Памятный день

Потепление началось неожиданно. Вдруг откуда-то с юга пришёл тёплый циклон, подул ветер, прогретый яркими солнечными лучами, и снег, ещё недавно казалось прикипевший к земле, начал дружно таять, образуя на дорогах первые ручейки.
На деревьях тут же наметились зрелые почки, зачирикали воробьи, предчувствуя скорое приближение весны. Шёл март.
Сорвав листок календаря, Степанида Ильинична покачала головой. Никак не вязалась такая погода, с тем числом, которое предшествовало её первородному начинанию.
Слишком уж обманчивым было всё: и безоблачная, такая притягивающая к себе, синева неба, ласковое дуновение ветерка, обещавший быть погожим, завтрашний день.
Всё было каким-то нарочным, ненастоящим. И она, прожившая на свете не один десяток лет, конечно же не поверила этому внезапному природному перевоплощению, зная наперёд, что не сегодня-завтра, всё непременно встанет на свои места; а не то ведь быть тогда земельке-пустоцветом, если вот в сей же час уйдёт из неё такая необходимая для почвы влага.
Не ко времени всё, тут и без слов понятно.
Подкинув в печку дров, как бы тем самым подстраховавшись от похолодания, которое, и она была в этом уверена, обязательно наступит, Степанида Ильинична пошла готовить себе ужин. Кошка Мурка двинулась было следом, но словно почувствовав настроение хозяйки, вернулась, и улеглась на своё место.
Ей нравилось то тепло, исходившее от жарко протопленной печи; жмурясь, она успевала в то же время следить за Степанидой, боясь пропустить тот момент, когда она наконец начнёт разделывать рыбу.

А, Степанида Ильинична, слушая завывание ветра в трубе, словно соревновавшегося со звоном падающей с крыши капели, всё ещё никак не могла войти в прежнее равновесие: в каком странно заволакивающем сознание, тумане, вышла в сенцы, принесла чашку муки, почти на ощупь отыскала на столе растаявшую ото льда, рыбу; но не найдя в себе силы дотянуться до разделочной доски, так и осела на стул, стоявший возле стола.
Сквозь возникшую откуда-то слабость во всём теле, сквозь пелену застилающих глаза слёз, она, глядя в окно, будто наяву, снова увидела похоронную процессию; себя, идущей вслед за гробом, с трудом сознававшую происходящее; проклинавшую: яркое вечное солнце, свежий, чистый воздух...как ни в чём ни бывало, продолжавшуюся-жизнь...

Она шла тогда не разбирая дороги: не сводя тоскующего взгляда с, враз пожелтевшего, и какого-то незнакомо-высохшего лица своей матери.
Ей трудно было смириться с той мыслью, что в такой обычный, погожий, апрельский день, её больше нет рядом с ней. И, в этот момент, ей было бы гораздо легче расстаться со своей никчёмной, ненужной никому жизнью, перенести свою измученную душу в совершенно иной мир, если б она была уверена, что этим самым, она хоть как-то, сможет продлить её оставшиеся дни.

С дорог уже кое-где сошёл снег, местами, на обочинах, пробивалась мурава, и, Степанида, расстегнув настежь куртку, дышала тяжело и прерывисто, глотая словно через силу, влажный, застоявшийся воздух.
-Прикройся, касатка, глянь, ведь нет тепла-то ещё,-ласково прошептала ей на ухо, идущая рядом, бабка Пелагея, матерь-то не вернёшь теперь, а тебе дочку ещё рОстить надо.
-Да не холодно мне, тёть Поль, жарко даже,-ответила Степанида, сама удивляясь своей сторонней и обыденной речи.
За поворотом, чтобы поменяться местами, мужики остановились, поставив гроб на подставленные заранее табуретки; и, у Степаниды, снова пронзило болью сердце, от открытого, неживого покрова материнского лица, на которое как раз упал свет светившего вовсю солнца...

