящего из помещения РУСНа Грача.
  Явление его было похоже на сцену в голливудском фантастическом фильме со спецэффектами. Волосы на голове Грача стояли дыбом, располагаясь по нормали к поверхности черепа, огненные очи его, словно маленькие голубые солнца, прожигали насквозь все, на чем останавливался его взор. Двигаясь, он издавал низкое гудение, совсем как какая-нибудь квартальная трансформаторная будка. На конечностях его ярко светились огни святого Эльма. Проходя мимо металлических дверей ячеек РУСН, которые располагались на входе в ГЩУ, с его тела слетели ветвистые молнии и впились в незащищенную сталь, выбив на ней глубокие извилистые борозды.
  Электрик быстро пришел в себя. В общем-то, он и предполагал, что так все и будет. Молнии, разряды… На начальника смены же выход Грача произвел незабываемое впечатление, такое, которое никогда и ни при каких обстоятельствах не изгладится из памяти. Конечно, винить начальника смены в том, что он на несколько секунд впал в ступор, нельзя, ибо на Земле вряд ли нашелся бы хоть один человек, выдержавший такой удар по неподготовленной психике. Поскольку начальник смены не знал, что над его подчиненным поставлен такой чудовищный эксперимент. И не догадывался, что теперь в теле младшего машиниста Грача обитает Елла, когда-то давным-давно заключенный отцом Владимира Николаевича в поверхность различных тел, сродных ему по своей сути, и до этого момента еще не познавший человечьей плоти. Поэтому он всего-навсего удивился до потери дара речи и перепугался, увидев состояние своего подчиненного.
  Начальник смены был человек образованный. Ему был известен принцип, носящий название бритвы Оккама. И он нашел объяснение странному внешнему виду Грача очень быстро. Придя в себя, он спросил Грача:
  - Тебя, что, Олег Акимыч, током ё…ло?
  Грач (или Елла, поскольку это был, конечно, он) ничего не ответил начальнику смены, проигнорировав его вопрос, как будто не слышал. Он вплотную приблизился к электрику и, погасив огонь своего взгляда, сказал могучим басом, напоминая своей дикцией известного диктора Левитана, объявляющего о начале войны с гитлеровской Германией:
  - Ирупа такуэ онот сепавера?
  - Хха! Ххеш! – уверенно ответил электрик.
  - Сенам отор, - чеканил фразы Грач. - Атап ок батыл.
  - Уир шех, шех хош, - опечалился электрик.
  Во время этого короткого диалога начальник смены переводил непонимающий взгляд с одного сотрудника на другого, пытаясь понять, что же с ними произошло. В этом случае бритва Оккама опять выручила начальника.
  - Вас, что, обоих там, в РУСНе, током ё…ло? Тарабарщину какую-то несете. Кум, ну ты-то трезвого образа мужик. Что ты по-караколпакски заговорил?
  - Долго объяснять, кум, - ответил электрик.
  - На каком вы языке говорите? Скажи куму-то!
  - На атлантическом.
- На каком, на каком? А не на Северном ледовитом, часом? Или, может быть, на Тихом?
  - Сейчас не до приколов, кум. Дело серьезное.
  - Я вижу, что серьезное. Кум, ты знаешь, что случилось с Акимычем? Он на себя не похож. И на вопросы, гад, не отвечает. По-моему, его все-таки ёбом токнуло, причем прямо в обнаженный головной мозг. Харя светится, руки светятся, как будто в Чернобыле побывал. Молнии с плеч срываются. В общем, мне по барабану, что там с ним случилось, главное, чтобы он навыков машиниста не растерял. Надо схему по газу разобрать. А кроме него некому. Ежов на водогрейном. Ты вот что, кум! Ты ему по-караколпакски скажи, что ему надо валить на паровой, схему разбирать. Ты можешь. Я знаю.
  - Погоди, кум, ты не понял. Это не Грач. Это Бог. Его имя – Елла.
  - Ты что, кум, грибами отравился? У тебя, смотрю, совсем шарики за ролики зашли. Грач – бог? Не смеши её, она и так смешная (начальник смены любил матерно выругаться, но еще больше любил вместо матов пользоваться эвфемизмами). Да он себе бабу найти и то не может! Дети голодом, поди, сидят. Бог!...
  И начальник смены фыркнул.

