Любимый по наследству. Часть 2

             
            Сентиментальный роман

            Начало: http://www.proza.ru/2013/02/05/88
             

            ГЛАВА 8
            
            Для посещения Сашки я выбрала промежуток между завтраком и обедом, надеясь, что в это время в их квартире на Проспекте Мира будет минимальное количество её обитателей. Едва переступив порог, я убедилась, что была права: дома были только женщины и дети. Влад и его отец отсутствовали.
            Дверь мне открыла приятная пожилая женщина и по её черным глазам я догадалась, что это мать Влада. Рядом с ней стояла светлоголовая черноглазая малышка, которая, завидев меня, ойкнула и скрылась за одной из широких дубовых дверей. Меня несколько озадачила такая реакция на моё появление.
            – Здравствуйте, Лилия Львовна! – растерянно улыбнулась я. – Меня зовут Галина, я подруга Саши из Волгограда, приехала с ней повидаться…
            Слегка удивленное круглое лицо хозяйки озарилось гостеприимной улыбкой и она, повернувшись к угловой комнате, позвала: «Аля! К тебе гости!». А та уже, сияя, летела ко мне, и не успела я ещё осознать, что эта молодая цветущая женщина и есть моя хрупкая Сашка, как она уже висела на моей шее:
            – Галка! Родная моя! Как услышала твой голос, думала, сердце лопнет от радости. Как же я по тебе соскучилась!
            Она тормошила меня, засыпая вопросами – что да как там, дома, также ли прекрасна наша Волга, как я добралась, где остановилась, какие у меня планы – до тех пор, пока Лилия Львовна не остудила её, сказав, что неплохо было бы пригласить гостью в дом и напоить чаем. Сашка спохватилась и потащила было меня в гостиную, но я изъявила желание немедленно посмотреть на близняшек.
            – Тогда вам надо вымыть руки!» – тоном не терпящим возражений сказала Лилия Львовна и я легко согласилась: – Да хоть сто раз! Можете меня даже пропылесосить – только не дайте умереть от любопытства!
            Обе хозяйки рассмеялись и Сашка повела меня в ванную. Направляясь в обитель младенцев, я заметила, что дверь, за которой исчезла дочурка Влада, приоткрыта и оттуда выглядывает курносый носик и широко распахнутый чёрный глаз.
            – Саша, иди познакомься с тётей и пойдём с нами! – позвала малышку Александра, но та сразу захлопнула дверь, выказывая тем своё нежелание узнать меня поближе.
            Я ничего не понимала, поскольку такое, чтобы меня боялись дети, случилось со мной впервые. Моя подруга тоже была в недоумении, но не стала настаивать, оставив маленькую строптивицу в покое.
            Мы с Сашкой вошли в угловую комнату и я поняла, что это их с Владом спальня. Прежде, чем я увидела близнецов, мой взгляд скользнул по широкой кровати и в сердце шевельнулся осколок душевной раны: это их с Владом святилище любви!
            «Ну, вот. Начинается…» – с тоской подумала я, подходя к широкой ажурной кроватке с двумя херувимчиками в бело-голубых кружевах и бантиках. Но когда я увидела розовые щекастые мордашки, деловито чмокающие пустышки и лупающие тёмными, как вишенки, глазами, я забыла обо всем. Боже, какое чудо! Я растаяла и расплылась в глупой улыбке.
            Счастливая произведенным эффектом молодая мать взяла одного из сынишек и осторожно вложила его мне в руки: «Это Ростик, а в кроватке – Славик».
            – Как же вы их различаете? – изумилась я. – Они же совсем одинаковые!
            – А пока кроме меня никто их и не различает, – восторжённо ответила Саша. – Да и я различаю их только по характеру, а вернее по аппетиту, когда они сосут грудь… И пока их кормлю повязываю им разные бантики. Ростик более энергичный и кушает жадно и торопливо, а Ярославчик у нас парень с ленцой…
            Сашка посвящала меня ещё в какие-то тонкости их различий, но я слушала её очень рассеянно, потому что вся отдалась сладкому блаженству, заполнившему мою душу. «Господи! Подари мне это счастье! – взмолилась я, стараясь не дышать на тёплый комочек у меня в руках. – Дай мне радость, стать матерью!». В какой-то момент у меня мелькнула мысль, что это моё дитя, плод моей любви, и я чуть не оттолкнула Сашку, когда та стала забирать у меня ребёнка.
            Она почувствовала, как я напряглась, положила малыша на место и испуганно заглянула мне в глаза:
            – Галюсь, пойдем чай пить…
            Мы пошли в кухню, где хозяйничала Лилия Львовна, и та налила нам горячего чаю и выложила на стол теплые ещё домашние пирожки с капустой и рыбой.
            – Начинку я делала по Алиному рецепту, – ласково пояснила она и я поняла что они с Сашкой живут душа в душу.
            Со словами «Ну, поболтайте пока, девочки!» Лилия Львовна ушла и я, скинув наваждение младенцем, наконец-то, рассмотрела милую моему сердцу подругу.
            Она необыкновенно похорошела! Её кожа стала ещё нежней и белей, грудь налилась, янтарные глаза светились счастьем и вся она была как взбитые сливки с мёдом. Я вспомнила, как когда-то расцвела после замужества Томусик и с завистью подумала: «Вот оно женское счастье быть любимой и матерью… То, что меня обходит так настойчиво и безжалостно!»
            Сашка уловила моё настроение и поспешила развлечь разговорами. Я рассеянно слушала её болтовню до тех пор, пока она вдруг не упомянула Анатолия:
            – А что у тебя произошло с Анатолием?
            Я испугалась: ну вот! Неделю старалась не вспоминать о нём, а она одним упоминанием его имени нарушила моё шаткое равновесие…
            – С чего это ты решила, что у меня с ним может что-то быть? – процедила я сквозь сжатые зубы.
            Сашка пытливо уставилась мне в лицо:
            – Он позвонил мне на прошлой неделе, весь какой-то взвинченный, и спросил нет ли тебя у меня, а когда узнал, что нет, сразу бросил трубку. Ни здравствуй, ни прощай. Это так на него не похоже…
            Я с необыкновенно пристальным интересом уставилась в окно.
            – Галка! Не молчи! Неужели у вас роман? – ахнула моя любопытная подруга.
            – Роман? – искренне удивилась я и заставила себя посмотреть на неё. – Нет, на роман это никак не похоже. У нас так …страсти-мордасти на почве одиночества.
            – Галюсь, расскажи мне всё! Я же вижу, что тебе не по себе! – заволновалась Сашка. – Что у вас произошло с Анатолием?
            Я растерялась: а, действительно, что у нас произошло? Я его пожалела, потом полюбила. И совратила… Он овладел мною силой, так и не поняв, что я отдалась… Потом извинялся и ждал, что я признаюсь ему, что желала его… А я ждала от него только одного слова –  «люблю». Теперь нам стыдно и больно обоим. И я его ненавижу, потому что люблю ещё больше! Но между нами Томусик и вина… не знаю, за что…
            О, Господи! Да разве можно такое рассказать кому-либо?!
            – Ты не хочешь поделиться со мной? – догадалась Сашка. – А может быть, я могу помочь вам?
            – Сашура… Я не в состоянии. Не береди душу. И ты действительно поможешь мне, если не будешь ничего спрашивать, а ещё лучше даже имени его не вспоминать! А, если он позвонит опять, ничего ему обо мне не говорить…
            – Ну, ладно…– протянула обескураженная Сашка и, вылив остывший чай, налила свежий.
            Требовательно и дружно залились голодным плачем близнецы и Сашка метнулась к своим дитяткам, а я решила слинять: на сегодня с меня хватит впечатлений!
            Но, как оказалось меня ждало ещё одно потрясение.
            Когда Лилия Львовна провожала меня, я снова наткнулась на настороженный взгляд Саши Маленькой и она, уловив моё удивление, сказала:
            – Сашенька боится вас. Вы так похожи на первую жену Влада, что наша малышка подумала, что это прежняя мама пришла забрать её у папы и Али. А она их очень любит и ни за что не захочет с ними расстаться! – она посмотрела на моё закаменевшее лицо и спросила: – Вам нехорошо?
            – Нет, нет, всё в порядке! – засуетилась я. – Ну так я пойду. До завтра…
            – Приходите к обеду! – сказала напоследок Лилия Львовна.
            
            
            Ну и дела! Теперь мне многое стало понятно: выходит, что интерес Влада ко мне, который я так неосторожно подбросила в топку своей любви, был связан лишь со сходством с его первой женой, с неприятными страницами его жизни! И мой так и не начавшийся роман был обречен с первой минуты?! А я то глупая планы строила! Ну, и шуточки судьбы! Не много ли насмешек для меня одной?
            Я дико расхохоталась, и от меня испуганно шарахнулись прохожие.
            Оказывается, я уже на Тверской. Ну да, на всемирно известной московской панели. Ноги сами принесли меня сюда. А может быть тут мне и место? Я снова рассмеялась. А что? В этом что-то есть. Я бы наверняка имела успех у всех этих зажравшихся космополитов, диссидентов и бандитов. У воров и сексуально озабоченных неудачников. А потом, заполучив множество проб, удостоверяющих, что я достойна высокой цивилизации Запада, выскочила бы замуж за рафинированного богатого иностранца. И каталась бы, как сыр в масле, отыгрываясь казачьей нагайкой на осчастливившем меня взбесившемся с жиру придурке за его и за свою убогость. Ох, как хочется кого-нибудь побить!
            Упав на затертую романтиками лавочку у памятника Пушкину, я уронила голову на руки. Уймись, казачка! Ты не дома, ты в гостях! Там, где тебя не ждали, где каждый занят собственной персоной, считает и высчитывает свои барыши и выгоды от пребывания в столице – в городе, ставшем одной большой панелью, окруженной торговыми рядами.
            Как хочется домой!
            Но нет, туда пока нельзя. Надо окрепнуть и затвердеть. Может быть, даже ожесточиться и стать менее уязвимой и более циничной …если получится.
            Я решительно встала и направилась к метро: поеду в гостиницу и составлю план боевых действий. И напьюсь для куража.
            
            
            Перед тем как пойти к Сашке я обошла всю Тверскую и окрестности и сделала много снимков, следуя четкой концепции московской фотоколлекции, выработанной вчера после третьей рюмки коньяка. День был светлый и не яркий, весьма благополучный для моих планов и работала я быстро и с удовольствием. Как хорошо, что у меня есть любимое дело! Только в работе можно забыть обо всех горестях – пусть подождут своего часа, когда у меня будут силы для разборок.
            Одета я была по спортивному – в джинсах и в кроссовках – и потому легко обошла почти весь центр и управилась к назначенному часу.
            Когда я позвонила в дверь к Сашке, мне открыл её свекор, и мы сразу безоговорочно понравились друг другу. Тепло улыбаясь, он пригласил меня в гостиную, где возле стола крутилась моя Сашка, а на диване сидел Влад с незнакомым мне высоким голубоглазым блондином.
            – Молодёжь! Я привёл к вам гостью, – объявил мой провожатый и сразу ушел.
            Все взоры устремились на меня, и Сашура, радостно ойкнув, подбежала ко мне с объятьями и поцелуями. Из-за её плеча я видела, как Влад и его улыбчивый товарищ поднялись и направились к нам.
            Влад, щуря в улыбке чуть не погубившие меня глаза, поздоровался и встал рядом с Сашкой. «Не бойся, плейбой, – мысленно успокоила я его, – я не собираюсь покушаться на твой душевный покой. Люби крепче мою славную подругу, а с меня страстей хватит!»
            Сашка представила мне очевидно задетого моим появлением блондина:
            – Знакомься, Галочка, это Пётр! Лучший друг Влада и наш свидетель.
            – Очень приятно! Галина, – я протянула Петру руку и он задержал её в своей, восторженно заглядывая мне в глаза:
            – Друг! – повернулся он к Владу, не выпуская моей руки, – я, кажется, сделал великое открытие: на юге России собрались все самые красивые девушки!
            – Открытие действительно великое, и ты достоин Нобелевской премии, – засмеялся Влад, обнимая свою персональную красавицу, Сашку. – В Волгограде все женщины прекрасны, особенно если они при этом казачки, как наша Галина.
            Я, наконец-то, высвободила свою руку и Пётр, не желая отпускать меня, пошел в атаку:
            – О, прекрасная казачка! А чем вы занимаетесь в свободное от разбивания мужских сердец время?
            – Я вольная журналистка, – сказала я, с удовольствием любуясь красотой и выправкой Петра. – Пишу что хочу, о чём хочу и куда хочу, в том числе в московские издания. В основном на темы культуры и экологии. А ещё я делаю фоторепортажи…
            – О, так вы не только красивы, но и талантливы! – Пётр просто расцвёл, как будто мои достоинства были его личной заслугой. – А хотите, я введу вас в сообщество военкоров и вы станете самым прекрасным армейским корреспондентом? У вас ведь там большой округ?
            – Достаточно большой, – адекватно откликнулась я на улыбку Петра. – У нас и армейские подразделения стоят, и железнодорожные войска, и казачьи полки.
            Пётр довольно потер руки:
            – Великолепно! А вы не побоитесь ездить в горячие точки?
            – Нисколько! – сказала я, ничуть не лукавя. – Мне это будет даже очень кстати…
            – Не выдумывай, Пётр! – вступил в наш разговор Влад. –  Если таких собкоров посылать в армию, мы её в два счета деморализуем! Вся армия будет вздыхать и мучиться бессонницей – и плакала тогда наша боевая готовность.
            Пётр игриво развел руками, а Сашка счастливо засмеялась, не спуская влюблённых глаз со своего остроумного мужа.
            
            
            Через несколько минут за большим обеденным столом собралась вся семья Яровых и началась обильная трапеза, разбавляемая светскими разговорами. Я с удовольствием принимала участие в этом тёплом и раскованном общении, радуясь тому, что у Сашки такая дружная семья.
            Пётр с воодушевлением ухаживал за мной, и мне не было это в тягость. Несмотря на его настойчивость, он не был назойлив, и я подумала, что если бы я не была так заморочена Анатолием, у Петра был бы реальный шанс добиться моей благосклонности. Между нами сразу возникла какая-то неуловимая взаимная симпатия, не замутнённая тайными греховными помыслами. При этом ощущалось явное и неявное поощрение сближения меня с Петром нашими сотрапезниками.
            Саша Маленькая всё еще дичилась, но, слава Богу, уже не пряталась от меня, как накануне. Она накрепко прилипла к стулу между Владом и Сашкой, которую она называла то мамой, то просто Алей, и лишь в конце обеда напряжённо спросила меня:
            – Тётя, а у вас есть дочка?
            – Нет, Сашок. Никого у меня нет. Я одна, как перст, – ответила я со смехом, от которого все за столом сразу затихли, и добавила, как можно беспечнее: – Наверное, я ещё не выросла, чтобы быть мамой, я ещё не совсем взрослая и разумная. Вот повзрослею, тогда и обзаведусь детьми.
            Сашенька сползла со стула и подошла ко мне:
            – Тогда я могу с тобой поиграть, чтобы тебе не было скучно. Одной всегда скучно.
            Я хотела взять её на руки, но она вырвалась и убежала на своё место, усугубив этим воцарившееся за столом замешательство.
            «Вот дура неприкаянная! – обругала я себя, оглядывая растерянные лица друзей, – испортила людям праздник!» –  и неожиданно для себя и всех предложила: – А давайте, споём! – и сразу же затянула: «По Дону гуляет казак молодой!».
            Сашка, знавшая весь мой репертуар, мгновенно подхватила песню, за ней подтянулись другие и скоро все мы были единым целым.
            …Велика сила у русской песни! Она плывёт от души к душе, она утешает сердце и будит лучшие чувства. Русская песня изначально соборная: вобрав в себя многовековые чаяния народа, она объединяет людей в пространстве и во времени, смывая все разграничения и разногласия…
            Распевшись, я сподвигла застолье ещё на несколько песен и в конце повела сольно свою любимую «От чего так быстро вянут розы», после которой петь уже никому не хотелось. Сорвав горячие аплодисменты, я стала прощаться со всеми и Сашенька позволила мне себя поцеловать.
            Посерьезневший после моего спонтанного концерта Пётр напросился в провожатые и я без всякого жеманства согласилась на его предложение. Выходя из дома Яровых, я поймала на себе глубокий искрящийся взгляд Влада и подумала, что с сегодняшнего дня он узнал меня иной, и ему не придёт больше в голову, жалеть меня.
            
            
            В машине Пётр обрел своё естественное жизнерадостное состояние и всю дорогу до Измайлово балагурил. По его заметному возбуждению я догадалась, что он не захочет так сразу расстаться со мной и потому нисколько не удивилась, когда Петр предложил мне свернуть в Сокольники. Этот объект входил в круг моих нынешних интересов и я без раздумий согласилась. Мы долго гуляли по парку, и Пётр с удовольствием наблюдал, как я фотографирую, с завидной изобретательностью находя все более живописные и более укромные уголки. Когда мои ноги стали подкашиваться от усталости, он усадил меня на лавочку и принёс две банки кока-колы.
            – Галочка, а давайте выпьем на брудершафт, – стесняясь, как пионер, предложил он, открывая банки. – Мы с вами знакомы уже целую вечность и думаю, пора нам перейти на «ты».
            Я развеселилась от его шитой белыми нитками хитрости и …согласилась: «Только без фанатизма, пожалуйста…». Это было очень тяжёлое для него условие, в чём я убедилась, когда мы целовались: мне пришлось даже слегка оттолкнуть его, чтобы он не нарушил данное мне минуту назад честное офицерское слово.
            Скрывая волнение, Пётр шутливо посокрушался, что всё хорошее кончается слишком быстро, и я с удовольствием отметила его выдержку и деликатность. С ним мне было легко и спокойно и это помогало на время отвлечься от всех проблем.
            С наступлением сумерек я настойчиво запросилась в свой временный приют и Пётр отвёз меня в гостиницу. Провожая меня до номера, он сделал неожиданное предложение:
            – Галина, я приглашаю тебя завтра на бал. Это будет мероприятие высокого формата и думаю тебе, как  журналисту, будет интересно.
            – Ну ты, Петя, и хитрец! – со смехом добавила я, соглашаясь пойти с ним.
            
            
            Это был не бал, а приём в честь какого-то VIP-гостя. Мне было скучно, но я не хотела огорчать Петра и потому не стала проситься домой. Впрочем, танцы были, и мы с ним оттанцевали всё, что было предложено оркестром. Танцевал Петр великолепно и завистливым взглядам окружающих  я догадалась, что смотримся мы хорошо.
            Когда мы с моим красивым и элегантным партнёром, утомившись от вальсирования, устроились в удобном для обзора месте и рассеянно разглядывали присутствующую на приеме элиту, Пётр заметил:
            – Галина, ты, кажется, ранила сердце одного из членов Московского правительства, нашего весьма перспективного политика. Он не спускает с тебя глаз, несмотря на то, что его даме это очень не нравится.
            Я оглянулась и увидела Крымова. Он действительно уставился на меня как на икону, не обращая внимания на свою экстравагантную спутницу.
            Поймав мой взгляд, Макс направился к нам и через минуту уже стоял предо мной:
            – Здравствуй, Галина! – немного растерянно поздоровался он. – Не думал, что увижу тебя тут. Мечтал, конечно, о встрече с тобой, но всё получилось так неожиданно…
            Он жёстко посмотрел на Петра и тот, поняв намёк Крымова, спросил у меня:
            – Тебе принести что-нибудь выпить?
            Я догадалась, что, если скажу ему, что не надо, он наплюет на прозрачный намёк Макса и не покинет меня. Но у меня вдруг возник план, как использовать сложившую ситуацию с пользой для дела, и я отправила Петра за коктейлем.
            Дождавшись, пока мой верный рыцарь отойдет на достаточное расстояние, Крымов отпустил мне витиеватый комплимент и спросил не может ли он быть мне чем-нибудь полезен. «Хороший вопрос!», – с удовлетворением отметила я про себя и сразу же взяла быка за рога:
            – Да, Максим, мне не помешает твоя помощь. Познакомь меня с главным редактором издательства «Буки-Веди», у меня есть интересный материал, который я хочу продать.
            – Хорошо, – сказал Крымов. – Послезавтра он тебя примет в удобное тебе время. Завтра после двенадцати позвони ему и назначь встречу.
            Мы замолчали. Макс смотрел на меня тяжёлым взглядом и уходить не собирался. Невдалеке я заметила перетаптывающегося Петра со стаканом коктейля и помахала ему рукой.
            – Судя по всему, – сказал Крымов, наблюдая за медленно приближающимся Петром, – мне не стоит надеяться на встречу с тобой, например, завтра вечером?
            – Прости, Максим, у меня все дни расписаны. Сам понимаешь, Москва любит темп и натиск.
            Я заметила, что нас фотографируют и повернулась к папарацци спиной.
            – Рад был увидеть тебя, – не скрывая досады, сквозь зубы процедил мой бывший. – Это неожиданный для меня подарок. 
            Мне стало его немного жаль и я смягчила отказ:
            – Кто знает, Максим, может быть ещё увидимся… Когда-нибудь…
            – Я очень на это надеюсь, – хмурясь, обронил он и поспешил вернуться к своим, чтобы не встречаться с Петром.
            – Ты не хочешь мне сказать откуда он тебя знает? – спросил  Петр, подавая мне коктейль. – Если это секрет, не говори, я пойму.
            – Никакого секрета тут нет, – ответила я, уворачиваясь от очередного фотографа жёлтой прессы. – Это мой бывший муж. Я ушла от него пять лет назад.
            Петр опешил:
            – Огогошеньки! Кажется, я нажил себе влиятельного врага!
            – Ты справишься с любым врагом! – утешила его я. – Давай-ка, Петя, сбежим отсюда, а то мне придётся отбиваться от любопытных коллег-журналюг.
            
