Перелом часть 1 глава 3

                III

На первой же большой поляне Похмельный вместе с многодетными матерями поделил хлеб и мясо (в одном из мешков оказалась сушеная конина) и повел обоз настолько быстро, насколько позволяла тяжелая лесная дорога, насколько быстро могли идти на опухших ногах измученные люди, тянуть перегруженные подводы бракованные милицейские кони, с вынужденными остановками, когда молодого парня с залипшими от ячменей веками кидало оземь в очередном припадке падучей и окружающие заслоняли собой бившееся в корчах и стонах тело от детских глаз, или с частыми и внезапными бросками в чащу кого-нибудь из ведомых, потому что от снятого молока и непривычной местной воды с горько-соленым привкусом многие мучились животами.

Он внимательно следил за расстановкой людей, так, чтобы в середине, по разбитым колеям шли мужики, а по ровным, подсохшим обочинам — бабы, менял стариков на подводах и лично выдавал на детвору сливки. Он опасался и встречи с местными, безобразившими на дорогах мужиками, и того, как бы лесной простор, широко и вольно открывавшийся с пригорков, и в самом деле не поманил к верной гибели кого-нибудь из молодых парией. Дорога то тянулась меж светло-редких березовых колков, в сердцевинах которых черно, с голубыми наблесками отраженного неба просматривались бочажки талой воды; то уходила в сумрачную глубь сосновой чащи, где под мощными ветвями еще лежал странными очертаниями присыпанный иглами и шишками снег, истекая прозрачной влагой в колеи, и тогда люди вязли в грязи, спотыкались о корневища, выползавшие на обочины, и криками помогали взмыленным лошадям; то поднималась из сырости на отлогие песчаные бугры, где было по-летнему тепло, сухо, легко шли вниз кони, бежали, держась за тележные грядки, люди; то выходила на просторные луговины, рдяно высвеченные предвечерьем.

К сумеркам пошли медленнее: и люди и кони окончательно выбились из сил, поэтому до рассвета Похмельный был вынужден объявить ночевку. Мужики выпрягли коней, насобирали сухого хвороста, нарубили лапника, чем могли укутали детей, и весь люд рухнул у множества костров в тяжелое забытье. На заре ударил заморозок. Костры давно догорели. Конвой грубыми окриками едва поднял людей со стылой земли. Похмельный сам отрывал парней от угасших углей и торопил обоз: от тяжкой простуды людей спасала быстрая, до выматывающего хворость пота, ходьба. Дорога зачугунела, и в рассветной полумгле далеко разносился стеклянный хруст льда в колдобинах, лошадиное всхрапывание и  неслаженный шаг людей.

Светало стремительно. С восходом солнца лес потерял ночную жутковатость, в просторных межлесовьях поплыли прозрачно-дымчатые занавеси тумана, так же быстро теплело, и вскоре дорога обмякла. Прошло еще около двух часов, и лес кончился.

Обоз вышел в открытую степь.

Похмельный объявил последний привал — впереди, за темно-синей полосой озера, вдоль берега длинно стлалась Гуляевка.

Люди пристально разглядывали село. Там наконец-то кончится для них дорога, кончится и мучительная неясность будущего, поэтому, как бы ни трудны были эти оставшиеся версты, что бы ни ожидало их в селе, но последний привал они сократили наполовину и впервые стали подниматься без команды.

В это время из лесу, по той же дороге, выкатила арба и остановилась неподалеку. Из нее выкарабкался маленький старик-казах в грязном чапане, опоясанном веревкой, подошел к конвоирам, поздоровался.

— Куда, зачем, люди, идем? 

Ему указали на село:

— Уже пришли.

— Откуда идем?

— Издалека...

— Почему ногами идем? Почему всем лошадь нету?

— Не нашлось на всех лошадей, вот и пришлось ногами.

— Кто не нашел?

— Начальство ваше.

— Брешет, не хотел давать.

— Не похоже... Говорит, отдал всех лошадей.

