Чудики, знойные женщины и любовь сатаниста

В 1997 году, закончив наконец школу, я поступила в институт. И попала в другой мир! Всё здесь отличалось от того, что я видела в родном городе и в школе: ритм жизни, люди, занятия. А когда я, наконец, привыкла ко всей этой пестроте и понемногу разобралась, что есть что и кто есть кто, то разделила имеющуюся публику на несколько так сказать, групп: продвинутая молодёжь, начинающие карьеристы, обычные середнячки, «правильные студенты» и «боссовские персонажи».

Ярче всего выделялась продвинутая молодёжь: обычно на занятия эти люди почти не ходили, а предпочитали тусоваться в столовой или около входа в альма матер; выглядели модно, держались с основной массой пафосно, друг с другом – немного по-панибратски, со своими приколами, словечками, шуточками.

"Продвинутость" в те времена не обязательно означала обладание деньгами и дорогой техникой, хотя это никогда не бывает лишним. Главными все же были интеллектуальные ценности, потому что информация была не так доступна, как сейчас. Страна распрощалась с советским режимом, на пепелище старого строя жили остатки былых реалий и понемногу проклевывались ростки нового мышления. Исчезали старые культурные коды, появлялись новые. Тусовочные люди всем своим видом подчёркивали, что они имеют отношение к чему-то, недосягаемому постсоветскому большинству: клубам с электронной музыкой, неформатному творчеству, книгам «не для всех». Девушки курили, немного выпивали, вели себя грубовато и бесцеремонно. Внешний вид продвинутой студентки тогда исключал традиционную женственность: в моде были тяжёлые ботинки, нарочито простая одежда в стиле унисекс плюс непростые аксессуары «со смыслом» вроде восточных деревянных бус-чёток или крупных серебряных колец.

...

"Продвинутые" дамы в основном презирали все "кокетливые" элементы во внешнем образе; красивые платья, изящные туфли на каблуках и другие девичьи радости считались каким-то бабством или мещанством. "Продвинутая" женственность имела несколько агрессивный оттенок: тогда в моде был тёмный, мрачноватый макияж и чёрный маникюр. Это сейчас чёрный лак может означать просто то, что этот цвет подходит к цвету сумочки. А в те времена не каждая девушка могла решиться на образ "в чёрном", потому что он придавал виду жесткость. А уж если назвалась груздем, то есть претендуешь на "тусовочность" - полезай в кузов или будь на самом деле такой, как кажешься. В общем, чёрные ногти лучше всего смотрелись с "непростыми кольцами", сигаретой и несколько развязными манерами. А тихие, неяркие девушки в тем времена и выглядели обычно, невзрачно. Какие-то из этих скромниц на самом деле были тихонями, а какие-то - тихими омутами.

...

Иногда тусовщики вдруг переставали тусоваться и переходили во вторую категорию – начинающий офисный планктон. Что с ними после этого происходило – никто не знал, потому что с момента перерождения в институте они появлялись только на сессиях. Некоторых "планктонщиков" не помнили даже преподаватели. На экзаменах и консультациях они спрашивали у группы, как эти люди вообще выглядели. Преподы так и называли тех, кто предпочитал работу учёбе - «мерцающие студенты». Были и такие, которые понемногу учились, тусили и подрабатывали.

Пример наших тусовщиков – блондинка Юля, своеобразно красивая девушка с лицом интересной формы: она напоминала персидскую кошку. Но не эта особенность внешности привлекала всеобщее внимание к этой студентке: при худой фигуре у Юли была просто огромная грудь, отчего она казалась нашим местным вариантом Памелы Андерсон. Училась Юля, кстати, неплохо, где-то работала и много тусила. Думаю, что мужчин в её жизни было немало – от неё так и веяло каким-то ПТУшным сексом. Сейчас этот типаж в чистом виде почти исчез и переродился в образ гламурной дамочки, а в те времена гламур был не в почёте, даже слова такого не знали.