            
            Когда на следующий день я отдавала Саше взятое у неё напрокат вечернее платье, она сообщила мне свежую новость:
            – Петра сегодня с раннего утра отослали в командировку: опять куда-то, где стреляют.
            Моё сердце кольнула тревога и я подумала, что теперь у меня появилась новая головная боль – о Петре: похоже, что я успела к нему привязаться. Анатолий бы сказал: «Жалостливая ты, Галка!». О, Господи, причем здесь Анатолий? Разве я уже не стала его забывать?
            Я отвлеклась и чуть было не пропустила подробности:
            – Пётр просил тебе передать привет и то, что пока он едет на недельку, не больше, и очень надеется ещё застать тебя в Москве…
            – Это вряд ли, – рассеянно заметила я, – думаю денька через три уехать. Хочу к родителям ещё съездить, пока отпуск не кончился. Да и не по сердцу мне Москва, и не по карману.
            В связи с отъездом Петра в Сашке проснулись её прошлые тревоги и страхи и она заговорила о том, что, слава Богу, Влада после того жуткого ранения перевели в Управление, а то она не знает, насколько бы ещё у неё хватило сил бесконечно ждать его и бояться…
            А я подумала, что уже смертельно соскучилась по Анатолию, и что ему там, должно быть, плохо, что я, наверное, слишком жёстко с ним обошлась…
            Так, размышляя каждая о своем, мы с Сашкой напились чаю и не успели ещё очнуться от дум, как настал очередной час кормления её черноглазых сосунков. Мне было милостиво дозволено присутствовать при этом священнодействии и поспешила вслед за подругой.
            С глупейшим выражением лица я таращилась на то, как Ростик, который всегда кричал громче и требовательней, заглотнул Сашкин истерзанный сосок и начал жадно терзать его, суча от нетерпения ножками и теребя белую грудь матери, как потом рассудительно и с расстановкой то же самое проделал Славик с другой грудью, и как Сашка корчилась и блаженно постанывала от того, что проделывали с ней сыночки…
            Потом я с не меньшим удовольствием смотрела, как она их переодевала и готовила ко сну, как вязала им опознавательные бантики и укладывала в кроватку. Я любовалась на их сытые пухлые мордашки и вдруг почувствовала, что у меня наливаются молоком груди и твердеют соски. Машинально положив ладони на свои райские яблоки, я с ужасом убедилась, что они закаменели… И открыла рот от удивления. В таком положении и застукала меня Сашка.
            – Ты что, подруга, аршин проглотила? – озадачилась она.
            – Не знаю… – растерянно протянула я, – наверное, по твоей милости я так вошла в образ кормящей матери, что у самой груди стали, как трёхлитровые банки с молоком…
            – А что, есть основание для беспокойства? – хитро сощурилась Сашка.
            – Никакого! – храбро соврала я, замирая сердцем, и начала лихорадочно сопоставлять в уме одной мне известные даты.
            – Ну тогда расслабься, – порекомендовала Сашка и я немедленно последовала ее совету, гоня ко всем чертям суматошные мысли и вычисления. Рано пока бояться!
            
            
            Крымов не обманул меня и главный редактор издательства Буки-Веди Олег Игоревич Поляков ждал меня, как самую дорогую гостью. Он усадил меня в неприлично мягкое кресло и, угостив кофе, спросил, с чем я к нему пожаловала.
            Я протянула ему диск и объяснила, что мечтаю об издании альбома с видами и описаниями казачьего края, и высказала уверенность, что такой альбом будет иметь спрос и можно заранее подобрать партнёров из туристических фирм, заинтересованных в этом издании. Поляков выслушал меня внимательно и, лично просмотрев иллюстрации, согласился на сотрудничество. Видя его более чем просто деловой интерес ко мне, я воспользовалась ситуацией и предложила ему папину рукопись по истории казачества и сборник казачьих народных песен с нотами. И удивилась его покладистости…
            После конструктивных переговоров, совмещённых с лёгким флиртом, я получила сразу два предложения: к сотрудничеству и на бизнес-ужин. Я согласилась на оба предложения и мысленно усмехнулась: «Ладно, господин Поляков, схожу я с вами в ресторан! Чего не сделаешь ради хорошего дела? В случае чего припугну вас Крымовым».
            
            
            Глава 9.
            
            Через два дня с долгосрочным договором в кармане и со значительно уменьшенной суммой выплаченного мне аванса я покидала Москву. Часть немалых по меркам провинции денег я истратила на подарки и гостинцы своим родным и на диктофоны для работы с юнкорами. Остальное я планировала потратить на новые экспедиции по заповедным местам Дона и Волги и организацию персональной фотовыставки «Москва – Волго-Дон».
            Провожали меня Сашка и Михаил Наумович. Всю дорогу от дома Сашки, где в честь меня был устроен прощальный обед, мы с подружкой сидели обнявшись и вздыхая, чем здорово умилили Михаила Наумовича. Разговаривали мы мало и планов на будущее не строили: кто знает, когда теперь встретимся? И  только об одном твёрдо договорились ещё за обедом: мы с Петром станем крёстными Ростику и Славику, как только те чуть подрастут и будет выбрано устраивающее всех время и место крещения. Не исключено, что это произойдёт в Волгограде …
            И уже, когда я собралась войти в свой купейный вагон, Михаил Наумович спохватился и протянул мне газетёнку «Светские сплетни»:
            – Галочка, тут есть и о вас! Вы теперь у нас светская львица и знаменитость!
            Я увидела фото себя с Крымовым на первой полосе под заголовком «Встреча с прошлым в стиле «гламур» и прочла о том, что «известная в провинциальных СМИ журналистка Галина Максаева промелькнула недоступной звездой на московском горизонте, возмутив спокойствие  столичных ловеласов и своего бывшего мужа Максима Крымова, оставленного ею при загадочных обстоятельствах пять лет назад…». Вполне пристойный текст, могло быть и хуже. И снимок неплохой: словили всё-таки кайф салонные папарацци. Смотри-ка, а вон и Пётр!..
            – Тебе моё платье к лицу, и, вообще, тебе очень идёт вишнёвый цвет, – заметила Сашка, заглядывая в газету. – А Макс смотрит на тебя, как волк на Красную Шапочку.
            Посмеявшись над публикацией, мы тепло попрощались под одобрительными взглядами Михаила Наумовича и я заняла свое место в купе. Выглянув в окно на машущих мне руками Сашку и её свекра, я подумала, что теперь при упоминании Москвы у меня будут не только негативные ассоциации, но и приятные воспоминания о вполне конкретных дорогих мне людях. До свиданья, Москва! Надеюсь, не до скорого.
            
            
            Когда я с первыми петухами ввалилась в отчий дом, меня встретил дедуня и пригвоздил тревожным и неодобрительным возгласом:
            – Где ты запропала, внука? Аль чего напрокудила, набедокурила, коль прячешься от всех? Ни слуху, ни духу! Тебя все ищут, мать, отца вопросами изводят…
            Я онемела от такого сурового приёма.  И это мой дедунюшка, который всегда покрывал мои проказы! Который лучше всех понимал мою бедовость?
              – Дедуня, ты что? – удивилась я. – Никаких провинностей за мной нет! Я была в Москве, да ещё кое-где по делам… Вот приехала к вам, гостинцы привезла…
            – Задасть бы тебе колошматок, да соромно такую здоровенную девку поучать! – в сердцах сказал дед и сразу отмяк: – Ну, давай, выкладай свои гостинцы, может мать смягчишь, а то она дюже злая на тебя…
            Не успел он помянуть мать, как та уже тут как тут:
            – Где тебя черти носят, дочь непутёвая?! Почему твои телефоны молчат? Вечно с тобой что-то случается! У меня от тебя одна головная боль!..
            Она ещё несколько минут возмущалась и я покорно дала ей сбросить справедливый гнев: могла бы и позвонить родителям из Москвы, дура набитая!
            На шум вышел отец и встал рядом со мной, показывая тем, что он на моей стороне, что бы я не натворила. Мать понемногу отошла и, сердито глядя на меня, потребовала объяснений и подробностей моей нелегальной жизни.
            Я скороговоркой пробормотала что-то о срочной работе в Москве, о потерянном телефоне, о своей занятости и повинилась в невнимательности к ним.
            Оправдываясь, я распаковала подарки и, когда на плечи матери легли две дивные шали Павловской росписи, она, наконец-то, унялась. Отец с благодарностью принял у меня мемуары Краснова, две книги о Миронове и археологический словарь, а дед в недоумении крутил большой дорогой бинокль:
            – И зачем мне эта штуковина, внука? – озадаченно спросил он, не скрывая удовольствия обладать такой затейливой игрушкой.
            – Чтобы лучше видеть нашу жизнь и наши красоты, – сказала я, вешая бинокль ему на шею.
            – Да мне бы хотелось уже много чего не видеть вовсе, так всё гнусно и соромно нынче…– возразил дед, примеряясь к окулярам.
            – А ты не смотри на то, что тебе неприятно, а любуйся тем, что сердцу любо, – посоветовала я.
            – Так я бы смотрел, да тебя не видать даже через эти лупы, так редко радуешь нас своим обличьем…
            Милый мой дедунюшка! Вон он как изящно сумел мне показать свою любовь! Я потёрлась щекой об его бороду и он растрогался до того, что поспешил ретироваться во двор: а ну, как слезу пустит казак! Негоже слабость свою показывать.
            Мать, бережно сложив обновы, начала ладить стол, а отец повел меня в комнатушку, претендующую на звание кабинета, с заваленным письменным столом и с полками, густо заставленными казачьими артефактами.
            Перед тем как рассказать ему свою потрясающую новость о договоре с издательством, я спросила его, что же их так переполошило? Ведь две недели моего молчания не такой уж большой срок, чтобы так на меня яриться.
            –  Так звонки начались бесконечные, – сказал отец, окутывая меня тёплой синью своих глаз. – Сначала позвонил какой-то нервный мужчина, не назвался, и сразу спросил тебя. Трубку брал я и ответил ему, что ты давно уже у нас не появлялась. Он вежливо извинился и спросил, не знаю ли я, где тебя можно найти. Я рассказал всё, что знал, а он даже не поблагодарил… Ещё позвонили из твоей редакции и тоже интересовались, что такое у тебя случилось, что ты взяла досрочный отпуск, всё ли у нас тут в порядке. Потом звонили с какой-то фирмы «Волго-Дом», кажись. И тоже тебя спрашивали… А ещё раза три звонил какой-то Валерий Сергеевич, говорил, что у него к тебе срочное дело, что ты не получила какие-то деньги. Ну и как, ты думаешь, мы могли это воспринять? Мать всполошилась и уже собиралась объявить тебя в розыск, да я посоветовал подождать. Сердце подсказало мне, что мой непоседливый Галчонок опять бежит от каких-то проблем… Ты ведь всегда сбегаешь, когда не знаешь, как быть. Я прав?
            –  Папочка мой! – кинулась я отцу на шею, – ты один меня понимаешь! Какое счастье, что ты у меня есть!
            Отец ласково потрепал мои кудри:
            – Ну, и куда ты в этот раз сбежала? И главное – от чего?
            Я уткнулась в его плечо, пряча покрасневшее от стыда лицо:
            – Да есть от чего бежать… Только не могу я тебе этого сказать, ты уж не обижайся. А была я в Подмосковье и в Москве у Сашки. И с большой пользой съездила…
            Отец внимательно выслушал новость о результатах моего похода в «Буки-Веди» и разволновался:
            – Да неужто и правда забрезжило у нас на горизонте? Дочунюшка ты моя, умница-разумница! Не зря я надеялся на тебя! Порадовала ты отца! Ты опора моя и надежда, ты живой огонёк в моём сердце…
            Мы сидели, обнявшись, как два голубка, когда на пороге появилась мать и, ревниво выстрелив в нас своими карими очами, сердито позвала к столу.
            
             
            Дон жмурился рябью в ярком июньском солнце, остужая прохладой моё горящее лицо и голову с бредовыми мыслями. И только до изнывающего сердца не доходила его прохлада. А там царил Анатолий – бедолага мой, любовь моя замороченная!
            Я догадалась, что все звонки, взбаламутившие мое семейство, инициированы им. Чего он добивается? Я не хочу его больше знать! Я вычеркнула его из своего будущего… Только отчего же рвется моё сердце на кусочки?  Отчего так жалобно скулит горячая нойка в душе? Почему всё ещё жгут, полосуют мою кожу воспоминания о его диких, необузданных ласках? Эх, Толечка! Умерло, не родившись, наше счастье, раскидалось по кладбищенской повилике на могиле Томусика…
            Разомкни, смой боль мою, Дон родимый! Слышишь, как стонет и мечется, как кричит моя душа горемычная?!
             
             
            Неделя в отчем доме пролетела незаметно. Были нужные и ненужные разговоры, небольшие стычки с матерью, озабоченной моим одиночеством, поучительные назидания деда, долгие деловые разговоры с отцом, быстрые встречи со школьными подругами. Не было только покоя в душе. Я со страхом думала о возвращении в своё холостяцкое гнездо и вот этот день настал – день моего отъезда.
            Мама смирилась с моими чудачествами, перестала меня донимать прокурорскими допросами о моей личной жизни и на прощанье старалась угодить мне и накормить излюбленными мною блюдами.
            – На, доченька, поешь на дорожку нашу казачью кашу, – ласково предложила она, ставя передо мной тарелку. – Небось в городе ты себе такую никогда не варишь.
            Я посмотрела на тонущее в жирных сливках пшено и почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Наверное, я заметно побледнела, потому что мама тут же встревожено спросила:
            – Что с тобой, Гала?
            – Не знаю, – смутилась я, еле сдерживаясь от того, чтобы меня не вырвало тут же у стола, – Что-то мне дурно… Траванулась,  наверное, у Катьки. Я не буду ничего есть в дорогу, не обижайся, мамочка!
            Мама так пытливо посмотрела на меня, что я, вмиг позабыв про тошноту, выскочила с дорожной сумкой во двор, не замечая прикорнувшего на утреннем солнышке деда.
            «Неужели?! – стучало в висках…– Да как же это меня угораздило с одного-то раза? Это так нелепо!». Я застонала от отчаяния и встрепенувшийся дедунюшка, заглянув в мои глаза, дал мне своё напутствие:
            – Терпи, внука! Жизнь по всякому повертается, и всё самое главное в ей приходит через большое страдание...
            
            
            Прямо с автобуса я помчалась в аптеку и купила тест на беременность.
            Наскоро бросив сумку, я подключила телефон к сети и отчиталась матери о благополучном прибытии – иначе не будет мне больше прощения. Затем долго смотрела на коробочку, в которой хранился ответ на мучивший меня вопрос и, сжавшись от дурных предчувствий, провела тест.
            Да! Моя нелепая догадка подтвердилась: я беременна! О, Боже! И что же мне делать с этой сенсацией дальше? Одно я знала твердо: это дитя будет жить. Я не пойду больше на убийство, как это сделала с ребенком Крымова.
            Это была моя самая стыдная, самая большая тайна, которую я не доверила никому, которую и сама уже почти позабыла. Забыла, как в промозглом ноябре, я допустила этот смертный грех, и прямо из больницы сбежала к Сашке, не отлежавшись, не придя в себя. У меня не было сил видеть Крымова, зато нашлись силы превозмочь физическую боль на верхней полке невыносимо трясущегося поезда… Я до сих пор сомневаюсь в правильности своего отчаянного поступка, но тогда я точно знала, что не хочу, чтобы хоть что-то связывало меня с циничным мужем.
            Тогда… А сейчас как мне поступить? Сейчас, когда Бог, простив мне тот грех, наградил плодом от любимого человека? И как раз в тот момент, когда я до изнеможения желала стать матерью, после того как подержала в руках малышей Сашки и Влада! Я хочу этого ребёнка! Я уже люблю его и жалею мою безотцовщину…
            А как же быть с его отцом? Если я скажу о беременности Анатолию, он точно останется со мной: не из любви, а из-за своего гипертрофированного чувства долга – а я этого не вынесу. Нет, только не это! Я буду скрывать от него свою беременность, а если что, скажу, что нагуляла живот в Москве…
            Господи! Как трещит голова! И звенит в ушах… Телефон? Да, звонят. Я устало потянулась к телефону – «Алло?» – и чуть не выронила трубку от неожиданности:
            – Гала!! Галочка! Ты дома?! – кричал Анатолий, – Не молчи, скажи хоть слово!
            – Вы ошиблись номером! Не звоните сюда больше! – с ненавистью выпалила я и оборвала телефонный шнур.
            Несколько минут я пребывала в коме, потом решительно встала и пошла в кухню варить кофе. «Как он посмел?! Как посмел звонить мне после тех унизительных извинений?! После того,  как не принял моей любви?». От всколыхнувшихся во мне обиды и гнева всё валилось из рук и я выключила возмущенно вопящий чайник. «Ненадолго же меня хватило! – удивилась я, прислушиваясь к гулу в голове и в груди. Весь месяц терапии сменой обстановки пошел насмарку от одного его звонка! Эх, Толя, Толечка…»
            Я больно укусила себя за руку, стараясь унять усиливающуюся дрожь пробудившихся воспоминаний о кухонных страстях той злополучной ночи. «Спать! – велела я себе. – Немедленно лечь в постель и забыть всё!»
            Упав на тахту, я бессмысленно смотрела в окно, за которым кипела чужая жизнь, рождались и пластались чьи-то надежды на счастье. Сквозь жалюзи пробивался свет, рассыпавшись снопом солнечных стрел, которые бесстыдно жалили моё едва прикрытое тело и сушили мокрые ресницы. Не спится…
            Я всё ещё безнадежно металась в постели, когда раздался звонок в дверь. Ни о чём не думая, я машинально накинула халат и открыла незваному гостю.
            Анатолий!
            Он ворвался в квартиру как ураган, ногой захлопнул дверь и схватил меня за плечи:
            – Где ты пропадала?! Где? – выдохнул он, тряся меня как грушу. – Я чуть с ума не сошел, разыскивая тебя повсюду! Зачем ты мучаешь меня? Исчезла, не сказав ни слова… Что я только не передумал! Неужели, я был так жесток, что ты сбежала?.. Лучше бы ты меня избила…
            Я смотрела в половодье его глаз и не могла промолвить ни слова. «Толечка! Жаль моя! Зачем ты пришёл?» – заныло моё сердце, а руки сами обвили его шею. Он удивлено замолчал и на секунду обмяк, затем со стоном прижал меня к груди:
            – Галочка… Заноза моя… И с тобой мне невмочь, и без тебя не жизнь. Пожалей ты мою забубённую головушку!
            – Дурак ты, Толя! – вздохнула я и наказала его голодным поцелуем без всякой надежды на помилование…
            
            
            – Не надо, не укрывайся, – попросил он, когда я попыталась натянуть на себя простыню. – Ты такая красивая! Как царица амазонок, как языческая богиня...
            Я благодарно коснулась его горячей руки:
            – И ты красивый. Как Вакх … после очередной вакханалии.
            Он обвел глазами учиненный разгром, зацепившись взглядом за разбросанную одежду, и счастливо засмеялся:
            – Да, неслабо мы набедокурили! А всё потому, что ты как крепкое и сладкое вино! Ты ввергаешь меня в буйство, опьяняешь и отнимаешь разум…
            – А зачем тебе разум, Толечка? От ума одни горести! Слушай своё сердце и просто живи!
            – Я мужчина, и я должен думать об ответственности за свои поступки и обязательства, за тех, кого люблю …и любил…– сразу посерьёзнев, сказал Анатолий, заботливо укрывая меня.
            – Уже налюбовался? – с горечью заметила я, отстраняя его руки и старясь не думать о надвигающейся разлуке.
            – Как можно наглядеться на такую красоту? Просто я чувствую, что снова теряю от тебя голову, а мне пора ехать за Илюшкой в садик, – слабо возразил он, перебирая мои спутанные кудри.
            – Позвони маме, она его заберет и переночует у тебя…
            – Она уехала в Дубовку и когда вернется, пока неизвестно. Моя тётя без конца болеет…– он взял в ладони моё лицо: – Может быть, ты поедешь к нам? Илюшка так скучает по тебе. Он очень тебя любит…
            – А ты? – с отчаянием спросила я, угадывая заранее его ответ.
            – Ты же знаешь, Галочка! – он уткнулся в мою грудь. – Я совсем потерялся!
            – Да, знаю…– обречённо согласилась я, гладя его по голове, как маленького мальчика. – Ты потерялся между тем и этим светом. Ты боишься быть счастливым, сам не живёшь и другим не даёшь…
            – Я пытаюсь! – горестно воскликнул Анатолий. – Но в душе саднит! Я не должен… не имею права… Ведь и полгода ещё не прошло!..
            Он сел и обхватил руками голову. Я молча встала и, обернувшись простынёй, подала ему одежду:
            – Собирайся, а то Илюшка заждался поди… И знай: я люблю тебя, но приходящий муж мне не нужен. Тем более полюбовник! Стыдно это. И унизительно…
            Анатолий виновато посмотрел мне в глаза и открыл было рот…
            – Не вздумай снова извиняться! – пресекла я его попытку что-либо сказать. – А то  больше никогда меня не увидишь!
            Он нахмурился и начал одеваться, время от времени взглядывая на меня в ожидании какой либо инициативы, но я словно закаменела.
            У дверей Анатолий обернулся и срывающимся голосом попросил:
            – Не бросай нас, Галочка!
            – Иди уже, иди, жаль моя! – подтолкнула я его к двери, пока он не начал сожалеть о том, что снова поддался своей страсти. Ещё чего не хватало!
            