  Еще перед началом обряда Владимир Николаевич подумал о том, как быть, если мероприятие, которое он задумал, будет развиваться не по сценарию. Ставить кума в известность или нет? Вернее, объяснить ли ему все по порядку: что, как и почему?
  Тщательно поразмыслив, он решил, что да, надо объяснить, потому что начальник был надежным человеком - Владимир Николаевич неоднократно имел возможность в этом убедиться, – да и без помощи начальника смены трудно будет замять какую-нибудь нехорошую историю, если таковая случится на территории станции. Не в его интересах рассказывать о произошедшем, приключившемся, как ни крути, в его смену. Поэтому молчать он будет как рыба, Владимир Николаевич был в этом твердо уверен.



  Хлопнули двойные двери, и на ГЩУ как сумасшедший влетел охранник, Петр Трофимович Козлов, обычно дежуривший в будке у Южной проходной.
  - Народ! Конец света начался, - выпалил он, не успев отдышаться. – Сижу сейчас у себя, смотрю телевизор, вдруг: бабах! – телевизор вырубился. И свет в кондейке погас. Я подумал: предохранители; проверил – все целые. Самое главное, что и телевизор, и свет, все сразу.
  - А потом выхожу на дорогу, - продолжил он, - смотрю – машины стоят. И ни с места. Полная дорога машин. В оба конца. Народ ходит чего-то, тусуется, по колесам пинает. Ну, я подошел, побухтел с одним автолюбителем. Говорит, что у всех, мол, искра пропала, свечи не работают. А аккумуляторы стартеры не крутят. И ни свет, ни вентиляторы печки не фурычат. В толпе один дотошный товарищ нашелся – у него ареометр с собой был – померил плотность у себя в батарее, потом у других: везде в аккумуляторах вода. Интересно, это у нас здесь возле станции такая аномалия, или во всем мире такая петрушка приключилась?
  - Ни-че-го себе! – сказал начальник таким тоном, будто вместо «ничего» хотел произнести непечатное слово, и значительно посмотрел на электрика.
  Наступила мертвая тишина.
  Молчание нарушил Елла.
- Кабыр туре чома! – сказал он, как в бочку, металлически сверкнув глазами на Владимира Николаевича.
  - Да Господи Боже мой! – как-то по-бабьи всплеснул руками охранник Козлов, при этом уронив берет, который держал под мышкой. – Что это еще за Семипалатинский опыт?
  Он протер глаза кулаками.
  - Что это с тобой, Олег? – он с заботой посмотрел на Еллу. – Тебя, что, током ё…ло? Да, похоже, что так, - он задумчиво поскреб ладонью подбородок и посмотрел в потолок. Потом перевел взгляд обратно на Грача. – Прилично приложило. Аж светишься до сих пор. Да ты не переживай! С кем не бывает. Главное, сейчас надо водки выпить. Сразу стакан. Чтобы снять напряжение. Водка хорошо снимает – в землю уводит. И отпустит. Как рукой снимет. Старшего брата как-то раз триста восемьдесят тряхануло. Болел-болел, а потом взял и водки выпил. Все тут же прошло. Практически мгновенно. Пойдем со мной, у меня в вагончике стоит «мерзавчик». Глотнешь для пользы тела.
  Он сделал шаг к Елле. Внезапно Елла весь засветился и засверкал ярким голубым светом, так же, как светится электрическая сварочная дуга. Козлов отпрянул.
  - Ну, не хочешь, как хочешь, - он как-то криво пожал плечами. – Наше дело предложить. Ваше дело отказаться. Не хочешь ходить как человек, ходи как елочная гирлянда. А что, даже красиво. Только необычно.
  Он как-то быстро потерял к Елле интерес.
  - Ладно, пойду обратно. Посмотрю, как там дела. Может, все уже разъехались.
  И он пошел к дверям.


  С тех пор, как Елла оказался на ГЩУ, Владимир Николаевич нервно покусывал себе губы. Ведь он не закончил обряд Обретения Плоти. А всем известно, что любое дело нужно доводить до конца. И теперь он побаивался, что Елла будет недоволен такими действиями своего служителя. К чему может привести такое неуважительное отношение к своему Богу, Владимир Николаевич даже не хотел думать. Единственное соображение успокаивало электрика: он рассчитывал на то, что Елле все можно объяснить. Ведь он же Бог, а значит, все поймет. По какой причине обряд не был закончен, почему его не встречают толпы рабов с цветами в руках. И прочие формальности.


