Шкаф. ч. 4

...Сизие, похожие на тонкую акварель облака, подсвеченные восходящим солнцем; прозрачные, переходящие из розового в голубое, складки неба; невесомые, с полураскрытыми почками ветки тополя...Кажется, они сделаны из колючей проволоки... Появляется такса и поскуливает, намекая на утреннюю прогулку. В шесть утра городской пейзаж тих; только весело журчит вода в канализации и в парке ликуют дрозды.
Морозец.
Пейзаж моего жилья безмолвен. Жена спит; спят за стеклами шкафов выстроенные по ранжиру книги; неподвижны силуэты моих персонажей. Не мычит крылатая коровка, не кряхтит розовый мужик, которого охаживает веником деревенская венера; молчит, иронически ухмыляясь, терракотовый злыдень работы художника Н.Вакуленко. На рогу черта отсвечивает золотом кольцо; за его спиной - цветастое деревянное блюдо из полх-майданских мастерских.
Полхов Майдан - село на юго-западе Нижегородской области. Оно рас¬положено неподалеку от всемирно известного ядерного центра Арзамаса-16, по старому - Сарова.
У многих на слуху страшная драма, постигшая не-номерной Арзамас.
Она тесно связана с Арзамасом номерным.  Помните, после Чернобыля, в самый расцвет горбачевской перестройки, на переезде возле железногодоржной станции рванули вагоны со взрывчаткой? От станции, пристан¬ционного поселка  и его населения ничего не осталось.  Куски рельсов находили за километр от взрыва. Так вот: это была не трагическая случайность. Была диверсия, которая могла превратить центр России в радиоактивную пустыню.  Но грузовой состав по российской привычке припоздал. По замыслу, вагоны должны были рвануть там, где остановился только что  прибывший из Сарова состав с боеголовками для подводного флота. Боеголовки - ядерные...Вероятнее всего, атомного взрыва не было бы. Но ядовитая пыль плутония засыпала бы Нижний Новгород - он в сотне километров.
И Москву тоже /400 км./.
Страшно помыслить об арзамасском армагеддоне. Еще страшнее сознавать, что акция была задумана, спланирована и реализована вовсе не инфернальными муамарами, саддамами и аятоллами. Где-то на куль¬турном Западе, трогательно пестующем нашу демократию, есть тихая конторка; высоколобые, интеллигентные суперсотрудники, вперив задумчивые очи в экраны суперкомпьютеров, потягивают кофе, а в головах зреют зародыши страшайших дел...На время эти люди остались без работы, но сердце подсказывает: они еще покажут свою высокую квалификацию. Там, где не смирились с неизбежностью нового порядка ХХ1 века.
Pax americana.
Что спасло Россию? Неужто просто  безалаберность, из-за  которой состав-убийца припоздал на станцию? А может, еще раз послужил отчей земле преподобный Серафимушко? Серафим Саровский творил молитву, глядя на озеро, из которого потом добывали тяжелую воду.
Контрасты нашего мира.
Слава Богу, в память о тех краях я храню не кусок реакторного графита, а расписные блюда и матрешки из Полхова Майдана. Я был там со своими студентами и Александром Мироновым, режиссером документальных фильмов. Мы собирали фольклор, он снимал фильм. Надо было видеть ог¬ромные пятистенки с просторными мастерскими, где шумят станки: мужики точат из липы матрешки,  поставцы, вазы, свистульки; бабы и ребятишки, вдыхая ацетон, работают кистью.  У каждой семьи - свой рынок сбыта. Встречал я полх-майданских коробейников на базарах в Ялте, Ленинграде, Южно-Сахалинске...
Миронов задумал снять, как поют селяне, занятые столь живописным трудом. Предполагалось, что весьма поэтично. Купили водки; сели в избе, налили по чарке. Оператор настроил магнитофон, зашелестела камера. Бабы ударили в голос: визгливая нестроица выплеснулась из напряженных глоток. Стоп!- скомандовал Миронов, жестко усмехаясь в  усы.  Стоп! Примечательно, ни  один из мастеров, которых снимали на пленку, не предложил Миронову и малейшей безделицы - какую-нибудь свистульку.
Рынок вытравил все.
У меня сохранилось несколько изделий из Майдана:  тарелки, вызы, поставцы, глазастая матрешка-коньячница: в объемном нутре ее положено хранить бутылку.  Блюда стоят в шкафу:  их кроваво-красные цветы  на черном фоне - грубы и аляповаты, как их творцы. Впрочем, Полхову Майдану больше свойственна веселая мордовская гамма - красная,  зеленая, синяя краска на ярком желтом фоне. Что сарафан, что матрешка. Их не спутаешь с городецкой и семеновской росписью, с жостовскими подносами, с дымковскими игрушками и карпатскими писанками. Грубо, примитивно - а трогает!
Мордовские гены, что ли, играют?
Особенно нравится мне расписной деревянный самовар: на теплой ох¬ре - алые цветы, сочные листья и тугие жолуди. Очень забавно - цветы и жолуди. Маленькая  Настя любила играть с расписной посудой. Детство ее прошло под знаком лошади в красных яблоках (по гороскопу она как раз белая лошадь: чуть ли не первыми ее  осмысленными  звуками было "и-го-го". Получалось, правда, "а-гу-гу"/. Она радостно перебирала яркие камушки, выдувала звуки из расписных козликов-свистунов, уго¬щала чаем из деревянных цветастых чашек.
Дай Бог, в этом ярком мире вырастут и ее дети.