Лучше бы уж курил...

 




                Часть вторая.

                Кот мой.,   душа моя...



 Что-то тут было не так. Иван Степаныч сидел в кресле, на балконе своей квартиры на первом этаже, и мучительно соображал. В кресле напротив, в наглой позе развалился Кот. Всем своим видом он выражал  презрение к мыслительным процессам в утренней голове Ивана Степаныча, полное удовлетворение от сытного завтрака, и жаркой июльской погоды.  Кот был чисто немецким, Иван Степаныч непростительно русским.
По-этому  сравнительный анализ и размышления о смысле жизни у них были абсолютно противоположные. Кот был полностью удовлетворён своим немецким происхождением и удобным креслом. Он этим даже слегка гордился. Несмотря на то, что был принят в русскую семью маленьким наглым котёнком. В прошлые времена, он используя полупьяное состояние Ивана Степаныча, мирно ожидавшего шашлык на даче,  залез через голые ноги прямо на стол. И пока Иван Степаныч удивлённо рассматривал свои ободранные ляжки, сожрал всю предварительную закуску. При этом громко рыча и матюкаясь по кошачьему на жену Катерину, которая пыталась смахнуть его со стола полотенцем. А Иван Степаныч, вдруг осознав, что можно сидеть на столе, жрать и при этом ещё и рычать, получая  взамен всего лишь полотенце,немедленно Кота усыновил.
  Сейчас, особенно при гостях, Кот притворялся респектабельным немецким  бюргером, но Иван то Степаныч знал, кто есть кто. И Кот знал, что Степаныч об этом знает. Но на данном этапе жизни, мирное сосуществование двух различных менталитетов,устраивало их обоих. Итак, несмотря на присувствие довольной котовой рожи, Иван Степаныч  продолжал соображать. В кармане оставалось ровно три рубля. За пять лет немецкой жизни, он так и не сумел привыкнуть к трудновыговариваему названию немецких денег. Слово Ойро у него почему-то ассоциировалось с матюком. Только он никак не мог вспомнить, с каким. А так, как в силу своего русско-интеллигентно-инженерного прошлого матюкаться он не любил, называл немецкие деньги, привычным словом рубль. Брожение мыслей, в  утренней голове Ивана Степаныча, сводилось к следующему;  За три рубля в бывшем Союзе можно было купить бутылку водки за 2,87, и ещё оставалось на плавленый сырок. Но это было совсем давно. Потом  3,62, 4,12, и так далее. В благополучной Германии бутылка стоила пять рублей, без одной копейки. Но правда 0,71 литра, в отличие от русского стандарта 0.5. Вот эти, неподдающиеся денежному учёту двести десять грамм,  и шевелили волосы на соображающей голове Ивана Степаныча. Получалось, что в Союзе было лучше. Тем более, что при помощи трёх рублей, можно было поговорить с разными интересными людьми. Немецкий же Кот, даже при выпитой русской валерьянке, обсуждать текущий момент отказывался. Его вполне устраивало положение России в современном мире и баночный кошачий корм.
 
  Одному было скучно и тоскливо. Приятный сосед Петя (Peter), после длительного общения с Иван Степанычем, попал в немецкую Дурку. Где врач-психотерапевт ему с удовольствием рассказал, чем может закончится общение  с неприкаянными русскими.
Врачу внезапно вспомнилась его последняя поездка в Санкт-Петербург,  когда после трёх дней  дискуссий о роли немцев в истории Петровской России, он случайно попал в вытрезвитель. И хотя русский язык, после спецшколы и института, он знал неплохо,  выражение : -Ну ты, чурка, говори по русски, а то счас опять п...ы получишь-, конкретно обогатило его словарь и запомнилось  очень надолго.
 Оказалось что Петя,(бывший Peter), очень хорошо относился к советским войскам в бывшей демократической Германии.  А знакомство с Иван Степанычем, усугубило его отношение к оккупантам. Познакомились они случайно.
 Как-то жарким августовским утром, Иван Степаныч сидел на лоджии своего первого этажа и пил заранее заготовленное пиво. Было воскресение. Почему заранее, потому, что по немецким законам, выходной день должен быть посвящён детям, кухне и церкви.(Kinder, Kuchen, Kirchen).  То-есть все лавки закрыты.  Естественно, Иван Степаныч, наученный горьким опытом впустую прошедших воскресений, взял заранее.
Сразу ящик он себе позволить  в силу социального статуса не мог, но десяточка качественного дойческого пива, ждала своего часа в холодильнике. На улице было жарко, пиво за ночь прекрасно остыло, в общем обстановка соответствовала благодушному настроению Ивана Степаныча. Напротив лоджии, в мокрой от пота хулиганской майке с пьяным Микки-Маусом на пузе, щёлкал садовыми ножницами интеллигентного вида немецкий дядька, лет шестидесяти. Вид ему придавали очки и блестящая на солнце лысина. Иван Степаныч, без всякой задней мысли, окликнул мужика и, показывая запотевшую бутылку пива, щёлкнул приглашающим жестом по горлу. Дядька удивлённо задумался, но через пару минут душевных терзаний, пиво взял. После непродолжительного диалога о погоде, (Wetter), детях (Kinder) и женщинах (Frau), немецкие слова Ивана Степаныча закончились. Дядька в раздумье вернулся к выравниваю кустов, а Иван Степаныч к пиву. Всё бы закончилось как обычно, но через час в дверь Иван Степаныча раздался звонок. Так как Степаныч никого не ждал, он вышел на звонок  в стандартной воскресной униформе. Русские, не первой свежести трусы с ромашками на синем фоне и застиранная майка, неопределённого цвета. В дверях стоял тот же самый дядька, но уже в строгом светлом костюме, и не смотря на жару, при галстуке. В  одной руке он держал бутылку виски, а  в другой небольшой букетик цветов. По интонации и выражению открытого лица, несмотря на прочувственный немецкий монолог, Иван Степаныч понял, что виски ему, а букет его прекрасной фрау. Фрау к тому времени уже пол-года жила на другой квартире, по-этому Иван Степаныч, забрав у дядьки и виски и букет,сделал приглашающий жест, не забыв при этом по офицерски щёлкнуть босыми пятками. Переодеваться конечно было лень, но присутствие иностранца,пусть даже на его дойческой территории, обязывало соответствовать. Извинившись по английски, Иван Степаныч быстренько натянул на себя джинсы и рубашку, подаренные немецким Красным Крестом, но ещё очень приличного вида.  Через десять минут, после взаимных расшаркиваний на непонятном языке, они уже сидели за столом, уставленным закусками из русского магазина. То-есть квашеная капуста, солёные огурцы, маринованные грибочки, украинское сало с прожилками и кастрюля свежесваренных пельменей. Пельмени  Иван Степаныч собственноручно слепил на автопилоте два дня назад, размышляя о смысле жизни. Иностранное виски, а в последствии и бутылка водки, заначенная Коту на день рождения, были благополучно выпиты под рассуждения о роли ГДР в социалистическом лагере. Причём Пётька(бывший Herr Peter), был за социализм, а Иван Степаныч за лагерь. После продолжительной дискуссии о роли Карла Маркса в современной истории, русско-немецкий язык, стал понятен для обоих. Тут-то, по обоюдному согласию, Herr Peter и был переименован в Петьку,.. а Иван Степаныч в Ваньку. Кот, наблюдавший за процессом примирения наций, подошёл к Петьке и с чистой совестью, как своего, укусил его за ногу. За что тут-же схлопотал тапком о Ваньки.
   Петька весил больше Степаныча, килограмм на тридцать, Но это не помешало Степанычу дотащить друга до подъезда. Слава Богу, Петер жил рядом, в соседнем подъезде, и тоже на первом этаже.  В общем, после этого симпозиума, они с Петькой общались каждую пятницу. Вечер пятницы начинался лингвистическими занятиями, плавно переходящими во взаимное восхищение талантами и благородством двух братских наций, и продолжался длительным дружеским ужином. Готовил преимущественно Иван Степаныч, так-как кулинарные познания Петера, ограничивались разогреванием магазинных бутербродов в микроволновке, и профессиональным открыванием бутылок с пивом. Словарный запас постепенно расширялся. Петер уже без акцента и с удовольствием произносил замечательные русские слова  - Наливай, а закусить, повторим, за здоровье., Правда иногда ещё путал их последовательность, говоря вместо  закусить, на посошок. Завершение процесса примирения наций, заканчивалось согласно утверждённого графика, доставкой тела в соседний подъезд. Причём тело распевало во весь голос на немецком языке (чтоб соседям было понятней) русскую песню: «Вставай страна огромная... На смертный бой... С проклятою ордой».  В результате, после примерно года общения, Петька благополучно попал в немецкую дурку. Правда в скором времени, где-то через пятницу, Петер уже был дома. Но с Иван Степанычем он уже больше не общался, так-как личный психотерапевт строго настрого запретил Петеру изучать русский язык.
 
  С тех пор Иван Степаныч остался один. Подлючий Кот, вспомнив своё немецкое происхождение, отказался бухнуть специально купленрную валерьянку и с удовольствием цапнул за руку Иван Степаныча, пытавшуюся ему налить. Тут жрать  нечего, а этот русский Herr, тратит Котовскую долю соцпособия на выпивку. Работу искать надо.  Степаныч до сих пор думал, что его инженерные навыки  где-то пригодятся, но Кот точно знал, что таких здесь уже было много, а чтоб Кота кормить, выживали единицы. Как позже  понял Иван Степаныч, Кот это помнил из мурлыканья своей бабки, которая жила при русских войсках. После внезапной эвакуации русских офицеров из удобной и приятной  для службы Германии, бабка получила сапогом под зад. И хотя сапог был хромовый, то есть для высшего офицерского состава, пинок запомнился на долгие обидные годы. Любили, лелеяли, но при выезде с собой не взяли. К сожалению, Кот  не был знаком с всепрощающей идеей Христа, но опыт выживания родителей в условиях развитого немецкого социализма подсказывал, что и с оккупантами можно договориться.  И сапог ему не грозит. 
   
    Кот точно знал, что он дома, на родине. А Иван Степаныч до сих пор не понял, где он. В России всё было понятно, работа, зарплата, отпуск на море, жигулёвское пиво. Поначалу. Потом перестройка, безработица, безденежье, базар, бандиты. И даже то, что Катерина вспомнила свою еврейскую бабушку, намекнувшую с того света на возможность переезда к должникам, было понятно тоже. Но с тех пор, как Катерина осознала свою принадлежность к мировому еврейству и полную независимость от пьющего инженера, она решила жить отдельно. Именно этот свободолюбивый жест и вверг Ивана Степаныча в полное непонимание своего положения в Германии. Если раньше он считался еврейским мужем, и ему за это немцы ещё и платили социальную помощь, то теперь, оставшись с алиментным Котом, Степаныч не мог понять, кто он на текущий момент.   Пытаясь определить статус бывшего еврейского мужа, Кот поначалу тоже долго мучился. Но потом понял , что Степаныч , так же как и он, просто попал под раздачу  немецких пряников. Коту досталась голодное демократическое детство, Иван Степанычу потеря идеалов и пустая квартира. Нет, Иван Степаныч, конечно, никогда не был правоверным коммунистом. В студенческие годы он  случайно поджог брошенным бычком мусорную корзину, с материалами очередного партсъезда. Его даже хотели отчислить с пятого курса, но потом разобрались, и отчислили его лучшего друга, пьяницу и музыканта Моню Блантера. Моня, по простоте душевной, успел ляпнуть пожарнику про то, что в корзине лежал просто мусор, и от того, что его сожгли, простому народу, то-есть уборщице, только легче. Пожарник оказался бывшем охранником на зоне. А факультетский партсекретарь, долго и нудно пьющий на Монины шабашки, вдруг проявил партийную непримиримость к присутствию сионистов в славных рядах будущих строителей коммунизма.
   Позже, уже при демократии, Моня специально приезжал из Америки, и слезно благодарил студенческого кореша, за прицельно брошенный окурок.
  Но всё-таки, здесь что-то было не так. И даже после того, как Кот ему втолковал, что что немецкий стандарт не сильно сильно отличается от русского, то-есть 0,71 значит не 710 грамм, а всего лишь 0.7  Liter, ощущение обманутости отложилось.
  Вариант возвращения на преданную Родину, пока как-то не складывался. Во- первых, Кота бы не пропустили без  визы, а во-вторых, у Иван Степаныча вообще никаких документов, о законности его пребывания на чужой территории, не осталось. После ухода Катерины, евреистость Степаныча закончилась. И хотя, по совету Кота, он всё-же подал заявление в немецкий суд, судебная машина Германии так и не сумела определить, гнать ли его в шею, или всё-таки оставить, до выяснения всех обстоятельств. Но пособие, на всякий случай, платить перестали.
 