Была ещё стервозная, отвязная Маша, главная курилка и тусовщица. Маше нравился самый красивый и недоступный парень с нашего курса, неуловимый Ваня Л. Она какое-то время около него увивалась: то кокетничала, то играла в продвинутого "своего парня". Но эти ужимки результата не принесли - Ваня с Машей дружил, но оставался так же загадочно недоступен. У Маши была колоритная подружка Таня К., грубая медведица-валькирия, с большим тяжёлым телом и низким голосом. Помню и армянку Аннушку, которая всё тусила по клубам, а потом уехала в Армению, вышла там замуж за армянина и стала примерной женой.

Из тусовщиков особняком выделялся хиппи, еврей Гарик Э. Он не особо усердствовал в учёбе, путешествовал автостопом и покуривал травку. В отличие от многих «продвинутых», Гарик был простой и непафосный. Когда он узнал, что у меня тоже имеются еврейские корни, то предложил вместе изучать иврит, а я почему-то отказалась. А однажды он поздравил мою подругу с днём рождения. Казалось бы, ничего особенного, но дело было в том, что эта девушка была из породы "тихий омут": она была лесбиянкой и жила своей жизнью, далекой от института, а день рождения не афишировала. Гарик откуда-то узнал это и подарил ей цветы. Я теперь жалею, что не общалась с ним.

Самые продвинутые имели дома компьютеры. Препод по информатике как-то спросил, есть ли у кого комп и какой. Раздались редкие ответы: "386", "486"... и только один голос гордо выкрикнул: "Пентиум!" Это парня, Виталика Б., богатого и нагловатого, я потом так и называла - "Пентиум".

Дальше мы переходим к «обычным середнячкам». Вот про них я ничего интересного не расскажу: сюда можно было отнести почти всех людей из остальной "студенческой массы". На занятия "середнячки" ходили с переменным успехом, учились по-разному, выглядели тоже. Были среди них и обычные «хорошие девочки»: все пары посещают, всё пишут-сдают. Помню и таких дородных, скучноватых дам, почти уже тётечек, с внешностью и манерами классических бухгалтерш. Общее у этих студентов было то, что все они хотели поскорее выучиться и вступить во взрослую жизнь: пойти работать и/или завести семью. Каким же мне казалось это скучным!

Поэтому закончим разговор о невнятных середнячках и поскорее перейдём к последним, самым интересным двум группам студентов: «правильным» и «боссовским», причем эти две категории, во многом противоположные, иногда соприкасались.

«Правильные» - это очень увлеченные учёбой люди, которым не было дела ни до чего другого. А «боссовскими» мы в нашей компании стали называть странноватых персонажей, по имени главного нашего чудика – Влада Босса. Конечно, разделение это весьма условно, люди кочевали из одной группы в другую: например, некоторые середнячки очень даже тусовались, как и «боссы». «Правильные» же жили в своих, непонятных никому, реальностях, в общественной жизни не участвовали.

Кто же был правильным? Света, девушка из группы, где учились в основном дети учителей - разумеется, она тоже была дочкой преподавательницы. Свету вполне бы можно было отнести к середнячкам, если бы не маниакальное помешательство на выполнении заданий, что делало её уникальной и колоритной. Особенно усердствовала Света в написании всяческих курсовых работ, рефератов и ответов для семинаров. Не успел препод ещё вопрос задать – а Света уже встаёт со своего места с исписанной тетрадкой в руках. Я удивлялась, когда она успевала переписывать столько тетрадок, ведь над ними нужно сидеть целыми днями! Но что любопытно, у Светы прекрасно находилось время не только для заданий, но и для личной жизни: с первого курса у неё имелся мальчик, кстати, весьма симпатичный. Он даже посещал с ней в институт и сидел рядом, держа за руку. Я тогда удивлялась: вот это любовь! А сейчас думаю, что мальчику, скорее всего, просто нечего было делать, наверное, сам он никуда не поступил. И, может быть, тетрадки эти он ей тоже помогал писать.