* * *


  После того, как Елла на некоторый определенный срок покинул человечество, сразу же стало ясно, что образу жизни, складывавшемуся до этого около столетия, пришли кранты, и что теперь нужно учиться как-то обходиться без электричества. А как без него обойтись? Ведь это свет в любое время суток, доступное тепло, быстро приготовленная пища, выстиранное и отжатое белье, цветной телевизор с празднично сияющим экраном, мгновенно вскипающий чайник, весьма эрудированный компьютер, легкий утюг с тефлоновым покрытием, выбритые электробритвой до синевы щеки и прочие излишества, не говоря уж о практически всех отраслях промышленности и сельского хозяйства.
  Что говорить, удар, нанесенный земной цивилизации, был страшен. Своим исчезновением Елла просто выбил из-под ног человечества краеугольный камень, на котором зиждилось не только его могущество, но и его беззаботное существование, не оставив камня на камне от кухонного быта и привычного уклада жизни.
  Человек, как известно, самое ушлое из всех известных животных. И он быстренько сообразил, что хоть у него и отняли такую халяву, но кое-что у него все равно осталось в запасе, а именно: дизельный двигатель. При помощи дизеля, конечно, не приготовить пищу и не посмотреть телевизор, но от холода не погибнешь, это точно, поскольку дизель отлично подходит для совершения механической работы, будь то вращение шпинделя токарного станка, или возвратно-поступательные движения мехпилы, или перемещение жидкости насосом, а это значит, что теплоснабжение городов не прекратится.
  Но, хотя дизель может частично выполнять работу, которую когда-то делало электричество, полностью его дизель заменить не может. Поэтому Чрезвычайный комитет, состоящий из первых лиц государств земного шара, усиленно ворочал мозгами в поисках того решения, которое вернёт земной цивилизации статус-кво. Точнее, создавал видимость того, что ворочает, поскольку всем было ясно, что без Еллы никуда не деться и надо принимать все условия, которые тот, возможно, захочет выдвинуть.
  Елла поступил благородно: через Владимира Николаевича он уведомил человечество о том времени, когда покинет Землю, чем помог множеству людей избежать неминуемой смерти. Космонавты благополучно покинули орбитальные станции и вернулись на Землю, суда доплыли до своих портов, самолеты приземлились на ВПП аэродромов, шахтеры поднялись из своих забоев. После Обряда Обретения Плоти Владимир Николаевич сумел убедить Еллу (неизвестно, как это ему удалось, и чего стоило), что покидать свое рабочее место вот так запросто, без предупреждения – это дурной тон. Елла послушался Владимира Николаевича, дав человечеству на сборы и приготовления трое суток, и отрядил обратно в поверхность проводников малую часть себя.
  За эти трое суток правительства ведущих стран мира нашли в себе силы по-настоящему объединиться перед лицом угрозы, чреватой сначала стагнацией народного хозяйства Земли, а потом, если человечество не найдет выхода из сложившейся ситуации, и полным его коллапсом. За Владимиром Николаевичем прислали самый быстрый военный самолет, но Владимир Николаевич отказался лететь в столицу, мотивируя это тем, что Елла сейчас находится на территории Тепловой станции и в ближайшее время не собирается покидать ее. А Владимир Николаевич, во-первых, был единственным, кто понимает Еллу, во-вторых, является его служителем, и Елла недвусмысленно высказался в том плане, что если Владимир Николаевич покинет его, то и Елла сразу же, без предупреждения, оставит человечество на произвол судьбы.
  Соответствовало ли это действительности, или Владимир Николаевич просто не хотел покидать Новосибирск, поскольку не любил Москву, которую называл черным муравейником, было неизвестно.
  Делать нечего. Пришлось первым лицам государств, а именно: бритой под горшок узколобой американской обезьянке, мертвенно некрасивой немецкой фрау, французскому любителю дорогих проституток, нашему – задница шире плеч – йогу-еврею и прочим таким же инфернальным политическим персонажам собирать задницы в горсть и лететь в Новосибирск. Где устраивать штаб-квартиру в доме у самого мясного жителя в поселке Речкуновка, обладателя джипа «Лексус», чрезвычайно недовольного заселением в свою резиденцию всяких разных иностранцев с переводчиками и переодетых гэбистов.