            
            В спешке или по рассеянности из-за обуревавших меня дум и сомнений я не разблокировала сотовый, не подключила и стационарный телефон. Таким образом я усугубила свои терзания, не получая вестей от Анатолия и мучаясь подозрениями, что он решил всё-таки больше не искушать себя мною.
            Я уже почти смирилась с этим, когда Анатолий объявился у меня на пороге – всклокоченный, растерянный и нетерпеливый:
            – Хватит! Хватит меня воспитывать! Я и так знаю, что я дурак! Гала, не мучай ты меня!
            – Что с тобой, что ты выдумываешь? – опешила я. – Разве я хоть в чём-то упрекнула тебя? Ты же сам оставил меня, и не звонишь и не кажешь глаз!
            –  Я не звоню?! Да я оборвал все телефоны! Почему ты не берёшь трубку?
            –  О! – спохватилась я, глядя на оборванный шнур, – это я виновата, прости! Я не наладила связь и не разблокировала сотовый… Но ты ведь мог приехать!
            Анатолий без приглашения вошёл в комнату и устало упал в кресло:
            –  Я думал, ты не хочешь меня больше видеть… И снова дал маху... –  он потёр виски и взял меня за руки: –  Гала, поедем со мной! Собирайся и поедем! Прямо сейчас. Я на машине…
            Видя мою растерянность, Анатолий потянул меня за руки и, посадив на колени, спрятал своё лицо у меня на груди, где билось изнывающее жалостью сердце.
            – Жаль моя, – прошептала я, целуя его вьющиеся непослушные волосы. Он ответил на ласку целомудренным поцелуем и взмолился:
            – Галчонок, милая моя, поедем ко мне! Поедем и всё будет так, как ты захочешь!
            «Боюсь, что так, как я хочу, не будет никогда…» – горько подумала я и стала собирать свою походную сумку.
            
            
            ГЛАВА 10
            
            Едва мы вошли в квартиру, нас встретила расстроенная Люлёк:
            – Наконец-то! Илюшка никак не ложится спать, изревелся весь: подавай ему папу!
            Анатолий поставил сумку и пошёл в детскую.
            – Ты где так долго пропадала? – спросила Люлёк, разглядывая мою сумку. – В командировке что ли была?
            – Ага, – обрадовалась я её невольной подсказке. – Ты же знаешь, журналисты часто ездят на спецзадания.
            – И где ты была? – поинтересовалась Люлёк, явно не собираясь уходить.
            – В Москве, – рассеянно ответила я, прислушиваясь к хныканью Илюшки. – Я тебе потом все расскажу. Слышишь, Илюшка никак не успокаивается…
            – Конечно, конечно, – заторопилась Люлёк. – Я завтра забегу. Пока!
            С облегчением закрыв за ней дверь, я поспешила к Илюшке. Как же сильно я по нему соскучилась!
            Анатолий тщетно пытался успокоить сынишку, листая яркую книжку. Илюшка увидел меня и вскочил с постели, опрокидывая книжки и игрушки. Он встал на колени растерянного Анатолия и протянул ко мне руки.
            – Мама, мамочка! Ты пришла! – залепетал он и, начисто позабыв о папе, кинулся ко мне на шею. – Где ты так долго была? Не уходи больше, не бросай меня!..
            Сдерживая слёзы, я обняла его гибкое тёплое тельце:
            – Не бойся, сынушка! Я с тобой, и никуда больше не уйду…
            Я взяла его на руки и стала укачивать. И тут мой взгляд упал на Анатолия. Он тяжело смотрел на нас с Илюшкой и был очень бледен. Потом встал и вышел. Мое сердце сжалось от нехороших предчувствий…
            Прильнув ко мне, Илюшка моментально уснул и, уложив его в постель, я пошла в кухню. Анатолий заваривал чай и с вымученной улыбкой пригласил меня к столу. Ужинали мы молча и я ждала, пока он поделится, чем так расстроен.
            Не дождавшись никаких объяснений, я стала убирать со стола, а Анатолий, уронив едва слышное «спокойной ночи», ушел в спальню. Я была в шоке.
            «Все будет так, как ты хочешь», – обещал он всего пару часов назад. Да разве я этого хочу? Разве я хочу оставаться чужой в его доме? Разве хочу следить за каждым своим шагом, опасаясь ранить его? Разве хочу спать одна? О, Боже, как я устала!
            Всё во мне протестовало, когда я стелила себе постель на диване в гостиной, думая о том, что Анатолий всё ещё оберегал свой дом – дом без хозяйки, не допуская в него никого, даже меня. Ему было горько, что Илюшка так быстро забыл мать, ему было страшно, что и он предаёт Тамару.
            Я всё понимала, но не могла с этим смириться. Мне хотелось крикнуть ему: «Посмотри на меня! Я живая! И я люблю тебя!»
            Искусанная влажная подушка уже высохла под жаром моей щеки, когда Анатолий склонился надо мной и поднял на руки вместе с покрывалом.
            – Я постелил нам на полу, – жарко прошептал он, – ничего не говори: я знаю, что снова обидел тебя… и я заглажу свою вину. Прямо сейчас!
            
            
            На следующее утро мы выглядели счастливой семейной парой. Илюшка радостно подпрыгивал, провисая на наших руках, и всё время заглядывал нам в глаза, чтобы вновь и вновь убедиться, что у него есть мама и папа, которые любят его и друг друга.
            Анатолий был весел, каким я его давно не видела, и улыбался мне так, что я разом простила ему все обиды. Мы открыто поцеловались, расходясь по делам и весь день я порхала, как юная влюбленная девчонка, ловя на себе удивлённые взгляды.
            В редакции я легко отделалась от пытавшегося в который раз возмущаться моим бегством Глеба и виртуозно отбилась от докучливых коллег в юбках, поедающих меня любопытными глазами. Я создала несколько шедевров журналистики и совершенно покорила моих юных учеников, подарив им диктофоны.
            Каждый вечер я с замиранием сердца мчалась к любимому, заботливо кормила его и сынишку, стирала и гладила их рубашки и с нетерпением ждала, когда Анатолий вновь и вновь сожмёт меня в своих обжигающих объятьях и я вознесусь на небеса, оглашая их сладкими стонами…
            Какое же это счастье любить и быть любимой! Господи, спасибо Тебе!
            
            
            Напрасно я так радовалась! Напрасно надеялась, что всё у нас наладилось, и тень Томусика покинула свой дом.
            Наша идиллия продлилась лишь две недели, и всё это время мы спали на полу, игнорируя удобную двуспальную кровать. Я не придавала этому особого значения, поскольку и самой мне не хотелось ложиться в постель, где Анатолий был счастлив с другой.
            Успокоившись и потеряв бдительность, я перевезла к Анатолию свою остальную одежду и принялась развешивать её. Для этого мне нужно было освободить шкаф, сняв с вешалок платья Тамары, что я и сделала. Я аккуратно сложила их в стопки и стала упаковывать в полиэтиленовые мешки…
            За этим занятием и застал меня Анатолий.
            – Ты что сделала?! Верни всё назад! – с трудом сдерживая ярость, вскричал он.
            Я остолбенела, роняя вперемежку свои и Томкины наряды. Анатолий подошел ко мне и, вырвав из рук платье Томусика, водрузил его на плечики и бережно расправил, затем, не глядя на меня, стал методично, одно за другим, возвращать в шкаф остальные платья жены.
            Мой живот полоснула боль, и я со стоном осела на пол, продолжая по инерции сгребать свою одежду и засовывать её в мешок. Все мои чувства заледенели и сердце замерло, словно остановилось. Только боль внизу живота была живой и становилась всё невыносимее.
            – Толя… Вызови скорую… – прохрипела я и увидела его перекошенное ужасом лицо. – Срочно. Отвези меня в гинекологию. Я беременна…
            Я услышала его заполошный вскрик «Галочка! Прости!» и успела подумать, что вот он опять извиняется… Потом сквозь забытьё до меня донёсся вой сирены скорой и очнулась я уже на больничной койке.
            – Вернулась, милая? – ласково спросила пожилая медсестра, устанавливая капельницу. – Ничего, ничего, сейчас мы тебя подкормим.
            – Что с моим ребёнком? – обмирая спросила я, не желая услышать ужасный ответ.
            – А что же ещё? – сказала медсестра, не оборачиваясь. – Мается, поди, болезный. Ведь ты его чуть не скинула…
            Я облегченно заплакала и она встревожено всплеснула руками:
            – Что ж ты кричишь? Всё обошлось. Беда мне с вами: тут ты ревешь, там муж твой мечется…
            – Не пускайте его ко мне! Я не хочу его видеть. Пусть уходит… – устало сказала я, закрывая глаза.
            На следующий день ко мне пришла Наталья Владимировна. Она долго молча сидела у кровати, утирая мне слёзы и тяжко вздыхая.
            – Галочка! Девочка моя, разреши ему войти… – робко попросила она, когда я, наконец, успокоилась, – он там, за дверью, весь извёлся. Он любит тебя…
            – Любит? – горько проронила я. – Это он вам сказал? Не верьте ему, он обманывает себя и вас… И вот что. Я вас очень прошу, скажите Анатолию, пусть отвезёт все мои вещи ко мне на квартиру. Ключи он найдёт у меня в сумке.
            – Доченька! А ваш ребёнок… – начала было причитать Наталья Владимировна.
            – Это мой ребёнок! А он чуть не погубил его! – отрезала я и отвернулась к стене, давая знать, что не хочу больше ничего слушать.
            Под капельницами я провалялась неделю и никто кроме Натальи Владимировны не приходил ко мне. Она же принесла мне при выписке ключи от квартиры, чистое бельё и одежду, но провожать себя я ей не позволила.
            Когда я вышла из больницы, то поняла, что Анатолий где-то рядом, по тому, как сразу у ворот предо мной остановилось такси и водитель крикнул: «Галина, садитесь! Рейс оплачен».
            
            
            Вернувшись домой, я обнаружила, что там чисто прибрано и холодильник забит едой, фруктами и соками. Я не спеша перебрала аккуратно сложенную в прихожей почту и, свернувшись в кресле, стала прослушивать автоответчик.
            Два звонка были деловые, из издательства с вопросами по альбому. Третий звонок был от Саши. Она счастливым голосом сообщала мне свои, как всегда прекрасные, новости, передала привет от Влада и между прочим заметила, что Пётр без конца спрашивает обо мне и собирается побывать проездом у меня в гостях. Внимая родному голосу далекой подруги, я немного отогрелась душой и Петра слушала уже с улыбкой. Тот нес всякую чепуху и в конце сообщения попросил меня связаться с ним и сказать, что привезти мне из Москвы.
            Улыбка сошла на нет, когда я услышала голос Анатолия: «Галочка, родная моя, я совершенно не понимаю, что на меня нашло. Я люблю тебя, очень люблю!». Я накрыла руками живот, опасаясь, что мой малыш снова взбунтуется, и стала слушать следующий звонок. Это снова был Анатолий: «Гала! Я без тебя не могу! Я люблю тебя и прихожу в ужас от мысли, что уже  не имею права на что-либо надеяться». Все следующие звонки, а их было три, были тоже от него и, от его запоздалых, не нужных мне теперь «люблю, люблю», я разрыдалась. Я много плакала в больнице, но то были сладкие слёзы  обиды, а сейчас я плакала скорбно, как по покойнику, и эти слёзы не приносили мне облегчения.
            В полной истерике я пошла капать себе валерьянку, и вспомнила, как отчитывала за это Сашку, когда та в ожидании Влада вся обпилась этим вредным при беременности зельем. «Ничего, маленький! – бормотала я, поглаживая живот, – потерпи, это только сегодня… Вот посплю и мне полегчает. А завтра я снова буду сильной. Твоей маме не привыкать уже получать по полной…Я выдержу, не впервой!»
            Наутро я и вправду почувствовала себя бодрее, но, на всякий случай, решила этот день отлежаться дома. Тем более, что надо было ответить на звонки и отправить электронную почту. Я даже нашла в себе силы закончить начатую ранее статью для одной из партийных газет о кризисе в литературе для детей и в гуманитарном образовании, потом стала обрабатывать для публикации записки отца по краеведению, в свете предварительных договоренностей с Поляковым.
            Так прошел весь день и спать я ложилась без валерьянки, отметив про себя, что это уже прогресс. Под утро мне приснилось, что я надела платье Томусика, а Анатолий грубо сорвал его, покрывая меня страстными поцелуями вперемешку с площадной бранью. Я проснулась с головокружением и со щемящей болью в сердце. Выпив с литр апельсинового сока, я снова легла в постель и очнулась около полудня от телефонного звонка.
            Звонил Пётр и сказал, что завтра он будет в городе и у него есть целых полдня, чтобы повидаться со мной и передать гостинцы от Сашки и Влада. «Как хорошо, что он приедет, – подумала я, – мне так сейчас нужен его оптимизм!» Я не стала ему перезванивать, потому как ещё вчера сообщила, как меня отыскать.
            Ожидание приезда Петра придало хоть какой-то смысл моему существованию и я искренне этому порадовалась. Более того, я даже стала думать, как мне принарядиться, чтобы доставить ему удовольствие. Такой ход мысли привел меня к зеркалу и я ужаснулась тому, насколько я подурнела. Надо что-то делать! Я достала косметику и тут же призналась своему отражению в зеркале: «Ну что, казачка! Жить будешь!»
            
            
            Пётр внес в мою квартиру благоухание огромного букета роз и радость жизни.
            Он был также красив и подтянут, как в Москве, и, как всегда, весел. Я кормила его поздним завтраком, а он рассказывал московские новости. Потом мы ели шоколадные конфеты и смотрели присланную Сашкой видеокассету с приветами и хроникой моего у них пребывания.
            От всего, что было запечатлено в этом фильме, веяло благополучием и счастьем людей, которые были мне дороги, – но не моим. Моё выражение лица, о котором я не могла знать в те минуты, выдавало всё моё смятение, всю безнадежность, всю глубоко затаенную боль и тайную зависть любимой подруге. И хотя я знала, что это было совсем не злое чувство, что на самом деле я была рада за Сашу, мне стало стыдно и я выключила видеомагнитофон, сказав Петру, что посмотрю всё подробнее потом, как-нибудь вечерком.
            Он, конечно, понял, какие чувства меня обуревают, наверное, даже догадался о нашей с Сашкой «треугольной» драме, потому что смотрел больше на меня, чем на экран. К тому же, судя по просмотру, я так и не научилась как следует владеть своим лицом, и артистка из меня никакая. Мне не удалось сдержать вздох сожаления и Пётр, взяв меня за руку, сочувственно заглянул мне в глаза:
            – У тебя усталый вид… Пойдем, погуляем? Я возьму такси и ты мне покажешь Волгу и город, и сама немного развеешься. А потом я привезу тебя домой.
            Я без раздумий согласилась и мы поехали к Волге.
            Мы гуляли по набережной, взявшись за руки, и Петр восторгался Волгой, речпортом, загорелыми горожанами, а я наслаждалась свежим воздухом и почему-то стала рассказывать ему о Доне, о Медведице и Хопре, о том, какие у нас необыкновенно красивые места, какие богатые рыбалка и охота. Он загорелся и сказал, что теперь непременно проведёт там один из отпусков.
            Мы шли плечо к плечу и со стороны, наверное, были похожи на молодожёнов, потому что нас объединяло нечто, чему я не могла найти точное определение. Это было какое-то родство душ, единство взглядов, удовольствие от общения и ещё Бог знает что. Я действительно развеялась и на время забыла о своих горестях.
            После Волги мы прокатились по проспекту и я почувствовала, что очень устала. Петр развернул такси к моему дому и, пока мы ехали, я прикорнула у него на плече. Отдохнув немного таким образом, я предложила ему посидеть на лавочке в своём дворе, потому что возвращаться в квартиру мне не хотелось. Да и чем я там займу гостя? Того и гляди, спровоцирую его на глупости…
            