    И так, в кармане оставалось ровно три рубля. Их конечно можно было с чистой совестью пропить и выпрыгнуть с балкона. Но опять-же, при отчаянном прыжке с первого этажа, можно было выжить, но тогда как, в случае неудачи, смотреть в глаза Коту. Конечно можно было попытаться  пристроить его к Катерине. Но Катерина нашла работу. И кормить дармоеда Кота, на маленькую, с большим трудом получаемую зарплату, в её планы не входило.
  Кот внимательно наблюдал за задумчивым выражением лица кормильца. Качество еды, после ухода Кати, постепенно снижалось. На то, что Степаныч потратит последний трояк пусть даже на сухой корм, надежды было мало. Размышления Кота сводились к следующему.  По пьяным разговорам Иван Степаныча, в России жилось трудно. Но с другой стороны, в местной кошачей общаге  за решёткой , тоже не Вискас. Опять-же, за четыре года совместной жизни, душа как-то обрусела. Плюс к этому, по рассказам Степаныча, в России полно симпатичных, беспризорных и голодных кошек. Которые при виде иностранца, сразу делают вид, что падают в обморок, и готовы на всё.  Долги за квартиру и электричество превысили возможность когда-нибудь рассчитаться. Выход оставался один. Бежать. Как при Петре первом, дойческие ремесленники бежали от своих бюрократов в обетованную Россию.
  Убедить Степаныча в неизбежности Исхода, оказалось совсем не трудно. Достаточно было доверительно залезть на колени, и честно глядя в глаза, мяукнуть очень голодным голосом. Степаныч понял. Но с тремя рублями, задача казалось невыполнимой. Кот часто наблюдал за виртуальными путешествиями Ивана Степаныча на Родину. На стареньком компьюторе они вместе прокладывали курс через все границы, а Иван Степаныч советовался с Котом, как лучше и дешевле добраться . Со знанием дела Кот  присел, мявкнул, и   попытался объяснить Степанычу, что задача в принципе, решаемая.
  Нужно добраться до польской границы, потом пересесть на попутный автобус до Харькова , там не далеко до Ростова, а потом мы уже дома, в России. Степаныч,как бывший инженер просчитал. Не получалось. Но бежать было надо. Занять денег на дорогу, конечно было не у кого. Но теория выживания в трудных условиях постсоветской России, помогла Степанычу и в этот раз.  На чисто немецком языке, так он по крайней мере думал, Степаныч написал на найденой картонке умные слова,: «Hilfen  Sie bitte. Ich bin Auslender ohne Geld.,» Что примерно соответствовало русской фразе : «Мы здесь не местные, помогите ,чем могите».
  И с этой картонкой  встал на главном переходе Главного Вокзала.. Из потёртой сумки выглядывала унылая рожа некормленого Кота. По заранней договорённости, Кот жалобно мяукал, и не показывая толстое брюхо, просил сосиську. Степаныч был не брит, Кот мявкал чисто по Станиславскому, по-этому после четырёх часов стояния, бюргеры накидали в бывшую офицерскую фуражку Иван Степаныча,  много мелочи. После окончания института пришлось два года послужить Родине. Родину оставил, но фуражку почему-то взял с собой. Инстинкт сработал. Пригодилась. Фуражку конечно немного пожевала немецкая моль. Ещё бы, такого качественного сукна даже  Абвер не подносил. Аккуратно проеденные  дырки, наоборот придали ей потрёпанно-бойцовский вид.  Некоторые, видя советскую символику, со страха кидали даже бумажки . Таких было конечно мало, но тем не менее, после четырёх часов приманивая на бывшую советскую фуражку, до Варшавы хватало точно.  И Коту на пожрать тоже.
   Степаныч в поезде закемарил. Почему-то приснилась Катерина. Она стояла на берегу непонятного озера, и мокрыми глазами смотрела на офицерскую фуражку Ивана Степаныча, проеденную немецкой молью.
   
   После пересечения бывшей границы Германии с Польшей, Коту стало как-то не по себе. Немецкие блохи, все как одна, повылазили перед границей. С одной стороны, возможность не чесаться, приносила чувство независимости и возможность показать кровопийцам фигу. С другой, реальность в скором времени приютить новых российских блох, пугала. В пьяные рассказы  Иван Степаныча о русских кошках, Кот верил не слишком. Кошка, она и есть Кошка. Возможно, найди он в Германии хоть одну, никуда бы он и не сбежал. Но последний благородный жест Степаныча, почти убедил Кота, что жизнь пора менять кардинальным образом. Последний трояк, Иван Степаныч разделил точно поровну.  Рубль с полтиной себе на два пива, рубль с полтиной Коту, на шесть баночек корма.
    Польша, хоть она и Польша, всё-таки Европа,  а что будет после Варшавы, полная неизвестность. Хвост выдавал чёткое направление обратно на запад, однако бросить без надзора  не слишком трезвого бывшего кормильца, совесть не позволяла. Кот прогулялся по вагону, спёр куриную ляжку со столика  мирно спящей еврейской пары, притащил её Степанычу  на колени и уснул под стук колёс поезда. Едущего на Восток.
 
  Варшава встретила экипаж мелким противным дождём. Как написать по-польски «Мы не , местные» ни Кот,  ни тем более Иван Степаныч, не знали. Но тут Фортуна внезапно повернулась к ним лицом, чётко обозначив стоящего сзади волосатого хиппи. Степаныч никогда бы не признал в этом лохматом мужике, бывшего секретаря институтской партячейки. Но хиппарь, увидев Иван Степаныча лицом к лицу, заорал на весь вокзал: «Моня, как я рад тебя видеть».  Слава Богу, Кот успел выскочить из сумки  и когтями повиснуть на руке Степаныча. Поэтому удар по роже, пришёлся в плечо. Кот, на всякий случай , успел цепануть хиппаря пару раз по носу. «Я не Моня, я Ваня» сказал Степаныч, попытавшись добавить ободранному секретарю ногой,  но в это время Кот, понимая трудности дальнейшего продвижения в сторону России, помурлыкал хиппарю и потёрся об него головой. Правда клыки при этом не убрал. Ну улыбка у нас такая, ну. А когда Степаныч сблефовал, что расскажет Моне, где сейчас обитает партсекретарь, тот быстро вытащил из дранных джинсов стольник, и проводил их до автобуса на Харьков, предупредив водилу, что Кот едет абсолютно законно. Водила хиппарю почему-то поверил.Честные глаза волосатого мужика, неожиданно напомнили ему глаза замполита в Афганистане. Слегка на выкате, но очень похмельно-серьёзные. Убедительные.
  Автобус, класса «Хлопцы, геть», ехал удивительно ровно  и быстро. Слава Богу, пассажиров было немного. За окном мелькали польские серые городки и хутора, похожие друг на друга, по видику шёл забытый сериал про Петербургских ментов. Внешне  всё было мирно и спокойно. Но Кот, хотя и занимал отдельное место, рядом со Спанычем, уже заметно нервничал. Это выражалось непроизвольным подёргиванием хвоста и периодическим  цеплянием когтями за ногу Иван Степаныча, сидящего на соседнем сидении. Эмбриональный остаток хвоста Степаныча дёргался тоже.  Отчего сжималась вся задняя часть, непроизвольно закусывая чехол на сидении. Впереди ждала Польско-Украинская граница. Зная о не простой истории отношений двух братских славянских народов, и  отношении их обоих к русским братьям-освободителям, на душе было как-то тревожно. Пересечь границу, без взятки за Кота, не представлялось возможным. Денег не было. Идей тоже. Иван Степаныча возможно бы пропустили, благо русский паспорт с пропиской, был действующим. Но документов на вывоз и ввоз Породистого Немецкого Кота, не существовало.   Граница неумолимо приближалась. Решения не было.
 
   Предложение Кота, сначала показалось Степанычу абсолютно не приемлемым. Но после глубокого анализа возможных вариантов, Степаныч задумался. Если Кот сумеет притвориться помойным польским котом, в чём Степаныч сильно сомневался,  то возможно ему удастся преодолеть высоченный проволочно-братский забор через границу.
Поляки не хохлы, стрелять не станут. А хохлы тоже между прочим, люди.  В пустую патрон на кота тратить не будут.  Останется добежать до автобуса и залезть обратно, в привычную потёртую сумку. После продолжительных уточнений, как, где и когда, Котовский план  принят. Правда Иван Степаныч добавил корректировку, на случай его ареста на границе.  Встречаемся в Германии, на пороге у Катьки, не важно через сколько.
  На том и порешили.
   Польские погранцы особо не усердствовали. Выдернули из автобуса пару тройку поляков с полосатыми сумками, что-то там покопались и засунули соотечественников обратно. А украинцам пожелали доброй дороги домой. Некоторые недопившие, попытались разобраться в территориальной принадлежности пограничного пункта, но были вовремя переданы в крепкие руки украинской таможни. У Иван Степаныча возникло смутное подозрение, что эту постановку он уже где-то видел.   Пока таможенники пересчитывали допустимые возможности перевозимых через границу килограммов, (вес перевозимого пьяного тела  учитывался по двойному тарифу),  на Иван Степаныча возникли серьёзные подозрения. При возможных тридцати пяти килограммах, он перевозил через границу только пять. Два- ноутбук и три, стираные шмотки не лучших производителей. Честно заполненная декларация о провозимой валюте,  настораживала. Внешний вид Степаныча настораживал тоже. Трёхдневная щетина и голодный взгляд на хлеб с салом и лучком в руках таможенника, вдруг напомнил прапорщику Петренко, хороший советский фильм, «Операция Кобра». Таких притворяющихся шпионов, ещё его дед стрелял без суда и следствия. Но, пока рука непроизвольно тянулась к кобуре, о форменные брюки неожиданно потёрся незнакомый кот, украинской породы. Таких толстых кошаков, прапорщик Петренко не видел со времён счастливого  детства на хуторе у бабы Груни.  Прапорщик Петренко, слизав слезу, скатившуюся на седые усы,  ласково и умильно сказав Коту: « Кися, та идыш ты вже рожай. Тут тоби москали  ни как нэ помешають. Европа.».
  После того как Кот, с умным, но растоптанным москалями чувством незалежности, пошёл рожать, растроганный прапорщик  отпустил Степаныча, на  помин души бабы Груни.
  Афганский водила ждал. Не то, что бы Степаныч ему приглянулся, но то, как Кот втолковывал небритому дядьке варианты пересечения вражеской границы, ему понравилось даже через зеркало обозрения салона. Эта странная парочка понимала друг-друга без слов. Во время остановки на положенный билетом польский ужин, дядька сначала проводил Кота за угол, подождал, и только после того как Кот вернулся, пописал за тем-же углом сам.  Две сосиски достались Коту. Дядька съел только булочку. Да и то, только после того, как Кот от неё отказался. Хотя Кот честно предложил дядьке вылизать кетчуп с картонной тарелки. Водила помнил таких. Они могли продать Партию и все её страшные секреты за косяк. Но чисто физически, не могли бы продать Друга. Даже если бы им за это резали горло. Эти двое были из тех.
   Пассажиры орали. Западенцы за немедленный отъезд и  мать етого кота въёб, харьковчане за подождать кошечку , и мать западенцов въёб. Нарастающий конфликт Запада с Востоком, погасил прапорщик Петренко, силой запихавший Иван Степаныча в автобус. Западенцев было больше, все пассажиры в наличии, оставаться на территории пропускного пункта, возможности больше не было.  Автобус тронулся, и набирая ход, покатил по неровным дорогам Украйны. Кот среди пассажиров не объявился.
 
     Ощущение Родины и ночное время, постепенно усыпило непримиримых украинцев.
 На первой дешёвой заправке, через пятнадцать километров после границы, Иван Степаныч  вышел подышать ночным южным воздухом. Обратно в автобус он не вернулся. Ждали и орали все вместе, не смотря на политические разногласия. Но так, как сотовая и прочая связь в этом необжитом районе отсутствовала, решили ехать до ближайшей цивилизации, а уже там сообщить о таинственной пропаже небритого мужика, мать его въёб.
  Чуден Днепр при тихой погоде... . Хороша Украинская ночь, когда казачий шлях... . На этом знакомство Иван Степаныча с классиком украинской литературы, заканчивалось. Хотя нет.- Поднимите мне веки,- тоже из той компании. Насколько вспоминалось из школьной географии, Казачий шлях, это примерно Млечный путь. То-есть с севера на юг. Идти прямо по дороге на Запад, пятнадцать километров в сторону границы. По молодости, в бесшабашные времена армейской службы, восемь километров в ближайшую деревню за водкой и доярками, казалось совсем недалеко. Обратно конечно идти было тяжеловато. Но чувство выполненного долга, всегда доводило до казармы. За это Степанычу и присвоили внеочередное звание капитана, потому, что остальные старшие лейтенанты, доходили только туда. Дорога Судьбы вела точно на Запад. В этом Степаныч не сомневался. Другой просто не было.

   Кот на прапорщика серьёзно обиделся.  В своей сексуальной ориентации, он не сомневался. И, хотя он ещё не пробовал, знал точно, что рожать должны кошки.  Выждав момент окончания потрошения  старого еврея, Кот степенно подошёл к прапорщику. Тот  с довольным видом пересчитывал  изъятую еврейскую контрабанду, всю исключительно в евро. От пошлой взятки в гривнах, он с возмущением оказался. И  теперь с удовольствием представлял себе рожу начальника смены майора Харченко, когда будет отдавать ему его долю в заначеных заранее гривнах, пополам с рублями. Кот уселся прямо перед счастливым прапорщиком, мявкнул что-то на украинском, и в момент, когда тот нагнулся  и протянул руку, что-бы погладить кисю, развернулся и задрал кверху хвост. Пока прапорщик удивлённо рассматривал здоровенные яйца, Кот прицелился, и двумя струйками точно пометил обе штанины отглаженных брюк. Задумчивое удивление плавно преобразовалось в нарастающий мат. Момент ретирования, Кот рассчитал заранее, с точностью до секунды. По-этому, когда карающая нога прапорщика взметнулась в воздух, был уже  в стороне. Тяжёлый ботинок потянул прапора за собой. Второй ботинок, рванул по инерции вслед за первым. Прапорщик слегка подлетел и уселся в лужу, успевшую стечь с отглаженных брюк. Тут уже досталось и бабе Груне, и всем евреям, до самого Иерусалима. Евреям потому, что евры из рук разлетелись веером, а кися, прихватив зубами самую большую бумажку, исчезал в неизвестном направлении. Торчащий хвост, правда ещё был виден, а самого кота, уже нет.
   В отстойнике, где автобус должен был ждать Кота, было шумно и грязно. Польско-украинский народ шебуршал между обменниками и пивнушками, матюкаясь исключительно по-русски, дымил дешевыми украинскими сигаретами. А какая-то здоровенная тётка, разглядев у Кота в зубах симпатичную бумажку, пыталась приманить его кусочком сала. Жрать конечно хотелось, но сала Кот не ел принципиально. Однажды Иван Степаныч, будучи в подпитии, попытался накормить Кота этим кормом. Кот из любопытства кусочек съел. Но потом случайно обдрыстал любимый Катин половичёк. И хотя половичёк был со шрота, то-есть выкинутым соседями за ненадобностью, Кот помнил, как Степаныч пытался привести в надлежащий вид коврик, лично им. Котом.
   От сюсюкающей тётки пришлось смываться между дымящими автобусами, но выскочить под нужным, почему-то не получалось. Ощущая неясную тревогу, Кот проверил все стоящие автобусы ещё раз. Автобуса на стоянке не было. Степаныча тоже.
   