  К исходу третьих суток, что дал Елла на подготовку к концу света, политики, наконец, договорившись между собой, отрядили двух человек на встречу с Еллой. Эти двое – один наш, второй, конечно же, американец, ведь они в каждой бочке затычка, - нашли Владимира Николаевича на его рабочем месте, а именно – Главном щите управления. И попросили их представить Елле. Владимир Николаевич отказал им, мотивируя это тем, что Елла не желает никого видеть, в особенности политиков.
  Впрочем, Владимир Николаевич согласился сходить к Елле и передать все то, что ему захотят сообщить господа президенты, с иронией закончил он свою речь. Нашего президента, то бишь Бермана, сильно покоробило неуважительное отношение к своему президентскому статусу. Напрасно он, что ли, тренировался перед зеркалом делать значительную мину и тяжелый уверенный взгляд? Напрасно он, что ли, осваивал степенный шаг, скупые публичные жесты, заучивал умные слова, значение которых он до сих пор так и не удосужился узнать? Напрасно он, что ли, учился умению говорить рублеными как колбаса и от этого якобы исполненными энергии фразами? Велеречивости? Умению говорить много часов к ряду, при этом фактически ничего не сказав? В общем, Берман чувствовал себя оскорбленным. Да как этот электрик смеет так с ним разговаривать! Не то чтобы Владимир Николаевич откровенно хамил высокопоставленным лицам, нет, он вежливо отвечал на все вопросы, но издевательскими были его глубинные интонации. Мол, ну-ну, бухтите дальше, балаболки. И взгляд, в котором не было ни капельки уважения. А Берман прекрасно разбирался в подобных нюансах. Что естественно, ибо он был политиком.
  Но, будучи семитом, мудрый Берман прекрасно понимал, что сейчас все козыри на руках у Владимира Николаевича, и начать качать права будет опрометчивым поступком с его, президента, стороны. Дав себе слово не забыть электрика, Берман вкратце вежливо изложил все те предложения, которые сообща намеревались сделать Елле главные лица государств. После того, как президент закончил говорить, Владимир Николаевич скептически скривил лицо: мол, не согласен я с тобой, да по всем пунктам, - но, тем не менее, отправился искать Еллу, поскольку тот не сидел на месте, а предпочитал прыгать как обезьяна по несущим балкам каркаса цеха, растекаясь по ним ярким голубым языком.
  Отсутствовал Владимир Николаевич около часа. Наш и американский президенты все это время находились на ГЩУ. Поначалу рабочий люд слегка робел от присутствия столь высоких гостей, но потом немного пообвыкся, предложил чаю, а потом без всяких предисловий – коль уж подвернулась такая оказия - начал по очереди совокупляться с головным мозгом нашего гаранта Конституции. Ему припомнили все: и пенсионную реформу, и «Единую Россию», и новые ПДД, и полицию, и парад НАТОвских войск на Красной площади. Бардаку Нараме тоже не повезло: находящиеся на щите отрядили одного, который быстренько сбегал и привел на щит англоговорящего человека. Претензии, предъявляемые Нараме, были скромнее, но с него, как представителя США, спросили за Саддама Хусейна, финансовый кризис и мировую полицию, которой весь мир считает Америку. Так что ему тоже досталось на орехи.
  Берман и Нарама предпочли бы, наверно, натуральный половой акт в задний проход, политики такие люди: все стерпят ради блага электората, чем сношение со своим мозгом, но поделать ничего не могли, охрана осталась в доме у владельца «Лексуса». Работяги, видя, что первые лица ведут себя как какие-то христиане – ударили по правой щеке, подставляют левую, - и плотно приступили к извращенному групповому половому акту в обнаженные извилины. Так что когда Владимир Николаевич наконец вернулся на ГЩУ, они обрадовались ему как пьяница бутылке. А Берман про себя подумал, что, в сущности, электрик не такой уж плохой человек, а насчет интонаций он, наверное, ошибся. В общем, гроза, готовая разразиться громом и молнией над головой Владимира Николаевича, благополучно миновала его.
  Берман с одной стороны, американец с другой, взяли Владимира Николаевича под руки, прижавшись к нему всем телом, и повели на улицу подальше от любвеобильных работяг. Там они присели на лавочку под одиноко стоящей рябиной и приступили к беседе.