            
            Пётр глянул на часы и, заметив, что у него есть ещё время, предложил сходить пообедать в какой-нибудь ресторан.
            – В ресторан? – переспросила я. – Нет, Петя, в ресторан я не хочу. Боюсь, что поведу себя там неадекватно.
            – Не понял!!
            Я посмотрела на его полное радужных надежд лицо и решила разом поставить все точки над «и»:
            – Видишь ли, Пётр… Все предельно просто. У меня токсикоз… – Через секунду мне стало жаль его: так он переменился в лице. Я подождала, пока он придет в чувство и мягко спросила: – Теперь всё понял?
            Он растерянно заглянул мне в глаза:
            – Ты беременна?
            – К счастью, да! – дерзко ответила я, надев свою самую сияющую улыбку, чтобы он не заметил, как мне горько. – Я получила это счастье в качестве дивидендов за мою заботу.
            – Какую заботу? О ком? Об отце твоего ребёнка? – он задавал мне эти неважные, по сути, вопросы, но я видела по его лицу, что внутри у него идёт какая-то трудная работа.
            – Ну, да, – продолжала храбриться я. – Ты, наверное слышал от Саши, что в январе мы потеряли свою подругу. Перед смертью она попросила меня позаботиться об её муже и сыне. И я поклялась ей, в этом, хоть и не верила, что придется выполнять клятву: ведь Тома начала было поправляться. А потом… потом я выполнила обещание… И перевыполнила.
            Мой трехгрошовый оптимизм пошёл на убыль и я вдруг начала смеяться. Догадываясь, что со мной вот-вот случится истерика, Пётр взял меня за плечи и слегка сжал их. И я перестала хохотать.
            – Ты замечательная! – волнуясь сказал он. – Ты сама не знаешь, какая ты …настоящая! Галя! Я бы всё отдал, чтобы ты позволила мне сделать тебя счастливой!
            Я посмотрела на него с недоумением и набрала в легкие воздуха, чтобы остановить Петра, пока тот не зашел слишком далеко.
            – Ничего не говори! – взмолился он, – Дай мне сказать! Я давно всё обдумал, ещё в Москве, и понял, что хочу, чтобы ты всегда была рядом. Я много раз мысленно разговаривал с тобой и представлял, что ты мне ответишь, когда я признаюсь, что полюбил тебя… Ты не смотри, что с виду я балагур, в моей груди бьется горячее и очень верное сердце… – он почувствовал, как напряглись мои плечи и задышал чаще и прерывистей. – Молчи! Дай сказать главное! – его руки соскользнули с моих плеч и он взял в них мои холодеющие ладони: – Галя! Я люблю тебя с первой встречи и прошу тебя стать моей женой!..
            – Ты что, с ума сошёл! – само собой сорвалось с моих губ. – Зачем тебе женщина с чужим ребенком?
            К моему удивлению Пётр как будто даже обрадовался, посчитав, как я поняла через минуту, что, если дело только в этом, то он у цели.
            – Галочка! – сказал он, целуя мои руки. – Главное – это ты! Запомни: если мужчина по-настоящему любит женщину, он любит и её ребенка! Я буду хорошим отцом и любящим, заботливым мужем. Я буду тебе другом, если захочешь, и «подружкой», я стану твоей крепостью, твоим рыцарем… Галя! Соглашайся и я клянусь, что ты никогда не пожалеешь об этом!
            Я осторожно высвободила свою руку и погладила Петра по щеке, затем, повинуясь внезапному порыву, нежно поцеловала его в губы. Он замер и, когда я отстранилась от него, посмотрел мне в глаза и опустил голову:
            –  Мне всё ясно, дорогая. Это был братский поцелуй отвергнутого…
            – Спасибо тебе! – мягко сказала я, касаясь его замерших рук. – Ты сам не знаешь, как ты меня поддержал. Петя, ты мне нравишься, мне с тобой легко. Но… Если бы мы встретились раньше! А сейчас… Мне жаль, что я люблю другого. Правда, очень жаль…
            От воспоминания об Анатолии меня стал бить озноб.
            – Тебе плохо? – заволновался Пётр, позабыв о себе. – Я вижу, тебе плохо. Галочка, скажи мне, кто тебя обидел, и я убью его!
            – Тогда ты убьёшь и меня, – с грустью сказала я …и вздрогнула, как от удара током, от чьёго-то сверлящего взгляда.
            Я обернулась и увидела Анатолия. Он столбом стоял у своей машины. Совершенно убитый. Я ужаснулась силе исходящих от него волн бешенства и боли. Петр проследил за моим взглядом и, заметив, как я переменилась в лице, уловил захлестнувший меня страх. Он нервно схватил меня за руки:
            – Галя! Это он?! Хочешь, я прогоню его? – я как сумасшедшая замотала головой, дрожа всем телом, но он не поверил: – Я же вижу, что это он! И что тебе плохо от этого!
            – Петя, отведи меня домой, – внезапно обмякнув, попросила я, – мне и правда что-то нехорошо. Я ведь недавно из больницы…
            Пётр помог мне встать и, видя, что я не в состоянии идти, поднял меня на руки.
            «О, Боже! Что теперь нафантазирует Анатолий, – испугалась я, обхватывая шею Петра. – Ну, и пусть себе придумывает, что хочет…».
            Когда Пётр вносил меня в подъезд, я краем глаза заметила, что Анатолий стоит в той же позе, уставившись на лавочку так, как будто я все ещё сидела там и целовала Петра.
            Поднявшись ко мне, Пётр уложил меня на тахту и принёс соку. Он терпеливо стоял надо мной, пока я не осушила стакан, а затем тихо спросил:
            – Может быть скорую вызвать или позвать кого-нибудь?
            – Не надо. Мне уже лучше. Ты опаздываешь?
            Он взглянул на часы:
            – Часок у меня ещё есть. Я побуду пока с тобой. Ты не против?
            – Побудь… Пойди, поешь чего-нибудь на дорожку.
            И в эту минуту раздался стук в дверь и крик:
            – Галина! Галка! Впусти меня! Открой немедленно!
            Петр напрягся, словно приготовился к прыжку, и вопросительно посмотрел на меня, по-видимому, ожидая команды.
            – Пусть стучит! – сердито сказала я. – Не обращай внимания.
            Анатолий ещё с минуту поколотил в дверь, потом всё стихло и я услышала всхлип отпираемого замка и успела подумать: «Ну, конечно же! У него есть ключ, он сделал себе дубликат!..»
            Через мгновенье я увидела Анатолия, распятием повисшего в дверном проёме. Он тяжело дышал и бешено вращал глазами, вонзая горячечные взгляды то в меня, то в стоящего возле тахты Петра.
            Пётр был на удивление спокоен и собран: вот он опыт работы в экстремальных условиях! Я старалась казаться безразличной и не сводила с Анатолия невинных глаз.
            Анатолий качнулся вперед и Пётр среагировал мгновенно.
            –  Спокойно, казак! – командирским голосом приказал он, закрыв меня собой. – Я всего лишь брат! И  обижать Галочку не дам! Сядь и успокойся!
            «Боже, какой он молодец!» – восхитилась я Петром, переполняясь благодарностью, и с жестоким любопытством уставилась на Анатолия.
            Тот тяжело упал в кресло и обхватил голову руками, потом, взлохматив и без того уже растрепанные волосы, виновато посмотрел на меня:
            – Галочка, родная моя! Я снова был полным дураком…
            Я с беспокойством взглянула на Петра. Тот стоял прямо и казался невозмутимым, как айсберг. И только по тому, как ходят его желваки, я догадалась, насколько ему тяжело. Он перехватил мой взгляд и улыбнулся:
            – Ну что, сестрёнка, мне, пожалуй, пора, а то я опоздаю на самолет.
            – Прости, что не могу проводить тебя, – сказала я, умирая от сострадания. – Подойди, попрощаемся.
            Он подошел ко мне, наклонился и я, обняв ладонями его щёки, подарила ему пылкий  поцелуй:
            – Спасибо тебе …за всё! Ты лучший брат на свете!
            Пётр вздрогнул и ответил с нежной благодарностью:
            – И тебе спасибо. Будь счастлива, сестрёнка!
            Анатолий с нескрываемым подозрением наблюдал эту трогательную сцену и я мстительно подумала: «Смотри, смотри – это я! И я живая! И не беззащитна – за меня теперь есть кому заступиться!»
            Стараясь скрыть свои чувства и преодолевая возникшую неловкость, Пётр озабоченно похлопал себя по карманам, мол, не забыл ли чего, и направился к выходу.
            Поравнявшись с онемевшим Анатолием, он остановился и с воистину братской строгостью высказался:
            – Ну, смотри казак! Если обидишь мою любимую…сестрёнку – тебе не поздоровится! Не провожайте меня, я знаю, где выход.
            Едва Пётр вышел, Анатолий метнулся ко мне, но я выставила перед собой руки, запрещая ему приближаться.
            Он сразу сник и, упав на колени, уткнулся лицом в свисающее с тахты одеяло. Моё сердце смягчилось и я погладила спутанные волосы:
            – Болечка мой! Когда же ты перестанешь терзать меня и себя?
            Анатолий затих, отдаваясь моей ласке, затем поднял влажные глаза и порывисто схватил меня за руку:
            – Я думал, умру от разрыва сердца, когда увидел тебя с другим!
            Я отняла у него руку и без всяких эмоций спросила:
            – Теперь ты понял, какова она – любовь на троих?
            – Гала! – взмолился он, – не мучай меня! Я и так уже сам себя готов убить!
            – Жаль моя! – я коснулась его щеки. – Это больно… Это очень больно! Правда?
            Он схватил мои руки и, увидев синяки от капельницы, застонал и стал покрывать их поцелуями, подымаясь все выше и выше…
            – Не надо, Толя! Оставь меня в покое! Ты же видишь, я пустая, никаких чувств… Лучше уходи. Я смертельно устала и хочу спать.
            – А ты поспи, Галчонок! Ты спи, а я буду сторожить твой сон… И нашего малыша.
            Он заботливо укрыл меня и прилёг рядом.
            – Нет, дорогой, ты лучше уйди… Мне нужно побыть одной.
            – Я уйду! Уйду, как только ты уснешь. Всё будет так, как ты хочешь.
              – Где-то я уже это слышала. Давно… – пробормотала я, засыпая.
            
            
              Глава 11
             
            Раскрыв глаза с первыми солнечными лучами щедрого лета, я убедилась, что Анатолий снова обманул меня – он никуда не ушел, а преспокойно проспал рядом всю ночь. Впрочем, именно этот обман я была готова ему простить…
            Милый! Он так измучился вчера! Я вспомнила, какому испытанию я его подвергла, включая поцелуй с Петром, и мне стало стыдно. Жаль моя! Мне очень захотелось поцеловать его, пока он спит и не узнает о моей минутной слабости, и я наклонилась к его лицу. В этот миг Анатолий застонал и я услышала как он шепчет: «Тома… Тома… Прости…»
            Отшатнувшись от него, я пластом упала на подушку. Сердце моё замерло и вся я будто налилась свинцом. Не помню, сколько времени я лежала, тупо уставившись в потолок, но когда Анатолий проснулся и приник ко мне поцелуем, я ожила и резко оттолкнула его.
            – Гала! Что с тобой? Чем я опять тебя обидел?! – с недоумением воскликнул он.
            – Ты должен был уйти, – с ожесточением сказала я, – если бы ты ушел, у меня ещё оставалась бы надежда, что ты любишь меня…
            – Я обманул тебя? – высказал он свою догадку. – Обещал уйти и не ушёл? Но я просто заснул! Я был выжат, как лимон. Это случилось нечаянно…
            – И что тебе снилось? – с непонятным ему злорадством спросила я.
            Анатолий растерялся:
            – Ничего! Абсолютно ничего, я спал, как бревно.
            – Ты разговаривал во сне… Уходи. Мне больно.
            Он схватил меня за плечи и отчаялся:
            – Что, что такое я сказал, что ты так ожесточилась?!
            Его недоумение было искренним и мне стало жаль его. Я понимала, что он ни в чём ни виноват, что это проделки подсознания, но от этого мне было только хуже…
            – Это никогда не кончится… – обречённо прошептала я.
            Анатолий, наконец, догадался, что меня так зацепило и отпустил мои плечи:
            – Что же нам делать?
            – Ты у меня спрашиваешь? – рассердилась я. – Я тебе уже сказала: уходи! Ты не умеешь быть счастливым. Ты бедоноша. Или я бедоноша… Толя, у меня нет больше сил натыкаться на одну и ту же стену! Я не могу бороться с тенью… Я должна думать о ребёнке.
            – Галочка! А как же я? Я не смогу без тебя…
            Я ничего ему не ответила и, встав с постели, пошла варить кофе.
            Когда я вернулась, Анатолий стоял у букета Петра, погружённый в мрачное раздумье. Оторвавшись от созерцания слегка поникших роз, он вонзил в меня горящий взгляд и вдруг разразился гневной тирадой:
            – Я понял, почему ты гонишь меня: у тебя появился другой! Думаешь, я поверил, что ты целовалась с братом? Братья таких букетов не дарят! Никакой он не брат – это твой любовник! Я всё видел!.. Ты сама целовала его! У меня на глазах! Бесстыжая!
            Распаляясь с каждым словом, он вытащил букет из вазы и стал яростно рвать его.
            Я была ошарашена, оскорблена, убита его выходкой:
            – Толя! Что ты несёшь! Опомнись!!
            Расправившись с розами, Анатолий подскочил ко мне и больно вцепился в плечи:
            – Ты измучила меня! Ты не веришь мне, а сама обманываешь меня с первым встречным! Кто он? Что у вас с ним было? Где ты его подцепила? Блудница!
            – Не смей меня оскорблять! Кто ты такой, чтобы качать права? Я не собираюсь перед тобой отчитываться! Уходи! – закричала я и потащила его к выходу.
            Какой он большой! Мне не под силу с ним справиться! Я собрала все силы и грудью стала выталкивать его из комнаты.
            У самого порога он прижал меня к стене и, прорычав «Ненавижу тебя!», стал страстно и больно целовать в губы.
            – Пошёл вон! Самец похотливый! Насильник! – кричала я в перерывах между поцелуями, извиваясь в его жадных руках и теряя последние силы. – Ты раздавишь меня и ребёнка!
            Анатолий остыл так же внезапно, как и впал в ярость, и отпустил меня. Тяжело дыша, он навис надо мной, упершись руками в стену, и от жара, исходившего от него, я сомлела. О, нет! Это плохо кончится! Собрав в кулак всю свою волю, я оттолкнула его:
            – Толя, уйди, пожалуйста! Пока ты не сломал всё, что было у нас хорошего.
            Его последний взгляд пронзил меня насквозь.
            
            
             Ну, и пусть! Хорошо, что он ушёл… Слава Богу, я больше не буду мучиться. Поболит-поболит и пройдет… Всё проходит рано или поздно! – уговаривала я себя, ползая по полу над растерзанным букетом. Сколько можно терзаться? Этак снова загремлю в больницу – а нам это надо? – шептала я своему будущему ребёнку, за чашкой остывшего чая. Все кончено! Как же я без него теперь?! – в отчаянии каталась я по тахте. Хватит! Лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас! – скандировала я, пытаясь заняться уборкой.
            Бессмысленно перекладывая с места на место книги и журналы, я наткнулась на альбом с фотографиями, с которым встретила новый год, и хотела убрать его подальше. Альбом выпал у меня из рук и из него выскользнула фотография Тамары.
            «Самое время! Как по заказу!» – тоскливо подумала я, тупо глядя на рвущую сердце надпись: «Любимой подруге Галочке от настоящей амазонки». Она подписала мне это фото в начале декабря, после того, как лишилась левой груди. Как нам всем было тяжело тогда!
            Я села на тахту и прислонила фото к подушке.
            Светлая подружка моя! Томусик! Почему Бог забрал тебя молодую, счастливую и нужную всем и каждому женщину? Тебя, а не меня – неталанную,  запутавшуюся в жизни непутевую казачку?
            Тамара строго смотрела на меня с фотографии, словно говорила: Бог знает, что делает! Это было её последнее фото. Наверное, она уже предчувствовала конец, потому что глубокие любящие глаза её были скорбны, как у Богоматери.
            Томусик!.. А может быть ты стала ангелом-хранителем Анатолия? От чего же ты охраняешь нашего любимого, если  он так страдает? Зачем ты держишь его при себе? Разве плохо тебе там, на небесах, без Толи?
            Не спуская глаз с лица Тамары, я в изнеможении сползла на пол и, размазывая по лицу слезы, стала молиться:
            – Томусик! Подружка моя дорогая! Отпусти его! Не для меня, а для него самого. Ты же видишь, как он мается! И сам не живёт и другим не даёт… И Илюшке не даёт обрести во мне мать. Если ты там, в своем раю, видишь нас, ты знаешь, как я люблю их, твоих мужчин! Я буду заботиться о них и никогда не стану оспаривать их право помнить тебя. Но впереди у них целая жизнь и все мы живые. О, Томусик! Услышь меня и сделай так, чтобы Анатолий позволил всем нам быть счастливыми! Отпусти его, умоляю!
            Окончательно выложившись в мольбах, я взяла подушку, хранящую запах Анатолия и, уткнувшись в неё мокрым лицом, забылась…
            
            
            Меня разбудил телефонный звонок. Разлепив опухшие веки, я уткнулась взглядом в окно и  не сразу сообразила, сумерки сейчас или рассвет.  Я уснула сидя на полу в неловкой позе, и затекшие ноги плохо слушались.
            Сняв, наконец, трубку, я услышала встревоженный голос Петра:
            – Привет, сестрёнка! Ты почему так долго не брала трубку? Ты ещё не оправилась от потрясений? Как ты себя чувствуешь?
            – Здравствуй, Петя! Всё нормально. Просто я спала… – я старалась придать бодрость своему голосу, но Петра трудно было провести.
            – Нет, Галочка! Я чувствую, что не всё у тебя нормально! Но помочь пока, к сожалению,  ничем не могу. Через полчаса я буду вне зоны досягаемости, потому расскажи сейчас, что ещё натворил твой неукротимый казак.
            Я не желала грузить Петра своими проблемами, но и держать всё в себе я больше не могла и потому, сбиваясь и путаясь, рассказала ему, что Анатолий не поверил, что Пётр мой брат, растоптал букет, учинил мне допрос и я боюсь, что он никогда не забудет тот поцелуй, которым я отблагодарила Петра…
            – Я тоже никогда не забуду твой поцелуй, – признался Пётр, выслушав мою исповедь, – и надеюсь, что ты отнесёшься к моему предложению всерьёз… Так что, если твой казак будет продолжать терзать тебя, помни, что у тебя есть надежная гавань, где тебя примут с любовью и пониманием…
            Огорчать Петра мне совсем не хотелось, но и обнадеживать его было бы жестоко с моей стороны и, не зная, что сказать, я молча дышала в трубку.
            – Алло! Ты ещё здесь? Ты меня слышишь? – заволновался Пётр.
            – Слышу, Петя…
            – Прости, что поставил тебя в неловкое положение. И ничего не говори, если не хочешь! Я всё понимаю и не буду тебя понапрасну тревожить. Ты только не жалей меня, а просто помни, что я у тебя есть, что есть кому защитить тебя и поддержать. Обещаешь не забывать об этом?
            – Обещаю, – тепло сказала я, – спасибо тебе…братишка!
            – Ну, вот и ладненько! – весело сказал Петр. – Не хандри. И помни: ты лучше всех в мире и он будет дураком, если потеряет такое чудо. И уж тогда я не уступлю тебя никому!
            Разговор с Петром придал мне уверенность в том, что всё у меня так или иначе наладится, я приободрилась и нашла в себе силы заняться книгой отца – и так втянулась в работу, что просидела за своим ноутбуком до глубокой ночи.
            Спала я спокойно, без сновидений, и в понедельник почти с прежним с энтузиазмом бегала по городу, встречаясь с респондентами и коллегами.
            
            
            Войдя поздно вечером в свою квартиру, я споткнулась об огромный затейливый букет. Это ещё что? А от кого? У меня и в мыслях не было, что это дело рук Анатолия, потому что до сих пор я не получала от него ни цветочка.
            Тем не менее цветы были от него, о чём сказала мне анонимная записка: «Моей любимой, ненаглядной и ненасытной амазонке от смертельно влюбленного насильника и похотливого самца с надеждой на милость и всепрощение».
            Посмеявшись над этим витиеватым текстом, я водрузила цветы в вазу, где совсем недавно благоухал почивший насильственной смертью букет Петра, и с предвкушением грядущего перемирия отправилась готовить ужин. Я с наслаждением пила кофе, когда зазвонил сотовый и, открыв его, я увидела, что это Анатолий.
            Неторопливо поднеся трубку к уху, я томно отозвалась на звонок: «Алло!»
            – Ты получила мою эротическую записку? – смущаясь, как юноша, спросил мой неукротимый казак.
            – Твою записку? – изобразила я несусветное удивление. – Да, какую-то неприличную записку я получила. Так это от тебя?!
            – Неприличную? – растерялся мой Отелло и тут же нашелся: – Нет, неприличных записок я не писал. Я написал нежную записку любимой женщине. Наверное, мне надо подняться и разобраться с этим недоразумением.
            – Подняться? – теперь уже я была обескуражена.
            – Да, да! И немедленно! – нетерпеливо вскричал он и отключился.
            В панике бросившись к двери, я упала на неё как на амбразуру: не пущу!
            Но у Анатолия был свой ключ, и он чуть не размазал меня дверью по стене – так стремительно ворвался он в квартиру:
            – Галчонок, ты где? – растерялся он в пустой комнате и, выбежав в коридор, стал хлопать дверьми ванной и кухни в поисках пропажи.
            Пока он топал по кухне и заглядывал на балкон, я успела проскользнуть в комнату, в надежде, что он уйдет несолоно хлебавши. Но Анатолий почуял меня, как дикий зверь чует свою жертву, и мгновенно появился в дверном проёме, сияя плотоядной улыбкой:
            – А, хитрюга! Думала увильнуть? Ну-ка, показывай мне твою записку!
            Я смутилась, потому что по душевной слабости затолкала записку поближе к сердцу, и мне пришлось достать её оттуда у него на виду.
            – Ага! – артистично возмутился Анатолий, глядя на меня посветлевшими от радости глазами. – Так ты, оказывается, хранишь неприличные записки от неизвестных мужчин в таком интимном месте! Сейчас я проверю, что ты ещё там припрятала!
            Он изобразил гнев и, облапив меня, начал тщательный и пристрастный обыск  с поцелуями исследуемых объектов – и я начисто позабыла, что намеривалась быть твёрдой и неприступной.
            – Ты сошёл с ума… – пролепетала я, окончательно капитулируя.
            – Да! Я сошёл с ума, сдурел, сбрендил, съехал с катушек…– горячо соглашался он, с нетерпением подталкивая меня к тахте. – О, как много на тебе всего надето!..
            
