Джермана

                Итак, я снова вернулась в Милан.

Зарплата на новой работе была значительно выше, а денег, как говорят, много не бывает. На родине - вечные проблемы, которые  без кошелька не решишь.

Если в Лигурии мне не хватало подруг, то  в июньском душном Милане я сразу затосковала по морским просторам.  О, эти поиски равновесия в жизни!  Как тяжко они даются!  Где же он, срединный путь?

Моей новой синьоре, Джермане, было 85 лет. Красивая, высокая, стройная в молодости, она и в свои зрелые годы, которые доживала в комфортной квартире и при полном кошельке, была по-своему хороша.  Но Джермана страдала. Страдала, как большинство пожилых людей, от одиночества. Она остро ощущала свою ненужность дочери, внучке, зятю, проживавших рядом, но навещавших ее по необходимости.  Чувствительная,  сентиментальная, утонченная Джермана, исполнявшая  на пианино в былые годы музыку Шопена, Шуберта, Баха, Бетховена и других великих музыкальных классиков, запоем читавшая романы, умевшая увлечь слушателей и своими рассказами, понимавшая толк в хорошей шутке, сейчас не могла согласиться со своей никому не нужностью  и предпочитала не помнить действительность.  Джермана забывала все: сколько лет дочери, как зовут внучку, завтракала ли она сегодня, какое сейчас время суток. Зачем помнить все это, если ты больше никому не нужна?
 
                У моей синьоры была,  по духовным меркам, добрая дочь, но она как-то сказала поразившую меня фразу: «Моя мать умерла для меня, когда у нее стала прогрессировать болезнь  Алцгеймера.»  А мне Джермана была интересна и в своем состоянии.  Чтобы восполнить хоть чем-то ощущение ненужности, она старалась помогать мне, в чем могла. Снимала, ничего не говоря,  мою сушившуюся на веранде рабочую одежду и начинала ее чинить. Найдет маленькую дырочку или разошедшийся шов и зашивает.

      Чтобы забыть об одиночестве, Джермана пила.  Когда я пыталась  повлиять на нее,  она мне отвечала: “Il vino  mi fa compagnia,” что в переводе:  «Вино мне составляет компанию.»   За обедом частенько, когда я, бывало, отвернусь от нее, чтобы что-то взять, она быстро наливала из бутылки вино в стакан и залпом выпивала. Не хотела лишний раз показывать передо мной свою слабость.

     Не помня произошедшее сегодня, Джермана,  с удовольствием, часто  повторяясь, рассказывала мне о давних событиях своей жизни. Каждый день за обедом я слышала повествование о ее первой любви к юноше по имени Джулио, у которого папа был фармацевтом, а с сестрой Джулио Джермана была дружна. Синьора вспоминала и далекие события военной жизни, подробно рассказывая о бомбардировках Милана; о своем отце, строившем дома и игравшем на мандолине; о сестре, талантливой музыкантше; о подругах, изредка позванивавших и сегодня.

      К сожалению, болезнь Джерманы быстро прогрессировала. Она начала останавливаться в своих повествованиях,  подыскивая слова и так и не находя их.  Мне было  в эти моменты искренне жаль ее, но помочь я ничем не могла.

Был у моей синьоры и еще один недуг: ей доставляла неприятные хлопоты  выпавшая  и висевшая между ног,  как большая груша,  матка. Удалить ее доктора не решались, боясь, что Джермана и вовсе после операции память потеряет. От малоподвижного образа жизни  на матке образовался пролежень. И тут мне пригодилась  «школа» по уходу за Марией в Бордигьере. Я попросила купить родственников, боявшихся даже заглянуть в трусы  синьоры, нужную мазь и стала залечивать ранку. Два-три раза в день промывала матку, подсушивала ее и накладывала повязку, которая постоянно съезжала. Несмотря на последнее, ранка  постепенно затянулась.

Джермана  имела слабое сердце.  За месяц  до смерти  она все чаще и чаще задыхалась. Тяжелая одышка с небольшими перерывами могла длиться сутками, однако родных, казалось, это тревожило мало:  все  ждали  ухода синьоры.

      В одну из ночей  я проснулась от ее крика. Она звала на помощь.  Я позвонила дочери. Вскоре она пришла, но вызывать «скорую» не спешила: ждала смерти матери.  Джермана  продолжала  задыхаться,  но не умирала. Дочь,  наконец,  не выдержала  ужасных  страданий матери и вызвала врачей, приехавших  очень  быстро. Медсестра,  ловко наложив кислородную маску,    с укором спросила, почему  мы раньше не вызвали «скорую помощь».
 
     Джерману  увезли в больницу.  Врачам  удалось ее спасти, и она даже вернулась домой, но ненадолго.

     На второй день после больницы синьора,  сидя в кресле, долго  рассматривала фотографии родных  в красивых рамках,  находящихся   напротив,  на пианино. «Какие  здесь все добрые»,- мягким голосом, с любовью говорила она. Это было ее прощание  с жизнью  и  с людьми, окружавшими ее.

  Ночью ее снова увезли в больницу. Оттуда Джермана больше не вернулась.