Роман мой дивный род глава4, 2

Забрали в первый день войны.
Навек рассталися они.
Сложил головушку свою
В неравном с немцами бою.
Стал просыпаться лишь рассвет,
Всех молодых в шестнадцать лет
Грузили быстро в товарняк
И отсылали надурняк
В Германию работать всех,
Да отбирали только тех,
Кто статью крепок был, силён,
Здоровьем чудным наделён,
Кто с них пытался убежать,
Того могли и расстрелять:
Пускали очередь во след,
Иль совершали псы свой рейд,
И Келя знала наперёд,
Коль убежит, что её ждёт.
Ещё не тронулся состав
В последний миг всё осознав,
Сорвала с головы платок
И словно заяц, на утёк
Рванула со всех сил бежать
Да кофту на ходу срывать.
По полю к Журавке лишь шла,
На четвереньках к ней ползла,
От всех скрывалась: от чужих,
И, так же точно, от своих.
Семь вёрст под страхом сильным шла,
До огорода добрела,
Почувствовала боль в ногах,
Упала замертво в кустах.
Скрывалась десять дней подряд.
Дождь поливал, по ней бил град;
Питалась сахарной свеклой,
Прийти, боялася домой.
Её нашли в большом жару,
Металась бедная в бреду.
Никто с соседей, чтоб не знал,
Не выдал и не указал,
Что, мол, сбежала от труда
И не поехала туда,
Куда уехали друзья,
Её скрывала вся семья.

Так пряталася всю войну.
В своём дому была в плену,
Сидела под большим замком,
Лишь ночью покидала дом
Её двоюродна сестра-
Звалася «Келей», как она,
Ровесница и по годам
Скрывалась по густым лесам:
Вели детдомовских детей,
Чтобы отправить поскорей,
Но немцы техникою шли,
А эти пешими ползли,
Нет, не ползли, они бежали.
Но Капитановку уж взяли,
Пришлось большой им круг давать,
Чтобы от немцев убежать.
Теперь к Шевченко прорывались,
Кругом на немцев натыкались.
Им партизаны помогали
И до Шевченко довели.
Им на пути попал Ташлык
Река похожа на арык.
Привал устроили для всех.
И слышны, стали плач и смех.
Кто раны молча обмывал,
Кто просто на траве лежал,
А кто в воде уже нырял,
А кто-то всё с себя стирал.

Когда к «Шевченко» подошли,
Все поезда уже ушли.
Им срочно дали товарняк,
Попасть в него, стремился всяк,
Ведь немец по пятам их шёл,
И беженцев был эшелон.
Никто не знал, куда везут,
Где свой приют они найдут. 

А Анна сына родила
И имя «Толика» дала.
Он был похож весь на отца:
Чернявый, смугленький с лица.
При родах где-то ущемили,
И носик с боку придавили.
Рос очень хилым и больным,
Но по натуре был живым.
На ноги быстро очень встал,
Разумным рос, всё понимал,
В год говорил уже слова.
Успев родиться лишь едва,
А смерть его уже ждала
И рядом всюду с ним была.
Зато он мать от смерти спас.
Когда набор шёл в первый раз
И отправляли молодёжь
На фронт. Так приказал ей вождь,
Тогда отсрочку Анне дали,
«Рожай спокойно, - ей сказали, -
А вот родишь, и заберём,
 На курсы медсестёр пошлём.
Повестка вновь за ней пришла,
Когда уж Анна родила.
Слаб, был ребёнок и она
Отстрочка вновь была дана.
Но Анна каждый день ждала
Вот-вот нагрянет к ней беда
 Детей в детясли забирали
Их мам на фронт всех отправляли
Кто оставался тот пахал,
Про отдых вовсе забывал
Вставала Анна в пять утра
Как говорят: Чуть свет заря
 Детей с постели поднимала,
В одёжки ветхи одевала,
Садила в санки и везла

Ох, лютой зимушка была.
Так на работу уходила.
Когда с работы приходила
В квартире лютый был мороз,
Что мёрзли ноги, руки, нос.
И есть, хотелось им всегда,
Да в доме нищета жила.
И всякий выживал, как мог.
Помочь беде никто не мог.
На масло, яйца, молоко
Меняла Анна всё добро.
Всё отдавала, что могла,
Но сына не уберегла.
Он вскоре корью заболел.
Врач изолировать велел.
А дочка с ним вдвоём сидела,
Да  тоже вскоре заболела.
Уже шёл сорок третий год,
По-прежнему страдал народ:
Всё больше становилось вдов,
Сиротством заполнялся кров.
И Анну смерть не обошла,
Большое горе принесла.

Зима суровою была
И снега много нанесла.
В квартире даже снег лежал.
Ознобом холод пробирал.
От печки только шло тепло,
И в сон клонило вмиг оно.
А всё окно и две стены
В снегу стояли до весны.
За каждою из этих стен
Гулял мороз и ночь и день:
Там находился туалет,
Кладовка, словно как буфет,
Хранили мясо, молоко,
Продукты, обувь и бельё.
И только там, где печь стояла,
Семья другая проживала.
В квартире стол стоял, кровать,
Где невозможно было спать,
Сначала доски там лежали
И все втроём на ней там спали.
Когда ушёл отец на фронт,
Запасы кончились всех дров.
Мать доски по одной рубила
И ими печь она топила.
Так постепенно по одной
Сожгла в ту зиму до одной.
Пошли на топку стулья, стол.
Нетронутым остался пол.
Кровать железная была,
Весь холод на себя брала
И жгучим льдом всех обжигала.
И вся семья за печью спала.
Лежанка находилась там,
Хотя тесно всем было нам,
Да неуютно, но тепло
И становилось так легко.
Мать тихо песни напевала,
Наверно, край свой вспоминала