            
            – …Ты порвал мои любимые колготки, – констатировала я, утомлённо прижимаясь к груди Анатолия, – теперь придётся их выбросить.
            – Туда им и дорога! Самое идиотское изобретение человечества. Наверное, какой-нибудь евнух из мести расстарался, – резюмировал мой пылкий возлюбленный с удовлетворением победителя.
            – Они были такие удобные, эластичные, крепкие…– продолжала я плач по колготкам, намекая на компенсацию моих потерь.
            – Крепкие? Это хорошо, – задумчиво протянул Анатолий, – значит я подвешу на них твоего так называемого братца.
            – Толя!!
            – Ну, что Толя?! – начал закипать наболевшим мой Отелло, сбрасывая мою руку со своей груди. – Ведь это был не брат? Ну, не трусь, казачка, признайся честно, кто это был тут, у тебя, с этакими командирскими замашками? Говори всё, как есть – всё равно рано или поздно правда вылезет наружу!
            Он не успокоится, пока не дознается до истины! Вот ревнивец! Мне стало холодно от его любознательности и я натянула покрывало под самый подбородок:
            – Я и не собираюсь скрывать! Это был мой поклонник из Москвы, мой верный рыцарь.
            – Ах, это был рыцарь! – продолжал кипеть Анатолий. – А я, значит, насильник и похотливый самец?! Спасибо, милая! И за какие такие заслуги ты его целовала, этого заезжего рыцаря?
            – Когда? – робко спросила я.
            От возмущения он сел, непроизвольно стягивая с меня покрывало:
            – А что, кроме тех поцелуев, что я видел, ты его ещё целовала? Сколько раз?
            – Нет, только два раза! – начала оправдываться я и такая стратегия поведения мне не понравилась. С чего это я вдруг оправдываюсь?
            – Так всё-таки, почему ты его целовала? – настаивал Анатолий.
            Я обреченно подумала, что мы сейчас снова поссоримся, но решила пойти в атаку:
            – Тебе не понять! У тебя одни глупости в голове!
            – А ты попробуй объяснить! – не собирался уступать своих прав мой избранник. – Я поднатужусь: может быть, моя единственная извилина сработает.
            – Ну, ладно, слушай… И поверь, что ничего дурного в тех поцелуях не было. Здесь был поцелуй прощальный, а во дворе, на лавочке – отказной… Он меня замуж звал, а я отказала, – я с нескрываемым любопытством ждала реакции на эту сенсацию.
            – Замуж?! Мою женщину? С моим ребенком?! Экий он наглец! – справедливо возмутился Анатолий, раздувая ноздри.
            Бедный Пётр! Я его сдала. Однако это рискованно! Я ни за что не признаюсь, что жалею Петра, и что целовалась с ним в Москве…
            – Ему было всё равно с ребенком я или нет, – продолжала я каяться своему ревнивцу, таким оригинальным способом. – Ему нужна я… Любая.
            – Не дождётся! – торжествующе заявил отец ребенка и мой господин, вспыхнув от злости. – Увижу его ещё раз – растолкую, как подло зариться на чужое! Ему мало не покажется! – и тут же пошёл в наступление: – А здесь ты зачем спектакль разыгрывала? Чтобы добить меня окончательно? Или дураком хотела перед своим рыцарем выставить?
            Моё терпение начало иссякать:
            – У тебя и правда всего одна извилина! И та не в голове! И за что я тебя такого люблю? Сама не знаю.
            – За эту единственную извилину и любишь! – самонадеянно заявил мой бравый казачина и погрустнел: – А на то, что творится в моей душе, тебе наплевать!
            – Толя!!
            – Ну, что ты заладила: Толя, да Толя! Надо было задушить тебя ещё позавчера! – снова вскипел Анатолий, но тут же утихомирился и потянулся ко мне своими жадными ручищами: – Да только я без тебя и дня не смогу прожить!
            Слава Богу, хоть что-то приятное сказал! Пора радикально менять русло этой скользкой и обидной для нас обоих беседы. Я с большим внутренним усилием остановила его снующие по мне руки и как можно строже спросила:
            – Ты правда хотел задушить меня? Вместе с нашей маленькой дочкой?
            – Почему ты так уверена, что у нас будет дочка? – сразу размяк будущий папа моего ребёнка и возложил свою забубённую головушку мне на живот, надеясь услышать дыхание своего чада. – А если будет ещё один сынок?
            – Нет, дорогой мой, я уверена, что будет девочка, потому что тайна её зачатия вершилась на кухне. А разве кухни предназначены для мальчиков?
            – Галка! Заноза моя! Вишенка моя сладкая! – возбудился мой дорогой, мой ненасытный Анатолий, срывая с меня покрывало, – я тебя сейчас съем! Всю, вместе с косточкой!
            – Для того и созрела, чтобы ты мною лакомился, любимый…
            
            
            Рано утром я готовила для любимого завтрак. Он сидел за столом и не сводил с меня сияющих глаз. Я поставила перед ним тарелку с глазуньей и села напротив, подперев голову. Наверное, я тоже сияла как новенький империал, потому что Анатолий улыбнулся и довольно сказал: – Ты вся светишься!
            Я посмотрела на его свежеумытое умиротворенное лицо и парировала:
            – Ты на себя посмотри!
            Он тихо и счастливо засмеялся:
            –  Оказывается, счастье – это так просто. И зачем мы так долго мучили друг друга?
            –  Я всегда тебе об этом говорила: просто живи и радуйся! Бери то, что само просится к тебе в руки, – согласилась я, намазывая ему масло на хлеб и накладывая побольше сыра. – Я же сразу была твоей: вся от ногтей до кончиков волос, а ты устроил нам муки страстотерпцев…
            –  Но я же не скрывал от тебя, что я дурак, –  самокритично заявил Анатолий, с аппетитом молодого голодного волка набрасываясь на бутерброд и весело взглядывая на меня. – С одной единственной неприкаянной извилиной, – я томно опустила глаза, делая вид, что не поняла его намека про извилину, и он, хмыкнув, сразу посерьезнел: – А ты у меня умница, Галчонок! Мой ангел, моя спасительница.
            – Ты тоже меня спас, – сказала ему я, подкладывая новый бутерброд.
            –  От чего? Или от кого?! – насторожился мой возлюбленный.
            –  Потом как-нибудь расскажу, не сейчас… –  уклонилась я от ответа и поспешила поменять тему. – Ты на работу не опаздываешь? Наверное, тебе ещё надо Илюшку в садик вести?
            –  Нет, – охотно переключился он, в чём, как я поняла секундой позже, у него был свой резон. –  Мы пока живём с мамой. Пока ты не вернешься к нам. Ведь ты же вернёшься?
            Ах, вот оно что! Это очень больной вопрос, но я не стала от него увиливать:
            –  Не думаю. Я боюсь. Этот дом не мой, и никогда не будет моим.
            Анатолий не удивился такому ответу, видимо, предугадывал его:
            –  А если, я постараюсь, чтобы он стал твоим? Тогда ты переедешь к нам?
            –  Когда пойму, что я у тебя единственная, – вздохнула я, все ещё не веря, что когда-то это время настанет.
            – Ты у меня единственная! – поспешно заверил Анатолий, хватая меня за руки и преданно заглядывая в глаза. – Ты теперь у меня всегда будешь единственная! Я буду заботиться о тебе, беречь и любить. Всегда!
            Неужели это правда? Неужели мои молитвы дошли до небес? Я погладила его руку:
            – Ты уже заботишься! Ведь это ты набил мой холодильник всякой всячиной?
            –  А кто же ещё? – хитро сощурился мой нежный и заботливый мужчина, допивая чай, – ты прогнала меня, и я решил стать твоей тенью. Я был бы твоей тенью до тех пор, пока не прилип бы к тебе так крепко, чтобы ты никогда не оторвалась от меня.
            Он чуть не облился чаем, когда я бросилась к нему на колени:
            –  Жаль моя, какие у тебя далеко идущие планы!
            – Ты себе даже не представляешь, как далеко они идущие! – подозрительно легко согласился Анатолий, вставая из-за стола со мной на руках.
            –  Я буду их всячески поощрять…Прямо сейчас, – сказала я, целуя родные серые глаза единственного и любимого друга.
            –  Я очень на это надеюсь, желанная моя! – ответил он и понёс меня на тахту.
            –  Ты опоздаешь на работу…
            –  Я сам себе начальник. И я на важном совещании с клиентом…
            
            
            –  Ты сегодня придёшь? – спросила я, провожая Анатолия на работу.
            – А ты что, хочешь братца позвать? – ответил он вопросом на вопрос и сурово подбоченился.
            – Иди! Иди уже на работу, Отелло! – засмеялась я, выталкивая его взашей. – А то кто будет кормить моего ребенка? Я ведь сейчас на мели из-за всех этих любовных передряг, а ты ещё и колготки мои порвал!
            –  Я принесу тебе сегодня целый мешок колготок, чтобы было что рвать! – весело пообещал Анатолий уже с лестницы.
            
            
            Глава 12
            
            Через полчаса после его ухода я поехала в Дом печати и весь день провела со своими юными корреспондентами, ввергая их в недоумение неуместными блаженными улыбками. Иногда я ловила мрачные взгляды Глеба, почуявшего, что его и без того хлипкие шансы стали уже не просто нулевыми, но и перешли в область отрицательных чисел. Жанка и Машка, глядя на меня,  завистливо перешептывались, а Соня хмурилась и прерывисто вздыхала. И лишь Вано был невозмутим, тиская клавиши своими виртуозными пальцами.
            «Да артистка из меня никакая!» – думала я, мчась домой, чтобы успеть приготовить что-нибудь вкусненькое, – и лишний раз убедилась в этом, услышав реплику своей мамы, которая нежданно-негаданно появилась на пороге моего жилища буквально через десять минут после меня:
            – Похоже, ты не очень мне рада, дочка! Ты ждала кого-то другого?
            – Да… Нет.. – замямлила я, краснея как двоечница. – Проходи… я рада…
            Мама вошла в комнату и с места в карьер принялась прокурорским взглядом обшаривать мою фигуру, останавливаясь на явно налившейся груди.
            – В последний раз мне кое-что показалось странным в твоём поведении. Ты не могла бы рассеять или подтвердить мои подозрения?
            Я снова невразумительно заблеяла:
            – Да… Нет… Ну, что ты…
            – Так «да» или «нет»? Ты можешь быть более точной? Я права в своих подозрениях?
            – Да! – зажмурившись, отчеканила я. – Ты права, мама. Я беременна.
            Мама плюхнулась в кресло и схватилась за голову:
            – Я всегда ждала от тебя чего-то несуразного, но ты превзошла все мои ожидания!
            Мне хотелось крикнуть ей: «Мне тридцать лет, мама! Ещё немного и будет вообще поздно заводить ребёнка! Я давно уже взрослая и смогу быть матерью!»
            Но вместо этого я робко поинтересовалась:
            – А разве тебе не хочется иметь внучку или внука?
            – Очень хочется! Но только в комплекте с зятем! Так будет у меня зять или нет?!
            Я не успела ещё обдумать ответ, как в дверях появился Анатолий: с коробкой в руках и с букетом в зубах…
            
            
            От изумления Анатолий выронил коробку и чудом поймал в руки цветы. По его меняющим цвет глазам я поняла, что он пытается сообразить что к чему по возможности быстро. Взглянув на пышущую гневом маму и на меня, совершенно несчастную и виноватую, мой любимый и единственный друг всё же понял главное: меня надо спасать.
            Он отважно подошел к маме и, протягивая ей цветы, выпалил:
            – Зять у вас будет. Он, вообще-то, уже есть. Это я!
            Мама встала и подбоченилась:
            – А кто вы, собственно такой?
            – Я же вам уже сказал, – не растерялся мой храбрый жених, – я ваш будущий зять и отец вашей будущей внучки. Меня зовут Анатолий! Да возьмите же вы, наконец, цветы, а то как же я обниму вас, мама!
            Моя непримиримая, моя крутая мама, кажется, впервые растерялась и машинально приняла от Анатолия букет. Мой букет, между прочим!
            Анатолий сгрёб маму в охапку и, не дав ей опомниться, радостно завопил:
            – Теперь я знаю, кто подарил мне мою любимую! Такая красавица могла родиться только у такой выдающейся женщины, как вы, мама!
            Он оторвался от мамы и бережно водрузил её в кресло. Та совершенно обалдела  и, беспомощно разведя руками, затихла, не спуская глаз с Анатолия. Я с диким любопытством ждала развития дальнейших событий.
            – Галчонок! А у нас есть чем угощать дорогую гостью? – продолжал импровизировать мой несравненный Толечка и тут же сам себе ответил, не дожидаясь, пока я все испорчу. – Нет?  Я сейчас мигом слетаю в магазин и все исправлю.
            Я приняла мгновенное решение:
            – Толя, я с тобой! Мама, ты посмотри пока телевизор или видик, а я с Толей съезжу за продуктами.
            Не дав маме опомниться, мы выскочили на лестничную площадку и еле сдержались, чтобы не расхохотаться. Я бросилась к Анатолию на шею:
            – Толечка, ты чудо! У тебя тьма талантов, о которых я и не подозревала. Ты меня просто спас!
            Он прижал меня к стене и мы целовались, как школьники, минут пять, пока я не спохватилась:
            – Надо ехать в магазин!
            – Глупая! У меня в багажнике припасена ещё одна коробка, там всё есть: и шампанское и закуски… – доложил Анатолий, начиная вторую серию поцелуев.
            – Какое счастье, что ты не взял ту коробку первой, – выдохнула я между поцелуями.
            Он засмеялся:
            – Да уж! Хороший был бы фейерверк, если бы я уронил коробку с шампанским. Но самое страшное не это…
            – А что? – почти всерьёз испугалась я.
            – Страшно то, что я, кажется, останусь сегодня без сладкого и не проверю на прочность твои новые колготки.
            – Этого и я боюсь…
            Мы провели ещё пару серий поцелуев, пока Анатолий не взглянул на часы:
            – Пора! По моим подсчетам мы уже возвращаемся.
            Я подождала, пока он сходит за провизией и мы с невинными лицами вернулись в моё гнёздышко. Анатолий поставил коробку в кухне и я, отправив его развлекать маму, начала готовить закуски.
            Когда минут через двадцать я внесла поднос в комнату, то увидела, что они с мамой с пристальным интересом просматривают видеокассету … моего пребывания в Москве. Я чудом не уронила поднос и, водрузив его на стол, со страхом взглянула на Анатолия.
            Так и есть! Он уже готов: глаза потемнели, ноздри дрожат, губы сжаты, руки в карманах – и я чётко увидела, что они сжаты в кулаки.
            – Так вот где ты пропадала, когда мы дрожали от страха, что с тобой, да где ты, – сказала ничего не подозревающая мама, и Анатолий перевёл на меня жгучий взгляд.
            Я хотела было рассказать про Подмосковье, но мама снова вперилась в экран и стала спрашивать кто есть кто. Хорошо бы, если бы это были эпизоды, отснятые Петром, тогда бы его в кадре не было! Но по закону пакостей эту часть фильма снимал Михаил Наумович, и потому сияющий и влюбленный Пётр был не только в кадре, но и неизменно рядом со мной.
            – А это что за блондин все время крутится возле тебя? – подлила мама масла в огонь.
            Я обречённо вздохнула и отчиталась:
            – Это Пётр, друг Сашкиного мужа, и свидетель на их свадьбе. Они оба военные и часто пропадают там, где стреляют…
            Мне было страшно взглянуть на Анатолия, но останавливать просмотр кассеты уже нельзя – будет только хуже.
            – Толя! Пойдем, поможешь мне, – звонко позвала я, изо всех сил стараясь не подать виду, как мне нехорошо, и умчалась в кухню.
            Анатолий появился через минуту и встал напротив. Я поёжилась от его колючего взгляда и кинулась ему на грудь:
            – Толечка, – горячо зашептала я, – не накручивай себя! Ничего предосудительного я не делала. Просто пыталась пережить то, что случилось. Ты не представляешь себе, что со мной было! Прежде, чем поехать в Москву, я неделю пряталась от тебя в подмосковном лесу у стариков Никитичей… Я покажу тебе их фото. Толя! Да не молчи же ты!
            Он устало обнял меня и глухо сказал:
            – Не бойся, Галчонок! Я больше не наделаю глупостей. Кое-чему я научился. Сейчас возьму себя в руки…
            Я принялась целовать его лицо, приговаривая:
            – Ты у меня один на свете! Верь мне, Толечка! Ты единственный.
            Он поцеловал меня в лоб и отстранился:
            – Потом поговорим, Гала. И ты мне расскажешь всё. Всё до капельки!
            Едва мы вошли с шампанским и закусками в комнату, мама высказала своё недовольство:
            – Ну, что же вы возитесь так долго, молодёжь? Мне ещё предстоит возвращаться в интернат к своим питомцам. У нас сегодня вечерняя репетиция.
            
            
            Когда Анатолий пошёл провожать маму, я долго сидела в сгущающихся сумерках, затем с трудом поднялась и включила свет везде, где было возможно, – даже бра и настольную лампу – и начала убирать со стола. И уронила тарелку. Глядя на осколки, я стала бросать остальные тарелки, зачарованно наблюдая, как они большими белыми  бабочками медленно крутятся в полете, а затем бесшумно и послушно рассыпаются. Разбив всю грязную посуду, я растоптала московскую кассету и начала опустошать полки с газетами и журналами, не заметив, что «Светские сплетни» услужливо украсили вершину погрома. Устав раньше, чем закончила это сумасшествие, я упала в кресло и провалилась во тьму…
            …Из тьмы выплыло лицо Анатолия. Оно было серым.
            – Это ты, Толя? А я думала ты больше не вернёшься… – я попыталась улыбнуться.
            – Тебе плохо? – его голос был чуть слышен.
            – Мне хорошо. Мне очень хорошо, Толя. Ведь ты же со мной…– я снова погрузилась во мрак и очнулась от боли в руке. Я дёрнулась, но руку кто-то крепко держал и я перестала сопротивляться.
            – Ничего страшного, – услышала я незнакомый голос, – при беременности такое случается. Стресс плюс токсикоз привели к глубокому обмороку. Я ввёл вашей жене успокоительное. Сейчас она будет спать…
            Когда я открыла глаза, было очень светло. Я повернула голову и увидела лицо любимого: он лежал на боку и, не мигая, смотрел на меня чистыми, как утреннее небо, глазами.
            – Толя, как хорошо, что ты не ушёл… Я хочу тебе сказать одну вещь.  Я устала быть виноватой неизвестно в чём… Очень устала… А ведь ещё утром мы были так счастливы…
            – Это было вчера. Вчера утром, родная! Спи, Галчонок, тебе надо набраться сил. Мы обязательно будем счастливы. Всегда.
            Когда я снова проснулась, услышала из прихожей голос мамы:
            – Ну как она? – встревожено спрашивала она.
            Ей ответил усталый голос Анатолия.
            – Уже лучше. Вы принесли витамины, мама? Покормите её и дайте витамины. Я вернусь часа через три…
            Он ушёл, бесшумно закрыв дверь, и в комнату вошла мама. Она поцеловала меня и я подумала, что со мной, похоже, действительно серьёзные заморочки: мама чрезвычайно редко целует меня.
            – Ну, вот и хорошо! – бодро сказала она, поправляя подушку. – Вижу, тебе уже лучше. Даже глазки заблестели… Сейчас я умою тебя, переодену и покормлю. Всё будет хорошо, доченька.
            – Мама, я хочу пить. И встать…
            – Сейчас я отведу тебя, – сразу догадалась мама, – потом напою бульоном. Толя уже сварил куру. Он очень тебя любит! Сутки не спал, ухаживал за тобой…
            – Где он? – спросила я поднимаясь с маминой помощью.
            – На работу пошёл. Там что-то срочное надо подписать. Он ведь у тебя директор, у него очень ответственная работа.
            Как бы мне не было плохо, я поняла, что мама очарована Анатолием,  и улыбнулась.
            – Ну вот, моя девочка уже улыбается, – засияла мама, – я Толе скажу – он очень обрадуется.
            Ба! Да моя строптивая мама полностью укрощена своим будущим зятем! Это нечто! Видать, ощутила и признала его мужскую силу.
            После всех туалетных манипуляций и переодеваний я не стала ложиться. Мама усадила меня в кресло и принесла чашку бульона. «Толечка мой варил!» – подумала я и почувствовала, что с каждым глотком оживаю. Потом я приняла витамины и выпила сок.
            Когда пришел Анатолий, я была уже вполне живая, чтобы понять, какое потрясение он испытал. Уж я то знала, как и когда он выглядит!
            Увидев, насколько мне полегчало, он расцвел улыбкой и, усевшись передо мной на пол, обнял мои колени и уронил на них голову:
            – Как же ты меня напугала, родная моя!
            – Прости, – виновато сказала я, путая его волосы. – Я не думала, что я такая хлипкая. Мне казалось, что я как скала на ветру и всё вынесу.
            – Это ты на битьё посуды все силы растратила. Как будто ураган пронёсся по квартире! Я целый час убирал, – подначил меня Анатолий.
            Вошла мама и, увидев нас, умилилась:
            – Голубки мои! Сидят, воркуют…
            Анатолий встал, чтобы проводить маму, но она замахала руками:
            – Сидите, сидите! Воркуйте! Внизу автобус наш ждет. Мне пора возвращаться домой, но я теперь спокойна за вас. Толечка, так мы ждём вас и готовимся к свадьбе!
            – Да, мама, наш договор остается в силе, – сказал Анатолий и посмотрел мне в глаза, чтобы не пропустить момент моего удивления. И он  не пропустил это шоу!
            Я не заметила, как за мамой захлопнулась дверь, потому что была ошарашена.
            – О чём это вы сговорились с будущей тёщей? – пролепетала я.
            – О свадьбе! О чём же еще? – радостно сообщил Анатолий поднимая меня на руки, – мы назначили свадьбу на Рождество Богоматери. Расписываться и гулять будем у вас дома. А сначала я съезжу познакомиться с твоей роднёй и буду выпрашивать тебя у твоих отца и деда. Твоя мама уже на моей стороне. Не бойся, милая, я прихвачу тебя с собой!
            – Так вы сговорились у меня за спиной? Заговорщики! – жутко возмутилась я, подставляя ему лицо для поцелуя. – А у меня кто-нибудь спросил?
            – Вот встанешь на ноги, тогда и спрошу! – засмеялся «заговорщик». – А будешь плохо себя вести – женюсь насильно.
            – Тебе не привыкать! – я выпятила губы, изображая обиду, но он понял это иначе…
            – Выздоравливай поскорей, вишенка моя! Желанная моя, любимая и единственная! А то я зачахну без сладкого…
            – Я не допущу такой несправедливости, жаль моя!
            