   Нарастающая паника заставила перемахнуть через металлический забор отстойника. И если на нейтральной земле между границами , чувство неопределённости только оформлялось,  то здесь, на иностранной территории, оно взвыло окончательно. Неопределённость и паника  сформировались вместе в ненужность и брошеность. Без Друга, без понимания где находишься, жизнь заканчивалась здесь, в чужих заграничных условиях.
  Инстинкт подсказывал, что до  дома хоть и далеко, добраться можно. В крайнем случае, доползти.
 
  Стёртые каблуки старых привычных туфель, заказанных у русских армян шесть лет назад, то-есть ещё до предательства Родины, отщёлкивали размер песни: «Наш паровоз, вперёд лети, в коммунне остановка...», помогали не спать стоя и на ходу. Правда иногда остановка, звучала как обстановка. Что идти на запад, особо не мешало. Редкие попутные машины шарахались на обочину, видя поднятую ночную руку Иван Степаныча. После восьми обогнавших его автомобилей, жест с международным большим пальцем вверх, оборотился в привычный Степанычу жест с русским большим пальцем, между двух соседних.
 
    Васина жена, наконец-то высказала Васе всё. И шо папа её был мудак, шо пристроил зятька на таможню, и шо мама его, тоже дура, после неудачного брака с пьющим евреем, случайно родила этого мудака.  И шо Вася, как добытчик и мужик, в пыль не попадает добытчику и мужику, прапорщику Петренко. После полубеременной свадьбы, Вася, на всякий случай, поменял свою русскую фамилию Домбровский, на общепринятую фамилию Голопупенко.
  Неожиданный звонок среди ночи, слава Богу отвлёк Васю от исполнения супружеского долга. Срочно вызывали на подмену. Прапорщик Петренко, неожиданно запил в компании пересекающих границу евреев.
  После раздачи денег обратно, он попытался обнять самую сисястую. За что вовремя получил по роже. А потом поцеловал руку начальника смены, майора Харченко. При этом вспоминая непонятные яйца, покрытые шерстью. Майор до того растрогался, что лично доволок прапорщика до служебной каптёрки. И даже подпевал ему по дороге известную песню: «Жил да был, чёрный кот, за углом.»

    Служебный Уазик подпрыгивал по направлению к Государственной Границе. Новые немецкие фары, удачно снятые с брошенного на границе средства передвижения,
 светили ровно и понятно. Внезапно высветившийся на  ночной дороге мужик, с дулей на вытянутой руке, напугал Васю не сильно. Таких небритых и лохматых, он видел ещё во время  Оранжевой Революции. Их даже бить не хотелось. Но этот, падла, показывал дулю навстречу машине с мигалкой. За Державу  стало обидно. Едешь себе по своей вотчине, и вдруг дуля.   Пусть даже и ночная.   И не то, чтоб сильно обидно, но последняя полученная дуля, была от ректора милицейской академии в Киеве. Ректора почему-то сильно заинтересовала фамилия папы, Домбровский.
  Вася дал команду тормознуть.   Пятиминутного допроса без применения спецсредств, хватило для оправдания ночной дули. Замёрзший мужик с радостью полез на заднее сидение, относительно тёплого Уазика. После десяти километров по направлению к границе, и подробно-голодного рассказа Иван Степаныча о предыдущих событиях,  рядовой Хабибулин, Васин водитель, достал из под запаски бутылку водки и запрещённое, но вкусное сало с прожилками. А Вася решил развестись с женой.

    Тем не менее, проблему выживания личности во враждебной среде, решать было надо.
Конечно, можно было раскваситься, выплюнуть невкусную бумажку и отдаться тётке с салом. Но при этом варианте, возможность встречи со Степанычем, сводилась к нулю.
 Нуль напоминал Коту пустую миску, из под бывшего семейного корма. Вроде только что была полная, а вдруг пусто. Отсутствие еды обязывало соображать. Промяукивался только один очевидный вариант. Назад. В Европу. Найти новую квартиру Катерины, поорать под подъездом и, после покаяния,  возможно получить снова качественный немецкий корм.  Но Степаныч в эту схему не вписывался. Получалось, что нужно было забыть утреннюю сосиску, купленную на последние деньги, взамен утреннего пива, вечерние рассуждения о смысле жизни.  И вообще, Степаныч отлично прошёл курс обращения с Котом. При помощи хвоста, голоса, а иногда и когтистой лапы, он неплохо справлялся со своими обязанностями. Правда пришлось потрудиться и самому. Степаныч  никак не отдавал Вкуснейшие Котовские Палочки, без команды  -Смиррно-.  Тут уж волей неволей приходилось вставать на задние лапы, и  приветствовать Вкуснейшую Котовскую Палочку, поднятием правой передней лапы, вверх. 
    После ухода Катерины, Кот слегка запаниковал. Свобода от веника и возможность самостоятельного выбора еды, это конечно хорошо. Но только когда рядом есть хоть какая живая душа. А тогда, душа Ивана Степаныча отлетела в неизвестном направлении ровно на три дня. Больше чем на три дня, здоровье Иван Степаныча отсутствовать не позволяло. По-этому, на четвёртое утро Кот запрыгнул на лежащего с открытыми глазами  кормильца, и двумя ударами по опухшей роже, вернул душу Степаныча на место. Иван Степаныч сразу вспомнил Котовскую маму, а за тем и бабушку со всеми её родственниками, но с дивана сполз. Пошатался по опустевшей квартире, пнул пару раз похудевшего Кота, но потом всё-таки вычистил индивидуальный Котовый сортир и пошёл в магазин за кормом. Прожитые вдвоём полгода, несмотря на нарастающие проблемы, сблизили их ещё больше. Тем более Кот точно знал, что без него, неприкаянная душа Степаныча может вообще смыться. А загнать её назад будет некому.
    Весы сомнений раскачивались всё сильнее и сильнее.  То вдруг перевешивал качественный корм и удобный диван, то вдруг тяжелела душа Степаныча. Нейтральная территория, между двух границ, заставляла Кота крутить головой то влево, то вправо. В конце концов его укачало и он завалился спать на пожухлой траве, на всякий случай спрятав под себя бумажку.

    Когда вдали показались огоньки пограничного пункта, Иван Степаныч решение уже принял. Если Кот не будет обнаружен, тогда следующей ночью вплавь через пограничную речку, а дальше как Бог даст. Подумаешь, двести двадцать километров до Катиного порога. Можно и пешком, а хорошие люди везде встречаются, пропасть не дадут. Место встречи изменить нельзя. В том ,что Кот доберётся туда в любом случае, Иван Степаныч даже не сомневался. Как-то, после очередных семейных разборок, Кот прыгнул с балкона за птичкой и пропал. Степаныч четыре дня, призывно мяукая, обходил близлежащие окрестности, постепенно увеличивая радиус и громкость мяуканья. Сердобольные немцы, так и не привыкнув к странному мяукающему мужику,  в конце концов вызвали ему помощь. Правда не Котовопоисковую, а психиатрическую. Бедной Кате пришлось долго объяснять здоровенным санитарам, что Иван Степаныч просто ищет сбежавшего Кота.  Катеринин немецкий был тогда ещё не сильно хорош.  Русское слово Мудак, звучало гораздо чаще немецкого слова Katzer. Тем не менее, санитары поняли и оставили странного мужика дома. Пока. Немцы всегда любили своих домашних животных.
 На пятое утро, когда Катерина со Степанычем сидели на Котовском диване обнявшись и горько плакали, под балконом раздался громкий голодный мявк.  Потом уже плакали втроём. А Кот, в перерывах между всхлипываниями, с большим удовольствием трескал корм из обще-семейной миски.
 
    Рассвет застал прапорщика Петренко в очень неудобной позиции. То-есть, в кителе и фуражке, но на полу. Отглаженные брюки аккуратно висели на спинке стула, стоящего рядом. Смутные воспоминания о прошедшей ночи, заставили его сначала встать на колени, а потом передислоцироваться на близстоящий стул. Вспоминались только котовые яйца, под торчащим кверху хвостом, и сосредоточенное лицо начальника смены, когда он почему-то целовал ему руку. Лицо напоминало задумчивую морду домашнего быка, по кличке Бодун. Целовать быка получалось только раз в  неделю, после пересменки. Значит пересменка была сегодня в ночь. Но тогда почему он ещё не дома. Не сходилось. Дома он всегда успевал снять китель и фуражку. А из брюк выйдти обычно не успевал. Не складывалось. В ранних лучах лениво-всходящего летнего солнца, вдруг проявилась знакомая обстановка родной каптёрки. После непродолжительных размышлений, прапорщик Петренко понял, что без контрабандного пива ему не обойтись. Благо, пиво  стояло здесь-же. В контрабандном холодильнике. И после литра он вспомнил всё. Поначалу задумался, но потом заржал, и смеялся ещё ровно сорок минут. Как раз до прихода начальника смены, майора Харченко. После подробного рапорта о предыдущих событиях, ржали уже вдвоём. Причём майор успел два раза подавиться смехом. И теперь просто икал, в ответ на рассуждения прапорщика Петренко о необходимости организации на границе ветеринарного пункта, на предмет определения половой принадлежности пересекающих границу животных.

    По мере приближения к границе, вздрюченость Ивана Степаныча возрастала. Ранний летний рассвет, всё чётче проявлял небритую рожу и неопределенность на лице. В то, что Кот дожидается его на границе, Степаныч почти не верил. Всяко получалось, что до встречи с Котом, ещё долгие долгие дни.
   Десять лет назад, Степанычу пришлось хоронить своего близкого и любимого кореша. С раннего бесшабашного детства они практически не разлучались. Теоретически бывало, но только во времена здоровой конкуренции двух взрослеющих кобелей. Они даже женились почти одновременно на двух похожих чувихах, а разница между рождением дочек, составила всего четыре дня. Судьба  закинула Степаныча на Север, кореша на Дальний Восток, но после пяти лет разлуки, та же самая Судьба столкнула их нос к носу в переходе Ленинградского Метро. Переход временно закрыли, но так как корешки были при честно заработанных,  Восточно-Северных деньгах, метро запустили снова. А братанов сопроводили в ближайшее отделение милиции. Откуда они, уже в сопровождении начальника отделения, отправились в близлежащий ресторан Метрополь.
  Кореш ушёл неожиданно и нелепо. После сорокапятилетнего юбилея, через три дня перемыл всю посуду, постирал свои носки, лёг на диван и умер. Когда не вовремя загулявшая жена кореша позвонила ему ранним утром, Степаныч не успел ещё толком сообразить, что случилось. Но поднимаясь по лестнице на на третьий  корешковский этаж, уже выл в полный голос.  Друг лежал в строгом костюме и при галстуке. И тогда Степаныч, сквозь слезы вдруг неожиданно понял, что в жизни уже никогда не будет ни близкого, ни любимого, ни тем более просто кореша.
   В последующие годы с друзьями как-то не сложилось. Всем был нужен или Степаныч, или кто-то был нужен Степанычу.  А Кот просто и бескорыстно просил вовремя жрать, и не приставал с лекциями о вреде алкоголя. Получалось, что кроме здравомыслящего Кота,  поговорить на чужбине не с кем. И по всякому получалось, что Кот, это вовсе и не 
 Кот . А просто половинка его души, понимающий и любящий Друг. О том, что бросить его и уехать одному, мыслей даже не было.

   А решать было надо. Очень хотелось жрать, но пожрать, в ближайшей обозримой возможности, не представлялось. Сала Кот не ел, а обменять красивую бумажку на  Котовскую еду, требовало присутствие Степаныча. Здравый кошачий смысл, гнал  в западном направлении. Но с другой стороны, фальшиво-стандартно-немецкий корм и фальшиво-стандартно-немецко-еврейские улыбки, давили на совесть. Степаныч никогда не врал, когда предлогал ложку мясного фарша, или, ещё не маринованные куски мяса на шашлык. Врать Иван Степаныч вообще не умел. Секретные данные копились в честной душе очень долго. Но потом, в минуту никому не нужной откровенности, вырывались наружу. По-этому, друзей в чужой стране у Степаныча не было. За то не было и врагов.  С ним просто больше не общались ни те, ни другие.
   Кот решил. Сначала пожрать, а потом подумать. Инстинкт закапывания еды  и отходов от неё, помог спрятать красивую бумажку в чужую землю. С голода, забор между сопредельными государствами, оказался не таким уж и высоким. В отстойнике по прежнему шарахались польско-украинские люди  и дымили автобусы. Еврейскую семью Кот определил сразу. Они сидели на раскладных стульчиках вокруг раскладного стола, и мирно доедали варёную курицу. Мелкая любопытная девчушка, голодного кота заметила сразу. А после того, как Кот встал на задние лапы, и правой верхней лапой отдал им честь, вся семья, во главе со вставшим из-за стола папой, немедленно отдала Коту все недоеденные части курицы. Причём в чистой пластмассовой миске  и со слезами умиления.
   Прапорщик Петренко, ожидающий пересменки на пассажирской лавке, Кота признал сразу. Строевым шагом он подошёл к мирно-кушающей еврейской семье, и точно так-же вскинул руку к фуражке, стараясь сдерживать смех в сторону  нагло-жрущей Котовской рожи.  Потом сдерживание смеха перешло в непроизвольное икание майора Харченко.
 Семья,  сдерживая обиду, собрала стол и стульчики, гордо удалилась. Только маленькая глазастая девчушка, непостижимо понявшая ситуацию, смеялась аж до самого Киева. 
    Когда прапор прекратил икать, Кот подошёл поближе и честным взглядом уставился в протрезвевшие глаза Петренко. После непродолжительного молчания, они обнялись и пошли в каптёрку, добавить прапорщику пива.

