Черные полковники

На экспериментальном комплексе работали два отставных полковника. О строительной науке, они имели весьма смутное представление – в армии служили замполитами. Зато им не было равных в так называемых общих вопросах – провести субботник, натаскать агитаторов к выборам, организовать политзанятия, отправить народ на сельхозработы. Кто-то окрестил их «черными полковниками» – накануне в Греции произошел переворот, и власть захватила, как писали в газетах, военная хунта черных полковников. А острая на язычок Землянова из технической библиотеки наградила каждого еще индивидуальным прозвищем: Пиночет и Инжоп с Пердопом. С Пиночетом, полагаю, все понятно, а Инжоп с Пердопом – это инженер по особым поручениям с персональной доплатой!

Пиночет – добродушный, в меру занудливый, с примесью интеллигентности – сидел в нашем отделе на должности заместителя начальника. Сам начальник базировался в Москве, и нужен был пастух – блюсти дисциплину. Инжоп числился у Падлыча и занимался хозяйственно-снабженческими делами. Более  лицемерного и твердолобого индивидуума я не встречал до сих пор. Соображал он туго – любой вопрос переспрашивал «Что? Не понял? Повторите?». Перед начальством холуйствовал и готов был расшибиться в лепешку. А Падлыч любил пресмыкающихся.

Оклады полковники себе выбили приличные: 190 рублей – Пиночет, 170 рублей – Инжоп. Да еще у каждого была военная пенсия как минимум 200 рублей – не плохо! Я получал 130 рублей, являясь – хотя и молодой специалист – ответственным исполнителем темы. У Славки Волкова, собаку съевшего на испытаниях, оклад был 150 рублей. Виктор Иванович, уже двадцать лет пахавший научную ниву, получал 210 рублей. Работа в науке полковников устраивала. Они распределяли канцтовары, ходили по комнатам, осматривая свои владения, пили чай и болтали с женщинами, после обеда подолгу играли в шахматы, готовились к собраниям и политзанятиям – а попросту говоря, читали газеты.

Пиночет был умнее и в технические вопросы не встревал. Инжоп самоуверенно лез во все дырки. Работяги откровенно смеялись над ним. Однажды Инжоп пришел контролировать изготовление опалубочной формы – ее только что собрали на монтажной сварке.

– А почему сварные швы прерывистые? – спросил он. Бригадир сварщиков был шутником и ответил:
– Пробовали сплошным швом – металл ведет! Конструктора маху дали – надо было ребра жесткости предусмотреть! Теперь цементное молоко выльется, не бетон получится – размазня!
– Что же делать? – встревожился Инжоп.
– Не знаю, – натянув маску, сказал бригадир, – наше дело варить по чертежам. Можно, конечно, пластилином залепить непровары...

На следующий день Инжоп притащил в цех десять коробок пластилина – работяги так и легли! 

У Инжопа была поганая сущность. Как-то в столовой, съев на десерт пирожок с повидлом, он встал из-за стола и потянулся  в карман за носовым платком. Но вовремя сообразил – запачкает костюм. За соседним столом сидела наша сотрудница с сыном – мальчиком лет шести. «О, какой хороший паренек!», воскликнул Инжоп и потрепал мальчишку по голове, вытерев масляные пальцы о его волосы. Один раз он поручил Генке Михайлову, который работал на комплексе художником, оформить стенную газету к 23-му февраля. Генка нарисовал на ватмане заголовок, наклеил фотографии ветеранов, машинописные листы с их воспоминаниями. Получилась неплохая газета, и на следующее утро он собирался передать ее Инжопу. Не удалось – вечером у двухлетней дочки температура подскочила до 39,5°С. Инжоп царапался в закрытую дверь  мастерской, метая в адрес Генки громы и молнии. В конце концов, выломали замок, и газету благополучно повесили на стенд. Когда Генка вышел на работу, Инжоп принялся его распекать – дескать, как можно быть столь безответственным, поставить под угрозу срыва важное мероприятие. Генка огрызнулся – что же бросать больного ребенка и нестись вешать  газету! Инжоп вспылил, схватил Генку за грудки и заорал:

– Да я  во время войны таких, как ты, лично расстреливал!