Потом мальчик куда-то пропал, а к пятому курсу вдруг неожиданно выяснилось, что Света выходит замуж. Нет, не за того мальчика. Тихоня и ботанша оказалась роковой разлучницей! Света отбила парня у своей одногруппницы Иры, вышла за него замуж и родила ребенка – и всё это она успела провернуть перед самыми госэкзаменами! Диплом и госы молодой маме поставили автоматом. (Может, она кучу рефератов написала впрок?) Как-то я случайно столкнулась со Светой перед сессией, и она мне пожаловалась, что придётся зачётку менять из-за смены фамилии. Все экзамены у Светы уже были поставлены, а в нашей группе у многих  студентов с этим были какие-то трудности. Вот, думаю, какие проблемы у человека: фамилию менять… Внешне, кстати, Света впечатления не производила никакого: сероватое лицо, хмурые брови домиком, запавшие глаза, очень сутулая спина, джинсы-водолазка, всё неяркое, бежевых, пыльных оттенков. Сейчас я бы её даже не узнала, если бы встретила.

Была ещё студентка из китайской группы, которую прозвали «Холодильник». Нет, не потому что холодная (думаю, никому даже проверять не хотелось), а по её любимому чемодану в виде серебристого ящика. Ни с кем эта девушка дружбу не водила, общалась вежливо, голос у неё был тихий и приятный. Сколько её помню – ходила она всегда в широкой светло-голубой джинсовой рубашке, тщательно отглаженной и застёгнутой на все пуговицы. Волосы у неё были бледного, пепельного оттенка, глаза за очками – такие же голубые, под цвет рубашки, повёрнутые в себя, умные, спокойные. У Холодильника был заметный физический недостаток: брахидактилия типа D. При этой особенности большие пальцы у человека не развиваются до положенной длины, и палец с ногтем получается широким и коротким, как будто весь отпущенный природой материал пошел не на длину, а на ширину. Пальцы больных брахидактилией выглядят приплюснутыми, будто их ударили сверху чем-то тяжёлым. У Холодильника брахидактилия имелась на больших пальцах обеих рук. Пучком белых волос, очками, уютными, неторопливыми движениями она напоминала бабушку из какой-нибудь детской книжки. Каблуков Холодильник не носила, отчего шаги у неё были мягкие, неслышные. После того, когда схлынет громкая и пёстрая толпа студентов, неспешно выходила она из аудитории. В тишине, в опустевших коридорах мягко плыла её округлая фигурка в светло-синей одежде.

Холодильник была очень увлечена китайским языком, а больше ничего её в жизни не интересовало – ни тусовки, ни мужчины, ни женщины. Она мечтала, наконец, доучиться и уехать в Китай. Чем её так Китай привлекал – загадка. Кстати, очень похожую на неё девушку, только поярче, я иногда встречала в Красногорске.

Такого же типа была и странноватая Маша, которая училась в одной группе со мной. Если Холодильник была, в общем-то, дружелюбная, то Маша была совсем нелюдимая. С Машей я познакомилась на вступительных экзаменах, тогда она мне показалась, наоборот, довольно энергичной. Я помню девушку среднего роста, с неплохой фигурой, в светлом деловом костюме, с распущенными кудрявыми волосами. Она охотно шла на контакт и вообще производила приятное впечатление. Но когда мы встретились в сентябре уже на занятиях, передо мной был совсем другой человек: серый хвостик, глухой голос, безразличный взгляд - старушка, а не девушка. Потом оказалось, что нам по пути, на соседние станции метро, поэтому мы часто стали ездить из института вместе. Я уставала от того, что мне приходилось поддерживать разговор, задавать общие вопросы и получать на них безличные ответы, как фразы диалогов из учебника Бонка про какого-нибудь Ивана Иванова: «Я живу с мамой и с братом… Каждый день делаю задания…» Училась Маша хорошо, аккуратно писала некрасивым почерком в своих сереньких, как и её одежда, тетрадках. Но чем она интересовалась, чем жила – всё это было покрыто мраком.