— Куда дел? Надо кричать было сильно: давай всем бричка! Не кричал?

— Не кричал,— вздохнул Похмельный.

Казах поглядел на людей, сочувственно цокнул языком:

— Плохо. Дети худой, баба худой, старый много... Почему сюда идем? Другой место нельзя?
— Нельзя, наверное. А разве это плохое место?

— Другой место близко. Почему в Кошаровку не пошел?

— Ты что, дед, допрос с меня снимаешь? — устало спросил Похмельный.— Езжай своей дорогой. Езжай, нето помогу... Ну!

— Начальнику не кричал — на меня кричишь? — невозмутимо отвечал старик.— Сейчас поедем.— Он подошел к стайке баб, стоящих особняком.— Эй, маржа, давай садись детей бричка!      

Бабы настороженно переглянулись и знаками, точно глухому, дали знать, что не хотят.
Казах хлопнул себя руками по бокам, досадуя этакой бестолковости, и сердито закричал:

— Садись бричка! Два раза туда-сюда — все дети в Гуляйке будут!

Он потянул за рукав ближнюю молодайку и тоже знаками предложил залезть в арбу. Та вырвала руку и отошла к мужикам. Старик подошел к другой.

— Айда ты первый. Дети есть? Нету? Бери чужой.

Но и эта испуганно попятилась.   Стоявший рядом мальчуган лет десяти басовито не по возрасту заплакал.

— Да отойди ты, нехристь! — крикнул кто-то из мужиков.— Максим, чего молчишь? Гони его!

Бабы замахали старику руками. Похмельный сзади легонько подтолкнул его к арбе.

— Езжай, дед, один. Видишь, не хотят они. Не желают. Им ногами сподручнее.

Старик недоуменно посмотрел на всех, плюнул под ноги и покатил в село.

Когда до Гуляевки осталось версты полторы, Похмельного, который по-прежнему шел замыкающим, вызвали в голову обоза. Возница-провожатый ткнул кнутовищем в сторону села — там к крайней хате, что стояла у взгорка, стекались люди. Еще полчаса ходу — и обоз подошел к селу. Из толпы навстречу вышло несколько человек. Один из них — крепкий коренастый мужчина в расшитой, чистой косоворотке под хорошим пиджаком, в мягких козловых сапожках, с умным, породистым лицом оказался председателем колхоза Строковым, другой — председателем сельсовета, двое — комендантами, остальные — активистами села.

Похмельный достал документы.

Строков бегло взглянул, списки передал комендантам, предписание вернул Похмельному.

— Это все? — спросил он.— Наконец-то! Мы давно ждем и готовы... Собственно, и готовить нечего — чем богаты... Нам говорили, что направят меньшую партию, тогда вообще было бы пустячное дело... Наш план таков: вы называете самые многодетные семьи, и мы ведем их... в то, что еще более-менее сохранилось. Малосемейных— в хаты похуже, ну, а остальным — остальное. Выбирать не приходится. Вы как считаете? — Он словно просил выразить восхищение рассудительностью колхозной власти.

— Вам лучше знать,— равнодушно ответил Похмельный.— По мне — лишь бы скорее...


Он по памяти выкрикнул несколько фамилий и ушел к опустевшим подводам, в которые завалились конвоиры и которые тут же облепила местная детвора. Гуляевцы зашикали друг на друга и затихли.

Настороженная толпа высланных дрогнула и распалась. Главы семей вышли на круг последними.

Старики с детьми стояли просто. Но в молчании мужиков, баб, молодых парней и девок, в их то быстрых, исподлобья, то потупленных взглядах, в неловком стоянии под сотнями глаз, в том нехорошем безмолвье, что наступило у взгорка, так что стали слышны дальние вскрики гусей на озере, проступило такое унижение, стыд и затравленность, точно здесь, у села, начинался страшный торг и они были предметом продажи...

Один из комендантов пошептался с правленцами, заложил руки за спину и прошелся перед прибывшими.