  Владимир Николаевич сразу взял быка за рога. Он сказал главам наших дружественных государств, что все предложения, которые он сделал от лица мирового сообщества, Елле глубоко неинтересны. И хотя он от себя лично пробовал уговаривать Еллу не покидать благодарное ему человечество, все было напрасно.
  В ответ Елла выдвинул одно требование, которое лично ему, Владимиру Николаевичу, кажется странным. Он сказал, что в Государственной Думе России есть женщина-депутат по имени-отчеству Оксана Владимировна. В день ее тридцатисемилетия, то есть через четыре с лишним месяца он вернется и заберет ее с планеты в горние выси, которых та заслужила, оставив взамен некую неразумную часть себя, которая будет исправно служить людям.
  От удивления у Бермана чуть не выпал глаз. Но он повторил то, что только что услышал, американцу. Тот как-то ненатурально закашлялся. Берману отчего-то вдруг стало смешно: он внезапно представил себе, что Нарама только что спрыгнул с дерева и, по-собачьи отфыркиваясь, на четвереньках подбежал к нему, потом выхватил из-за пазухи и жадно начал поедать банан и тут же подавился. Не в то горло вошло, отдавалось в ушах у Бермана. Не в то горло, не в то горло вошло! Не в то горло, не в то горло вошло! Берман отвернул голову от американца и позволил себе улыбнуться. Кожа затрещала на щеках. Он предложил Нараме отправляться назад в их нынешнюю резиденцию и сообщить коллегам о результатах переговоров и предложении Еллы.



  …У местного населения стали пользоваться спросом примусы и керогазы. В хозяйственных магазинах и оптовых базах мгновенно закончился запас свечей, бенгальских огней и прочей пиротехники. Соль, спички, мыло, крупы – этого невозможно было найти во всем N.
  …Власть на местах через некоторое время поделили между собой менты, ФСБ и военные. Появился хоть какой-то порядок на улицах.
  …Вскоре атмосферу над городами заполонили толпы летающих людей. Дело в том, что в тот год пришло время распаковывать запасы стратегических военных складов, вскрыть которые надлежало после пятидесяти лет карантина. А там дотошные исследователи нашли комплекты летательных костюмов.
  Пользоваться ими было чрезвычайно просто. Некоторые молодые люди даже достигали в этих костюмах скорости сто километров в час. Человек в этой военной амуниции становился чрезвычайно подвижен, ловок, увертлив. Он мог с земли войти в вертикальную свечку. И чувствовал себя в воздухе как рыба в воде.
  …Китайских товаров не стало вообще никаких.
  …Большой спрос появился на всякие парогенерирующие установки вкупе с турбинами. Небольшие производства, которые могли обойтись без электричества, при помощи систем шестеренок, шкивов, ремней и роликов приводили в движение нужные производственные мощности от паровой турбины.
  …Появилась исчезнувшая, было, пресса. Стали известны новости, происходившие в мире две недели назад. Но с неопределенной точностью.
  …После ухода электричества масса народа осталась не у дел. А кормить тело все равно надо. И не только свое. Поэтому часть мужчин переквалифицировались в охотников, а другая часть в рыболовов. На самом деле, никакой переквалификации не было, просто мужчины наконец-то занялись тем, чем всю жизнь должны были заниматься.
  Голубей и подобной дичи в городах и их окрестностях не стало в какие-то два-три дня. Со всех огородов в ночь исчезла вся картошка. Часть мужчин ходила с маслянистыми от сытости глазами.
  …Часто мешали спать юнцы, объевшиеся полыни. Они криком кричали от скудости сознания.
  …Возникло множество группочек, групп и целых организаций, вылетавших бомбить всякие оставленные водителями фуры или железнодорожные составы, до которых еще не добрались дизельные тепловозы.
  …Группой ученых из Санкт-Петербурга удалось наконец-то обуздать магнитное поле. То есть, научились генерировать и управлять им. Обуздав магнитное, ученые замахнулись на большее: единую теорию поля. Мозговой штурм и голландская ЛСД сделали невозможное, на Земле появилась теория, которую так и не смог создать Эйнштейн. Она позволила землянам совершить еще одну научно-техническую революцию. И порвать к чертовой матери сотканную из пустоты бесконечность, пронзая ее насквозь своими быстрыми телами.