При всей своей видимой скромности, Маша ни под кого не подлаживалась, не пыталась произвести впечатление и всегда довольно твёрдо отстаивала свои границы: от неинтересных ей тем уходила, на каверзные вопросы спокойно отвечала "нет". Её было невозможно заставить делать то, чего ей не хотелось.
 
Как-то наша красавица и кокетка Натали, желая как-то наладить контакт с замкнутой одногруппницей, попыталась завести с ней девичий разговор: спросила, какую косметику она любит и когда собирается прокалывать уши. Маша сказала, что иногда красит ресницы, а серёжки носить не хочет. Ответил прозвучал просто и сухо, но я почувствовала, как при этом Маша как-то внутренне содрогнулась и отстранилась. Так она отреагировала на то, что её вырвали из комфортного состояния, втянули на чуждую территорию и вторглись на в её собственное пространство, которое как будто состояло из совершенно другой материи.

Маша и выглядела так, как иногда выглядят пожилые женщины: невыразительные блузки и свитера, тёмные прямые юбки ниже колена, туфли без каблуков. Ресницы она и правда красила - один или два раза за все пять лет учёбы в институте. Что было причиной такого странного поведения? Понятно, когда так выглядят люди с физическими недостатками, но у Маши было всё в порядке с внешностью.

Мне кажется, что общественные нормы имели для Маши мало ценности, и ей было вообще всё равно, что о ней подумают, обидятся ли на её резкий ответ или нет. Вместо этого у неё были свои собственные представления о морали, о том, что хорошо и плохо, которые она не выставляла напоказ, но и не скрывала. Иногда по каким-то Машиным сочинениям и работам проскальзывали довольно обычные суждения, но тем не менее в её контексте они казались иногда довольно смелыми. Помню, было там что-то про любовь к людям, непротивление злу насилием, то, что не обязательно вступать в брак потому что между любящими людьми не нужны условности.

И в то же время нельзя было сказать, что внешность Машу совсем не интересовала. Наоборот, у неё были чёткие представления о том, как нужно обращаться с собственным телом и природными данными. У меня сложилось впечатление, что, в отличие от большинства девушек, которые хотят выглядеть лучше и привлекательнее, Маша старалась выглядеть как можно хуже. С помощью неприметного внешнего вида она хотела скрыть свою индивидуальность, вкусы и внутренний мир, чтобы никто туда не проник и ничего не потревожил. Для Маши были совершенно не значимы общепринятые признаки успешности и привлекательности, не интересовала вся это пёстрая суета. И, возможно, она потому так и выглядела, потому что хотела, чтобы её мужчина полюбил её не за внешнюю красоту, а за что-то другое.

Маша никогда не участвовала в наших тусовках по случаю дней рождения и других праздников. Её приглашали, но она всегда хитро выскальзывала. От общественной жизни института она всегда была далека, а потом как-то исчезла и из учебной. На занятиях мы её видели всё реже, Маша неделями где-то пропадала.
 
В самом начале учёбы, когда сложилось наше с Машей приятельство, она меня совсем не интересовала. Маша всегда отвечала на мои вопросы по учебным делам, подсказывала задания и даже давала списать. Но меня напрягала близость к этому странному человеку в сером футляре. Другие студенты в нашей группе были яркими и тусовочными, но я поначалу не нашла с ними общего языка, и мне был нужен контакт с кем-то из института. И вот эту роль сыграла в свое время Маша.

Позже, когда у меня появились близкие по духу друзья, с Машей я общаться перестала. Из института домой я ездила с разными друзьями и знакомыми, например, с Наташей М. с переводческого факультета, с близнецами Сушилиными, которые, кстати, тоже жили на фиолетовый ветке метро. Впрочем, поездки в одиночестве мне тоже нравились.