— Я вам прямо скажу, дорогие товарищи,— светлиц для вас не ожидается. Вы люди умные, хочь и усталые, поэтому наше положение тоже сознайте...— начал он громко и важно, но тут же смолк и, краснея, прокашлялся в кулак.— Дорогие гражданы! Через того, шо мы не знали, когда вас приведут, мы...— Он опять осекся, окончательно сконфузился и растерянно посмотрел на подводы.

Конвоиры посмеивались.

— Да не товарищи это и не граждане,— лениво отозвался из брички Похмельный.— И тем более не дорогие. Кулаки они. Сосланные или высланные. Так и называй.

Должной речи не получилось. Комендант обескураженно развел руками и повел первую партию в село. Второй комендант с правленцами набирали другую партию, а подводы с конвоем да и самих прибывших окружили гуляевцы. Спрашивали, за что их выслали, по какой статье, надолго ли, когда это случилось — до выхода мартовской статьи или после, какого достатка они были, и чувствовалось: самый живой отклик вызывали не те ответы, где говорилась правда о высланных и как объясняли местные партработники, как сообщалось в газетах, пусть даже кратко, а те, где была видна явная несправедливость — тут-то можно было значительно переглянуться и в какой раз горестно вздохнуть чужому горю и жестокости власти.

— Вы когда в Щучинскую прибыли? — спросил Строков, облокачиваясь на тележную грядку.

Похмельный ответил и вспомнил о записке. Строков, читая, недоуменно приподнял бровь. Вежливости ради Похмельный спросил:
— Наседает секретарь?
-  Не наседает, а прямо-таки за горло берет,— охотно ответил Строков. — Все о посевной беспокоится. Знаете…  Простите, как вас? Да? Невеселая фамилия... Он уже требует поднять... раньше предполагал, теперь требует... Требует поднять этой весной девятьсот гектаров. Семян должно хватить: в наличии что-то около трёх тысяч пудов да на руках восемьсот пудов, точно не помню, — словом, семян хватит. Но где взять столько быков, лошадей? Ведь я ему еще в марте докладывал! Вот уж поистине... Вы когда обратно? Я с вами ответ передам. Пусть приезжает и смотрит на месте. Впрочем, что смотреть? Урезать посевную площадь — единственный выход.

— А семена куда?

- В счет осенних хлебопоставок сдадим. Можем ссудить в соседние села, в аулы продать... Да ваших же досланных кормить. Им пайки установлены, а в пайках    крупы.

- Богато живете...

- Какое там! Одна видимость. Грохочем цифрами, а надо бы делом... Вы с селом знакомы? Я имею в виду сегодняшнюю обстановку? Тогда мне нет смысла объяснять вам, насколько трудно поднять крестьянство на нынешнюю посевную.

- Почему трудно? Крестьянин без пахоты — не крестьянин, одно название. Трудно, наверное, объяснить ему всю выгоду коллективной посевной? Так? А сеяться ОНИ хотят, очень даже хотят!
- Верно, - согласился Строков.— Не будут сеяться — пропадут. А какие я могу дать им гарантии на осень? Это говорить, призывать легко. Но нехватка инвентаря, недоверие, слухи, наши ошибки и вот это,— он указал на высланных, — и такие, — теперь он щелкнул по записке, — кабинетные требования не дадут, хоть разбейся, организованной посевной. В отдельных селах — может быть, а в общем... Я не верю. Ко всему — частнособственнический настрой колхозника. Его в один день не перекуешь, как бы высоко он ни поднимал руку за колхоз, особенно когда на него смотрит уполномоченный из района. Нужно время, подход... Но, я вижу, вам это неинтересно. Вы расскажите, как в ваших краях идет коллективизация и выселение. Вы с Украины? Много выселено? Куда? К нам вести не всегда правдивые доходят, а в газетах явно скрывают, непонятно для чего...