    Васина честь обязывала дать прапорщику Петренко в морду. Но не сильно. Петренко был примерно в два раза больше Васи. Когда Степаныч с Васей заехали на пропускной пункт, Степаныч сразу отправился искать Кота, а Вася прапора. Встретились они на звук, в приграничной каптёрке. Где прапорщик Петренко, в обнимку с Котом, громко спивалы: «Ридно маты моя, тыж ночей нэ доспала».  Если бы не тихо-подпевающий майор, Вася конечно бы отомстил за поруганные чувства, но положа руку на сердце, чувства не проявлялись. Месть отложили до знакомства с Петренковской женой.  Причём Петренко сам придумал план действий . Как, где и когда.
   Кот со Степанычем, в эти заморочки уже не вникали. Они мирно дрыхли на казённой койке, не выпуская друг-друга из рук и из лап.
   Застава очнулась рано.  Майор Харченко, вместе с младшими по званию прапорщиком Петренко и лейтенантом Васей, даже не задумывались, в каком направлении отправлять Котовский экипаж. Вопрос упирался в деньги. Последний хап, прапор неожиданно вернул обратно, добавив свои, А на границе, денег иметь не полагалось. На случай необговореной проверки. Тут майор принял грамотное решение. Билеты то у них до Киева есть. Посадим их в первый проходящий автобус. А будут возражать, шерстанём весь автобус по полной  программе. На том и порешили. 
 
 Сверкающий в лучах восходящего летнего солнца, бело-голубой автобус, плавно притормозил у закрытого полосатого шлагбаума. Автобус чем-то напоминал океанский круизный лайнер. Даже водитель, в чёрно-белом форменном костюме и в белой фуражке с золотым крабом, выглядел как настоящий морской волк. Немецкие номера позволили ему безпрепятствено  проехать мимо длинного ряда тяжёлых грузовиков и, почти без матюков, вдоль не менее длинной очереди разнообразных легковушек, с украинскими и польскими номерами.  Сходство с лайнером добавляли уютные отсеки на двоих, со спальными местами. И усиливали пассажиры, в основном, хорошо и удобно одетые пожилые немцы. Красивая молоденькая стюардесса, с улыбкой разносила проснувшимся утренний кофе, остальные ещё досматривали последние европейские сны.  Большинство  респектабельных путешественников, называли милую девушку по имени. Марта. Конечно не забывая при этом добавлять , Sehr geehrte Frau. Что в переводе на родной язык Мартиных родителей, звучало немного странно. Очень уважаемая госпожа Марта. Но Марту это нисколько не смущало. Это раньше, пятнадцать лет назад, когда её родители переехали из далёкого Казахстана на историческую родину, она была прелестной белокурой Машенькой. Родители так не привыкли к трудному немецкому языку и дома говорили исключительно по русски. А Машенька блестяще окончила немецкую гимназию и теперь училась на втором курсе филологического факультета. А так как мама с папой, всю казахскую жизнь преподавали казахским и прочим детишкам русский язык, она отлично говорила  по русски. Это и позволило ей  устроиться на каникулы в престижную фирму, которая занималась экзотическими путешествиями в бывший СССР.
   Только водитель, бывший советский сержант, успевший вовремя сдрыснуть из выводимой Группы Советских Войск, звал её то Машенькой, то Манькой. В зависимости от дорожной обстановки. И ещё один серьёзный дедулька, в коротких штанишках и баварской шляпе с пером, обращался к ней не как все, а исключительно официально. Фрау Шухардт. Дедок путешествовал в компании благообразной старушки, его жены.  Дедку недавно исполнилось восемьдесят лет, из них без малого шестьдесят, они с женой делили поровну и трудности послевоенной жизни, и несостоявшийся социализм, и непонятный капитализм. Дальнее путешествие дед предпринял с двумя целями. Во-первых, посмотреть как живут сейчас враги, от которых он в составе гитлерюнгенда оборонял Берлин. Во-вторых, чтобы отвлечь от грустных мыслей свою любимую жену, фрау Эльзу. Пол-года назад ушла из жизни её любимая кошка. Она прожила с ними почти пятнадцать лет, заменяя фрау Эльзе уехавших в Америку внуков и соответственно правнуков. Кошка прожила долгую и счастливую кошачью жизнь, в заботе и ласке.  Котят ей Бог, на пару с ветеринаром не дали. По-этому она была бесконечно предана и привязана к хозяйке. Похоронно-кошаче-собачье бюро проявило максимум такта и внимания к горю фрау Эльзы. Но  горечь потери близкого существа, не развеялась до сих пор. Супруги пока спали. Будить их ранним утром было уже некому.

   Иван Степаныч  проснулся раньше Кота, успел побриться, принять казённый душ и переодеться в чистое. Котовского корма в близлежащих ларьках не обнаружилось,  пришлось купить пол-кило украинских сарделек. Две он съел сам, а к остальным трём, Кот поначалу долго принюхивался. Если немецкую сосиску он мог съесть всего одну, да и то в период отсутствия положенного ему стандартного немецкого корма, то здесь, на иностранной территории, сожрал все три. Не забывая при этом рычать на пускающего слюну, Иван Степаныча. Наблюдавший эту картину майор Харченко, выдал Степанычу кусок хлеба с салом, из неприкосновенно-закусочного запаса. Тем временем утренняя пересменка закончилась. Через приоткрытую границу стал просачиваться ручеёк матюкающихся транспортных средств. Прапорщик Петренко стоял в проезде зелёного коридора и задумчиво рассматривал бело-голубой лайнер, с выставленной на лобовом стекле табличкой на двух языках: «Мюнхен-Берлин-Варшава-Киев». Следующий автобус на Восток, проходил через границу только поздним вечером. Не обращая внимания на пристально разглядывающего его водителя, он несколько раз медленно обошёл автобус, не открывая шлагбаума. И потому не заметил, как водила вылетел из открытой двери, догнал его и с воплем: «Мыкола, твою ж мать!!!», со всего размаху засадил прапорщика по плечу. От неожиданности, Петренко врезался фуражкой в сверкающий борт лайнера и уже было схватился за кобуру, как вдруг обмяк и размазывая сопли и слёзы сполз вдоль борта на землю. При этом вопя во весь голос: «Петро, сучий ты сын, я думав тоби  вбыли!..».  Под капитанской формой с золотым крабом, проявился на свет божий незабвенный корешок Петька, с которым они служили вместе в интендантской роте, двадцать лет назад.  При полной неразберихе периода вывода войск, два весёлых кореша, успешно толкнули немецким товарищам две фуры с килькой в томате, честно выдав её за изысканный русский деликатес. Петро тогда долго уговаривал Мыколу бежать из этой долбаной армии. Тем более, что тылы были уже подготовлены, в виде двух симпатичных немочек, официанток из офицерской столовой. Но Мыкола успел подцепить от своей весёленькую болезнь. А как сказать по немецки пенициллин и триппер, он тогда не знал. А когда узнал что так же, как по русски, очень расстроился, но бежать уже было поздно. Петро, со стрельбой вдогонку, смылся на армейской полевой кухне. А так, как ловить его было некогда, да и некому, посиневшие с горя особисты, отыгрались на Мыколе. Дали ему два года штрафбата за соучастие в рекламе консервов  и отправили эшелоном в Россию. С которого он благополучно сошёл на украинском полустанке, недалеко от ридной хаты. И всего за пятьдесят немецких марок и четыре бутылки русской водки.
   
    Проснувшийся немецкий автобус со страхом наблюдал, как два здоровенных мужика в форме, лупят друг друга по плечам, непонятно но громко орут и плачут. Некоторые , наиболее опытные пассажиры, уже стали перепрятывать из сумок особо ценные вещи, как вдруг  мужики обнялись и ушли в сторону закрытого шлагбаума. А на пограничном пункте начались плановые карантинные мероприятия. По борьбе со свиным гриппом.
Мероприятия продолжались около часа. После чего, в автобус зашёл  сам начальник таможни, майор Харченко. Он обратился к встревоженным пассажирам с проникновенной речью. Из синхронного перевода фрау Марты, очень уважаемые господа путешественники поняли, что известный русский дрессировщик Юрий Куклачов, был вынужден заночевать на данной таможне. Его лучшего артиста, кота Базилио, укачало в Ролс-Ройсе. Теперь уже всё в порядке, но Ролс-Ройс, с остальными котами, вынужден был уехать. Ничего не поделаешь, у кошачих специальный режим. А у известного дрессировщика срываются гастроли в Киеве. По-этому он просит очень уважаемых пассажиров, взять с собой до Киева, известного русского дрессировщика и его лучшего артиста, кота Базилио. За широкой спиной майора, ёрзал известный дрессировщик, с чёрно-белым артистом на руках. Маэстро тупо, но внимательно рассматривал свои кроссовки, а  котяра, (из-за размеров и наглой рожи, назвать его иначе было нельзя), пристально вглядывался в глаза близсидящих пассажиров. Достопочтенная фрау из первого отсека, вдруг вскочила со своего места, начала со свистом размахивать руками и громко орать, что мол она не для того покупала такой дорогой билет, что бы ехать в компании с каким-то котом, пусть даже  русским артистом. Кот уже было рассчитал траекторию броска до перекошенной физиономии, как откуда-то из глубины салона, вынырнула маленькая аккуратная старушенция. Из её  непродолжительного монолога, Иван Степаныч разобрал только несколько знакомых немецких слов; ентшульдигун зи битте, зохен вей, шлемазл и сядь, старая жопа. Однако дородная фрау поняла  почти всё и с вытращеными глазами, плюхнулась на место. О последнем напутствии на незнакомом языке, она скорее всего просто догадалась. Бабулька обогнула майора, забрала из рук ошалевшего дрессировщика не менее ошалевшего кота, и с гордым видом, вернулась на своё место. Таким образом, международный инцендент был исчерпан. А Степанычу досталось откидное сидение, рядом с водителем. Майор, моментально оценив обстановку, пулей вылетел из автобуса и понёсся лично открывать шлагбаум. Автобус тронулся. И вроде бы всё складывалось очень удачно. Но как только лайнер пересёк восточную грпницу пропускного пункта, отошедший от ошалелости Кот, вдруг вырвался из добрых рук фрау Эльзы, и начал метаться по салону, периодически врезаясь головой в закрытую дверь. Ничего не понимающий водитель, вместе со Степанычем, отчаянно крутили головами, пытаясь вникнуть в суть котовских метаний и воплей. И только тогда, когда Кот начал рыть лапами ямку в резиновом коврике перед дверями, и периодически на неё присаживаться, водитель сообразил, в чём тут дело. Автобус немедленно притормозил, а когда дверь ещё не до конца открылась, Кот уже перелетал через проволочное ограждение. От неожиданного торможения, часть пассажиров стукнулась лбами о перегородки. Но всё равно, с неподдельным любопытством, наблюдали за непредсказуемыми манёврами русского артиста. Воодушевлённый вниманием публики Кот, в три копка выкопал ямку, достал из неё бумажку, и с чувством глубокого удовлетворения  на довольной морде, пристроился  туда же. Затем перемахнул ограждение в обратном направлении, запрыгнул в автобус и  с чувством выполненного долга, положил на колени обалдевшего дрессировщика, стоевровую купюру. Трёхминутная полная тишина в салоне, взорвалась шквалом аплодисментов. А достопочтенная фрау из первого отсека, вцепилась в рукав стюардессы Марты, требуя немедленно разъяснить ей методы дрессировки русских котовых артистов. Иван Степанычу ничего не оставалось, кроме как встать, поцеловать Кота в разомлевшую морду и раскланяться.
   Последующие сто километров по неровной украинской дороге, прошли без происшествий.  Не считая того, что Кот цапнул за нос задремавшего Ивана Степаныча, и перебрался на более удобные колени фрау Эльзы. 

