Сплетение судеб

Всегда, когда едешь по трассе, неважно в каком направлении, перед глазами мелькает лишь обычное: одинокие перелески, заброшенные поля, ничем не привлекательный пейзаж вечного простора...
Но стоит только подъехать к знакомому повороту, который ведёт к родному очагу, как картина резко меняется; словно художник, забыв нанести дополнительные мазки, наносит их быстро, так, что перед взором сразу вырастают откуда-то знакомые тебе дома, уютные улицы, синее безоблачное небо. Всё в какое-то мгновение преображается, внося в душу прежнее успокоение и уверенность в завтрашнем дне.

Вернувшись из дальней поездки, куда он ездил по работе, Виктор Степанович облегчённо вздохнул. Наконец-то он дома, всё-таки чужая сторона и есть чужая. Поставив в гараж машину, и постояв некоторое время в неподвижном состоянии, словно свыкаясь с тем, от чего он немного поотвык, Виктор Степанович огляделся: пора было начинать косить траву, которая заполонила всю территорию, скоро уж и дверь не откроешь; и вообще браться за дела, которые ждут только его рук. Но по небу бродили подозрительные тучи и он решил пока не начинать, потому-что не любил, и уважал в себе ту черту: доводить всегда дело до конца, а не бросать начатое на полпути.
Навесив замок, он уставшей, но уверенной поступью направился в сторону своего дома. Вечер был на исходе, а впереди была очередная, душная ночь; Виктор Степанович расстегнул ворот рубашки, но дышать от этого легче не стало. В воздухе парило, как это и бывает перед близким дождём. "Господи, хоть бы раз за месяц пролил, пыль бы прибил на дороге",-подумал он. Жару он не переносил с детства, наверное с тех самых пор, когда приходилось находиться на улице до самого вечера, до самого последнего момента, пока солнце не начинало клониться к закату. В то время, когда он по воле судьбы, вынужден был быть подпаском.

Сейчас, пропуская мимо себя разномастное стадо, Виктор Степанович, по привычке, даже зацокал языком, но, вовремя опомнившись, и, словно устыдившись своего поступка, быстро спрятался за строением какого-то сарая.

Тогда, когда отца вдруг убило током на производстве, когда мать, почерневшая от горя, и постаревшая сразу лет на двадцать, долго не могла прийти в себя, он и принял это решение; впервые, самостоятельно.
Не закончив семилетку, и забыв обо всех детских забавах, он, утром, едва лишь за окном начал заниматься рассвет, пошёл к правлению.
Возле дверей, как всегда толпился народ, и, Виктор, стараясь остаться незамеченным, быстро вошёл в кабинет председателя.

Иван Акимович сидел за своим столом, как всегда углубясь в отчётные цифры. Сдвинув к переносице брови, и прищурив один глаз, он что-то подсчитывал. Несмотря на невзрачность и щуплость своей фигуры, он казалось занимал собой всё окружающее пространство, недаром в селе его все побаивались; "Как скажет Акимыч,так и будет",-часто говорили его подчинённые. Поэтому авторитет председателя никогда не падал ниже положенного уровня, благодаря которому, он оставался на своём месте, и был незаменим, сколько бы кандидатур против него не выдвигали.
Виктор, потоптавшись некоторое время возле порога, неслышно подошёл ближе.
-Чего тебе?-не поднимая глаз, резковато спросил Иван Акимович. Если мать послала насчёт масла, так прошлогоднее закончилось, а новый подсолнечник ещё не созрел... Да я ведь недавно выписывал вам?-подняв глаза поверх очков, уже мягче проговорил он.
-Да нет, я не за этим, я...-почувствовав предательскую слабость в коленях, Виктор был готов уже отступить от задуманного, но перед глазами вдруг снова встало лицо матери, с её потухшими, ничего не выражающими глазами, и он, решился.
-Я наниматься пришёл Иван Акимович,-и, словно боясь, что его перебьют, не дослушав, быстро добавил:-Я уже большой, вы не думайте, я справлюсь.
-Да куда наниматься-то?-улыбаясь в усы, спросил председатель.
-В пастухи,-еле- владеющим языком, проговорил Виктор.
-В пастухи? А кнутом-то работать умеешь? Там ведь милок тоже кой-какое умение требуется. Ну первым делом значит ты должен...-начал объяснять Иван Акимович, но заметив на лице мальчика неподдельные слёзы, растерялся:-Ну вот и на тебе, какой же из тебя получится пастух, от тебя же в лесу все коровы разбегутся! А там, брат, твёрдость духа нужна. Там, как в строю: порядок и дисциплина должны быть. Ну, мужик ты или нет?-выйдя из-за стола, и обняв его за плечи, спросил он.
Виктор постепенно успокаиваясь, невольно подумал, что вовсе и незлой этот дядька-то Иван, почему ж его все так боятся? Строгий, верно, но не злой. И, посмотрев ему прямо в глаза, тихо обронил:-Возьмите меня, я не подведу.
-Ну вот это другой разговор. Давай сюда свою пять, так и быть беру я тебя, но пока только подпаском, сам понимаешь, не могу я тебе сразу доверить стадо. Знаю, смышлёный ты пацан, и не хулиган какой-нибудь, но всё же мал ты ещё. Походи вон пока с Алексеем, осмотрись...Да и учиться тебе ж ещё надо!-словно вспомнив о самом главном, громко поговорил он, пожимая ладонь мальчика. С этим уговором и принимаю тебя, чтобы с сентября опять в школу. Летом уж куда ни шло, чем мячик гонять, лучше правда делом займись, ну а начнётся учебный год: ни шагу влево, договорились?
Виктор, внимательно слушая председателя, пытался возразить ему, что нельзя ему больше учиться, что один он остался у матери помощник, что сестра Катька мала ещё; но зная, что Иван Акимович не любит, когда его перебивают, лишь беспокойно водил глазами по плакатам, развешенным на стене, и, молчал.
И, Иван Акимович, словно прочитав его мысли, понимающе произнёс:-Знаю, Виктор, всё знаю, за мать беспокоишься; молодец, мать-это святое. Придумаем что-нибудь, поможем,-устало прикрыв глаза, добавил он, подталкивая его к выходу. Ты беги пока, сынок, некогда мне сейчас, сам понимаешь. Страда. А завтра выходи вместе с Алёшкой к семи утра, я распоряжусь.