— Выселяют... А чего с ними антимонии разводить? Советской власти второй десяток, а они до сих пор в спину стреляют да амбары жгут. Рабочие голодают, страна на карточках сидит, они же — зерно в болота. Вон видишь семью? Шапку снял... Нет, не тот... нагнулся... видишь? Вот эта сволочь пять мешков керосином облила. Что с ним делать? Только на высылку. Но, смотрю, им и здесь неплохо выходит. Лес рядом, озеро, жилье какое-то, даже семенным зерном грозитесь снабдить. Совсем неплохо! — Он с наслаждением потянулся.— Слушай, председатель, ты бы пристроил куда-нибудь меня с ребятами. Чтоб поесть и отоспаться.

— Непременно. Мы об этом подумали... Так вы говорите, рабочие голодают?


— И лошадей определи. Совсем выдохлись. Я уж думал — не дотянут.

— И лошадей определим... Так вы говорите, рабочие голодают и, верно, недовольны нынешней... Знаете, товарищ, я хочу сказать прямо...


— Отголодались! Теперь этих гадов заставим их кормить. А вы поможете.

Строков подхватил:

— На то и поставлены! Только рабочий класс способен сейчас разрешить противоречие, сложившееся между ним и крестьянством. Но вот что настораживает; сейчас нужны и оправданы... крайние, скажем, меры. Но не могут ли в связи с этим сами рабочие...

— Ты извиняй меня, дорогой,— Похмельный соскочил на землю,— но устал я от умных разговоров. Невмоготу уже! Нам бы отдохнуть.


Строков ответил с ясной, простецкой улыбкой:

— Проще всего. Сейчас идите с комендантом. Он вам укажет квартиру. Лошадей сами сведем на конюшню, зададим корму, все сделаем, как надо... Деньги? Ну-у, зачем же вы... Вон какую ораву кормить придется, а вы о десяти ртах считать затеяли. Я еще здесь побуду, потом в правление, дам указание выдать на первые похлебки. А утром поговорим.

Он ободряюще похлопал плотной бело-рыжей рукой по плечу Похмельного и отошел к активистам.
Комендант и председатель сельсовета повели вторую партию. С ними ушел и конвой. Любопытствовать стало нечему, и большинство гуляевцев разошлось по домам. У взгорка остались самые сердобольные да томились ожиданием последние сосланные.

Когда на въезде в село открылась широкая и прямая улица, Похмельный подозвал к себе коменданта и, указав на одного из высланных, попросил подобрать его семье жилье получше, пояснив при этом, что высланный мастер на все руки: бондарь, столяр, кладет печи, кроет крыши, он не пожалеет об оказанной услуге. Семью вывели на обочину, и один из активистов увел ее в первый же проулок.

Расселили высланных на удивление быстро. Пустовавших добротных хат всем не хватило, поэтому в просторные пятистенки по просьбе самих же новопоселенцев вселяли по две семьи — бесхозное жилье требовало основательного ремонта: хаты зияли пустыми квадратами вывороченных окон, дверей, взъерошенными камышовыми крышами и запустеньем дворов. Впрочем, люди безмерно рады и этому. Разное думалось за время долгой дороги. Мрачно виделась воющая ветрами полупустыня, поросшая диковинными колючими растениями, грозила полным уничтожением святых обычаев и духовной  памяти чужая вера азиатского края, где все так чуждо, что даже умершего бегом несут на кладбище и хоронят не иначе, как усадив лицом к востоку, а в возглавии могил неизменно ставят камень с непонятными, похожими на сабельные клинки письменами, осененные рогатым полумесяцем, коему поклоняется мусульманский мир, а встретился на диво родной, певучий язык, такие же люди и село, лубочно украшенное осокорями и вербами, окутанными прозрачно-зеленой дымкой лопнувших почек, с привычным глазу развалом мельничных крыльев за околицей, с золотой искоркой креста на церковном куполе...


глава 4-я     http://www.proza.ru/2013/02/09/1317