Генка вынул паспорт, ткнул им в физиономию Инжопу и, чеканя слова, произнес:
– На, смотри! Если ты в войну расстреливал людей с советским паспортом, значит ты – недобитый власовец! Тебя самого надо судить и расстрелять!

С тех пор к Инжопу прилипла вторая кличка – «Власовец».

В отличие от Инжопа Пиночет понимал юмор, хотя шуточки часто отпускал  сомнительные. На одном расширенном лабораторном совете обсуждали тематику железобетонных резервуаров, которую вела зав.группой Телегина. Когда совет закончился, Пиночет подошел к ней и выдал:
– Маргарита Васильевна, я  так и не понял, чем вы все-таки занимаетесь – резервативами или презервуарами? 

Телегина опешила, покраснела, но все-таки нашлась:
– Противозачаточными средствами всех типов и окончаний!

Дамочки потом еще долго хихикали за спиной Пиночета, а ему – хоть бы хны!

Иногда от нечего делать Пиночет просматривал краткий справочник строителя и, нахватавшись верхов,  заходил к нам с хитрой улыбкой: 

– Ну-ка скажите, что является несущим элементом железобетона? 
– Арматура, наверно, – отвечал я или Виктор Иванович.
– Вот и не правильно! – радовался Пиночет. – Арматурный каркас является несущим элементом!
– А не один ли черт! – возражали мы.
– Значит, не один! – тоном специалиста отрезал Пиночет. – Ладно, пойдем дальше. – Какие вы знаете пороки древесины?..
– Разгадывал бы ты лучше кроссворды, товарищ полковник! – по-простецки обрывал его Волков. – Чего нас экзаменовать! Мы свои экзамены давно сдали!

Но больше всего Пиночету нравилось разыгрывать женщин. Когда какая-нибудь дамочка, например, отпрашивалась пораньше с работы, он через некоторое время обязательно заходил  в  комнату и строго вопрошал «А где эта мадам?». Подруги ушедшей, полагая, что она покинула работу без разрешения, начинали ее выгораживать: мол, вышла на 10-15 минут, скоро вернется. Пиночет с удовольствием слушал, как они упражняются во вранье, а потом со смехом прерывал:
– Да что вы мне голову морочите! Я же сам ее отпустил! Нехорошо обманывать начальство, нехорошо!

Мы в свою очередь тоже были не прочь разыгрывать полковника. Однажды я зашел в кабинет и, ничего не говоря, уселся на стул. За рабочим столом Пиночет всегда что-то усердно писал. 

– Ты чего? – оторвавшись от писанины спросил он, глядя поверх очков.
– Как  чего – совещание!
– Какое  совещание? Я не назначал!
– Здрасьте! Вы сами утром сказали, в два часа зайти – будет совещание. Забыли что ли?

Пиночет пожал плечами и снова взялся за ручку. Через пару минут заявился Виктор Иванович и сел рядом.

– А  у тебя какой вопрос? – настороженно поинтересовался полковник.
– На совещание пришел, – спокойно  ответил Виктор Иванович.

Пиночет откинулся на спинку кресла и устремил взгляд в потолок. Чувствовалось, что в голове его происходит серьезный мыслительный процесс. Наконец, в кабинет ввалился Славка Волков, плюхнулся на диван и, опережая Пиночета, разразился громкой тирадой:
– Давай, товарищ полковник, быстрей совещание свое проводи! Работать надо! В лаборатории слесаря ждут – испытательный стенд собирать. Без меня они такого нагородят – мало не покажется! Или уйдут – потом ищи их по всему комплексу!

Волков врожденной агрессивностью мог огорошить любого. Пиночет успокаивающе замахал руками – тише, Слава, только не шуми! – затем откашлялся и начал:
– Товарищи, я пригласил вас для того, чтобы поговорить о трудовой дисциплине. Не все у нас, к сожалению, благополучно в этом плане. Мы не изжили еще опоздания на работу, случаются прогулы и прочие нарушения. Нам следует приложить дополнительные усилия, чтобы поднять на должный уровень этот важный показатель производственной деятельности…

Еще минут пять помолов воду в ступе, Пиночет отпустил нас. Мы, едва сдерживаясь, выскочили из кабинета, рванули в курилку и расхохотались.
 