            
            Наконец-то мы едем в мою станицу! Наталья Владимировна и Илюшка вольготно расположились на заднем сиденье, а я сижу рядом с «женихом» и украдкой любуюсь им. Он бережно и умело ведёт машину, поглядывая на меня и улыбается той счастливой, широкой и немного застенчивой улыбкой, от которой я схожу с ума.
            Машина плавно скользит по асфальту и, подставив лицо ласковому ветерку, я вспоминаю последние наши счастливые дни и тоже улыбаюсь, к радости Анатолия, глаза которого вспыхивают на каждое проявление моего удовольствия. Наталья Владимировна слегка напугана предстоящим знакомством с моими родными, и я, время от времени оборачиваясь и подбадриваю её. Она благодарно откликается на моё участие и мы обе чувствуем огромную симпатию друг к другу…
            Я вспомнила, как искренне она обрадовалась сегодня встрече со мной и сказала, что очень соскучилась: ведь мы не виделись с ней с момента моей выписки из больницы! Наталья Владимировна обняла меня и, волнуясь, призналась, что мечтала о том, чтобы мы с Анатолием были вместе и что давно уже любит меня, как родную дочь. Илюшка при встрече завопил от радости и кинулся ко мне на руки, немного поластился, а потом стал стучать в меня кулачками и обиженно выговаривать, что я плохая, потому что не приходила к нему так долго. Мне пришлось перед ним извиняться и лаской доказывать, что я люблю его и тоже соскучилась. Ну, как ему объяснишь, что, будучи неуверенной в Анатолии, я не вправе была приручать ребёнка! Но, слава Богу, Илюшка быстро отошёл и теперь вот прыгает по заднему сиденью, хватает меня за шею и канючит, чтобы я взяла его на ручки.
            …Приходится всё-таки остановиться и пересесть на заднее сиденье. Илюшка моментом оккупирует мои колени и начинает обнимать и целовать меня, приговаривая: «Ты моя мамочка! Ты хорошая…» и тому подобное – и я с тревогой смотрю на Анатолия в зеркало: не сердится ли? Не ревнует ли к памяти Томусика? Нет! Он, кажется, вполне доволен: вон как безмятежно улыбается. Сейчас нам всем очень хорошо вместе и в такой благостной ауре мы и въезжаем в Усть-Медведицкую…
            
            
            Калитка отчего дома распахнута настежь. Мы оставляем машину у забора и входим во двор, где рядком стоят мои дед, отец и мать. Мама явно чем-то встревожена. Я, находясь ещё в расслабленном состоянии, радостно выступаю вперед и говорю:
            – Дедуня, папа, мама! Познакомьтесь, это Анатолий Ильич Донсков, мой …муж перед Богом, его мама Наталья Владимировна и наш Илюша!
            Что же это?! Дед стоит, как статуя, папа неловко перетаптывается, а мама виновато смотрит на моего Толечку. Я тоже перевожу на него взгляд и вижу, как он напрягся…
            И вдруг мой буйный любимый становится на колени и покорно склоняет голову:
            – Дорогие Семён Спиридонович, Степан Семёнович и Мария Ивановна! Я виноват перед вами и прошу прощения за то, что взял у вас без спросу самое дорогое! Прошу не судить меня сурово и простить нас, потому что нам друг без друга невозможно… Я клянусь вам, что буду крепко любить нашу Галу и беречь её до конца жизни…
            Дед так сурово смотрел на Анатолия, что я не выдержала и упала на колени с ним рядом: «Дедуня! Папа! Мама! Примите нас грешных! Мы любим друг друга!»
            Стояла невыносимая тишина и тут в драматическую сцену вмешался Донсков младший. Он оторвался от бабушкиного подола и встал между дедом и нами:
            – Папа! Мама! Дедушка что ли наказал вас? – Анатолий ещё ниже наклонил голову и Илюшка, подойдя к деду, дернул того за штанину:
            – Дедушка, прости их! Они хорошие и никогда больше не будут проказничать…
            Моя мама умильно ахнула и всплеснула руками, а дед озадаченно крякнул и, обласкав потеплевшими глазами нашего заступника, повернулся к матери:
             – Не плещи руками-то, Марья! Давай, накорми гостей с дороги. Пусть отдохнут малость, потом поговорим по-сурьезному, а там, Бог даст, и застолье сладим.
            Анатолий легко вскочил и помог мне подняться, потом взял на руки Илюшку и оглянулся на всё ещё испуганную Наталью Владимировну. Та подтянулась к нам и взволнованная мама пригласила всех в дом. Дед и отец остались во дворе.
            Я прижалась к Анатолию и он, обняв меня свободной рукой, шепнул:
            – Не дрейфь, Галчонок! Пока всё идёт нормально. Я буду очень стараться, чтобы твои дед и отец поверили…– он хмыкнул, – что я не проказник…
            «А он не на шутку переволновался!» – подумала я, взглянув на его подрагивающие брови, и ободряюще потерлась щекой об его руку.
            Выставив на стол тёплые еще блинцы и каймак, мама подсела к Наталье Владимировне и они сразу начали доверительно шептаться.
            Анатолий наклонился ко мне:
            – А наши мамули, кажется, поладили…
            – Ты, ешь, ешь! – подложила я ему блин потолще, – а то с дедом не сладишь!
              – Слажу, Галчонок, – ответил Анатолий, макая блин в каймак, – мне иначе нельзя: я хочу, чтобы ты ни о чём не беспокоилась. И потом, я же вижу, что твой дед обожает тебя и тоже не захочет огорчить мою ненаглядную...
            Илюшка съел один блин и начал клевать носом: ведь сегодня им с бабушкой пришлось встать очень рано, да ещё и дорога его утомила.
            Наши мамы сразу спохватились и пошли укладывать юного героя дня.
            Мы с любимым успели всего разок поцеловаться, воспользовавшись паузой, как вошёл отец и, с улыбкой глядя на наши разгорячённые лица, налил себе кружку молока и выпил. Затем пришла мама и, доверительно улыбнувшись Анатолию, сказала, что Наталья Владимировна прилегла с Илюшей, потому как немного переволновалась.
            И, наконец вошёл дед и, строго глядя на моего враз посерьёзневшего суженого, требовательно сказал:
              – Ну что, казаки! Пойдем до Дону, погуторим про жизнь: Дон-батюшка брехни не стерпит. А вы, казачки, тут покеда о своем посудачьте, о бабьем…
            Я умоляюще посмотрела на своего дедуню, но тот отвёл глаза и увлёк моего дорогого Анатолия на мужской разговор – как на допрос и расправу…
            – Не бойся, дочка, не съест дед твоего Толю, – попыталась поддержать меня мама, заметившая мою тревогу, – он ведь не враг тебе! Да и Толю за так не раскусить, не сглотнуть – не на такого напали! Разве ты не уверена в нём?
            – Уверена! Больше, чем в себе самой! – встрепенулась я.
            – Ну вот и хорошо! Ты скажи мне лучше, жить-то вы где будете? – поинтересовалась моя практичная мама.
            А действительно! Вопрос интересный и не такой уж простой.
            – Не знаю пока, мы ещё не решили. – честно призналась я. –У нас ведь три квартиры в городе, да пригородный дом. Недостроенный, правда... Как Толя решит – так и будет.
            – Уверена, что Толечка всё правильно решит. – успокоилась мама, посчитав, что с недвижимостью у нас вполне благоприятная картина. – Он у тебя мужик самостоятельный и ответственный, каких сейчас мало.
            – А Николай не приедет? – вспомнила я о брате.
            – Да собирался было, но потом что-то не склеилось у них, – нехотя ответила мама и я поняла, что ей не хочется наступать на больную мозоль.
            «Отбился от родовы Николай!», – подумала я и усмехнулась за маминой спиной, вспомнив, как дед говорил о своем единственном внуке: «Николай-то плешистый стал и криводушный. Все ухмылки какие-то роняет, да не от сердца, а от ума. Хорошо бы от своего, а то от бабьего: всякий каприз жены своей сполняет. А она, сноха наша, такая гордейка, что спасу нет. Замрачила её жадность, да гордость: чуть что, так пыжится да топорщится. Так и елозит глазами, так и зыркает по сторонам, чтобы в халявы добра натолкать, да в карманы… А Николай как слепой щеня – всё титьку ищет! Эх!..»
            Мама отвлекла меня от мыслей о брате:
            – А мать у твоего Анатолия душевная, славная женщина. Сразу видно, по совести ты ей и по сердцу. Теперь я абсолютно спокойна за тебя.
            Мне были очень приятны эти слова и я, размякнув от благодарности, стала набиваться на хлопоты по подготовке к застолью.
            – Ты, доченька, сегодня не колготись! – продолжала удивлять меня моя строгая мамочка. – Будь при гостях, сегодня твой праздник. Мне подружки твои Катерина да Анна помогут, скоро уж подтянутся. Небось управимся – они бабы сноровистые. А ты иди вздремни, родная, а то от беспокойства того и гляди снова в обмороки начнешь падать. А за казака своего не волнуйся – победит он нынче нашего деда. Об отце-то и думать нечего – тот всегда на твоей стороне…
            Я легко поддалась уговорам и проспала в своей девичьей комнате целых два часа.
            Проснулась я от поцелуя Анатолия:
            – Вставай, Галчонок! Нас ждут великие баталии за столом.
            – Толечка! – обрадовалась я, что он живой и здоровый после экзекуции деда. – Ну, как ты? Поладил с дедом?
            – А куда ж я денусь? – озорно улыбнулся Анатолий, подставляя шею, чтобы мне сподручней было встать. – Всё! Сторговал я тебя! Теперь ты моя бесповоротно и на веки вечные. Или ты уже передумала быть моей женой?
            – И не надейся! – засмеялась я, не собираясь отпускать его, и ещё крепче обвила его шею. – Буду твоей «Галой на шее». Смотри не надорвись…
            – Да уж как-нибудь выдюжу, – Анатолий снял мои руки и отстранился: – Не дразни меня, милая, а то я потеряю голову. А я должен быть в трезвом уме, потому что мне нужна полная и безоговорочная капитуляция отцов Максаевых…– тут он улыбнулся и добавил: – А они у тебя классные!
            Пока я собиралась с силами, чтобы встать, он с любопытством оглядел мою обитель и как бы мимоходом заметил:
            – Теперь я буду знать, где цвела и зрела для меня моя сладкая вишенка!
            – Толечка!..
            – Галка, не раскисай! Время для десерта еще не настало. Поднимайся. Там, кажется, твои подружки пришли, чуть не съели меня глазами. А я схожу к твоему отцу, посмотрю его исторические находки…
            
            
            Глава 13
            
            В кухне были только мама и Катька, моя одноклассница.
            – А где Анна, Илюшка и Наталья Владимировна? – спросила я маму.
            – Анна повела их погулять, посмотреть станицу, – ответила та, направляясь к погребу, – а то ведь наш храбрый казачок ещё и Дону не видал ни разу в жизни. Пусть порезвится!
            Я подошла к Катьке, которая рьяно разделывала селедку, время от времени горестно вздыхая. Она коротко, без улыбки, поздоровалась со мной и снова склонилась над разделочной доской. Зная темперамент подруги, я удивилась её неуместной сдержанности:
            – Ты что, Катюня, насупилась и завздыхалась вся? Обидела я тебя что ли?
              – Да нет! На что мне обижаться, Гала? – отнекалась Катька. – Просто завидую я тебе очень: такого пронзительного казака отхватила!
              – Ну, так не у тебя ж я его отняла! – сердито взревновала я. – И тебе жизнь когда-нибудь подарок преподнесет, если не будешь суетиться.
            – Ой, Галка, не видать мне от жизни подарков! Да и какая у меня жизнь: вся судьбина в шрамах да в колдобинах. Ты же знаешь!
            Да кто ж в станице не знал, как судьба обошлась с Катериной Текуновой? Как сразу после школы связалась она с женатым казаком – Витьком, как забеременела и мать вытолкала её на Север мужем обзавестись. Как потом вернулась она разведёнкой из Якутии с сыном Артёмкой, прозванным в станице на веки вечные Якутом. А Витёк к тому времени уже сидел в тюрьме, потому что забил до смерти ставшую ненавистной после любви с Катькой жену. Отсидев семь лет, он вернулся и снова сошёлся с зазнобой своей, Катькой, да ненадолго: через полгода умер от туберкулеза. До сих пор тоскует по нему Катька, мочит по ночам подушку… А Артёмка, точная копия Витька, ненавидит всех и вся, вкупе с матерью и в свои 12 лет уже имеет приводы в милицию…
            Мне стало искренне жаль подругу юности, но я не знала, как её утешить. Но той, похоже, просто хотелось выговориться:
              – Слава ко мне дурная прилипла из-за Витька, вот и кукую! Теперь даже занюханые женихи меня стороной обходят. Недавно, правда, один встренулся, да только интерес ко мне у него был узкий, сама знаешь какой. А мне хочется к кому-то на всю жизнь прислониться. А так просто – неохота мне боле.
            – Не, журись, Катюня! – посочувствовала я. – Думаешь ко мне легко любовь пришла? Ты только верь, что и у тебя счастье скоро замаячит. Да смотри в оба, не прозевай! А пока терпи и надейся!
            – Ты правда думаешь, что и мне судьба улыбнётся? – с надеждой спросила Катька.
            – Я просто уверена в этом! Приободрись! Бог терпеливых любит.
            Хорошо, что к нам подошла мама и прервала столь невесёлую беседу:
            – Девчонки, пора стол ладить! Мужики изголодались, небось. А вон и сваха моя с внучком пришла! – она повернулась к Наталье Владимировне: – Ну, как нагулялись?
            – Ой, бабулечка родненькая, совсем нагулялись! Там кузнечики прыгают, птички поют! – радостно защебетал Илюшка, бросившись к моей маме, – дай кусочек колбаски, пожалуйста, а то я весь голодный!
            И мама распустилась одной из редчайших своих улыбок, как кактус по весне…
            
            
            И вот стол, заставленный мамиными кулинарными шедеврами и городскими деликатесами готов. На нем редкое изобилие, и гвоздем программы были икра, балыки, буженина, сыры и прочие недешёвые гостинцы, которые привёз с собой мой жених.
            Изголодавшиеся мужчины незамедлительно отозвались на мамин зов и, усевшись за стол, жадно поедали его глазами, часто и с нетерпением поглядывая на дверь в ожидании главы семьи. Наконец пришел успевший вздремнуть дед: в чистой рубахе, в новых чириках и с торжественной улыбкой в прокуренных усах. Он уселся на свой персональный антикварный дубовый табурет, который был раза в два старше его, и провозгласил :
            – Ну, с Богом, дети мои! Сегодня привечаем мы молодых, и коль уж мы скучковались, не будем тратить время на болтовню. Доброго всем здравия и радости! Давай, Степан, наливай чарки, а то за столом сушь стоит.
            Отец разлил казакам водку, а женщинам шампанское. Дед поднял свою чарку и, накинув на нас с Анатолием выцветший голубой ситчик своих глаз, благословил:
            – Живите по совести, внуки! Не горюньтесь, коли что. Жизнь протянется – всего достанется, а вы вместе держитесь, всё и стерпится! Да не гордитесь: от гордости только чертям прибыль. Не держите в голове мысли грустные, радость свою берегите, потому как без радости и совесть недолго потерять. И дай вам Бог слышанное увидеть, желанное получить, семью уберечь! Совет вам да любовь!
            