Последние дни, Ефросинья почти перестала вставать с постели. Вернувшись из больницы, она словно покорилась судьбе, с каждым днём всё больше и больше погружаясь в свои невесёлые думы.
От предлагаемой дочерью, еды, отказывалась, повторяя каждый раз одно и то же:-Ты потерпи уж, Стеша, скоро уж...
Первое время Степанида даже кричала на неё, безропотно-поддавшуюся болезни, но потом, вдруг словно поняв всю безысходность сложившейся ситуации, замолчала, встречая со страхом, каждый начинающийся день, и, продолжая жить в каком-то оцепенении.
Прибегая с работы, меняла матери постельное бельё, с тревогой ощущая невесомость её усыхающего тела; машинально делала с Еленой уроки, а к вечеру, валясь с ног, уставшая, почти не раздеваясь, засыпала тяжёлым, неспокойным сном.
Как-то в такой полудрёме, и почудился ей однажды, зовущий её, голос матери. Тут же вскочив с кровати, она, подбежав к ней, быстро нащупала её пылающий лоб, странно холодеющие руки,и, заглянув в стекленеющие, теряющие нить жизни, глаза, поняла, что это конец.
Ефросинья умирала. Комкая рукой край простыни, она пыталась ещё что-то сказать, но Степанида смогла разобрать одно только слово:-Не обмани...
За этим последовал какой-то бессвязно-шелестящий шёпот, который уже через минуту, затих, растворяясь во мраке ещё не закончившейся ночи.
И Степанида вспомнила. Ещё при жизни, мать, нет, нет, да и заводила разговор о том, чтобы дочь дошла до сельсовета, и похлопотала о месте на кладбище.
-Да чтоб непременно рядом с отцом, Стеша, больно уж неохота вдали от него лежать,-горестно вздыхала Ефросинья.
На недовольство Степаниды, отвечала лишь еле заметным покачиванием головы, что означало всегда только одно: ВСЕ ОДИНАКОВЫ ПЕРЕД СВОЕЙ СУДЬБОЙ.

За оградой кладбища ещё лежал снег. Остановившись в последний раз перед его вратами, перекрестившись, все провожающие постояв с минуту, цепочкой двинулись меж отсыревших кое-где деревянных крестов, к новому пристанищу Ефросиньи. Там уже их поджидали. Двое мужчин, близкие соседи покойной, стояли склонив головы, оперевшись на черенки лопат, словно задумавшись каждый над своей долей. Сверху на их непокрытые головы сыпал сорвавшийся из ниоткуда, мелкий, холодный дождь, и старухи, тотчас, стали пророчить Ефросинье, омытые слезой ступени, перед входом ко Господу.
-Всё сделали, Стеш, как ты наказывала, с подкопом, чтоб не давила земелька-то. Лёгкий человек была Ефросинья, потому и ни к чему ей лишняя тяжесть...Оборвав себя на полуслове, Пётр Ильич с грустью скользнул взглядом по покойной.
Обтерев лицо матери концом своего платка, Степанида зашлась в безудержном плаче.

После поминального обеда, оставшись одна, она долго и слепо смотрела в окно. МУкой давил обычный, погожий день, никуда не исчезнувшее полуденное солнце, повторяющееся пение вернувшихся в родные края, птиц...
Всё было прежним, всё шло своим чередом; лишь её душа не могла и не хотела мириться с болью и безвозвратной потерей самого родного человека...
-Лечь бы с тобой рядышком, мамушка,-задыхаясь от слёз, прошептала она. Зачем ты оставила меня, ведь на твоём месте должна быть- я, не своё место ты заняла, ох не своё...
-Мама, мама, ты чего?-услышала она вдруг тихий, приглушённый голос. Обернувшись, Степанида увидела возле себя, Елену; когда та вошла в дом, она и не заметила, вспомнив лишь, что отправила её в этот тяжкий для себя, час, к своей соседке. Погладив дочку по голове, обречённо проговорила:-Одни мы теперь с тобой доченька остались, сироты горемычные.
Покачав головой, словно что-то осознав своим детским восприятием, девочка несмело возразила:-Какие же мы сироты, мама? Ведь у меня есть-ты, а у тебя-я. И я никогда тебя не брошу, обещаю.