С Пиночетом еще можно было ладить, а от Инжопа все старались держаться подальше. Первый раз я столкнулся с ним на политзанятиях. Была раньше такая дурь – политинформации и семинары. Все средства массовой информации писали и вещали в принципе одно и то же – капитализм загнивает, социализм процветает. Ан, нет – изволь еще это своими словами пересказывать коллегам! Инжоп вел семинар высшего звена по вопросам нравственного воспитания. На одном из занятий он нудно распространялся о безыдейности западного общества, об отсутствии высоких идеалов, о царящем духе наживы.

– Почему нет идеалов! А как же  классифицировать такие широко известные понятия, как  «американская мечта»  и  «стопроцентный американец». Разве это не идеалы! – спросил я, когда он кончил и попросил задавать вопросы.   
 
Инжоп стрельнул колючим взглядом и заявил, что пропагандируемая мною американская мечта – это бездуховная погоня за индивидуальным материальным благополучием. Такая мечта чужда советским людям, которые, руководствуясь моральным кодексом строителя коммунизма, стремятся к высоконравственным идеалам.

– Между прочим, моральный кодекс на 80% списан с библейских заповедей, – подначил я Инжопа. – В нашей стране культивируется атеизм, а  западное общество в целом религиозно. Поэтому можно сделать вывод, что оно в еще большей степени исповедуют этот самый кодекс – строителя коммунизма! 

Инжоп вспылил: назвал меня оппортунистом и демагогом, обвинил в распространении мелкобуржуазной идеологии. Я в свою очередь заметил, что он – типичный начетчик. На том и разошлись.

Окончательно я с ним разругался, когда был комсоргом комплекса, а Инжоп парторгом – то есть, являлся моим идейным руководителем. Я организовал турнир по мини-футболу, несколько походов и экскурсий, кружок по изучению местных исторических достопримечательностей. Ребята были довольны, Инжоп – нет. Почему работаете без плана, почему не ведете отчетность? – скрипел он. Какой план, какая еще отчетность! В футбол играем, в музей Чайковского съездили – разве не видно? Нет, напыщенно говорил Инжоп и показывал свой план мероприятий, в котором было пять столбцов: номер по порядку, наименование мероприятия, сроки проведения, ответственный и отметка о выполнении. Проделанная работа только тогда может быть признана удовлетворительной, назидательно поучал он, когда по ней  по установленной форме подготовлена отчетность.

Наташа Бурцева собралась по молодежной туристической путевке в Болгарию. Для получения положительной характеристики следовало пройти два собеседования – на комсомольском и партийном бюро. Девчонка добросовестно прочитала все о Болгарии – месторасположение, площадь территории, численность населения, административное деление, столица, климат… На партийном бюро ее завалили. Наташа прибежала ко мне с красными от слез глазами – Пиночет спросил, что она знает о последней встрече стран ОПЕК! Да эта встреча, черт возьми, состоялась накануне, и детально о ней говорили только по вражьим голосам – Свободе и Би-Би-Си!
 
Я пошел к полковникам – они играли в шахматы. Пиночет согласился, что переборщил, а Инжоп – уперся: комсомолец должен быть политически грамотен. Пришлось напомнить ему, как принимали в партию Шарыгина. В те времена уже существовали разнарядки на прием в КПСС: рабочему – пожалуйста, инженеру – ждать, пока не примут рабочего, чтобы не образовался дисбаланс. В институте хватало карьеристов, жаждущих вступить в партию, а рабочих – с гулькин нос! У нас же, на комплексе, рабочие водились в изобилии. Меня и Инжопа партийные и комсомольские деятели заколебали требованием сагитировать в партию молодых рабочих. Инжоп агитировал, но его посылали подальше. А я сагитировал! Шарыгин работал электриком, учился на вечернем отделении. Я не стал, как Инжоп, говорить, что он вольется в передовые ряды строителей коммунизма. Просто объяснил: окончив вуз, ты с партийным билетом запросто станешь начальником участка (так оно, к слову говоря, и вышло), а без билета – до пенсии  просидишь в мастерах! Шарыгин подумал и написал заявление. За две недели он прошел шесть инстанций – от нашего комсомольского бюро до комиссии Советского райкома партии в Москве – был принят в КПСС, и ни одна сволочь не спросила его про ОПЕК. А он и устава толком не знал!