 
   Молодой, розовощёкий лейтенант Державной Автомобильной Инспекции Миша, стоял на посту всего в третий раз. За первые два, он так и не разучился краснеть ещё ярче, когда ему насильно запихивали взятки за нарушение незыблемых правил дорожного движения.  Он даже поначалу отказывался, направляя нарушителей в ближайшую сберкассу, за семьдесят два километра. Но потом старшина, бывалый дорожный волк, втолковал ему, шо щас они гроши приймут, а вечор сдадуть капитану. А тот соответственно, уже и отвезёт гроши в сберкассу. Тем самым, помогая нарушителям избавиться от необходимости ехать в сберкассу лично. А потом привозить обратно квитанцию об оплате.  Потому как нарушитель, хоть он таки и нарушитель, а всё-таки гражданин независимого государства. И у него, таки тоже права есть. А эти права и обязывають товарища капитана, возить нарушительские гроши в сберкассу, исключительно по доброте душевной. И уважению к правам граждан.
   Миша конечно не понял все тонкости ротации штрафных денег, но на всякий случай сделал умное лицо и покивал старшине головой.
   Мишанин отец, православный русский священник, поначалу долго не давал благословления на новую Мишину работу. И даже пытался объяснить сыну, что по русски, аббревиатура  ДАИ, звучит непотребно. То-ли дай, то-ли дои.  А у кого требовать, или кого доить на дороге, кроме христиан?..  Но когда местные украинские православные христиане вышибли дверь в местном православном русском приходе и подпалили папе бороду, папа словесно согрешил.  Маму Господа он конечно не сильно побеспокоил, но чёрта всуе помянул.  «Чёрт с ними. Иди работай на эту ..... дорогу. Может хоть на новые двери  насобираешь.». А Мишина мама, воспитавшая семерых детей, Мишу трижды перекрестила. «Ты иди сыночек, иди. Видишь,  батюшка башкой тронулся.  Не перечь».
   Наступающая жара, Мишу доставала. Он внимательно рассматривал проходящие транспортные средства, пытаясь определить, есть ли в них кондиционер, или нет. Но когда в жарком мареве возникли очертания океанского лайнера, всяческие сомнения отпали. Не тормознуть такое чудо было невозможно. Хотя бы из зависти.
   Капитан лайнера Петро, уже с полчаса ехал на привычном дорожном автопилоте. Организм реагировал на дорожные знаки, на разметку, а сам капитан уже нет.  Дорога настолько вклинилась в его бродячую жизнь, что он даже дома, во время коротких отгулов, пытался рулить своей женой Таней. Наивно думая, что она тоже соблюдает правила дорожного движения. Он даже не удивился, когда возникшие в полудрёме лосиные рога, вдруг преобразовались в полосатую палочку инспектора ДАИ. Автоматизм сработал. Но  невосприятие рогов, заставило протянуть ещё метров двести от неожиданной палочки. Сквозь зеркало заднего вида, не спеша приближался розовощёкий лейтенант. А за ним, постоянно меняя курсы, семенил мордатый старшина. Почему-то вспомнилась прочитанная в далёком детстве книжка Маугли.
   Обычно на этом посту проблем не было. Дружественное украинское государство, относилось к немцам с робким почтением. По-этому Петро из кабины не вышел. Через открытое окно, он протянул розовощёкому лейтенанту кучу правильно оформленных бумажек и страховок. Но пока лейтенант их сосредоточено изучал, из того же окошка, выглянула рожа любопытно-проснувшегося Кота.  Подпрыгнувший старшина, незамедлительно потребовал сертификат на провоз животных. Сертификата естественно не было. Кот вообще никогда не хотел сертифицироваться.   И хотя должностная инструкция требовала сертификата только на крупно-рогатый скот, старшина немедленно вспомнил, что эта скотина, тёщин кот, намедни нагадил ему в домашние тапочки.
   Так как денег в этом случае не предвиделось,(но тапочки стояли перед глазами), по распоряжению старшины, автобус был отогнан на штрафную стоянку. Миша поначалу пытался возражать. Но когда ему старшина намекнул на его русско-поповское происхождение, возражать не стал. Ради папы. Тем более, что Мишане было интересно, чем эта сертификация закончится.
   Форменный немецкий водитель, вдруг заговорил на чисто-профессиональном русском мате. Старшина, услышав привычные словосочетания, поначалу аж обомлел от удовольствия.  Но потом, взяв себя в руки, потребовал вызвать капитана. Капитан де разберётся, где кот, а где скот. У него внебрачные дети от начальницы ветлабаратории.
   Иван Степаныч, периодически пытавшийся влезть в разборки, общими усилиями был засунут в багажное отделение. Достопочтенная фрау с первого отсека, в надежде на раскрытие способов дрессировки деньго-находящих котов, выпила с дрессировщиком  две бутылки украинской горилки. Но дрессировщик способы обучения так и не выдал. Не успел. Чем очень огорчил милую женщину. Фрау в расстройстве допила оставшиеся двести грамм и полезла целоваться к прибывшему на шухер капитану, и арестованному Коту.
 Вызванный капитан встал в соответствующую позу. Ты мне, я тебе, но провозимый кот, должен быть сертифицирован. И если у него нет рогов, то какие его годы. Всё равно будут. Но тут внезапно вмешались в разборки, два  пенсионно-путешествующих, немецко-еврейских адвоката. Через тридцать лет совместной работы, они уже не помнили, кто из них немец, кто еврей. Но обстановку просекли сразу оба. За оскорбление достоинства немецкой женщины раз,( Туземный капитан отказался с ней целоваться), за жестокое обращение с животными два,(Кота пытались приравнять к крупно-рогатому скоту), за дискриминацию по национальному признаку,(как выяснилось, у Кота были еврейские корни), три. Тряхнуть стариной стоило. Но сначала, нужно было привести  в чувство юридически-тупых туземцев. Скромная стюардесса Машенька, не слишком поняла современный русско-украинско-немецкий сленг. Но даже без перевода было понятно, что капитан,  за тупость своих  подчинённых, отвечать не намерен. Адвокаты процесс выиграли. Капитан отмазался всего тремя бутылками горилки с перцем. И одним ударом в ухо старшине. А лейтенант Миша, наблюдавший за всей этой заварухой, вечером выплакался пьяный у папы на рясе, и попросил батюшку дать ему рекомендацию в семинарию.

   
   Что-то давило сверху и поджимало снизу. Вокруг стояли только аккуратные немецкие чемоданы. Кота под рукой не было. Но Иван Степаныч чувствовал, что Кот где-то рядом. Не понимая как, но был уверен, что Кот здесь. В давние времена золотого детства, его дед и полный тёзка Иван Степанович Головко, заметил за внучком странную способность предсказывать ближайшие события. В первый раз дед это почувствовал, когда трёхлетний внучок, притащил спящему деду на одеяло, любимую бабушкину скалку. Которой  дед впоследствии и получил по спине, за свистнутую накануне у бабки бутылку кагора. Кагор был предназначен на предстоящую Пасху. А так, как бабушка была истинно верующей, к дедовой спине, приложилась от всей христианской души. В последствии, взрослеющий внучёк, не раз оберегал деда от необдуманных поступков. Например, случайно попал футбольным мячом в бабушкину тарелку  с борщем. В которую дед, по забывчивости насыпал вместо соли, толчёного им лично пургена. А за день до смерти любимой бабули, вернулся с выпускного школьного вечера, впервые пьяный. И долго по-детски плакал, на родных коленях притихших бабули и дедули. Дед пережил бабульку на три года. И тихо скончался на той же самой кровати, куда трёхлетний внучок, приволок ему любимую бабушкину скалку.
  В последствии, интуиция помогала Степанычу не раз. Нельзя сказать, что он усердно учился в институте, но стипендию получал всегда. Каким то непостижимым образом, при сдаче зачётов и семестров, ему попадался именно тот билет, который они с другом Моней, накануне вечером неожиданно решили выучить.  Выученный билет всегда доставался студенту Головко. Но студент Блантер не обижался. Он и так все билеты знал. В следующий раз, уже после окончания института, они случайно встретились с Моней в городском вытрезвителе. После того, как Моню выгнали из института, он работал грузчиком в мебельном магазине. Сильно-пъюще-музыкальный еврей, успел написать две великолепных рок-оперы. Одна уже вовсю звучала на вражеских радиостанциях. Непротрезвевший Иван Степаныч, с чистой совестью пожелал Моне попутного пёрышка в жопу и западного ветра. А Моня принял интуицию Ивана Степаныча, как план дальнейших действий. И вторая рок-опера, уже орала по всей Америке.
   Откуда-то сверху, доносилась родная песня Калинка-Малинка. Степаныч пополз на звук. А когда удалось открыть люк из багажного отделения на волю, тут же оказался в крепких руках недовыпившей фрау, из первого отсека. Она восторженно выдернула оставшуюся часть Степаныча из люка, обслюнявила его непроснувщуюся физиономию и громко подхватила разухабистый припев Калинки-Малинки, которую с выражением распевали два немецко-еврейских адвоката. 
  До Киева оставалось каких-то сто километров. Адвокаты с удовольствием опохмелили Иван Степаныча отсуженной горилкой, и впервые бесплатно, неожиданно для самих себя, дали ему пару ценных советов. В российское посольство не обращаться, Кота из сумки не выпускать, и вообще, если не удастся разыскать Ролс-Ройс с остальными котами,( тут адвокаты синхронно-хитро улыбнулись), то лучше гастроли в Киеве отменить. На что Кот одобрительно мурлыкнул, с удобных колен фрау Эльзы. Стюардесса Марта, безупречно перевела  всё. Даже одобрительный мявк Кота.  Достопочтенная фрау, из первого отсека, отобрав у адвокатов пластиковые стаканчики с горилкой, громогласно объявила на весь салон сбор средств, в пользу талантливых русских артистов. После чего выпила их по очереди и уселась на колени к ближайшему адвокату. А Кот лично прошёлся по салону с офицерской фуражкой в зубах, благодарно мурлыкая на каждую поднесённую бумажку. Чем окончательно убедил всех херров и фрау, в превосходстве русского цирка, над немецким циркусом.
  На площади незалежности, попросту майдане, дрались очередные сторонники очередных выборов. Иван Степаныч почему-то всегда думал, что майдан, это здоровенный базар. Где  торгуют лошадьми, козлами, салом  и  горилкой. Ничего подобного не наблюдалось. Пенсионеры, студенты и полицейские, сосредоточено лупили друг-друга оранжево-жёлто-голубыми флагами и резиновыми дубинками. И хотя немецкий лайнер сопровождало две полицейских машины с мигалками, проехать пятьсот метров до Готеля, удалось только через час. Потом было долгое расставание. Все пассажиры желали великому дрессировщику и его лучшему артисту удачных гастролей в Киеве. Только фрау Эльза, со своим мужем  почему-то плакали. А у Кота, Иван Степаныча, капитана Петро и молоденькой стюардессы Марты, глаза просто слезились.  На майдане дул сильный ветер.
   Да ещё два немецко-еврейских адвоката, в обнимку с достопочтенной фрау из первого отсека, дружно плюнули в сторону сильно-дующего западного ветра, и отправились искать горилку с перцем.

   
  Главный Киевский вокзал, напоминал растревоженный улей. Туда-сюда метались рабочие пчёлы- носильщики, в нужных точках фланировали полицейские фуражки пчёл-охранников, кое-где уже отлёживались небритые трутни,  в компании своих трутих. Основная вокзальная масса перемещалась в неопределённых направлениях, замирая только на мелодично-непонятный голос матки-диктора. Как-то раз, по неопытной молодости, Кот попробовал поймать пчелу. Другие мухи не сопротивлялись. Кот их с удовольствием поедал, как честно добытую на охоте дичь. Но эта зараза так больно цапнула за нос, что потом три дня пришлось только облизываться, вместо того, чтобы с аппетитом кушать. Так что Кот предпочёл спрятаться с головой в сумку, предоставив Степанычу самому выкручиваться из этого жужжания. Около касс дальнего следования, суетилась и гудела толпа . Дешевых плацкартных билетов естественно не было, как впрочем  и более дорогих купейных. Иван Степаныч скрупулезно пересчитал всю пожертваную наличность, добавил к ним Котовский стольник.  Потом с трудом, используя пальцы на руках и ногах, с добавлением всех котовых когтей, перевёл деньги в гривны. Хватало точно на дорогущий билет в двухместном купе СВ вагона, бутылку пива, кружок колбасы и полбулки хлеба.  С другой стороны, перспектива ночёвки на вокзале, а так-же неуверенность в завтрашней возможности приобретения более доступных билетов, настораживала. Тем более, из жужжания страждущих  выехать с Главного Киевского вокзала, становилось понятно, что отходящие во всех направлениях поезда, формируются в основном из СВ вагонов. А немногочисленные плацкартные и купейные, предназначены исключительно для VIP-персон. И билеты в них продаются только по личному распоряжению заместителя охраны Главного Киевского Вокзала. Второго мужа первой кассирши.
  Иван Степанович впервые в жизни путешествовал по железной дороге в двухместном купе СВ вагона. В прошлой жизни он вообще не часто путешествовал на поезде. Точнее, всего три раза в жизни. В первый раз, с молодой Катериной и веселой компанией на море, в плацкартном вагоне. Второй раз уже в купейном, с женой Катей. К её родственникам в Ленинград. А в третий, в неизвестную и пугающую эмиграцию в Германию. В  трехместном, забитым сумками международном купе. Которое проводники между собой, почему-то называли собачником. Правда последняя поездка помнилась смутно. Катерина впоследствии часто рассказывала новым друзьям, как два украинских пограничника, пытались снять Иван Степаныча с верхней полки. На предмет соответствия перевозимого лица, с фотографией в паспорте.  Но Степаныч весил тогда девяносто шесть килограмм. А оба пограничника вместе, примерно девяносто три. Поэтому Катерине пришлось доплачивать за перевозимый сверхположеной нормы, багаж. Эти двести долларов, Степанычу икнулись ещё не раз.
  Проводница подозрительно оглядела небритого долговязого мужика с головы до ног и обратно. Но со второго огляда поняла, что шмотки на нём хоть и потёртые, но явно не китайские.  На всякий случай, оскалено улыбнувшись, даже помогла донести до купе потёртую сумку с фирменным лейблом. А то, что сумка пару раз странно шевельнулась, приняла за обычный похмельный синдром. В купе уже удобно расположился здоровенный дядька. В чёрной до пола рясе и с золотым распятием на толстой золотой цепи, на не менее толстом пузе.  Так, как внимание Степаныча  было сосредоточено в основном на сумке в руках проводницы, попутчика он начал воспринимать снизу вверх. И уже было собрался перекреститься, как вдруг проявилась абсолютно лысая голова. И что более удивило, подбородок головы  был  чисто выбрит, до самых бровей. Рука Ивана Степаныча, нерешительно замерла в положении отдачи чести троеперстием. Но дядька неожиданно резко и молодо вскочил, и вытянувшись в оглоблю, точно таким же троеперстием, отдал честь присевшему Ивану Степанычу. Проводница попятилась назад. Не попав кормой в дверной проём, она заискивающе спросила: «Вы чаёк сейчас будете, или попозже?..». На что дядька басом ответил: « Ты стаканы сейчас принеси. А чаёк попозже.». Проводницу басом сдуло. Дядька же, протянул свою лопатообразную руку к виску Иван Степаныча, ухватился за его вскинутую руку, опустил руку до уровня золотого распятия, и аккуратно пожав, церемонно представился: «Бывший подполковник, бывший семинарист, бывший священник, Григорий Михалыч Колесников. В общем, из бывших.». Иван Степаныч соответственно вытянувшись в струнку, представился тоже: «Бывший инженер, бывший капитан запаса, бывший предатель Родины, Иван Стенаныч Головко. Тоже из бывших.». В момент рукопожатия, из потёртой фирменной сумки возмущённо донеслось: «А яу, а я, а яу-мурр...». Рука бывшего священика дёрнулась было ко лбу, но палец бывшего подполковника, насторожено вытянулся по направлению к сумке. А Григорий Михалыч спросил: « Это что это там, а?». Оробевший Иван Степаныч расстегнул молнию на сумке. Оттуда интеллигентно выползла чёрно-белая Котовская рожа, а потом и весь Кот. Культурно потянувшись от ушей до кончика хвоста, Кот запрыгнул  с места на плечо Ивана Степаныча, а затем прямо на стол. Вытянулся перед старшим по званию вверх, и коронно-отработаным жестом, отдал ему честь.   Подполковник рухнул вниз. Хорошо, что попал рясой прямо в диван. Потом икнул и доверительно спросил Ивана Степаныча: « А что Они пьют?»
   В дверь купе  постучали. Кот мгновенно перешёл на нелегальное положение под стол.  На столе организовались два стакана в железнодорожных подстаканниках, и блюдце с нарезанными ломтиками лимона, посыпанного сахаром. А проводница твёрдо решила больше не пить перед сменой. Если чёрт начал дразниться из под стола подрагивающим хвостом, то надо завязывать.
   У Михалыча с собой было всё. Когда голодный Степаныч робко предложил перекусить, достав из кулька колечко колбаски и полбулки хлеба, Кот сразу же почуял неладное. Это неладное пахло необыкновенно вкусно. Ни сало, ни даже качественный немецкий корм, в пыль не попадали. А Михалыч, с ловкостью фокусника, метал на стол из необъятного баула,  тонко-нарезаную Сёмгу,  продёрнутый золотыми жиринками  осетровый Балык,  вкусно-пахнущего жареного Угря и под конец, открыл банку Кильки В Томатном Соусе. Эти  восхитительные названия, Кот запомнил уже со второй пробы из каждой вакуумной упаковки. А Кильку вообще с первого знакомства. Увидев второй баул с выпивкой, Кот поначалу испугался. Но потом успокоился и продолжил дегустацию. Михалыч со Степанычем говорили -слушали, слушали -говорили. А выпивали только для того, чтобы промыть внезапно перехваченное горло. 
 