            
            Эх, и славное получилось у нас застолье! Особенно когда все разогрелись и начали петь. А я была пьяна без вина, потому что Анатолий капнул мне только на понюх и шепнул: «Тебе, дорогая, пить нельзя, а то споишь дочку».
            Когда полились из наших окон песни, во дворе и за калиткой стали собираться соседи и, как я потом узнала, гадали: это откуда же у Максаевых такой пронзительный баритон взялся? А это мой Толечка выпустил свой самый последний, самый победный снаряд в сердца моих родителей! Когда он запел, мама даже застонала от удивления и восторга, а я совсем опьянела от счастья. Дед тоже «поплыл», и после того, как Анатолий спел «Ой, да не вечер, да не вечер…» встал из-за стола и трижды облобызал моего любимого. А мой дед абы кого целовать не станет!
            Мы пели по очереди соло, пели дуэтом и трио, пели все вместе и, когда, устав, замолчали, томясь в отзвуках растаявшей песни, настала вокруг необыкновенная тишина, потому что все соседи с замиранием сердца ждали продолжения концерта.
            Ничего не подозревая, мы вышли во двор подышать воздухом, и увидели толпу народа, которая разразилась аплодисментами. И все уставились на моего суженого! Я и сама залюбовалась им: высокий, широкоплечий, разгоряченный пением, с сияющими глазами, в расстегнутой на несколько верхних пуговиц голубой рубашке он был так хорош, что у меня защемило сердце.
            Анатолий смутился от всеобщего внимания и, обняв меня за плечи, увёл снова в дом и оттуда из окна мы наблюдали за развитием событий. «Я горжусь тобой!» – шепнула я своему милому. «Я рад, что повысил твой престиж… – довольно прошептал он и обжёг меня поцелуем. – Тише, любимая! Давай посмотрим, как дед будет разгонять фанатов ансамбля Максаевых…»
            Наталья Владимировна и моя мама, держа на руках сморившегося впечатлениями Илюшку, с гордостью смотрели на Анатолия, не проявляя никакого интереса к уличным баталиям.
            – Ну и чего вы тут табунитесь? – недовольно вопросил дед, явно польщённый вниманием соседей, – концерт окончен!
            Пытливо озиравшие нас с Анатолием минуту назад соседи скоро смекнули, что к чему, и посыпались вопросы: «Где ж вы такой голос нашли?», «Откуда зятька-казака вам Бог послал?», «Это ж кто у вас так красовито запевал? Никак Галкин жених?».
            –  А хучь бы и так? – хорохорился дед. – Это дело семейное. А вы расходитесь, не мозольте глаза. Дай вам Бог здравия!
            –  Да мы чо, Спиридоныч, не шуми, Христа ради! – выступил вперёд старый приятель деда, Григорьич. – Мы сейчас разойдемся. А вам спасибо за концерт на халяву! Дюже певучее у вас семейство! Да везучее к тому ж. И так что Марья, что Галина – голосисты до невозможности, так и зятя себе певучего сыскали…– он повернулся к слушателям и замахал руками: – Ну, давайте, станичники, расходитесь по домам, людям отдыхать нужно…
            Народ стал расходиться и скоро вокруг воцарились тишина и спокойствие. Мама пошла укладывать благоприобретенного внучка и полюбившуюся ей сваху, Анатолия позвал к себе отец, а я пошла к деду. Тот, расслабившись, сидел на своей любимой лавочке и смотрел на небо.
            – Что, дедуня, заскучал? Или что-нибудь тебе не по сердцу? – спросила я, с нежностью глядя на его орлиный профиль.
            – Вот сижу, томь по душе гоняю… – раздумчиво протянул дед. – Уезжен я жизнью, внука! Пора и о покое поразмыслить, собраться к звездам поближе…
            – Да ты что, дедуня?! Что за мысли у тебя в голове? Тебе ещё жить и жить!
            – И поживу, – повернул он ко мне поблескивающие довольством глаза. – Я ж неторопливый, внука! Буду несуетливо собираться. Да и смельства ещё надо сыскать, чтоб в нужный момент не смалодушничать. Так что, поживу пока, внука…
            Несколько минут мы сидели молча и я не знала, как спросить у деда о моём суженом. Но тот догадался, что за вопрос застрял у меня в горле. Он толкнул меня своим покатым, как старый курган плечом, и, роняя мимо усов добрую ухмылку, сказал:
            – Хорош твой казак, ничего не скажу! И сурьёзный, и казистый, и осанистый. Словесами не сорит, бестолочь не сыпет. А уж поёт как душевно!.. Теперь я в нём не сумлеваюсь. По себе, внука, мужа нашла – к нему можно прислониться.
            – Спасибо, дедуня! Мне твоё мнение всех дороже…
            – Ну беги к нему, внука. Заждался поди, истомился твой суженый…
            – Дедуня!
            – А что «дедуня»? Небось я с понятьем: дело молодое, знойное…
            – Ну, дедуня! – угрожающе взвилась я и, окончательно смутившись, вскочила.
            – Иди ужо, егоза!… – закашлялся тихим смешком мне вослед дед.
            И я пошла. К отцу. И с тем же вопросом.
            В кабинете папы сидел Анатолий и по тому, как они сразу замолчали, едва я вошла, я поняла, что они говорили обо мне. И оба смотрели на меня как на икону – с почтением и с отстранённой неземной любовью.
            – Вы тут что, заговор против меня плетёте? – смутилась я, тая в их любви.
            – Да, Галчонок, – ласково сказал Анатолий. – Мы плетём заговор. Только не «против», а «за» тебя.
            – И чего же вы тут удумали? – на всякий случай спросила я, не надеясь на ответ.
            – Это наша мужская тайна, любимая. – сказал Анатолий и встал. – Пойдем отдыхать, сегодня был трудный день. – он повернулся к папе: – Спокойной ночи, батя!
            – Ты иди, Толечка! – схитрила я. – Я тебя догоню, только с папой попрощаюсь…
            Едва дождавшись, пока мой жених выйдет, я в нетерпении кинулась к отцу:
            – Ну, скажи папочка, не томи: как тебе мой Толя?
            Отец тихо засмеялся:
            – Одобряю твой выбор полностью, Галчонок.
            – Правда? Правда он замечательный? – обрадовалась я. – И дедуня одобрил.
            – Вот видишь, всё хорошо! – папа погладил меня по голове, как в детстве. – Он у тебя на самом деле замечательный! Но ведь и мы не лыком шиты?
            – Не лыком! – со смехом согласилась я. – Значит по Сеньке и шапка…
            – Иди к Анатолию, доченька. Ему сегодня хорошо досталось, но он с честью всё выдержал. Пойди, раздели с ним его успех.
            – Спокойной ночи, папочка!
            
            
            Анатолий ждал у двери в тёмной комнате и, когда я вошла, схватил меня в охапку, чем напугал до смерти. Ему пришлось закрыть мне рот поцелуем, чтобы я не переполошила всех в доме, и отпустил он меня лишь когда я окончательно сомлела и  безвольно раскидала руки по его плечам.
            – Давай сбежим! – заговорщицки зашептал Анатолий. – Я хочу подарить тебе все звёзды, ненаглядная моя! Сегодня у меня всё получается.
            – Ты сегодня победитель, любимый, и я твой победный трофей. Только у меня тают силы с каждым твоим поцелуем…
            – Придётся тебя выкрасть! А ты прихвати  одеяло. Я не хочу простудить нашу маленькую дочку.
            Сунув мне скомканное одеяло, Анатолий подхватил меня на руки и безошибочно пронёс через весь дом, ничего не перевернув. У него и вправду сегодня всё получается! Он усадил меня на заднее сидение своей шкоды и повез к Дону. Остановившись на крутом берегу, мой победитель снова взял меня на руки и стал осторожно спускаться вниз. Одеяло, как шлейф, тянулось сзади.
            Через несколько минут мы сидели обнявшись на заботливо расстеленном Анатолием одеяле и смотрели на Дон.
            Земля мягко, не спеша отдавала нам скопленное за день летнее тепло, от реки струился свежий воздух, предтечей ясного дня звонко пели цикады. Пахло полынью, любистком, мятой и другими неподвластными распознаванию ароматами…
            – У меня на душе птицы поют, – сказал Анатолий, повернув ко мне отражающие донские блики  глаза. – Хочешь послушать?
            – Хочу…– я положила голову ему на грудь. – Слышу! Поют. И, по-моему, там у тебя одни  галки…
            Он расхохотался и опрокинулся навзничь, увлекая меня за собой:
            – Заноза! Конечно, галки! А что они поют, ты не разобрала?
            – Не скажу! Это очень интимная песня. Я переведу её тебе чуть позже…
            – А почему не сейчас? – спросил он, беря мою голову в ладони и целуя сантиметр по сантиметру всё лицо. – Вот такие поцелуи мне как-то грезились в бреду, когда я лежал в жару, а храбрый синеглазый доктор лечил меня своим особым лекарством…
            Я скатилась с его груди и в ужасе села:
            – Так ты притворялся, что был в беспамятстве?
            – Я не притворялся! А просто принял желаемое за действительное! – он потянул меня вниз и театрально удивился: – Или это была реальность?
            – Ну, вот! Теперь ты хочешь, меня упрекнуть, что я к тебе приставала…– я упрямо тряхнула головой и повернулась к нему: – Да! Я к тебе приставала! И мне не стыдно! Я тебя несколько дней целовала по ночам, это было моё секретное лекарство…
            – Ну раз пошла у нас «сознанка», то скажи мне, милая, ты специально меня доставала тогда, на совещании?
            – А ты как думаешь? – дерзко вскинулась я. – Я тебя вылечила, ценой огромных над собой усилий, можно сказать, спасла от врачей  и… от осложнений, а ты за полмесяца даже не поинтересовался мной! А может быть я была при смерти?
            Мой несознательный любимый сник:
            – Я тогда боялся тебя, как огня… Такую горячую и желанную. После того случая, когда ты отхлестала меня мокрым полотенцем, ты мне стала сниться каждую ночь и я понял, что болен тобой. А потом был твой незабываемый ночной поцелуй… Я с ума сходил и уехал на неделю в командировку, чтобы остудиться. А ты вошла, как видение, с этим несносным ловеласом Ивашовым в мой кабинет и дразнила меня. Я снова укатил, но ничего не помогло – крепко ты во мне занозой засела. И я сорвался…
            – Бедненький мой страстотерпец! – неискренне пожалела я своего милого, не прикасаясь к нему, чтобы не уколоться о старые обиды. – Оказывается, это я совратила тебя! А ты тут не при чём: ты просто хотел своими горячими ручищами посушить мокрое платье на бесчувственной кукле… Ты думал только о себе! Тогда и я тебе признаюсь: я не два раза целовалась с Петром, а три! В Москве мы пили с ним кока-колу на брудершафт в Сокольниках. А еще два раза у тебя на глазах, чтобы ты не воображал, что ты весь свет в моём окошке и что меня некому защитить!
            Анатолий резко вскочил и, схватив меня за плечи, повернул к себе:
            – А ещё в чем ты мне покаешься, любимая, пока не стала мне верной женой?
            Ну, вот! Сама виновата – никто меня за язык тянул. Такой день испортила… Но я уже слетела с тормозов и, выскользнув из его рук, с гневом воскликнула:
            – Не в чем мне больше каяться! Я не знаю, что ты вбил в свою дурную голову, видя как вокруг меня вьются похотливые самцы, но я скажу тебе один раз, а ты можешь мне верить или не верить: у меня кроме мужа и тебя никогда никаких мужчин не было! Потому что без любви это похоть, стыд и унижение! Я женщина, а не самка и ненавижу грязь, блуд и пошлость! И дедуня мне с малых лет внушал, что женщина должна быть целомудренной и что от женского целомудрия зависит сила и благополучие народа. Я тебе доверилась, а ты обо мне невесть что думаешь… Потому и вел себя со мной как с совратительницей, как с блудницей… По своим бабам, наверное, судишь?!
            Анатолий неожиданно расхохотался и также неожиданно замолк. Затем силой усадил меня к себе на колени и склонил голову: – Дурочка моя! Я почти такой же, как ты. И я верный муж. Ты моя единственная женщина. Несравненная, горячая и сладкая. Ты мой наркотик, я безнадежно подсел на тебя. Без тебя – только смерть.
            Болечка мой! Я рассыпала свои кудри по его голове:
            – Тогда ты самоубийца, потому что я не знаю, как надолго меня хватит с таким мучителем, как ты.
            – Ты само совершенство! – простонал мой безумец, обнимая меня. – Я недостоин тебя. Хочешь, прогони меня, а лучше утопи прямо сейчас, как слепого щенка! Потому что без тебя мне ничего на этом свете не нужно… Амазонка моя синеглазая! Желанная моя! Галчонок мой певучий…
            – Ты  бессовестно пользуешься моей добротой, – слабо сопротивлялась я,  когда он опрокинул меня, – ты знаешь, что я не смогу прогнать тебя, потому что ты мне слишком дорого достался… – я не в силах была сбросить с себя его бесстыжие руки… – Ты просто обманщик: то клянешься, что всё будет так, как я хочу, то обещаешь подарить мне звезды…
            – Звезды?! Так возьми их, любимая! Они твои! Все до единой…
            Звезды закачались и стали падать на нас, кружась и сбиваясь в огромный сверкающий шар, бьющийся пылким сердцем в лоне ночи. Потом взорвались безудержным фейерверком и, скользя радужными искрами, рассыпались в опрокинутом в Дону небе…
            – Люблю тебя! – последним вздохом отлетела ночь, – люблю…
            
             
            Мы едва успели до первых петухов проскользнуть к себе в комнату и сразу забылись сном. Я поспала всего час и рано утром встала, чтобы выполнить два очень важных дела.
            Проходя через кухню, я увидела там маму и попросила её поберечь сон Анатолия и дать ему выспаться, потому что ему предстояло вести машину, а он измучен…
            Накинув шелковый шарф, я сходила на кладбище, положила Митяю синие цветы и простила его, бедоношу… Затем пошла в церковь и поставила свечи за здравие всех, кого люблю, и за упокой душ Тамары и Митяя. И молилась, и просила прощения, и всем всё простила…
            Когда я вернулась домой, вся семья была уже на ногах и собиралась завтракать. Илюшка, пользуясь слабостью к нему обеих бабушек, таскал со стола куски и, едва надкусив их, выбегал во двор и кормил крошками цыплят.
            Анатолий тенью прошёл за мной в комнату и с тревогой заглянул мне в глаза:
            – Где ты была? Я уж было испугался, что ты снова куда-нибудь сбежала…
            Я прильнула на мгновенье к его груди и подняла к нему лицо:
            – Глупый, куда же мне бежать от тебя? Ты моя судьба… Я была в церкви и замаливала наши с тобой грехи, а ещё сходила на кладбище, чтобы простить одну очень старую обиду.
            – И мне всё простила? – тихо спросил Анатолий, обнимая меня за плечи.
            – И тебе, дорогой, всё простила. Пойдем нас ждут.
            После долгого немногословного завтрака мы стали собираться в дорогу. Мама заботливо забила опустошенные коробки соленьями и вареньями и Анатолий с весёлыми присказками о заботливой тёще уложил их в багажник.
            Мы улыбались и были ласковы друг с другом, но вчерашнего подъёма чувств не было: осколки ночной ссоры ещё царапали наши с Анатолием души.
            Родители ничего не заподозрили, списав нашу вялость на усталость и грусть разлуки, один Илюшка был весел и беззаботен и никак не хотел лезть в машину, обнаружив перед самым отъездом на деде такую завлекательную игрушку, как бинокль. Анатолий тепло обнял моих родителей и деда, и я слышала, как тот ему сказал: «Помни, казак: нет тебе отступу от слова твоего! – а потом, подумав, зачем-то добавил: – Ты в Галине никогда не сумлевайся: чистая она, как слеза, и сердце её из воску слеплено, как у её бабушки Дуни».
            Отъезжая, я долго смотрела как мои родные махали нам вослед, а когда станица скрылась в шлейфе пыли, закрыла глаза и проспала, как убитая, до самого дома.
            
            
            – Галочка, родная моя, проснись, мы приехали!
            Я открыла глаза и никак не могла сообразить, где мы. Анатолий буквально вынул меня из машины и встряхнул: – Проснись, спящая красавица!
            – Спящую красавицу положено будить поцелуем, а не трясти… – сонно сказала я и он тут же припал ко мне.
            И я, наконец-то, проснулась:
            – А где твоя мама и Илюшка? И почему мы не в моём дворе?
            – Бабушку с внуком я высадил у дома мамы. Они там побудут до завтра. А тебя  привёз сюда, потому что мне очень нужен твой совет по одному важному вопросу…
            Я мотнула головой, стряхивая остатки заморочного сна:
            – Ну так пошли!
            Если я и не весь сон стряхнула, так он сразу слетел с меня, как только я услышала забытый голос Папуаси:
            – Галиночка! Деточка! Как давно тебя не было видно! Я уж и не надеялась, что ты порадуешь меня своим появлением…
            Я увидела страшно изумленное лицо Анатолия и, едва сдерживая смех от этого комикса,  повернулась к Папуасе:
            – Здравствуйте, Настасья Филипповна! Как вы себя чувствуете?
            – Хорошо, просто великолепно. Твоими молитвами, деточка, – заулыбалась мне Папуася и её никем невиданная доселе улыбка привела Анатолия в шок. А та уже обратила всё своё внимание на него: – Ах, Анатолий! Какой вы счастливчик, что такая женщина заинтересовалась вами! На вашу Галину надо молиться, как на икону!
            – Я и молюсь, – немного отошел от шока Анатолий, по-хозяйски обнимая меня, – с утра до вечера молюсь на свою Галину…
            – Дай вам Бог счастья! – расщедрилась Папуася.
            – Спасибо, Настасья Филипповна, на добром слове, – поблагодарила я старушенцию и потянула всё ещё прибалдевшего Анатолия в подъезд, чтобы не расхохотаться прямо на глазах у всего честного народа, не менее ошарашенно взирающего на Папуасю. А та продолжала делиться с кем-то своей радостью:
            – Вы не представляете, какую прекрасную женщину нашёл себе Анатолий…
            Войдя в лифт мы оба стали хохотать, как сумасшедшие.
            – Что ты сотворила с нашей Папуасей? – сквозь смех спросил меня Анатолий. – Никто у нас, отродясь, не видел её улыбки и уж тем более не слышал добрых слов.
            – Ничего особенного, мой дорогой, – ответила я, все ещё давясь смехом, – просто, когда ей было плохо, я её пожалела.
            Мой дорогой перестал смеяться и, упершись в стену лифта, повис надо мной:
            – Хорошая моя! Волшебница! Как же я тебя люблю, если бы только знала!
            Лифт остановился, а мы все ещё целовались, пока кнопку вызова не нажала…Люлёк.
            – Галка! – радостно завопила она. – Как я по тебе соскучилась! Я сейчас спешу, а вечерком загляну…
            Я успела лишь поприветствовать Люлька, выходя из лифта, потому что Анатолий, загадочно улыбнувшись, сразу же остудил её:
            – Сегодня не надо. Завтра приходи…
            Люлёк сделала круглые глаза: «Понятно!» и – прыснула смехом в кулачок.
            Мой единственный и любимый открыл дверь и подтолкнул меня внутрь:
            – Заходи, хозяйка, в свой дом, в новое Галкино гнездо…
            Я вошла и застыла на пороге.
            
            
            Глава 14
            
            Это была квартира Анатолия, но это была совсем другая квартира! Совсем другая!
            Он не просто сделал полный ремонт, он изменил весь интерьер, купил новую мебель, поставил новые окна… Как он догадался, что я люблю светлю охру и терракоту? И что предпочитаю шторам жалюзи? И что не люблю ковров на стенах, зато мне очень  нравится ходить босиком по мягко настланным полам?
            Анатолий водил меня как слепую по гостиной и детской комнате, ловил каждый оттенок моего меняющегося настроения и спешил пояснить почему он сделал так, а не иначе. Я была настолько ошарашена, что не сразу заметила стоящие на столах свежие цветы, в которых … торчали записки. Как во сне я протянула руку и взяла одну из них: «Моей любимой, желанной и единственной!», в другом букете, на журнальном столике, была записка «Ненаглядной моей Галочке»
            Чувствуя, что вот-вот упаду, я прижалась к своему чародею:
            – Толечка! Держи меня крепче! А то я разобьюсь вдребезги…
            Он подхватил меня на руки и довольно засмеялся:
            – Что ж ты сдалась так рано! Ты же ещё самое интересное не посмотрела!
            – А что, есть ещё что-то более сногсшибательное? – задохнулась я, стискивая в объятиях его шею, – ты решил меня полностью приручить?
            Анатолий со смехом посадил меня на вертящийся стул и развернул лицом к легкой загадочной ширме в углу у окна, затем сложил её и я увидела компьютер, полку для дисков и изогнутую на гибком шнуре лампу.
            – Это твой мини-кабинет, Галчонок! – королевским жестом указал он на рабочий уголок, – здесь моя талантливая женушка будет творить свои шедевры.
            – Спасибо, дорогой мой! – благодарно улыбнулась я и, дождавшись довольной улыбки Анатолия,  неожиданно для него задала далеко не праздный вопрос: – А нет ли тут тайной подоплеки? Не хочешь ли ты запереть меня в доме, чтобы я ни с кем не встречалась? Например, со своими коллегами и респондентами мужеского полу…
            По тому, как мой ревнивец смутился, я догадалась, что коснулась болевой точки, но он, бесстрашно глядя мне в глаза, решил быть предельно правдивым:
            – Мне бы очень этого хотелось, счастье моё, но я не настолько примитивен, чтобы зарывать твои Богом данные таланты в своих кладовых. Мне, конечно, будет нелегко, придётся постоянно подогревать твою любовь и быть бдительным и изобретательным, чтобы сберечь своё бесценное сокровище, но я готов к такому подвигу. Я буду очень стараться, не мучить тебя ревностью, но если ты будешь подавать повод, я применю свое тайное оружие…– он хитро сощурился и, дождавшись моего вопроса «какое?», выпалил: – я приложу все усилия, чтобы ты всё время была беременной! В таком положении далеко не разбежишься!
            – Толечка! – с нарочитым испугом воскликнула я, – ты так коварен?
            – А ты как думала, любимая? Твои таланты – достояние народа, а всё остальное – только моё!
            – О, какой ты у меня жадный собственник! Но я не об этом. Я о том, что неужели, если я захочу очередного ребенка, я должна буду обязательно подать тебе повод для ревности? Я такая скромница, а ты собираешься меня провоцировать!
            Анатолий расхохотался и, стянув меня со стула, привлёк к себе:
            – Похоже, я сам себя поставил в тупик! – его ладони скользнули по моей спине, а  взгляд окутал лучащейся нежностью: – А ты правда хочешь много детей?
            – Ну, не настолько много, чтобы результат был таков, когда нет времени и сил на процесс, – не спеша начала я, расстегивая на нём рубашку, – но троих мы бы, пожалуй, осилили без ущемления наших общих интересов.
            – Ой, как сложно выражается моя умница! – восхитился мой желанный мужчина, лаская меня сияющими глазами, – но, благодаря своей единственной извилине, я понял главное: пора показать тебе нашу уютную спальню!
            Я всем телом прильнула к любимому и сплела руки на его шее:
            – Какой ты у меня догадливый, Толечка! Просто волшебник!
            – Ты задушишь меня,  любовь моя, – радостно засмеялся Анатолий, поднимая меня на руки,  – и я не смогу продемонстрировать тебе все достоинства нашей новой кровати…
            