С Шарыгиным совсем другое дело, упорствовал Инжоп, наше бюро не было последней инстанцией, а потом за него ручались товарищи из институтского комитета. Я хлопнул дверью, позвонил в Москву, там нашлись здравомыслящие люди – Инжопа одернули, и Бурцева поехала в Болгарию!   

«Почему так плохо молодежь становится на комсомольский учет?» – попрекал меня Инжоп. Действительно, ребята, приходившие на работу после армии, плевали на комсомол. «На кой черт нам нужен этот балласт!» –  отвечал я. «Нет! Вы плохо проводите разъяснительную работу» – талдычил он. Как-то я разговорился с работавшим у Падлыча Пашкой Барыкиным и узнал – парень поступил в заочный институт. Интересуюсь – кто подписывал характеристику. Инжоп! Дальше – больше! Оказывается, Инжоп подписал характеристику, в которой указывалось, что Барыкин член ВЛКСМ. О дела: я Пашку уже год в  комсомол загоняю, а парторг ему потворствует! Меня это прямо взбесило. Пашка, увидев, как я побледнел и  сжал кулаки, вдруг сказал:

– А ты пропиши его в своей газете. И о моей характеристике напиши. Если надо, я подтвержу. Обо всем напиши! Думаешь, он просто так характеристику подмахнул – черта с два! Скользкий тип! Я за характеристику ему на даче забор два дня делал. Оборотень настоящий!

Идея мне понравилась – на следующий день выпустил комсомольский прожектор. Разошелся так, что  проехался и по Падлычу – мол, пригрел секретаря-перевертыша, к тому же еще патологического бездельника и краснобая! Народ толкался у стены, чтобы протиснуться к газете.

– Ты чего, Сань, гусей вдруг решил дразнить? – спросил Виктор Иванович.      
– Достали эти гуси-лебеди! – нервно ответил я.
– Молодец! Давно пора Инжопа за одно место взять, чтобы из него весь пердоп вышел! – пробасил Волков.

Пиночет пригласил меня в кабинет и сокрушенно сказал:
– Что же ты против партии выступаешь – нехорошо! Посоветовался бы, прежде чем газету вешать. Теперь тебе головомойку устроят, а заодно отдел наш трепать начнут – бросил ты на него тень!
– Не против партии выступаю, а против вашего дружка! – разозлился я. – А насчет отдела еще неизвестно, кто на него тень бросает!

Скоро газету сорвали, а к вечеру я был вызван на партбюро. Инжоп сидел, насупившись жабой. Снимать с меня стружку поручили Телегиной, секретарю по идеологии, нормальной женщине – без пафоса и претензий. Мы с ней ладили. Однако она стояла в очереди на квартиру и вряд ли могла идти против тех, от кого зависела подпись на ходатайстве – от того же Падлыча и Инжопа. А товарищи по партии, без сомнения, провели с ней соответствующую подготовку. Поэтому я не удивился выступлению Телегиной, которое было чисто в инжоповском стиле. Что это за бунт на корабле, начала она, что за оппозиция появилась вдруг в рядах комсомола – верного помощника партии! Кто дал вам право собирать, печатать и вывешивать гнусные измышления, порочащие секретаря парторганизации! Почему статья не была согласована с партийным бюро! Что за самоуправство вы себе позволяете. На каком основании ставите под сомнение руководящую и направляющую роль партии! Да за такой демарш мы поднимем вопрос об исключении вас из рядов комсомола!

– Поднимайте! – ответил я, когда Телегина закончила обвинительную речь. – Только  меня не запугаете – свою точку зрения буду отстаивать до последнего. Если понадобится, напишу в «Комсомольскую правду» – пусть приедут, посмотрят, какая здесь царит профанация и как все делается ради галочки в отчете!

Дело спустили на тормозах. Скоро мне исполнилось 27 лет, и я по возрасту вышел из рядов ВЛКСМ. Советский Союз распался, социализм – приказал долго жить! Не такой и плохой, в общем-то, строй – если соблюдать его основной принцип: от каждого по способностям, каждому по труду! Мне представляется, что идею социализма выхолостили, а сам социализм погубили в значительной степени такие типы, как Инжоп, Пиночет, Падлыч и иже с ними. Потому что они исповедовали совершенно  другой принцип – каждому по угодничеству, хитрости, наглости…