 
   
      Уже с седьмого класса, Гриша точно знал,  есть такая профессия, Родину защищать. Чёрно-белый старый фильм «Офицеры»,  он посмотрел случайно, вместе со своим неразлучным дружком, Оганезом. Попросту Онькой. Тогда намечалась четвертная контрольная по математике,  а никакого подходящего боевика, в близлежащих кинотеатрах не шло. Пришлось идти в кинотеатр повторного фильма. Там билеты были всего по пятнадцать копеек. Из кинотеатра вышли молча. Хотя нет, Онька слегка всхлипывал. Потом Гриша достал из заначки сорок копеек, предназначенных на три порции эскимо,  и они посмотрели старый фильм ещё раз. А на следующий день, пошли в школу УЧИТСЯ. Оба закончили десятилетку с золотыми медалями. И в тот же год, оба  поступили в Высшее Воздушно-Десантное Рязанское Военное Училище. А когда получили отличные дипломы с правом выбора места службы, даже не задумались, где Родине служить. На Кавказе начиналась заваруха. Уже рыдали взахлёб девчонки по  сёлам, получившие своих женихов в цинковых костюмах, уже бились в истерике матери, только что проводившие своих сыночков на службу отечеству, уже самое современное русское оружие, продавалось оптовыми партиями на чеченских базарах. Поддавший Президент, размахивал дирижерской палочкой, деля Страну по жирным кускам.  Особо-приближённые , требовали навести порядок  распределения потоков чеченской нефти. Остальные бывше-партийные шавки, грызлись между собой, за близлежащую косточку.
  Да и хрен бы с ними со всеми. В конце концов, обожрутся и сдохнут.  Или друг-другу глотки порвут. Но то, что восемнадцатилетних пацанчиков заставляли противостоять нормальным крутым бандитам, ни в какие политвоспитательные рамки не укладывалось.
  Это была не война. Просто две банды, делили между собой сферы влияния. Майор Оник, пришёл к этому выводу на второй Чеченской бойне. Когда уже не пацаны, а два серьёзно раненых ротных капитана, попытались получить в комендатуре, положенные им боевые. Мордатый полковник, потребовал от каждого по двадцать процентов. За возможность оформить инвалидность и получить причитающиеся деньги. А когда они по пьянке проболтались об этом командиру,  то майор подпоил полковника, а потом, когда тот сознался, отметелил его от всей  чисто рязанско-армянской души. Зря Оник его тогда не добил. Через месяц полкан оклемался.  И подставил майора Оганесяна , вместе с его батальоном, под засаду двух полков арабских наёмников. Всего за пятьдесят тысяч долларов. Майор Оник погиб вместе со своим батальоном, так и не дождавшись обещанной подмоги. Раненный Гриша, об этом узнал в госпитале.  Случайно выживший радист Сапрыкин, доложил ему в деталях, переговоры полковника с арабами.  А когда какие-то пьяные  отморозки зарезали полковника, вместе со всей его семьёй в загородном доме, подполковник Колесников, подал в отставку.  Отморозков, кстати, так и не нашли. Гриша никому не сказал, что все трое были армяне.
   Помаявшись с год по друзьям и знакомым, так и не разобравшись в очерёдности получения квартир для защитников отечества, Гриша запил. И с большого перепоя, ничтоже сумняшеся, поступил в духовную семинарию. Благо, образование позволяло.   
   Через пять лет тщательного изучения деяний апостолов, Гришу сподвигло. Пять лет без выпивки, настолько прочистили его мозги, что он внезапно осознал всю глубину замысла Божьего. Ещё года три он додумывал свои логические выводы. На виду у маленького сельского прихода, куда он попал после распределения, пить было нельзя. Поэтому голова отца Григория, работала в режиме аварийной эксплуатации. Всяко выходило, что нет ни Бога, ни дьявола. Был Создатель. Какой начальник будет терпеть у себя под боком заместителя, который только и делает, что вставляет ему палки в колёса. Заместитель нужен, чтобы проверить например подчиненных на истовость веры, принять указание об обследовании подвластных территорий, передать ему на время свои функции. (Книга Иова1.2.). Но не всё время же терпеть  его пакости. Получается что пакости, это тоже запланированный процесс подготовки  паствы  к последующему употреблению.  И что-бы  вести овец в нужном направлении, должен быть только один пастырь. Он и отару сохранит и волков заставит сено жрать. Кстати, первый вариант так и прорабатывался.
(Бытие 29.) . Потом, уже после создания человека, как более пригодного для разведения, последовала корректировка программы. «И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его.» (Экклезиаст 12,7)
   Насчёт того, что Создатель должен что-то потреблять, из созданного им, сомнений не было.  Иначе зачем нужно было всё это создавать.  По всякому выходило, что Высший Духовный Создатель,  должен был подпитываться , взращёнными им же душами. Этим же и объяснялось наличие праведников и злодеев  в кормушке. Какой нормальный организм, будет потреблять только сладкое. Иногда хочется и солёненького, и горького. Можно и вздремнуть, чтобы души чуток подросли и оформились. А когда сильно захочется есть, запустить в курятник свару. А после с аппетитом поужинать.  И раз в курячий год, запустить проверочный вирус гриппа. Он проверит весь курятник, и точно доложит, кто уже созрел, а кому ещё надо добавить витамины и усиленный корм. Всех сразу употребить нельзя.  Во первых можно лопнуть. Во вторых , где потом брать энергию. Ведь именно эти, впихнутые когда то в животных частицы разума, выращенные в тепличных условиях, и позволяют добывать энергию.
 Родился, получил Дар Божий,  выпестовал его, в процессе созревания Разума,  и в запланированное время, вернул обратно . Уже готовый к употреблению. А чем иначе вращать Вселенные и регулировать Всеобщий Хаос...
   
   Когда  отец Григорий, попытался довести свои логические выводы  до вышестоящей инстанции, в сельский приход прилетела на вертолёте учёная комиссия из епархии. Буквально на следующий день, после отправки отцом Григорием, своих письменно-размышляющих логических выводов. Председатель комиссии попытался сразу же убить отца Григория, местной тяжеленной библией по голове. Но не учёл того обстоятельства, что от головы отца Григория,  в бытность его подполковником, даже вражеские пули отскакивали. Поэтому случайный рикошет от библии, уложил всех четырёх членов учёной комиссии. Во главе с председателем. А отец Григорий, послав трёх несостоявшихся матушек к Божьей матери,  побрился вокруг наголо, запихал в старый армейский рюкзак, старые армейские шмотки, и отправился обратно на Кавказ. Родине служить. 
 Но рясу с крестом, всё-таки на себе оставил. Мало ли, как оно там обернётся.
   Гриша ехал до Ростова. Там, как и двести лет назад, формировались казачьи банды, для усмирения непокорных чеченов. В какую-нибудь из вновь образованных, и рассчитывал врасти бывший подполковник. По письмам  бывших сослуживцев, Михалыч знал, что там собирается самый разнообразный народ. В основном те, кто уже повоевал в Чечне, вернулся домой, но так и не нашёл своего места в российском бардаке. Молодые казаки, за Веру, Царя и Отечество. Старые казаки, задолбленые своими казачками. И обычные бандюганы, которым надоело стрелять друг в друга, и доить торгашей. Бывших   священнослужителей, пожалуй ещё не было.  А вот как быть  со  своим армейским званием в казацкой вольнице, отставной подполковник сообразить не мог. Тут-то Иван Степаныч, случайно  оговорившись,  и  присвоил  бывшему   подполковнику  новое  звание.  Поп-полковник. Новое звание немедленно обмыли, макая по очереди золотой крест в стакан с водкой. А Кот мирно проспал долгую исповедь отца Григория. Лишь изредка разворачивая чуткое ухо, на особо-выдающиеся матюки, вновь назначеного Поп-Полковника.
  Украинско-русская граница, работала в непонятном режиме. После выборов нового президента, пограничные хлопцы новых инструкций ещё не получили. Но после того, как новый президент, первым делом поехал в Москву мириться, задумались. Может и в самом деле, не все граждане с русскими паспортами, шпионы. И страшная  русско-украинская военная тайна о том, что начальники сопредельных погранпунктов женаты на сёстрах, уже не такая уж и страшная. Но на всякий случай, досмотр проводили по старым правилам. Но только до того СВ-купе, где Степаныч с Михалычем обсуждали текущий момент и наглый отказ Кота, вернуть пустую банку с Килькой В Томатном Соусе. Проверяющие погранцы, по привычке попытались оформить пустую банку, как незаконный провоз металлического сырья через границу, но после того, как поп-подполковник их пристыдил,  не стали портить нарождающиеся межгосударственные отношения. И решили лично сопроводить украинского расстригу,  контрабандиста Кота и дремлющего Степаныча, до русских братьев. Поезд стоял на досмотре около часа. За это время, было окончательно выяснено, что хохлы, кацапы и бульбаши, водку пьют абсолютно одинаково. Следовательно, все они братья. И мама у них одна. Русь-матушка. А те мудаки, которые придумали все эти границы, точно не от неё. Эти выводы подтвердила и русская пограничная бригада.  Поступившее русско-украинское предложение, продлить досмотр поезда ещё на сутки, было с сожалением отвергнуто. Михалыча в Ростове уже ждали.
   На Ростовском перроне долго и слёзно прощались. Всплакнуть мужику не грех, ежели от души. Кот, поддашись неизбежности расставания с хорошим человеком, во весь голос мурлыкал и мявкал. И пытался залезть по рясе под добрую щедрую руку, честного нормального мужика. Наблюдавшая за прощанием, из окна вагона, протрезвевшая проводница, тоже было пустила слезу. И решила было опохмелиться. Но когда Кот вытянулся в струнку, салютуя уходящему вдоль перрона мужику в рясе, трижды перекрестилась. А сто грамм, вылила в пассажирско-заварочный чайник. Завязывать, так завязывать.
   Иван Степаныч опять остался наедине с самим собой. Один.  Хотя нет. Кот то, был рядом. И присуствие души Степаныча на месте, контролировал. Да и воздух здесь был совсем другой .  Русский. А куда ж душа от него сбежит...
  До родного порога оставалось ещё долгих десять часов.  На СВ-купе, слава Богу никто больше не позарился. Кот развалился на противоположном диване, спрятав под себя пустую банку с доеденной Килькой в Томатном Соусе. Его пристальный взгляд, точно в правый глаз Ивана Степаныча, отдавал украинско-еврейским акцентом:  « Ну и шо ты таки теперь себе думаешь?»...  А Иван Степанович действительно таки себе думал. Вспоминал.
 