Виктор выбежал из его кабинета, как будто у него за спиной вдруг откуда-то, сами по себе, выросли крылья. Словно возмужал он в собственных глазах за то время, пока беседовал с председателем. Теперь всё у них наладится, всё! Катька не будет больше смотреть голодными глазами на свою подружку, как та выносит из дома пряники, потому-что у них будут свои, а мать, наконец улыбнётся своей прежней, доброй улыбкой, которую они не видели с момента смерти отца...

Проводив мальчика, Иван Акимович долго смотрел ему вслед, стоя у раскрытого настежь окна. Эта семья, как и многие другие не давала ему покоя ни днём, ни ночью. Мысль о том, как и чем помочь им, приходила приходила к нему даже в его беспокойном сне.
Но те, другие, были лишь не в состоянии прокормить своих малолетних детей, в то время как в этой присутствовала целая трагедия.
Сколько бы не возили Надежду по врачам и по бабкам, но то странное состояние, которое появилось у неё после гибели Николая, не проходило. Вроде в себе, баба, а вроде и нет. Что касалось ребятишек, так в их обиходе не было ей равной; всегда они ходили чистенькими и сытыми. А спроси у неё о чём-нибудь, сразу начинала заговариваться.
Вот взять хотя бы недавний случай: подошёл он поинтересоваться её здоровьем, так в ответ услышал то, что долго не укладывалось у него потом в голове.
-Да ты, батюшка про какое-такое здоровье-то говоришь? Его на базаре торгуй не выторгуешь. А я ведь всегда хозяйственная была. Семья-то чай помнишь, из пятнадцати человек, а мне всех обиходить надобно. Да скотины полный двор. А Коленька вот-вот должен вернуться. На работе он. Ты ведь к нему видать зашёл?-пытливо заглядывая ему в глаза, спрашивала она. И тут же, забыв о своём вопросе, продолжила:-Да...было дело...всю семью кормила я. Хлебы пекла. А куда деваться? Тем и кормились.
Иван Акимович, слушая её бессвязную речь, с тоской на сердце, осматривал покосившееся, с прогнившими досками, крыльцо, просевший фундамент уже старого дома, слепые, давно не видевшие женской руки, окошки...
И, почти отошедший от этой несчастной женщины, всё ещё слышал, как она, глядя куда-то вдаль, говорила уже кому-то невидимому:-А как же, сейчас иду вон помогать. Ведь строятся мои там; и Сашка и Толик, ждут меня...
А за тем пределом, куда был устремлён её безумный взгляд, находилась лишь развилка, что вела на трассу, за которой была...пустота...

И, поэтому не мог сегодня Иван Акимович выставить ни с чем мальчонку, который остался за старшего в этой семье, плечи которого уже в тринадцать лет, гнулись под такой тяжёлой ношей, которая была порой не под силу даже самому здоровому мужику.

