Никола предзимний

               
    Утро. Больше тысячи километров от Москвы на север.
Посёлок во всей своей нечернозёмности: бестолково застроенный почерневшими бараками с кирпичной котельной и блочной пятиэтажкой в центре.

Тягомотина бытия,  бухалово и скука.

- А не пошли бы вы…?!,-  ощетинился населённый пункт всем своим видом.

Да, чуть не забыл – что у нас с погодой? Погода нецензурная. К зиме, думаю, она наладится.

У маленького вокзала рыщет тощая собака. Билетная касса закрыта. Зал ожидания пуст. Тесновато - грязновато. Два из четырёх столиков буфета заняты. Хмурые мужики руками едят сосиски, макая их в блюдце с горчицей, и запивают чаем.
Две тётки пьют растворимый кофе с пирожком.

-Охренеть можно!- говорит одна. Подруга с увлечением продолжает что-то  рассказывать.
 
-Как они здесь живут? Наверняка ничего не слышали про лифтинг, лимфодренаж и лазерную подтяжку лица.

Целеустремляться было некуда, и я уже не высовывал нос из тёплого буфета до прихода поезда.

Через час тепловоз нехотя потащил три вагона через закисший под октябрьским дождиком пейзаж. Рабочий поезд останавливался на маленьких разъездах, одиноко гудел и ехал дальше.

В вагоне сонно и душно. Дорожные рабочие в кирзачах шлёпали засаленными картами в «дурака». Пассажиры переговаривались по-северному скороговоркой. Какой-то русский рэп.

В гулких тамбурах лязгали сцепки и окатывало сырым холодом. Мужики периодически выходили туда подымить.

- Схоронил Василий Зинаиду, попродавал всю скотину по соседям, а деньги, лядащий, пропьянствовал. Зачем одному хозяйство, когда в магазине всё есть?!- рассказывала соседке круглая баба с пучком на затылке.

- Пропадёт он без Зинаиды. Делать не хрена, пенсию плотют, и будет с мужиками глотку лудить,- часто моргала соседка.

-Изба чуть жива, венцы нижние совсем худые и крышу перекрывать надо, а шифер дорогой: не укупишь на пенсию,- жаловался дедка  парню. Тот ел консервы с ножа, в глазах вялая тоска.
В проходе дремала лайка, положив морду на лапы.

Редкие остановки, людское шевеленье, за час из вагона сошли почти все ягодники.

-Борода, нам щас выходить,- обратился ко мне дедка.

Надеваю куртку, беру рюкзак и иду к выходу.
Проводница громыхала дровами у печки.

- Спасибо, курносая,- расплылся в улыбке простоватым лицом дедок.

Женщина распахнула дверь вагона, громыхнула подножьем.

-Счастливо,- устало улыбается проводница сверху и захлопывает дверь.

Рядом с маленькой станцией два неказистых домика с сараюхами.
В окне сидит кошка.

-Ну, тебе, борода, ждать попутный лесовоз, тока они в Кривцы на делянки ездят.

- А ты куда?

- Дык, вон деревня-то. Если замёрзнешь, приходи.
 
Метрах в трёхстах  несколько  дуплистых берёз, за ними ещё с два десятка домов с  сараями и банями.

-Покурим, дак,- улыбнулся дедок щербатым ртом, - я на железке работал дежурным по переезду. Одёжу форменную выдавали, уголек льготный и билет бесплатный раз в году хоть до Мурманска – хорошо, только скучно. А вот этой зимой случай у нас был…..
Дедка поведал историю про то, как в гололедицу завалилась здесь на бок  фура с португальским   портвейном…
Деревенские быстро сориентировались по запаху. И пока водила приходил в себя, самые шустрые уже напились на халяву, а более практичные, закидывали в мешки из -под ядохимикатов португальский портвейн, как поленья в печку.
Мобильник на трассе не ловил, и водиле указали путь в контору, где был телефон. Забыв про ревматизмы и радикулиты, народ азартно затаривался элитным напитком. На месте бесплатной раздачи портвейна вскорости были уже и стар и мал.

Потом  подъехали гаишники, отогнали деревенских от фуры, и затарились сами.
Водителя увели в контору для дачи показаний, а деревенских припугнули, что сейчас из города приедет следователь с нарядом милиции, и пойдут по дворам конфисковывать награбленное. Народ, хоть и пьянющий, но разбрелся прятать халяву по углам.
 
Гаишники вызвали по рации подмогу, в скорости приехала милицейская «буханка» и два сержанта перегрузили оставшиеся ящики.
 
Водила  фуры  потом ещё неделю остервенело пил с деревенскими уцелевший  португальский портвейн по 900 рублей за бутылку в розницу, ожидая подмогу.