  Интересная штука память.  Яркая помнистость событий раннего детства, не стираемая никакими передрягами, неожиданное забвение даты рождения мамы и даты смерти родного кореша. Всплывшие вдруг из небытия, слова старой студенческой песенки, первые строчки стихов, написанных  в тумане первой любви. Первая женщина, первая драка, первое покаяние в содеянном. Битлз, лед Зеппелин, блатные аккорды в заросшем скверике, случайное поступление в институт, проигранные в преферанс дорогущие джинсы. Катька, тогда ещё не жена , а студентка, которая долго сопротивлялась.  Остальные были попроще, но Катька почему-то запала. Её мама с папой, долго разбирались в родословной этого шлемазла, но в конце концов согласились, что фамилия Головко, звучит  благозвучней, чем Розен****. На самом деле, фамилия произносилась, как Розенбладт. Но тогда советско-партийные руководители, ещё не научились выговаривать окончания.
   Всполохи воспоминаний в полупьяной голове Ивана Степаныча, пытались ударить Кота током. Коту навсегда хватало один раз наступить на грабли. Однажды он попробовал перегрызть провод к холодильнику. Он даже поначалу вкусным показался.  Но потом, когда догрыз до самой сути, так долбануло, что Кот навсегда зарёкся  пробовать незнакомые провода на личный зуб. Кот, на всякий случай, банку с .Килькой  вылизал. Кормилец в прострации, а ехать ещё долго.
   Никак не спалось. Что бы проще, отключится на нужный период, а потом очнуться уже в желаемом месте и в желаемое время. Зимняя спячка, ранне-весенний выполз из берлоги, а потом воля-вольная. Одна проблема, как в спячку впасть.  Что бы пробудиться уже под цветущей вишней. Или черёмухой, или под пальмой, разницы нет.  А вот как заснуть, с пониманием кто ты есть на самом деле, очень проблематично. Кот не раз пытался втолковать Степанычу, что проблемы, как таковой, не существует. Есть где спать, есть чего жрать, есть кого трахнуть. Так и живи себе спокойно, и не размазывай по унитазу того, что уже достиг. Воспринимай ситуацию, как неизбежность. Кот мыслил прямо. По другому не умел.  Кися-кися,   сю-сю, сю-сю, так обычно  говорили Катеринины подружки. Даже, если у некоторых была врождённая аллергия на еврейских котов. Степаныч обращался проще. Если вместе куролесили, то «Кот мой, душа моя, где ж ты всё время шарахаешься?».  Если Кот возвращал Степаныча на этот свет,  то «Подлюка кошачья, как же я с такой покарябаной мордой на занятия пойду?»...
   Перестук колёс Кота убаюкал. А у Степаныча в голове крутились жернова, перемалывая в муку;    радости -гадости, жертвенность-трезвенность, пьянь-покаяние,  вопли-молчание,
  горло-простужено, правда-засужена, золота-россыпи, хрен с ними-Господи...
     Как оно всё попадало под перестук колёс...

   Когда-то, когда Степаныч ещё был молодым сексуально-привлекательным бойцом, цыганка на базаре вцепилась ему в руку, и навязчиво попыталась объяснить молодому- красивому, что его ждёт впереди. Казённый дом, дальняя дорога, червонная дама.. . Стандартный базарно-цыганский набор. Под конец, долго вглядывалась в руку  Вани. А потом сказала:-«Жалко мне тебя, молодой-красивый. Душа у тебя чёрно-белая. У большинства душа серая.  А твоя,  серого цвета не понимает. Всё делит на белое и чёрное.  Пока молодой, мешать не будет. А как жизнь распробуешь, трудно тебе станет. Никому ты  будешь не нужен, со своими контрастами. Быть тебе всю жизнь одному, плохо тебе будет. Никто твою душу не поймёт, ты и сам её не понимаешь. Но ты выдержишь. Поможет тебе  друг, такой-же чёрно-белый, как твоя душа. Но это не скоро ещё будет. Живи пока. Радуйся тому, что есть. Только помни, ошибаться легко, а ошибки свои признавать трудно и противно. И не верь никому, кто скажет тебе, что ошибок можно было избежать. Они будут честно смотреть тебе в глаза и врать. Судьба твоя , у тебя на руке записана.  Помотает она тебя по белу свету, занесёт аж к чёрту на куличики.  Но с ним ты ещё не скоро свидишься. А пока...». Цыганка вытащила откуда-то из складок необъятной юбки мятый рубль. «Поди милок, пивка выпей. Вернешься, отдашь»... И пока Ваня удивлённо рассматривал свою руку, с лежащим на ладони мятым рублём, исчезла в толпе. Будущий строитель коммунизма, в предсказания конечно не верил. Но рубль употребил  весь на пиво, согласно цыганскиному указанию.
 А потом, пошло-покатилось. Золотые студенческие годы, о которых помнилось только хорошее. Небогатая  студенческая свадьба, Катюха в белом платье на руках, щербатые ступеньки ЗАГСа. На одной из них, он ухитрился наступить Кате, на скользящую по ступенькам фату. Истерический тёщин смех: «Я ж говорила, я ж говорила, шо он шлемазл». Успокаивающий бас тестя: « А шо ты нервничаешь, всё равно ночью сымет, и не токо фату.». Весёлая, загульная гулянка, откуда они с Катюхой, и двумя ближайшими друзьями потихоньку сбежали в кабак. Гуляли на частном подворье тёщи с тестем. Вечно-голодные приглашённые однокурсники, быстро перепились и позасыпали  парами прямо на тьщательно-подготовленном к осени огороде. А тесть с кумой, и тёща с кумом, с удовольствием целовались под дружное Горько, дружно выпивающей Катиной родни. Со стороны Вани, была только мама. Да и та, после второго Горько, постаралась незаметно слинять. Молодожёнов, вернувшихся только к утру, никто и не заметил. Чего их замечать. Ещё два года учиться. А там, как Бог даст.
   
   Как красиво танцевали лезгинку, преподаватель политэкономии, с партсекрктарём факультета. Первый раз, когда друга Моню отчислили с пятого курса, получалось ещё не так слажено. Зато на распределении, когда Ванечке досталось одно из четырёх распределений в доблестную советскую армию, плясали синхронно и от души.
   Северная аэродромная общага, конечно никак не соответствовала Катюхиному  беременному состоянию. По-этому, после продолжительного Катькиного рёва, её удалось запихать в самолёт, и отправить рожать на благословенный, маме-папин Юг.   
  Иван Степаныч первый раз оказался в одиночестве. После представления командиру части, он получил комнату в офицерской общаге и две недели на обустройство. Судорожная добыча продуктов для толстеющей Катьки, поиск раскладушки, тарелок, ложек , стаканов, матраца, постельного белья, чайника, тазика, для ежедневных Катюхиных процедур.  Несчастная Катюха, так и не научилась пользоваться деревянной будкой, в десяти метрах от центрального входа в общежитие. И хотя Степаныч каждый раз стоял на стрёме, после того как замполит, зайдя в общагу с проверкой не с той стороны, перепутал входную дверь, они с Катей вместе решили, что рожать таки нужно у мамы, на Юге.
  Степаныч честно и с удовольствием, дослужил два оставшихся года. Успев два раза съездить в отпуск и забеременеть Катьку снова. Возможно, так бы и остался служить Родине дальше. Но на контрольно-продляюще-контрактный вопрос замполита, о руководяще-направляющей роли партии,  ответил честно.  Не хотел. Но уж больно хорошо, намедни провожали на гражданку господа офицеры.
  Замполит, хоть по должности и обязан  был быть коммунистом, никого и никогда из летунов, не заложил. А летуны, гражданского специалиста Степаныча, ценили очень. Особенно, после того, как он отмазал от министерской комиссии, любимого и родного  комэску.
 Ну да, вылетел он ночью по санзаданию. В сельском травмпункте, внепланово закончился антисептик. А хвостовой винт, ещё заранее должен быть заменен. Военно-грамотный инженер Степаныч, накануне вечером обосновал необходимость замены. И замполит подтвердил, что Степаныч пытался винт заменить. Но срочность санзадания, не позволила. Главврач сельского травмпункта, фельдшер Нюся, срочно потребовала вертолёт с антисептиком.  Нюсе было двадцать пять, а комэске пятьдесят. Его партийная совесть, не позволяла не помочь  главврачу. Тем более, что эскадрилья, уже год шефствовала над близлежащими травмпунктами.
  А то, что хвостовой винт утром развалился об столб, то вообще ничего не значит.  Он бы и сам по себе разлетелся. Без срочного санзадания.  Комэска остался служить дальше. А Степанычу пришлось демобилизоваться. Винты надо вовремя менять.
   На гражданке  сразу взяли на завод, в КБ. И пошла покатилась стандартная советская  жизнь. Через положенный срок получили квартиру,  потом по большому тестиному блату купили машину. Раз в год  в отпуск, иногда даже на море, калейдоскоп дней рождений и советских праздников.  Новый Год, с Голубым огоньком, неизменным салатом оливье, вместе с давно слажено-пьющим коллективом. Причём каждый последующий, почему-то наступал быстрее предыдущего. Вроде только проводили гостей, а уже пора снова мотаться по знакомым продавцам, добывая дефицит и Советское Полусладкое. Как-то незаметно выросли и обзавелись своими семьями дети. И уже по выходным подкидывали внуков на воспитание. Даже дачу купили, хотя Степаныч с детства не любил ковыряться в земле. Он было попытался пристроить подрастающее поколение к прополке грядок. Но Катерина быстро и доходчиво втолковала ему, что дача, это не только шашлыки под водку, но и благородный труд по заготовке дефицитных витаминов на зиму. При этом часто вспоминала его маму, не сумевшую приучить сыночка к лопате.
  Дни пролетали мимо, похожие друг на друга, зима сменялась весной, лето осенью. Постепенно стало казаться, что нет уже ни дня, ни ночи, ни зимы ,ни лета. А только один бесконечно-серый осенний день, с нудным моросящим дождём. А потом грянул гром.   
Страна накрылась перестройкой. Всё по науке. Низы не могут, верхи не хотят. Низам жрать нечего, верхам деньги девать некуда. И началось... Ваучеризация, приватизация, криминализация, бандитизм, национализм и прочие издержки переходного периода от развитого социализма, к начальному периоду дикого капитализма. Бандиты,  объединившись с ментами и номенклатурой, нарезали страну на жирные куски. Бывшие партработники, истово крестились в церквях, гулко стучались тренированными лбами  в государственную кормушку и публично жгли свои партбилеты. Степанычу, как бывшему поджигателю матерьялов партсъезда, новые ветры поначалу очень понравились.  На госпредприятиях, торопливо проходили выборы народных директоров. Степанычу,  самому длинноволосому инженеру в дранных джинсах, на шумных выборах нового директора завода, досталось подавляющее число голосов. Но тут опять сработала давняя способность Степаныча, предвидеть ближайшее будущее. Он, сославшись на принадлежность к  мусульманско-иудейско-православной общине, взял самоотвод. Мол вера не позволяет занимать руководящие должности. Народ веру уже уважал, самоотвод приняли. А в ближайшем будущем, весь вновь избранный директорат, расстреляли прямо на банкете, неопознанные лица кавказской национальности. Так как никто из избранников не выжил, завод пришлось возглавить бывшему освобождённому секретарю заводской комсомольской  организации. Завод акционировали, но через полгода, завод внезапно обанкротился. И опечаленному секретарю, ничего больше не осталось, кроме как выкупить завод по остаточной стоимости. Степаныч, вместе с тремя тысячами акционеров, понял смысл перестройки уже за заводским забором. У Катерины на работе тоже был свой опечаленный секретарь. Так что переучиваться на рыночно-базарные условия, пришлось вместе. Поначалу всё шло неплохо. Катерина даже за границей побывала. Раз в Польше, раз в Турции. Степаныча, в силу секретности производства на заводе стиральных машин, за границу пока не выпускали. По-этому он стоял на базаре за прилавком, реализуя всякие заграничные вещи. На реализацию заграничных товаров, допускались только граждане с законченным высшим образованием. Поговорить и подискутировать было с кем.  Иван Степаныч не скучал. До тех пор, пока у Катерины на таможне не отобрали все сумки и резервную сотню долларов, запрятанную в лифчике. Вот тогда-то Степаныч и согласился с настойчивым предложением Катерины, уехать отсюда к едрене-фене. То-есть в Германию.
 