Очнувшись от воспоминаний, Степанида равнодушно посмотрела на уже растаявшую, готовую для приготовления, рыбу. По-прежнему, сквозь какой-то застилающий глаза, туман, молча положила её в целлофановый пакет, для того, чтобы снова убрать в холодильник; есть почему-то расхотелось.
Не зажигая света, не раздеваясь, прилегла на диван. Не сдержала дочка обещание; как укатила в город, так и пропала, как и не было её. Видать по вкусу пришлась, жизнь-то городская: плохо б было, давно бы прибежала к матери.
Правда совсем недавно прислала письмо, да не обрадовало оно Степаниду. Как ножом по сердцу полоснули её слова Елены. В том письме она оповещала мать, что избавилась от ребёночка, обузой, мол, стал бы он для неё.
Долго держала в руках Степанида этот маленький клочок бумаги, не замечая, что он стал почти сырым, от стекающих по её дряблым щекам, слёз. в голове никак не укладывался поступок дочери: а как же она, Степанида растила её? Иван-то так и остался где-то в далёких степях, не вернувшись к ней со сверхсрочной, но она не преклонилась перед ним, не поехала искать и доказывать его отцовство! Вырастила сама, выучила: ни словом, ни полсловом не попрекнула. Приберегая для неё последний кусочек, часто недоедала; не досыпала ночами, карауля её сон: всё боялась, а вдруг что случится?
Следила через каждые пятнадцать минут за её дыханием: казалось, что иногда не дышит дочка; но нет, нет, всё выравнивалось, и она, закрыв на долю секунды глаза, тут же открывала их вновь, и, в каком-то ужасе: слушала, слушала немоту так долго тянувшейся ночи.

А тут видишь ли, обуза...А будут ли ещё детки, наверно не подумала. После такого опрометчивого шага могут ведь и вовсе больше не быть. Так и будет теперь жить сучком засохшим. А нет, чтоб вовремя сообщить да посоветоваться, ведь не лиходей же она: матерь родная. Она б его кровиночку ей может и совсем не отдала. Взрастила бы, пока на ногах и в силе, вскормила бы. Ну, а потом, как бы Бог дал.

И, Степанида, прикрыв глаза, будто въяве, увидела себя со стороны, идущей рядом со своим, так и не родившимся внуком. Жарко печёт солнце, но она, боясь выпустить тёплую ладошку мальчика, вытирает пот несподручной, левой рукой. И так ей легко и беззаботно: до дома совсем несколько шагов; в сетке купленные ею яблоки; и малыш рядом с ней, будто всю жизнь они и были всегда вместе...
Но тут, откуда-то из-за поворота, неожиданно появилась Ефросинья. И, Степаниде бы испугаться, убежать, а она подошла почти к ней вплотную, да и ну хвалиться мальчиком-то.
"Смотри, мам, какой внук-то у меня, не дожила, мол ты до его рождения". Но не отреагировала никак Ефросинья на радость Степаниды, а, напротив, сдвинув брови, взяв за другую руку мальчика, потянула его к себе. И, тот, взглянув на Степаниду прощальным, и, каким-то потусторонним взглядом, почему-то пошёл следом. "Мой он теперь! Мо-ой!"-услышала напоследок Степанида, и, очнулась.
С бешено-колотящимся сердцем она, непонимающе, обвела пустые стены своего дома. На душе копилась горечь давней обиды, отчего в сознании Степаниды появилась мысль о законченности жизни.Освещая темноту ночи, в запотевшие стёкла окон, заглядывала полная, ясная луна.
"Видать опять на мороз потянуло: вот тебе и "вёдро",-отстранённо подумала Степанида.
Ещё не отойдя от недавнего видения, шаркающей, нетвёрдой поступью, она вышла запереть дверь на ночь, провожая за порог, такой длинный, и такой неурочно-пямятный день.