- Слышь, борода! У меня всей пензии на семь таких пузырей, а всю жизнь горбатился в колхозе. Во-о дела-то…

Теперь о прошлогоднем месячнике здоровья напоминало битое бутылочное стекло в придорожной канаве.

- Ладно, бывай, а то заболтался я с тобой,- растянул дедка рот в улыбке и подхватил сумку с крупой и консервами.

-Здоровья тебе, дедуль.

- Да ещё поживу малёха, потом снесут в рощу, закопают. Вот церквы у нас теперь нету, а раньше была ладная такая, деревянная.

-А куда делась?

-Дак, сгорела.

Стою посреди напирающего со всех сторон одиночества.
С тревогой оглядываюсь по сторонам: что это вообще за история с географией?
Дырявый асфальт ведёт куда-то в сторону Белого моря.

Тихо-то как!
 Наконец вдалеке  загудело. Потом показался лесовоз.

Магнитофон раздолбанно хрипит шансоном, воздух в кабине спёртый, густой, с  бумажной  иконки кротко смотрит Богородица с младенцем.
 
Водила мужик средних лет с надёжными глазами, возит лес в Карелию к самой финской границе. Скоро дождями дорогу совсем развезёт и её закроют для тяжёлой техники до холодов, поэтому приходится спешить, работают без выходных круглосуточно.
 
Асфальт закончился, мы подпрыгивали на ухабистой грунтовке, в лесу она растекалась неглубокими колеями. Вокруг щемящая бескрайность. Иногда попадались безлюдные деревни, нескончаемо тянулись бурые от непогоды лес. Какая-то доживающая плоть крестьянского мира. Ещё с десяток лет и…
 
За всё время навстречу проехал  только синий грузовик с логотипом «Почта России» и нас обогнала пара «жигулишек».

- Далеко ты забрался, турист, да и лето вроде кончилось,- боднул взглядом водила.

- Да я по делу,- не стал уточнять детали.

-Больно умные все пошли, только жить в деревне некому,- ворчал мужик.

Я не стал ему рассказывать, как много лет назад, в каком-то альбоме по русскому Северу увидел фотографию шатровой церкви на пригорке среди россыпи изб, и как мне захотелось туда приехать. С тех пор я много перевидел северных церквей и часовен, но эта запала в душу, мне хотелось увидеть её именно в графичное северное предзимье, а ещё лучше в первый снег. Постепенно подсобрал материал: как доехать, нашёл через общих знакомых у кого можно остановиться на несколько дней и вот теперь выкроил время.

От трассы в гущу леса уходила разъезженная лесовозная дорога.

- Пройдёшь с километр, а там будет свёртка на Заозерье,- сориентировал меня водила.

Лесную дорогу обступили  высокие  ели, дождик шуршал где-то высоко над головой, путаясь в ветках. Ельник быстро закончился, небо расширилось и казалось, даже чуть посветлело. Дорога раскисла, налилась водой по колеям и вихляла через поле в сторону видневшегося Заозерья. Деревня была побольше и поосанистей той, в которой жил дедка.
 
- Дак, Сашки сейчас в деревне нету, он в Михнево на озере – объясняет масластый мужик в наброшенном ватнике и резиновых опорках,- он там уток стреляет, да сетки ставит.
 
-Далеко?

-Километров семь отсюда. Ступай к магазину, там  в крайней избе Степан живёт, может и возьмёт тебя до Михнева, он жену со своячницей забирать собирался, они  с утра на болота за клюквой ушли,- мужик взял из дровника несколько поленьев и зашаркал обратно в избу.

- Садись, успел ты, паря, я как раз собрался  уезжать,- кивнул рыжий  Степан в выцветшем камуфляже.

Лесная дорога была чёрной от луж.

-Снег ни сегодня завтра пойдёт, а ты приехал.

-Да мне церковь поснимать надо.

-Церковь?! Да чего там снимать, уж больно худая - лет  десять как шатёр упал.

-Как упал?

-Дык, почитай, сколько лет пустая стоит, без ремонту, раньше туристы с Москвы да Ленинграда летом приезжали смотреть, а теперь уж давно никто не бывал.
- Ну, дальше я не проеду, а ты вот по тропке на горушку взойдёшь и увидишь Михнево.
Сашку я услышал издалека по мату, которым он прогонял прибежавших из деревни собак. Разглаженная пустота длинного и не очень широкого озера.
 
На берегу полуразвалившаяся ботва почти чёрных изб. Через озеро на фоне прозрачно-голого осинника виднелась словно врубленная в пейзаж полуразрушенная церковь.

У Саши усталое лицо скуластого покроя, разношенный свитер крупной вязки с подвёрнутыми рукавами.

