Баронесса

Она была итальянской баронессой.

Впрочем, почему была? Надеюсь, она и сейчас пребывает в добром здравии и мрачные мысли о несовершенстве мира  уже не посещают её  Я до сих пор думаю о ней, как о чём-то необычайном и сверхъестественном. Тревожусь, как там она в своей одинокой московской двушке на двадцать втором этаже. В Москве, где-то в районе Тушино. Она писала, что её тошнит от людей, от их хамства и пошлости, от подлости и лжи. Может быть, она всего лишь дразнила мои чувства, ставила надо мною свои утончённые женские эксперименты и делала это настолько  умело и убедительно, что я не на шутку опасался однажды её потерять. Для меня всё это было серьёзно

А для неё? Было ли всё это серьёзным для неё?

Не знаю. Иногда мне кажется, что всё произошедшее с нами явилось одним большим розыгрышем, устроенным тем, кто управляет людскими судьбами. Кто властвует над временем и событиями.

На сайте знакомств она мне написала первой. Спросила просто, как это делают при выходе в общественном транспорте – вы сходите? А прозвучало так:
- Вы когда приедете в Москву? Из Германии до нас рукой подать.

В то время я был в Германии и собирался возвращаться в Россию. Но фотография женщины на фоне собора Святого Петра уже стояла перед моими глазами, когда я, вжавшись в кресло, слушал как набирают обороты турбины аэробуса.

Я летел с мечтою о ней. Я летел с мечтою о нас.

А потом полетели письма. Весёлые, грустные, серьёзные, глупые – разные письма. Мысли не успевали за чувствами, пальцы за мыслями, а за пальцами не успевал Интернет. Мы перескочили на Скайп и как проклятые стучали по клавиатуре, на ходу извиняясь за ошибки и опечатки.

Мы забыли, что существует такая простая вещь, как телефон.

Мы забыли, что существует такая простая вещь, как свидание.

Мы забыли, потому что боялись.

Мы боялись разрушить иллюзию!

Поначалу этого боялась она.

Наташа или Нат была натурой творческой. Выражусь точнее, Нат была художни- цей. На своём сайте она выставила несколько своих картин, и я сразу же влюбился в несколько из них, выразив намерение о покупке. Пусть только она назначит цену.

В картинах мне было отказано. Это были любимые её работы и они не продавались. Зато я отхватил комплимент, как тонкий знаток живописи и вдобавок мне были раскрыты некоторые секреты частной жизни художницы. Оказалось, что Нат  шесть лет состояла замужем за итальянским бароном и, соответственно, все эти шесть лет прожила в Италии.

В Италии!

Вы только вслушайтесь в это музыкальное слово.

Но шесть лет жизни с человеком, которого она не любила!

Это было бегством из России ради спасения сына от армейской повинности. Правда, это были и шесть лет плодотворного творчества. Нат неистово писала картины и выращивала розы на солнечных террасах в баронской усадьбе. Но розы вытоптали собаки барона, а большинство полотен так и остались в благополучной стране с музыкальным названием. Сохранились только редкие, но яркие воспоминания. Да ещё сожаления о том, что теперь под её работами барон пользует свою новую жену-хохлушку. Получив официальный развод в Москве (что значительно дешевле, чем в Италии), барон быстренько нашёл замену второй половине. Как видно, итальянская аристократия серьёзно работала над вопросом внедрения славянских генов в прокисшую ромейскую кровь.

Тем не менее, встречаться со мной Нат не торопилась. Она что-то взвешивала, прикидывала и под разными предлогами уклонялась от встреч.

Вообще у Нат было много мужчин. Был первый муж-однокурсник по Строгановке. Потом ещё кто-то, потом какой-то женатый юрист (юриста она отправила в использованном виде к жене), потом был какой-то баскетболист-итальянец, с которым Нат целые сутки прошаталась по Риму, обозначив своё увлечение римскими каникулами.

Потом, потом…чёрт их всех знает, сколько их было потом.

Мне было плевать на потом. Мне было плевать, что ей нравились мужики готского типа – голубоглазые блондины с кубиками на животе. А я, седеющий голубоглазый брюнет без кубиков, был готов на многое ради неё. Я был готов перекраситься в блондина, завести кубики на животе и даже был не прочь сделать на своей заднице татуировку готическим шрифтом «Ты-права». Так она хотела. Так она дурачилась. Если бы однажды мы поссорились, то в какой-то момент я должен был приспустить трусы и продемонстрировать эту надпись.

Всё это были виртуальные развлечения. Но мне было так хорошо и безмятежно тогда.