  Германия повергла Иван Степаныча в шок. Он ни разу в жизни не был за границей. Чистота улиц, ухоженность газонов, удобные трамваи, идущие точно по вывешенному расписанию, улыбчивые жители, вежливые чиновники. Примерно так он в пионерском детстве, представлял себе  обещанный Хрущёвым коммунизм. Даже валюту давали просто так. Только двухъярусная койка в эмигрантском общежитии, напоминала о Родине. Но там только спали. Остальное время, шатались по магазинам с вытращеными глазами, и покупали, покупали, покупали... Когда отправили к распределённому месту проживания, почти весь заграничный товар, пришлось выкинуть. Никак не влазил в предоставленное такси.
  Поначалу глухонемым эмигрантам помогали. Помогли найти  трёхкомнатную квартиру, оплачиваемую почему-то государством( о таком жилье, в России и мечтать было страшно), определили на шестимесячные бесплатные курсы незнакомого языка, и при этом, ещё каждый месяц платили сумасшедшие по заводским меркам деньги, причём исключительно в валюте. Первый немецкий год пролетел незаметно. Второй немножко отрезвил. Третий  озадачил осознанием Катерины, внутренней свободы и независимости, от  привычного русского мужа. Весь четвёртый год, Степаныч пытался найти хоть какую-нибудь работу. Но его высшего образования, хватало только на мелкие шабашки, типа переклеивания обоев, у таких же эмигрантов, да на перегонку стареньких немецких авто, в Польшу и на Украйну. Потом Польша вошла в Евросоюз, а Украйна  ввела неподъёмные налоги. Шабашки закончились. Оказалось, что халявные деньги исчезают быстрее, чем их начисляют. Большая часть уходила на оплату непонятных долгов, возникающих из незнания языка и законов, оставшаяся растворялась в еде, пиве и дорогущих сигаретах.
  На пятый год, Катерине удалось пристроится на работу. Умные еврейские женщины, из тех, кто попали в первые волны покаянного переселения,  сумели организовать прибыльный бизнес, по уходу за немощными немецко-еврейско-российскими стариками.
 Виноватое Государство платило щедро умным еврейским женщинам. А вокруг маялось целое стадо, недавно-прибывших, готовых на любую работу,  российских жён.   По-этому те, кто непосредственно кормил и купал никому не нужных стариков, получали статус работающей фрау, то-есть независимой от государственного пособия, и плюс десятку, к тому, что они могли бы получать на том же пособии. Тем не менее, Катя работала. А Иван Степаныч, нет.  Тут  Степаныча прорвало. Раз уж Катька теперь добытчица,  то он обязан обеспечить тыл. Приготовление еды, порядок в квартире, холю Кота и недоставание уставшей Катерины, по пьяным пятницам. Катерина уставала всё сильнее, пятницы затягивались до понедельника. Катя ушла. В Германии, это не проблема.  Можно быть замужем, но жить отдельно от несостоявшегося мужа. Большинство немецких женщин так и живут. С волками жить, по волчьи выть. Или пить... Или с волчицами...
   Шестой год всё расставил по своим  местам. Катерина жила своей новой жизнью, немецкое Государство отказалось платить русскому дармоеду. А тут ещё и зима. Непонятная, непривычная для беспечной Европы, со снегом, метелями и русскими морозами. Предсказания цыганки, сбывались с пугающей точностью. Беспросветное одиночество, со всё возрастающим ощущением окончания отмеренного пути. Бессонница из-за осознания  того, что утром просто некуда пойти и хоть чем-нибудь заняться. Невозможность общения хоть с кем нибудь. Телефон и интернет отключили за долги.
  Хотя, положа руку на сердце, нормальные люди здесь тоже водились. С точки зрения Кота, всего двое. Одому из них, руководителю проекта по ликвидации  халявно-советского менталитета,  Степаныч почему-то понравился. Особенно после того, как за пять минут поменял сгоревшую лампочку в фаре его личного авто. За день до этого, Херр Рихард заезжал на станцию обслуживания БМВ, где ему предложили заменить фару, всего за четыреста девяносто девять ойро, с учетом рождественской скидки.  Херр Рихард уже полез было за портмоне с кредитками, но сидевший рядом Степаныч,( Рихард его возил с собой, в целях ознакомления с системой немецкого сервиса), стал отчаянно мычать и жестикулировать. Показывая всеми пальцами в сторону заправочной станции, расположенной рядом с автосервисом. Херр Рихард решил, что подопечному  приспичило, подъехал к заправке и потащил упирающегося ученика, в сторону туалета. Но напротив витрины с автомобильной мелочёвкой, обучаемый неожиданно вырвался. И показав продавцу пальцем на нужную лампочку, тут же рассчитался за неё, собственной пятёркой. Затем, уже ученик вытащил упирающегося наставника на улицу. И пока тот пытался захлопнуть рот, вытащил из кармана складную отвёртку и моментально заменил сгоревшую лампочку. Херр Рихард, никогда ещё так быстро не зарабатывал четыреста девяносто девять ойро. Поэтому бегом понёсся обратно на заправку и купил самую дорогую выпивку, не обращая внимания на почти двойную наценку. Сам Херр Рихард, алкоголь не употреблял вообще. Но знал, что у русских принято выпивать по поводу успешной сделки. Степаныч  долго отказывался от столь дорогой платы за замену обычной лампочки. Но отняв потраченную пятёрку от оставшихся в кармане денег решил, что вполне может пригласить немецкого наставника, на русский ужин. Херр Рихард      имел отдельно проживающую жену, троих взрослых детей, небольшой частный бизнес и молодую симпатичную фрау, два раза в месяц.   За всю свою жизнь, он не выпил ни рюмки алкоголя и не съел ни куска мяса и рыбы. Не потому, что он был убеждённый вегетарианец. Ему это было просто не вкусно. Но молодая симпатичная фрау, с удовольствием трескала и рыбу, и мясо, и даже запивала всю эту вкусную еду, нормальным количеством алкоголя. Тут-то и пригодились кулинарные навыки Ивана Степаныча. За безалаберную жизнь мотания по Союзу,  он успел нахвататься столько рецептов русско-украинско-корейско-еврейско-узбекско-китайско-грузинской кухни, что и сам не знал, что он готовит. Но получалось всегда вкусно. Конечно с вегетарианской кухней, он знаком не был. Тут пришлось подумать и постараться. Слава Богу, в Германии не было проблем с овощами. Скорее наоборот. Выбор был такой, что знакомые ингредиенты, приходилось выискивать. Инстинкт Степаныча не подвёл. Херр Рихард ел много и с явным удовольствием. А от белых грибов с картошкой, луком, кабачками грецкими орехами и чесноком, вообще впал в прострацию. Грибы Степаныч собирал в прошлом году и лично закатывал  их обжаренными в банки, заливая топлёным сливочным маслом, пополам со свиным жиром. Но об этом знать, Херру Рихарду не полагалось.  Симпатичная фрау, оценила способности Степаныча готовить вкусную еду, из доступных продуктов. И даже попыталась упрекнуть Херра Рихарда, в отсутствии  душевности и понимания. На что он, уже дома, очень правильно ей сказал: «Русские, ребята  хорошие. И готовить умеют, и гулять умеют. Но лично тебе, майн либен фрау, лучше держаться от них подальше. Они когда выпьют, начинают искать смысл жизни. А вкусно поесть, можно и в китайском ресторане.  И без всяких философских заморочек. Смысл жизни понятен, доступен и приятен. Трудись, зарабатывай на жизнь, помогай ближнему, не убей, не укради, не.., не.., не...».
    Коту он понравился потому, что у него напрочь отсутствовала аллергия на русско-еврейских Котов.
   Другой был из русских немцев, переехавших сюда ещё из Советского Союза, в первой волне разрешённой эмиграции. Тогда, возвращенцев на историческую родину, встречали как героев, сумевших вырваться из Гулаговских застенков. Квартиры, обстановка, шмотки, курсы немецкого языка, всесторонняя помощь в интеграции в новую общность. Всё бесплатно. Живи и радуйся. Но почему-то у большинства, радоваться не получалось. Рушились семьи,  приученные к тому, что мужик работает и пьёт, пьёт и работает. Но семью содержит. Здесь же, получалось только пить. Работы не было и для коренных немцев. Зато пособие платили на жену и на мужа поровну. И его вполне хватало на дешевую выпивку и непривычную закуску.  Старики умирали, не выдержав разлуки с мачехой-родиной, мужики спивались и тоже ложились в историческо-родную землю. Женщины, издавна приученные выживать в нечеловеческих условиях, цеплялись за любую возможность подработать. От мытья полов и сортиров, в турецких забегаловках, до откровенной панели под крылом русско-еврейско-немецкой мафии.
  Выжить и состояться сумели единицы. Большая часть из тех, кто и в Союзе жил припеваючи. Завмаг, товаровед, цеховик, партсекретарь и т. д. Они каким-то образом сумели вывезти из Союза честно-наварованые деньги и здесь, в условиях свободы предпринимательства, быстренько организовали русские газеты, русскую рекламу, русские магазины, дискотеки, рестораны и прочее, прочее, прочее. С одной только целью. Продолжить выемку денег из карманов бывших советских,  а теперь уже немецких земляков. Лох, он и в Германии лох.
   Меньшую часть, составляли пра-пра-пра-правнуки тех, кого царь Пётр, переманил в дикую холодную Россию. Их потомки расползлись по всей необъятной русской империи, от Крыма до Камчатки. Перемешались кровью с русскими, татарами, узбеками, киргизами. Даже среди корейцев и якутов, изредка проскакивали чисто немецкие фамилии. Например, Чен  Исмансулаевич Штернбург.
    Иван Иваныч был из таких. И если немецкая фамилия Земске, никак не вязалось с Ваней, то это была не его вина. Все Земске, ещё со времён Екатерины Второй, были Иванами. Петровские немцы, чтобы не путаться в непривычных отчествах, давали своим сыновьям, имя отца.  И как оказалось, это очень удобно. Какая разница, какой Иван Иваныч подписывает закладной вексель...  Дед уже умер, внук ещё маленький...  Иван Иваныч этой схемой тоже попользовался, проездив три года на папиных правах.
   На родине далёких предков, лучшие качества немецких корней, повылазили наружу.
Это в Союзе, однокашники смеялись над его пунктуальностью, когда он лишний час трясся на морозе, ожидая любимую подружку. Или когда он  честно, до копейки, подсчитывал студенческую складчину, на намеченное совращение первокурсниц.
 Некоторые, даже обзывали Ваню фашистом. Но не из-за фамилии, а за то, он не позволял  близким друзьям-студентам, опохмеляться перед экзаменом.
  Иван Иваныч принял и понял новую родину, с первого дня пребывания.  С вокзала, до места предварительно-указаного места проживания, поезд отошёл не то, что минута в минуту, а секунда в секунду.
  Через четыре года, Иваныч научился понимать, чего от него хотят немцы. Через шесть, немцы поняли, куда их Иваныч посылает. Через восемь, попытались подобрать под себя нарождающийся бизнес. А через двенадцать, уже с удовольствием работали на  грамотного бизнесмена Йогана. Он, в отличие от прочих, зарплату всегда платил вовремя.
   Иван Стенаныч, познакомился с тёзкой поближе, при жутких обстоятельствах. Тёзка подобрал его с парковской лавки, где Степаныч в очередной раз, размышлял о смысле жизни. Шапочно, они были знакомы и раньше, как и все русско-говорящие в маленьком немецком городке. Степаныч, когда-то в прошлой семейной жизни, перегнал пару тёзкиных автомобилей, в Россию. Несмотря на немецкую фамилию, русская душа Иван Иваныча, не позволила бизнесмену Йогану, оставить земляка в раздумиях. Тем более, что гуляющие-парковые немцы, скорее всего уже вызвали скоро-медицинско-полицейско-пожарную помощь. Иваныч влил в задумчивого Степаныча бутылку пива и после продолжительно-философской беседы о превосходстве русского языка, над всеми остальными немецкими, решили вместе, что во всём виноваты евреи. Особенно, бывшая жена Катя. Если бы не она, возможно и революция в России не победила бы. Иван Иваныч, как философ по жизни, даже не возражал. А когда дома у Степаныча познакомился с Котом, взял Степаныча на работу дворником, с условием философской беседы по пятницам.

  Скорее всего и Рихард, и Иваныч, были бы отличными друзьями, если бы встретились Степанычу  в бойцовские молодые годы. Но здесь, в условиях победившего капитализма, всем хватало личных заморочек. И если помурлыкать с чужим Котом, то только для осознания  своего благополучия в жизни.
После ухода Катерины, время остановилось само по себе. Перестали звонить знакомые, круг общения замкнулся на Коте.  Если бы не толсто-упитаный Кот, с нагло-сочувствующей мордой, Степаныч бы пожалуй не выжил. Конечно, Коту очень не хватало ласковой Катиной руки. Но и Степаныча бросить, совесть тоже не позволяла.
   Холодные стены опустевшей квартиры, неоплаченные долги и невозможность изменить ситуацию, заставили Кота взять себя в лапы.  Расквашенный Степаныч, немного поныл, поплакался на судьбу, но всё-таки решил выжить.
        В такой заднице, Степаныч не бывал со времён студенческого целинного стройотряда. В любом направлении двести километров до ближайшего жилья, две пачки макарон на пять человек и нелётный прогноз на три дня. Но тогда была надежда. Вертушки долетят и через непогоду. Не смогут сесть, так хоть пожрать сбросят, в любом случае, не оставят.
  Здесь выходило  ещё сложнее. Никто не пошлёт за тобой вертолёт, что бы вытянуть тебя  из дерьма. Выползать нужно самому. И если, даже непривычная зима всё сморозила в один грязный сугроб, под ним обязан быть корешок подснежника. Иначе какой смысл,  в неотвратимом наступлении весны.
  Кот, всю эту бредятину не воспринял. Отдельное СВ-купе,  куча вкусно-недоеденой  еды. Вежливая, чем-то похожая на уютную маму-Катю проводница, Кота расслабили.  Она попыталась нежно растолкать, всхлипывающего во сне, Ивана Степаныча. Поезд уже подходил к конечной станции. Кот инстинктивно любил женщин. Он выкарабкался из под родной руки Степаныча, залез на колени проводницы  и лизнул ей руку.  Проводница, неожиданно для самой себя, разревелась в полный голос. И взахлёб покаялась незнакомому Коту о двух хулиганах пацанах, которые вечно голодные. Об этом мудаке, капитане железнодорожной милиции, который ни в постели, ни при людях. О том, что она всю жизнь мечтала быть актрисой. И если бы не папа шахтёр, непременно бы ею стала.
  Кот не умел плакать. Даже когда хвост прижимали дверью, он оскаливал клыки и матерно шипел. А рыдающей проводнице, он мурлыкнул на ухо только одно: - Всё у тебя будет хорошо.--. На том и успокоились

   Утреннее южное солнце,  вокзал, на который Степаныч сто раз возвращался. Заплеванный щербатый перрон, пьяный мужик, досматривающий счастливые сны на вокзальной скамейке. Мент, высматривающий  полосатые сумки прибывших пассажиров.
Кот, на всякий случай, запрыгнул Степанычу на плечо.  Степаныч,  сел на задницу посереди перрона, и ткнувшись лбом в заплёваный бетон, прошептал,: «Родина, она и есть Родина. От слова Род... Родиться... Родня... Родная...»... А Кот мявкнул: «Сходи на базар, и верни рубль цыганке, фраер».

.                А. Домио. 2010. Апрель.
 
   


   


   
    .