            
            Примерно через час мы испытывали преображенную ванную, где Анатолий показал мне новую стиральную машину:
            – Тебе не надо больше мокнуть, Галчонок, с риском простудиться…
            – А мне казалось, что тебе нравилось, когда я мокрая…вся.
            – Так то было, когда я подсматривал за тобой, как воришка! А теперь я могу  любоваться своей ненаглядной сколько хочу и когда хочу…
            – Вы бесстыдны и беспринципны, Анатолий Ильич! – строго сказала я, – и у вас слишком переменчивые взгляды и пристрастия.
            – Вы не совсем правы, Галина Степановна! И сейчас убедитесь в этом.
            Он завернул меня в полотенце и повёл в кухню…
            – Это что же, самый дорогой для тебя предмет мебели? – спросила я, поглаживая старый кухонный стол, – он нагло выбивается из современного интерьера кухни…
            – Я оставил его, чтобы когда-нибудь показать дочке. А ещё, чтобы проделать работу над ошибками…
            – Дочке такое показывать нельзя! – твердо заявила я. – А ещё… ты по-моему не совсем в своем уме.
            – Ты же знаешь, Галчонок, у меня иногда случаются приступы безумия…
            Мне с трудом удалось увернуться от безумца и завлечь его в гостиную:
            – А сейчас постарайся, чтобы у тебя была ясная голова, потому что я учиню тебе допрос: когда ты всё это успел? Как ты узнал мои вкусы и пристрастия? Кто был твоим соучастником? Кого ты ограбил, чтобы всё это провернуть? И каковы твои далеко идущие цели и планы? И есть ли, в конце концов, в моём доме халат и тапочки?! Я замерзла кантоваться в мокром полотенце!
            – Ой, как много вопросов! – изумился Анатолий, рассыпая глазами веселые искры. – А я-то надеялся, что достаточно утомил свою девочку! Ну что ж, за плохое качество супружеского труда придется расплачиваться болтовней. Только сначала, пойдём, утеплишься…
            – И где же это я найду себе одежду?
            – Как где? В шкафу, вестимо! Ты разве не видела шкаф в спальне? Погляди: а вдруг там что-то есть? А может быть, погреешься под одеялом?
            – По-моему, ты увиливаешь от ответов, – догадалась я, отправляясь в спальню.
            Открыв шкаф, я обнаружила там несколько своих платьев, туфли, халат и тапочки.
            – Теперь я уверена, что у тебя были соучастники! – заявила я своему волшебнику, облачаясь в халат. – Колись, любимый, а не то я объявлю твою голодовку!
            – Только не это! – взмолился любимый, – мне на голодном пайке долго не продержаться! Сдаюсь, хозяюшка моя, и выдам тебе все свои страшные тайны! Моими соучастниками были мама и Люлёк. Это твоя подружка и наш тайный агент, работающий на два фронта, притащила твой гардероб, свежие цветы и сварила борщ! Эта рыжая бестия очень хотела сделать тебе приятное. Она и за моими строителями приглядывала, чтобы те успели сделать ремонт, и мне ежедневно давала оперативную сводку. Она же и убирала. Не знаю, милая, как тебе это удается, но ты умеешь быстро находить добрых друзей… А моя мамочка полностью взяла на себя заботы об Илюшке, да ещё успевала давать советы направо и налево. Потому что она возмечтала о такой невестке, как моя ненаглядная. Всё! Я больше не скажу ни слова, пока ты не накормишь своего заботливого, послушного и единственного мужчину!
            – Чем же мне тебя кормить, заботливый ты мой? – спросила я, обнимая своего ненасытного мужчину.
            – На первое я бы съел борщ и всё мясо, что в нем плавает, – облизнулся мой изголодавшийся любимый, – на второе горячего галчонка, а на десерт сладкую вишенку!
            – А плохо тебе не будет? – рассмеялась я столь насыщенной заявке.
            – Нет! – обнадежил меня Анатолий. – Борщ абсолютно свежий! А от сладкого мне никогда не бывает плохо.
            При таком меню, естественно, до серьезных разговоров дело дошло нескоро.
            А лучше бы их не было вовсе! Потому что, наспех сознавшись, что  заложил недостроенный загородный дом, куда успел свезти всю старую мебель, мой фантазёр, затеял новую разборку – уж такая у нас с ним завелась традиция, что идиллий без разборок мы подолгу не выносим.
            А всё началось после того, как Анатолий рассказав о залоге, предположил, что это ненадолго и начал хвалить сделанную мною для их фирмы рекламу, после запуска которой к ним повалил клиент и доходы заметно возросли. В связи с этим, мой славный технический директор в полном согласии с логикой вспомнил, как я взбаламутила его персонал и как бесцеремонно увивался вокруг меня Валерий Сергеевич.
            В качестве сатисфакции он надумал затеять небольшой банкет по случаю нашей с ним официальной помолвки и пригласить на него всех взалкавших меня сотрудников. В первую очередь тех, кто имел наглость дышать моими духами и пялиться на мои ноги… Анатолий так живо представил в лицах, как будут корчиться от разочарования и зависти его конкуренты, что мы единодушно и весело смеялись. Но недолго.
            Предвкушая свой триумф, мой единственный и неповторимый вдруг заявил, что хочет, чтобы на банкете я была в том вишнёвом платье, в котором под присмотром своего московского рыцаря красовалась на балу в Москве.
            Я постаралась взять себя в руки, но руки были заняты бокалом с шампанским и соленым огурцом, потому что мы как раз в это время на радостях затеяли небольшой импровизированный пикник на полу посреди гостиной. Пришлось воспользоваться укоряющим взглядом и примером из классики:
            – Ты не помнишь, дорогой, откуда эта цитата: «Она его за муки полюбила, а он её за состраданье к ним»?
            От неожиданности Анатолий без раздумий выпалил правильный ответ:
            – Это Шекспир, «Отелло».
            – Правильно, милый. Соображаешь. А это значит, что ты затеваешь очередную разборку в полном уме и памяти. Это я к тому, чтобы ты потом не говорил мне, что снова был дураком… А ты не находишь, что это произведение про нас с тобой написано, про нашу любовь?
            – Ты это о чём? – озадаченно спросил мой эрудит, всё еще не понимая, куда я клоню.
            – О том, мой горячий Отелло, что начавшись почти по классике, рано или поздно наша любовь закончится смертоубийством, но только душителем буду я – твоя несчастная кроткая Дездемона…
            Мой Отелло, недолго думая, привлек меня к себе и освободил мне руки, отобрав с трудом выпрошенную каплю шампанского и огрызок моей эксклюзивной закуски для беременных:
            – Так задуши меня, царица моя! Только в своих объятиях, потому что я хороший!
            Я немедленно сомкнула руки на его шее:
            – Это ты-то хороший? Ты?! Буйный ревнивец и безумец? Параноик и жадный собственник? Мучитель добропорядочной женщины?
            – Это всё из-за тебя, любимая…– заворковал Анатолий, лаская мою  спину. – Я никогда таким не был. Меня всегда считали спокойным и рассудительным. Жил я себе тихо, мирно, размеренно… пока ты не ворвалась в мою жизнь! Ты разбудила во мне спящий вулкан, перевернула такие скрытые пласты, о которых я даже не догадывался. С тобой я живу как в штормовом океане: то на вершине блаженства, то в бездне отчаяния. Я в постоянном напряжении, в поиске, я безумствую... Да я просто живу! Спасибо тебе, родная…
            – Толечка! – прильнула я к нему, – ты из меня верёвки, вьешь… Неужели ты все ещё не веришь мне? Я никогда ни на кого тебя не променяю! Только ты в моём сердце!
            – Я верю тебе, моя ненаглядная, – не слишком твёрдо сказал Анатолий, уткнувшись мне в плечо, – но я так боюсь тебя потерять! Ты такая соблазнительная, что мне никогда не будет покоя… У меня был шок, когда мне на глаза попались «Светские сплетни» и я увидел, как они оба на тебя смотрят!.. Он всё ещё очень любит тебя…
            – Ты о Крымове? Меня его любовь не трогает. Это его проблемы. Да мало ли кто меня хочет! Главное то, что мне никто из них не нужен. У меня есть ты: самый лучший, самый красивый, самый сильный, самый умный… – я награждала его нежными эпитетами вкупе с не менее нежными поцелуями до тех пор, пока он не успокоился настолько, чтобы снова почувствовать голод…
            
            
            На следующий день после работы, оставив коллег в шоке от известия о скорой свадьбе, я приехала в свое холостяцкое жилище, чтобы собрать и упаковать вещи для переселения в новую жизнь. В ожидании, пока Анатолий приедет за мной, я улеглась поудобней на тахту и набрала телефон Сашки.
            Выпалив ей сенсацию о свадьбе и о своей беременности и выслушав поздравления и восторги о подрастающих Славках Яровых, я спросила:
            – А помнишь, Сашура, что ты мне сказала, когда узнала, что я отмечала свой день рождения в «Южном» за тем же столиком, что и твой?
            – Конечно, помню! Я сказала, что это знаково, что раз с моего дня рождения началась моя любовь, то и ты после праздника за этим столиком обретёшь свое счастье.
            – Так и получилось, подруга! Ты оказалась совершенно права! Но в тот момент мне и в голову не могло прийти, что я полюблю Анатолия, а он меня. Согласись, тогда это звучало дико.
            – Это точно, – согласилась Сашка. – До такого и я бы не додумалась. – Она немного помолчала и со вздохом сказала: – Я так рада, за тебя, Галочка! Если бы ты знала, как я мучилась от того, что отняла у тебя Влада.
            – Брось ты, Сашура! Ты никого у меня не отнимала. Просто так распорядилась судьба. Влад полюбил тебя, а не меня, и ты ни в чём не виновата. Значит он был предназначен тебе.
            – И ты правда не держишь на нас зла? – допытывалась Сашка. – Когда ты была у нас, мне показалось, что тебе ещё больно…
            – Может быть. Может быть и было чуточку больно, – согласилась я, – ведь рана была слишком глубокой, чтобы боль полностью прошла за такое короткое время. А, кстати, как его ранение? Он уже полностью оправился?
            – Да, спасибо, всё хорошо, твоими молитвами, подружка моя милая. Мне тебя так не хватает! Особенно теперь, когда ты простила меня окончательно…
            – Глупая ты, Сашка! – возмутилась я. – Не за что мне тебя прощать. Я люблю вас обоих и желаю вам счастья! Во мне всё давно перегорело.
            – Ты всё таки ещё любишь его!.. – испугалась моя подруга.
            – Люблю ли я Влада? Конечно, люблю. По-своему и совсем не так, как прошлым летом, не волнуйся. Он мне не безразличен, не буду врать, но по-настоящему люблю я только Анатолия. А Владу я благодарна за то, что он разбудил моё ожесточившееся сердце для любви. Для большой любви к моему единственному и желанному мужчине.
            – Галюсь, я так хочу, чтобы ты была счастлива! – простонала Сашка.
            – Мы обязательно все будем счастливы, Сашура! Мы так долго и терпеливо ждали своего счастья, своей любви. Вы приедете на нашу с Толей свадьбу?
            – Ой, Галюсь, не знаю! У меня же груднички, да и маленькие они ещё совсем, – расстроилась моя подружка.
            – Ничего, не журись. Я ведь тоже не была на вашей свадьбе. Зато мы сможем повенчаться в один день, у нас в храме Иоанна Крестителя. Вы же подождете, пока я рожу невесту для ваших близняшек?
            – Я уговорю Влада подождать. Это будет так здорово венчаться вместе! – искренне обрадовалась Сашка. – А ты знаешь, мы с Владом решили и крестить своих мальчиков в этом храме. Ведь там я вымаливала ему жизнь.
            – Крестить? Здесь? – растерялась я. – Тогда у меня к тебе, Сашок, просьба: уговори Петра отказаться от обещания быть крёстным твоих близняшек. Я хочу, чтобы, раз я буду крестной матерью Славиков, крёстным отцом стал мой Анатолий. Это очень важно, подруга! Я никак не могу покумиться с Петром, потому что это обидит Толю. Я не могу и не хочу его ранить. Потому, умоляю тебя, пусть Влад убедит Петра, что это нужно для моего счастья. Обещаешь?
            – Но, Галюсь, по-моему муж и жена не могут быть кумовьями, не положено это. А вот, что касается Петра – попробую решить эту проблему, – растерялась Сашка. – Ради тебя я готова сразиться с ними обоими.
            – Спасибо, подружка! Ну пока! Бог даст – свидимся.
            
            
            Поговорив с Сашкой, я устало потянулась и…
            – Толя!!! Ты давно пришел?!
            Анатолий стоял в дверях и нервно хрустел пальцами: бледный, с крепко сжатыми губами и сумрачным взглядом.
            Я с тревогой заглянула ему в лицо: – Толечка, что с тобой? Скажи что-нибудь! Только не смотри на меня так! Я сейчас, подожди…
            Что, что он мог услышать?! Наливая воду в стакан, я лихорадочно припоминала свой разговор с Сашкой и с каждой секундой возрастал мой ужас: Влад! Анатолий  никогда не спрашивал меня о Владе, хотя знал, что Сашка увела его у меня – я сама жаловалась ему на это зимой. О, господи!
            Когда я вернулась в комнату, Анатолий сидел в кресле, уронив руки на колени. Я опустилась на ковёр и протянула ему стакан. Он осушил  его залпом, затем, поставив стакан на пол, снял с моего покрытого испариной лба налипшие волосы:
            – Теперь я знаю, как тебе было больно, когда я в постели с тобой поминал во сне  имя другой… Прости меня, родная. И это хорошо, что я случайно подслушал твой разговор: я никогда бы не осмелился тебя спрашивать об этом…о Сашином муже. Я же видел его… на видеокассете – от таких все женщины без ума... Мне страшно было бы услышать, что ты…
            – Толечка, родной мой! Нет никого лучше тебя, ты один в моём сердце! Да, там есть рубцы от потерь, но ведь мы уже не дети. И в твоём сердце есть рубец навсегда потерянной любви… Но неужели мы не сумеем быть счастливыми?
            Анатолий притянул меня за руки и усадил к себе на колени:
            – Мы обязательно будем счастливыми! Мы уже счастливы! Правда, Галчонок?
            – Да, жаль моя. Да, любимый. Мой дед говорит, что самое главное в жизни дается ценой великого страдания. Разве мы не выстрадали нашу любовь? Я очень тебя люблю, Толечка! Так люблю, что аж сердце останавливается…
            – Я тоже. Тоже очень люблю тебя, Гала! И буду любить всегда.
            
            
            В начале сентября я прилетела в наше гнездышко, как на крыльях, и стала с нетерпением ждать возвращения Анатолия.
            Когда он вошел, я бросилась ему на шею и объявила, что у меня есть отличная новость.
            – Какая же это новость? – с улыбкой спросил мой суженый, кладя на тумбу в прихожей какой-то пакет.
            – Скажу после того, как накормлю тебя, милый!
            Мне с трудом удалось сдержаться во время ужина и, разлив чай, я выплеснула:
            – Теперь я знаю точно, что у нас будет девочка!
            – Правда?! – засиял мой любимый. – Это здорово! Я очень хочу, чтобы у меня была еще одна прекрасная синеглазка.
            – А как мы её назовем? – с воодушевлением спросила я, готовая на всё для своего единственного друга. – Если хочешь, мы можем назвать её Тамарой!
            – Нет, – без всякого постороннего волнения откликнулся будущий папа, – это было бы неправильно. Мы назовем свою малышку Надеждой. И будут у нас с тобой дочь и сын: наши надежда и опора.
            – Толечка! Как хорошо ты придумал! Конечно, она будет нашей Надеждой…
            Вечером мы сообщили свою новость Наталье Владимировне и Илюшке. Будущая бабушка одобрила наш выбор имени для внучки, а Илюшка стребовал сестрёнку немедленно, не отходя от кассы.
            – Тебе придётся подождать до февраля, сынок, – со смехом остудил его отец, – и попомни моё слово, ты ещё будешь жалеть об этом спокойном времени, когда она не достаёт тебя своими капризами.
            – Не буду, – уверенно заявил Илюшка. – Я буду её защищать и рассказывать ей сказки.
            – Это верное решение, сынок! – одобрил такую программу Анатолий, – мужчины для того и существуют, чтобы охранять свой дом, заботиться о женщинах, беречь их и делать им приятное.
            – Полностью с вами согласна! Мы с мамой тоже так думаем! – заявила я и обняла своих любимых мужчин, заговорщицки глядя в довольные глаза Натальи Владимировны.
            И уже перед самым сном я вспомнила о загадочном пакете, забытом в прихожей.
            Анатолий вскрыл его и расстелил на кровати то самое вишневое платье, в котором я блистала в Москве:
            – Это тебе, Галчонок, свадебный подарок от твоей подруги. Признаюсь, я помог ей в выборе подарка… Ты же не сердишься на меня за это?
            – Нет, Толечка! Это платье действительно идёт мне больше, чем Сашке.
            – И теперь я смогу назначить банкет и представить всем свою вишенку, – хитро улыбнулся мой Наполеон, вынашивающий планы страшной мести моим поклонникам.
            И ему это удалось. Он достиг ожидаемого эффекта и понаблюдал за обескураженными и завистливыми лицами своих и моих коллег, которые, по сути, никогда не были ему соперниками: никто не может затмить несравненного Анатолия в глазах его избранницы!
            – Счастливая ты, Галка! – не скрывая зависти, простонала Жанка, глядя на моего бравого казака, наслаждающегося заслуженной победой.
            – Твоя правда, подруга! – с удовольствием согласилась я с ней.
            
            
            Двадцать первого сентября я стала Галиной Донсковой и мое семейство Максаевых ничуть не расстроилось по этому поводу. Напротив: все были довольны и счастливы, даже, как мне показалось, больше нас с Анатолием.
            Было застолье, гуляние, песни и танцы. Были подарки и сюрпризы, были завистливые взгляды одних, и восхищение и искренняя радость других. Приехал даже мой настоящий братец, вызвав непонятые им шутки и подколки в мой адрес от Анатолия. Они сразу подружились и Николай, почувствовав себя рядом с моим казаком мужиком, даже отбился на время от опеки своей властной жены.
            Было весело и сумбурно, но нас с Анатолием всё это мало трогало: мы чувствовали, что мы одни в мире, только он и я.
            Едва всеобщее веселье достигло того апогея, когда все забыли по какому поводу собрались в просторном дворе Максаевых, мы сбежали к Дону.
            Щедрое бабье лето окутало всё теплом и лаской. Травы и деревья источали тонкий аромат ранней осени, навевающий истому и меланхолию, воздух был прозрачен и оттого окоём, очерченный чёткой линией горизонта, просматривался легко и свободно. Батюшка Дон, наполненный довольством и покоем, светился изнутри последними бликами утонувшей в нём вечерней зари и дышал ровно и тихо.
            Мы стояли на берегу и целовались теми нежными, самозабвенными и сладкими поцелуями, которые бывают в самом начале любви, в предвкушении сокровенной близости и счастья. Потом, обнявшись, смотрелись в донскую гладь, отражающую ранние вечерние звезды и томную луну и чувствовали себя белыми лебедями, купающимися в  ласковых и мягких, как пух, волнах любви…
            «Вот оно моё счастье! – думала я, тая в тепле, исходящем от любимого. – Судьба долго испытывала меня и в награду за терпение дала мне мужчину всей моей жизни...»
            Почувствовав моё благолепие, Анатолий осветил меня сиянием бездонных глаз, и я спросила:
            – Навсегда мой? До самой берёзки?
            – Навсегда твой, Галчонок. До самой берёзки – одной на двоих!
            И в этот миг со звенящих смехом небес упала звезда…
            
            
            К о н е ц
            
            Волгоград, сентябрь 2007 г.
            
            
            
            Сентиментальная дилогия «МУЖЧИНА ДЛЯ АМАЗОНКИ»:
            1. «Ассоль волжского разлива» – http://www.proza.ru/2013/02/02/288
            2. «Любимый по наследству» Часть 1. – http://www.proza.ru/2013/02/05/88