Но там шла жуткая война
С собой всех братьев унесла.
Об этом мать ещё не знала
О каждом только лишь скучала
Бывало, ноченьку не спит,
Сама с собою говорит,
Аль с братом, матерью, сестрой,
Да умывается слезой
Теперь ей было не легко;
Болели дети тяжело.
Сын воспаленье получил,
По полу ножками ходил,

Да чтоб с лежанки не упал
И спинку не переломал,
Она исправила кровать
Чтоб их, детей, могла держать
Соломки много настелила,
Мешком,  брезентом застелила
И клала сына у стены,
Тепло чтоб было для спины.
Подушкой мягкой укрывала.
Хотя она не согревала.
Велела дочке с краю лечь,
Слегка чуть- чуть протапливалась печь
Чтоб было чуточку тепло.
Два стула ставила ещё,
Чтобы спросонья не упал
Никто с них ножку не сломал,
Не приобрёл себе увечье,
Да не ушиб себе предплечье.

Заботливая Анна – мать
Боялась деток потерять,
Но приходилось оставлять
И на работу убегать.
Февральский день был очень зол.
И леденящий в доме пол
Подошву ножек обжигал.
Никто об обуви не знал.
Ходили дети босиком,
Болели тяжело потом.
Лечили, кто, чем только мог,
Им врач ничем, помочь не мог.
Диагноз верный ставил он,
Да мало толку было в том.
И люди просто вымирали.
Кто крепче был, те выживали

И в этот, зимний, лютый день,
Прочь, прогоняя свою лень,
Спешила Анна в детский сад,
Чтоб деткам теплоту создать,
Чтоб завтрак во время сварить,
Да сытно всех их накормить.
Попробуй только опоздать
И воли больше не видать.
А дети часто все болели
И тоже очень есть хотели.
Ни крохи в доме не найдёшь.
Домой лишь только принесёшь
То, что от общего котла
Две ложки наскребёт она.
За этим зорко все следили
И куда надо, доносили.
Никто без спросу взять не мог.
Всех отправляли враз на фронт.
Кто не выдерживал режим,
Тот уходил в загробный мир,
Или в Соловки на двадцать лет
И получал с клеймом билет.
Всё отправлялося на фронт:
Одежда, обувь, провиант…
По карточкам жила страна,
И не роптала. Шла война.
И каждый это сознавал.
Да в муках страшных выживал.

Не спали дети, ждали мать.
В бреду, братишка стал шептать:
«Вот дядя, дядя к нам пришёл»,-
И ручкой в темноте провёл.
Сестрёнка в страхе встрепенулась,
Назад тот час же повернулась.
Меж стульями стояла тень.
Не просыпался долго день.
Гипноз сработал, в тот же миг.
Она узрела страшный лик
Стеклянный взгляд смотрел в упор,
Не отрываясь до тех пор,
Пока не воротилась мать.
Но перед этим надо знать,
Сестричка спряталась к стене,
Прижалась к братику к спине,
Его продвинула вперёд
И ждала, когда мать придёт,
Смотрела в страшные глаза.
Скатилась у неё слеза,
Лишь оттого, что не моргала,
Глаза совсем не закрывала.

Когда вошла в квартиру мать,
То сразу стала дочь ругать:
-Зачем к стене легла сама?
-За братца спряталася, я.
К нам дядя страшный приходил,
Стоял вот здесь, не уходил.
Я так боялася его.
Жар шёл от Толика всего.
Коснулась дочки лба она,
И та горела тоже вся.
Старушка-беженка вошла,
Зачем-то к Аннушке пришла:
«Сырой землёю пахнет здесь.
Покойник скоро будет здесь.
Лишишься одного из них», -
И голос бабки сразу сник.

А через два на третий день
Смерть заглянула и в их сень.
Кровать мать сразу убрала,
Лежанка одром им была.
Посреди комнаты пустой
Стоял  гроб очень небольшой.
Служил опорой табурет.
Брат Толик скромно был одет.
С цветного ситца сшит наряд:
Рубашечка до самых пят,
Да чепчик с рюшечкой вокруг.
Мать позвала Тамару вдруг:
«Тамара, громко не балуй.
Иди, братишку поцелуй,
Нас покидает навсегда».
Но не могла понять тогда
Тамара матери слова,
Но к братцу подошла она.

Лежала кукла восковая,
К тому же вовсе не «живая».
А братец с ней вдвоём играл,
Игрушку всё из рук ронял.
Она с ним говорила вслух.
В нём жил неугасимый дух:
Смеялся он и убегал,
С ней очень весело играл.
- Вот, мама, Толик здесь живой,
Играет рядышком со мной.
Катушку, видишь, уронил,
Её куда-то схоронил.
Теперь пока я не найду,
Я к куколке не подойду.
- Не надо делать ничего,
Ты только поцелуй его, -
И стала подводить к гробу.
- Я Толю целовать хочу,
Мне кукла вовсе не нужна.
Зачем к нам в комнату пришла? –
Твердила Тома  на своём -
Вставай, играть со мной пойдём.
Не хочешь? Ну, тогда лежи,
А лучше вовсе уходи.
Мать стала плакать, причитать
И дочку снова умолять:
«Простись с братишкой. Он от нас
Уж навсегда уйдёт сейчас».
И, видя, как рыдает мать,
Да чтоб её не обижать,
Послушно к кукле подошла.
/Она нарядная была/,
Поцеловала её в лоб:
«Тебе дарю на память вот»,-
И незаметно от людей,
Вложила шарик в гробик ей.
К лежанке сразу отошла,
Подушку крепко обняла,
Сказала будто Толе вслух:
«У куклы нехороший дух.
С тобою будем мы играть,
О кукле не хочу я знать».

Враз гробик крышкой принакрыли,