  …Елла, узнав, что на Земле замечательно научились обходиться без него, забрал, как и обещал, Оксану, и отправился с ней - по ее просьбе - куда-то на острова Зеленого мыса. Больше вестей от них не поступало.



  … - Кум, ну скажи мне, своему куму, - с любопытством произнес начальник, - зачем ты этот обряд-то решил исполнить? Скучно жить, что ли, было? Или адреналина решил хапнуть? Ведь жили тихо-мирно – и тут ты со своим Еллой!
  - Да как тебе сказать, кум. - Владимир Николаевич потушил сигарету и налил себе еще пива. Они сидели на даче у начальника смены. Пару раз попарились в баньке, потом сходили на речку, искупались. Разомлев, Владимир Николаевич согласился попить пива, которое предложил ему кум. Поскольку Владимир Николаевич пил спиртное давным-давно, - он уже и забыл когда, - его сразу начало забирать. – Какое пьяное пиво, кум! – он с жадностью приник к глиняной кружке.
  - Не, ты мне, кум, вола не верти, - гнул свою линию начальник. – Зачем тебе это все понадобилось? Ты попробуй мне объяснить, вдруг пойму. Если это не нечто запредельное.
  - Да чего тут запредельного, кум. – Электрик допил кружку и наполнил ее снова.
  – Не знаю даже, долго так рассказывать…в общем, если вкратце, то значит так. Искры. Они были везде, где он. Я три года наблюдал. Думал, ошибаюсь. Но. То проводка коротит, когда он рядом. То земля выпадает, когда он щите. То фаза отгорает, когда он с насоса на насос переходит. Понятно, неохота же человека за здорово живешь, вот так вот запросто взять и отдать Елле. Я сто раз перепроверил все: искры, трое детей, с севера, три года. Все совпадает. И последний раз я проверял, помнишь, не так давно мы с ним утром ходили на ОРУ. Я там с линии на линию переходил. А он косил себе. Искры прямо на него! А до него десять метров. Такая вот петрушка, кум.
  - Ну, и хрен с ним, что искры, да с севера. Пусть бы себе жил человек. Все ж трое ребятишек остались непонятно на кого. У него, вроде, есть старшая сестра. Только кому сейчас лишние рты нужны?
  Начальник от избытка чувств достал откуда-то бутылку водки и налил себе полстакана. Выпив, он схватил из тарелки крепкий помидор и с удовольствием вгрызся в мякоть.
 - Так, ты, что, кум, ничего не знаешь? – электрик удивленно посмотрел на кума.
  Он залпом допил кружку пива и со стуком поставил ее на стол. Взял в руки трехлитровую пластиковую емкость с разливным пивом, но наливать не стал. Прикинув что-то в уме, он поставил банку обратно на стол и заговорил.
  – Значит, так. По порядку. Ты сам подумай, кум. Представь, ты живешь, и точно знаешь, для чего ты живешь. Цели могут быть разные. Например, Олимпийский Огонь зажечь. Или спрыгнуть с парашютом. Или побывать в устье Амазонки. Ты стремишься к этому всю жизнь. И вот наступает пора это сделать. И ты это делаешь, вот и все. Это же не конец света. Не как у богомолов: самец оплодотворил самку, и она ему голову – ррраз! – и откусила. Выполнил свою миссию, и живи себе спокойно дальше, добра наживай. Это во-первых. А во-вторых, как говорится, ноблес оближ. Я все ж таки в некотором смысле его жрец, не побоюсь этого громкого слова. Мне было сказано давным-давно при страшных, кум, обстоятельствах, что когда-нибудь случится так, что мне нужно будет сделать то, что я сделал. И на этих условиях мне была передана Сила и Власть. И всем этим я обязан, в основном, Елле. Поэтому я нисколько не колебался. И сразу произвел обряд, как только позволили обстоятельства.
  Он быстро схватил пиво и наполнил им себе кружку.
  - Но самый прикол ты до сих пор не знаешь. – Он выпил с полкружки. Лицо его как-то непередаваемо погрустнело. – Еллы-то здесь, можно сказать, и не было. Только в самом начале. Когда он на щит вышел.
  - То есть, как не было?
  - А так. Его Олег Акимыч поборол.