Вызвав в этот же вечер через сторожа тётю Дуню к себе, Алексея,Иван Акимович обстоятельно объяснил ему суть дела.
-В плате обижен не будешь, всё останется по-прежнему, ну а харчи, как уж там порешат хозяева, у которых вы будете столоваться. Самое главное мальчишку не обижай,-наставительно добавил он. Сам знаешь какая у него судьба.
Алексей молча кивнул головой: мол, всё понятно.
-Я не шучу, -уже твёрже произнёс Иван Акимович. В ответе я за эту семью, понимаешь? Николай ведь, царствие ему небесное, другом мне был когда-то.
-Да понял я, Иван Акимович, всё будет нормально: всё я ему покажу, обо всём расскажу.
-Ну ты мне эти штучки брось!-расценив его слова по-своему, негромко прикрикнул председатель. Вот этого-то ему как раз и не надо знать.
Взглянув исподлобья на разгневанного председателя, Алексей, усмехнувшись вышел из кабинета. И, пока шёл до крыльца, в ушах его всё ещё стоял ворчливый говорок Ивана Акимовича:-Покажу. Я тебе покажу!
Алексей вздохнул. Куда бы он ни пошёл, куда бы ни поехал, а тянется за ним эта слава, идёт неотступно по пятам, и как бы он не вёл себя, всегда ставится в укор ему, его прошлое.
Как говорится: "хорошая слава дома за печкой лежит, а худая, вперёд тебя бежит."
Сначала вроде встретят, приветят, а когда дело дойдёт до просмотра документов, где тёмным пятном в паспорте и военном билете стоит определённая отметка об освобождении, сразу отводят глаза в сторону.
А в чём конкретно заключается его вина, никто не хочет знать. Да может оно и к лучшему: он не напрашивается, всё равно ведь не поверят. Ни единому его слову.
Обидно только, что не разобравшись, держат его за человека " второго сорта", на расстоянии, как будто бояться запачкаться.
Спустившись со ступенек крыльца, он задумчиво опустив голову, побрёл в сторону своего очередного постоялого двора. Сегодня он квартировал у Макаровых, дом которых отличался своей опрятностью и зажиточностью. Второй раз за лето попадает он к этим людям, и всегда они встречают его словно родного. Вот и на этот раз, заметив угрюмый взгляд его глаз, хозяйка, Дарья Ильинична, всплеснув руками, возмущённо проговорила:-Ну вот опять. Что на этот раз, Алёшенька? Да плюнь ты на них сынок, и разотри, ведь на каждый роток не накинешь платок, им же бы лишь напасть на кого-то. А ты пришлый, без родовы, ну кто за тебя заступится? Поэтому не бери в голову, живи, как сам считаешь нужным. Знай лишь одно: ты ни в чём не виноват. От сумы, да от тюрьмы-не зарекайся. Сегодня-ты, завтра-они.
В сердцах гремя посудой, Дарья Ильинична быстро собирала на стол. Словно по волшебству её проворных рук, на столе появилась чашка наваристых щей, обжаренное мясо, горячие, дымящиеся парком, блины.
Алексей, благодарно взглянув на эту, совершенно чужую ему, женщину, почему-то, в который раз, сравнил её со своей покойной матерью. Память, видимо навсегда, отложила в его сознании милые его сердцу, черты: спокойный взгляд её карих глаз, ласковую полуулыбку...
Часто, там, за колючей проволокой, она являлась ему в его тревожных снах, ласково гладила, как в детстве по голове,и...молчала. И Алексей знал: то тоска матери по сыну, прокрадывалась в его искалеченную душу.

Мать умерла ещё до суда, умерла тихо, во сне. Неслышно жила, неслышно и ушла.
"Лёгкой смертью наградил Господь, Антонину,-говорили потом бабы. Да и то, разве тяжёлым человеком она была сама-то? Что душой, что телом-как пёрышко."
Улетело то пёрышко, осиротив своего двенадцатилетнего сына, оставив его без средств к существованию, без счастливого "завтра."
Отца Алексей не знал и вовсе. "Погиб и погиб",-других слов мать будто и не знала. Лишь в своих мальчишеских фантазиях, дорисовывал Лёшка героический путь своего бесстрашного отца. И, когда пацаны дразнили его безотцовщиной, он смело бросался на обидчика, защищая честь своей фамилии. Только себя вот, защитить не сумел.

Когда дружки подбили его не ограбление магазина, он не раздумывая, заявил на суде, что виноват во всём, один, пожалев друзей, у которых в то время, были уже свои семьи.
Судья конечно не поверил в его "чистосердечное", но из "песни слов не выкинешь", и, он, получил сполна.
За примерное поведение его правда освободили раньше срока, и, когда он решил повидаться с теми, ради которых пошёл на такую жертву, они не подали ему даже руки. И, тогда, Алексей решил уехать. Куда угодно, в глухую тайгу, лишь бы забыть о себе, прежнем, о своём постылом прошлом. И, может быть, забыл бы, если б ему постоянно об этом не напоминали. Но как известно: людская память живуча, и, сегодняшний намёк председателя, был тому-доказательством.