И тогда мне стало любопытно, какую загадку хранит Маша, поэтому я искала шансы разузнать о ней что-нибудь. Например, языковые пары у нас обычно начинались разминками-диалогами: мы спрашивали друг у друга, как дела, какие книги прочитали и что вообще интересного произошло. Я не упускала возможности напроситься в диалог к Маше. Но в ответ получала неизменные «ответы из Бонка»: «читала», «гуляла», «сидела дома», «слушала музыку». Однажды я спросила, какую именно музыку она слушала, но вместо ответа Маша на меня строго посмотрела и тихо сказала: «Не надо».

Как-то после госэкзаменов преподы выпили и стали обсуждать студентов, и зашла речь о Маше. Преподавательница по методике поинтересовалась у нас, почему наша Маша такая странная. Я рассказала свою историю знакомства с ней. Учительница сделала вывод, что что-то с девушкой случилось, может быть, её изнасиловали… А психолог Сумароков Александр Иванович высказал мысль, что, скорее всего, не было никакого криминала: просто человек живёт по другим ритмам. Мне кажется, он был близок к истине. Маша жила в своем собственном мире, а жизнь не дала ей того, что она хотела. Я помню одну фразу из её сочинения о том, почему она выбрала именно этот институт: «я поступила сюда, чтобы угодить родителям». Та же Холодильник, при всей своей незаметности, излучала мягкость, умиротворённость и тихое спокойствие. Казалось, что её скромная на вид жизнь освещалась какой-то важной целью, имела свой, неизвестный шумному большинству смысл. Может быть, это были мечты о Китае? Вот в Маше этого стержня не ощущалось, казалось, что она всё время пытается от чего-то убежать. Может быть, Маша возлагала большие надежды на институт, оттого-то и была такой весёлой на вступительных экзаменах, но её ожидания не оправдались.

Исходя из скромного вида Маши, можно было подумать, что она выросла в очень строгой семье. Я не встречала ее родственников, но, когда я звонила ей домой, иногда трубку брали ее папа или мама, и у них были приятные, приветливые голоса. Но, возможно, Машу напрягали родственники, потому что на пятом курсе Маша переехала к дедушке.

После окончания института я не видела Машу и ничего о ней не знаю. Поиски в интернете результатов не дали – да я ничего другого и не ожидала.

Если со всеми этими студентами я поддерживала какие-то отношения, то с персонажем, о котором далее пойдет речь, я даже не была знакома. Да как-то и не хотелось, и сейчас вы поймёте, почему. Это был Саша Бобров, мрачный, угрюмый, вечно на чем-то сосредоточенный парень из китайской группы. Среди "китайцев" вообще учились необычные студенты. Например, Ваня, металлист и впоследствии скинхед, мы с ним тоже познакомились на вступительных и потом выпивали и водили приятную дружбу. Или байкерша Саша в пирсинге, которая много лет провела в китайском интернате и так хорошо знала язык, что, участь на третьем курсе, преподавала на пятом. Ещё был еврей Миша-Михон, он был вообще рэпером и по совместительству иудеем, участвовал во всяких семейно-еврейских делах, жаловался, что приходится есть мацу, которая ему кажется невкусной. Михону нравилась Ольга, высокая румяная красавица, которая не обращала на него внимания, а он, бедный, всё ходил за ней, как потрёпанный пёс-дворняжка за изящной породистой собакой.

В общем, концентрация интересных личностей в китайской группе была велика. Вернёмся к одному из «китайцев» - Боброву. Он был невысокого роста, крепкого сложения, с чёрным ёжиком волос и в больших круглых очках. Выражение лица – серьёзное, суровое и крайне замкнутое. Бобров постоянно что-то читал или слушал в наушниках, в столовой не тусил и общался только с мальчиками. Голос у него был глухой и низкий, почти без интонаций. Я не знаю, на какие области простирались знания Боброва, но интеллект его был весьма высоким. Он очень хорошо учился, причём не для галочки или будущей профессии, а для себя. Как-то раз все та же преподавательница по методике заставила нас конспектировать какие-то древние журналы семидесятых годов. Чтобы успеть на занятия, я приехала в Библиотеку Иностранной литературы ранним утром, заказала ксерокопии с журналов и стала ждать. Библиотека большая, разобраться, что и где, сложно, я запуталась и потерялась. Вдруг вижу знакомую коренастую чёрную фигуру. Уверенным шагом Бобров прошёл по коридору и стал подниматься по лестнице. Сразу видно, что он всё здесь знает – наверное, он был в библиотеке частым гостем. Иногда Бобров вёл увлеченные беседы с нашим умником Ваней, который увлекался психоанализом и восточной философией. Ваня талантливо делал тайну из всего, что к нему относилось, но в нём во всём, даже в этой мути, которую он наводил на свою ненаглядную персону, было нечто демонстративное. Бобров же вёл себя подчёркнуто незаметно и отстранённо, про него никто ничего не знал. Но ходили слухи, что он сатанист. Может быть, это было правдой, а может, только слухами – если парень мрачный, злой, в чёрном, то обязательно сатанист, кто же ещё?