А ещё  Наташе нравился Ван Гог. Она даже написала его портрет со всей экспрессией очарованной поклонницы  и отправила мне, чтобы я разделил её симпатии. Я смотрел на рыжего худого неврастеника, стоимость картин которого сегодня оценивалась в мильоны евро и отстучал Натке:

-А зачем он отрезал себе ухо?
И получил ответ, который меня озадачил:

-Он слышал сильный звон одиночества и пытался избавиться от него.
-Да, ладно,- возраззил я. – У него был маниакально-депрессивный психоз.
-Нет, одиночество- проклятие всех гениев. И Ван Гог осознанно пошёл на это. Он понимал, что физическая боль ничто перед страшным звоном, который его преследовал.

Звон одиночества.

Наверное, Натка тоже испытывала этот звон. И мне казалось я его слышал. И был он настолько силён и беспощаден, что подавить его не мог даже гудящий за окном всемогущий мегаполис.
 
Я тогда решился предложить  встретить Новый Год вместе. Натка согласилась, и мы дружно взялись обсуждать наш совместный день до боя курантов. Мы собирались в Пушкинский музей на Караваджо и боялись длинных очередей за билетами. В то же время мы успокаивали себя, что на тридцать первое декабря найдётся не много желающих посетить выставку.

Нам не удалось это проверить.

По твоей, Натка, вине. По твоей.

Накануне праздника  ты мне написала, что наша новогодняя ночь отменяется.

Ты не объяснила причину. Ты сказала, что не судьба.

Так ты сказала.

А я дрожащими пальцами  перелистывал страницы великолепного издания «Золотой век Нидерландкой живописи 15-го века», за которым гонялся ещё студентом. Я купил его на Арбате тебе в подарок. Я готовился к нашей встрече.

Ты не знаешь, как я радовался этой книге. Тридцать лет назад я держал её в руках. Эту массивную книгу в зелёном переплёте и с золотым позументом. И был этот переплёт  торжествененно строг и красив, как генеральский мундир, под которым  на  сорочках страниц из отличной финской бумаги красовались работы Босха, Вейдена, Мемлинга. Книга продавалась с рук, но тогда её перекупил у меня какой-то бородатый очкарик. И вот спустя десятилетия, я снова прикоснулся к этому генеральскому мундиру, уже полинявшему и невзрачному, запылённому в боях со временем. Словно замкнулся круг, и книга нашла того, кто в ней искренне нуждался.

А ты предложила подарить её моей новой избраннице.
Зачем ты это сделала?

Я вспылил и ответил тебе, что этого не потребуется. Моя новая избранница художницей не будет.

Как я жалел об этом. Я не помышлял о другой избраннице. У меня были увлечения, флирты, интрижки, служебные романчики, которые в лучшем случае заканчивались банальным sesso, как сказали бы  те же итальянцы. А в худшем не заканчивались ничем, кроме скомканного ощущения досады. Вроде того, когда пропускаешь свою маршрутку в час пик  и в конце концов, дожидаешься следующей.

И у меня ни разу не было такого прекрасного желания, как просто посидеть с тобой наедине. И говорить, говорить, говорить… Где-то у порога небес, в твоей тушинской высотке, откуда ты видела  ангелов, чьи образы и лики  переносила потом на свои полотна.

И нам совсем не обязательно было сразу падать в постель. И мне и тебе было важно задержать это мгновенье. Максимально отсрочить его, чтобы, храня свои тайны,  довести до совершенства свои фантазии.

Как же мы были похожи друг на друга, Натка. Неужели ты этого не понимала?

А потом от тебя был звонок. Уже реально, по телефону. Я не узнал тебя сразу, поскольку прошло уже полгода. И словно понимая это, ты уточнила :

-Это я – баронесса.

Да, именно так я тебя называл. Баронесса и никак иначе. И не важно, что ты была замужем за титулованной особой. Я бы в любом случае присвоил тебе какой-нибудь титул, потому что моя женщина не могла быть птенчиком или  кисой по определению.

Но прошло уже полгода. Я думал, что потерял тебя навсегда. И  вдруг этот звонок.

-Ты не хочешь встретиться?

Хотел ли я этого? Я поймал себя на мысли, что сам по себе твой вопрос говорит о зародившихся сомнениях. Но в тот момент мои обстоятельства были таковы, что я крайне нуждался в простом человеческом участии. А, если этим участием была ты, то как я мог ещё в чём-то сомневаться. Только ёкнуло сердце, и по телу разлилось тепло, которого я давно уже не испытывал.

-Я сейчас не могу. Я…я в больнице.
-Что с тобой?