Покончив с блинами, Алексей поблагодарив, поднялся:-Я на сеновал тёть Даш, душно в хате у вас.
-Иди, иди, Лёшенька,- с материнской лаской проговорила Дарья Ильинична. Мой оболтус прибежит с улицы, к тебе направлю, вдвоём-то веселее будет.
Растянувшись на душистом сене во весь свой почти двухметровый рост, Алексей долго не мог заснуть. Из головы не выходил предостерегающий тон председателя. Чего тот боялся, Алексей понять не мог. Того, что он, как-то негативно повлияет на мальчика, или вдруг подобьёт его на кражу? Но каким же это олухом надо быть, чтобы пойти по статье во второй раз? И как доказать всем, что не тот он, за кого его все принимают, не вор он, и, никогда им не был. И, совершенно напрасно, многие хозяйки, опасаясь его, запирают двери на засов.
Горько усмехнувшись, Алексей посмотрел на небо; оно было сплошь усыпано звёздами. В его манящей дали было такое умиротворение, что к Алексею пришла мысль о том, что видно любая душа становится свободной только тогда, когда сможет обрести свою независимость в этом пространстве. С этим, он и уснул.

Утро подкралось незаметно. Проснувшись к положенному времени, Алексей неожиданно увидел возле себя Виктора. Он сидел рядом, тихо, и ждал.
-Ты зачем здесь?-удивлённо спросил его Алексей.
-Меня председатель к тебе послал, он сказал, что ты ночуешь у Макаровых,-серьёзно ответил мальчик.
-И чего тебе не спится? Я в твоём возрасте в это время, только десятый сон досматривал,-одеваясь, недовольно проговорил Алексей. Но взглянув на мальчика, осёкся, заметив в его глазах знакомую, глухую тоску. А было ли у него самого, то самое время, о котором он сейчас разглагольствует? Ведь как не крути, а их с Виктором судьбы, сплетены в один тугой узел, потому-что именно в этом возрасте, он также остался совсем один. И разве мог он тогда предположить, что жизнь столкнёт его с таким же человеком, внутренний мир которого был, как две капли воды схож с его собственным, и что именно он, Алексей, а не кто-то другой станет наставником Виктора, чтобы тот не дай Бог не повторил его прежних ошибок.
"Да, брат, нелегко тебе",- с состраданием подумал он, но вслух произнёс совсем другое.
-Ладно, пошли что-ли навыки получать. Покажу тебе всё что умею.

Но недетская расторопность Виктора поразила его в первый же день. Ему не надо было напоминать о чём-либо, не надо было натаскивать, понукать. Он словно обо всём знал наперёд.
-Ну, с таким помощником мы горы свернём,-шутил Алексей, подкладывая ему лучшие куски за обедом.
Первое время, Виктор отказывался от еды, убеждая Алексея в том, что он сыт. Но когда тот однажды подхватил его во время голодного обморока, то сразу же выговорил:-Ну вот что, дружок, чтобы я этого больше не слышал. Эти обеды-плата за твой нелёгкий труд, ты их заработал, понимаешь? И кого ты стесняешься? Меня?

С тех пор они всё делили поровну; Виктор стал отказываться только от дополнительного пайка, долю от которого, Алексей, втайне от него, всё равно, нет, нет, да подкладывал в его подсумок.

В задумчивости проводив глазами стадо, и, словно вернувшись с неба на землю, Виктор Степанович посмотрел на часы. По времени уже было пора забирать мать.
Сколько лет уже живёт она в своём обшарпанном, отжившем положенный срок, доме, почти не выходя на улицу, и никого не узнавая.
И как не пытался он, уговорить её, переехать к нему в четырёхкомнатную квартиру, ничего у него из этого не вышло. Все его доводы зависали в воздухе, как только он слышал её постоянный ответ:-Да ты кто такой в самом деле? Уходи лучше подобру-поздорову, не то счас Николая кликну!
Она по-прежнему ждала отца, и Виктор Степанович ничего не мог с этим поделать. О том, что его уже давно нет в живых, она и слышать не хотела.
-А кто тогда мне в окошко стукотит?-улыбаясь бессмысленной улыбкой, вкрадчиво спрашивала она. И тогда, от её потустороннего, затуманенного нелёгкой жизнью, обращённого в пустоту, взгляда, у Виктора Степановича проступали на коже мурашки...

Поэтому и забирал он её к себе на ночь, боясь за неё именно в это время суток, а , утром, уводил обратно.

Да...всё изменилось с тех давних пор: женился и уехал вскоре в город, Алексей; состарился и ушёл на пенсию, председатель; окреп, и встал на ноги он сам.
Лишь болезнь матери не отступала, терзая её, как некое наказанье, как проклятье всему их роду. Только кому конкретно? И за ЧЬИ ГРЕХИ?!