  - Поборол?
  - Ну, я так это называю. Елла вселился в его тело, и Акимыча, по-хорошему, должно было уничтожить, стереть с лица земли, разложить на молекулы, но он дал бой. И отстоял свою территорию. Вот и все. Я, конечно, понимаю, что все не так просто было, как я тебе здесь описываю, но нам важен результат. А он таков. Теперь у нас электрический бог – человек по фамилии Грач. Вот прикол, а, кум?
  - Брось заливать!
  - Я серьезно говорю. И с детьми Грачевыми все в порядке. Они – Грач с Оксаной - перед тем, как на остова махнуть, появлялись здесь и детей забрали. Так что с детьми все в порядке. А ты волновался.
  - Так за это же надо выпить, - начальник неуловимым движением открыл бутылку и налил себе полстакана. Потом чокнулся с кружкой кума и, не торопясь, выпил. Поставив стакан на стол, он взял из тарелки молодую редиску, обмакнул ее в соль и с хрустом откусил половину.
  - Ну, так что же, кум, - он положил руку на плечо электрика. – Что же дальше?
  - Да все в порядке, кум. А дальше изобилие и процветание. Как коммунизм. Только круче. Со всеми достижениями технической мысли.

  Кента лежал и сквозь полусомкнутые ресницы смотрел на укрепленные на колоннах горящие факелы. Мысли его, подобно морским волнам, которые то сталкиваются между собой, то расходятся в разные стороны, влекли его куда-то в покойное разноцветное сияние. Кента чувствовал, что засыпает, но бороться со сном и не приходило ему в голову. Более того, он почему-то думал, что всего лишь дремлет и сможет очнуться ото сна в любой момент, когда того пожелает. И он незаметно миновал фиолетовые врата сновидения.
  …Красивые люди в облегающих одеждах быстро перемещались на каких-то невиданных аппаратах по улицам гигантских, гротескного вида, городов. В вечернем воздухе стремительно мелькали серебристые тени. Над землей, на большой высоте, безо всякой поддержки висели огромные башни из стекла и металла, в которые, словно птицы в гнезда, вспархивали с земли люди.
  Он двигался (именно двигался, потому что он не мог уловить, каким же образом он перемещается: просто идет, как все, или же скользит над землей, не касаясь ее) по широкой улице зеленого, желтого, нежно-голубого, оранжевого города. Рядом с ним шли улыбающиеся светловолосые люди, и в глазах их плескалось счастье. Кента знал, что их всех (а пока они шли по городу, к ним всё присоединялись и присоединялись люди) объединяет общая цель, но цель эта не могла быть выражена словами. Во сне он мог ее почувствовать, мог ее представить, но не мог о ней говорить, ибо она была столь прекрасна, столь сияющая и переливающаяся, как стробоскоп, неземным светом, что слепила и уничтожала под самый ноль изобретенные человеком слова. И люди, которые шли вместе с ним, тоже чувствовали эту великую цель, и их радость от сознания этого была видна во всем: в их дурашливых движениях, в их улыбках, во всеобщем порыве энтузиазма.
  Почему-то Кента во сне чувствовал себя ужасно старым, просто чудовищно старым. Мудрость прожитых лет тяжким бременем давила ему на плечи. И он откуда-то знал, что это только начало его бесконечно долгого и крайне утомительного пути к смерти, если, конечно, смерть сжалится над ним и заберет его душу. Умножающий знания умножает скорбь, крутилось в голове у него. Умножающий, умножающий, умножающий… он повторял это слово до тех пор, пока оно не потеряло всякий смысл. Умножающий – что же это такое? Он тупо посмотрел прямо перед собой.
  И не увидел ничего. Вокруг не было ни городов, ни улыбающихся людей, ни вечернего неба с порхающими в нем серебристыми силуэтами. Лишь он один. И пустота, не имеющая в своих характеристиках ничего. И Кенту могучим порывом ветра (?) вбросило в эту пустоту.
  …Приоткрыв глаза, Кента увидел, что один их факелов на колоннах погас. Надо позвать слуг, подумал он, но не сделал этого, а начал смотреть на свет факелов через полуоткрытые ресницы.
  Вот-вот должен был ударить Четвертый бубен. Почему жизнь – это кем-то открытая и прочитанная книга, подумал он про себя.