Глядя на ровные ряды студентов, аккуратно пишущих лекцию, я угадывала – а какова у этих людей та, скрытая от большинства, сторона жизни? Я знаю, что внешность обманчива, что серенькие мышки "тихие омуты" могут таить в себе бездны страсти, а яркие красавицы – быть весьма посредственными любовницами. На нашем курсе в параллельной французской группе училась одна заметная девушка, Настя Корнеева. Я бы её отнесла одновременно к середнячкам и тусовщикам, и потусить любила, и училась неплохо. Настя была красива необычной для нашего неяркого края южной красотой. По сравнению со многими пацанистыми, выпендрёжными тусовщицами или скромными "серененькими" студентками, Настя смотрелась зрелой, состоявшейся женщиной. У неё были очень густые чёрные волосы, крупные черты лица и фигура «песочные часы». Её полные, красиво очерченные губы и большие миндалевидные, слегка навыкате, глаза, не нуждались в косметике. Настя одевалась просто, в чёрное и коричневое, любила и тёплые осенние оттенки: кирпично-бордовый, цвет песка, красной глины. Иногда Настя носила и casual, но это ей совершенно не шло. Дутые пуховики и спортивные шапки странно смотрелись на девушке с экзотической внешностью. Но в целом, Настя знала, что красива, и умела этим пользовалась. Только объектами для чар южной смуглянки были не наши институтские чудики, которых она вообще не считала за людей. От подружки, которая училась с Настей в группе (та самая девушка-лесбиянка, которой Гарик подарил цветы), я узнала, что она любит турков, негров, кавказцев, брутальных чёрных мужчин на больших машинах, с большими деньгами и большими же мужскими достоинствами. Музыку она тоже слушала знойную, жаркую, ритмичную, растекающуюся в голове едким соком – рэп, хип-хоп, r’n’b. Однажды мы как-то разговорились на общей паре. Настя рассказала, что бабушка у неё была цыганка, что ей в церкви становится плохо и что она ненавидит рок: «Придёшь в клуб, а там придурки в косухах».

Знойная, яркая женщина…
А где знойная женщина, там и поэт!

В смуглянку влюбился ни кто иной, как мрачный зануда Бобров. Повёлся на сладкий восточный аромат, загляделся на обольстительные формы, утонул в "озере Чад" чёрных миндалевдных глаз. Вот угораздило ботана! Бобров страдал, писал Насте стихи и поэмы, но для неё он был кем-то вроде назойливого насекомого: не кусает, но раздражает. Ей бы кавказцев на джипах и негров на лимузинах, куда уж там Боброву с его стихами.

Я не помню, доучился ли Бобров до конца института. Как и Маша, он куда-то тоже пропал. Кто-то поговаривал, что он не вынес сердечных страданий, уехал в Англию подальше от роковой любви и подсел там на героин. Наверное, Бобров был очень интересный. Жаль, что не сохранились стихи, которые он посвятил Насте. Она их, скорее всего, выбросила, как мусор, а были ли копии у Боброва... лучше всего было бы, если бы стихи достались мне. Я бы их сохранила в своём архиве в память об институте и его обитателях.