И снова я ощутил прилив тепла.
-Ничего страшного. Надо было прооперироваться.
-Что-то серьёзное?
-Нет.
-Ты где? Скажи, где ты. Я приеду.

Вот этого я никак не ожидал.

Ты прости меня, Натка, что я раньше не говорил тебе. О том, что  живу в другом городе, правда, не так уж и далеко,  всего в двухстах километрах от МКАД. И что на вашем московском сленге я – обыкновенный провинциальный «замкадыш». Ты
как москвичка в пятом поколении должна на меня смотреть свысока, не любить и даже презирать, потому что я  из русской тульской глуши, из тех, что «понаехали», из тех  что понабежали сюда волчьей рысью, чтобы заполучить московскую прописку.

Так ты должна была думать. И я невольно настраивал себя на то, что мы с тобой всё-таки не пара.

Но ты так не думала. Узнав об этом, ты  стала энергичнее засыпать меня посланиями. И даже слала свои откровенные фотки. Либо чёрно-белые, либо выполненные в технике сепии. Ты во всём придерживалась стиля.

А меня не покидало ощущение, что ты хваталась за соломинку.

Знаешь, твоим полотнам было далеко до того, что я видел на этих фотках. На одной из них ты лежала на кровати как наяда. И спина твоя, и бёдра, и попка были вылеплены безупречно. Так  что  я очень хорошо понимал  того незадачливого  медбрата Тото  из клиники  Палермо, который  стоя за дверью, наблюдал, как медсестра вставляет в предмет его обожания обычный ртутный градусник. У него не получилось выполнить эту  процедуру, потому что ты закричала: Vattene, pervetito!  ( Вон осюда, извращенец!). Не знала ты, что у них так принято. мерить температуру. Они всего лишь лечили тебя. А кто-то просто  не забыл, что он ещё мужчина- итальянец.

Рассказывая мне об этом ты от души смеялась.

Но не только твоё тело было для меня откровением. Почему-то запали в душу скрещенные щиколотки ног и нежные пяточки, как у младенца. И были они словно крест одиночества, который ты несла над собой, отбрасывая всё греховное куда-то за горизонты желаний, за пределы удовольствий и наслаждений.

Не знаю, кто был твой фотограф мужчина или женщина, Ангел или Демон. И к чему всё это могло привести наши встревоженные чувства.

Всё привело к тому, что мы встретились в Тушинском парке. Мы узнали друг друга неожиданно быстро среди осенней пестроты и одиноких скамеек. Ты была в красной курточке, прятала руки в карманах и шла вольной походкой свободной женщины. А я, напялив на глаза солнцезащитные очки вышел тебе навстречу. Конечно же, я защищался не от солнца.

Может быть, этим объяснялась твоя сдержанность и немногословность. Но я видел, что ты жадно изучала меня, заглядывала за очки, за роговицы глаз. Ты хотела знать, как глубоко  я смог залезть в свою нору.

Натка, что ты вызнала про меня?

Через сутки я получил в Скайпе:

-У тебя на удивление интересные глаза.
-Чем интересные?
-Не знаю, поймёшь ли. Они византийские.
-Я знаю про Византию Но о чём ты?
-Это значит, что редкие. В такие глаза влюбляются.
-И…
-Но с ними не остаются.
-Ничего себе. И…что мне с этим делать?
-Просто жить.
-А ты? А как же мы?

Я не дождался ответа.

Как ни странно я жду его до сих пор. Натка исчезла из моей жизни так же мгновенно, как мгновенно в ней появилась. Не отвечала на звонки, не выходила в Скайп. Но почему-то я уверен, что она меня не забыла.

А я время от времени выволакиваю из книжного шкафа тот самый генеральский фолиант. Я бужу его ото сна, заставляю очнуться и вспоминать, что с нами всё-таки произошло. И, перелистывая  страницы, я вижу не полотна мастеров, а некую молодую женщину, которая стоит под руку с бароном в душной мэрии какого-то сицилийского городка во время бракосочетания.

Барон довольно улыбался. Он удачно женился. Ему удалось на десять лет скрыть свой естественный возраст. Подлог обнаружится позднее, во время оформления актовой записи. Но это уже не имело значения.

И в самом деле не имело. Женщина во все глаза разглядывала молодого карабинера в экзотичной униформе. Это было так нетипично для её мира, который она оставила в прошлом. Она увлеклась разглядыванием настолько, что не заметила, как её будущий муж тычет ей в бок длинным пальцем, чтобы она не отвлекалась от церемонии. От женщины требовалось ответить на один короткий процедурный вопрос.

И она отвечала кратко, но с итальянской певучестью:
-Si