 - А, помню, мне ещё летом Леонид Иваныч  говорил, что с Москвы фотограф приедет. Только снимать-то уже нечего – видишь, упал шатёр-то,- он  зашёл на крыльцо ближней к воде избы и толкнул дверь.
Прокуренная изба пахла печкой, одеждой и жареной рыбой. Железная кровать застелена стёганным одеялом, под ней жёлтые просохшие дрова; на стене старая фотография под стеклом. Давно небеленая печь обставлена резиновыми сапогами и ботинками. Рядом на верёвке развешаны заштопанные носки.
Саша наладил коптилку, поставил на стол остывшую сковородку с рыбой.
Я достал бутылку «Охотничьей горькой». Хозяин степенно разлил по гранёным стопкам, мы выпили.
Он  быстро растопил печку, плита постепенно разрумянилась, зелёный чайник  незаметно вскипел и теперь плевался кипятком из носика.

-Ты вешай одежду поближе к огню, чтоб просохла. Ботинки ставь к печке, чего в сырых-то ходить.
 
Через неплотно закрытую печную дверцу огонь отсвечивает красным, печка уютно гудела. Обжигаясь, прихлёбываем из металлических кружек крепкий чай.
Тусклая маята дня на глазах становилась вечером. Сумерки наползали мутным киселём. Бренчали на ветру стёкла в рамах.

Саша сутуло сидел напротив, курил и рассказывал:
-Дык, знаешь, сколько раньше всякой старины по деревням было. Я ещё помню, как  старые прялки с повети на лучину щипали и разжигали печку или самовар. А мать сказывала, когда церковь закрыли, комсомольцы на иконах зимой с горки катались, заместо санок. Только их потом всех на войне поубивало. Грех это на иконах кататься, не для того они нарисованы были. Раньше старины этой в каждом доме было полно. Мы мальчишками из ковшиков медных блёсны делали на щук, хорошо брала рыба! Это потом поехали с Москвы да с Ленинграда за стариной. Спрашивали иконы старинные, почему не уважить людей, ведь издалека едут. Вот прошлым летом художник один был с Москвы, он увидел у меня икону старинную и захотел купить.

-Продал?

-Да нет. Не стал. Подумал: ей ещё мои дед с бабкой в церкви молились, а тут взять, да и продать.

-А почему деревня здесь, а церковь на том берегу?

-Дак, там тоже деревня была до войны. Только с войны никто из мужиков не вернулся, бабы да старики после перебрались в Заозерье на центральную усадьбу. Церковь даже подделать хотели, с Ленинграда приезжали, но вишь, с тех пор сколько время  прошло, нарушилось всё, погнило.

- Наверное.

- Ладно, завтра поеду сетки смотреть, свезу тебя. Сфотографируешь.

- А икону можно посмотреть?

- Можно. Сейчас принесу, она у меня в боковухе стоит.

Из котелка на плиту выплёскивалась раскипевшаяся похлёбка. Есть не хотелось. После пары стопок «охотничей» и чая, навалилась усталость, хотелось спать.

Саша принёс в растопыренных пальцах довольно большую потемневшую икону «Николая чудотворца». Лобастый святой с тонким носом и колечками бороды, цепко и грустно смотрел на окружающий мир, благословляя его правой рукой, в левой он держал Евангелие. Доска треснула по середине.

-Никола летний,- разглядел я икону.

-Как это?

-Ещё бывает Никола зимний, когда у него на голове митра.

- Я помню, я маленький был, лежу на печке, а бабка ему молится так тихо. Что б мы не слышали.

За ночь заметно похолодало. Озеро лениво разлеглось стылым оловом. С неба косо сыпала снежная крупа.

-Вот и дождался первого снега,- гляжу по утру в окно.

Попив чаю, отправились в церковь.
Саша взял с собой икону, обернув её брезентовым плащом.

-Куда ты с иконой?

-Домой свезу, в церковь.

Мы сели в «казанку», Саша завёл мотор. Ветер наждаком царапал щёки.
Наконец дюралевое днище зашуршало о прибрежный песок.
Заиндевевшая трава хрустела под ногами.
 
Мы поднялись на горушку.
Схваченный в «обло» сруб церкви, какая-то кладбищенская тишина.
 
Жизнь, рубленая топором и навсегда ушедшая теперь. У церкви темнело кострище с обгоревшими досками, рядом ржавая бочка из-под солярки.

Внутри храма темень. Смешанный запах пыли и сырость. На полу набросана какая-то рухлядь.

Саша можжевеловой веткой вымел небольшое место у стены, потом поставил икону.
Мы вышли на улицу.
Поодаль росло голое дерево с несколькими листьями, ярко застрявшими в путанице веток.

Потом «казанка» тарахтела через забелённое снегом беззвучное озеро.

Всю дорогу перед глазами у меня стояла запавшая с юности фотография: красно-медная на закате церковь над густо синим озером.

Коломенское. февраль 2013


фото автора